Медленно, словно стесняясь, подползла электричка, задумалась слегка… -
и единым махом распахнула просторные двери.
Перрон был пуст, как, впрочем, вся двенадцатиперстная цепочка.
Он прошёлся вдоль состава и выбрал вагон с вздыбленными в раже токоприёмниками – не хотелось, чтоб дрожал на остановках, как припадочный или какой иной эпилептический доходяга.
Вошёл в четвёртый с головы вагон, не спеша прошагал до его середины и остановился у окна без фрамуги с единым стеклопакетом.
Прикинул: с какой стороны солнце… –
справа?..
слева?..
и сел по ходу поезда - сначала у окна -
но тут же обнаружил, что стекло изрезано словесной вязью - алмазом ли, колечком с бриллиантом или каким иным, не менее острым предметом – стеклорезом, например, с победитовым кончиком.
Изрезан непоправимо.
Попробовал прочесть надпись… -
и подивился: "я помню чудное мгновенье…" было выведено лёгкой, по всей видимости женской рукой. И стихи-то замечательные, а вот поди ж ты…
Потом передвинулся на край сиденья, вспомнив, что с недавних пор начал испытывать приступы клаустрофобии.
Вынул тряпочку из заднего кармана брюк… -
и с некоторым опозданием, приподнявшись, протёр кожимитовое сиденье – благо никто не видел, а то бы ни за что не осмелился, боясь показаться записным аккуратистом.
Из небольшой походной сумки достал изящную бутылку фанты, любовь к которой сохранил с того далёкого олимпийского года, когда она, эта фанта, впервые ступила на нашу грешную советскую землю. Помнится, несколько раз ездил в подмосковный Зеленоград, где свободно продавался сухой, в гранулах, порошок. Покупал килограммами и потом долгое время готовил шипящий, пенный напиток, используя ёмкие домашние сифоны…
До отправления поезда оставалось десять минут. Пассажиров всё ещё было мало.
Он огляделся по сторонам, выискивая вариант перемены места – так, на всякий случай. И тут же вспомнил, как когда-то, в детстве, выбирал с матушкой мясо на рынке. Холодильников тогда ещё не было. Убоину продавали мелкими кусками – полкило, не больше и покупали так, чтобы и на первое хватило, и на второе осталось. Стояли в очереди и задолго до прилавка высматривали, какая косточка и какая мякоть заслуживают внимания. Переговаривались вполголоса – дабы не выдать свои планы впередистоящим потенциальным покупателям.
- Может тот? – "Или этот?" – Да и этот неплох – будем, во всяком случае, иметь его в виду…
Чем ближе подходила очередь, тем меньше оставалось вариантов… -
и, вдруг, продавец нежданно-негаданно вываливал на оцинкованный прилавок или начинал развешивать на крючках новую партию свежатинки, которую только что на их глазах порубили вооон на том чурбачке.
И возникали новые заманчивые расклады, и новый азарт охватывал потенциальных хищников в людском обличии…
По вагону электрички прошёл мужичок в оранжевой робе, тянул руку и просил подаяния. "Кто сколько может – рублик или два. Честно признаться – выпить хочу, опохмелиться желаю. Правду говорю, ничего не выдумываю – ни детишек больных и увечных, ни воров, ни грабителей. Душа горит – водки жаждет. Дайте-подайте, пожалуйста, – ну что вам стоит?"
И подавали – чаще и охотнее, чем обычно. Входили в положение.
- Может тебе рассольчику нацедить? – предложил один из сочувствующих. – У меня с собой имеется.
- Рассольчик потом. Сначала на водку…
Сидел и думал – сейчас войдёт она (не сомневался, что это будет существо женского пола), и нарушит его комфортное состояние. Не может не войти, не может не нарушить – уж слишком хорошо он сидел, вольготно вытянув усталые длани…
Интуиция его не подвела.
Немезида явилась в вагон … -
и была Немезида в образе шустрой старушки с подобающей в таких случаях сумкой на колесиках.
Всё вокруг зияло пустотами, как подсолнечный диск после налёта дружной воробьиной стаи, но она выбрала место напротив него. Утвердила коляску тет-а-тет, впритирку к его ногам, уселась поудобней и только потом с милой улыбкой на устах вежливо вопросила:
- Не помешаю, надеюсь?
- Ну, что вы, что вы, как можно-с, - столь же улыбчиво ответил он. – Вы даже не думайте о доставленном мне неудобстве. Более того, дабы не нарушать вашего покоя во время следования нашей замечательной электрички, я передислоцируюсь на какое-нибудь иное место. С вашего разрешения, разумеется.
- Уж будьте любезны, - молвила на редкость вежливая старушка.
И тогда он встал и перебрался на другое место – одно из тех, что присмотрел на всякий случай.
Свободных мест оставалось много.
"Выбор есть", - подумал он и тут же вспомнил одну историю, которая произошла в начале девяностых годов, когда полки магазинов словно из рога изобилия заполонили импортные товары. Отечественные – смахнула невидимая рука, высыпав эти, расцвеченные красочными этикетками.
Одна из сотрудниц, Лилечка, решила сделать ремонт в своей малогабаритной квартире. Небольшой ремонтик, косметический. "Комнатку освежить", - пояснила Лилечка.
- Хочу купить кое-что, - сказала она и отпросилась с работы. - Всего на часок – одна нога здесь, другая там. Это рядом.
Прошёл час, второй, третий…
Лилечка отсутствовала…
Появилась она только в конце рабочего дня – вся в слезах.
- Что, что случилось? Кто тебя обидел?
- Никто, - ответила она и пуще прежнего принялась плакать.
С трудом её удалось успокоить, и, когда это случилось, выяснилось, что она всё это время выбирала обои.
- Каких только расцветок не было, - рассказывала Лилечка. – Голова кругом…
Ходила… смотрела… щупала… приценялась…
Наконец выбрала… -
и тут оказалось, что у них таких обоев всего лишь два рулона! А мне надо восемь!
И Лилечка опять заплакала – навзрыд.
- И какие обои ты присмотрела? – спросил он только для того, чтобы переключить её внимание.
- Обои безутешной вдовы Клико…
- Как?!
- Вдовы Клико, - повторила Лилечка. – Безутешной.
- Это что за название такое?
- Название, как название, - сказала Лилечка. – Там все такие – смотрите…
И она вручила ему отпечатанный на принтере листочек, заменявший по тем временам рекламный проспект, и он с необыкновенным удовольствием прочёл многочисленные названия обоев, среди которых запомнились: тщета утраченных иллюзий, нехоть любовных поползновений, на редкость острая сердечная недостаточность, слёзы усопшей девы Марии, утехи падшей богини Афины, приметы гнетущей молодости, память о семи смертных грехах и лёгкая нега девичьей кожи.
- Как хорошо было раньше, - вздыхая, говорила между тем Лилечка.
- Когда – раньше?
- При социализме. Достанешь что-нибудь из-под полы, втридорога, и радуешься, как дитя, зная, что дефицит.
- А главное – никакого выбора: бери, коли дают, и будь счастлив.
- Ну… - согласилась Лилечка…
На обратном пути он сел в переполненный вагон, с трудом отыскал свободное место, втиснулся меж двух монументальных гражданок, подумал: "В тесноте, да не в обиде" и, довольный до одури, прикрыл очи.