Когда я был ребёнком, случалось мне слушать рассказы одного старика — нашего соседа. В молодости, в бытность свою моряком торгового флота, он изрядно походил по миру и весьма много повидал интересного. Кроме того, был он любителем охоты на зверя и при каждой возможности придавался любимому увлечению.
Так вот, рассказал он мне как-то историю, которою хочу сейчас поделиться. Уж очень живые образы родила она в моём воображении. Старик тот обладал языком до того богатым и острым, что моё изложение, боюсь, станет лишь чёрно-белой копией его рассказа. Да и давно это было, всех его слов уже и не помню...
Случилось это на севере Индии в старые колониальные времена. Местной охотничьей братии объявлено было о начале небывалого по вольности сезона отстрела зверей в предгорных гималайских джунглях. Добывать разрешалось всех — от поганого шакала до грациозной антилопы, и множество азартных мужчин устремились в леса и горы с ружьями, рожками, собаками, с весельем и жаждой звериной крови.
В природе, тем временем, всё шло своим чередом. Всё двигалось своим ходом. Всё дышало своим воздухом и своими заботами жило. Антилопы резвились и паслись, шакалы выискивали пропитание, проклиная природу за то, что она создала их хищниками, но не охотниками. Истинные же лесные охотники, вроде тигров и волков, устремляли помыслы в дела более благородные. Благо, недостатка в жертвах эти звери не испытывали.
Но внезапная весть о полчищах людей с ружьями, рожками и собаками, направляющихся сломать спокойное течение природных дел, вызвало в джунглях небывалый доселе переполох, если не сказать ужас. И вот, зверь, напуганный, поднятый с насиженных и сытых мест, ветром полетел неведомо куда. Навстречу неизвестно чему, подальше от огня, пороха и лая охотничьих псов. Бежали все. И травоядные и хищники, словно пришла Великая Сушь и, следуя Закону Джунглей, животные забыли на время о том, что приходятся друг другу не братьями, а пищей, убийцами и жертвами. Всех объединил страх. Но страх не за свою шкуру, а спасение и сохранение своего вида, своего рода. Это самый сильный во всей природе мотив.
Неслось стадо антилоп, отталкиваясь, что есть мочи, тонкими копытами от влажной земли, а в каких-то двадцати шагах, тяжело дыша и подгоняя друг друга, полувоем-полурычаньем бежала стая грозных волков. Наверняка, неподалёку вальяжно, но быстро неся своё огромное тело на сильных и мягких лапах, пробирался сквозь чащу тигр. Но он позволял другим животным обнаружить себя только тогда, когда сам этого хотел. За суровыми хищниками, инстинктивно предвосхищая возможность поживиться объедками, озираясь по сторонам и не помня ни о каких законах, трусили шакалы, по обыкновению омерзительно взвизгивая и подвывая друг другу.
И тут, где-то посреди этого бега, этой почти монолитной процессии произошло событие, послужившее основой для этой истории. В той стае, что, тяжело дыша, неслась по влажной земле гималайских джунглей, подгоняемая инстинктом выживания, был один старый волк, который дышал тяжелее остальных. Мы не знаем, как называли его сородичи, и кем они его считали, но по всему было видно, что он вожак. В усталых глазах его ясно читались отчаянные мольбы о помощи. Не себе. Стае. Мы не знаем, кому молятся волки и к кому они обращаются в такие моменты, но в глазах его читались именно такие обращения к чему-то высшему и непостижимому. Понимая, что не переживёт этой последней погони, он просил и молил дать жизнь. Не себе. Стае.
Вначале он бежал впереди, рыча и жадно хватая отвисшей от старости пастью, горячий, смешанный с пылью воздух, постоянно оглядываясь на молодых волков, волчих и волчат, бежавших за ним. Он рычал и завывал, подбадривая и подгоняя соплеменников. Но вскоре силы начали оставлять его. Старые лапы сводило от боли и усталости, и он стал отставать… Бежавшие за ним взрослые и сильные волки, видя это, старались подхватывать и подталкивать его своими мощными плечами, но и их силы были на пределе. Обычно они не бегали на такие расстояния в такую жару, да ещё и всей стаей, с самками и молодняком. И матёрый волк отставал всё больше и больше, пока не начал клевать и зарываться передними лапами, которые почти уже не слушались его.
И вот, наконец, вся стая уже бежала перед ним, а сзади всё отчётливее слышались ружейные выстрелы и крики охотников. И в какой-то момент, некогда бывшее железным, а ныне старое и уставшее тело серого зверя сдалось. Мощная морда с молящими глазами нырнула вниз и взбороздила затоптанную землю. Молодые волки тотчас остановились, чтобы броситься к своему отцу, но он, понимая, что сейчас минутное промедление может стоить им жизни, набрав столько воздуха, сколько смогла вместить его старая, но по-прежнему самая широкая в стае грудь, взревел и зарычал и взвыл одновременно, так грозно, что сильные молодые волки ощетинились, и в то же время он посмотрел на них таким молящим и по-отечески добрым взглядом, что они опешили. Из груди его в тот момент вырвался не волчий лай или вой, а, скорее, львиный рык, в который были вложены, казалось, все его последние силы. Его сородичи никогда ещё не видели и не слышали ничего подобного. Он и приказывал и умолял: «Оставьте меня, спасайтесь!»
И стая, взвыв единым голосом, бросилась дальше, исполнив последнюю волю своего вожака, лишь сыновья его, молодые и смелые, задержались на мгновенье, чтобы склонить головы перед отцом, отдавая ему последние почести. Ещё мгновение, и вся стая, ведомая ими, рыча и воя, унеслась вдаль. И топот стих, и пыль улеглась.
Но жизнь старого вожака не завершилась в тот момент. Ему предстояло ещё одно, последнее испытание.
От следовавшей за хозяевами леса группы шакалов тоже отбился один. Не старых, но побитый, хромой, с куцым хвостом. Выбежав на ту поляну, где испускал дух старый волк, он встал, как вкопанный, лишь взвизгнув и пуще обычного поджав хвост. С полминуты шакал простоял так, трясясь и не зная куда бежать, вперёд или назад, но вскоре быстрый и подлый ум его сообразил, что от этого, некогда грозного зверя, никакая опасность сейчас не исходит.
Куцехвостый падальщик вытянул шею, пошевелил ушами и, несколько раз коротко взвыв, сделал несколько неуверенных шагов в сторону лежащего на земле вожака. А тот не видел его. Хрипло дыша, он уже готовился навсегда сомкнуть веки, но насмешливый скулящий голос шакала вернул его в этот мир:
— Свершилась встреча!
Ну что, лесной бандит, настал твой вечер!
Предупреждал тебя я, серый,
Твой час пробьёт,
ведь не всегда ты первый!
Лежишь в пыли и корчишься от боли,
А я здоров и жив. И я собой доволен!
Недвижим ты теперь, ты видно болен,
А я прикончил бы тебя,
будь моя воля.
Да некогда с тобою мне возиться,
Уже охотник по пятам за нами мчится!
И стая уж твоя не воротится…
Эх, мне б сейчас с тобою порезвиться!
И покусать тебя и поглумиться…
Но некогда — гудки доносятся и лай собак...
Достанься им на корм,
ты больше не вожак!..
Но старый волк не слышал его. Умирая, он думал лишь об одном — жива ли его стая, успела ли она спастись. Подняв тяжёлую свою главу и нехотя раскрыв глаза, умирающий вожак поводил сонным взглядом по сторонам и, наткнувшись на шакала, промолвил:
— Ах, это ты, кусок плешивой шкуры…
Знавал я в жизни разные натуры,
Но столь ничтожных не припомню я.
Где ж твоя стая, где твоя семья?
Ах да, ты трясся по кустам, когда их грызли.
Тебе дороже жизнь твоя,
чем близких жизни…
Шакал лишь ухмыльнулся. Он попытался поднять и распушить свой куцый хвост, чтоб придать себе хоть сколько-нибудь достойный вид, однако, лишь местами шерсть на нём встопорщилась. Непривычное действие дало обратный эффект — куцехвостый стал выглядеть ещё более жалко…
— Ты прав, разбойник, мне плевать,
Где мои братья или мать.
Заслышав вдалеке собачий лай,
Мы бросились бежать,
пойди теперь — узнай,
Что сталось с ними. Живы или нет.
Но я открою тебе маленький секрет...
Когда о шкуре собственной заходит речь,
То гордостью, моралью можно пренебречь.
Не суждено было старому вожаку испустить дух в чинном спокойствии. Шакал метался вокруг него, скалясь и издевательски завывая, изображая волка. Но с каждой минутой звук рожков становился всё громче, а лай собак всё больше нагонял страх на полную злорадства и самодовольства медно-бурую тварь.
Старый волк всею душой, всеми своими инстинктами уже чувствующий, ощущающий приближение конца, попытался было подняться, чтобы одним движением уничтожить глумящегося над ним шакала, но не смог. Он уже почти не владел своим телом.
— О чём ты говоришь?.. Дай умереть мне с честью.
Мне суждено расстаться с жизнью здесь —
на этом месте!
Тебе же, падаль, я советую бежать.
Мне не пристало перед трусом умирать.
Ты — существо без принципов, без чести!
Мне нет охоты издыхать с тобой вместе…
— Зачем себя так мучаешь, бандит?
Тебя оставили. Ты брошен и забыт!
А я лишь только за себя в ответе —
Один теперь я, слышишь, в целом свете.
Свободен, волен, счастлив, полон сил!
А ты? Скажи, ради чего ты жил?
Силясь держать голову, волк впился глазами в дрожащего от страха, но сохраняющего внешнюю весёлость, шакала. Он хотел было произнести что-то в ответ на эти немыслимые, оскорбляющие всё его существо, слова, но внезапный хруст ветки поставил точку в этом бессмысленном диалоге.
Охотник, уже какое-то время стоявший наготове в кустах, неосторожным движением выдал своё присутствие. Мгновение спустя, двуствольное ружьё уже поднялось и направило свои дула в сторону зверей.
Три таких разных сердца забились в такт, лишь временами сбиваясь в силу собственных причин. И разные чувства, и разные состояния выражали глаза обречённых зверей. В глазах шакала был лишь страх, так помогавший ему жить до сего дня. А во взгляде серого вожака ясно блестела чистая, как роса, совесть. И спокойствие. И даже благодарность.
Он не опускал головы, он совсем уже забыл о трясущемся в пяти шагах от него куцехвостом шакале. Он закончил свою земную жизнь, как хотел — с честью, как вожак. Собрав самые последние свои силы, он встрепенулся, стряхнув с себя пыль, и встал на широко расставленные передние лапы. И в этот момент грянул выстрел, и картечь вонзилась в его широкую грудь, как специально подставленную ей. Он тяжело и безмолвно рухнул наземь, спокойно закрыв глаза. И душа его, без сомнения, в эту самую секунду отлетела куда-то к предкам, таким же сильным и гордым, как он. Старый вожак обрёл вечную свободу в награду за свою суровую и честную жизнь.
Шакал, воспользовавшись тем, что первый выстрел был подарен его врагу, бросился в ближайшие кусты, по привычке воя и скуля, но словно свинцовой лапой был остановлен в этом своём отчаянном прыжке и повален замертво на истоптанную копытами землю. Это второе дуло выбросило горячую картечь… Охотник опустил ружьё и подошёл к грозному, даже после смерти, телу старого волка. Опустившись перед ним на колени, он положил ружьё на землю и, осторожно взяв обеими руками остывающую косматую голову, посидел пару минут, отдавая и свою дань уважения этому поистине благородному зверю. Затем он спокойно встал и, набросив на плечо двустволку, пошёл дальше. На шакала он даже не взглянул…
Закончив рассказ, старик резко повернул голову куда-то в сторону и скривив рот, уставился в одну точку, как-будто вспоминая что-то. Я спросил его, как он думает, если и есть какая-то загробная жизнь у зверей, то куда попали герои этого рассказа, в ад или рай? Он оторвался от точки и переспросил, видимо не услышав моих слов. Я повторил. Он, пожав плечами, сказал мне: «В рай, наверное, оба». Я в недоумении спросил: «Почему? Ведь волк жил честной и благородной жизнью, а шакал подлой и грязной». Старик ответил мне, что каждый из них прожил свою жизнь. Шакал ведь не виноват, что родился трусливым падальщиком, а волк живёт гордо и сурово потому, что никакой иной жизни он не знает и предки его не знали. Жизненные пути у всех разные, но объединяет и уравнивает их одно — все они не вечны.
Февраль 2017