Монахиня Вероника
АЛЕКСАНДРО-НЕВСКАЯ ЛАВРА ПРЕД РАЗГРОМОМ
(«Православная Русь», №№ 8-9 за 1849 год)
В годы перед разгромом Александро-Невской Лавры уцелела небольшая горсточка монахов, человек 25-30, которые жили в разбросанных по разным углам обширных монастырских зданиях-келлиях. Все остальные помещения просто отдавались в наймы мирянам. В Лавре существовал, как во всех советских домах свой «ЖАКТ». Но несколько церквей были ещё открыты. Службы шли.
Часовня, где помещалась икона Божией Матери Всех Скорбящих Радости с грошиками и Её церковь на Стеклянном были переданы живоцерковникам.
Мы очень тосковали, потеряв возможность молиться в нашем любимом храме. Большинство богомольцев стало ходить в Лавру. Ранние обедни обычно совершались в маленькой верхней церкви во имя Св. Князя Александра Невского. На стене была огромная фреска, изображавшая св. князя в схиме лежащим в гробу. Служили также и в нижней Благовещенской церкви. Поздние обедни совершались в Духовской церкви или в главном большом соборе. Никольская церковь была отобрана. Иногда служили в маленькой церкви на Никольском кладбище.
За ранними обеднями хором управлял архимандрит С. Сначала он сердито косился на новых пришельцев и рассматривал нас поверх очков.
- Что за нашествие иноплеменных?.. - бормотал он себе в бороду. Потом привык и часто беседовал с нами.
- Псалмы читаешь? - спрашивал он бывало. - Нет ничего лучше написанного на свете. Ты только вслушайся и вдумайся.
Память у него была удивительная: он наизусть читал очень много псалмов.
После обедни шли за свечной ящик здороваться к о. Гурию, принявшему потом схиму. С длинной, ниже пояса, бородой, он напоминал пустынников первых веков христианства. Очень он любил жития святых и так умел их рассказывать, что как живой вставал перед тобой тот или иной преподобный или мученик. Случалось, только поисповедуешься, уйдёт батюшка в алтарь, а тут как раз и вспомнишь что-нибудь, что сказать забыла. Отправляешься к о. Гурию.
- Батюшка, дайте бумажку.
Быстро пишешь несколько строк.
- Отец Гурий, будьте добры, отнесите о. П.
- Что? Грех забыла? Ну, давай его сюда, Понесу твой грех к престолу Божию.
И плетётся в алтарь своей старческой походкой.
Потом отправимся провожать о. С.
Медленно идём по лаврским галереям и аллеям сада. Он рассказывает что-нибудь из своей жизни. Больше сорока лет живёт он в монастыре. Поднимаемся в его келию, пьём чай и слушаем, как он читает какой-нибудь новый, обретённый им акафист или ещё рассказывает дальше. И всегда выходило так, что то, что он говорил, оказывалось самым нужным ответом на запросы духовной жизни того или другого из нас, словно он знал сокровенные мысли слушателя и откликался на них. Когда монахиня А. бранила его за какой-либо излишний подвиг, слишком утомительный для пре-клонного возраста, то он ласково пререкался с нею и всё же ставил на своём. Воевал он иногда с нами за излишние посты.
- Тут не умерщвлением плоти надо заниматься, точно вы самоубийство задумали, а делать так, чтобы сил хватало на молитву, - сердился он.
А сам почти весь Великий пост питался своей излюбленной «тюрей» - вода с намоченными в ней чёрными сухарями, приправленными луком и солью. К молитвенному подвигу он был очень строг.
- Иной бьёт поклоны без конца, а выйдет из кельи, и давай сплетни разводить: тот, мол, жадный или злой, и этот такой-сякой. Ну, значит, не молился он, а только лбом стукал. Ведь все вы слышали о молитве с плачем пред Господом. Часто просим мы Бога об этих слезах. Ну, и давай хныкать и причитать над книгой. Да разве это те слёзы, о которых святые отцы пишут? Тот плач из глубины сердца вырывается, когда душа свои слова Богу лепечет. Сокровенные они и радостные эти слёзы. А так хныкать - только голова разболится, да уныние нападёт. Ещё видения какие начнутся, и в прелесть впадёшь. Упаси Господи от всего этого. - Бойтесь видений. Часто враг их посылает, чтобы в гордость впал человек. А мы давайте попросту, да втихомолку, без всхлипываний перед Богом стоять. Иисусовой молитвой попросту молиться надо. Там некоторые сердце слушают, на кончик носа смотрят. Страшно всё это и опасно. А враг так и подстрекает. Не надо. Тихонько Господа, да Царицу Небесную от всего сердца просите о помощи.
В его келью и к схимонаху о. С. стучались непривычные гости: учёные, профессора, люди искусства и литературы. Интеллигенция, так долго стоявшая вдали, теперь упорно стремилась в церковь.
Пришёл раз к ранней обедне старик - профессор, известный учёный и спещалист. Красивое умное лицо, седые, как лунь, волосы и борода. Смиренно опустился он на колени перед иконой Спасителя и так и простоял всю обедню, низко склонив голову. Только изредка смахивал потихоньку, чтобы никто не видел, набегавшие слёзы - истинные, сказал бы архимандрит С.
Молодёжь тоже осаждала обоих старцев. Целые сектантские общины переходили в православие.
Властный призыв Божий слышали очень многие. Горе, страдание, а главное произволение Божие привели на путь Господень тысячи заблудших душ. Наша церковная жизнь, быстро ушедшая в катакомбы, очень напоминала первые века христианства. Охваченные восторгом, новообращённые люди бесстрашно становились на работу в Божьем вертограде, не взирая ни на какие опасности, не боясь никаких мучений и преследований.
Любила я Лавру ночью, когда ворота запирались, и всё затихало. Под луной блестели белые лаврские переходы. В воображении невольно вставали картины прошлого, когда все эти здания были населены одними монахами, и по аллеям медленно прохаживались тёмные фигуры в рясах. Может быть, в дни расцвета Лавры не вся братия оставалась на должной высоте. Денег было много - всего вдоволь. А врагу это и на руку... Погреба переполнены всякой живностью. У настоятеля и казначея выезд - под стать любому князю. Загордились некоторые из братьев и зажирели...
Но тут же рядом в сторожке на кладбище старец Патермуфий больше сорока лета прожил в затворе, питаясь лишь хлебом и водой и никогда не разводя огня. Другой монах - о. Моисей затворился в тесной келлии в стене, на хорах Духовской церкви. По его просьбе дверь была замурована. В оконце передавали ему хлеб и воду.
- Монашество это - вольная тюрьма, - говорила мне одна монахиня.
В предрассветных сумерках, когда ещё на небе мерцали звёзды, перед началом ранней литургии, стараешься успеть забежать на могилку к старцу Патермуфию. Тогда день складывается хорошо. После ранней я отправлялась на другое кладбище: Никольское. Там в одной аллее, в часовне, была икона Нерукотворенного Спаса. Необычайный лик: порой бледный и скорбный, порой радостный, мирный, с чуть заметным румянцем на ланитах. Особенно в Пасхальную ночь весь он сиял тихим светом. Потом надо было зайти в часовню к блаженному Матвею. Сколько народа молилось всегда у этих святынь, так же как на Смоленском кладбище у часовни блаженной Ксении. Её захватили обновленцы, но верующие служили панихиды, где-нибудь неподалёку, на могиле кого-нибудь из знакомых.
Власти скоро опомнились. Могилку старца Патермуфия и часовню блаженного Матвея оцепили и не допускали к ним молящихся. Келлию Патермуфия разрушили, а его могилу сравняли с землёй.
Много светлого и много тяжёлого происходило в эти годы в келлии схимника. Иногда он принимал очень многих. Под конец уставал так, что валился с ног. Мне было жаль его, и я пыталась уговорить стучавшихся в поздний час в дверь его келлии прийти на другой день. Но батюшка строго выговаривал мне за это.
- Нельзя: обидится. Я сам скажу, что и когда надо.
И еле живой приказывал допустить к себе пришедших. Иногда же, наоборот, приказывал говорить, что нездоров, принять не может.
- Пусть эти люди уходят скорее.
Случалось, что некоторые приходили по нескольку раз и уходили ни с чем, прождав напрасно много часов, другие не успевали переступить порог, как батюшка уже звал их к себе. Иногда он ничего не спрашивал, а прямо передавал как надо поступить, что делать, словно наперёд знал, о чём с ним будут говорить. Сколько человеческого горя и страданий проходило перед ним. Были здесь и бесноватые, и больные, жаждавшие исцеления, и другие со сложными запросами внутренней духовной жизни: интеллигентные и простые, нищие и богатые, старики и юноши. Людской поток неудержимо проносился перед ним, выбрасывая к его ногам свои скорби и радости. Искушений было много, и со стороны некоторых духовных детей схимника, и со стороны самого старца, если я не могла уяснить себе некоторые его поступки. Я очень мучилась, когда не понимала тайного смысла какого-либо его благословения. Однажды больная плевритом монахиня в схиме прислала к нему спросить благословения, чтобы доктор выкачал ей воду из плевры. Батюшка не благословил. «Но ведь она умрёт», - думала я, не смея ничего сказать. А старец прекратил приём посетителей и стал на молитву. На другой день пришли сказать, что больная монахиня скончалась. Потрясённая такими непонятными мне повеленниями старца, я выбегала в коридор и читала молитву у дверей келлии архимандрита С. «Аминь», - откликался он. – «Батюшка, - со слезами останавливалась я подле него. - Помолитесь обо мне. Не судить хочу я, а просто не думать, если понять не могу». Он смотрел на меня поверх очков, отодвигал рукописи на столе и тихо гладил по голове.
- Я молюсь. Знаю: нелегко тебе. Наша жизнь идёт иногда совсем наоборот жизни мирян. Ничего: справишься. Господь поможет. Спать ложись вовремя. Устанешь ты - вот искушения и приходят. Хорошо, что помыслы открываешь. Тогда легче. Враг пользуется случаем, если таишь в себе мысли. Ты не голодная? Поешь чего-нибудь. Хочешь яблоко? Или вот пирожок кто-то принёс. Ешь во славу Божию.
И смех, и грех. Жуя по дороге яблоко, я, уже спокойная, возвращаюсь в келью старца.
Худенький, среднего роста, с небольшой седой бородой, с ясными голубыми глазами, он был очень живописен в полной схиме, точно только что сошёл со старинной Новгородской иконы, когда стоял у аналоя, исповедуя во время всенощной
- Ведь что такое моё послушание? - говорил он. - Я, как помойная яма, куда люди свои самые чёрные дела складывают.
Он рассказывал историю своего пострига. Занимался он торговлей и был под руководством старца Варнавы, подвизавшегося в Гефсиманской пустыни Троицко-Сергиевой Лавры под Москвой. В его жизни было несколько поразительных случаев послушания воле старца и наоборот нарушения полученного благословения. Наконец, они с женой приняли решение идти в монастырь. Сначала была пострижена его жена. Закончив приведение в порядок своих мирских дел, он собрался ехать в Троицко-Сергиеву Лавру, чтобы спасаться там подле могилы своего старца. Много рассказывал схимник о нём. Он являлся ему во сне и укреплял его первые тяжёлые внутренние брани после пострига. Готовясь к отъезду, был он на трапезе у митрополита Вениамина в Александро-Невской Лавре. Владыка был задумчив в течение всего обеда. После трапезы, когда они остались вдвоём, митрополит строго посмотрел на него и спросил:
- Так вы окончательно решили ехать? Не хотите остаться у нас в Лавре?
- Что-то вдруг, - рассказывал старец, - поколебалось у меня в душе. Невольно опустился я на колени. Благословите, Владыко, принять постриг у вас в Лавре. Так и остался я под покровом св. князя Александра Невского. А Троицко-Сергиевская Лавра почти сейчас же была разгромлена. Мы же все ещё здесь спасаемся.
Старенький и болезненный, спал он на узком коротком деревянном сундуке, прикрытым потёртым ковром. Перед принятием схимы видел он во сне преп. Серафима, имя которого должен был носить. Будто бы он постучался в окошечко лесной келлии Преподобного. Тот открыл, и они беседовали. После пострига в схиму, он нёс тяжёлый подвиг по благословению наместника Лавры, никогда не ел ничего скоромного: ни молока, ни масла, ни яиц. А также не мылся, только умывал лицо и руки. Он был совсем другой, чем архимандрит С.: этот подчас рассердится, выбранит, а на самом деле с безграничной добротой часто покрывал проступки своих духовных детей, многое прощал им, а слабым и больным разрешал не строго соблюдать посты.
Схимник, тихий и ласковый, никогда не отступал от раз им сказанного, поста нарушать никому не разрешал, даже тяжело больным. Порою ласково, но твёрдо толкал своих чад духовных на трудные подвиги. Послушания требовал полного. «Не я благословляю, а Господь. Страшно ослушаться Его воли. Не дай Бог».
В свободное время он любил, чтобы ему читали, или сам читал жития святых. Из святых отцов любил Исаака Сирианина и Василия Великого. Как-то раз я застала его за чтением Шестоднева.
- Нет. Как птицы-то небесные Богу молятся. Я и сам такое переживал, - со слезами тихо улыбался он своим воспоминаниям.
Природу он очень любил, через неё прославлял Творца. С умилением смотрел он, как прыгают воробьи по веткам деревьев под окном его келлии. В сад, на кладбище, а тем более за ворота обители не выходил никогда.
- Для монаха - весь мир, вся его жизнь - его келлия. Тут он или погибнет или спасётся, - говорил он.
Когда приходили благодарить его за исполнившееся прошение, он недовольно хмурился.
- Что это вы, ведь это же не я, а Царица Небесная, Николай угодник и преподобный Серафим. Их благодарите.
Рассказывать обо всех происходивших в келлии у батюшки чудесах и исцелениях нет возможности. Для примера передам один случай. Среди духовных детей батюшки был один инженер с женой. Детей у них не было. Молодая женщина попросила у батюшки благословения взять из приюта приёмного сына. Батюшка благословил. Мальчик оказался очень милым, с хорошим характером. Когда ему исполнилось три года, он тяжело заболел. Доктора и лекарства не помогали. Ребёнок был при смерти. Приёмный отец пригласил ещё одного известного специалиста по детским болезням. Он осмотрел ребенка и объявил родителям, что мальчик ночью умрёт. Обещал заехать утром, чтобы написать свидетельство о смерти. Уходя, доктор указал рукой на икону:
- Наша наука здесь бессильна. Разве вот эти его спасут, - заявил он с насмешкой.
Маленький страдалец метался в бреду. Черты личика обострились, губы посинели, изо рта сочилась пена. Ногти тоже были синие. Он хрипло дышал. Мать не выдержала. Накинула платок и побежала в Лавру к батюшке.
Отец С. посоветовал ей, вернувшись домой, помолиться Божией Матери, Николаю Чудотворцу и Преподобному Серафиму.
Дома она опустилась на колени подле кровати умирающего ребёнка, зарылась головой в одеяльце, чтобы не видеть его мучений и стала молиться. Сама не заметила, как задремала. Когда опомнилась, уже светало. Она так и осталась, боясь поднять голову и посмотреть на ребёнка. Вошёл её муж. Тихонько приподняли они одеяло. Мальчик мирно спал, ровно дышал, и на щёчках играл чуть заметный румянец. Не веря себе, родители позвали соседнего доктора. Он посмотрел на ребёнка. – «Зачем вы беспокоили меня к здоровому мальчику? Он ничем не болен».
Много раз видела я этого мальчика уже лет 8-ми, когда он вместе с родителями приходил к старцу.
Аресты «Святой Ночи» смели с лица земли последних Лаврских монахов. Все окончили свой подвиг по разным углам России или Сибири.