Множество дипломированных психологов, социологов и прочих «ологов» в сложно-научной, или доступной пониманию популярной форме без труда объяснят любому значение семьи и школы в формировании человека, как личности. Гораздо сложнее разложить по полочкам ситуацию, когда в благополучных семьях, под опекой грамотных, находящихся на своём месте педагогов, вырастают законченные эгоисты и социопаты, а прошедшие все круги ада в детских домах и школах-интернатах воспитанники нередко становятся филантропами, с острой потребностью нести добро всем представителям рода человеческого. Возможно, появление подобных феноменов могли бы как-то прояснить учёные генетики, но скорее всего, вся дискуссия, в конечном итоге, свелась бы к уже привычно пустопорожней болтовне, с банальным выводом - исключение подтверждает правило. Случай же с Иваном Касятовым к вышеназванным проблемам имел скорее косвенное отношение.
Ваня родился в эпоху, которую метко охарактеризовали всего одним, но зато ёмким словом – «застой». Правящая, дряхлеющая во всех смыслах элита была уже не в силах воздействовать на умы сограждан, как прежде. Одна из чаш весов, на которой зиял пустым чревом холодильник, всё заметней перевешивала другую, до краёв наполненную затёртыми до дыр лозунгами, велеречивыми рапортами о «семимильных шагах», «небывалом росте» и принудительно-добровольными массовыми демонстрациями «в честь» и «за». Сурово нахмуренные брови «руководящей и направляющей» уже не внушали прежнего трепета, диссиденты всех мастей всё увереннее расправляли плечи, ссутулившиеся под низкими потолками андеграунда, и всё откровеннее, в стихах, прозе и песенном жанре обличали недостатки правящего номенклатурного класса. Народ же слушал на кассетных магнитофонах Окуджаву, опальных Галича и Высоцкого, распивая на кухнях малогабаритных квартир водку и дешёвый портвейн, высказывал крамольное мнение о власть имущих вообще, и «травил» анекдоты про косноязычного генсека в частности.
Ваня, через тонкую стену, отделяющую его комнатку от кухни, невольно становился свидетелем частых словесных баталий между его родителями и гостями, а на следующий день шёл в школу, где учительница младших классов ратовала за всё то, что так самозабвенно хаяли папа с мамой и их друзья.
Неокрепший детский разум, не в силах самостоятельно разобраться в явно противоречивой информации, исходящей от едва ли не равных для него авторитетов, искал ответы на возникающие в связи с этим вопросы. Расплывчатые, уклончивые реплики мамы и папы Ваню не устраивали, а разговор с учительницей привёл к неприятной беседе родителей с директором школы. После этого события отец в очень доходчивой форме объяснил «Павлику Морозову», чтобы тот держал язык за зубами, и не лез ко взрослым с вопросами, на которые он вряд ли, в обозримом будущем, получит правдивые и исчерпывающие ответы.
Ваня, понесший заметный моральный, и в меньшей степени, физический урон, интуитивно пошёл по пути наименьшего сопротивления - раз все взрослые врут, и не хотят объяснить, зачем они это делают, то для того, чтобы впредь избежать неприятностей, достаточно говорить не то, что думаешь, а то, что от тебя хотят услышать.
Со временем подобная форма поведения стала для Ивана нормой. Не то, чтобы он стал бесхребетным, не имеющим своего мнения «одобрямсом», сделанные им путём вдумчивых размышлений выводы Ваня держал при себе, а из умения подстроиться под настроение кого бы то ни было, всегда извлекал для себя выгоду. Не обзаведшись даже элементарными моральными принципами, он легко менял свои взгляды, виртуозно мимикрировав, в зависимости от обстоятельств, как под хулителя власти, так и под стойкого борца за коммунистические идеалы.
Способность держать нос по ветру развилась у него с годами до феноменальной. После окончания института Иван два года отслужил в армии офицером, и не имея ни одного качества присущего военной профессии, умудрился уйти в запас старшим лейтенантом, с медалью «За отличие в воинской службе», не снискав уважения сослуживцев, зато обласканный начальством. Командир даже предложил ему остаться в армии, но Иван отказался. Его не устраивала невозможность стремительного карьерного роста, а именно этого он и желал всеми фибрами своей души. Из личного опыта Ваня знал наверняка – чтобы не заглядывать кому-то раболепно в рот, нужно сделать так, чтобы заглядывали тебе.
Возможность проявить себя появилась у Касятова с бесславным концом затеянной последним Генеральным секретарём ЦК КПСС и первым президентом СССР «перестройкой». Наступили благодатные времена для всякого рода прохиндеев, политических авантюристов, вороватых предпринимателей и откровенных бандитов.
Иван был счастлив. Пришло время, когда появилась возможность без особого труда ухватить за хвост журавля в небе, оставив туповатой серой массе жалкую синицу на прокорм. Осталось только выбрать сферу деятельности, которая в кратчайшие сроки принесла бы желаемые дивиденды. От предпринимательства Иван отказался сразу. Самые жирные куски отхватили уже похрюкивавшие у кормушки бывшие партийные и комсомольские деятели, и их многочисленные родственники. Довольствоваться объедками Касятов не хотел. Оставалась политика. В мутной водице многопартийной системы, в которой, как головастики, плодились всевозможные партии, у него был шанс пролезть наверх. Остро чувствуя конъюнктуру, Иван, где зайчиком, где лягушкой-поскакушкой, всегда оказывался в центре событий. Обличать прежний режим, срывающимся от праведного гнева голосом – пожалуйста! До хрипоты требовать социальных гарантий для малоимущих, не вписавшихся в рыночную экономику дикого капитализма? Без проблем. Лишь бы на виду, лишь бы заметили те, кто наверху, кто может оценить его полезность, и взять под своё крыло, а уж там, в тепле и под защитой, он оперится, отрастит острые клюв и когти.
Заметили. Взяли. В таком деле, как политика, никогда не помешает беспринципный карьерист, готовый делать любую грязную работу. И Иван её делал. Делал с огоньком, со здоровой инициативой. Убаюканные его беззаветной преданностью и исполнительностью хозяева расслабились, потеряли бдительность и… со сменой пребывающего в непреходящей алкогольной нирване президента, поднаторевший в подковёрной возне молодой политик сдал их всех, обвинив в преступной, подрывной деятельности, уничтожившей экономику и обороноспособность страны. Пока вскормившие гадюку на своей груди приходили в себя, от столь неожиданного и подлого предательства, Иван уже прикрыл филейные места депутатской неприкосновенностью.
В отличие от многих слуг народа он не впал в сытый анабиоз, а развил бурную деятельность. Иван участвовал в депутатских расследованиях, состоял во всевозможных комиссиях, резал, угодную в данный момент, правду-матку. Он легко мог для пущего эффекта пустить скупую мужскую слезу на камеру, чтобы заработать лишнее очко в глазах электората, который с несвойственным ему постоянством, искренне презирал. Поверившие в него избиратели выдвинули его на пост мэра. Иван с разгромным счётом обошёл конкурентов, и из депутатов перешёл в разряд госчиновников. Не считаясь со временем и тратой сил, он наводил порядок в городе, привлекал инвестиции, и создавал условия для бизнеса и рабочие места. Жители готовы были на руках носить своего градоначальника, не подозревая, что значат для него не больше, чем копошащиеся под ногами насекомые. Многие плакали, когда Касятова назначили губернатором одной из крупных, удалённых от центра областей.
«Теперь можно», - разрешил себе Иван, и запустил в работу давно обдуманные и просчитанные схемы, позволяющие ему безнаказанно залезать в государственную казну, облегчая её на значительные суммы.
Несколько лет он хозяйничал в области, как в своей собственной вотчине, с озабоченным выражением на лице лично выезжая даже на незначительные, но резонансные происшествия, запросто общался с народом, с добрым прищуром глаз вникая в их проблемы, и изредка выполняя свои обещания, с обязательным ос-вещением своих деяний в средствах массовой информации.
Нельзя сказать, что Иван утолил, наконец, свои амбиции, и почивал на лаврах. Его планы простирались куда дальше губернаторства, но… что-то, неожиданно, пошло не так.
Для его семьи, с которой он, по давней привычке, не очень-то откровенничал, арест кормильца был подобен ледяному снежку, невесть откуда прилетевшему в глаз.
Сам же бывший губернатор, находясь под домашним арестом, размышлял о причинах, вызвавших его фиаско. Были ли это козни завистников, месть бывших «соратников», или новые поветрия в верхах, вот что, единственно, его занимало. Ни сомнения, ни раскаяние не бередили его давно, едва ли не с детства, увядшую душу.
«Надо будет сочинить прочувствованную покаянную речь, чтоб слезу вышибала, если дело до суда вдруг дойдёт», - подумал Иван, укладываясь в непривычно пустую, и от этого неуютно широкую постель.