Это - мы! мемуары

 
          ЧТО-ТО НАЧИНАЕТСЯ, ЧТО-ТО КОНЧАЕТСЯ…

                Замечательная вещь – склероз. Каждый день
                узнаешь что-то новое.
                Станислав Ежи Лец.

Всё началось с того, что я выпил водки. Выпил я ее по вполне законной причине: мы сидели на БУМе. Помнится, когда пришла моя очередь говорить тост, я встал, и произнес следующую речь: «В этот светлый и праздничный день, пятницу, 13-е, я хочу выпить, и выпью непременно, потому что не было еще такого 13-го мая, чтобы я не выпил за день рождения Агара!». Ну, и понеслось. А когда я, Сашка Латышкин и Валера Ларькин уходили домой, к нам подошли Тимофей Назаров с Геной Ляминым и сказали, что через два года Агару исполнится 30 лет, а готовиться к этому юбилею надо заранее, и не смогли бы мы написать чего-нибудь про наши агаровские годы, то есть про семидесятые. А потом всё это поместят на сайте, и будет всем нам счастье.

Наутро я проснулся, и думаю – вот всё равно не сплю, хожу, воду пью, так заодно и набросаю основу будущей статейки – кто и когда пришел в Агар, когда ушел, чего приходя - приносил, а чего уходя – уносил. Как говорится, даже если без сознания или умер. А друзья потом добавят фактов и комментариев.

В результате писать статью пришлось мне одному, так как ни каких новых фактов мои приятели не припомнили. А вместо честного перечисления давно минувших событий у меня получилось что-то вроде рассказа на вольную тему – о нелегкой жизни агаровцев семидесятых годов, с фрагментами песен и прочими забавами. Рассказ получил название «Агар, семидесятые» и был дополнен иллюстрациями и рецензией Арика. После этого, когда ничего исправить уже было нельзя, наконец, пошли долгожданные комментарии моих друзей. В частности, Валера строго мне указал, что песен в нашем репертуаре было гораздо больше, и что одним Агаром круг наших интересов не ограничивался. «Конечно, писать об этом трудно, а вспомнить вообще ничего не возможно» – приговаривал Шериф. – «Песни позабылись, фотографии потерялись, слайды повыцвели…». Короче, развел меня на написание полноценных мемуаров.

Сейчас-то я припоминаю, что был за последние годы ряд чудес и знамений, показывающих, что добром дело не кончится.

Чаще стала попадаться на глаза Люда Соколова, ставшая из радикальной шатенки радикальной брюнеткой. Потом, после почти двадцатилетнего отсутствия, объявились поочередно перед нашим взором Олег Зайцев, Гриша Бутов и Лена Беседина. На банкете по поводу успешной защиты диссертации Иры Дербуш (Щербиной) я встретился с Тиной, которая пыталась заставить меня спеть песню «На городской каланче поселиться, и кукареканьем город будить», о существовании которой прочно забыли все, включая ее автора – Карабина.
Так что написание мемуаров вполне назрело.

Сначала я хотел просто переписать Морозовские песни, кратко прокомментировав обстоятельства их создания и окружающую нас тогда обстановку. Но врожденная занудность повела мое повествование строго по хронологии событий. Отчаявшись объять необъятное, я попытался ограничиться одним заглавным героем – собой. Но Шериф - Валерий Иванович влез в произведение, потеснив автора, и, сверкая харизмой, занял лучшие места во всех главах и абзацах. Убедившись, что против судьбы не попрешь, я продолжил писать книжку так, как само собой получалось. И дней за десять завершил черновую работу. Первые главы я раздавал своим товарищам в наивной попытке переложить часть писательской работы на них, но добился только парадоксальных результатов.

Всплыл из небытия Карабин – Серега Морозов и напомнил текст песни «Давай оставим за спиной расшатанный морской волной пустой причал», а также ряд событий и персонажей из «Рубикона-77».

Появился у меня дома редкий гость – Шамиль, обычно (из-за непомерного количества дежурств) существующий в природе в виде голоса в телефонной трубке. Первый раз он привез свои знаменитые стереослайды, которыми я проиллюстрировал большую часть произведения, а потом – приехал за своим экземпляром книги.

С проживающим в Тюмени Ариком завязалась оживленная переписка по электронной почте. Попутно в ходе переговоров выяснилось, что Костя Новиков никуда не исчез, а живет себе в Кургане.

В связи с расширением тематики моего сочинения, я использовал стихи не только Сережи Морозова, но и Люси Бурмистровой, Гриши Бутова, а также результаты совместного творчества Саши Латышкина, моего и Валеры Ларькина.

В результате книга была написана, а с помощью Игоря Ларькина (моральной) и агаровца Сергей Милютина (материальной) – впервые издана в настоящей типографии, а не в виде самиздатовских папок-скоросшивателей.

Выход книжки в свет произвел значительное усиление броуновского движения вокруг моей персоны.

Впервые с 80-х годов объявилась заядлая туристка Валя Шашкова. А Ленка Федяева (Соколинская) меня поцеловала, чего она тоже не делала с восьмидесятых годов.

Комиссар – Сашка Латышкин вообще забетонировал у себя на даче кусок садовой дорожки, чтобы я, по примеру голливудских звезд, смог оставить там отпечаток ладони. (Справедливости ради следует заметить, что мешать и таскать бетон для этой дорожки, а также для всех остальных дорожек Сашкиного дачного участка пришлось мне самому, и сил оставлять отпечаток уже не осталось).

Ира Дербуш (Щербина) принесла мне вкусный рулет, и, усыпив таким образом мою бдительность, выпросила треть тиража книги для своих (ну, и моих, конечно) знакомых. Только после этого я узнал, что Оля Тимофеева, Наташа Зыбина и еще ряд персонажей помнят о моем существовании.

Вскоре после того, как книга была дописана и фотографии в ней расставлены, Игорь Ларькин подарил мне диски с песнями российских бардов. Так выяснилось, что многие песни, которые мы в те годы пели (и, соответственно, они процитированы в моей книжке), имеют конкретных авторов: Ю. Визбора, А. Дольского, А. Городницкого, В. Берковского, Ю. Кукина и др. Причем исполнялись нами и цитировались мной эти песни и стихи со значительными отклонениями от первоначального варианта. Ну, что тут сказать. Во-первых, сами авторы и виноваты. Надо было не выпендриваться, и издаваться не в XXI веке, а в семидесятых годах XX-го. Во-вторых, далеко не все изменения произошли в худшую сторону. Народ давно воспринял эти песни как свои собственные, и имел право на соавторство. В конце концов, мы же не претендуем на гонорар.

Ну, а теперь – собственно книга.


              ЭТО - МЫ!
                (Их нравы)
                «Как он дышит, так и пишет
                Не стараясь угодить…»
                Булат Окуджава.

Честное слово, даже никогда и не думал. Не в том смысле, конечно, что головой не думал. Я имею в виду, что никогда не думал пойти на сцену, или в турпоход, или вот, к примеру, в магазин за водкой. А где находятся Курильские острова – представлял, но смутно. Но так получилось, что меня занесло во все вышеперечисленные места, и не одного, а в весьма солидной компании. И причем люди-то в этой компании были всё больше хорошие, если не сказать – замечательные, а вот спокойной жизни у нас не получилось. И хоть бы один об этом пожалел.

Написать сию правдивую повесть меня побудили читатели более раннего моего произведения под названием «Агар, семидесятые». Им (читателям, а по совместительству – участникам событий) не хватало перечисления фактов, а хотелось портретов упомянутых там персонажей. Я сначала вяло отбрыкивался, что я им не Ван-Гог какой-нибудь, чтобы портреты писать. И не Ван-Дамм, чтобы от обиженных прототипов отбиваться. Но Арик Широков пригрозил, что он первый про меня напишет. И я сломался.

Начальный вариант был создан легко, на одном дыхании; все герои были расставлены по местам и действовали сообразно воле автора. Но потом я полез в альбом с фотографиями и, к удивлению своему, убедился, что все было не совсем так, как я написал (а иногда и совсем не так). Со страниц фотоальбома мне нагло улыбались и корчили рожи люди, которых, по моему глубокому убеждению, в это время еще не было в Агаре. А те, кого я уже проводил на заслуженный отдых, восседали на стульях с таким видом, как будто имеют на это право. Пришлось все переписывать в соответствии с вновь открывшимися фактами. Поэтому просьба больше не надоедать мне с исторической правдой. Художник так видит. Начну с того, в ком я наиболее уверен – с себя. Да и продолжу про себя же.

Вообще-то, я в детстве был очень тихий ребенок. В школьных спектаклях не участвовал, в драки не привлекался, водку не употреблял. Из всех плюсов можно отметить только 2-й разряд по стрельбе из винтовки, что при отсутствии в хозяйстве винтовки как таковой, трудно отнести к достоинствам положительным. Собственно говоря, я даже сам на городском транспорте не ездил – а куда ехать, у нас в центре можно пешком хоть куда дойти. Я, наверное, и в медицинский поступил потому, что он в трех минутах ходьбы от дома, и в перерыве между лекциями можно сбегать домой и съесть качественный бутерброд. А не давиться в институтском буфете пирожком с начинкой из яблочной сердцевинки, запивая его компотом из яблочной шкурки. (Вот интересно, а куда само яблоко девалось? Может, кто знает, так сообщите в редакцию).

Приключения начались в 1974 году, на первом собрании первокурсников – перед отправкой на уборочную. Для молодежи сообщаю, что была в СССР такая традиция, что урожай корнеплодов должны убирать кто угодно, только не колхозники. Вот, например, студенты – очень удачное решение проблемы. В общем, собрали нас в актовом зале СанГика, зачитали списки групп с отдельным упоминанием старост, и велели назавтра собраться с вещами у паталого-анатомического корпуса.  Тогда-то я впервые увидел Валеру Ларькина, назначенного старостой моей 117-й группы. В последовавшей трехнедельной ссылке мы как-то синхронно расположили свои соломенные тюфяки рядышком на нарах, и с тех пор по жизни не расставались.

Там же, на первой нашей уборочной, выявилась наша с Валерой общность интересов. В основном это проявлялось в том, что мы не пили водку. И когда народ расслаблялся традиционным образом, мы с натугой осиливали трехлитровую банку томатного сока (других напитков в местном магазине не было). Этот дефект моего воспитания через год, на второй моей уборочной, принес немало мучений известному на нашем курсе Сереже Лучко по прозвищу Афорист. Там, на второй уборочной, в домике проживало восемь парней. Вечером покупалось четыре бутылки водки, что составляло ровно по стакану на нос. Подступиться к такой дозе я не решался, и мой стакан к концу ужина сиротливо оставался стоять на столе. Хозяйственный, по-деревенски обстоятельный Афорист допустить такого безобразия не мог, и в финале решительно выпивал бесхозную водку. После чего ему становилось плохо, и он засыпал на месте преступления, а остальные отправлялись гулять по деревне. Эта картинка с удручающим постоянством повторялась каждый раз, когда в меню ужина была водка, так что на вечерних прогулках Афорист практически не появлялся. Кстати, та уборочная вообще отличалась повторами в стиле «дежа вю». Так, в темных сенях нашей избушки висела заботливо подвешенная к притолоке жестяная канистра. И каждое утро Лена Ваганова, приходившая в пять утра готовить на нашей печи еду на всю команду, с колокольным звоном билась об канистру лбом, допуская при этом непарламентские выражения. Эта музыкальная пьеса повторялась абсолютно каждое утро, что позволило нам сэкономить на будильнике. (Для торжества справедливости следует сказать, что сами мы также регулярно стукались головами об эту канистру в темных сенях, но мужественно терпели – ради Лены).

На первой уборочной в разномастной команде был еще один человек, с которым мы не расставались в последующие годы. Это Саша Латышкин, который именно там получил навечно прозвище Комиссар. Правда, как раз на уборочной мы общались мало в связи с катастрофическим несовпадением интересов (см. выше).

И вообще, первый курс для меня прошел достаточно вяло. Ярким пятном в том монотонном периоде было только посвящение в студенты, где выступал Агар – и среди актеров на сцене был наш однокурсник Сашка Латышкин (а может, и не был – но имел право быть). Больше в этот год на Агаровские выступления нам попасть не удалось, так как билетов было не достать. Это вам не Большой театр, где жулики с билетами так и вьются. Агар – театр уникальный, а билет на вечер – вещь настолько дефицитная, что ни у одного филокартиста не сохранилась. Как-то раз я попытался проникнуть на выступление, но, протолкавшись час на заднем дворе СанГика в толпе безбилетных студентов, ушел восвояси, поняв, что Агар – это не мое.

Видимо, теперь самое время пояснить, что такое Агар. Я, конечно, понимаю, что по правилам это слово надо брать в кавычки, но просто рука не поднимается. Агар – это не просто КВН, театр или СТЭМ. Это живая самоорганизующаяся система, и никак не заслуживает оскорбления кавычками. Самый лучший термин – всё же именно клуб, а далее уважительно, по имени.

Предлагаю часть воспоминаний одного из основателей Агара, Заварзина Павла Ивановича.
«Как возник Агар? Ведь агар-агар - это среда, а какая среда позволила зародиться столь необычному образованию в эпоху «шестидесятых»? В чем феномен Агара? Большого социально-политического, или гражданского, выбора тогда не было.... Студенты медицинского института, незаурядные молодые люди, энергия которых влекла их к нестандартным действиям и поступкам; под «братским и отеческим» покровительством («Ну, пусть… перебесятся!!») ректора и назначенного им куратора, смогли встречаться в стенах столовой санитарно-гигиенического корпуса института, творить, общаться… Они и встречались. Вначале это делалось только «для себя».  «Времяпровождение» перешло в организацию программного коллектива. 

Конечно, Агар возник в эпоху КВН. Конечно, по «попустительству» ректора медицинского института, профессора Викентия Павловича Говорова – добрейшего человека, совершенно демократичного, понимающего, что молодым людям нужно как-то «выпускать адреналин», и не нужно строго ими управлять. Дабы не набедокурили, в качестве куратора Агара - созревающего будущего творческого коллектива, ректор назначил сотрудника кафедры микробиологии Александра Евтихиевича Реву. Этот парень был уж совсем демократичным и, конечно же, творческим человеком. «Ваял» коллектив А.Е. Рева, не отходя от своего санитарного факультета - в основе коллектива были санфаковцы: Леонид Огурцов, Саша Маслюк, Володя Тонапетян и др. …

Затем в процесс стали привлекать студентов с творческими возможностями со всех факультетов. Тогда проявляли интерес к поэзии и читали со сцены стихи Р. Рождественского, А. Вознесенского, Е. Евтушенко… Тогда в институте не извлекали музыку из «проводов», тогда в институте были собственные оркестры: духовой, инструментальный. Эдуард Шапран, владея трубой, фортепьяно, саксофоном, писал аранжировки для инструментов джаз-ансамбля, который составляли: труба, саксофон, фортепьяно, контрабас, ударные инструменты, гитара. Тогда была «живая музыка». …

В Агар постепенно собирались интересные люди, с творческими способностями. Одной из первых традиций стала система, когда каждый приходящий в клуб на репетицию, выкладывал на стол 50 копеек; последний пришедший собирал всю сумму, бежал через дорогу в гастроном, на все имеющиеся деньги покупая болгарское вино, фрукты и пирожки. В процессе «творческого порыва» все купленное уничтожалось (замечу сразу – пьяных не было; все это было для куража).

Методом прямого голосования, был избран первый президент Агара - Генрих Гамбург. И он в полной мере соответствовал статусу директора этого студенческого коллектива, являясь полноценным и вполне профессиональным организатором.

Столовая «Сан-гига» стала для агаровцев вторым домом. К праздникам (и без праздников) давали концерты, популярность которых ширилась в стенах института, а затем выплеснулась и в город.

Теплая и доброжелательная, творческая обстановка в Агаре привлекала студентов Омска; постепенно наш клуб стал популярнейшим местом посещения для молодежи города. На наших вечерах гостями были и «политехники», и «автодорожники» и «физкультурники», и преподаватели родного института. Пройти на концерты можно было по изготавливаемым членами клуба контрамаркам, ценность которых была великой. Сценарии, заседания, всё, всё, всё протоколировалось в клубном журнале, где были и документальные фотографии тех времен.

Прошли десятилетия… И 13 мая, ежегодно, мы – основатели этого клуба, приходим в этот день в Агар, как домой, чтобы вспомнить те яркие страницы своей юности, которые оставили теплый, ностальгический след в памяти… Мы счастливы сознавать, что Агар по прежнему выполняет свою миссию: на этой благодатной агаровской среде выросли множественные поколения неспокойных людей, веселых, думающих, творческих и добрых. Мы помним Агар всегда; и через многие годы мы радуемся достижениям агаровцев, мы пестовали и растили коллег с «агаровской группой крови»; основополагающим началом жизни которых всегда были творчество и доброе отношения между людьми. Поэтому, уже с некоторой грустью, я вспоминаю свои строки:

Была Весна! Весной, понятно,
В душе у каждого пожар,
Для творчества благоприятный…
И, родился тогда Агар!
Его «рожали»: Генрих Гамбург,
Маслюк и Саша Аксельрод….
и т.д.

Агаровская среда действительно стала плодотворной жизненной средой, на которой вырастают творческие личности; агаровский опыт передается из поколения в поколение!»

К этому я хочу добавить, что 13 мая каждый год празднуется день рождения Агара. Называется этот праздник БУМ (аббревиатура расшифровке поддается, но результат получается всегда разный). В этот день в 1967 году состоялось первое официальное выступление Агара на сцене. Проводится БУМ всегда по-разному, но атмосфера всегда одна – ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ.

День рожденья - самый лучший день в году!
Я сегодня на учебу не пойду
Потому что, вот уж 23-й раз
На веселый праздник собирает нас.
Этот клуб Агар, нынче и в веках,
Это Лямин, полысевший на глазах,
Это Коган, с сединою на висках,
День рожденья! День рожденья! День рожденья!
Дни и ночи у Сангиковских дверей
Собирались мы и русский и еврей,
Дни и ночи битву трудную вели
Компромисс искали вместе и нашли.
Здравствуй, мама, я встречаю БУМ опять
И не буду нынче дома ночевать.
Не печалься, нам всего лишь 23,
Мы у Мальцевых гуляем до зари!
Так пускай сегодня улетит печаль,
Снова Шура заварил прекрасный чай,
Снова ярко на столе горит свеча.
День рожденья! День рожденья!! День рожденья!!!

Ну, это БУМ 1990 г.
А в 1967 году был написан Устав Клуба, фрагменты которого процитирую.

У С Т А В

АГАР-АГАР - Среда для создания дружного, «плотного коллектива»,
среда для отдыха, хороших идей и рациональных зерен, среда для роста.

ДЕВИЗ КЛУБА «АГАР» – ПРИХОДЯ ПРИНОСИ, УХОДЯ УНОСИ!!!
Членом клуба может быть каждый, кто признаёт программу,
Выполняет устав, подчиняется президенту и директору клуба.


Каждый член клуба ИМЕЕТ ПРАВО:
1. Быть избранным в директорат клуба.
2. Совать свой нос туда, куда не надо.
3. Свободно, по желанию, принимать участие в удачах и неудачах клуба.
4. Брать на себя посильную и желаемую ношу в деле.
5. Считать клуб вторым домом.

ЧЛЕН КЛУБА НЕ ИМЕЕТ ПРАВА:

1. Взяв ношу, не донести ее.
2. Вешать нос и заниматься одними сомнениями.
3. Вносить дезорганизацию и препятствовать выполнению принятого клубом дела.
4. Выносить сор из избы.
ЧЛЕН КЛУБА ОБЯЗАН

1. Присутствовать на заседаниях, даже если буря, ураган или другая стихия мешают этому.
2. Подчиняться решению большинства и личной власти президента.
3. Чтить традиции клуба и нести его идеи в массы.
4. Считать решение клуба своим и почитать за счастье сложить кости за это.
5. Вносить что-то новое, свое, способствовать росту, развитию клуба –
НИ ДНЯ БЕЗ ПОЛЬЗЫ В КЛУБЕ!!!
6. Находить выход из безвыходных ситуаций.
7. Взялся за дело – ВЫПОЛНИ!!! Даже если болен и без сознания!

На базе этого устава была создана Клятва агаровца, которую принимал каждый, официально вступающий в клуб – посвящение проводилось на БУМе.

Ну, и напоследок - песня 60-х годов.

Понатыкано здесь столов, и окурков полно.
Что Агар – сумасшедший дом, всем известно давно.
Генрих – грустный, смешной чудак, изгибаясь, твердит вопрос:
«Что же, что же у нас не так, что же не удалось?»
Потерялся вчера Шапран между двух корпусов,
Он в профкоме просил барабан, до сих пор не принес.
Генрих грустно сказал: «Пустяк, на дворе ведь такой мороз!»
Генрих, что-то не так, не так, что-то не удалось.
Леонид Огруцов молчал, мол, это всё дребедень.
Но в Агар он, как Алитет, приходил каждый день.
Скоро вечер у нас, друзья, за сценарий стоит вопрос.
Ох, и трудно его рожать, но что-то нам удалось.
Понатыкано здесь столов – не пролезть, не пройти,
И замучил меня вопрос: туалет где найти?
Вы смеетесь сейчас в кулак, зажимая свою тоску.
Может, это для вас – пустяк, а я так не могу.

В 1974 году, поступив на первый курс мед.института, в Агар пришел Саша Латышкин. Этот шаг был предопределен судьбой, ибо другом его (Сашкиного) старшего брата Сергея был небезызвестный Тимур Азербаев. Сам Тимур окончил институт в том же году и был распределен в Исилькуль, куда благополучно не поехал. Можно сказать, что зря пропала песня, написанная на его проводы – «Тим Азербаев будет всех ближе – он в Исилькуле, а не в Париже». Вместе с ним Агар покинули четвертый президент Сергей Кондратьев со своей женой Кондратьевой, «хозяйка» клуба Ирина Грызлова и еще ряд персонажей. Надо будет уточнить у Латышкина. (Уточнял. Ничего не помнит. - прим.авт.). Пятым президентом стал Владимир Рой.

Как и всякое неформальное идеологически сомнительное объединение, теоретически способное свергнуть советскую власть, Агар всегда имел куратора из парткома института. И всегда Агару везло на хороших людей. В описываемое время куратором был Астахов Арнольд Алексеевич, а позже его сменил бывший агаровец Анатолий Иванов. Эти люди никогда не вмешивались в жизнь клуба, но стойко защищали агаровцев от партийной и комсомольской организаций (а уж мы старались, чтобы было за что защищать). Вспоминается одно из заседаний институтского комитета комсомола, когда тамошний активист (ныне – уважаемый профессор), произнося по поводу очередного агаровского выступления пылкую речь, закончил ее буквально следующими словами: «Я извиняюсь, но хочу процитировать Владимира Ильича Ленина – «Смех без идейной направленности – это сытый смех!». После долгой паузы кто-то сказал: «Ну ты, Лёша, даешь!», на что Лёша резонно ответил: «Но я же предварительно извинился!».

Правил Агаром директорат клуба, выбираемый прямым открытым голосованием. Остальные члены клуба распределялись по цехам. В директорат входили президент, режиссер и «хозяйка» (позже, ради моего душевного спокойствия, эту должность заменили на «коммерческого директора клуба»). В голосовании участвовали все действительные члены клуба. Перевыборы происходили, если человек, занимавший должность, покидал клуб (как правило, закончив учебу в институте).

По уставу Агара, руководил клубом президент. В задачу его входило в основном общение с ректоратом,  деканатом и другими инстанциями, а также поддержание видимости дисциплины в коллективе.

Имелась также и должность режиссера, функции которого сводились в основном к подбору репертуара. Имелся в одном из «талмудов» (это такие амбарные книги, куда записывалось всё происходящее в Агаре, включая протоколы комсомольских собраний) список миниатюр, состоявший большей частью из произведений малоизвестных писателей, реже – самостоятельно написанных агаровцами шедевров. Видное место занимало в этом списке «Вселение отличника», хранившееся там с изначальных времен. Непременным было появление на двух-трех вечерах в год миниатюр «Дездемона», «Муха», «Пансион благородных девиц», «ИФК». Украшением коллекции были несколько миниатюр, неизвестно какими путями попавшими в архивы клуба. Много лет спустя мы, к своему стыду, узнали и автора, и первых, законных, исполнителей. Автором оказался Михаил Михайлович Жванецкий, а актерами – Роман Карцев и Виктор Ильченко. Не удивительно, что эти миниатюры были лучшими в нашем репертуаре.

 Не помню, как составлял план вечера режиссер Саша Усаев (скорее всего, к этому священнодействию молодежь не допускалась). А вот легендарный метод следующего режиссера, Валеры Ларькина, я могу описать.

Сначала фирменным Валериным почерком (мелким, но неразборчивым) составляется список миниатюр, которые, по его мнению, не стыдно показывать зрителям. Затем напротив названий проставляются птички. Потом – крестики. Затем, по очереди, кружочки, черточки и прочие таинственные знаки. Кажется, кружочками обозначались миниатюры, которые игрались на предыдущем вечере. В конечном итоге 5-6 миниатюр, набравших наименьшее количество значков, проходили в финал и начинался репетиционный процесс. На этом работа режиссера, в общем-то и заканчивалась. Подобный новаторский подход к режиссуре продолжался несколько лет, пока в 1977 году профком не нанял ТЮЗовского режиссера Рафаэля. Тот пришел в ужас от увиденного, и начал преподавать основы актерского мастерства. Пробыл он у нас месяц или два, но значительно повысил уровень игры актеров, а в функции агаровских режиссеров с тех пор  вошел обычай сообщать новичкам, что нельзя поворачиваться спиной в зал и махать руками перед лицом. Молодые с трепетом внемлют. Позже, году в 1979, в Агаре почти год работала режиссер из Дворца пионеров Лариса Осокина. Она внесла понятие о цельном спектакле, о сценографии, о работе над ролью, а также побудила народ выйти на широкую сцену актового зала СанГика. Это была целая революция, которая постепенно увела Агар от камерных выступлений среди столиков и завела его в волшебный мир рампы и кулис, а также колосников и задников. Последним из профессионалов в Агар приходила актриса Драмтеатра Елена Аросева. В 1981 году она убила целый день, пытаясь довести до блеска программу Агара, которую мы везли на фестиваль в Новосибирск. Пригласили ее, как водится, на генеральную репетицию, уезжать нам надо было на следующий день. Вклад Аросевой свелся к двум фразам – эмоциональной: «В таком виде вы это и везете?» и неуверенной «Удачи вам». На фестивале нас похвалили за цельность композиции и мягко пожурили за уровень подготовки.

Несмотря на столь значительное разнообразие режиссерских решений, в душу мне запал только Валерин подход. Много лет спустя режиссером Агара был выбран Сергей Милютин. Промучившись сомнениями несколько недель, Сергей обратился ко мне за советом. «Я прочел много книг по режиссуре и актерскому мастерству» - сказал Сергей, - «но не пришел к единому решению – какой подход лучше применять в Агаре. Подскажи, как работали вы?». «Берешь список миниатюр» - ответил я, - «и начинаешь расставлять крестики». Насколько я понимаю, совету моему он не последовал.

Режиссура-режиссурой, но больше запоминаются собственно актерские «находки». К сожалению (а иногда – испугу) сотоварищей, большинство таких находок происходило прямо во время выступления на сцене. На генеральной репетиции спектакля «Птицы» игравшая роль Жены Лариса – девушка очень хрупкого сложения – решила украсить свою героиню внушительным накладным бюстом. Конструкцию эту мы к ней приладили в гримерке в тайне от товарищей. Игравший Мужа Шура Москвин по обыкновению ничего не заметил, а вот вынырнувший из-за Ларискиного плеча Циник – Гена Лямин – надолго застыл с раскрытым ртом, уставившись на архитектурные излишества. Впрочем, тот же Шура на выступлении на фестивале в Тальменке тоже порадовал товарищей. По ходу миниатюры «Корабль» капитан, которого Москвин играл, падает за борт, а через некоторое время выныривает и возвращается в строй. Изобретательный Шура внезапно решил украсить эту сцену и попросил меня запасти за кулисами стакан воды. Свалившись «за борт», Шура прополз ко мне за декорацией, набрал полный рот воды, и, «вынырнув», выпустил воду струйкой в опешивших товарищей.

Все вечера проходили по одному сценарию, отличаясь только тематикой «выхода». «Выход» представлял собой что-то вроде современного «приветствия» в КВНе, с него начиналось любое выступление Агара (естественно, после торжественного исполнения «Гаудеамуса»). «Выход» писался самими агаровцами и состоял из набора шуток и коротких куплетов, связанные одной темой. Написание его, в связи со скудностью писательских талантов, было большой проблемой, поэтому особенно удачные выходы иногда повторялись из года в год. На посвящение обычно исполняли «Сбылись хрустальные мечты, И входишь ты под эти своды…» или «Слушайте, слушайте, слушайте все», в котором было прекрасное четверостишье:

Медицина-наука чудес,
Отрасли есть в ней разные,
Начнешь изучать – дремучий лес,
Кончишь – тайга непролазная.

На 8 марта зачастую повторялся выход-поздравление девушек от имени различных омских ВУЗов, где лучшим было поздравление от сельхозинститута:
 
Когда в садах цветет ромашка
И колосится в поле рожь,
Я верю, дорогая Машка,
Что лучше бабы не найдешь!

На Новый Год изредка ставился «Новогодний праздник в микромире», в котором действующими лицами были возбудители различных заболеваний, а вместо Деда Мороза был Шкаф-Термостат и его внучка Температурочка. Позже обычные «выходы» были частично заменены рок-операми, написанными Сергеем Морозовым.

После «выхода» следовали блоки из двух миниатюр, разделенные танцами (разумеется, миниатюры показывали агаровцы, а танцевали преимущественно гости). Миниатюры игрались в зале столовой, прямо рядом со столиками, окружавшими нашу «сцену» с трех сторон. В Агаре долгие годы была «живая» музыка, то есть играли институтские ВИА («Птицы», «Агат» и другие). Музыканты всегда с удовольствием соглашались играть  на агаровских вечерах и денег за это не требовали. По окончании всех шести подготовленных миниатюр начинались танцы до победного конца, т.е. до 10 часов вечера, после чего появлялась комендант СанГика Римма Ивановна и гнала всех в шею.

По-другому проходил только БУМ. На нем в начале вечера производилось посвящение в агаровцы новых членов клуба. Посвящались традиционно те, кто проработал в Агаре не менее года. Форма посвящения не изменилась до сих пор – посвящаемые приносят клятву и вкушают твердый агаровский хлеб (то есть сухарь из столовой) и горькую агаровскую же воду (стакан воды, щедро сдобренный солью). Еще на БУМе происходило прощание с выпускниками. Как правило, им посвящалось по песне или короткой миниатюре, дарился какой-нибудь подарок. Готовили эту часть программы остающиеся в клубе ребята. Каждый БУМ кого-то провожали, и кого-то принимали в клуб. Много лет подряд получалось так, что, окончив институт, молодые врачи уезжали по распределению из Омска, закончив тем самым и агаровскую карьеру. Терялась часть опыта; расставались с друзьями, которые могли бы еще много дать клубу. Впервые традиция была нарушена в 1981 году, когда в связи с подготовкой выступления на фестивале в Новосибирске в Агар вернулись Света Акишина, я и Валера, и проработали там еще год. Но подарочков на очередном БУМе, кстати, не получили.

Посетители с БУМа удалялись в 9 вечера, после чего начиналась неформальная часть – только для агаровцев. То есть пьянка с песнями и плясками. Завершала вечер, по традиции, Римма Ивановна с хором дежурных вахтеров, сулившая в своей оратории кары небесные.

Помимо директората, в Агаре существовали различные цеха. Цех фотографов, как водится, фотографировал. Цех художников рисовал. В этот цех входили все агаровские девушки, так как на сцене им роль доставалась крайне редко (сильны были в Омске традиции театра Кабуки). На каждый вечер под руководством Аллы Демиденко рисовались акварелью огромные картины юмористического содержания. Картины эти укреплялись в простенках между окнами и висели там весь вечер, периодически падая на головы гостей клуба. По окончании вечера картины безжалостно уничтожались, а потом рисовались новые. Году в 1978 Алла сменила технику, и масляными красками разрисовала одну из стен столовой, вызвав приступ стойкого отвращения к Агару у коменданта Риммы Ивановны.

Самым главным «актером», да и режиссером, в Агаре был коллектив. Разучивание ролей по углам и закоулкам происходило только на стадии «запоминания слов». Как только дело доходило до реальных репетиций, то еще «сырое» произведение выносилось на сценическую площадку, а в зале усаживались все свободные агаровцы. Вносились предложения по игре, вспоминались удачные актерские находки прошлых выступлений. Именно так и рождались агаровские миниатюры, которые завсегдатаи клуба из числа зрителей могли смотреть по много раз, всегда находя что-то новое в наизусть известной постановке. За счет подобной коллективной режиссуры значительно изменились такие миниатюры, как «Муза профсоюза», «Военка» и другие. Подобный подход к постановочной работе сохранился и до более поздних времен, в любом агаровском поколении каждый, присутствовавший на репетиции, принимал непосредственное участие в работе клуба, находился ли он при этом на сцене или в зале.

Итак, впервые я увидел Агар на посвящении в первокурсники.
Следующая встреча с Агаром у меня произошла в 1975 году в стройотряде «Аргонавты». Несколько отступя от темы, хочу сказать, что в «Аргонавтах» в качестве бойцов трудились студенты, ставшие потом известными в Омске врачами – кандидат наук и зав.отделением Витя Потапов, проректор Валера Совалкин, Сережа Степанов – чрезвычайно сильный физически человек, который, несмотря на тяжелейшую травму, продолжил работу на кафедре гистологии. Немало было в отряде и творческих людей – агаровцы Витя Ожгибесов, Толик «Ака», Саша Латышкин. Отдельно хочется сказать об Илье Нехамкине. Этого парня с агаровцами связывали некие мистические узы. Его все знали, и он знал нас всех. Мы были знакомы со всеми его женами. Не раз мы вместе выступали на сборных концертах, где Илья прекрасно читал стихи (в основном Роберта Рождественского). Мы пересекались в странных компаниях и неожиданных турпоходах. Приезжая в Омск, Илья первым делом шел к Латышкину. Именно Илье писал из Кургана Сережа Морозов:

Узкие карманы, с медным лейблом зад –
Пишет из Кургана твой молочный брат…

Впервые поехав в 1991 году в Ленинград и гуляя по Невскому, я ничуть не удивился, встретив у входа в метро Илью. Ну, судьба такая. Тем не менее, Илья никогда не ходил в Агар на репетиции, да и на вечерах агаровских я его не часто видел.

В «Аргонавтах», среди прочих, в том году трудился Валера. Я тоже хотел поехать, но в столь опасное место меня мама не пустила. Зато я, в компании с одногруппниками Лешей Садовниковым и Ларисой Туркиной, приехал туда погостить. Леша с Лариской через день уехали, а я задержался недели на полторы, и увидел замечательное зрелище – выступление живых агаровцев. Кроме того, мне было продемонстрировано – вне конкурсной программы – падение Сашки Латышкина с крыши птицефабрики в обнимку с катком для асфальта. Восхищенные всем увиденным, мы с Валерой стали просить исцелившегося Комиссара о выдаче нам билетиков на агаровские выступления. Сашка в билетах отказал, заявив, что билет – штука редкая, но дал ценный совет: пойти в Агар артистами. Мы с Валерой все лето обсуждали эту идею, и к осени созрели. Кстати говоря, изначальной проблемы нашей это так и не решило. Мы-то хотели посмотреть на выступления Агара, а много ли увидишь, когда сам безвылазно торчишь на сцене!

На первую репетицию мы с Валерой пришли, наверное, в октябре 1975 года. Ведь в сентябре я точно был на своей второй уборочной, кратко описанной выше (Валера, как боец стройотряда, был от этой повинности освобожден). В общем, как только начались занятия, так мы и явились в Агар. И познакомились с Сергеем Морозовым, который пришел то ли в тот же день, то ли на одну репетицию раньше. Серега сидел в обнимку с гитарой, благодаря чему считался уже готовым артистом. Ведь он был автором ряда студенческих песен, которые уже публиковались, к его изумлению, в рукописном виде на обложках библиотечных учебников.

Кто сидит за книжкой посредине лета,
У кого румянец пепельного цвета?
Это не ученые, и даже не студенты,
Это просто-напросто абитуриенты.
Кто кино не смотрит, кто на пляж не ходит,
Кто от биологии грустный взгляд не сводит,
Кто считает кости, учит рудименты?
Будущие медики - абитуриенты.
Кто грызет науку, запивая чаем,
Кто забыл про пищу, как снежинка тает,
Кто надеждою живет стать скорей студентом?
Будущие медики – абитуриенты!

Примерно в это же время в Агар пришла и Алла Демиденко. Она уже была известна как иллюстратор институтской газеты «За медицинские кадры», и ее пригласил кто-то помимо меня. Можно сказать, через мою голову. Обоснованная моя обида связана с тем, что с Аллой я 10 лет проучился в одном классе, и мы до сих пор живем в соседних подъездах. А вся слава первооткрывателя отличного художника досталась кому-то другому.

Царившие в Агаре «старики» «закрывали» все вакансии на сцене. Так, в первый год нашего пребывания в клубе Валере досталась только бессловесная роль служанки в пьесе «По Шекспиру», а я с Сергеем Морозовым стали ведущими актерами в миниатюре «Гостиница», которая запомнилась мне только одной фразой: «У меня за хребтиной гукает». Миниатюра с блеском была сыграна один раз, после чего из соображений гуманизма сошла со сцены. И мы, «молодые» – Валера, я, Сергей, а также менее задействованные в репетициях Саша Латышкин, Сергей Ножин и Слава Аминев много общались, пытались создавать какие-то новые формы в агаровском искусстве, и хорошо сдружились. Славка был несколько увлечен предстоящей женитьбой на агаровской художнице Тане Борбот; у Ножина, который учился на два курса старше нас, были тоже какие-то посторонние увлечения, а мы вчетвером, и примкнувший к нам пришедший в Агар несколько позже Женя Гончар, почти все свободное время проводили вместе.

На Добровольского, в пятиэтажке,
Мы собирались у друга Сашки,
И были очень мы неприхотливы –
Немного водки и много пива.
Еще была у друга Комиссара
Потрепанная временем гитара,
И Магдалина, милая плутовка,
Хранила в черепе пятирублевку.

Комиссар был единственным среди нас счастливым обладателем собственной комнаты, в которой мы все могли поместиться. Помимо «казенных» напитков, мы, особенно в зимнее время, употребляли горячий глинтвейн, который варили на Сашкиной кухне. Как-то раз кастрюля с божественным напитком вспыхнула на плите, и мощный запах спирта заполнил всю квартиру. На резонный вопрос своей мамы о причине возгорания металлической кастрюли Сашка, старательно зажимая нос, ответил, что мы варим пельмени. Конечно, употребление различных напитков не было самоцелью. Мы обсуждали прочитанные книги, философствовали, и, конечно, пели много песен (не спьяну, как можно подумать, а по велению души). Пели Морозовские песни, пели Ю. Визбора  и А. Городницкого (иногда не догадываясь об авторстве).

Периодически к нам присоединялся Сашкин старший брат Сергей. А у Сергея Латышкина был друг, агаровец Тимур Азербаев, который и привел Комиссара в Агар. А потом эта цепочка и потянулась…

Вот пишу я и понимаю, что портретов у меня не получится, а получится у меня серия натюрмортов. И это правильно, так как пишу я не для того, чтобы некие посторонние люди познакомились поименно с нашей агаровской компанией, а для того, чтобы вспомнить от тех годах самому, да и друзьям, несколько утомившихся жизнью за эти годы, напомнить о веселых деньках. А писать портреты с живых, физически крепких людей, находящихся от тебя буквально на расстоянии вытянутой руки – занятие опасное. По крайней мере, при моих способностях к сочинительству вообще, и к деликатности в частности. Могу только отметить, что отличительной чертой Сергея Морозова было творческое начало и различные стимуляторы творчества (вино и девушки в равных пропорциях); Саша Латышкин отличался большим жизненным опытом, тягой к внедрению этого опыта в пустые головы младших товарищей, и крайней вспыльчивостью при этом; Валера был весьма рассудителен, деликатен и осторожен в оценках людей и экспериментах со спиртным; а я был известен вредностью и хорошей памятью (что не всегда приветствовалось товарищами).

Так вот, возвращаясь к нашим посиделкам у Комиссара, хочу заметить следующее. В отличие от тысяч своих счастливых сверстников, мы не могли беззаветно отдаваться радостям алкоголизма. Каждый свободный вечер мы занимались творчеством: придумывали агаровские выходы или связки между миниатюрами, сочиняли стихи и песни (в основном, конечно, Сергей), или просто репетировали миниатюры. В мои обязанности, в связи практически полной непригодностью к сочинительству, входило дословно запоминать идеи и тексты, а потом, уже в Агаре, заносить в толстые амбарные книги, которые по национальной агаровской традиции назывались талмудами.

Но даром ничего не пропадало –
Всё в Марковской кладовке оседало.
Так увековечил эту сторону нашей жизни Сергей.

Единственным серьезным отвлечением от темы творчества были разговоры о девушках. Использовалась десятибалльная оценочная шкала в двух вариантах: от одного до десяти баллов (общепринятая мужская шкала), и от плюс пяти до минус пяти баллов (изобретение, по-моему, Жени Гончара; по крайней мере, он ей активно пользовался). Причем, если существование девушек с оценкой плюс пять не подвергалось сомнению, то минус пять баллов относилось к области фантастики. Пока однажды на Курилах в нашу комнату не вошла за чем-то одна ненакрашенная девица. После ее ухода Гончар с тихим восторгом прошептал: «Минус пять!». Оценивались также наши гусарские успехи у прекрасных дам. Все разговоры на эту щекотливую тему, как водится между джентльменами, велись на старом добром эзоповом языке. Использовался диапазон между ленинской стипендией и премией от профсоюза. Ну, как говорится, для знатоков штучка.


Много времени проводили мы и на репетициях в Агаре. Репетиции проводились три раза в неделю – во вторник и четверг вечером и в воскресенье утром. Базировались мы в трех смежных комнатках, примыкавших к столовой санитарно-гигиенического корпуса. В одной из них до самого потолка громоздилась баррикада из 80 металлических стульев, в другой, закрывавшейся на отдельный замок, хранился реквизит.

Комната побольше служила для заседаний и репетиций. Посреди нее стояли три стола, окруженные десятком стульев. Здесь совместно сочинялись тексты выступлений, разучивались роли, а также распивалось вино «Яблочное», которое продавалось тогда, для удобства больших творческих коллективов, сразу в трехлитровых банках. Одна стена сплошь была увешана фотографиями, на которых были запечатлены агаровцы во время репетиций и выступлений – хорошая традиция, прервавшаяся в восьмидесятые годы, когда большинство старых фото погибло во время переезда Агара из своих комнат в каморку в подвале. Завершающие репетиции и выступления – агаровские «вечера» – проводились непосредственно в помещении столовой. Лучшего места для репетиций я не могу представить: в недрах столовой находились большие электрические плиты, в которых добывались сухари, а на столиках стояли соль и горчица. Это блюдо – сухарь, намазанный горчицей и посыпанный солью – спасло от голодной смерти немало агаровцев.

Не могу не упомянуть о традиции поздравлять немногочисленных агаровских девушек на 8 марта маленькими «семейными» представлениями. Для этих мини-спектаклей были написаны различные песенки и стихи.

Сердца стучат, как барабанчики,
Стоят пред вами ваши мальчики,
Трясутся руки от волнения,
И закипает в нас азарт.
Стоим в глубоком восхищении,
Хотим вам выразить почтение,
Примите наши поздравления
В прекрасный женский месяц март!

Совсем забыл рассказать о прозвищах. К моменту нашего знакомства, Сергей Морозов гордо носил кличку Карабин (вариант – Длинный Карабин). Эту кличку он заработал в стройотряде «Рубикон» в 1975 году на  Сахалине (Володя Решетов был Ункас, а Чингачгук, насколько я понимаю, отсутствовал).

Я мечтаю: плывут облака, между ними я, я один.
Я на запад с тоскою гляжу, и устал я топтать Сахалин.
Вот сижу я на розовом облаке, золотыми любуюсь закатами –
Грешник я, правда, в ангельском облике,
И закован я в джинсы с заплатами.
И никак облакам не понять, и представить не могут они
Как по пояс в рыбе стоять и считать опостылые дни;
И как ночью, когда люди спят, и им снятся хорошие сны -
Задыхаясь, лопатой махать, сахалинской не видя луны.
Я хочу поглядеть на трамвай, мне кунгасы мозолят глаза,
Мое сердце кричит – уезжай! Но уехать отсюда нельзя.

В 1976 году Валера поехал с «Рубиконом» на Итуруп, где получил прозвище Шериф. А я тем летом был в отряде «Аргонавты» с Комиссаром, Ильей Нехамкиным, Валерой Совалкиным и еще большой группой товарищей. Годом позже я присоединился к «Рубиконовской» компании, но прозвища так и не заработал. Правда, поначалу в этом плане все было хорошо. На складе обмундирования у Петровны я получил безразмерные черные штаны и моток веревки. Закрепив на себе с помощью трех метров шпагата обновку, я стал похож на батон колбасы сорта «ветчина московская», каковой «колбасой» меня Морозов и обозвал. Но с исчезновением замечательных штанов пропала и кличка. И вообще хорошие прозвища кончились. Ничего не досталось Жене Гончару, Шамилю Сабитову, Мишке Маренко. Единственное исключение – Шура Назаров, но свою кличку «Зам» он носил еще со школы. Можно сказать, товарищ заранее позаботился.

И еще о кличках. Курсе на шестом Валера отправился в зимний лыжный поход по Муромцевскому району. Было начало ноября, но неожиданно ударили морозы под 30 градусов, и ребята дня три просидели в палатках. Чтобы скоротать время, вели различные беседы. И Валера предложил очередную тему – кого как дразнили в детстве. Бесхитростные туристические девушки, из которых в основном и состояла группа, принялись добросовестно вспоминать самые обидные и нелицеприятные прозвища, которыми их когда-либо награждали приятели. Валера сидел молча, изредка вставляя комментарии. В конце концов, все выжидательно уставились на него. Шериф внушительно помолчал еще немного, а потом сказал: «А меня в детстве дразнили Валерием Ивановичем!».

Чем занимались Шериф и Карабин на Итурупе в мое отсутствие, я не знаю. Единственно, что мне известно точно – они трудились там бондарями, т.е. запечатывали круглыми досками – дониками бочки с рыбой (забондаривали бочки) с помощью большого молотка и специального хитрого долота - набойки. Попутно они чинили поврежденные бочки, откатывали бочки на склад и т.д. Я же в это время ремонтировал коровник в Оконешниковском районе. Работа была неинтересная, и запомнилась только грандиозной дракой с водителями грузовиков. Они пришли к нам в общежитие поздно вечером для каких-то разборок, и дело вроде обещало закончиться миром. Я стоял на крыльце и беседовал с несколькими пришельцами, как вдруг у одного из них сдали нервы, и я получил в глаз. Свет над крыльцом погас, и я оказался в темноте, окруженный врагами. Исполненные благородства шоферы не хотели бить меня в спину, и устроили свалку, пытаясь зайти ко мне со стороны неподбитого глаза. Я отбивался, как мог, а снаружи этой кучи-малы деловито расхаживал Комиссар (серьезно занимавшийся боксом), и молодецкими ударами отправлял противников в нокдаун одного за другим. Когда число мишеней подсократилось, а уцелевшие побежали за кольями, мы быстрым шагом (со стороны могло ошибочно показаться, что бегом) покинули место битвы и залегли за каким-то забором. В результате Сашка практически не пострадал, а я был награжден фингалом за отвагу.

Первый год пребывания в Агаре мы не были загружены сценической работой. Тем не менее, мы с интересом ходили на репетиции, набирались опыта, а потом потихоньку стали ставить свои номера. Хорошо запомнилась инсценировка песни «В нашу гавань заходили корабли», где мы с Комиссаром сражались на вилках. На следующий год мы уже практически своим молодежным составом провели вечер посвящения в ДК Дзержинского. Помню, я стоял у входа, пропуская мимо контроля участников выступления (и просто своих знакомых девушек), и был ужасно горд, что смог опознать и провести в зал такого значительного человека, как Тимур Махмудович Азербаев. Это укрепило меня в  мыслях о том, что я занят великим и делом – служением вечному Искусству.

Сохранилась фотография этого нашего выступления – мы (я, Валера и Славка Аминев) стоим на сцене в ряд с каменными лицами, ожидая, вероятно, когда подойдет наша очередь произносить положенную веселую фразу. Именно после этого фото мы поняли, что на сцене надо играть вне зависимости от того, говоришь ты что-то в данный момент или нет (улыбаться залу, реагировать на текст соседа и т.д.).

В 1977 году «старики» все меньше участвовали в жизни клуба, и все больше расцветала наша деятельность. Мы ставили Морозовские рок-оперы, играли старые агаровские миниатюры, пытались искать новые тексты. Пригодился и мой личный архив юмористических произведений. Из него мы вытащили «Ценителей», «Паноптикум» и наиболее удачную – «Не так, Вася!». Еще из моих альбомов художницы черпали темы для настенных картин, которыми украшали зал на вечерах.

К сожалению, самим написать ничего из прозы не удавалось. И мы все больше уделяли внимания стихотворно-песенному жанру. Постоянно пытались привлекать в Агар институтских поэтов, публиковавшихся в многочисленных стенгазетах, но ничего толком не вышло. Илья Нехамкин ограничился распиванием с нами алкогольной продукции. Валя Найден, подружка нашей художницы Оли Сыроваткиной (и одногруппница моей сестры Марины) приходила к нам на репетиции, ездила с Агаром зимой в Чернолучье, но «агаровкой» так и не стала. Единственная, кто пришел в клуб работать, была Люся Бурмистрова. Упомянутая выше Оля Сыроваткина, кстати, была не только художницей. Имея звание КМС по художественной гимнастике, она выступала в сборных концертах с танцевальными номерами.

Совсем забыл! Параллельно описываемым событиям, мы еще и учились на врачей.

Тот, кто анатомию учил,
Тот поймет меня без лишних слов.
Сколько на нее ночей убил,
Сколько просмотрел хороших снов!
Нет на тихих улицах народу,
Мой любимый город спит давно,
Словно капля дегтя в бочке меда,
Светится в ночи мое окно.
Мне череп зубы скалит со страницы,
Помигивает мне пустой глазницей.
Все люди спят, мне, дураку, не спится.
Ох, тяжело на медика учиться.
Латинским я не забиваю ум,
Подставил окончанье – вот весь фокус.
Спирт – спиритус, а сахар – сахарум,
А бегемот – наверно, бегемотус…
Огромнейший для творчества запал
Наука биология дает:
Вчера блоху с натуры рисовал,
А может, вошь – кто там их разберет…
Мне паразиты зубы скалят со страницы,
Мне ж наплевать, где цепень, где острица.
Все люди спят, мне, дураку, не спится.
Ох, тяжело на медика учиться.

Учились мы по-разному. Не знаю, как там были успехи у Карабина на его санфаке (он учился на год раньше нас), а вот Шериф учился на одни пятерки. Я на первом курсе получил несколько четверок, а потом тоже стал отличником. У нас с Валерой вообще была группа необычная – из пятнадцати с виду нормальных студентов каждый экзамен человек десять-двенадцать сдавали на «пять». Один Комиссар в своей шестнадцатой группе учился правильно – то есть, как получится. Помню, как на шестом курсе меня и Сашку (мы тогда были уже вместе в 1-й группе) отчитывал за пропущенные из-за турпохода занятия профессор Жуков. Глядя в журнал с оценками, он произнес гневную речь: «Так. Латышкин – четыре, три, четыре, три, пропуск, три! Учишься плохо, а еще занятия пропускаешь! Коган - пять, пять, четыре, пять! Учишься хорошо, а туда же!».
Ну, да бог с ней, с учебой.

В Агаре, вне зависимости от того, много у тебя ролей или мало, для настоящего агаровца дело всегда находилось. Можно принимать участие в совместной режиссуре (принимались советы от любого члена клуба), можно разучивать роль параллельно с основным составом, а найденная или написанная тобой новая миниатюра поступала в полное твое распоряжение. В общем-то, репертуар Агара в те времена был весьма бесхитростным. Основным лозунгом было: «Толпа – дура, и ей нужен балаган». Это действительно так, наиболее шумный успех у «массового зрителя» имеют переодевание мужчин в женское платье и кривляние рож. Но агаровцев всегда отличало чувство меры, и шутки про «ниже пояса», столь любимые некоторой частью зрителей, не приветствовались ни в те годы, ни более поздними поколениями агаровцев. Актерам, даже таким «самодеятельным», как мы, всегда приятнее работать с хорошим текстом, чем просто прыгать по сцене и рассчитывать на то, что слово «ягодица» в любом случае будет иметь успех.

Однако не могу сказать, что шумных номеров совсем не было. Существовал агаровский «Цирк». Один из лучших эпизодов выглядел следующим образом. На сцену выносится большая картонная коробка. В нее садится человек так, что голова его торчит наружу, над краем коробки. Затем всю эту композицию «факир» накрывает покрывалом. В этот момент человек в коробке пригибается ниже, а над собой поднимает кочан капусты, припрятанный в коробке заранее. Под барабанный бой «факир» с хрустом втыкает через покрывало в «голову» несколько ножей, причем желающие могут сами проверить, насколько реально ножи поразили объект. Затем ножи извлекаются, покрывало снимается, и ассистент, заменивший капустный кочан на свой собственный, покидает коробку. Так вот, однажды агаровец Игорь Павлюков умудрился попасть в строительную бригаду, выехавшую в Африку строить школу,  и показать этот номер аборигенам. Изумлению мозамбикских афроафриканцев не было предела. Часами ходили они за ассистентом «факира» и таращились на его голову. Экономическая жизнь в этой части Африки замерла. Школу, кстати говоря, так и не достроили.
 
По воскресеньям репетиции обычно заканчивались посиделками под яблочное вино. Вспоминались агаровские байки, пели немало старых студенческих песен. У Володи Роя были две коронные песни, которые мы потом нередко распевали в своей компании: «Велогонка»:

Шум и суета, гам и теснота,
И глаза, горящие азартом:
Это не базар, это не пожар –
Это велогонка с общим стартом.
Вперед, не плача – давай крути,
Найдет удача тебя в пути,
Не бойся поту, напор удвой,
Крути-работай, и финиш твой!

И знаменитый, любимый  всеми агаровцами «Ботик».

Один рефрижератор, что вез рыбу для кап.стран,
Попался раз в нешуточную бурю,
А прямо по курсу, поперек морской волны,
Шел ботик под названием «Калуга».
И тот рефрижератор, что вез рыбу для кап.стран,
Тут протаранил ботик молчаливо.
На палубе виднелся старинный капитан
Хорошего армянского разлива.
И что ж вы ботик потопили?
Плыл в нем новый патефон,
И портрет Эдиты Пьехи,
И курительный салон.

БУМ 1977-го года ознаменовался двумя важными событиями: десятилетием Агара и проводами большой группы агаровцев – «стариков». И если задача поиска бывших агаровцев и приглашения их на БУМ легла преимущественно на Валеру, то сочинением песен на проводы занимались все (в том смысле, что писал песни в основном Карабин, а мы выступали с критическими замечаниями. Хотя кое-что написали и Валера с Сашкой). Помимо индивидуальных песен –
Плакали девчонки, слезы не унять.
Ах, нетрудно горе девичье понять:
Сашенька Муштаев закончил санфак,
И для них в Агаре пустота и мрак…

Или вот Володе Рою, на мотив известной «Велогонки»:
…В будущем году, где-то на посту,
Зубы ты вставляешь – выставляешь,
Пациенты прут, плачут и орут,
Вот тогда о нас ты помечтаешь…
была написана и общая песня:

Вот опять с друзьями мы прощаемся,
Ждет их по стране дорога дальняя.
Грустные, но все-таки весёлые,
До свиданья, парни, до свидания.
За окном «Агар» чашки наполняет,
За окном в ночи тишина встает.
В этот поздний час, голову склоняя
Песню вам «Агар» пропоет.
Не вернуть обратно дни веселые,
Всё, что здесь нашли вы – не забудется.
В этих стенах клятву принимали вы.
Пусть что не доделано – то сбудется.
За окном в ночи звезды догорают,
Стены в тишине честь вам отдают.
Жизнь совсем другая вас в себя вбирает,
Но тепло сердец остается тут.

Поздно вечером после БУМа, закончив прибираться в зале, мы вышли на крыльцо СанГика. Из темноты появились потрепанные «Жигули», из которых вышли два мужика. Оказалось, они ехали из Тюмени специально на БУМ и задержались в пути. «Агар еще жив?» - спросили мужики. «Жив!» ответил Валера. Мужики кивнули, сели обратно в машину и уехали. Кто это были – осталось очередной агаровской тайной.

На последовавшем после БУМа собрании были произведены перевыборы директората. Президентом Агара, под нажимом «стариков», была избрана хозяйка клуба Света Акишина, режиссером стал Валера, а мне досталась экзотическая должность коммерческого директора. Нас, «молодых», осталось мало, а тех, кто имел сценический опыт – еще меньше. Но мы не струсили, и тем же летом с блеском выиграли межвузовский конкурс, поставив на сцене мюзикл в стиле «кантри» - «Дикий Запад».

Малютка Дженни, кто она?
О йо-хо-хо!
Ковбою баба не нужна!
О йо-хо-хо!
Ковбой проводит жизнь в седле,
О йо-хо-хо!
А бабы скачут на метле!
О йо-хо-хо!
Бизона мы сбиваем с ног!
О йо-хо-хо!
Дадим мы Дженни счас урок!
О йо-хо-хо!

В мюзикле было много танцев, и наши хореографы, Оля Сыроваткина и Наташа Любимова, сбивались с ног, пытаясь научить актеров нормально двигаться. Хорошо, что самый «деревянный» танцор, то есть я, играл роль бармена и весь спектакль не выходил из-за стойки, а то они совсем бы пали духом.

Тем же летом, в 1977 году, я, присоединившись к Карабину с Шерифом, поехал в составе отряда «Рубикон» на остров Итуруп.

Рыбу дарит нам вода,
Дарит крабов иногда,
Икру ложками едим,
А о мясе лучше помолчим!
Итуруп, Итуруп, с рыбой чай и с рыбой суп.
Остров мой дорогой, в море ты один такой!
За картошки килограмм
Душу дьяволу продам,
А за свежий огурец
Я готов хоть с ведьмой под венец!
Итуруп, Итуруп, кони ходят прямо в клуб.
Остров мой дорогой, в море ты один такой!
Не хочу на материк,
К Итурупу я привык,
Омских девушек забыл,
Я русалку всей душой полюбил.
Итуруп, Итуруп, с рыбой чай и с рыбой суп.
Остров мой дорогой, в море ты один такой!

Соблазнило меня на поездку два обстоятельства – желание быть рядом с друзьями и романтика далеких островов, описанная в Серегиных песнях еще на Сахалине.

Кунгасы, полные горбуши в Охотск Коробкин приводил,
И все студенты матерились, когда он к пирсу подходил.
Синеет море за рыбцехом, и в небе солнышко печет.
Опять Коробкин три кунгаса горбуши полные ведет.
Я вам не скажу за всех студентов, да и что тут долго говорить –
Каждый, кто работает в разделке, хочет те кунгасы потопить.

Саша Латышкин тоже хотел поехать на остров, но пал жертвой политических репрессий. В силу своего бескомпромиссного характера, он вступил в какую-то тяжбу с комсомольской организацией. Приезжала комиссия аж из «Комсомольской правды», но, несмотря на название газеты, правды не нашла, и виноватым остался Сашка. Поэтому его принципиально не пустили туда, куда он поехать хотел. А он в отместку всю жизнь не читал не оправдавшую доверия газету, несмотря на то, что я пытался выступить посредником между конфликтующими сторонами.

На Курилы мы добирались сложным маршрутом. Из Омска огромный отряд (100, а в последующие годы и 150 человек, из которых процентов 80 составляли девушки, а парней было десятка два-три) несколькими рейсами летел во Владивосток (часть рубиконовцев летела до Хабаровска, и уже оттуда, другим рейсом, во Владик). Прибытие было рассчитано так, что в тот же день весь отряд садился на огромный морской лайнер. На мой взгляд, это были шикарные корабли – со сверкающими медью трапами, широкими палубами, полутемными уютными барами. Единственное, о чем я не имею представления – так это о каютах, ибо ехали мы всей толпой на палубе. Только один раз мы путешествовали, можно сказать, первым классом – я, Валера, Наташа Кулинич и, по-моему, Шамиль втиснулись в узенький тамбур перед какой-то крутой каютой, где и проспали благополучно всю ночь, несмотря на робкие попытки владельца каюты выйти наружу. А чаще мы с Шерифом делали себе походную постель из общественного багажа – один рюкзак под голову, другой под ноги, а между ними – чемодан. Почти всегда мы попадали на теплоход «М. Урицкий» (если кто-то таки хочет знать, то «М.» – это Моисей Соломонович).

Большое количество беспризорных девиц на палубе привлекало к нашему табору моряков, офицеров и прочих гусар. Помню рыбалку, которую организовали какие-то матросы для наших девушек. Дело происходило на совсем уж многопалубном лайнере «Советский Союз». Девчонки под руководством одного из ловеласов забрасывали удочки в море с верхней палубы, а двумя ярусами ниже напарники морячка перехватывали леску и насаживали на крючок заранее пойманных страховидных местных бычков. Поклевки шли одна за другой, девушки визжали от счастья, но тут запасы рыбы внизу закончились. Поэтому при следующем забросе снасти одной из рыбачек досталась только голова бычка, а второй – вообще рыбий хвост.

Через два с половиной дня, обогнув южную оконечность Сахалина, мы прибывали к Итурупу (как правило, ранним утром). Первое, что мы видели – это вырастающие из тумана вершины вулканов Чирип и Богдан Хмельницкий.

Приходили мы на рейд поселка Ясное, где тоже был рыбзавод, на котором работал отряд студентов из Южно-Сахалинска. Плашкоутом (большой несамоходной баржей) нас перевозили на берег, а далее, грузовиками, мы добирались до Рейдово. Наша общага представляла собой длинный синего цвета барак. Комната, в которую мы тогда заселились, носила номер 11 и вмещала 7 человек – Карабин, Шериф, Мишка Маренко, Лешка Шеремет, Миша Пичугов, я и некий Валера Василенко. Первым делом мы занялись украшением комнаты.

Надо сказать, что в предшествующий сезон ветераны - рубиконовцы (или, как скромно называли они себя, герои – путинцы; слово произведено от существительного «путина», а не от В.В. Путина; ударение на втором слоге) по присущей им тяге к печатному слову читали Доску почета в Южно-Сахалинском порту, где особенно их поразил портрет и – в большей степени – звучание имени передовика производства Пах Ха Муна. Карабин, Шериф, Ункас и Маренко самовольно окрестили себя детьми Пак Ха Муна (пакхамуниками), на следующий год мне досталось звание приемыша, а еще через год Жене Гончару – подкидыша.

Словом, украшение комнаты в 1977 году мы начали с того, что взяли доник от бочки, зачернили его куском рубероида и, после долгих мучений, вырезали светлыми буквами по темному фону, что наша комната - № 11 имени Пак Ха Муна. Внутри помещения, изображенные уже на светлых дониках, были развешены весьма схематические портреты Пак Ха Муна, его дедушки и, кажется, бабушки. Восточные мотивы занимали немалое место в нашей жизни. До сих пор, при встрече с Мишкой Пичуговым, мы здороваемся: «Здравствуйте, Пичигова-сан!» – «здравствуйте, Кагана-сан». Висели на стенах также лозунги «No smoking», «No drinking», и «No women» которые, в общем-то, ни к чему конкретному нас так и не призвали. Присутствовали в оформлении ветви бамбука, Серегина гитара и прочее. В итоге получился такой шедевр, что посмотреть на нашу комнату стали приходить целые экскурсии, и не всегда бесплатные.

Видное место на стене занимал доник, на котором были написаны имена всех постояльцев. Раскрутив его на оси по типу рулетки, мы получали в результате фамилию очередного дежурного, в чьи обязанности входило, помимо всего прочего, мыть пол. До того дня, пока пол не будет вымыт, дежурство считалось не закончившимся. В конце концов, такой выбор дежурных привел к печальным последствиям - в один злосчастный день рулетка выдала нам фамилию Морозова. Мыть пол он так и не собрался духом, и постепенно доски пола перестали быть видны под грудами мусора. Надо сказать, что те жильцы, которые работали в засольном цехе («засолке»), приходили домой с полными сапогами просыпавшейся туда во время работы соли. При переобувании соль эта высыпалась на пол, а затем выбрасывалась дежурным (или виновным, если его успевали застукать на месте преступления). С прекращением мытья пола вынос соли перестал быть актуальным. И вообще стало гораздо удобнее жить. Можно было есть местный шиповник (размером с небольшое яблоко), а многочисленные косточки сплевывать прямо на пол. Можно было не утруждаться выносом мелкого бытового мусора, устройством отхожего места для котенка и т.д. В результате ходить по комнате можно было только в резиновых сапогах (гостям) или перепрыгивая с кровати на кровать (постояльцам). К концу путины лопнуло терпение у Пичугова с Шереметом, и они, вооружившись мешками и совковой лопатой, принялись за уборку помещения. Вынеся мешка три мусора и видя бесплодность такой работы, Мишка взял топор, выломал две половицы и, работая на манер бульдозера, сгреб весь мусор в подвал. При этом нашлось немало утонувших на нашем полу носков, авторучек и прочих мелких предметов.

Стихийно образовавшийся вход в подвал сослужил еще одну службу. Спустившиеся туда пакхамуники обнаружили чей-то склад ворованной на комбинате икры. В ходе осторожных расспросов соседей выяснилось, что икра принадлежит известному рубиконовскому жлобу Васе Крюкову, после чего часть икры была реквизирована. Горе Васино было неподдельным. Обнаружив недостачу, Вася возопил, обращаясь к соседям по комнате: «Спите, да?! Ну, спите, спите!», после чего удвоил усилия по перетаскиванию икры с рыбзавода.

В комнате номер 9 проживал командир отряда «Кэп» Олег Селиванов. Отряд он держал железной рукой, никому не делая особых поблажек. Хотя он был таким же студентом, как и остальные, а в предшествующей поездке работал бондарем вместе с Карабином и Шерифом, спуску он нам не давал, понимая, что потом удержу не будет. И никто на него не обижался – так человек смог себя поставить. Конечно, совсем не общаться со старыми друзьями он не мог, иногда мы посиживали вместе за бутылочкой водки, и Кэп пел свою любимую песню про десантников:

Парашюты раскрылись, и приняли вес,
Земля покачнулась едва.
Под нами дивизия «Эдельвейс»
И «Мертвая голова»!

но в остальное время Олег держал дистанцию. Комиссаром «Рубикона» была в том году наша однокурсница Нина Канушина. Она тоже отличалась железным характером. Хорошо запомнилось, как Нина поднимала нас на работу. Обычно от вторжения в нашу комнату всяких начальственных дам Морозов отделывался истошным криком: «Сюда нельзя! Здесь все голые!», но с Нинкой этот номер не проходил. Со словами: «Да что я, голых мужиков не видела, что ли?!» Нина врывалась к нам в комнату и вытряхивала сонных бойцов из постелей.

С другой стороны от нас, в комнате № 13, проживала стайка девиц, среди которых выделялась Таня Любимова, которую Карабин прозвал Эльвира Кекс-Бомбовская. С этими соседками мы тихо враждовали, ибо к ним в гости повадился ходить какой-то абориген, и протяжным голосом распевать песню про «девушку с оленьими глазами». Сначала мы провели биологическую войну – наловили полную банку слепней и оводов и запустили в соседнюю комнату через отдушину в стене. Но насекомые от пережитого унижения сдохли. Потом была война химическая – мы незаметно раздавили в коврике под соседской дверью ампулу нашатыря. Но факт наличия в помещении пусть и девичьих, но рабочих сапог сделал акцию бессмысленной. Даже заброшенная во вражескую комнату подушка без наперника с последующим кудахтаньем не принесла нам морального удовлетворения. Мы пригорюнились, и тут бесхитростный Валера Василенко предложил – «А давайте им дверную ручку говном намажем!». Обалдевший Карабин нашел в себе силы резонно спросить: «А кто мазать будет?», на что автор идеи решительно ответил: «Я!». К счастью, нашлось иное решение проблемы. Кто-то из нас (по-моему, Мишка Пичугов) нашел два больших листа прекрасной, отполированной жести, которые при встряхивании издавали оглушительный грохот. Пара акустических атак – и враг был изгнан. В дальнейшем листы хранились в комнате и использовались для тренировок по оповещению населения о возможной угрозе появления волн цунами. Один из пакхамуников тряс листы, а остальные хором орали: «Цунами!». Устрашенное цунами в страхе бежало от берегов Итурупа.

Следует отметить, что идея, поданная Василенко, пришла в его голову прочно и надолго. Он всячески пытался внедрить метод в жизнь, объектами его теоретических атак становились то отрядный горн, то отдельные личности, а то и группы товарищей. Звучное слово практически не сходило с его языка, но единомышленника он нашел только через год, в лице Жени Гончара. Эти два типа часами составляли многоэтажные словесные конструкции. Честное слово, как дети малые.

Упомянутый горн играл в отряде немалую роль. С его помощью проводились побудки на работу. Дудел в горн Зам. Надо сказать, что предлагали всем, и многие себя пробовали, но душу вкладывал в это дело именно Назаров.

Кругом путина, а этот – маленький,
Над ним смеялись все врачи:
Куда такой годится маленький –
Ну, разве только в трубачи!
Ну, а ему всё нипочем –
Что ж, трубачом – так трубачом.

Умение трубить в горн причиняло Шуре немало хлопот, но он их стоически терпел все Рубиконовские годы.


Напротив нас была комната №12, где проживала преимущественно бригада Анны Собовой. Не помню точно всех поименно, разве что Наталью Замятину, Надю Соломенникову, и Наташку Саломахину, (которая позже вышла замуж за Ункаса – Решетова). С этой командой мы дружили, также как с компанией, состоящей из Ларисы  Масюк, Иры Ковалевой, Люды Теттер. Особым успехом у всех девушек пользовалась песня Карабина:

Excuse my poor pronunciation,
I’m no driver, no joiner,
I sing about sex-prostration,
I am the chief of the sex-corner.

Ну, кто слышал, тот поймет. А слава заведующего секс - уголком прикипела к Карабину надолго.

Я несколько отвлекся. Сначала, видимо, следует напомнить, что представлял собой рыбзавод (он же рыбокомбинат), и что мы там делали. Завод стоит на берегу Охотского моря. От общежития к нему вниз по склону берега ведут широкие деревянные лестницы, упирающиеся в проходную. А в стороне от лестниц имеется «бондарская тропа», эту проходную на всякий случай благополучно минующая.

Ближе всего к воде находится разделочный цех («разделка»). Он на сваях выходит далеко вперед, и во время прилива под ним плещется море, унося с собой всякий хлам и отходы производства. У цеха есть свой причал, к которому подходят МРСы – малые рыболовецкие сейнеры. Те самые МРС из песни:



Вот такая глубина, пять километров до дна,
Пять километров и двадцать пять акул.
А волна до небес раскачала МРС
Но пока еще никто не утонул.

МРС выбирает сети, стоящие вдоль берега, и набивает рыбой трюм (150 центнеров) и кунгасы (болтающиеся на буксире здоровенные черные лодки, вмещающие до 100 центнеров). Под «рыбой» здесь и далее подразумевается горбуша – серебристая рыбина сантиметров 40-50 длиной. Пищевую ценность имела только та горбуша, которая «не попробовала речную воду». После такой «пробы» у рыбы начиналась мутация, мясо ее белело, челюсти вытягивались и изгибались крючком, а у самцов вырастал горб. Бывало, что шторм выгонял обратно в море уже зашедшую в ручьи и речки рыбу, и тогда в сети попадала подобная «некондиция». Ее тоже солили, но шла она самым низким сортом. Кроме горбуши, в сети попадали маленькие стайки корифен, изредка встречались зубатки, камбала, а как-то раз попался палтус весом центнера в полтора, которого мы два дня ели всем отрядом. Бывали другие одиночные лососи – нерка с ярко-красным мясом и кунджа – очень похожая на горбушу рыба с мелкими белыми пятнышками. В конце путины начинала попадаться кета – рыбина больше метра длиной. Но Настоящая Рыба – это, конечно, горбуша.

Рыбу с МРСа краном с ковшом выгружают в широкий бетонный лоток разделочного цеха, от которого перпендикулярно отходят более узкие наклонные лотки. По большому лотку разгуливают один-два парня с деревянными рогатинами, и распихивают рыбу в малые лотки. В конце каждого такого лотка в узкой траншее стоит девушка, вооруженная ножами, острыми, как бритва. Двумя движениями она потрошит рыбу, отправляет требуху в маленькую дырку в полу, находящуюся у нее под локтем (сами девушки стоят ниже уровня «пола»), а рыбу залихватским движением бросает назад через плечо. Со стороны это выглядит забавно – по всему цеху периодически взлетают вверх серебристые рыбины.

Если в рыбе была икра, то ценную добычу укладывают на узенький транспортер, бегущий поперек цеха у «резчицы» перед носом. По нему икра едет в соседний икорный цех – территорию, напрочь закрытую от любопытных студентов. Поэтому, когда нам была нужна икра, мы поступали следующим образом. Соучастница свешивала в отверстие для отходов веревочку, мы во время отлива заходили под цех и ставили под веревочкой носилки. После чего две-три девицы не отправляли икру по транспортеру, а сбрасывали через помеченную дырку вниз. В сумерках перед началом прилива мы забирали носилки с добычей и тайными тропами выносили домой.

Позади «резчицы» узкий наклонный лоток продолжается, и в следующей «траншее» стоит укутанная с ног до головы в полиэтилен «мойщица». Специальной ложкой с прикрепленным к ней узким шлангом она промывает рыбью тушку и бросает ее назад, на ленту широкого транспортера, ведущего в засолочный цех – «засолку».

Самая свежая, еще живая рыба называлась «кремлевский заказ» и направлялась, минуя засолку, в морозильники. Шериф с Карабином как-то раз там побывали и рассказывали, как катались на палтусах и сражались рыбами-саблями. Еще бывали рыбы – «полтинники», то есть помеченные ихтиологами. Обнаружившему такую рыбу человеку полагалось 50 копеек премиальных.

Система уборки отходов рыбообработки приливно-отливным методом привлекала к пирсу толпы чаек размером с хорошую курицу, а также большие стаи разнообразных морских рыб. Высадившись с плашкоута и увидев эту добычу, Шериф немедленно соорудил удочку, прикрепил вместо блесны алюминиевую ложку к крючку-тройнику, и в короткие сроки наловил дюжину полуметровых рыбин, которых он обозвал морскими карасями. К сожалению, какой-то юный абориген охладил его пыл, сообщив, что вся рыба около пирса больная. И действительно, Валерину добычу, вытащенную на сушу, вскоре стали покидать глисты различных форм и расцветок.

В силу различных исторических причин, с девушками из разделки мы общались мало. На работе из-за постоянно брызгающей во все стороны воды заигрывать с ними было затруднительно, а после работы большинство трудящихся спало без задних ног, а мы бродили по острову. Собственно говоря, спать хотелось всегда и всем. Работали мы на комбинате посменно – неделю в дневную смену с 8 до 20 часов, неделю в ночную, с 20 до 8. Вторую смену закрывал уже не «Рубикон», а преимущественно сахалинские бичи. В конце недели была пересмена, когда дневная бригада оставалась до 12 ночи. Естественно, когда отряд работал в день, времени на серьезные подвиги уже не оставалось. А вот та неделя, когда мы работали в ночь, оставляла день свободным для развлечений (если ты согласен спать три-четыре часа в сутки). Желающих искать приключений за счет сна было мало, поэтому большинство студентов уезжало с острова, так его толком и не увидав. Но только не герои – путинцы!
Но я опять отвлекся.

К разделке примыкал засолочный цех, основной «ячейкой» которого был засолочный стол. Столы находились в торцовой части огромного цеха, по три с каждой стороны. Представлял собой стол большое деревянное корыто на ножках (высотой примерно по пояс), заполненное крупной солью. Вплотную к столу примыкал бункер для рыбы, передняя стенка которого была съемной, набранной из отдельных досок. В начале процесса бункер наполнялся доверху рыбой, потом верхняя из передних досок снималась, часть рыбы шлепалась на стол с солью, и засольщики кидались на нее, как оголодавшие коты. Одним движением ладони брюшко рыбы набивалось солью, вторым – соль отправлялась в жаберные крышки, и рыба укладывалась на деревянный ящичек – лоток. На лоток вмещалось 5-6 рыбин, после чего он по транспортеру отправлялся к чану. Еще у нас под рукой, глубоко воткнутый в соль,  находились деревянный колышек – укол. Он нужен был на тот случай, если придет технолог и спросит: «А делаете ли вы проколы спинной части рыбьей тушки?». «А как же!» – ответим мы, - «У нас и уколы рядышком у каждого». Естественно, никаких проколов в рыбе мы не делали, без них куда как быстрее работалось.

Транспортеры рядами тянулись вдоль всего цеха, а по сторонам от них находились чаны – глубокие прямоугольные бетонные ямы длиной метра три и глубиной около полутора метров. Чан предназначался для собственно процесса засолки рыбы. Наиболее опытный член бригады, чанщик, готовился к работе следующим образом. На дно засыпался слой соли, на него – слой льда, и только на эту «подушку» начинала ровными рядками укладываться рыба, вытряхиваемая чанщиком из приезжающих по транспортеру лотков. Каждый слой рыбы пересыпался солью и льдом в определенной пропорции. Первый слой чанщик укладывал, стоя на дне чана и сдергивая лотки с ленты транспортера в баскетбольном прыжке. Затем, чтобы не топтаться по рыбе, он перебирался на доску (манипуляция, строго запрещенная технологами и техникой безопасности). И начинался цирковой номер. Картинка выглядела следующим образом. Узкая доска переброшена поперек чана. По ней взад-вперед бегает чанщик, успевая схватить с транспортера лоток с рыбой, вытряхнуть его на нужное место на дне чана так, чтобы рыба легла ровно в рядок, отбросить лоток в сторону и побежать за новым, успевая при этом еще и передвигать доску вдоль чана. А лотки идут один за другим с ровными интервалами (их берут из штабеля готовых лотков, накопившегося у стола за то время, пока чанщик засыпал соль и лед). Лотки ставят всё чаще и чаще, но постепенно чанщик входит в ритм работы, и перестает замечать что-либо вокруг себя. Вот тут то и наступает время для веселых шуток. Можно было поставить два-три лотка подряд вплотную, или лоток на лоток, или вообще отправить вместо лотка шлакоблок. Чанщик сбивался с темпа и начинал всячески выражаться, что вносило разнообразие в нашу монотонную работу. В одной бригаде подшутили над своим чанщиком еще более дурацким образом – они прибили рыбу к лотку гвоздями, и при попытке ее стряхнуть чанщик полетел с доски вниз вместе с лотком.

Бригада засольщиков состояла из шести человек. В том году я работал в бригаде Миши Пичугова. Вместе со мной в бригаде состояли Леша Шеремет, Женя Белявский, Алик Обгольц. Шестого члена бригады я не помню. Может, это был Валера Василенко. На чану у нас стоял практически всегда Мишка. Как ни странно, ярче, чем своя, мне вспоминается бригада Сашки Богочанова; может быть, потому, что она несколько сезонов работала в постоянном составе.

В целом засольный цех представлял собой фантастическое зрелище. В огромном полутемном помещении работали десятки практически беспрерывно гудевших транспортеров. Шесть длинных лент, пересекаемых в различных местах деревянными мостками, «впадали» в расположенный в центре цеха широкий поперечный транспортер, который под землей уносил уже засоленную рыбу в «ликвид» – цех окончательной обработки нашей продукции. В воздухе в различных направлениях шли транспортные ленты и желоба с заслонками для подачи соли, рыбы и льда и трубы с водой. Все это соединялось лесенками, переходами и прочей снастью. Весь пол занимают ямы чанов, отгороженные узкими бетонными бортиками, а проходы между ними загромождены набросанными чанщиками лотками, мешками с солью, кучами льда и прочими нужными вещами. Через день-другой мы начинали лихо бегать по бортикам чанов, зачастую с 70-килограммовыми мешками соли на плечах.

Лёд на комбинате – это особая тема. Всю зиму намораживали колоссальную, высотой с пятиэтажный дом, глыбу. Потом ее укрывали несколькими слоями циновок, а летом, во время путины, этот лед поступал в цех. Колоть его на рукотворном леднике должны были какие-то люди с отбойными молотками, каковые (и люди, и молотки) постоянно отсутствовали. Поэтому периодически нуждающиеся во льду (то есть засольщики) отправлялись с ломами на ледник и, стоя в резиновых сапогах на многометровой ледяной круче, ковыряли себе необходимый продукт. Острые впечатления, ничего не скажешь. Иногда туда же отправляли бондарей.

За смену одной бригаде удавалось заполнить рыбой чан, реже – полтора. Через несколько дней технологи признавали рыбу готовой, и чан надо было «рассаливать», то есть доставать оттуда рыбу и перебрасывать на транспортер, идущий в ликвид. Занимались этой работой обычно элитные силы «Рубикона», то есть бондари (так как, честно говоря, в ликвиде и без них можно было какое-то время обойтись, а вот засолка – процесс непрерывный, свежая рыба ждать не будет). Кряхтя и стеная, бондари устанавливали около чана деревянный щит, и начинали швыряться окаменевшими от соли рыбинами. Ну, не любили они грязную работу.

В ликвиде рыба первым делом поступала в мойку, где работали, как можно догадаться, мойщицы. В больших цинковых ваннах бригадами по десятку человек они, оснастившись большими, пупырчатыми желтыми перчатками, полоскали рыбу в воде, удаляя из нее соль и сортируя горбушу на три сорта. Первый сорт – это идеальная рыба, второй – с незначительными порезами внутри, и еще один, экзотический сорт – «укус морского зверя». Дело в том, что косяки горбуши сопровождали стаи тюленей (которых мы не раз наблюдали) и дельфинов (которых мы не видели), каковые кусали рыбу за что ни попадя. Такая «укушенная» рыба попадалась не часто, но все же существовала как категория. Работа была у девушек монотонная, но соседство блестящих бондарей поднимало им настроение, и мойщицы часто пели хором. (А может быть, по примеру пушкинских помещиков, петь их заставляла администрация рыбзавода, чтобы они во время работы рыбу не ели?).

Отмытая рыба вновь приобретала гибкость, и укладывалась в 120-литровые деревянные бочки, для чего укладчице приходилось нырять туда с головой.

Рыба ложится в рядочки,
Чей-то зад торчит из бочки,
То ли Гали, то ли Риты –
Ну, попробуй, разбери ты.

Ну, а дальше – святое. Дальше в бой вступали бондари.
Они закрывали бочку крышкой – доником. Без этого вся работа коллектива пошла бы насмарку. Рыба, не закрытая доником, не нужна никому. Осознавая важность своей работы, бондаря кочевряжились, как хотели. Они виртуозно постукивали молотками по набойкам,  поднимая и осаждая уторный и пуковый обручи. Доники изгибались и плющились, но лихо вставали на место. Бочки легко кантовались и откатывались в угол цеха буквально одной левой. Глядя на них, любому покрытому солью засольщику хотелось хоть раз в жизни – вот так же, в белых перчатках, с блестящим молотком… Сразу хочу сказать, что лично мне повезло – я по блату удостоился чести забондарить с десяток бочек.

Немаловажным было, чтобы из-под края доника не торчал рыбий хвост. Простодушный Шура Назаров предпочитал такие мелочи не замечать, за что его обзывали «хвостером», а предательски торчащий плавник срезали ножом или набойкой.

Нелегкий труд бондарей увековечен в частушках, в которых вроде все слова по отдельности были приличными, но общий смысл не позволяет приводить их в полностью данном тексте, который может попасться на глаза дамам. Конечно, дамы всё это уже слышали, а то и распевали вместе с нами, но всё-таки… «Кэп молотком махал давно…», «Ушами, Слава, ты не хлопай…», «Шериф, набойкою балуя…», «На Карабине нет лица…» и прочие. Пелись эти частушки просто замечательно. Распевалась также песня о тяжелой мужской доле: «В Рейдово жили, путинцами были…».

Закрытая бочка через отверстие в верхнем донике заливалась рассолом – тузлуком, дырка забивалась пробкой – чопиком, и на бочку наносился трафарет с сортом, датой и прочей информацией. Наносила его, соответственно, трафаретчица – существо, вроде сопричастное к бондарскому труду, но ореолом славы не овеянное. Да, вспомнил еще одну частушку: «На Курилах я была, бочки трафаретила…». Из знатных трафаретчиц могу назвать только Наталью Кулинич.

Честно говоря, работа была у всех тяжелой, со смены шли изрядно уставшие.

Конвейер, постой, прекращайте работу,
Засольщик, забудь про свой лоток.
И пусть Богочанов вылазит из чана,
Пусть бондарь отложит молоток.
Не жди меня, мама, здорового сына,
Твой сын уж не тот, что был вчера…
Меня засосала проклятая путина,
И жизнь моя вечная игра.

Всяческой амуницией (перчатками, робами, резиновыми нарукавниками, клеенчатыми фартуками и т.п.) нас снабжала администрация. Наиболее ценной вещью был нарукавник. Завязав его с одной стороны, девушки из разделки получали емкость, в которую вмещалось до полутора килограммов икры. Подвесив под одежду пару таких нарукавников, несколько раздавшиеся в талии девицы гордо шли после смены домой через проходную. Следует с огорчением отметить непоследовательность заводского начальства, не выдававшего в комплекте с нарукавником бадминтонные ракетки. Дело в том, что в общаге икру надо было протереть через решетку, чтобы отделить пленки, а ракетки идеально подходили для этой цели. У каждой второй девушки, выезжавшей в «Рубикон», из сумки торчали ручки бадминтонных ракеток, и провожавшие нас представители деканата не могли нарадоваться популярности этого вида спорта у студентов.

В комнате у нас проживало сразу трое бондарей – Карабин, Шериф и Миша Маренко, что автоматически делало помещение элитным (бондарей всего-то в отряде было человек шесть, а засольщиков – больше двадцати). Но и мы, засольщики из пакхамуновской комнаты, были крутыми ребятами.

Ох, лихорадит остров Итуруп,
Идет путина, идет путина,
А за людей нас не считают тут –
Ведь мы – бондарные машины.
 Перед работой едем на заправку,
Нас заправляют молочной кашей,
Вливают смесь лапши и молока
В желудки наши, канистры наши.
Недаром нас везут с материка –
Мы выгоднее местных транспортеров,
Из строя мы выходим реже них –
С гарантией бондарские моторы.
На нас орут напрасно мастера,
Орут, как на рабочую скотину.
Не лошади, и не коровы мы,
А просто мы - бондарные машины.
После работы – отдых в гараже,
Мы материм проклятую путину,
А на соседней коечке храпит
Разбитая засольная машина.

Еще наша комната славилась выпуском стенгазет. На проводившийся конкурс от пакхамуников было представлено аж две газеты. Совместными усилиями Шериф, Карабин и я выпустили газету «За бондарские кадры» - с рассказами, стихами и веселыми объявлениями. Миша Пичугов не захотел участвовать в издании бондарской газеты, и всю ночь рисовал и писал свою, засольскую. Газета получилась у него большая, но ни слова в ней никому прочитать не удалось, так как у Мишки все буквы бывают только двух типов – петелька вверх и петелька вниз. Причем наклон у букв был справа  налево. Внятной была только картина «Рыбообработчик на досуге», состоявшая из отпечатка больших мужских сапог и маленьких босых (предположительно, женских) ног, расположенных во фривольной позе.

Одним из заметных явлений нашей жизни были письма, которые Шеремету писала из Омска Люся Вершинина. Сочиняла она их со скоростью пулемета, и с каждым кораблем на остров приходило четыре – пять пронумерованных конвертов. Так как Люся хорошо знала нас всех, то письма, помимо личных моментов, содержали поимённые приветы Лёшкиным соседям, а также лирические стихи. Шеремет с удовольствием зачитывал письма вслух. Бывалочи, придем на обеденный перерыв, рухнем на свои койки, и Карабин наугад говорит: «Шеремета-сан, а прочти-ка нам письмо номер тридцать семь!». Тот пороется в коробочке, найдет нужный конверт, и читает с выражением. К сожалению, иногда лирическое настроение (и воздух) портил Валера Василенко.

Наша компания много бродила по острову. Первый же поход, на следующий день после приезда, закончился временной неудачей. Герои - путинцы решили освежить свои воспоминания и сходить на горячие источники. Недалеко от окраины поселка, пробираясь через заросли бамбука, Карабин наступил на гвоздь, и мне пришлось тащить его на себе обратно. Впрочем, остальные тоже вскоре вернулись, не найдя тропу до источников. Несколько дней Карабин ходил, опираясь на самодельный костыль. Его фигура – в длинном полосатом вязаном колпаке «а-ля Буратино», с гитарой в одной руке и тростью в другой постоянно украшала пейзаж.

Самым близким к поселку из природных объектов был пляж около рыбзавода. Очень необычный песок – чисто-белого цвета с редкими вкраплениями черных точек (по слухам, частицы металла титана). Море всегда было холодное, и мелкое в этом месте настолько, что по колено в воде можно было брести метров двести от берега – пока не надоест. Впрочем, любители, во главе с Шерифом, нашли способ плавать и в таком водоеме. Эти экстремалы натирались маслом, потом натягивали спортивный костюм и, вооружившись вилками, отправлялись охотиться на мелкую камбалу и рыбок – морских дракончиков. Поплавав минут десять, замерзшие водолазы выскакивали на берег, где их уже ждали друзья со сгущенкой и печеньем в руках. Выдув банку сгущенки и пробежавшись по берегу, пловцы несколько согревались, и могли идти домой. На пляже этом было довольно красиво, только несколько портили его валяющиеся тут и там на берегу ржавые МРСы.

Другой традиционной целью наших походов были две ближайших к поселку бухты. Самая близкая – бухта Ольга – особой популярностью не пользовалась. Она небольшая, достаточно скучная, и хорошо просматривалась с пограничной вышки. Единственным ее достоинством было наличие выходов яшмы на утесе, отделявшем ее от следующей бухты – Лососевой. Пробраться туда можно было либо в отлив по колено в воде из бухты Ольги, что было ближе, но неудобно, либо пройдя по верху утеса через заросли бамбука, и затем спустившись по крутому обрыву вниз. Берег Лососевой представлял собой нагромождение обкатанных волнами гранитных глыб разного размера, которые мы, по аналогии с горными «каменными реками», называли «курумником». Ходить по ним было неудобно, но я быстро приноровился. Посреди бухты, ближе к ее началу, находились два островка, как бы сложенных из небольших прямоугольных камней. Мы называли их «Кирпичи». В отлив до них можно было дойти в сапогах, и попрактиковаться в скалолазании. Великолепно выглядело это место во время шторма, когда огромные волны, идущие с Охотского моря, ударялись о Кирпичи и взмывали вверх стеной воды высотой метров в тридцать.

В Лососевой иногда можно было поймать королевского краба, а чаще найти на берегу прибывшие из Японии сувениры – пакеты с иероглифами, пробковую обувь и прочие гримасы капитализма.

Давай оставим за спиной расшатанный шальной волной
Пустой причал,
А отоспимся мы потом, пойдем, болтая ни о чем,
До Белых скал.
Растаял утренний туман, и ветер с моря, как дурман,
Башку кружит,
И, сбросив по десятку лет, детьми глядим на белый свет,
Душа блажит.
И блаженною душою ощущаю я свободу,
Ощущаю я покой и единение с природой,
Ветер с моря в небо тянет – даже оторопь берет:
Вдруг какой тайфун нагрянет и на Хоккайдо унесет.
Прибой нашептывает блюз, и клочья розовых медуз
Дрожат покорно.
Сетей обрывки, поплавки, японской гейши башмачки –
Игрушки шторма.
По краю вечности идем, но мы не думаем о том –
Мы слишком юны.
И пролежит здесь сотни лет песком засыпанный скелет
Японской шхуны.
И блаженною душою ощущаю я свободу,
Ощущаю я покой и единение с природой,
Ветер с моря в небо тянет – даже оторопь берет:
Вдруг какой тайфун нагрянет и на Хоккайдо унесет.

Если пройти вдоль берега бухты Лососевой часа два, то попадаешь в ущелье, в глубине которого есть небольшой водопад, а по краям ущелья растут гигантские лопухи. Мы ходили туда редко, так как такой длительный поход оставлял мало времени на сон. Да еще надо было рассчитать время прилива, ибо если идти поздно, то берег с курумником зальет море и придется пробираться вдоль самой кромки скал. Однажды Шериф с Карабином попали в такую ловушку во время шторма, когда вода прибывала еще быстрее, и их чуть не смыло в море.

Еще дальше, за Лососевой, скалы обрываются прямо в море. Но если проплыть метров двести, то будет следующая бухта, в которой имеется заброшенный японский консервный завод. Я там не был ни разу, так как моя плавучесть равна величине отрицательной.

Следующей по привлекательности целью паломничества были горячие источники. Место это удивительное, но идти туда надо через бамбук по тропам часа три, и спать потом совсем некогда. По пути мы обнаружили пару небольших речек и озеро, на которые потом и ходили отдыхать продвинутые рубиконовцы. На берегах этих водоемов мы сделали ряд известных фотоснимков в стиле «ню», из-за чего эти географические объекты получили название sex-lake и strip-river. Во время рискованных съемок пострадал Зам, предательски укушенный мошкой - белоножкой.

До горячих источников я доходил один раз. По пути мы вспомнили, что в бамбуке водятся медведи, и стали рычать на разные голоса, чтобы распугать хищников. В зарослях что-то шуршало, но звери померяться силой к нам не вышли, так что до искомых источников мы дошли в полном составе. Являли они собой ямы с горячей жидкой грязью, в которой можно было нежиться, закопавшись по самое горлышко.

Запомнился мне местный мальчик, который сидел на мостике через протекавший рядом ручей и ловил удочкой форель, используя в качестве наживки красную икру со своего бутерброда.

В последующем мы не раз ловили форель на подобную наживку, и относили на кухню, где отрядные поварихи Таня Ракша и Марина Медведева варили нашей команде суп из форели, который мы и поедали на глазах  у давящихся опостылевшей горбушей сотоварищей. Надо сказать, что еда на Итурупе разнообразием не баловала. Много было только рыбы, а нормальную картошку, например, мы везли с собой из Омска. Традиционными видами ужина в комнатах путинцев были либо тазик свежезасоленной икры, которую ели столовыми ложками, либо такой же тазик мелко нарезанной соленой горбуши пополам с репчатым луком. Иная еда готовилась только по праздникам. Поэтому я и Морозов организовали устойчивое преступное сообщество. Карабин выяснял, в какой комнате у девушек отмечают день рождения, или просто есть хорошая еда. Потом я «случайно» оказывался у нужной дверей, был, как правило, приглашаем в гости, и, захватив немного предложенной хозяйками пищи, возвращался к подельнику, который гордо именовал себя сутенером. Пострадавшим девушкам оставались на память только рассказанные мной байки.

Вообще, близкие контакты с поварами приносили нам немало положительного. Помнится вечер, когда мы собрались на кухне поесть пирог с вареньем. К сожалению, пока пирог стоял в духовке, Карабин затеял диспут на тему – как лучше пить местную водку. Были предложены два варианта – выпить, и потом закусит вареньем; или набрать в рот варенье, а потом выпить. В результате, когда пирог вынули из плиты, Шериф с таким усердием всадил в него нож, что пробил насквозь и пирог, и железный противень. Потом Шериф решительно ушел спать, а мы еще через час (и две бутылки) пошли вчетвером его будить, но разбудить не смогли, а вместо этого заснули сами. В результате Пичугову пришлось отдыхать стоя, так как на его кровати спали Таня и Марина.

В целом, добыча спиртных напитков на острове была делом не очень простым. Ввиду наличия в поселке во время путины большого количества бичей, водка отпускалась в магазине с ограничениями, иначе работать было бы некому. Тем не менее, раз в месяц случалось такое стихийное бедствие, как аванс у вербованных граждан, и тогда вторая смена на рыбозаводе исчезала дня на два. В таких случаях нам (в основном разделке и засолке) приходилось работать без перерыва по полтора – двое суток. Помню, как под утро я засыпал у засолочного стола стоя, и просыпался оттого, что стукался головой о бункер с рыбой.

Так вот, героев – путинцев эти ограничения не касались. Однако ввиду низкого качества местной водки пили мы ее только в случае крайней необходимости. Помнится, початая бутылка водки с перцем долго стояла у нас под кроватью, и использовалась только как средство лечения простуды. Но однажды мы с Замом купили несколько бутылок портвейна «Кавказ». Не помню, почему никто нас не поддержал, но на покорение кавказских вершин мы с ним отправились вдвоем. Покорили мы с ходу вершин пять, после чего Зам на работу не пошел, а я рискнул, но из-за начавшегося сушняка вынужден был присосаться к водопроводной трубе, и многострадальный Пичугов меня с работы изгнал. Вообще у бондарей процесс помощи пострадавшим был поставлен более гуманно. Если человек до работы дошел, но трудиться не способен (хотя и пытается), то его отправляли спать в сушилку на хранившиеся там веники. А не гнали из цеха, на ночь глядя.

Еще раз я частично потерял трудоспособность по серьезному поводу. Карабин традиционно носил на голове на индейский манер придерживающую волосы веревочку, видом и качеством напоминавшую резинку от трусов. И вот однажды добрые девушки подарили ему новую, красивую веревочку. Карабин хорошенько отпраздновал это дело, изрядно припоздав на работу, но тут он вспомнил о друге. Прихватив оставшиеся полбутылки водки и кусочек шоколаду, он приперся ко мне в цех, вызвал меня за угол и, изрядно пошатываясь, вручил подарки. Так как стакана он не захватил, то мне пришлось, раскрутив бутылку, под одобрительные возгласы Сергея выпить ее залпом. Затем мы вернулись к моему рабочему столу, где Карабин умудрился свалиться на транспортер и поехать на нем через весь цех в сторону подземной ленты. При этом мерзавец весело ухмылялся, но попыток спастись не предпринимал. Сбежавшиеся на шум со всего цеха засольщики сняли Карабина с транспортера, и он ушел спать к себе на веники. Я же продолжил работу. Мишка Пичугов долго ко мне принюхивался и, убедившись в обоснованности своих подозрений, отправил меня грузить лёд, где мне враз полегчало от холода и сырости.

Но возвращаюсь к достопримечательностям Итурупа. На острове мы не раз выступали с агаровскими номерами, привлекая к этому делу Женю Белявского и Мишу Пичугова (которые в дальнейшем, на Большой Земле, стали полноправными агаровцами), Зама (который сохранил верность своему театральному кружку) и прочих людей. Видя такой избыток талантов, комиссар Нина Канушина договорилась с военной частью в поселке Ветровом о шефских концертах, которые значительно расширили географию наших путешествий. Находился Ветровой километрах в тридцати восточнее Рейдово, и отправлялись мы туда большой бригадой – помимо агаровцев, ездили девчонки – исполнительницы песен, и вообще все желающие, согласные пожертвовать сном ради развлечений. Ездили мы в открытом кузове военного грузовика, который двигался по самой кромке прибоя (только там сырой песок был настолько плотным, что мог выдержать вес автомобиля). Впрочем, однажды мы попали в какие-то зыбучие пески, и нас стало сносить в море, но вскоре грузовик зацепился за плотный грунт, и продолжил движение вперед.

По пути к Ветровому находился целый ряд достопримечательностей. Во-первых, водопады. Сначала справа по борту появлялась грязная скала со стекающими по ней узкими струйками воды (так называемый водопад «Прорыв канализации»), а потом, в глубине короткого ущелья, показывался красивый водопад «Девичьи косы» – две параллельные струи воды, падающие вниз с двадцатиметровой высоты.

Далее следовало очередное чудо природы – Белые скалы. Высоченные отвесные стены белого известняка и пемзы тянулись вдоль берега на несколько сот метров. Сверху Белые скалы были покрыты изумрудным ковром травы. Правда, когда мы однажды уговорили водителя сделать остановку у Белых скал и залезли на самый верх, оказалось, что это вовсе не трава, а заросли шиповника высотой по пояс. Но снизу они смотрелись именно тоненьким зеленым покрывалом.

Сам Ветровой стоит на узком перешейке, и в этом месте можно перейти на другую сторону острова, к Тихому океану. Океан разительно отличается от Охотского моря, и не только цветом и размером волн, но даже тем, как выглядит небо над водным простором. Картина, захватывающая воображение.

И еще одна Итурупская достопримечательность. Это, конечно, Женя Иванов. Невысокого роста, коренастый, чрезвычайно громкоголосый, Женька работал на комбинате мастером, плотником, бондарем и вообще кем угодно. За умение перемещаться в пространстве с изумительной скоростью и напористость девчонки прозвали его Сперматозоидом. Будучи примерно нашим ровесником, Женя подружился с нами, и частенько посиживал в пакхамуновской компании, рассказывая всевозможные байки из своей жизни. Несколько раз приезжал он в Омск, и в конце концов даже женился на одной из рубиконовских девушек (удивительно, что не на всей женской части отряда разом – при его-то темпераменте). Много лет спустя, когда я, Валера и Шамиль ехали поездом в Иркутск, у нас возник кратковременный конфликт с каким-то парнем (чего-то там по поводу того, что громкое распевание песен не нравится его жене). В ходе беседы выяснилось, что парень этот родом с южных Курил, и когда он узнал, что мы хорошо знакомы с Женькой Ивановым, то его жена была послана на фиг, и он остался петь песни с нами.
Был на Итурупе еще один примечательный человек. Пацан лет двенадцати, носившее не редкое во время путины имя Марк, он отличался от прочих Марков тем, что был негритенком. Карабин любил фотографироваться с ним на фоне бамбука, нацепив на себя венки, бусы и набедренную повязку из листьев. К сожалению, фотографий не сохранилось.

Хочу упомянуть об одной особенности «Рубикона». Большой отряд студентов, уезжающий так далеко от Омска, обходился без куратора – преподавателя. Правда, в 1977 году преподаватель с нами был. Он занимал должность отрядного врача. Сразу по приезде «доктор» ушел в запой, и больше мы его практически не видели. Если кому-то нужен был бинт, или йод, или еще чего-нибудь, то достучаться до вечно пьяного эскулапа было невозможно. Кончилось тем, что было созвано собрание отряда, и студенты отчислили своего преподавателя. Он быстренько собрался и уехал на материк. Последующие два года никаких кураторов с нами не посылали.

Команда наша была по-настоящему творческой. Помнится, в Рейдово с концертом приехала команда из Южно-Сахалинского драмтеатра. «Столичные штучки», выступая перед провинциальной публикой с номерами из своих театральных «капустников», вовсю «гнули пальцы» и вообще занимались самовосхвалением и, можно сказать, самоудовлетворением. Пока засольщики, глядя на это непотребство, молча сжимали кулаки и скрипели зубами, Шериф с Карабином отошли в сторонку, пошептались немного, и минут через десять показали великолепную пародию на выступление гостей – с их же интонациями и приколами. К чести приезжих артистов, следует сказать, что они быстро осознали свою ошибку, и мы потом неплохо с ними пообщались в неофициальной обстановке.

Неделя сменяла неделю, и вот, наконец, наступал день «ПП», или «Путине конец». В конце сентября начинался сезон штормов, приходили тайфуны, и МРСы уже ничего не привозили к пирсу. Приходила пора делать личные запасы рыбы. Большинство рубиконовцев только и занималось тем, что таскало рыбу с комбината и посылками отправляло домой. Моя соседка по дому Ира Чупахина получала на почте промокшие, воняющие рыбой посылки еще месяца два после возвращения с острова. Мы же были выше этого, и начинали суетиться только в последние дни.

Бондари попытались решить проблему одним махом. Днем в ликвид должен был приехать грузовик за сломанными бочками, чтобы отвести их на свалку. Среди кучи бракованных бочек была запрятана одна целая, на две трети заполненная рыбой (полную бочку поднять пробовали, но не смогли). Делая вид, что ничего особенного не происходит, бондари, поднатужившись, забросили ее в кузов. Дождавшись темноты, мы всей комнатой пошли на свалку бочкотары за добычей. И сильно пожалели. Помимо того, что искать что-либо в темноте затруднительно, большую опасность представляли отдельно валяющиеся в траве обручи от бочек. Внезапно разбуженный обруч, на который грубо наступили в потемках, сердито проворачивался и свободным краем бил неосторожного по голени, как раз над краем сапога. Произносимые пострадавшим обидные слова нисколько эту железяку не трогали. Бочку мы нашли, и рыбу вынесли, но признали способ неэффективным и вредным для здоровья. Недостающих рыбин мы выносили традиционным способом, через дыру в заборе и далее – по бондарской тропе.

Как-то раз мы с Шерифом несли особо крупную партию похищенной продукции (причем не для себя, а по заказу каких-то слабосильных девиц), и сочли даже бондарскую тропу недостаточно безопасной. Поэтому мы ночью полезли по отвесной скале прямо с комбината и, после долгих мучений, вылезли на территории какого-то охраняемого склада. Местный сторож, вооруженный берданкой и собакой, услышал шум и, светя себе фонарем, отправился ловить преступников. Мы короткими перебежками метались среди складов, но потом решили, что пора идти на прорыв. И вот перед сторожем в свете фонарика выросли две фигуры с большими мешками за спиной. Опытная собака сразу поняла ситуацию, и спряталась за хозяина. Сторож тоже не первый день был на службе. Он выключил фонарь и молча удалился в свою избушку. Мы перелезли через забор из колючей проволоки и поплелись в общежитие. Радости мы испытали мало, но таскать рыбу с комбината не перестали.

Миша Пичугов пошел дальше. Дождавшись хода кеты, он приволок пару рыбин в общагу и устроил в углу комнаты из полиэтилена и шлакоблоков самодельный чан, в котором и засолил добычу. На общую атмосферу в комнате это не повлияло. В конечном итоге, каждый из нас запасся полутора десятками соленых горбуш и литровой баночкой икры.

Так как первые главы книги печатались на казенном принтере, мне не удалось утаить процесс ее создания от коллег по работе. У некоторых из них жены оказались участниками «Рубикона-77» (как на подбор, из бригады Анки Собовой). Так вот, эти самые жены заявили, что таскать с комбината икру носилками нужды не было, куда более распространена была практика выноса продукции в нарукавниках. По этому поводу могу сообщить следующее. С нарукавником я имел дело только один раз. Иду я себе ночью по территории рыбзавода, и тут ко мне подбегает кто-то из рубиконовцев (по-моему, это был Женька Белявский), сует мне в руки нарукавник, полный икры, и говорит: «Спрячь его куда-нибудь, а то идет облава, и я боюсь засыпаться». Пока я тупо соображал, чего мне делать с нечаянной добычей, на меня наткнулась молодая дама – сменный мастер из засолки. Опытным взором она сразу углядела контрабанду, и грозно воскликнула: «Попался!». «Ну, попался» – не стал спорить я, и задал встречный вопрос: «И что же мы теперь будем с икрой делать?». Ловко принятая мною в соучастники хищения продукции, мастер призадумалась и предложила: «А давай, вернем ее прямо в икорный цех!». Я посмеялся над ее неопытностью, и предложил другой план. Потихоньку мы с ней пробрались в торец разделочного цеха. Мастер стояла на шухере, а я складывал икру на ленточку икорного транспортера. По окончания акции мастер с облегчением удрала, а я передал нарукавник ближайшей резчице – для повторного наполнения икрой и последующего выноса добычи по бондарской тропе.

Вообще по бондарской тропе выносились самые различные объекты – от пустой бочкотары до мешков с соленой рыбой. Помнится, как-то раз было вынесено по просьбе девушек даже ведро тузлука (специального солевого раствора для засолки икры). А те, кто наивно шли через проходную, не раз бывали пойманы бдительной охраной. Однажды двух девушек задержали с «сорной» рыбиной – кунджой, которую они несли себе на обед, и пытались устроить показательный процесс над расхитителями народного добра.

Следует отметить, что не все знали меру. Когда почта перестала справляться с объемом многотонной «корреспонденции», а ОБХСС потребовал, чтобы посылки предъявлялись в открытом виде, народ стал копить запасы дома, чтобы вывезти их с острова вручную. Хорошо помню мучения Сережи Куцевала. Сначала он не мог поднять свой набитый банками с самодельной икрой рюкзак, а когда его навьючили с помощью двух здоровых парней, - не смог не то, что идти, но даже устоять на ногах.

Справедливости ради, хочу сказать, что хищениями рубиконовцы занимались не от хорошей жизни. В 1976 году в конце путины комбинат продал студентам икру и рыбу по себестоимости, и никаких проблем не было. В 1977-м тоже обещали продавать деликатесы, но за несколько дней до конца путины Кэп сказал, что распродажи не будет. И тут-то и началось…

Скалы и чащи – всё украдём,
Но от охраны вряд ли уйдём.
Веселей, ребята, прячь икру в лес,
Слава родному ОБХСС!

Но вот торжественно посолен последний лоток, еще более торжественно забондарена последняя бочка, и грянул прощальный банкет. Про первый банкет я не могу самостоятельно вспомнить ничего. Выпив с килограмм водки, я отправился спать, и самое интересное о событиях на банкете услышал от более стойких товарищей. Одна из самых пикантных историй приключилась с Наташей Замятиной. Она миновала дверь своей комнаты, зашла в умывальник, где сняла с себя одежду, аккуратно постелила ее на пол и улеглась на эту «кровать» спать. Послушав с десяток таких рассказов, я дал себе слово никогда не напиваться на многолюдных сборищах, чтобы не пропустить бесплатный цирк. И слово свое сдержал.

После банкета выделять отряду продукты прекращали, и мы держались на всяком подножном и магазинном корме. Однажды, после пары дней голодовки, мы каким-то неправедным образом раздобыли ведро местной мелкой картошки, и сварили ее «в мундире». Помню совершенно счастливое лицо Леши Шеремета и его фразу: «А все-таки хорошо, что картошки так много!».

Сидение на месте объяснялось необходимостью ждать у моря погоды – в буквальном смысле этих слов. В это время года тайфун идет за тайфуном, и корабли не могут подойти близко к окруженному мелями острову. В один из этих дней отряд понес потерю – пропал персонаж по прозвищу Жора Запеканкин (как его звали на самом деле, никто не помнил). Вроде вот только Жора был здесь, даже заходил к нам в комнату и вернул Шеремету долг размером в три рубля – а теперь, вечером, Жоры нигде нет. Поисковые отряды дошли до берега моря, до речки и до бухты Ольга. Дальше пройти из-за бушующих волн было невозможно. Жоры нигде не было. Кэп сообщил о пропаже пограничникам. Я начал распространять версию, что Жора раздал долги, переоделся во все чистое и тихо помер где-нибудь в уголке. Действительность оказалась другой. Придурковатый Запеканкин, выждав некоторое затишье в непогоде, решил подняться в одиночку на огромный, кишащий медведями вулкан Богдан Хмельницкий. Но шторм усилился, и стеной дождя Жору погнало вокруг вулкана, так что к вечеру он вышел к поселку Ясное, где и заночевал у стоявших там лагерем студентов из Южного. Позвонить нам он не додумался, и «нашелся» только утром. Жору привезли пограничники; предприимчивые Жорины соседи заперли его в комнате и пускали всех желающих посмотреть на Жору за 10 копеек.

Но вот возникал просвет между штормами, корабль приходил на рейд, и начинались сборы.

Ушел МРС последний в порт приписки,
Темнее стали ночи и прохладней,
И снова Кэп вывешивает списки –
Кому-то в Южный, а кому во Владик.

Отряд возвращался домой разными самолетными рейсами – часть из Южно-Сахалинска, часть – из Владивостока. Мы всегда ехали через Сахалин – для расширения кругозора. Обратное плаванье проходило не так гладко, как поездка на остров – море штормило, и качка оказывала свое воздействие на людские организмы. К счастью, нам рассказали верный способ борьбы с морской болезнью – надо напиться так, чтобы тебя шатало покруче, чем какое-то там бушующее море. И помогало! Случалось, что в столовую, накрытую на сто человек, приходили только знающие секрет герои - путинцы.

Не страдал от качки и Миша Пичугов. Назначенный председателем счетной комиссии, он сидел в каюте, зарывшись в десятки тысяч рублей, и делил их согласно трудодням, КТУ и прочим таинственным приметам. В результате мы, рядовые бойцы, получили рублей по 800 – 900 (это при средней зарплате по стране в 200 рублей).

Помню, как в магазине Южного на свои честно заработанные деньги мы с Валерой купили по рыжему ирландскому свитеру (свитер сохранился у меня до сих пор), и дивные трехцветные ботинки. Я еще попытался купить к этим попугайским штиблетам ярко-красные шнурки, но Шериф меня отговорил.

Традиционно в аэропорту Южно-Сахалинска, в ожидании своего рейса, мы спали на ступеньках небольшой лестницы, подложив под себя пачку газет. Это опыт пригодился нам и в дальнейшем.

Вот, пожалуй, и все, что я хотел сообщить о первом своем Курильском стройотряде. Я не упомянул многих хороших людей, составлявших немалую часть того отряда: Наташу Смехнову,  Сашу Дудленко, Олега Зиндоброго, Наташу Хоменко (по прозвищу «Морская собака»), Наталью Решетникову, Раю Масленко, Люсю Марук (которой была посвящена песня «Тихо вокруг, только не спит Марук») и многих, многих других. Ну, хоть перечислил общим списком.
Да, совсем забыл! Как говорится, «кстати, о птичках»!

Далеко не все в «Рубиконе» увлекались наивной романтикой или тихим стяжательством. Некоторые девушки уходили в ночь за вполне конкретными приключениями. Под утро они возвращались через окно мужского умывальника (чтобы не попасться на глаза Кэпу), и когда пара увесистых девиц спрыгивала с подоконника на пол, дом явно вздрагивал, а с полочек падали мелкие предметы. Помнится, после танца с такой крупногабаритной дамой, на мой вопрос об ощущениях Карабин ответил: «Марк, а ты когда-нибудь пробовал двигать рояль?».

К концу сезона остров изрядно утомлял.

Итуруп, Итуруп, окружен морями,
…!     …!     ….!    …!
С длинными рублями!

Но на следующий год туда тянуло с неодолимой силой.

А пока – мы вернулись домой, и в Агар.

После того, как я стал коммерческим директором клуба, лучшие места в зале стали занимать наши однокурсницы (раньше один Латышкин с обеспечением их билетами не справлялся). На каждом вечере за столиками сидели Ира Кунгурова, Таня Любимова, Лена Ваганова, Наташа Туморина, Люда Устюжанина. Присутствие среди зрителей наших знакомых девушек действовало на нас благотворно.

Но пребывание мое в директорате клуба имело и свои минусы. Так как я был ответственным за оформление вечера, то на мои плечи ложилась покупка множества необходимых вещей. Помнится, примерно за час до начала вечера, прихватив пару молодых агаровцев с подносами, я отправлялся в кафетерий у Автодора, чтобы купить сотню пирожных по 22 копейки (если пирожных не было, покупались торты по 2.20 и нарезались на кусочки уже на месте).

Еще мы с Валерой обеспечивали перевозку аппаратуры наших ансамблей. Однажды, в изрядный мороз, мы часа два топтались на диспетчерской в Амуре, выискивая самого жадного водителя автобуса, который согласился бы сойти с маршрута и перевезти в Агар огромные акустические колонки братьев Аникиных.

К этому времени пребывание в Агаре стало приносить и несомненную пользу. Особенно после того, как на десятилетие клуба Аллой Демиденко был разработан и создан специальный агаровский значок. Молодые преподаватели, трепетно относившиеся к Агару, понимали, что у обладателя значка есть проблемы поважнее учебы, и плохих отметок не ставили. Помнится, мы с Валерой во время сессии забежали в институтскую библиотеку, получить учебник для следующего экзамена. Перед этим мы досрочно сдали военку – наша компания настолько усердно ходила на занятия по самоподготовке (там у нас проводился турнир по игре в «коробок»), что товарищ майор растрогался и поставил нам пятерки, почти не спрашивая по предмету. На выходе из библиотеки мы наткнулись на Анатолия Иванова, бывшего агаровца, работавшего на кафедре философии. Узнав, что в эту сессию нам надо сдавать атеизм, Анатолий сказал: «Приходите завтра, а то послезавтра я уезжаю в командировку». На Валерино возражение, что мы не готовы, Иванов резонно ответил: «Я же не спрашиваю, готовы вы или нет; я говорю – приходите завтра». Валерка срочно поехал в общежитие, читать устюжанинские конспекты, а я просто пошел домой отдыхать. На следующий день мы, прихватив по дороге ничего не подозревавшую Наташку Туморину, пришли на кафедру и, ответив на вопрос о роли Агара в антирелигиозной пропаганде, получили по пятерке.

Вечера в Агаре протекали довольно таки однотипно. Набор миниатюр много лет не менялся, да и выходы повторялись. Конечно, Карабин старался писать новые рок-оперы, но, разумеется, на каждый вечер позволить себе премьеру мы не могли. Зато теперь каждое выступление Агара не только начиналось с песни – «Гаудеамуса», но и заканчивалось новым гимном клуба.

Не в Париже, не в Бордо, и даже не в Калькутте –
В медицинском я учусь Омском институте.
До чего доволен я – не сказать словами;
Плачут все профессора горькими слезами.
Нам декан – отец родной, ректор – дед любимый,
Медицинский институт,  дом ты наш родимый.
Вот беру фонендоскоп и вставляю в уши –
У себя пытаюсь я крик души прослушать.
Формалином я пропах в анатомке милой.
Каждый медик – богатырь, только с виду хилый.
Много зим и много лет мучались мы вместе.
Сохранили интеллект – скажем к нашей чести.
Получив диплом, сгнием где-то на чужбине
И ругаться про себя будем на латыни.
А когда невмоготу станет нам от скуки,
Мы надеемся – Агар к нам протянет руки!

На курсовом выпускном вечере в ресторане, в 1980 году (присутствовали агаровцы Саша Латышкин, Валера Ларькин, я, Миша Пичугов, Алла Демиденко), неожиданно для нас, наши однокурсники запели эту песню. Было чертовски приятно.

Традиционные встречи в узком кругу на квартире у Комиссара сменились посиделками всем Агаром (человек 10-12). Собирались, как правило, на квартире у Сашкиной девушки Алены. Кстати, именно она привела в Агар свою подругу Иру Кондрат. Присутствовали обычно, кроме нас четверых и Алены, Женя Гончар, Сережа Ножин, Ира Штефан, Ира Кондрат, Ира Корнеева, Миша Пичугов, Наташа Кулинич, Люся Бурмистрова. Показателем того, что пить хватит, служило обычно поведение одной из наших Ирин. Она последовательно миновала стадии агрессивности и любвеобильности, а потом впадала депрессию и громогласно заявляла: «Я – свинья!». На этом пьянка заканчивалась, и мы развозили девушек по домам. Иру прислоняли лбом к двери, звонили в звонок и убегали. Последнее, что мы слышали – звук открывавшейся двери и возмущенные крики Ириного папы.

В связи с наличием в компании множества девушек, непременно поднимался тост: «За прекрасных дам!». Пили по-гусарски, отставив локоток и резко выдохнув «на эполет». «Прекрасные дамы» млели. Как-то раз нам удалось собраться в чисто мужской компании, и Карабин произнес этот тост так, как ему и положено было звучать: «За баб-с». «И пусть они будут прекрасными!» – добавил благовоспитанный Шериф.

На посиделках мы пели много песен, как своих (ну, Карабиновских, конечно), так и шедевры неизвестных авторов.

У китайской у стены города Пекина
Провожала на войну бабка хунвейбина
Шапку новую дала и цитатник Мао
И старинное ружье системы «Сикасява»!

Запомнился и Новый год, который мы встречали всем Агаром. Собрались мы в свежеотремонтрованной квартире у Муси. Муся – это Марина Булатович, моя подруга детства (наши мамы дружили еще с институтской скамьи). Пришла в Агар она вместе с Людмилой Бурмистровой, поэтому и прозвали их Люся и Муся.
Говорят, есть такая примета: «В зависимости от того, насколько весело вы встретите Новый год, он может запомниться вам надолго, на всю жизнь или навечно остаться в памяти народа, войдя в былины, легенды и сказания». Этот – запомнился и вошел. Привожу «былину» с некоторыми купюрами, опустив также припев «Тирлим-бом-бом».

Агар собрался как-то отметить Новый год,
И как это всё было, сейчас вам хор споет.
Влюбился Ножин в Люсю, и вот на Новый год
На Мусином диване ей что-то нежно жмет.
Ирина Кондрат с Люсей, накушавшись вина,
Толкаются задами, как будто два слона.
Шериф собрал всех в кухне с улыбкой на устах,
И напоил всех йодом до чертиков в глазах.
А Штефан верещала от выпивки такой,
Гончар ворвался в ванну, чтоб йод запить водой.

Ну, и так далее. Кстати, йод – это не гипербола. Достойным завершением банкета стало совместное распивание бутылочки 5% йода (мама у Муси работала хирургом), который под утро был принят за рижский бальзам, ибо имел запах спирта.

Количество девиц в Агаре в те годы возрастало в геометрической прогрессии. Помимо перечисленных выше, были Гуля Галинурова, Марина Перменева, Лена Фоминская и другие. Часть из них удалось сплавить замуж, но большинство продолжало скрашивать нашу жизнь своим присутствием. Как правило, на сцене девушки не играли, зато Алла Демиденко перед каждым вечером загоняла их раскрашивать нарисованные ею картины. И что их только привлекало в клуб?

И я была девочкой милой,
Сама уж не помню когда.
Я в мединститут поступила
И этим ужасно горда.
Однажды в столовой Сангига,
Где ржавые стулья стоят,
Увидела стройных, веселых, красивых,
Поющих и пьющих ребят.
Заныла душа беспокойно,
И тихо я к ним подошла.
Голодные, с дрожью запойной
Сидели они у стола.
Мне Ножин понравился страстный
И Марика бдительный вид,
Морозова голос прекрасный
С тех пор в моем сердце звучит.
Шамиль угостил сигаретой,
А спичку поднес Павлюков,
Гончар поделился конфетой,
И спел «Robin fly» Пичугов,
Андрей улыбался устало,
Валера жал руку мою…
Но крикнул Латышкин:
«В Агаре, в Агаре разврата я не потерплю!».

Можно упомянуть еще один Новогодний праздник, уже году в 79-м. Мы собрались тогда на квартире у Жени Белявского (мы – это Валера, Шамиль, я, Ира Дербуш, Оля Тимофеева, Наташа Зыбина и другие). Некоторая необычность ситуации заключалась в том, что сам Белявский отсутствовал – он встречал Новый год у Тани Севастьяновой, в компании с Людой Натаровой, сестрами Матвеевыми и прочими, бросив свой дом на хрупкие плечи младшей сестры. Ночью Валера и Шамиль, в целях восстановления мирового равновесия, взяли такси и, похитив Таню, привезли ее к нам.

Еще традиционной зимней забавой агаровцев были поездки в Чернолучинский дом отдыха. Путевки (не то бесплатные, не то льготные) давали нам в профкоме наши знакомые – Лена Ваганова и Люся Малаховская. Выезжали мы туда еще со «стариками» - Валерой Баландиным, Муштаевым и Бесом; а потом уже и чисто своей компанией. Веселились, как могли: пили бочковое пиво в неимоверных количествах, катались на лыжах, ломая их десятками на крутых обрывах. С пивом был связан один мистический случай. Сидели мы в комнате, отдыхали, Валера играл на гитаре и пел песню про Моцарта и Сальери. На словах «Может быть, бокал в одно из окон…» Морозов внезапно оживился, схватил недопитый стакан с пивом и, не целясь, швырнул его в находившуюся далеко позади открытую форточку. Стакан аккуратно вписался в проем и канул вниз со второго этажа. Когда через пару часов мы вышли из корпуса, то увидели, что стакан строго вертикально стоит в сугробе под нашим окном, и даже пиво из него не вылилось.

На лыжи мы ставили даже Карабина, и он топал с нами по лыжне то попить пивка в Иртышский дом отдыха, а то и искупаться в полынье (был в нашей биографии и такой подвиг). Полынья образовалась около берега, в месте впадения в Иртыш какой-то технической трубы. Купаться мы пошли большой компанией. На улице было примерно минус 100. Ввиду отсутствия пляжных костюмов, купались голыми. Латышкин, Морозов и Пичугов залезли в воду, а Валера купаться не стал, ограничившись фотосъемкой. Я разделся, но в воду не полез – меня не пустил Валера, напомнив, что у меня болит горло. Хотя, прямо скажем, босиком ходить по снегу было хуже, чем ребятам сидеть в теплой воде. Правда, у них мерзли уши, и они кричали, чтобы им бросили шапки. Сопровождавшие нас на прогулке девицы целомудренно остались наверху обрыва, и наблюдали заплыв через забытую Шерифом подзорную трубу.

Традиции зимних купаний получили продолжение, когда Миша Пичугов нашел в пустующем лагере открытый бассейн с теплой минеральной водой. Мишка и Зам ходили туда купаться с какими-то отчаянными девушками из пединститута. Я же туда добраться не мог, так как подвернул ногу, катаясь на знаменитой Чернолучинской горке.

Окончательно ошалев от такого отдыха, мы, как правило, в конце заезда давали агаровский концерт на турбазе «Иртыш», что значительно поднимало нашу, и без того не хилую, популярность у отдыхающих. Как-то раз после такого концерта к нам подошел молодой человек (по-моему, студент пединститута) и робко сказал: «Ребята, мы там купили ведро пива, а выпить не смогли. Вы нам не поможете?». К чести агаровцев должен сообщить, что мы помогли пострадавшим, и даже показали им, как правильно выпить еще одно ведро пива.

Но я несколько забежал вперед, смешав события и персонажи 1977, 1978 и 1979 годов.

Выдающимся для Агара и нашей компании событием была поездка весной 1978 года на фестиваль СТЭМов в Томск. Нас сразу честно предупредили, что официальную заявку на наше участие в конкурсе подать не успели, поэтому в программу выступлений нас не включат и жильем не обеспечат. «Но, если хотите, можете ехать». Мы хотели. Поехали: Света Акишина, Комиссар, я, Шериф и Карабин.

В Томске мы первым делом нашли бывших агаровцев – четвертого президента клуба Сергея Кондратьева и его жену. Правда, они не проявили большого желания расселять у себя толпу народа, и мы отправились жить к Светкиному брату, в частный дом на самую окраину города.

Томск – грязелечебница огромная,
И Зырянки – жуткая клоака.
Засосало наши души скромные
В омут ужасающего мрака.

Разместились мы на полу, но были рады и этому. Видимо, на радостях я и перебрал вина до такой степени, что меня всерьез хотели отселить в сарай к свинье. Причем ни я, ни даже свинья не очень то и возражали.

Наутро мы отправились смотреть на выступления. По-моему, нас заранее ознакомили со списками участников, и перечислили достижения коллективов – участников фестиваля. Мы точно знали, что будут томские «Граммофон», «Бонифас», «ТСС» и другие звучные имена. Заранее предвкушая грядущее удовольствие от предстоящего зрелища, Карабин даже начал писать какой-то стих, где обыгрывалось созвучие «Бонифас» и «Boney M». Но действительность была печальной. Выступления были бледненькие, с трудом запомнились отдельные шутки. Все же мы привезли домой миниатюру «Бокс», а также дополнили «живыми декорациями» «Музу профсоюза» и еще одну агаровскую миниатюру, по Ильфу и Петрову (туда была внедрена «мелкая пернатая сволочь»).

«Бонифас» нас душил балаганом,
«ТСС» нас речевкой давил…
Лишь Остап в капитанской фуражке –
Кое-чем он Агар покорил!

Финал нашего путешествия был неожиданным. Мы мирно сидели в зале, и тут ведущий объявил: «А сейчас, пока жюри считает оценки и подводит итоги, перед нами выступит гость фестиваля – клуб «Агар» из Омска!». Ничего подобного агаровцы не ожидали, и, естественно, не репетировали. Мы сыпанули из зала, как тараканы от тапка. Причем Света, Валера и я помчались за кулисы, понимая, что выступать придется; а Комиссар и Карабин рванули в буфет, видимо, с целью спрятаться там среди бутылок. Света понеслась их ловить, а мы с Шерифом прикинули и решили, что покажем «Вселение отличника», благо, все знали ее наизусть. Пока я медленно-медленно расставлял на сцене стулья для миниатюры, Акишина вернулась с отловленным Комиссаром (Карабин отказался идти с ней категорически), Сашка и Валера вышли на сцену. И тут нас со Светкой осенила мысль. Знатоки помнят, что в самом конце этой миниатюры на сцене появляется человек и заявляет, что это именно его вселили в данную комнату и он «будет здесь жить». Но у нас-то за кулисами оставалась только Света! Конечно, текст она помнила, но в те годы консервативная публика была морально не готова к тому, что девушка вселяется в мужскую комнату. В последний момент я сообразил, что Света должна будет сказать что-то типа того, что «там, за дверью, какой-то парень говорит, что его к вам вселяют». Миниатюра в Томске была не известна, и прошла на «ура». Особенно хорошо прокатила шутка про «логарифмическую линеечку – две штуки», на которую медицинская публика в Омске не реагировала вообще. Аплодисментов мы сорвали больше, чем все конкурсные коллективы, вместе взятые.

Летом 1978 года Шериф, я, Зам и Женя Белявский вновь, в составе «Рубикона», двинулись на Итуруп. Карабин не поехал из-за военных лагерей, а Комиссара вновь не пустил комитет комсомола. Впервые из агаровцев поехали туда Женя Гончар (в Морозовской куртке) и Наташа Кулинич.

Перед этой поездкой Шериф, Латышкин, я и еще двое наш однокурсников отправились на врачебную практику в Усть-Ишим. К своему удивлению, мы обнаружили там бывшего агаровца Витю Ожгибесова, который занимался там преимущественно алкоголизмом, в минуты просветления выполняя функции главного санитарного врача. В первую ночь нас пятерых поселили в двухместный номер, и нам пришлось проявить студенческую смекалку. Обе кровати были поставлены рядышком, а мы улеглись поперек этого ложа, и прекрасно разместились. В дальнейшем нам выделили гостиничный номер повместительней.

Прохождение практики мы совмещали с работой (нас попросили замещать ушедших в отпуск сотрудников). Сашка ездил фельдшером на «Скорой», а мы с Шерифом дежурили на сестринском посту в хирургии. Хорошо помню, что практически всем больным местным хирургом назначался пенициллин, а на ночь мне оставляли всего флаконов 5-6, причем калиевой его соли. И я приспособился проводить конкурс среди пациентов на хорошее поведение, призами какового было освобождение от весьма болезненной инъекции. Симпатичные девушки пропускали уколы вне конкурса. Латышкин также применял на работе новаторские методы. Так, приехав к лежащему без сознания (по случаю тяжелого инсульта) деду, Сашка быстро определил ведущий симптом – отсутствие стула, и назначил пострадавшему сифонную клизму. Не удивительно, что администрация больницы не стала испытывать судьбу, и отпустила нас с Валерой с практики на неделю раньше (иначе мы не успевали на Итуруп).

На сей раз, дорога на остров была полна выдающихся приключений. Началось все с самолета, на котором Шериф, я, Наташа Кулинич, Наталья Саломахина и еще человек пятнадцать вылетели из Омска. Вместо того, чтобы спокойно лететь в Хабаровск, он начал делать посадки в промежуточных городах. На крыло вылезал бортмеханик и что-то подкручивал отверткой. В Новосибирске наш рейс вообще заночевал, и мы с Валерой прекрасно выспались, постелив на пол купленные в киоске газеты. Морально не готовые к отдыху на полу, остальные наши спутники промучились всю ночь стоя. Из-за всех этих посадок мы опоздали на корабль, и застряли во Владивостоке. К счастью, нам оставили билеты на следующий теплоход до Итурупа, но ждать его надо было целую неделю. Духом мы не пали, а пошли в горком комсомола, и нас пристроили пожить в какую-то пустующую общагу. За неделю мы многое успели: побывали на празднике Военно-Морского флота, посетили музей в списанной подводной лодке, и нашли винный магазин, где продавался ром, ананасовый сок и ликеры. В найденной в комнате кастрюле Шериф начал составлять различные коктейли, а я нарвал на пустыре хороших коктейльных соломинок. Вкус ликера и запах ананаса напрочь забивали ром и водку, которые в Валериных коктейлях преобладали по объему. Девушки слетались на наши коктейли, как пчелки на мёд, и «развозило» их с адской смеси моментально. В конце концов, у нас в комнате накопилось десятка два граненых стаканов, и Валера решил часть из них захватить с собой на Курилы. Решено было брать только небьющиеся стаканы, для выявления каковых Шериф залез на шкаф, и принялся метать оттуда посуду об пол. Я только успевал выбрасывать осколки.

Подъев всю захваченную с собой картошку и потратив деньги на эксперименты со спиртным, мы дождались следующего корабля и благополучно прибыли в Рейдово. На крыльце все той же общаги нас со слезами на глазах встречали будущие соседи по дорогой сердцу 11-й комнате: Женя Гончар, Олег Зайцев, Валера Василенко и Женя Белявский. Неподдельная радость наших молодых товарищей объяснялась, в том числе, тем обстоятельством, что без героев – путинцев им не продавали в магазине водку. Мы зашли в родную комнату. Сидевший на ближайшей койке незнакомый молодой человек встал и четко отрапортовал: «Водку я не пью, в карты не играю. Могу иногда покурить».
Это был Шамиль Сабитов.

Целую неделю он с ужасом слушал рассказы соседей по комнате, что вот-вот приедут Шериф и Марк, и будет у нас счастье: распитие водки, игры в карты с девушками на раздевание, прогулки в шторм на дальние расстояния и прочие радости жизни. Беседы с остальными рубиконовцами оптимизма ему также не прибавили, и он решил с ходу поставить этих явно уголовных авторитетов на место, чтобы они не видели в его лице легкой добычи. Сразу хочу сказать, что курить он нас с Валерой так и не научил.

Шамиль прекрасно влился в наш коллектив. Человек он по натуре мягкий, но язвительный настолько, что одно время всерьез обсуждался вопрос о переименовании сибирской язвы в «шамилиоз». По сравнению с ним я сразу стал казаться белым и пушистым. Сабитов принимал участие в наших агаровских постановках, ходил в походы по острову и не отказывался ни от каких авантюр. Помню, в конце путины, во время сильнейшего тайфуна, мы с Валерой решили сходить в Лососевую бухту – посмотреть на прибой. Дождь не просто стоял стеной, эту стену еще и передвигал из стороны в сторону мощный ветер. Единственный, кто согласился пойти с нами, был Шамиль. С трудом добрались мы до верхнего края утеса, отделявшего бухту Ольга от Лососевой, и увидели потрясающее зрелище. Поток с вершины скалы широкой полосой стекал в море, но снизу бил ветер, вода не могла упасть вниз и короной стояла вдоль кромки обрыва. Мы с Валерой призвали Шамиля вместе с нами восхититься этим чудом природы, на что он вежливо нам сообщил, что все это время дождь заливает ему очки, он практически ничего не видит, и идет, ориентируясь на наши голоса и яркие пятна клеенчатых рыбацких костюмов. Пришлось срочно возвращаться домой.

Кроме перечисленных достоинств, Шамиль хорошо рисовал, и с его помощью была выпущена лучшая стенгазета всех времен и народов. Внешне газета являла собой обычную 120-литровую бочку. Снаружи эту бочку охватывала основная газета, какая-то там «Правда», снабженная портретами всех обитателей нашей комнаты, выполненными Шамилем, и всякими интересными статьями, написанными остальными компаньонами. Внутри же бочки вдоль стенок была укреплена еще более основная газета, «Неправда», заполненная остросатирическими материалами на местные темы. Бочку подвесили к потолку в коридоре, и вокруг нее вечно толпился народ. Причем люди стояли вокруг бочки снаружи и двигались, по мере прочтения материала, по часовой стрелке, а внутри бочки стоял человек (виднелись только ноги) и, читая газету, поворачивался в противоположном направлении.

Еще Шамиль нарисовал на большом листе картона здоровенную фигу, которая, слегка покачиваясь, висела на трубе в нашей комнате. Это произведение искусства я захватил с собой на материк; и она была первым предметом, который таможенник, проводивший на плашкоуте досмотр вещей на предмет контрабанды, увидел в моем чемодане.

Вселившись в родные стены, мы первым делом восстановили «секс – уголок». Он стал называться «Секс – угол имени С.Ю. Морозова». На стене над бывшей Карабиновской койкой были развешены его знаменитые костыль и колпак, сохранившиеся с прошлой путины, а также Серегина куртка, снятая с Гончара. Композиция радовала глаз и согревала душу.

Командиром отряда в 1978 году был Сергей Овчинников. Он руководил рубиконовцами жестко, с какой-то истовостью и без уважения к людям, чем заметно отличался от Кэпа. При нем большое значение приобрели утренняя и вечерняя линейки, больше похожие на тюремные переклички; свирепствовали сантройки, проверяющие чистоту в комнатах, и вообще насаждалась чуждая студенчеству в целом, и героям – путинцам в частности, дисциплина. Напряжение нарастало, и, в конце концов, привело к возведению посреди острова Итуруп однопролетного моста.

Предыстория события такова. По всему поселку поверх глинистой почвы были проложены деревянные мостки – узкие дощатые тротуары (иначе после дождя пройти было бы вообще невозможно). Привалившись к мосткам, мирно спали крупные свиньи (идиллическая картинка, нарушенная как-то раз Замом, который, соорудив лук, попал стрелой свинье в зад, чем нарушил послеобеденный сон всего поселка). И вот в один печальный день штормом сломало пролет мостков, ведущих к стратегически важному объекту – женскому туалету.

Отряд в ту неделю работал в ночную смену. С утра мы вволю набродились по острову, и завалились спать, надеясь отдохнуть пару часов перед работой. И тут к нам в комнату ворвалась сантройка, состоящая из каких-то сумасшедших девиц, и начала проводить обыск и досмотр помещения. Ну, кто-то и послал их подальше, не высовываясь из-под одеяла. (На последовавшей линейке Овчинников сделал следующее сообщение: «Грубо сказали девушкам, чтобы они ушли»). В наказание, нашей комнате было велено на следующий день с утра после работы починить погибший пролет мостков. Положительно, некоторые руководители совсем не думают головой.

На следующее утро началось Действо. Переодевшись во все чистое, Шериф, я, Шамиль, Олег Зайцев, Женька Белявский и Женя Гончар вышли на улицу и провели короткий митинг, призывающий граждан ударно потрудиться на стойке века. (Валера Василенко, наиболее вероятный автор злополучного выражения, долго ныл, что он не хочет строить мостки, и был отстранен от работ).
Не дождавшись подмоги, мы перешли к следующей стадии. Дверь в женский туалет была заколочена гвоздями, а нашим дамам объявлено, что любая нуждающаяся может получить в 12-й комнате трехлитровую банку. Затем прорабом Ларькиным было принято решение, что строить надо не мостки, а мост. Из ближайших бамбуковых зарослей были притащены две железные бочки, которые послужили опорами моста. На них положили деревянный настил, по бокам прибили перила, и украсили сооружение табличками «Осторожно, скользко» и «Счастливого пути!», а также полевыми цветами.

Ко времени окончания строительства около моста собралось немало подпрыгивающих от нетерпения девушек (полагаю, им очень хотелось погулять по новому мосту). Честь открытия движения была предоставлена бригаде Анны Собовой в составе самой Анки, Нади Соломенниковой, Наташки Саломахиной и Ларисы Масюк, которые стремительно пронеслись по нашему великолепному мосту и скрылись в стоящем за ним невзрачном сооружении. На обратном пути девушкам были вручены цветы и предоставлена возможность сфотографироваться со строителями.

В последующем поддержание моста стоило нам немалых хлопот. Глупые девушки не понимали своего счастья и не желали ходить по шаткой конструкции, особенно ночью. Нам приходилось копать заградительные канавы по бокам от моста и устанавливать противотанковые «ежи» из досок. Ничего не помогало, и вскоре мы бросили сооружение на произвол судьбы.

В том же сезоне была восстановлена историческая справедливость: к нам в комнату вселился Зам. Мы обменяли его на вконец доставшего своей простотой Валеру Василенко. Поначалу нас несколько удивило, почему бывшие Шурины соседи Андрюха Лебедев и Мишка Филимонов легко расстались с таким замечательным парнем, но вскоре секрет раскрылся: Назаров продолжал трубить в горн, и, не довольствуясь утренними и вечерними побудками, тренировался в дудении в свободное время. Однажды, утомленные «музыкой», мы выставили Зама в коридор и заперлись на ключ. Шура какое-то время бился в дверь, а потом, пригрозив страшной карой, исчез. Минут через пять за дверью зашуршало, а потом через замочную скважину в помещение хлынула струя желтого цвета. С криком: «Совсем с ума сошел!», Шериф схватил Замовскую подушку и заткнул «пробоину», предотвратив затопление помещения. Оказалось, что изобретательный Зам наполнил водой надутую резиновую перчатку, и направил струйку воды нам в комнату (желтоватый цвет струйка приобрела на фоне коричневой двери). Поступок, достойный героя - путинца!

Совсем по-другому повел себя Женя Гончар. Одно время он ухаживал за девушкой, проживавшей в другом крыле общежития, и проводил у нее столько часов, что мы разобрали Женькину кровать и отнесли ее в ту комнату, где он проводил большинство времени. Вместо того чтобы порадоваться вместе с друзьями веселой шутке, Гончар впал в депрессию, и возвращать груду металлолома на место пришлось нам самим.

Присутствие в комнате Зама внесло значительное разнообразие и в наш песенный репертуар. Он лихо исполнял частушки из цикла «Есть веское русское слово, его неудобно сказать…» и знаменитую «Поспели вишни в саду у дяди Вани».

Мы скажем дружно «Спасибо!» тёте Груне,
И дяде Ване, и дяде Ване!

И Заму мы скажем спасибо, его кепке и его «беломорине»!

В отсутствие на острове Карабина, стиль жизни нашей команды изменился. Мы меньше веселились в помещении, и больше проводили времени на свежем воздухе (и на трезвую голову). Много времени  Шериф, я, Шамиль и Белявский в компании Светки Уманской, Натальи Кулинич и других девиц проводили на ближайшей речке, доходя до известного в прошлом сезоне эротическими фотосессиями озера; загорали в Лососевой бухте и просто на пляже. На этих прогулках выявился еще один талант Зама – он мог абсолютно поровну разлить бутылку водки в самую разномастную посуду (эксперименты проводились неоднократно, к большому удовольствию присутствующих).

Тем не менее, алкогольные эксцессы «на дому» тоже случались. Помнится, наша соседка, милейшая и скромнейшая Марина Тараник, сломленная изрядной дозой алкоголя, заснула прямо на кровати в нашей комнате. Когда Наташа Кулинич попыталась ее разбудить и эвакуировать, Марина выразила сомнение в необходимости данных мероприятий. Наталюра с возмущением воскликнула: «Марина, но ведь это мужская комната!», на что Марина, оглядевшись по сторонам, совершенно справедливо и большим чувством ответила ей: «Хор-р-рошие ребята!».

Валера, Зам, Женя Гончар и Олег Зайцев работали бондарями, а я, Белявский и Шамиль – в засолке. Если я не ошибаюсь, в тот год я был в бригаде у Коли Гембия (остальных членов бригады просто не помню). Наталья Кулинич трудилась в ликвиде трафаретчицей, в компании с девушкой, имевшей замечательную фамилию Цицикова.

Из популярных в отряде личностей, кроме многих прошлогодних персонажей, можно вспомнить Андрея Лебедева, Мишу Филимонова, Галю Цуприк,  Лену Иванову и ее подругу Иру (в последствии Зайцеву) и других. В агаровских постановках участвовали Гена Хайзуев, Миша Таран.
В ликвиде славилась бригада Люды Соколовой, которая имела общее название «Соколята». В нее входили Лена Татаренко, Лена Беседина и еще многие замечательные девушки, с которыми мы часто общались и на Итурупе, и в Омске, и в турпоходах, и в лихих поездках в Чернолучье.

Соколова, что ж ты, Соколова,
Намываешь в смену сотни бочек!
Отдохни немного, Соколова,
Бондарь уж не держит молоточек!

Не ручаюсь за достоверность, но, по-моему, именно в том году в нашу компанию пришел «Фрегат».

Мой фрегат давно уже на рейде,
Ссорится с прибрежною волною.
Эй, налейте, сволочи, налейте,
Или вы поссоритесь со мною.
Разметалось эхо, эхо, эхо.
Эй вы, чайки, дурочки, не плачьте:
Это надрывается от смеха
Море, обнимающее мачты.
«Смит-Вессон» калибра тридцать восемь,
Друг мой до последней перестрелки.
Если мы о чем-нибудь и просим –
Это чтоб подохнуть не у стенки.
Сорок тысяч бед за нами следом
Ходят, как надежная охрана.
Плюньте, кто на дно пойдет последним,
В пенистую морду океана!
Эй, хозяйка, что же ты, хозяйка!
Выпей с нами, мы сегодня платим.
Что-то нынче вечером, хозяйка,
На тебе особенное платье.
Не смотри ты так неосторожно,
Не буди в душе моей усталость:
Это совершенно невозможно,
Даже до рассвета не останусь.
Ведь мой фрегат давно уже на рейде,
Ссорится с прибрежною волною.
Эй, налейте, сволочи, налейте,
Или вы поссоритесь со мною!

Песня эта исполнялась нами везде, и прошла через студенческие, туристические, врачебные и прочие компании.

Начались шторма. Забондарена последняя бочка, хором нецензурно объявлено об окончании путины, прошел веселый банкет, и мы поехали домой. Запасливый Гончар прихватил с собой маленький забавный 30-литровый бочонок, наполненный рыбой. Этот сувенир он ухитрился засунуть в рюкзак; лямки, естественно, скоро оборвались, и Женя временно потерял к рюкзаку интерес. Тащить это уродство пришлось нам с Шерифом.

Перед отплытием всему «Рубикону» пришлось выдержать серьёзное испытание в последний день пребывания на острове, точнее – при погрузке на плашкоут. Люди в форме, которых мы называли пограничниками (может быть, это были таможенники), выполняли нелегкий труд по поискам «контрабанды» в нашем багаже. Эти проверки были, как правило, выборочными, но в 1978 году за дело взялись всерьез. Перед трапом, ведущим на плашкоут, каждого рубиконовца заставляли отрыть сумку, чемодан или чего там у него было из багажа, и тайно вывозимая рыба и икра являлась на свет божий. После этого «сувениры» конфисковались, а фамилию виновного записывали на листок бумаги. Так как каждый студент чего-нибудь да и вез домой, то список пополнялся быстро. Я, движимый гуманитарными идеалами, предложил офицеру, возглавлявшему этот погром, не мучаться, а взять полный список отряда у командира, и напротив каждой фамилии поставить «птичку», но мое рационализаторское предложение было отвергнуто. Вскоре процесс погрузки застопорился – никто не хотел приближаться к трапу. На плашкоуте сиротливо толпились человек пятнадцать «преступников», да еще несколько девушек прошли с небольшими сумочками, бросив мешки с добычей на причале. Ситуация сложилась патовая. Разрешил ее, по-моему, Андрюха Лебедев. Воспользовавшись тем, что пограничников у трапа отвлекли какие-то склочные девицы, он с еще парой таких же здоровых лбов стал просто перекидывать все чемоданы и рюкзаки подряд на плашкоут через узкую полоску воды. Вскоре все наши вещи оказались на барже, и народ гордо пошел на посадку мимо погранцов, предъявляя им пустые карманы. В бессильной злобе враги заарестовали двух девушек посимпатичнее, и разрешили отправку отряда на корабль. Пленницы же задержались на острове еще на несколько дней, весело проведя время у местных геологов.

Ладно, отвлекаться от темы - так отвлекаться. Вот всяческая молодежь вроде Арика и Иры Дербуш утверждают, что в книге не отражена проблема зачисления в «Рубикон». С дрожью в голосе рассказывают они о собраниях, на которых приходилось отмечаться в списке, о конкурсах и демонстрациях скрытых талантов, к которым приходилось прибегать с целью попадания в отряд, и прочих волнительных моментах. Существовали даже «дублеры» – то есть человек, желающий поехать в стройотряд, но не попавший в основной список, приезжал с вещичками в аэропорт и тоскливо ждал: а вдруг кто-нибудь опоздает или вообще откажется от поездки. Иногда таким страдальцам улыбалось счастье, и они улетали на Итуруп. Отвечу сразу: проблема не описана в книге, потому что для нас с Валерой проблемой не являлась. Вопрос о том, включат нас в список или не включат, был просто смешон. Смутно припоминаю, что на какие-то сборища мы ходили: ну там, узнать, кто будет в нашем отряде командиром, похлопотать за молодых агаровцев, посмотреть на девушек и т.д. Помнится на собрании перед «Рубиконом-79» я заметил, что на меня посматривает какая-то блондинка, и периодически мне подмигивает. Заинтригованный, я подошел к ней поближе. Оказалось, что это Ирка Борисова, жена завхоза Вовки. А подмигивала она с целью напомнить мне, что мы с ней, видите ли, учились вместе во втором классе. Вот так рушатся иллюзии.

Вообще все эти истории со списками, отъездами и переездами запомнились мне только тем, что нам в 1977 году ставили в паспорта штамп с временной Итурупской пропиской. Все мои друзья паспорта вскоре после этого сменили на новые, и замечательный штампик потеряли. А у меня был паспорт уже нового образца, и регистрация в поселке Рейдово сохранялась у меня до самого недавнего времени. Она причиняла немало хлопот в Омске, так как была последней по времени отметкой в паспорте, но грела душу воспоминаниями. Кроме того, я мог с таинственным видом сообщать девушкам, интересовавшимся по долгу службы моей пропиской: «Это производственная необходимость,  пропуск в погранзону». Пригодился же мне этот штамп в паспорте только один раз, когда в 1979 году Шерифа не хотели в Южно-Сахалинске выпускать с борта теплохода (на нас забыли оформить групповой пропуск), а меня, как аборигена Курильских островов, пропустили беспрепятственно.

Последующие Агаровские сезоны шли своим чередом.  Приходили (и уходили) новые и новые желающие поучаствовать в жизни клуба. Особенно запомнилось прибытие Арика Широкова, представившегося при первом знакомстве Арчибальдом. Самому же Арику запало в душу предложение Карабина, который решил, что человек с таким именем должен стоять в ливрее при входе в клуб («ну, так, как это бывает на родине арчибальдов»). Арик, помимо специфической внешности, был знаменит еще и тем, что в любые морозы ходил в болоневом плаще поверх майки, и без шарфа.
Карабином была написана новая «опера» - «Райские яблоки». Она выдержала на сцене несколько сезонов, мы с шерифом ставили ее даже на Итурупе.


***

Если взять сто грамм аэрозоля,
Что от тараканов и клопов,
И добавить жидкость для мозолей,
Капнуть капли три «Шанель» духов,
Влить туда резинового клея,
И добавить лаку для ногтей, -
С этого и грузчики балдеют,
Я же только вижу в темноте!

Агаровцы в те годы много выступали в различных сборных концертах, как в родном институте, так и на выезде (например, в колонии нестрогого режима). Вместе с нами выступали многие институтские таланты. Запомнились, конечно, только симпатичные девушки, которые были ведущими на концерте или пели – Люся Малаховская, Женя Чупирова, Света Мироненко, Люда Огнева. Выезжали мы и в зимние агитпробеги (хорошо помню, как я и Арик играли на сельской сцене «Паноптикум»).

Рассматривая фотографии с агаровских выступлений, можно увидеть множество людей, которые не упомянуты в данном повествовании. Дело в том, что в Агар «пускали» всех, кто пришел с желанием принять участие в выступлениях, и место на сцене находилось многим. Но те, кто пришел с целью блистать в качестве «звезды», либо просто для осознания собственной значимости, в клубе не приживался. На дверь практически никому не указывали, но человек понимал ненужность своего пребывания в стенах Агара. С другой стороны, были в Агаре люди, не выходившие на сцену, но бывшие по своему духу и образу жизни настоящими агаровцами. Иногда приятели таких людей спрашивали прямо: «А что делает у вас Ира (или Витя)?». Ответить на такой вопрос сложно, потому что работа в клубе не всегда видна со стороны, но важна для общей атмосферы Агара. Эта необъяснимая словами аура сохраняется много лет, и хорошо видна профессионалам. В 1987 году на фестивале в Алма-Ате один из членов жюри, театральный режиссер, сказал нам в кулуарах: «С первых минут вашего выступления стало понятно, что у вас коллектив – компания единомышленников». Было чертовски приятно это услышать.

Чтобы не разыскивать руководство Агара каждый раз, как назреет нужда сделать втык за идеологические диверсии, Валеру и меня ввели в состав институтского комитета комсомола. На этой почве, а также на почве выспрашивания у нас дополнительных билетов на агаровские вечера, мы много общались с комсомольским и профсоюзным начальством. Хорошие отношения с этими людьми помогали нам бороться с врагами Агара. А таковых тоже хватало.

Агар постоянно пытались прикрыть. Никаких конкретных преступлений нам в вину не вменялось. Я не помню случая, чтобы президенту клуба приходилось извиняться или оправдываться по поводу серьезных замечаний. Политикой мы не баловались, серьезных драк или пьянок на наших вечерах не случалось. Вероятно, у администраторов где-то в подкорке осознавалось, что наличие у них под боком возможного источника неприятностей нежелательно. И они слабо надеялись, что систематические придирки побудят Агар самоликвидироваться. Не на таких напали!

Легендарным  стало в клубе приключение, которое произошло с Геной Хайзуевым. На основании каких-то косвенных улик его обвинили в похищении чайника, принадлежавшего студенту, подрабатывавшему сторожем в СанГике. Судилище проходило в комитете комсомола. Обвинитель произнес пылкую речь, описывая мучения сторожа, лишенного чайника. Особое негодование вызывал у него факт, что обделенный сторож – сирота. Защитник в ответ заявил, что облыжно обвиняемый Хайзуев – тоже сирота. «Позвольте!» - возопил председатель судилища. – «Что же это получается – сирота у сироты чайник украл?!». Дело было закрыто за недоказанностью факта существования чайника.

Иногда, собравшись вечером на репетицию, мы обнаруживали, что не можем получить ключ от Агара, так как запретил его выдавать декан санфака. На разборки ходил всегда Шериф, и всегда претензии были, как сейчас говорят, «виртуальными». «Вот ходят слухи, что у вас там что-то было не то». «Никак нет!» – бодро ответствовал Валерий Иванович, и доступ в помещение возобновлялся. Гораздо чаще, чем с деканом, агаровцам приходилось иметь дело с комендантом СанГика Риммой Ивановной.

Римма Ивановна является живой легендой Агара. Совсем как сказочным Бабаем, Риммой Ивановной пугали клуб с момента рождения и до самой зрелости. Разгневанная комендантша возникала на пороге Агара, клеймя нас за шум, подозрительную тишину, неправильную расстановку предметов и прочие преступления. О ее появлениях рассказывали младшим товарищам агаровцы поколения Дырула и Заварзина, не раз видели ее Рой и Баландин, неоднократно являлась она и нам с Ларькиным. Гневную Римму Ивановну наблюдали Гончар, Широков и Пензин; от нее в страхе шарахались обитавшие уже в «пятой» комнате Колокольцев, Лямин и Милютин. И только раз явилась народу Римма Ивановна добрая: когда после многолетнего отсутствия агаровских выступлений в стенах СанГика агаровцы всех поколений собрались в родной столовой на очередной БУМ, на пороге возникла улыбающаяся Римма Ивановна, и мягко пожурила нас за факт нашего существования.

Сохранилась агаровская песня, посвященная Римме Ивановне. Привожу ее с возможными неточностями, так как ее автор, Вадим Колокольцев и главный исполнитель, Шура Москвин, не помнят вообще ничего.

В город вновь весна ринулась, и я поверить отважился:
Комендант к нам в Агар двинулась, или это мне кажется?
Веря свято в свое поприще, прихватив вахтеров с техничками,
Разгонять пришла наше сборище, освещая «пятую» спичками.
Что же это вы, умные, что же это вы, смелые,
Чем же это вы думали, что же это вы сделали?
Вы в разврате своем тонете, водку пить все не бросите.
Скоро вы обо мне вспомните и прощенья попросите.
Что ни драка – всегда лезли вы, но сбылися мои пророчества:
Из-за вас вахтера зарезали, не припомню его отчества;
Что ни вечер ваш  - у меня мигрень, деканат слезьми заливается;
Плотник наш, человек – кремень, да и тот от вас спивается.
И другого такого нет заведенья убогого;
Дать бы вам всем по двадцать лет наказания строгого!
Я иду тихой улицей, не напуган угрозами,
Снова шар земной кружится, светло-голубой, розовый!

Наличие у клуба своего помещения, где можно было проводить собрания, зачитывать найденные новые тексты миниатюр или сочинять свои, репетировать миниатюры было делом очень значимым. Репетиционный процесс для агаровцев всегда был важнее и интереснее самих выступлений. Оно конечно, огни рампы, кураж, аплодисменты и всякие там овации – это хорошо, но быстро заканчивается и забывается. А вот постоянное общение с друзьями и единомышленниками – это собственно и есть агаровская жизнь. Подобное отношение к репетициям оставалось в клубе всегда. А выступления – это не жизнь, это работа… Приведу в пример песню конца 80-х, исполнявшуюся на БУМе (с сурдопереводом!).

Да, мы умеем выступать, но не хотим, чтобы опять
Народ на нас валил толпой, рубли на счет текли рекой,
Чтоб в институте стар и мал Агар завидев, узнавал
И всем понятно лишь одно –
Агар подпольный клуб,
Агар подпольный клуб,
Его вам видеть не дано!

Зовут нас в Томск, зовут в Донецк, и прибыл из Москвы гонец
Нью-Йорк, Берлин, Мадрид, Париж – всё выше, выше наш престиж!
Но нам милей родной Сангик, он помнит нашей славы пик!
И всем понятно лишь одно –
Агар подпольный клуб,
Агар подпольный клуб,
Его вам видеть не дано!

В начале 1980 Агар закрыли. Причем закрыли капитально, на висячий замок. Причина была в том, что обширные помещения Агара понадобились какой-то кафедре, но подвели под выселение политическую базу с элементами уголовщины. Припомнились все жалобы коменданта, неудовольствие декана, обиды комитета комсомола. Агар был признан явлением идеологически вредным (а возможно даже идеологически противным), и уж всяко недостойным иметь помещение на территории ОГМИ. Главным же обвинением было то, что в Агаре пьют водку. А что не пойманы за этим делом – так только потому, что водку пьют из чайника (возможно, даже из того исторического чайника, который сирота Хайзуев украл у сироты сторожа). Шеф клуба Анатолий Иванов долго уговаривал партком, а президент Валера и я посещали ректорат, и в конце концов убедили начальство, что студентам нужен культурный отдых, а агаровцам – помещение. Клубу выделили комнату в подвале (комната №5), куда мы поставили два стола, десяток разнокалиберных стульев и уцелевший реквизит, большую часть которого составляли неработающие усилители и гигантских размеров колонки. Архивные фотографии вновь развесили на стенах (к сожалению, летом во время ремонта они отсырели и погибли). На радостях агаровцы сняли короткометражный фильм (оператор Андрей Авдейчиков, режиссер, сценарист и актеры – агаровский народ). В фильме присутствовали чайник с водкой, женской белье больших размеров и прочие элементы обычной агаровской жизни. Вдохновленный успехом, Андрей снял в Агаре еще пару фильмов, уже с претензией на юмор (сюжеты были новогодние, присутствовал Дед Мороз в трусах на снегу и классическая лошадь, составленная из двух человек). Комментировал сюжет голос за кадром. Фильмы были показаны на одном из БУМов, дальнейшая их судьба в прокате не известна.

Позже, с увеличением количества дорогостоящего реквизита (куча барабанов, контрабас и прочее), Агару выделили еще одну комнату в подвале (комната №1), которая постепенно и стала основным помещением клуба.

На всю эту историю с переездами мы обиделись, что нашло отражение в закулисном творчестве. Приведу только (с сознательными купюрами) песню, написанную в этот период Люсей.

… Она купила джинсы с наклейкой сзади,
С ней не могли сравниться другие … дамы!
Но люди из горкома о ней узнали,
И на бюро райкома ее позвали.
И вот пришла расплата за жизнь лихую:
На лесокомбинате она кукует.
Хоть мужиков навалом, грустит девица:
С парнями из Агара им не сравниться!

На лесоповал мы не попали, но были к этому морально готовы. Видимо, подорвав здоровье в борьбе с врагами, Карабин, Комиссар и я отправились лечиться в профилакторий мединститута, располагавшийся во 2-й общаге. Никаких болезней нам придумать не смогли, но на всякий случай выдали пачку горчичников. На них мы писали друг другу записки и всяческие сообщения, а для наглядности прибивали их на стену. Собирались вместе мы, как правило, только к вечеру, и всю ночь играли в преферанс, запивая это дело яблочным или грушевым вином из трехлитровой банки. Профилакторий напрочь закрывался в 22-00, но как-то раз Карабин, пьянствовавший в тот вечер вдали от нас, припоздал, и цивилизованным путем попасть внутрь не смог. Высунувшись на его крики, мы с Комиссаром обнаружили внизу сильно шатающегося Карабина. Так как воссоединиться с друзьями ему все же хотелось, Серега полез на второй этаж по водосточной трубе. Добравшись до подоконника, он совершил стратегическую ошибку – отцепился от трубы и протянул нам сразу обе руки, после чего рухнул вниз. Полежав немного в задумчивости, он вновь полез вверх по трубе, и на сей раз мы успели втянуть его в комнату. Наутро он ничего не помнил, а нашему рассказу не поверил.

Факт наличия такого замечательного клуба, как Агар, вызывал нездоровые желания у многих массовиков-затейников. Постоянно находились в институте факультеты, курсы или группы, создававшие свою контору по увеселению публики. Существовали такие коллективы, как правило, месяца два-три. Неодобрительно отношусь к ним я не из-за факта конкуренции Агару, а из-за того, что большинство лидеров таких объединений сразу заявляли о своей цели – «утереть Агару нос», при этом не стесняясь засылать к нам гонцов за текстами агаровских миниатюр. Самым грандиозным проектом был «Мюзикл» – детище Владимира Сызько, созданный примерно в 1978 году. Задуманный все с той же великой «антиагаровской» целью,  «Мюзикл» занимался в основном постановкой крупных эстрадных спектаклей. Отношения между двумя коллективами были достаточно дружескими, Агар выступил на годовщине «Мюзикла» с двумя песнями (автор – Сергей Морозов) – официальной, исполненной со сцены:

Если на сердце тяжесть, если пришла беда,
Ты не в Агар подашься, ты ведь придешь сюда,
А про Агар ты вспомнишь, как про ночной кошмар.
Губит людей не «Мюзикл», губит людей Агар.
Если в тоске ты будешь, к сердцу подступит дрожь,
Ты про Агар забудешь, в «Мюзикл» ты придешь,
И от улыбок светлых станет душе легко!
Все приходите в «Мюзикл», вас приютит Сызько!

и неофициальной, исполненной в кулуарах (цитирую фрагментарно):
Первый спектакль принес вам успех,
Правда, молчали газеты…
Папочка добренький справил для всех
К лету штаны из вельвета.

Просуществовав года два-три, «Мюзикл» распался. В Агар практически никто из погорельцев не пришел (по крайней мере, не прижился).

Отвлекусь от основной нити своего повествования. Постоянный читатель из Тюмени А. Широков спрашивает: а где в моих произведениях секс? И тут же оговаривается, что лично сам он секса в Агаре не наблюдал, но подозревает, что стоило ему отвернуться, вот тут то и начиналось… Сразу хочу сказать, что это буржуазное явление в жизни нашей присутствовало, но приоритетом не являлось. Многие девушки, с туманными целями пришедшие в Агар (в «Рубикон», в турпоход и т.д.) были вынуждены заниматься чем угодно, кроме интима. Откровенные куртизанки в нашей компании не приветствовались (впрочем, сильно и не отпугивались). В общем, вели мы себя, как ковбой из одной песенки. (Песня эта не нашей компании, но хорошо отражает очередность жизненных приоритетов).

Эй, ковбой, что с тобой, разве ты не замечаешь,
Что малютка Мэри подросла?
Ну давай, не зевай, а иначе прогадаешь,
И другой опередит тебя!
Некогда, некогда мне этим заниматься,
У меня корова в лес ушла,
И пока я не найду, не найду коровы
Подождут любовные дела!

Ну да бог с ними, с коровами. Вернемся, как говорится, к нашим баранам.

Летом 1979 года Шериф и я вновь отправились на Итуруп. Компанию нам составили Шамиль, Мишка Маренко, Олег Зайцев, Света Уманская и другие герои – путинцы. Впервые попал в «Рубикон» Арик. Мы с Валерой ехали с грустью, понимая, что это – наша последняя поездка на Итуруп, да и то только на половину сезона (в сентябре у нас начинались занятия в субординатуре).

А перед поездкой у нас были военные лагеря. В палатках, на нарах, рассчитанных мест на шесть, нас разместили по десять человек. Втискивались реально только девять. Десятый, будущий лауреат какой-то всероссийской медицинской премии Геша Березняк, поступал следующим образом. Он вставал боком на краю нар и с громким криком падал на товарищей. Люди шарахались в стороны, и Геша автоматически попадал на освободившееся место.

Мы с Валерой и Латышкиным, а также Пичугов, Зам и прочие творческие личности, были освобождены от строевой подготовки в связи с бесконечными репетициями концертов. Так что всей прелести военной жизни я не испытал.

Эти лагеря оборвали рубиконовскую карьеру многих героев - путинцев. Нам же удалось прорваться, так как моя мама оказалась однокурсницей заведовавшего кафедрой полковника Бучельникова. Он пообещал ей отпустить меня и Шерифа на неделю раньше. Все шло хорошо, и вдруг в наш лагерь нагрянула комиссия из штаба округа. Тогда офицер Бучельников поступил, как настоящий полковник – сильно ругался матом, но слово свое сдержал. Мы уехали, бросив свои зачетки на произвол судьбы. Воссоединился я со своим документом только осенью, и обнаружил там «пятерку» за военку.

На сей раз отряд был больше, чем прежде – 150 человек, и поселили нас в другом общежитии, двухэтажном здании с комнатами на 4 персоны. Шериф и я соседствовали с вновь объявившимся в отряде пакхамуником Мишей Маренко и Ариком Широковым, а Шамиль жил в комнате напротив, с Игорем Павлюковым, Фаридом и еще кем-то.

В «Рубиконе» в тот год было особенно много хороших людей, с которыми было приятно общаться. «Соколята» пополнились такими замечательными девушками, как Ира Дербуш, Оля Тимофеева, Таня Саяпина, и абсолютно неразличимыми двойняшками Дёмиными («Дёмушки»). В не менее знаменитой бригаде Нади Жижелевой работали непохожие близнецы Ира и Наташа Матвеевы, Люда Натарова, Таня Севастьянова. Еще были, ставшие надолго нашими друзьями, завхоз Вовка Борисов и его жена Ира, Вера Огнева; участвовали в наших миниатюрах, а затем пришли в Агар Костя Новиков и Гриша Бутов.

Командиром по-прежнему был Сережа Овчинников. Стиль его правления не изменился, и очень раздражал разумных людей. Рассказывали, как-то раз в комнате Нади Жижелевой обсуждали действия командира, и кто-то из девушек в сердцах сказал: «И какая дура пошла за него замуж?!». Тихонько сидевшая в уголке комнаты Сережина жена Валя встала и сказала: «Эта дура – я». Ее все дружно пожалели.

Начало сезона ознаменовалось немаловажным событием – походом на вулкан Баранский. Это был не самый ближний к нам вулкан на острове; в ясную погоду из поселка была видна только его трехглавая вершина за двумя грядами холмов. Но зато он был вполне доступен для пешего подъема, а также Баранский привлекал нас необычными природными феноменами. Этот вулкан не потух совсем, а только «заснул», и в его кратере было множество выходов раскаленного сернистого газа (фумарол), кипящие ручьи и т.д.  В далеком 1976 году на него поднимались Шериф, Маренко и еще группа товарищей, но в последующие годы выбраться туда не удавалось: вулкан находился далеко от нашего поселка, поход занял бы дня два, а во время путины отпустить бойцов на столь длительное время никто не мог. Печаль о несбывшемся путешествии была даже отражена в Карабиновской песне:

Как бы на Баранский бондарям сходить:
Хоть и близок локоть, да не укусить…

В описываемом же году путина несколько задержалась, свободного времени хватало, и мы нацелились на долгожданный поход. Но на нашем пути стеной встал командир отряда Сережа Овчинников. Мы планировали подняться на Баранский вчетвером – Валера, я, Маренко и Шамиль, полагая, что сможем обернуться за сутки. Но Овчина не хотел упускать никого из-под своего контроля, опасаясь неизвестно чего. Тогда мы провели широкомасштабную акцию, подключив к давлению на командира его однокурсников, комиссара отряда Олега Зайцева и всех, кого смогли. В конце концов, Овчинников согласился, но поставил несколько условий: чтобы мы взяли с собой его друга Сережу Четверикова, Олега Зайцева, и еще пару девушек по нашему выбору (по замыслу командира, они должны были притормаживать нашу группу и не дать нам забраться куда-нибудь на другой конец острова). Наш хитрый выбор пал на заядлую туристку Раю Масленко и альпинистку со стажем Веру Огневу. На весь поход нам было выделено два дня. До кучи мы прихватили с собой еще и Арика, который уже ни на что не надеялся, а только следил за нами печальными глазами.

К сожалению, Арик умолчал о том, что он решил по жизни во всем брать пример со старших товарищей. Для начала, он в первый же день на острове, видимо, подражая позапрошлогоднему подвигу Карабина, пропорол себе ногу гвоздем. Но открылось это гораздо позже.

Сначала надо было добраться до города Курильска (24 км по проселочной дороге). Мы бодро пошли пешком, надеясь, что рано или поздно нас подберет военный грузовик. Но грузовика все не было, зато подвернулся уазик – «бобик». Водитель думал, что он подвезет только наши рюкзаки и двух девушек, но мы как-то невзначай втиснулись туда всей компанией. Доехав в довольно помятом виде до Курильска, мы нашли ведущую на Баранский тропу, и потопали вверх. Идти надо было километров двадцать. Дорогу закрывал по бокам высокий бамбуковый лес, из-за чего было ужасно душно. Но постепенно мы привыкли, и наша компания уверенно шла вперед, изрядно, впрочем, растянувшись по серпантину дороги. В конце концов, мы добрались до базы геологов (пришедшие первыми Валера и Миша вернулись к отставшим и помогли им тащить рюкзаки), отдышались, и отправились знакомиться с достопримечательностями.

До темноты мы успели посетить только горячую речку, в которой вместо воды был раствор серной кислоты (речка в нескольких местах протекала через выходы горячего сернистого газа), решительно искупались в ней и вернулись на базу геологов. На обратном пути нас застигли сумерки, и Шамиль культурным голосом сообщил, что он ничего не видит в темноте. Впереди него поставили обладательницу яркой белой футболки Райку Масленко, и велели ей работать проводником для Шамиля, сообщая ему о возможных препятствиях. Ласковые слова Раи: «Осторожно, камень справа», «Внимание, яма слева» звучали каждую минуту. К сожалению, Рая не сказала народу, что в сумерках она перестает различать, где находится «право» и «лево», поэтому Шамиль поминутно спотыкался о камни и падал в ямы с горячей водой.

 Геологи любезно выделили нам ведро каши и палатку, о чем потом пожалели (не знакомые тогда с этикетом туристов, мы не прибрали за собой). Впрочем, в утешение им досталась шапка Фарида, которую Шамиль там забыл.

Поужинав, мы рухнули на одеяла и заснули, как убитые. До этого я не подозревал, что можно устать от простой ходьбы пешком. Мы с Валерой и Латышкиным занимались лыжами, и на тренировках я часами мог бегать трусцой, изредка для отдыха переходя на шаг. А тут уже не осталось сил шевелиться. Правда, я успел выбрать для лёжки стратегически удачное место между Раей и Верой, но этим мои возможности и ограничились.

Наутро мы выяснили, что Арик хромает. Впрочем, хромали все, так как мы впервые столько прошли в сапогах с портянками, и натерли мозоли. Но Арик хромал особенно вызывающе. Собрав у него анамнез и проведя медицинский осмотр, мы с ужасом убедились, что у Арика начинается флегмона стопы. Никакого транспорта у геологов под рукой не было, поэтому Арика с утра отправили пешком обратно в Курильск, велев ему петь по дороге песни в целях распугивания медведей. А сами отправились к кратеру вулкана.

Всё было очень красиво – плоскогорья с карликовыми деревьями, кроны которых были сплющены в лепешку постоянными ветрами, заросли кедрового стланика; облака, проплывавшие под нами через бамбуковый лес. Самыми необычными, яркими (и вонючими) были фумарольные поля с выходами желтой самородной серы. Налюбовавшись красотами и окончательно стерши ноги, мы отправились в обратный путь, у самого Курильска догнав охрипшего от антимедвежьих песен Арика.

Надо сказать, что своим восхождением на вулкан мы повторили судьбу многих первооткрывателей. Герои, рискуя жизнью и мозолями, теряя шапки и своих товарищей, прокладывают маршрут к вершине. А потом туда начинается массовое паломничество, толпы народа снуют взад-вперед, пропуская без очереди беременных женщин и инвалидов. Так и здесь – после нашего с Шерифом отъезда с острова, и на следующий год, люди совершенно свободно добывали себе грузовик, доезжали на нем до геологической базы, и шарились по Баранскому в свое удовольствие. Sic transit gloria mundis (Так проходит мирская слава)!

В общем, мы вернулись в свою комнату. Пытаясь придать ей памятный по 1977 году колорит, мы несколько перестарались. Запахи в помещении стояли убойной силы. Роль первой скрипки играла шкура ската, висевшая на двери с целью просушки. Каждый день она слегка подсыхала, а каждую ночь – отпотевала от росы, и начинала благоухать с новой силой. Свою лепту в симфонию запахов вносили жившие под кроватью котята (завели мы одного, а остальных нам накидали через окно), открытые банки с маринованными овощами фирмы «Глобус», какие-то экзотические цветы, и уже в последнюю очередь – наши носки и сапоги. Спать можно было, только повесив на нос свою портянку. Добил нас найденный Шерифом дохлый краб-волосатик. Он вонял так, что пришлось принимать срочные меры. Краба отправили сушиться на чердак (запахов хватило всей общаге), ската тоже куда-то сплавили, овощи и цветы выбросили, носки постирали, Ариковскую гангрену вылечили, а котенка отдали Светке Уманской и Ире Субботиной (где он впервые толком поел).

Начался ход горбуши, и пошла путина. Привычная для нас работа ознаменовалась некоторыми неприятностями. Виноват был Шериф - он вспомнил, что есть такой пролетарский закон – честно платить людям за работу. Найдя какую-то умную книгу с расценками, он обнаружил, что бондарям недоплачивают за важный элемент работы – ремонт бочкотары. Была создана комиссия для осмотра склада. У бондарей в распоряжении было всего несколько часов, но к приходу комиссии оказалось, что у каждой второй бочки не хватает обруча, а у каждой третьей – сломана клёпка. Пришлось доплачивать бондарям проценты за ремонт. После того, как Валера раскопал еще несколько подобных мелочей (не забыл он и про меня – обнаружил статью «ремонт лотков»), администрация рыбзавода поняла, что производство соленой горбуши становится делом весьма убыточным, и приняла гениальное решение. Шерифа и Мишку Маренко уволили из бондарей и отправили рыть канаву. Валера открыл заветную книжку и начал зачитывать статьи о категориях сложности грунта и оплате усилий по вытаскиванию из почвы камней. Ужаснувшись предстоящему банкротству, администрация предпочла вернуть Валеру с Мишей обратно в ликвид.

Месяц пролетел быстро. Наступили последние дни нашего с Валерой пребывания на Итурупе. Мы дали последний свой концерт в клубе – столовой. Переодевшись в парадные куртки, сверху донизу украшенные трафаретами, нашивками и значками, в торжественной обстановке, мы, соответственно специализации, засолили последний лоток и забондарили последнюю бочку. Утром мы поехали в Ясное, где взошли на борт плашкоута и покинули остров. Провожали нас Арик, Шамиль, Светка Уманская и «Соколята». Прощание было очень трогательным.

Про этот день, про этот час не надо объявлений:
Ведь каждый знает – с нами вы сегодня день последний,
И в нашем тесном зале, Агара малой сцене,
На острове последнее Шерифа представленье.
Здесь плачут только чайки, а море голубое,
И Баранский вам кивнет медвежьей головою,
Сегодня на прощанье помашем вам рукою,
И кто-нибудь другой пойдет бондарскою тропою.

***

На концерт ваш сегодня бежали,
Хоть давно не смыкали мы глаз.
В Омск родной вас сейчас провожаем,
Будет скучно, ребята, без вас.
***
На столе у Марика рыба есть и соль,
Он уколы делает твердою рукой.
***
Ларькин Валера песню насвистывал
В такт своему молотку…


На корабле мы отправились бороться с качкой испытанным методом. Тут нас поджидал сюрприз. В стране началась антиалкогольная компания, и в корабельном буфете отказывались продавать водку порциями больше ста грамм и без закуски. Но нас так просто было не сломить. К тому моменту, как водка в буфете кончилась, на нашем с Шерифом столе стояла батарея пустых стаканчиков и гора не понадобившихся тарелок с котлетами.

С обидой на судьбу хочу заметить, что через несколько дней после нашего отъезда, прямо на дороге к северному поселку Буревестник, ребята нашли места стоянок древних айнов, и накопали там каменных наконечников, скребков и прочих чудесных вещей. Конечно, потом Мишка Маренко и Вовка Борисов с нами поделились, но хотелось бы порыться и самим. Еще из завидных, миновавших нас сувениров, могу вспомнить найденный Вовкой позвонок кита, который потом, в Омске, играл у него роль табурета. Мы же с Валерой ограничились раковинами морских гребешков и «морского уха», высушенными крабами и рыбками – дракончиками.

Настало и окончание нашей учебы в институте. Накануне мы попрощались с Карабином. Последний год учебы он занялся психиатрией, ходил в кружок при кафедре и вообще увлекся этой темой.

Загнуться от скуки проклятой можно
На высшей ступени эволюции.
Взять бы десяток парней надежных,
И в Люксембурге свершить революцию!
Или по-бабьи платком подвязаться,
В ступу сесть, и метелку в руки!
Вот в деканате родном удивятся,
Когда я в окно влечу без стука.
Или же наголо побриться,
На плешь петушиный гребень пришить,
На городской каланче поселиться,
И кукареканьем город будить!
Зря меня называет глупым
Наш санитар из палаты второй.
Сам дурак! Эскадрон, по ступам!
На Люксембург, галопом, за мной!

Расставание с Карабином ознаменовалось серией гулянок, с посещением разнообразных злачных мест города. В результате я наловчился открывать любую бутылку подручными методами. Хорошо помню, как в одном «гадюшнике», располагавшимся над рестораном «Маяк» (кажется, он назывался «Летний»), официантка таскала со всего зала к нашему столу здоровенные «фугасы» с портвейном, которые я открывал с помощью горящей спички.

Но чаще всего мы сидели в кафе «Улыбка», на первом этаже ресторана «Сибирские огни». Обычно мы заказывали там «зелено вино» - ликер «Мятный», отличавшийся ярко-зеленым цветом, низкой ценой и вкусом зубной пасты. Но в смеси с водкой он душевно шел под мясной салат. Как-то раз в «Улыбке» мы устроили пивной забег, выпив вчетвером тридцать бутылок пива. После этого Шериф со случайно встреченным Шурой Софроновым ушел в Концертный зал (уж не знаю, что он там делал после такого количества выпитого пива), а Карабин, воспользовавшись временным отсутствием Комиссара, решил приударить за девушками. Сам он знакомиться не умел, зато классно работал «на подхвате».

                … ты не один,
Ведь за тобою – Карабин,
А на подхвате он хорош!
Как хорошо быть на подхвате,
Как хорошо быть на подхвате,
Способ единственный, он нас не подводил!
Если б за каждые подхваты
Мне выдавали бы зарплаты,
Джинсы давно бы я себе уже купил!

Идти заводить беседу с выбранными Карабином девушками пришлось мне. Когда я подошел к столику с двумя незнакомыми девицами, то самая незнакомая из них сказала мне: «Привет, Марк, садись с нами!». Я послушно сел и задумался – не начались ли у меня от пива слуховые галлюцинации. Увидев, что я уже подсел к девичьему столику, Карабин пошел на подхват. Но девушка издали замахала ему рукой и закричала: «Здравствуй, Сережа!». Морозов несколько изменился в лице и, резко поменяв курс, двинулся обратно. Спас нас вернувшийся Комиссар, который опознал девушку как подругу одного своего приятеля, который был с ней у Латышкина на дне рождения пару лет назад.

Окончив шестой курс, Морозов уехал по распределению в Курган.

Мой отец в облздрав забежать не успел,
И, когда наступил час расплаты,
Срок пришел, и холодное слово «Курган»
Возвестил приговор ректората.
И вот я куртизанка, я бард из пивбара,
Пустой кошелек и дырявый карман.
Моя атмосфера – вино и гитара.
Интернов приют, захолустный Курган.

Через год Сергей вернулся в Омск, но встречались мы уже реже. Жизнь начала растаскивать нас по разным компаниям. Но «не прервать связующую нить!». Лет пять спустя, когда я уже работал в многопрофильной больнице, к нам на практику прислали интернов-узбеков. И среди прочей экзотики (снега, лыж, холодной водки и пр.) я показал им настоящего живого Карабина. В комнате у изумленных узбечек Морозов пел свои песни, а я всячески надувался от гордости и изображал из себя продюсера «звезды». Сам Серега тоже немало повеселился. Пораженный звучанием имени одной из девушек (ее звали Михри), Карабин предложил переименовать общежитие в Михрюшник. Или в Михрятник.

Когда мы возвращались с восхождения на Баранский, запыхавшаяся Вера Огнева сказала нам с Валерой: «И чего вы, кони здоровые, в походы не ходите?». Мысль эта запала нам в головы, и после возвращения на материк началась новая эпоха. Мы прониклись романтикой горных турпоходов, о которой долго и безуспешно вещал нам все годы бывалый турист Сашка Латышкин.

Зарастал бородой, опускался в таежный распадок,
Пил из ржавых болот, умывался водой из ключа,
Бредил дымом костра, и романтикой душных палаток,
От усталости падал горящим лицом в молочай.
Прикипев всей душой к голубому, как сон, захолустью,
Топал гиблым болотом навстречу нелегкой судьбе.
Вы найдете его по следам, по рукам заскорузлым,
По ознобшим глазам, по отросшей его бороде.

Валера начал свою туристическую деятельность с зимних походов, а я дотерпел до весны, и в первый свой поход пошел в мае, в традиционное для институтских туристов место – Кар-Каралинск.

Оглянись, незнакомый прохожий,
Не шарахайся ты от меня.
На людей мы немного похожи,
Только просто не ели три дня.
Никто на Земле нас совсем не жалеет,
А, глядя нам в спины, тихонько балдеет.
Как молоды мы были, когда с тобой ходили,
Когда с тобой ходили по Кар-Караколе.

Латышкин, был, как всегда, комиссаром группы, а я, как опытный коммерческий директор, получил главную на маршруте должность – завхоза. И я сразу понял, что это – мое призвание. Хоть сейчас разбуди меня среди ночи, я без запинки отвечу, сколько сахара положено в походе на одно рыло, и сколько крупы кладется на ведро воды. В группу нашу входили самые бойкие из «соколят» Ира Дербуш и Оля Тимофеева, их подружка Наташа Зыбина, всеобщий приятель Илья Нехамкин со своей девушкой Леной Шелпаковой, и еще парочка персонажей. Опыт походов к тому времени имел практически только Саша.

Поход был несложным. Правда, начался он с небольшого недоразумения. Пока Комиссар и я искали в Караганде билеты на автобус до Кар-Каралинска, остальные новоиспеченные туристы познакомились с какими-то альпинистами, имевшими свой автобус, и уехали самостоятельно со всеми нашими вещами, но без денег и документов. В результате, брошенные в диких сопках Казахстана своими новыми «друзьями», Нехамкин со товарищи провели ночь сидя на земле, не умея поставить палатку. Наутро мы воссоединились, и двинулись вперед. Проходил поход весело, мы с Ильей по очереди вели дневник, всей компанией сочиняли стихи – буриме, и всячески развлекались. Мы с Латышкиным даже сыграли «Дездемону», сделав стол из рюкзаков, а гимнастка Тимофеева танцевала.

Неопытность наша, как туристов, была потрясающей. Помнится, Ира с Олей оставили свои «вибрамы» сушиться у самого костра, и утром обнаружили их в весьма съежившимся состоянии. Так что завтрак свой Оля ела стоя, причем стоя в луже, размачивая таким способом пострадавшую обувь.

В конце маршрута мы вышли к очень интересному горному озеру. Не знаю, как оно правильно называется, но у туристов оно известно как «Бассейн». Почти правильной четырехугольной формы, озеро со всех сторон ограничено отвесными скалами – высотой от полутора до десятка метров. Эти стенки сплошь покрыты надписями типа «Киса и Ося были тут». Часть текстов выполнена арабской вязью, но смысл, видимо, тот же. Самые ранние надписи датированы концом XIX века.

По случаю весны, в воде плавали большие льдины. Вспомнив купание в полынье в Чернолучье, мы с Сашкой организовали заплыв по озеру до «айсберга» и обратно. Ну как же можно прожить хоть день без приключений?!

Но вот закончилась наша с Валерой и Сашкой учеба на шестом курсе. Оканчивал институт я уже не в 17-й группе, которая стала на время субординатуры хирургической, а в 1-й, вместе с Комиссаром и пакхамуниками Пичигова-сан и Шеремета-сан.


В мае 1980 года состоялся выпускной для нашей компании БУМ. Весь вечер был нашим бенефисом: в миниатюрах играли только Латышкин, Валера, я и Пичугов. Сыграли «Попугая», «Муху», «Дездемону», «ИФК», «Жогина», «Не так, Вася» и прочие «коронки».

Оглядываясь назад, хочу признаться, что Агар очень много значил для нас. Это была наша настоящая жизнь, и вспоминать события тех лет в отрыве от Агара невозможно. Мы навсегда остались агаровцами.

Рассекло мою жизнь странное название,
И осталось со мной, душу теребя.
Ах, Агар, мой Агар, ты мое призвание,
Никогда, ни за что не забыть тебя.
Пусть актерами нас не зовут великим,
Пусть успех, пусть провал – ты со мной всегда.
Ах, Агар, мой Агар, ты моя религия,
Ты и радость моя, и моя беда.
В сигаретном дыму, среди мыслей бредовых,
Сумасшедших идей, споров сгоряча,
Ах, Агар, мой Агар, ты, как прежде, предан мне,
Не погаснет твоя вечная свеча.
Мои годы летят одичавшей конницей,
А когда загоню бешеных коней,
Ах, Агар, мой Агар, я прошу, ты вспомнись мне,
Улыбнись в темноте догоревших дней.

А теперь забегу немного вперед. Через несколько лет после окончания института я вновь вернулся в клуб. Друзья ласково крутили пальцем у виска, комментируя мой поступок, но, по моему, завидовали мне. Ну, и слегка гордились представителем нашего поколения. На один из БУМов  Комиссар с Валерой сочинили опус, который я процитирую в отрывках:

«Агару 22 года! За это время в клубе появилось много новых традиций, исчезли из состава клуба женщины и студенты, которых с успехом заменили экс-президенты, вице-президенты и почетные члены. Предлагаем ввести в этот легион еще одно звание: почетного вице-пенсионера клуба с назначением пожизненных привилегий:
- поворачиваться к залу спиной,
- сидеть в присутствии президентов,
- проводить на вечера любое количество женщин пенсионного возраста.
Предлагаем присвоить звание вице-пенсионера клуба Марку Александровичу Когану.

Марк Александрович Коган сидел в Агаре при президенте Рое, президенте Акишиной, президенте Ларькине, президенте Гончаре, президенте Новикове. При президенте Пензине он сидел тоже. При президенте Сутине он не сидел, не было работы. Зато как он сидел при президенте Сергееве!

Марк Александрович был первым коммерческим директором клуба. Как вы думаете, какой доход могут принести человеку обычные почтовые открытки? 70 копеек? 10 рублей? 100 рублей? Ловко выдавая открытки за билеты в Агар, Марк Александрович сумел придать им статус конвертируемой валюты и обеспечить себе безбедное существование.

…В ознаменование очередного юбилея агаровской деятельности Когана, предлагаем переименовать город Коканд в Коганд, а Караганду – в Коганду.»

Возвращаюсь в своем повествовании в 1980 год. В этот период произошли различные немаловажные события. Например, распределение. У Шерифа и Комиссара оно прошло без проблем, а вот я застрял. Зашел на комиссию по распределению в числе первых, но никак не соглашался подписываться под названиями тех «дыр», в которые меня пытались зачислить. В течение трех-четырех часов я заходил в кабинет несколько раз, но к консенсусу прийти мы так и не смогли. И тут приехал подзадержавшийся ректор Л.В. Полуэктов. Увидев меня, Леонид Васильевич, которому за предшествующие месяцы я изрядно примелькался по агаровским делам, осторожно спросил: «А этот чего тут до сих пор делает?». «Да вот, не хочет подписывать распределение в дальние края», - с обидой ответили ему члены комиссии. «Отправьте его, куда он сам хочет, иначе он никогда не отвяжется» – порекомендовал им Полуэктов, и вопрос с моим распределением был решен.

В те же дни Валера, Сашка и я получили военные билеты. Примечательно данное событие тем, что в фотоателье у нас оказался один пиджак на троих. И теперь на этом важном документе мы щеголяем в знаменитом Валерином светлом пиджаке в клеточку.

Про этот день, про этот час не надо объявлений,
Ведь все известно, что у нас идет распределенье,
И в нашем деканате, распухшем от рыданий,
Ходит-бродит разговор о северном сиянье.
Север – это холодно, север – это глухо,
Это на три года ни слуха и ни духа,
Это самолетом тысяч за семь от Казани,
Север – это бороды с веселыми глазами.
Словесные поносы, словонедержанье.
Сыплются вопросы такого содержанья:
«А что мы с Машей будем есть? И где такая точка?
А может нас оставят здесь, если будет дочка?»

Пусть не мучает тебя твое воображенье,
Ты на карту не смотри с тоскливым выраженьем,
И пусть страшны, как никогда, голодные медведи,
Завтра мы махнем туда, откуда не приедем.
Здесь вроде бы не холодно и вроде бы не глухо,
А о море Лаптевых не слуха и не духа,
Завтра самолетом тысяч за семь от Казани
Встречайте меня, бороды с веселыми глазами.

Это Казанского Университета песня, но настроение отражает общее для всех распределяющихся.

Мы сдали госэкзамены. Валера, все годы проучившийся на одни пятерки, получил красный диплом, а мы с Латышкиным – нормальные, синие. Потом был выпускной вечер в ресторане, после которого мы – Валера, я, Саша Латышкин, Игорь Котов и сопровождавшие некоторых из нас дамы - отправились догуливать на дачу к Валере. Там дамы легли в комнате спать, а кавалеры, прихватив запас водки, поднялись на чердак, где всю ночь вели интеллигентные беседы о прошедшей учебе, предстоящей гуманной работе врачами и прочем. Позже девушки предъявили претензии, что не могли уснуть из-за несущихся с потолка их комнаты нецензурных выражений.

Латышкин к тому времени уже женился на Алене, и на какое-то время затерялся. А мы с Шерифом решили не прощанье устроить себе отдых, и поехали в студенческий отряд «Юность», трудившийся на уборке фруктов и чая в Адлере (в «Рубикон» мы уже по-всякому не попадали). Отряд этот состоял человек из 600 (99% - девушки), собранных из всех институтов и училищ Омска. Устроила нас в этот малинник командир «медиков» Лена Ваганова. Нас засунули в один плацкартный вагон и, так мест всем не хватало, то разместились мы с Валерой на третьих, багажных полках. Проводниками были студенты из Новосибирска, имевшие в своем служебном купе (видимо, по каким-то суровым  железнодорожным правилам) большой запас водки. Мы быстренько организовали в их просторном помещении посменное распитие спиртного, а свободные от этой нагрузки мгновенья (прямо скажем, было тяжело) спали на мягких полках купе. Помнится, где-то на Волге именно нам с Валерой пришлось стоять на перроне возле вагона с желтыми флажками, отправляя поезд, так как проводники временно потеряли возможность двигаться.

Доброй, но недальновидной Лене Вагановой пришлось разгребать все связанные с нами неприятности. Компания злостных нарушителей режима состояла из меня, Валеры, Люды Соколовой и нашего однокурсника Вити Воробьева. Видя, что мы все равно не соблюдаем комендантский час и покидаем территорию лагеря строго когда попало, Лена приняла гениальное решение. Мы с Валерой были назначены дружинниками. Теперь в наши обязанности входило весь день навещать пляж (вроде как с целью следить, не нарушает ли молодежь тюремный режим лагеря), а вечером – обходить рестораны и к 22-00 изгонять оттуда всех подвыпивших девиц, состоящих в  нашем отряде. Так как мы все равно постоянно торчали на пляже и в кафе, Лена Ваганова не могла нарадоваться нашему служебному рвению.

Как-то раз мы своей компанией сидели вечерком в ресторане, и туда же забрел штаб отряда во главе с приехавшим с ревизией Толей Вайгантом. В уголке Толя заприметил нескольких девушек, и призвал ближайшего дружинника (то есть меня) арестовать преступниц и отконвоировать их в наш лагерь для дальнейшего отчисления из отряда и из института. Перепуганные девушки забежали в бар на первом этаже ресторана и для успокоения нервов выпили коньяка несколько больше, чем могли вынести их организмы. С трудом вытащил я шатающихся девиц из ресторана и, прислонив их подремать к живой изгороди, принялся ловить такси. Как назло, на темных улицах Адлера ни одной свободной машины не было, а проезжавшие мимо автомобили меня игнорировали. Очнувшаяся одна из девиц полюбовалась на мои  мучения, и решила мне помочь. Распустив волосы и поддернув повыше и без того символическую юбку, Ира вышла на проезжую часть. Тут же из темных переулков вынырнули три машины и тормознули около нас. Я погрузил преступниц в такси и без приключений отвез в лагерь.

Единственное, с чем Лена Ваганова не смирилась – это наша привычка пить вино на глазах у всего отряда. Тут я пошел на некоторые уступки. Я перестал ходить по лагерю, распивая сухое вино из горлышка бутылки, а переливал почти бесцветный напиток в литровую банку, и спокойно пил уже из нее. К сожалению, девицы из соседних домиков быстро поняли, в чем фокус, и стайкой ходили за мной, прихлебывая «воду» из банки. Минут через пять баночка пустела, и я возвращался в домик наполнить ее (благо, бутылка вина стоила рубль).

В отряде мы немало выступали с концертными программами, и были людьми, весьма популярными. После первого выступления на местной сцене к нам подошла девица из мясомолочного техникума и, восхищенно глядя на нас, произнесла историческую фразу: «Мы думали, что вы – спортсмены, а вы, оказывается, артисты!». По-моему, это лучшая характеристика для врачей - субординаторов.

И еще одна хорошо запомнившаяся мне фраза. В первые дни работы нашему отряду было доверено собирать фундук. Перед началом работ местный начальник прочитал нам инструкцию о бережном отношении к листочкам, побегам и прочим веточкам. Вскоре мы с Валерой умудрились сломать пополам большое ореховое дерево, и пригорюнились в ожидании суровой кары. Фундуковый начальник пришел, оглядел зону разрушений, почесал репу и изрек: «Родина спишет!».

Получили мы также и суровый урок практической медицины. Одна из девиц нашей бригады заболела чем-то вроде дизентерии. Добросовестно собрав анамнез, посчитав, сколько раз в минуту страдалица бегает в туалет, и установив таким образом клинический диагноз, мы с Валерой вызвали «Скорую» и отправили пострадавшую в инфекционную больницу. Каково же было наше удивление, когда через полторы недели она вернулась с диагнозом «холецистит». Удивленные такой метаморфозой, мы пошли поговорить с лечащим врачом. Опытный эскулап объяснил нам, несмышленым, что подозрение на дизентерию, или даже просто пищевая токсикоинфекция в переполненном людьми лагере – это мощные и нудные санитарные мероприятия, а пяток случаев холецистита – пустяки, дело житейское.

Потом заболел и сам Валера. И вновь произошла неправильная диагностика. В тот день нам повезло: нас призвали на склад разгружать грузовик с персиками. Интеллигентный Валера не глотал персики целиком, как некоторые, а аккуратно вытирал пыльцу с фруктов об свою грудь. К вечеру он покрылся зудящейся сыпью на шее и груди, и, поставив себе диагноз «крапивница», отправился за помощью к врачу лагеря (которая оказалась ординатором с кафедры кожно-венерических болезней). Уже на стадии сбора анамнеза возникли разногласия. Шериф пытался рассказывать про персиковую пыльцу, а доктор отметала это детский лепет, и сурово вопрошала его про половые контакты. При этом она все время заглядывала в учебник.  Сунув нос в эту книгу, Валера с ужасом увидел, что раскрыта она на главе «Вторичный сифилис», с иллюстрацией «ожерелья Венеры». Разъяренный Шериф покинул медпункт, прихватив с собой две таблетки пипольфена. Выпив их вечером, он утром не смог проснуться. Я и Витька Воробьев под руки, волоком, дотащили Валеру до автобуса и отвезли в ореховый лес, на работу. Там страдалец на минуту пришел в себя, схватил пару мешков и исчез в зарослях. Найти к обеду мы его не смогли, а вечером он вернулся сам, выспавшийся в лесу на мешках и исцелившийся от всех болезней.

Поработали мы как-то раз и спасателями, прямо таки Чипом и Дейлом. Началось с того, что в горах, где мы занимались прополкой чайных шпалер, одна девушка подвернула голеностоп. И мы с Валерой по очереди тащили ее на спине километров пять по горам до лагеря. Спасенная пообещала, что, как только сможет ходить, поставит нам бутылку. Утомленные такелажными работами, мы пошли на пляж. Слегка штормило, но некоторые несознательные студенты лезли в море, и одного из них Валере пришлось спасать. Я зашел в полосу прибоя, и принял у Шерифа из рук несостоявшегося утопленника. Отдышавшийся юноша также пообещал нам универсальную награду – бутылку. Мы порекомендовали ему навестить спасенную нами утром девушку, объединить с ней финансы и купить разом две бутылки, чтобы нам с Валерой не размениваться по мелочам. К несчастью, вечером мы спасали еще одну даму – на нее упало пианино, и Валера профессионально обрабатывал ей рану на стопе. Когда мы смогли добраться до домика, где нас ожидали «благодарные спасенные», мы обнаружили там только двух пьяненьких «свинок» – они, видите ли, нас «не дождались».

«Рубикон», тем временем, жил без нас, но память о нас сохранилась. Когда молодые рубиконовцы праздновали в «Сибирских огнях» возвращение на материк, они пригласили к себе и нас с Валерой (почти случайно оказавшихся в это время в «Улыбке»), и, усадив на почетные места, спели нам про «Фрегат» и про «Бондарные машины».

Мы много общались и с прежними друзьями, и с новыми их приятелями по «Рубикону» – Ирой Цимериновой, Тиной Корчевниковой, Леной Федяевой и другими. Продолжались зимние поездки в Чернолучье, всей толпой мы регулярно ходили в бассейн, спортивный манеж, а зимой – просто на лыжах. Компанию нам (Валере, мне и Шамилю) составляли Арик, Костя Новиков, Гриша Бутов, Женя Белявский, Лена Татаренко, Лена Беседина, Люда Соколова, Ира Дербуш. Большими компаниями мы выбирались в походы.

Как-то раз два дня прожили мы в палатках, расположившись на берегу Омки в районе Сыропятки. Запомнилась мне эта вылазка двумя событиями. Во-первых, мы опрометчиво доверили Шамилю варить уху; и он высыпал в нее весь запас перца, какой у нас был – у него это называлось «по вкусу». (Вообще, Шамиль всегда отличался редкостной щедростью. Так, если за столом кто-нибудь просил Шамиля положить ему на тарелку ложечку салата, добрый Шамиль наваливал ему салат до тех пор, пока пострадавший раз и навсегда не зарекался просить о чем-либо безотказного товарища). Сам он эту огненную уху ел с удовольствием, а вот я, например, смог уже только утром похлебать немного холодной ушицы в целях лечения похмелья. Во-вторых, Валера организовал народ играть в «чижа», и мы с увлечением носились по поляне, размахивая палками.

Зимой мы (Валера, я и Шамиль) съездили с Верой Огневой отметить ее день рождения в какую-то известную только туристам избушку в лесу за городом. Днем неожиданно среди зимы пошел дождь, и захваченные с собой лыжи пригодились нам скорее в качестве зонтика. В избушке стихийно собралась пестрая туристическая компания, и мы прекрасно провели время. Там я прожег насквозь свою знаменитую лыжную шапку, спасая разваливающуюся печку.

Интересно прошла и вылазка в Боровое. Организовала ее Вера Огнева. Там проходил какой-то слет скалолазов, и Вера подбила нас поехать не просто отдохнуть, а основательно полазать по скалам. На слет мы запоздали, но, тем не менее, к делу подошли серьезно. Весь первый день мы тренировались вязать узлы, спускаться со скал по веревкам «коромыслом» и на «дюльфере». А обитавшие поблизости наши друзья – туристы во главе с Гришей Бутовым спокойно предавались нехитрым радостям жизни. Утром мы, перешагивая через их тела, разбросанные по поляне, двинулись к горе.

Надо сказать, что команда наша была большой и пестрой. Назову всех поименно. Присутствовали: Вера Огнева, ее подруга Наташа Крикорьянц, их друг, прекрасный художник Валентин; Валера, я, Шамиль, Валерин младший брат Игорь, Женя Белявский и Ира Цимеринова.

На такую толпу народа мы взяли большую шатровую палатку, и свободно все в ней разместились, даже еще место осталось. Поэтому к нам легко вселились еще два человека. Немного старше нас, заядлые туристы и альпинисты, они путешествовали по просторам страны на велосипедах. С их помощью мы быстро поднялись на отвесную гору, траверсом прошли до вершины Синюхи и по веревкам спустились вниз. На следующий день мы попробовали подняться на одинокую гору Ок-Жетпес (или как там она называется). В хорошем темпе поднялись мы от подножия до венчавшей гору скалы «Слоник», но тут налетел шквальный ветер, пошел дождь, и мы поспешили спуститься вниз. Причем почти все «восходители» были в кроссовках, и скользили, как на льду. К счастью, я был обут в «вибрамы», прекрасно держащие сцепление даже на мокрой скале. Я спускался метра на три-четыре, вставал покрепче, и мне на голову начинали съезжать остальные. Спустившись по мне, как по лестнице, они усаживались рядком в расщелине, я опускался немного ниже, и операция повторялась.

Домой из этой поездки мы вернулись несколько необычным образом – в пустом почтовом вагоне. Так что теперь я знаю, какой он из себя – почтовый вагон.

А учеба наша в общем-то и закончилась….

Вот и всё, вышел срок обученья моего,
Кончен срок – и упал с плеч тяжелый груз!
Никого не боюсь, не учу ничего:
Я уже перешел на последний курс!
Прости - прощай, отец- декан,
Нас ждет стезя и ждут дела.
Намедни я закончил ВУЗ,
Гуляй да пой, последний курс!
Вот и всё, вышел срок, дело катит к финишу,
И маячит диплом – уж подать рукой,
И стране так нужны и необходимы так
Мой научный багаж, навык трудовой.
Ну а пока – пока тайга,
Распределят наверняка.
И всё же я закончил ВУЗ,
Гуляй да пой, последний курс!

Окончив институт и находясь в интернатуре, мы с Валерой не забросили Агар. По традиции, выпускники уже не занимались работой в клубе. То есть, в свое время, иногда посещали репетиции и обязательно бывали на вечерах Тимур Азербаев, Валера Баландин и другие, но в постоянной репетиционной деятельности никто не участвовал. От Валеры и меня так легко отделаться агаровцам не удалось. Тем более, что Агару было предложено поехать на выступление на всесоюзный фестиваль в Новосибирск, а творческий процесс в клубе буксовал. Избранный при активной нашей поддержке президентом Гончар на репетиции практически не ходил, а основную работу тянули Шамиль, Женя Белявский и Люся Бурмистрова. Мы с Валерой, прихватив для солидности бывшего президента Свету Акишину, быстро навели порядок, набросали сценарий и поехали покорять сцену.

Ехали мы в поезде четвертом
По маршруту Омск – Новосибирск,
И всю ночь гитарные аккорды
В душу мою нежную лились.
Там пели мальчики – Валера с Мариком,
Андрюша, Костенька и Гришка с Паханом,
Ребята милые, всегда спешила я
На встречу с вами в клубе дорогом.
В цельнометаллическом вагоне
Ехать с вами я б могла всю жизнь.
Всё равно, куда судьба загонит,
Только б снова вместе собрались
Шамиль с Виталиком, Белявский с Ариком,
Андрюша, Костенька и Гришка с Игорьком,
Ребята милые, всегда спешила я
На встречу с вами в клубе дорогом.

От парткома с нами поехал доцент Лев Сергеевич Попов. По дороге у агаровцев возникла проблема. Касалась она распития водки. То есть вопрос пить или не пить решался однозначно, непонятно было другое – как отнесется к этому Лев Сергеевич. Представители  студенчества робко подошли к доценту и начали мямлить о необходимости выпить за успех будущего выступления. К концу этой невнятной речи Лев Сергеевич уже добыл из своей сумки стакан и двинулся в «молодежное» купе. Перечислю непосредственных участников, взяв за основу старое фото. Вот мы стоим в ряд на сцене: Наташа Кулинич, Гриша Бутов, Лена Фоминская, Света Акишина, Шура Данильченко («Пахан»), Игорь Никитин, Андрей Фоминых, Валера, Шамиль, я, Ира Кондрат, Люся и Белявский, и поем героическую песню, здорово подходящую для конкурса агитбригад медицинских ВУЗов.

Под визг метели свищущей, с блеском в глазах усталых,
Парни в буденовках выцветших в насыпь вбивали шпалы.
Бандитские пули косили их, и их оставалось немного,
А этих немногих скашивал тиф, но строили парни дорогу.
Полвека прошло после этого,
Но память о них мы хранить должны.
Быть может, как раз поэтому
Мы там, где наши руки нужны.
А мы рюкзаки собираем, гитары берем с собою,
На стройки мы уезжаем от тишины и покоя.
Не ищем мы легкой работы, нам теплого места не надо,
Звучат в наше время гордо слова: «Боец стройотряда»!


По итогам выступления режиссер Агара Шамиль Сабитов был награжден почетным знаком ЦК ВЦСПС (то есть профсоюзной организации страны). Впрочем, знак этот выдали режиссерам всех приехавших коллективов. Распилить Шамилевскую медальку по числу участников выступления не удалось, и в дальнейшем она где-то затерялась.

С фестиваля мы привезли миниатюры «Шаманское научное общество», «Нервные болезни», «Заходи», которые я умудрился запомнить, и песни – «Зубы Гетчинсона», «Сонечка», «Как на Муромском шоссе, в больнице номер восемь» и «Вот уж год пролетел високосный, к выпускному мы сделали шаг».

Говорят, что в Лукоморье есть веселый кот –
Анекдоты заливает, утром но-шпу пьет.
Там русалка с ихтиозом плещется в воде,
Но чудес, как в медицине не найти нигде!
Там увидишь зубы Гетчинсона,
Свинку с рожей, лихорадку Ку (ку-ку),
Сучье вымя, конскую стопу,
Волчью пасть и заячью губу!
Терапевт, невропатолог, кожник, психиатр,
Гинеколог, венеролог,  даже педиатр.
Эти люди на полставки вас научат жить –
Под халатом можно в майке целый год ходить!
Припев.
В хирургии, как и всюду, тоже красота,
Есть зубила, пилы, гвозди, даже долота.
И иголок там немало, но на всё запрет,
Что касается спиртного – недостатка нет!
Спиртом лечат зубы Гетчинсона,
Свинку с рожей, лихорадку Ку (ку-ку),
Сучье вымя, конскую стопу,
Волчью пасть и заячью губу!
Вдруг раздался в деканате крик – «А я учил!»
Знать, стипендию приятель вновь не получил.
Вот ведь часто так бывает – слушай песню, брат –
Словно гром средь ясна неба – вызов в деканат.
Там оставишь зубы Гетчинсона,
Свинку с рожей, лихорадку Ку (ку-ку),
Стукнешь в двери конскою стопой,
В люди выйдешь с заячьей губой!


***

Как на Муромском шоссе, в больнице номер 8
Когда поздно вечером ужин раздадут
Как у нашей бабушки, бабушки у Фроси
Шестеро лечебников курацию ведут…

… А когда все шестеро сделают перкуссию
Радуется старая, хвалит институт.
До чего все ласково говорят с бабусею,
Главное – внимание, а синяки пройдут!


***

Профессора на снисхождение тупые.
Такой порядок, так уж повелось.
Сегодня Сонечка  сдавала терапию
И сдать конечно ей не удалось….
Я дал ей лекции, чтоб не было осечки
Ведь обещала, что умнее будет впредь
И прибрала тетрадь в укромное местечко
Но наш профессор – он то знал, куда смотреть!
…Текли вопросы наводящие рекою,
А её знаниям давно пришел предел,
Но разошлась и даже ляпнула такое,
Что на стене портрет Стражеско поседел!

После интернатуры, летом, мы отправились в поход на Байкал. Команда была проверенная: Валера, Шамиль, я и Вера Огнева. Вышли на маршрут мы без всяких карт и схем Байкала, полагаясь на свое пролетарское чутье. Первым делом в Иркутске мы зашли в краеведческий музей, где в задумчивости уставились на чучело медведя. Медведь нам определенно не понравился, и мы спросили у местного краеведа: «А где тут у вас медведей нету?». «На острове Ольхон», - ответили нам, и цель нашего путешествия определилась. На юг Ольхона мы перебрались по паромной переправе, и далее двинулись по ровной, как стол, степи. Остров очень большой, и мы, где могли, ехали на попутках – от «скорой помощи» до обитого железом почтово-инкассаторского фургона. Запомнился один грузовик, в кузове которого мы тряслись по степи в компании десятка пьяных бурятов. Машина двигалась широкими зигзагами, от одного поселкового магазинчика к другому, где нашим спутникам в долг под запись давали водку. Валера разговорился с сидевшим рядом аксакалом, который стал жаловаться на пьянство среди бурятской молодежи. «Вот только шофер наш молодец», - сказал аксакал, - «Пьет мало». Шериф в это время глянул через заднее стекло в кабину и обнаружил, что наш водитель задумчиво пьёт водку прямо из горлышка. «Так вот же, пьёт!» - воскликнул Валера. «А я и не говорю, что не пьёт», - возразил аксакал. «Я говорю, что пьёт мало!».

Поразила меня своей чистотой Байкальская вода. Местная живность до того непривычна к загрязнению, что стоит помыть около берега руки с мылом, как все прибрежные рачки и рыбешки всплывают кверху брюхом. Хотя чистота воды – дело относительное. Помнится, поутру дежуривший по лагерю Валера зачерпнул ведерко воды, и стал варить манную кашу. На крупе он, видимо, попытался сэкономить, и в результате получилось ведро кипятка с отдельно плавающими в нем белыми крупинками и примерно таким же количеством мелких зеленых водорослей. Вечером дежурный в тот день Валера попробовал сварить кашу вообще без воды. Получившееся месиво мы с трудом выскребли из кастрюли. В результате Шериф добился своего – Вера отстранила его от дежурств по кухне.

С приключениями добрались мы до Ольхоновской столицы Хужира, где прикупили по дешевке большую кучу сырого омуля. Опытные засольщики, мы с Шамилем посолили его в большом полиэтиленовом мешке и, оставив добычу на сохранение местной фельдшерице, двинулись дальше на север острова. Там мы встали лагерем около стоянки геологов, которые добывали различные самоцветы: нефрит, яшму, турмалин. Показали нам и редкий минерал чароит. Поразил способ добычи полезных ископаемых, даже не добычи, а последующей дележки. Всякая мелочь ссыпалась в закрома государства, а крупные камни выкладывались в центре круга, и разыгрывались среди участников действа по типу игры «в фанты».

Молодые геологи попытались весело над нами подшутить. Они сказали, что за северным мысом острова, на противоположной от лагеря его стороне, высоко в скалах есть пещера, где можно найти нефритовые орудия труда первобытного человека. Мы загорелись энтузиазмом. Утром геологи отвезли нас на моторке, высадили на крохотном пляжике среди скал-прижимов, и уехали. Оказывается, так они разыгрывали туристов–любителей: вывозили их на это место, а выбраться те сами по кручам не могли, и сидели на бережку до вечера, пока геологи их не забирали обратно. Мы, профессионалы, даже не поняли, в чем тут прикол. С собой у нас были веревки, с помощью которых мы поднялись к пещере, ничего там не нашли, кроме нескольких сомнительных костей, и по веревкам же спустились вниз. Потом мы в более удобном месте по скале залезли на самый верх, и стали спускаться на «нашу» сторону острова. По дороге у нас с Валерой разгорелся нешуточный спор на важную научную тему: где именно находится запад. Я полагал, что нужно верить компасу, а Валера предпочел ориентироваться по садящемуся солнцу. Но солнце проболталось над линией горизонта часа полтора, медленно смещаясь в сторону, и в результате мы промахнулись мимо нашего лагеря километра на полтора. Всю дорогу мы с Валерой шагали, надувшись, но, зайдя в лагерь, обнаружили, что нашу палатку бодает бык. Перед лицом общего врага мы объединились, и изгнали глупое животное с нашей территории.

С острова в Иркутск мы вернулись на маленьком туристическом катере. Нас, загорелых до черноты, путешествовавшие на катерке московские туристы приняли за очередной бесплатный аттракцион. Палатку свою мы поставили прямо на палубе, и жили там припеваючи. Под Иркутском мы задержались еще на пару дней. В наш лагерь прибился какой-то местный беспризорник, который научил нас варить местных креветок – бормышей. Еще мы пытались для экзотики жарить крупных краснокрылых кузнечиков, но Верка заставила нас прекратить гастрономические эксперименты.

Следующим нашим с Валерой совместным походом был Тянь-Шань. Я как раз лежал в Областной больнице. Заболел я чем-то вроде перитонита, даже симптом Щеткина-Блюмберга у меня был (ну, это который «нажимаешь – Щеткина, отпускаешь – Блюмберга-а-а!»), но все же это оказался не перитонит, обошлось без операции. Лежу я себе в апреле месяце в хирургии на коечке, отдыхаю, и тут приходят ко мне верные друзья Валера Ларькин и Гриша Бутов, и спрашивают: «Идешь ты с нами на Тянь-Шань, в конце концов, или нет?». Я, конечно же, согласился, и тогда они велели мне срочно нестись в кассу и покупать билет на самолет до Фрунзе. Видимо, болезнь все же дала мне осложнение на голову, так как я чуть было не купил билет в Алма-Ату. И только дружный смех товарищей за моей спиной уберег меня от ошибки.

В поход пошли под руководством Гриши Бутова. Кроме Шерифа и меня, в группе были Валера Герстнер, Вовка Абакумов, Рая Масленко, рыжая девушка по имени Таня, и две новенькие, начинающие туристки – Надя и Ира. Так как до последнего дня не было известно, иду я или нет, завхозом назначили Надю. Я быстренько  научил ее главному завхозовскому правилу - на все запросы товарищей о еде отвечать мягко, но решительно: «А харя не треснет?». Надя прекрасно справилась.

Из Фрунзе мы добрались до вольного города Токмака. Там мы переночевали на полу под заунывные песни местных бомжей о том, как «четвертый день пурга качается над Диксоном», и утром двинулись дальше. Поход был качественный, вполне соответствующий второй категории сложности, с перевалами, осыпями, сурками и прочими прелестями туристической жизни. Большую пользу приносила Рая Масленко: на высоте свыше 2 тысяч метров у нее сразу начиналась горная болезнь, так что нам всегда было известно, как высоко мы забрались.

На Токмакском вокзале стоит тишина,
Алкаши выбирают ночлег.
В это время над Диксоном вьется пурга
И в глаза забивается снег.
Нам поведал о Диксоне новый наш друг,
Что хотел нас сначала побить,
Но, узнав нас поближе, решил как-то вдруг
Непокорных туристов простить.
Мы растрогались тоже, и слезы текли,
Когда пел он про свой неуют,
Но стражи порядка его увели –
Вновь на Диксон, наверно, пошлют.
На Шамсинский автобус бежим мы чуть свет,
Не умыты, помяты слегка.
Полусонный шофер просигналил привет
Золотящим восток облакам.
Пробираемся мы по долине Шамси,
Разгребая овечий навоз.
Рюкзаки наши – баржи, а мы – бурлаки,
Резь от лямок доводит до слез.
На привале огонь развели кое-как,
Забурлила вода в котелке.
Райка доит корову, Валера – рыбак,
Бьет острогою рыбу в реке.
Мы не ели ухи, и не пив молока,
Проканав до альпийских лугов,
Искупавшись в реке, исколовши бока,
Ночевали в одном из логов.
А на утро подъем – перевал Джигалач
Должен где-то поблизости быть.
Перевал Джигалач:  хочешь - пой, хочешь – плачь,
И усиленно хочется выть.
Шли, сухими губами ловя кислород,
Нам ведь горы,  как рыбе – земля,
И одна лишь мечта подгоняла народ:
Чтоб на облако сделать ля-ля!

Как-то раз, уже пройдя главные перевалы, мы устроили дневку в весьма живописном ущелье. Там даже стоял небольшой домик, который местные называли «шахский» – говорили, что в свое время его построили далеко в горах, специально готовясь к визиту иранского шаха. Не теряя зря времени, мы устроили концерт. Валера, с моей поддержкой, написал куплеты, посвященные каждому участнику похода, и мы их исполнили под гитару. Запомнился стишок, посвященный Тане, которая сильно отекла не то от солнечного ожога, не то от аллергии.

На горе зеленый дом, словно на картинке.
Заболела в доме том я отеком Квинке!
В поле маки, васильки, все они мне любы.
Отекли глаза мои, обветрилися губы!

А Гришка прочитал свой стих – великолепную «Оду унитазу».

О унитаз! Произведенье
Умов великих чудаков,
Что провели ночные бденья
В холодных будках нужников!
Там неудобно, мрачно, сыро,
Там часто каплет с потолка,
И белый зад во тьме сортира
Как фосфор – светится слегка.
Сидишь на корточках, согнувшись,
В руках газетку теребя,
И тут чудак один, надувшись,
Представил ясно вдруг тебя!
Вот ты стоишь передо мною,
Блестишь, сверкаешь, как алмаз!
Мы очень счастливы с тобою,
Мой друг, товарищ унитаз.
К тебе на исповедь, вставая
С постели утренней, бежим.
Ты рад нас видеть, провожая
Гортанным выкриком своим.
Твое сиденье мягче кресла,
В тебе водица бьет ключом,
В такое кресло сядешь если –
Всё в жизни станет нипочем!
Глаза закроются в истоме,
Ослабнет сфинктеров кольцо,
Блаженен ты, и в сладкой дрёме
Божественно твоё лицо!

Помимо литературного концерта, в походе были проведены еще два культурных мероприятия. Сначала была первомайская демонстрация. Мы украсили рюкзаки воздушными шариками, и прошли мимо импровизированной трибуны из рюкзаков, за которой находились Гриша с Валерой и махали нам руками. А завершился поход, как водится, фейерверком. Ввиду отсутствия в горах дров, готовили еду мы на примусах. И вот – привал. Занимаемся, кто чем: завхоз готовит еду, кто-то перекладывает рюкзак. Лично я переобувался и сидел с ботинком в руке. На одном примусе поставлен котелок, а Вовка Абакумов решил залить во второй примус бензин. Но он не вывернул из отверстия в примусе насос, струйка бензина незаметно добежала до второго, зажженного аппарата, и пламя полыхнуло вверх метра на три. Все кинулись врассыпную. Потом мы с Валерой решительно шагнули в огонь (я так и не выпустил башмак), и в три руки стали выбрасывать в сторону вещи – документы, билеты на самолет, рюкзаки. Мимо нас метнулась завхоз Надя и спасла большой кусок колбасы. Горящий примус раздулся, как шар, но тут Шериф подхватил его двумя альпенштоками и забросил в ручей. Так что пострадали только штаны Валеры Герстнера, и то частично.

Запомнилась и ночевка в заснеженной, круглой, как цирковая арена, долине среди горных пиков. Добрались мы туда вечером, утопая в рыхлом снегу, а утром снег превратился в лед, и «воду» для чайника мне пришлось добывать топором. Кстати, вода, в соответствии с глупыми законами физики, кипела далеко не при 100 градусах, и пить приходилось не горячий чай, а теплую воду с чаинками.
На следующий день Гриша нашел подряд две пары рогов архара, прицепил их к рюкзаку, и вскоре всерьез задумался о тяжкой доле рогоносцев.

Позже, уже в конце похода, любитель природы Вовка Абакумов поймал змею и снял с нее шкурку, надеясь дома сделать красивый ремешок для часов. Но на ближайшем привале его добычу утащили муравьи. В общем, поход был великолепный.

Вернувшись домой, мы отправились каждый к своему месту службы – я тогда работал неврологом в райцентре, а Валера – хирургом в больнице водников. Но вскоре мы пошли в отпуск, и решили провести его традиционным образом – в походе. Правда, в отличие от прошлых наших путешествий, Валера стал к тому времени женатым человеком – незадолго до выхода на маршрут, он женился на Лене Татаренко. Помню, как мы стояли перед высоким забором, отделявшим невесту от жениха с друзьями, и пели подходящую к случаю песню про козу.

Я украдкой смахну слезу, все вокруг удивляются:
Завела ты себе козу, а коза
Та бодается.
Ходит-бродит коза у ворот, и проникнуть к тебе не дает,
И проникнуть к тебе
Не дает.
Ей на чувства мои наплевать, ей бы только меня забодать,
Ей бы только меня
Забодать!

И вообще, все взяли в те годы моду жениться. Просто кошмар какой-то! Мальчишник за мальчишником!

Я с женихом знаком давно: ходили мы по бабам.
Мы пили водку и вино, он парнем был неслабым.
А вот теперь он под венцом, его держать не стану я:
Я сам с таким же хомутом, какая жизнь поганая…

На сей раз, мы решили пойти на Телецкое озеро. Помня проблемы с байкальским походом, мы тщательно подготовились – раздобыли рекламный проспект по Телецкому со схематической картой озера. Наш интерес к этому краю подогрел еще и рассказ Наташки Кулинич, которая побывала в тех местах в походе и привезла оттуда песни «Кто же мне в палатке на морду наступил?!» и про «Прекрасный город Бийск и Бию-мать».

Поход, несмотря на солидную подготовку, прошел как попало. Намеченный нами план в КСС (контрольно-спасательной службе) забраковали сразу, ибо в облюбованном нами месте находился строго охраняемый заповедник. Зато нам порекомендовали другой маршрут, и я успел внести исправления в нашу схему, сверяясь со спутниковой картой (оказалось, что на нашем буклете половина речек вообще не была обозначена, а нарисованные – текли в другую сторону). Мы сели на теплоход, полюбовались по дороге водопадом Корбу, и высадились на берег в месте начала нового маршрута.

Тропу мы потеряли на второй день, поднявшись на гольцы. Как выяснилось значительно позже, хорошая тропа уходила с сопки, огибая какой-то мыс, и далее шла, не приближаясь к озеру. Мы же, опасаясь заблудиться, наоборот, двинулись к воде, и пошли по полному бездорожью, каждый вечер звериными тропами спускаясь по скалам к Телецкому для ночевки. Иногда кусочек берега, куда мы слезали, был настолько мал, что приходилось вручную растаскивать крупные камни, чтобы воткнуть хотя бы одну палатку.

К тому же начались беспросветные дожди. Помимо опытных туристов – Валеры, Лены, меня и Шамиля – в группе были нетренированные новички: Наташа Гольцева, Галя Цуприк и Зам (Шура Назаров), поэтому темп ходьбы был невысок. Новички не могли быстро идти даже с относительно легкими рюкзаками, а более опытные «бойцы» из-за перегрузки тоже изрядно пыхтели.  В первый день маршрута проявились мистические свойства сливочного масла. Сначала тащить этот продукт выпало мне, и я еле доплелся до очередного привала, где просто лег в ручей, спасаясь от усталости и обезвоживания. Тогда масло забрал Шамиль, который скис еще быстрее. Зловредный кусок (весом всего в полкило) взял к себе в рюкзак Валера, но и он к вечеру стал сдавать. К счастью, на следующий день масло растаяло, и всем нам стало веселее жить.

Отчаявшись, мы несколько раз пытались приманить к берегу прогулочный катер, размахивая белыми «флагами» из предметов женского туалета, но судно шло далеко от берега, и нас не замечали. Тяжело вздохнув, мы карабкались по кручам наверх и продолжали движение. Постепенно мы смирились с судьбой, и стали покорно ждать конца путешествия.

Однажды я по ошибке устроил террористический акт. По настоянию Зама, боявшегося укусов комаров, я тащил с собой стеклянный пузырек с антикомариной жидкостью. Но так как из-за дождей погода была нелетная, и ни одного комара мы не видели, я решил избавиться от лишнего груза. И бросил бутылку в костер, не отвинтив крышку. Последнее, что я увидел – это закипающая в пузырьке жидкость. А потом грянул взрыв, и весь наш костер улетел к чертовой бабушке.

Не меньшую угрозу представлял собой Зам. Будучи впервые в походе и искренне полагая, что еда растет тут на деревьях, Шура преспокойно слопал все запасы сахара и сухарей, которые опрометчиво были сложены в его рюкзак. Почти двое суток мы шли без этих ценных продуктов. К счастью, в предпоследний день мы наткнулись на тропу, которая вывела нас к обжитым местам. Неподалеку от нас находился лагерь какой-то детской группы местных туристов. В темноте мы с Шамилем подкрались к этому лагерю, высмотрели тамошнего Мальчиша - Плохиша, и выменяли у него на перочинный нож булку хлеба и вязанку дров (в сосновом бору с дровами была проблема).

Впрочем, я не справедлив к Заму. Вскоре он оказал неоценимую услугу. Нам надо было о чем-то обязательно договориться с тамошним участковым милиционером. Переговоры взял на себя Назаров. Захватив с собой фляжку со спиртом, он ушел на турбазу, и пропал. Спать легли мы без него, но вскоре проснулись от Шуриных криков. Пьяный Зам орал, что из-за плохих погодных условий он не видит аэродром, и просит зажечь посадочные огни. Мы с Шамилем включили фонарики в углах палатки, и Зам с грохотом пошел на посадку, своротив центральный кол и нырнув в свой спальник головой вперед. Но задание он выполнил, и утром мы на местном вертолете вылетели в Горно-Алтайск.

По возвращении в город Валера узнал, что его давно и безутешно разыскивает военкомат. Честный Шериф откликнулся на зов, и, получив лейтенантские погоны, отбыл к месту службы в город Соликамск. Как-то зимой мы с Шамилем, не выдержав долгой разлуки, поехали Валеру навестить. Он ознакомил нас с тяжелым бытом офицерской общаги, и даже дал поносить кители (которые ни на мне, ни на Шамиле не сошлись). Там же созрел замысел: пойти летом в поход на Урал. Валера служил в дивизии МВД (если это военная тайна, с удовольствием выдаю ее), и раздобыл какие-то секретные карты района горы Денежкин камень.

На Урал я хотел давно. Наши мединститутские группы туда регулярно ходили, но вот мне попасть в эти края не приходилось. Еще мне нравилась туристическая песня про Урал, написанная каким-то омским автором. Песню я приведу полностью, уж больно хорошо она отражает туристический быт. Извиняюсь перед неизвестным бардом только за неточности в тексте, все-таки слышал я ее всего пару раз и в скверной магнитофонной записи.

Я не знал никаких забот, ел бифштексы и пил вино,
Но поехал в туристский поход, это было, друзья, «кино».
Говорили родня и мать, что дурак я, а также псих.
«Что ты можешь там увидать?!». Только я не послушал их.
Дали куртку мне и штаны, называется штормкостюм,
Необъятнейшей ширины, не предложит таких и ЦУМ.
В довершение ко всему очень грязные и в пыли,
До сих пор так и не пойму, их в каком вторсырье нашли.
А еще дали мне мешок, называется он рюкзак.
Чтоб поднять я его не смог, набивать мне велели так:
«Разных теплых вещей положь, кеды – вдруг будет мягким путь,
Миску, ложку и кружку, нож, фляжку с чем-нибудь не забудь.
Что ты смотришь, как тот баран, это – спальник, бери скорей.
Он удобнее, чем диван, а что грязный – дак так теплей.
Удивленно ты не смотри, а скорее клади туды
И тушенку, и сухари, и еще целый пуд еды!».
Наконец я рюкзак собрал, взял и спички, и взял топор,
И поехал я на Урал, в край далеких и древних гор.
И ходили мы долго там, никому не известно где,
И по снегу, и по цветам, и, конечно же, по воде.
Комары покусали нас, у костров прокоптились все,
Бородой заросли до глаз, и от пыли стал каждый сер.
Очень ноет спина моя, ноги стерты уже давно.
Лучше б дома остался я, ел бифштексы и пил вино.
Но лишь кончился наш поход, и вошли мы в родной вокзал,
Подошел ко мне руковод, и тихонечко так сказал:
Мол, готовься в поход опять, мол, имеет меня в виду.
Что мне было ему сказать? Я, конечно, сказал: «Пойду!».

И вот – август. Поездом мы доехали до Свердловска, где сходили в минералогический музей, потом  - до города Серова, оттуда автобусом - до ближайшей к горам деревни. И вперед, на Денежкин камень. Планы у нас были грандиозные. Сначала подняться на вышеуказанную гору, потом пройти немного севернее, перевалить через Уральский хребет, и уже по европейской части гор спуститься к цивилизации. Соответственно, рюкзаки у нас были набиты большими запасами еды. Чего мы не учли – так это погоду, в приполярном Урале в это время уже на вершинах ложится снег, а ниже – идут проливные дожди.

Поначалу погода была неплохой. Мы перешли реку Сольву и дошли до заброшенной деревни, где дождь нас и прижал. Палатку мы поставили прямо в полуразрушенной избе (так было теплее), и началось наше сидение на месте. В избе неподалеку точно так же куковали туристы из Уральского политеха. Спасли от хандры нас местные геологи. Они объяснили, что в любом случае, даже и под дождем, мы сможем за сутки пройти 40 километров до ближайшей деревни и вернуться к цивилизации. (Нас смущало, что с тяжеленными рюкзаками мы за день столько не пройдем, а для ночевки в палатке у нас нет теплой одежды, но геологи любезно согласились в таком случае забрать у нас и съесть лишнюю еду). Как только наша психологическая проблема разрешилась, дождь прекратился, и мы начали ходить в короткие походы – «радиалки». Сначала мы пошли на Денежкин камень. До вершины мы не добрались, но совсем немного. Набрали брусники, полюбовались на непуганых зайцев и рябчиков. В процессе наблюдения за зверушками выяснилось, что одинокий рябчик в котелке занимает слишком мало места, и пришлось покрошить туда колбасы.

Повсюду стояли огромные белые грибы. Увидев их, Шамиль припомнил одну историю. Как-то раз он с Мишкой Маренко и Женей Белявским бомжевал на Итурупе. В том смысле, что их в список отряда не включили, но они добрались до острова самостоятельно, рассчитывая поставить руководство «Рубикона» перед фактом своего существования. Но командир отряда, Владимир Рублев, их не принял, и в общежитие ребята не попали. В ближайшем лесу они нашли хибару, сделанную из щепок и рубероида, и поселились в ней. Подрабатывали на комбинате, где могли, а питались подножным кормом.  И вот однажды в зарослях бамбука ребята наткнулись на здоровенные грибы-подберезовики. Вечером Шамиль остался чистить грибы, а остальные куда-то ушли. Наступили сумерки, а Шамиль в темноте, как известно, ничего не видит. На ощупь он почистил грибы, и поставил их вариться. Вскоре его стал смущать какой-то белый налет на поверхности супа. Оказалось, что множество червячков в панике покинули ставшее негостеприимным убежище. Поразмыслив, Шамиль решил, что то, чего не видишь, тебе не помешает. Сварив супчик, он просто выкинул всю пену, и с чистой совестью накормил товарищей.

Поспорив немного, мы изменили план нашего похода. Оставив вещи в лагере, мы решили все же добраться до ближайшего перевала, заглянуть из своей Азии в ихнюю Европу, и вернуться назад. Путь был не близкий, но мы рассчитывали переночевать в находящейся под самым перевалом избушке оленеводов – вогулов. Прихватив минимум снаряжения, мы отправились в путь.

К сожалению, при переправе через небольшую речку мы потеряли тропу, и смогли сориентироваться на местности только к вечеру. Дальше наш путь через болота происходил в темноте. Валера шел впереди, разведывая дорогу, я – метрах в тридцати за ним, постоянно оглядываясь назад, чтобы не потерять из вида Шамиля. При этом мы пересвистывались, как стайка кедровок. Пару раз Шериф провалился в болото, но успел выбраться сам, без нашей помощи. Вскоре Шамиль окончательно пал духом, и мне пришлось подманивать его конфетками. Съев конфету, Шамиль усаживался на каком-нибудь бревне, я же отходил метров на пятьдесят и начинал завлекать его очередной конфетой. Шамиль тяжело вздыхал, но шел. К счастью, вскоре мы нашли ручей, на берегу которого, судя по карте, должна была стоять избушка, и пошли прямо по воде, чтобы не сбиться в темноте с пути. Изба оказалась на месте, в ней остановилась на ночлег группа туристов, которые угостили нас кашей. В связи с нехваткой свободных мест, спать мы легли на полу: Валера и Шамиль под нарами, а я свернулся калачиком под столом.

С утра мы отправились на перевал. Поднялись по курумнику, посмотрели на их хваленую Европу. У нас – ничуть не хуже. На перевале дул сильный ветер, и было холодно настолько, что не хотели работать затворы фотоаппаратов. К середине дня мы вернулись к вогульской избушке. Туристы к тому времени уже ушли, зато пришли два браконьера, тоже студенты УПИ. Заночевали мы впятером, вольготно разместившись на двухъярусных нарах. Весь вечер мы развлекали друг друга рассказами о голодных медведях и беглых уголовниках. Хорошенько напугав друг друга, мы покрепче заперли дверь и, положив под подушки ножи, топоры и ружья, улеглись спать. Проснулись мы от страшного грохота:  кто-то ломился в нашу дверь. Поняв по специфическим выражениям, что это не медведь, мы решили впустить гостей. Валера и Шамиль светили на дверь фонариками, браконьеры прицелились из ружья, а я, с ножом в руке, пошел открывать. За дверью оказались два пьяных окровавленных типа. Это были жители какого-то лесного поселка, которые решили ночью покататься по горной тайге на мотоцикле – с закономерным результатом. Поспать в ту ночь нам не удалось: один из гостей, взяв ружье наших соседей, на рассвете открыл пальбу по воронам (он их за что-то сильно не любил).

Утром мы двинулись в обратный путь. Валера всю дорогу пересказывал содержание фильма «Невезучие» с Пьером Ришаром и Жераром Депардье, и мы так увлеклись, что не заметили, как добрались до своего основного лагеря.

Возвращались мы в Серов на лесовозе. С этим видом грузовиков, по моим наблюдениям, связана какая-то тайна. По всей стране нам попадались лесовозы марки «Урал», и только на Урале – «КрАЗы».

В город мы попали вечером, и напросились переночевать в пустующую по случаю каникул школу. Сердобольная вахтерша выделила нам один из классов, и вскоре с ужасом обнаружила, что мы умудрились занять весь пол, парты и подоконники вещами из трех, небольших с виду, рюкзаков. Из Серова в Свердловск мы летели на маленьком самолетике. Болтало страшно, но мы, в отличие от большинства пассажиров, держались молодцом. Правда, нас чуть не доконал какой-то диковатого вида мужичок, который, во время преодоления особенно заковыристых воздушных ям, достал из мешка пахучую колбасу и принялся с аппетитом ее есть.

Больше я в пешие походы не ходил. А ведь походы – это замечательно! Таких «красот и чудес» больше не увидишь нигде. Так и хочется процитировать неизвестного мне автора из журнала «Красная Бурда»:

Здравствуйте, трудности преодолимые,
Здравствуйте, наши мозоли любимые,
Здравствуй, лавина, и здравствуй, обвал,
Здравствуйте все, кого я не назвал,
И долгожданный,
И ненаглядный,
Милый, чудесный привал!
  Здравствуйте, свежая куча медвежая!
  Здравствуй, фиалка, пронзительно нежная!
  Здравствуй, кабан, и здравствуй, барсук!
  Что ты сегодня повесил на сук?
  И постоянно,
  И постоянно
  Тихо танцуешь вокруг?
Здравствуйте, лоси с рогами колючими,
Здравствуйте, кеды с ногами вонючими,
Здравствуй, из трав незнакомых отвар,
Здравствуй, костер из обломков гитар,
И постоянный,
И постоянный
Свежий лесной перегар!
И постоянный,
И постоянный
Звон шестиструнных гитар!

Но были потом походы «автомобильные». Два раза Валера, путешествуя на машине с женой и детьми, брал меня с собой в поездки. Первый раз мы ездили на озеро Балхаш, пресную его часть. Там мы ловили лещей, загорали, а два раза в сутки через наш лагерь маршировали колонны жаб. Второй раз мы путешествовали вдоль Бухтарминского водохранилища, где на наши стоянки покушались уже суслики. Впрочем, суслики тоже были нами не очень довольны. В сухой до звона и полной камней почве мы с трудом выкопали яму для мусора, возведя возле нее отвал рыхлой земли. Поначалу суслики были счастливы и лихо принялись рыть в этом отвале новые личные норки. Погрузившись на глубину сантиметров двадцати суслик замирал, уткнувшись носом в непроходимый степной грунт (при этом хвост его и задние лапки торчали на поверхности). Печально вздохнув, зверек выбирался наружу и шел отдыхать в прадедушкину нору, возложив ответственность за разбитые надежды на нас. А на его место заступал очередной самонадеянный суслик.

Вообще, отсутствие у меня автомобиля отдалило меня от друзей. Их машины были забиты женами и детьми, и заезжать за мной не получалось, поэтому я не попадал ни на поездки за грибами, ни на рыбалку. У ребят появились новые друзья – карданные валы, карбюраторы и всякие там бамперы. Поэтому я хорошо запомнил ту единственную поездку, когда Валера, Латышкин и Карабин с детьми, а также я, поехали ловить рыбу на озерко в Любинском районе. Тогда маленький Ваня Ларькин в огромных резиновых сапогах завяз в грязи, медленно погружался в эту пучину и звал на помощь папу, но не выпустил из рук удочку с пойманным карасем.

Еще запомнился день рождения Шерифа, когда мы, практически той же компанией, поехали в Чернолучье в элитный дом отдыха (тамошняя директриса была чем-то обязана нейрохирургу Ларькину). Вот там-то мы и поняли, как сладки льготы и привилегии, и как тяжело с ними расставаться. Отдохнули мы на всю катушку. Помнится, Катя Морозова перегрелась на солнышке, стала кукситься, и мы пригласили местного медика – померить ей температуру. Здешним «фельдшером» оказался главный  анестезиолог города Мохов. Катька отдохнула в тенечке, и вечером спокойно уснула, но все равно Карабин постоянно выскакивал из-за дружеского стола, и бегал на нее смотреть. Утром Серега сказал дочери с укором: «Ну что же ты, Катенька! Папа из-за тебя всю ночь беспокоился, рюмки через одну пил!».

И всё-таки обстоятельства разлучают нас. Видимся мы преимущественно на днях рождения и на БУМе, и ничего не можем с этим поделать.


Все реже друг о друге вспоминаем -
Как будто повзрослели на сто лет.
За дам прекрасных тост не поднимаем,
Сдувая пыль с гусарских эполет.
И не поем о том, как плачут чайки,
И в голубую даль ушел фрегат,
И видно, вышла замуж та хозяйка,
Носившая особенный наряд.
А мы на этой свадьбе не бывали –
Там все без нас прекрасно обошлось;
Мы взглядом паруса не провожали -
На пирсе быть в ту пору не пришлось.
Дипломы, жены, белые халаты
Обязывают нас солидней быть,
Но все ж воспринимаю как утрату
Все то, что не сумел я позабыть.


Нет, неправильно все это. Как-то слишком грустно. Закончу я лучше другой песней, дуэта А. Иващенко и Г. Васильева. Кассету с их песнями подарил мне на день рождения по-своему прошедший все жизненные этапы своего старшего брата Игорь Ларькин.


Я знаю, что к стулу еще не прирос,
И жизнью не загнан в занюханный угол,
И бросить дела – для меня не вопрос,
Вот только немножко со временем туго…
Я буду сдувать с одуванчиков дым,
И ворот штормовки пропитывать потом,
И собственным телом, до боли родным,
Кормить комаров по таежным болотам.
Ходить за грибами с разинутым ртом,
Ходить на медведя с двумями стволами,
И все это будет, но только потом,
Когда я чуть-чуть расквитаюсь с делами.
Я буду под дождиком песни орать,
И жечь костерок, чтобы дым коромыслом,
И водку бессмысленно больше не жрать,
А жрать ее только с особенным смыслом,
Вдыхать через нос, выдыхать через рот,
С природой сплетясь генетическим кодом,
Из всех предлагаемых прав и свобод
Себе выбирая лесную свободу!
Как жаль, что моя голубая мечта
Железной трубой начала накрываться,
И прикус не тот, и осанка не та,
И всё тяжелее от дел оторваться.
Но точно я знаю, что время придет,
Когда перестану толочь в ступе воду,
Когда я почувствую «полный вперед!»,
Когда, наконец, обрету я свободу.
Чтоб точно уже никуда не бежать,
И больше не жить в этом жутком бедламе,
А в тапочках белых спокойно лежать,
Сполна расквитавшись со всеми делами…

М-да, не у нас одних такие проблемы…

Что бы не случалась с отдельными агаровцами, Агар оставался и продолжал жить.

Вновь вернулся в Агар я в 1986 году, но это уже совсем другая история. И, надеюсь,  расскажут ее другие люди. Надеюсь, они вспомнят обо всем.

В том числе о том, как поехали весной 1987 года на региональный фестиваль Ак-Бота в Алма-Ате. В каком печальном виде приволок своих опухших товарищей в аэропорт Сережа Ильин и флегматично сказал: «Вот две свиньи. Вот одна свинья, а вот вторая свинья». И как Игорь Хайкин написал песню, ставшую визитной карточкой фестиваля, прямо в самолете.

Что это высится там вдалеке?
Это белые горы стоят вдалеке Ала-Тау!
Кто это движется к ним налегке?
Это СТЭМы везут доморощенных кошек в мешке!
Каждый достал из широких штанин
Дубликатом бесценного груза
Миниатюры различных глубин,
Разных проблем и картин –
Как один!

 Как не понравился нам челябинский «Манекен» в первый день выступления, и как на голосовании по Гамбургскому счету мы отвели ему первое место. О том, как Вове Самсонову «Вадик пиво выпить разрешил» и что из этого вышло. О нашем гиде Жанке. Про то, как мы учили армянскую команду пить пиво. Про понравившийся нам алтайский «Калейдоскоп» с его музыкальными номерами и великолепным синхро-буфом.. И о том, как мы стали лауреатами фестиваля, ради чего жюри пришлось создать не пять, а шесть лауреатских дипломов.

О том, как, вдохновленный примером все того же «Манекена», осенью 1987 года в Агаре набрали молодежную студию. И как пришли в нее Миша Чигринский, Тимофей Назаров, Олег Милютин, Максим Клебановский, Сергей Мочалов, Игорь Нефедов,  Антон Борт и другие. Как ставил с ними первый спектакль Сережа Милютин. И как Антон Борт в бессмертной миниатюре «Вселение отличника», вскочив на стул, кричал: «А крысы, крысы у нас совсем ручные!», напрочь не выговаривая при этом букву «р».

О том, как появился в Омске с подачи Агара фестиваль «БУМ», на котором, помимо самого Агара, выступали «Калейдоскоп» из Барнаула, «Люкс» из Томска, «Иллюзии» из Иркутская и многие, многие другие. И как собственно агаровский день рождения стал отмечаться не в родной столовой, а то в ДК «Химик», то ДК «Звездный», то еще где-нибудь.
О великом агаровском спектакле «Птицы» (называвшимся в народе также «Крыша»), который, вместе с фестивалем «БУМ», дал изрядный толчок  СТЭМовскому движению в Омске.


…. Они прилетят, ты жди
Растают снега, отплачут дожди,
Вновь расцветет земля – и они прилетят….

О миниатюрах «Корабль», «Сеятели», «Эротика», и о тракторе с бородой. И о поездке на фестиваль в Тальменке, когда Гена Лямин, будучи «не в себе», разрешил выпить по бутылке водки на каждое купе, и какая «ламбада» потом началась.

В конце 1990 года я ушел с агаровской сцены, а потом был призван еще раз, когда в последнем великом спектакле «Врачебный обход» на «БУМе» понадобился человек с большим театральным опытом, чтобы на две секунды выключить свет в конце выступления. Гена Лямин, оценив мой вклад в искусство, сказал, что я могу посетить фестивальный банкет.

Очередной раз я таки ушел из клуба в вообще не помню в каком году. Век, кажется, был двадцатый. Смеркалось…

Мы всё сыграли, всё пропели, всё успели
Усталый мим смывает грим, пустеет зал
Горели свечи и глаза горели
И каждый верил в то, что он сказал.
Играли трусов, простаков, играли просто дураков,
С привычной ловкостью шутов меняли маски,
Играли смех, играли зло, играли тех, кому везло,
Играли рыцарей и дам старинной сказки…

…Закроем двери за спиной и окунемся с головой
В спектакль без рампы, декораций и оваций.
Где к месту реплику подать, где подыграть, где промолчать –
Без режиссера будет трудно догадаться.
Мы всё сыграли, всё пропели, всё успели
Усталый мим смывает грим, пустеет зал
Горели свечи и глаза горели
И каждый верил в то, что он сказал.


Финал (а может, антракт).

В ходе написания этого произведения промежуточные варианты я давал для рецензии своим друзьям – участникам событий. Внятных советов я не получил. В основном люди вздыхали, задумывались и восклицали: «Да, классно мы тогда жили, не то, что сейчас». И мне подумалось: а что, если бы тогда, в семидесятые, какой-нибудь писатель – провидец написал книжку, и дал нам ее почитать. И были бы в книжке психиатр Сергей Юрьевич Морозов, анестезиолог Александр Владимирович Латышкин, врач ультразвуковой диагностики Александр Геннадьевич Назаров, нейрофизиолог Марк Александрович Коган, заведующий отделением, гинеколог Шамиль Султанович Сабитов, доктор наук, зав.отделением нейрохирург Валерий Иванович Ларькин. И была бы у них интересная работа, собственные квартиры, машины (у некоторых), жены, взрослые сыновья и дочери (у некоторых). И, прочитав такую книжку, тогдашние ребята бы вздыхали, задумывались и восклицали: «Да, классно бы нам тогда жилось, не то, что сейчас!». Люди – они такие звери, они вечно чем-нибудь недовольны.

Марк Коган. Омск, лето 2005 года.

P. S. Автор благодарит Сергея Морозова и Люду Бурмистрову за все написанные ранее стихи и песни; Валеру и Лену Ларькиных за помощь в восстановлении в памяти имен и фамилий «рубиконовцев»; а также высказывает порицание Шамилю Сабитову, на которого где сядешь, там и слезешь. Латышкина вообще поймать невозможно – он все время уходит в походы. Молодец!

Немалых размеров спасибо полагается также 10-му президенту Агара Андрею Пензину, который возложил на свои широченные плечи труд по изданию книги в дополненном и переработанном виде в 2012 году. И это несмотря на то, что в период инициированной им переработке данного опуса Андрей находился на вершине Килиманджаро!

Рецензия от друга

Прекрасное далёко….  Почти 38 лет назад нам всем очень сильно повезло, МЫ встретились. По - разному пришли друг к другу: через выбор профессии  врача (МЫ  все оказались в родном медицинском институте), через любовь к творчеству и  клуб «Агар», через стройотрядовское движение (ССО «Аргонавты»,  ССО «Рубикон» и путешествия на край земли -  далекий курильский остров Итуруп) – возможно, были и другие причины – но несомненно, эти явились тремя китами на которых  был создан наш МИР, который теперь можно просто назвать  НАША МОЛОДОСТЬ. Мы были открыты жизни, были чище и лучше, наши отношения были настоящей дружбой.

             Прошли годы, многое изменилось в нашей жизни, нет той страны, в которой была великая общность – советский народ,  мы – молодые врачи  давали клятву Гиппократа и понимали свою значимость для общества, свою востребованность и ответственность перед ним. Многие из нас достигли вершин медицины, отдав профессии лучшие годы. Все пригодились: Шамиль –лучший гинеколог Омска, Григорий Бутов - член американской ассоциации эндоскопических хирургов, Сергею Морозову открылись все тайны душевных болезней, Миша Пичугов – замечательный микрохирург,  Михаил Маренко – судебный эксперт, Алексей Шеремет – колдует с информационно-волновой терапией, которая лечит всё,  Олег Зайцев – просто главный врач, Марк Коган – невролог, Александр Латышкин анестезиолог, я стал простым  доктором медицинских наук - нейрохирургом.

           Клуб «Агар» отметил свое сорокапятилетие! В нем всё также кипит молодежь, есть президент и директор, только МЫ бываем в нем не каждый день, как раньше, а лишь по дням рождения на БУМе. Да и конечно седина, животы, бороды и другие атрибуты солидности.

         Курилы всё также являются восточным форпостом державы. В Рейдово всё также живет Женька Иванов, который стал технологом холодильного оборудования, избороздил на плавбазах все океаны. В прошлом году вы встречались, зовет в гости.

           Конечно, путешествия продолжаются, чаще это семейные поездки в ближнее и дальнее зарубежье, Алтай, Тянь-Шань, Ергаки. В 2012 году Комиссар (Александр Латышкин) покорил Белуху. Жизнь продолжается. Но в жизни оказывается значительно важнее не где ты, а с кем.

          Вроде бы все три кита живы  и на плаву,  но чего-то не хватает. Может быть это ностальгия? Однажды  я проснулся утром  и понял, что изменилось - прошло ощущение восторга от жизни, предвкушения будущей жизни, которую мы больше не пьем большими глотками как когда-то портвейн «Кавказ», почти всё уже испробовано, МОЛОДОСТЬ НЕ ВЕРНЕШЬ.

И, тем не менее, книга Марка Когана позволяет  тряхнуть стариной, взглянуть на своих друзей и на нашу жизнь по – новому, переосмыслить некоторые факты,  вернуть в нашу серую обыденность глоток свежести, то хорошее что было, есть и будет, пока МЫ живы.

 2012 г
Валерий (Шериф) Ларькин, профессор, зав.кафедрой, «агаровец», «рубиконовец», турист.