Надежда Степановна Кохановская (Соханская)
КАМЕННЫЕ БАБЫ
На чём решили гг. наши учёные: что такое эти, будто египетские сфинксы наших южно-российских степей, каменные чудища, подобие человеческое с несколько монгольским обликом, с руками, опущенными вдоль туловища, с немного понурой годовою и со всем атлетическим, угловатым отпечатком грубого младенчествующего искусства? У простонародья везде они называются Бабы… И трудно найти более поэтическое место для этих баб - для народного затерянного понятия о них, как эта широкая степь, пустынный курган и на нём грубый встающий представитель былых, далёких времён и стёртого с лица земли былого народа! Невольно спрашиваешь себя: в увековеченье чего воздвигнут этот суровый истукан? Его простой ноздреватый камень ещё более изрыт веками осенних непогод; впадины глаз заровнялись – истукан ослеп от тысячелетнего праха; на голове его, видно, ночевали перелётные птицы: может быть, шалун-мальчишка пастух окорнал у него уши - и ровная широкая даль сзади и спереди залегла перед истуканом, по близу чернеет чумацкая дорога; горячий ветер вскатил к нему на курган куст засохшего перекати-поля, и к осени собрались сюда и засели в норы чудовищных лядвей красные букашки: вот картина почти всегдашняя каменной бабы, с тем, случается, добавлением, что ряды курганов, насколько видно, потянулись от неё и немо, выразительно говорят вам своим общим названием могил.
Невозможно, чтобы народная фантазия не занялась таким любопытным предметом. Встречая на пустынных, безмолвных степях так мало для своих детских сказаний, она должна была остановиться перед странным явлением каменного уродливого истукана в степи, в глуши, на высоком кургане далеко ото всего, что могло бы дать о нём хотя несколько понятия. Чувство изумления необходимо должно было разыграться какой-нибудь легендою, более или менее остроумной догадкою, поверьем народным о каменной бабе - и вот оно:
Все бабы, сколько их ни есть, это всё были люди. У Бога ещё не было на небе солнца, и люди жили в потёмках без солнца; хаты у них были без окон; хлеб святой родился так себе - кто его знает, как? И люди видели впотьмах, как сказать бы кошки... т.е. чудно, с нами Дух Святой, на свете было! Но вот то, когда Бог выпустил из-за пазухи солнце - удивились все люди. Что это такое, Господи его знает: круглое, невиданное, идёт по небу и светит на всю землю? Ума не приложат люди: дивуются, смотрят на солнце, а пуще всего бабы, известно бабы! Повынесли решота: вишь, давай набирать в решето света, чтобы отнести в хату - посветить по хате! Поднимут решето к солнцу, оно будто и наберётся света полным-полно, вот через края льётся; а только что в хату - и нет ничего. Бабы носили, носили и полой прикрывали - чего ни делали, а не добыли решетом света! А Божье солнышко, знай себе, не стоит на небе: всё выше да выше и припекать уже стало... Вздурели бабы: тут так притомились, не нанося решетом света, а тут еще солнце жжёт - и вышло такое окаянство: что начали иные на солнце п-л-е-в-а-ть! Бог милосердый прогневался, что не почтили такую Его великую благодать, и сделал так, что они из живых баб да и стали Каменные Бабы.
Такого рода история, по-видимому, должна была лишить всякого чувства народной приязни каменных баб; а между тем, напротив… Ещё не совсем старые людипомнятто время, когда возле каменных баб прибиты бывали на столбиках ящички для доброхотных дателей, и туда метались трудовые гроши и копейки. Чумаки не миновали каменной бабы без того, чтобы не снять капелюха и не отдать ей почётного поклона...
Таков, кажется, вообще младенческий дух не окрепшего в знании и в просвещённой вере народа: что предмет даже предосудительный по его понятиям, но лишь бы он только поражал своим видом, чудовищностью или громадностью своих форм, и этот предмет неощутимо становится предметом почитания. Сказка, мало-помалу, наснуёт ему целую вереницу преданий и чувство чудесного с радостью ухватится за них, всему даст жизнь и, нечего сказать, что иногда очень мило, простодушно расцветит всё народным поэтическим духом.
«Шёл бедный человек из Украины на Дон на заработки: жена у него, дети, старуха-мать на печи лежит, и сам он смирный, бесталанный хохол, что и люльки не запалит – бо, ваша милость, тютюну нету. Идёт он и горько себе думает: «Дон, Дон, а всё лучше дом!». Осмерк он посреди степи. На небо взглянет - ночь, по сторонам глянет - степь: где тут у Бога милосердого ночевать? Только по дороге навстречу мреится курган, и на кургане стоит каменная баба. «Что ж? - думает человек. - Пойду хоть к бабе. Всё оно будто не так жутко, как одному в степи...». Приходит; баба стоит.
- Поздоровь Боже, бабуся! - кланяется он ей, отдавая почёт, как долг велит хозяйке. - Добрый вам вечер! Пустите переночевать.
Баба молчит.
- Иду вот на Дон, бабуся! Жена, детки малые - старая у меня матерь без хлеба сидят... Спасибо вам, отдохну с дороги.
Расположился на кургане хохол; снял свой мешок, достал какие с ним припасы были и начал на ужин кашу варить - баба стоит. Поспела каша - чтобы самому хлебать, нет: добрый человек снял шапку, по православному закону перекрестился и говорит:
- Бабуся — (не во гнев вашей милости) садитесь, по ужинаем.
Баба молчит.
И поужинала добрая христианская душа; встал казак, помолился Богу и всё к бабусе:
- Спасибо ж вам, бабуся! - говорит. - Не погневайтесь на мою хлеб-соль.
Так и спать стал ложиться.
- Бабуся, вашей старости уже бы время и опочить - доброй ночи!
И опочила - заснула, как умерла казацкая непорочная душа.
Поутру человек рано встал, росою умылся, Богу святому помолился и начал собираться в путь-дорогу; кланяется бабе, благодарит за ночлег:
- Прощай же! Спасибо вам за вашу хлеб-соль, - говорит, - за ваше приятство, за мягкую постелю, за тёплую хату!..
И только что хотел поворотиться идти, а баба его за полу – «Стой!» - говорит.
- Почтил ты меня, человек добрый! Приветил ласкою и хорошим словом, не насмеялся над моею старостью, вот держи свою полу...
И насыпала ему полну полу золота!
- Ступай же теперь, - говорит. - И не ходи до Дону, а иди до дому, будет с тебя и детей твоих.
*
Мы живём в таком месте, где в окружности можно насчитать несколько каменных баб. На земле нашего приходского селения стояло прежде их две, и что замечательно: почти вместе - в очень недалёком расстоянии одна от другой. Но лет пятьдесят тому назад, здешний богатый чумак, сходя на поселение в екатеринославские степи, увёз одну бабу с собою. Она явилась ему во сне и сказала: «Слушай меня, человек! Коли ты хочешь в добре жить, чумаковать и табуны водить - бери меня с собою. Наскучило мне здесь: глаза проели люди. Вези меня в вольные степи - обогачу тебя!». Добродушный украинец, взял что ни самый лучший на славу раскрашенный чумацкий воз, вырезное с узорами ярмо, запрёг в него самых лучших серых волов, погнал свои табуны - и повёз за ними каменную бабу в вольные степи…
Осталась у нас одна баба.
Весною в 1848 году окружное начальство повелело строить общественный магазин. Для большей прочности, или чего там другого, только положено было поставить его на каменных стоянах. За дело взялся подрядчик с русскими рабочими и, кажется, здесь бы не о чем более говорить. Но нет: ведь у нас на Руси есть такие ревнители общественных выгод и к тому ещё такие просвещённые ценители памятников отечественной старины, что им явилось находкою: повелеть взять каменную бабу с кургана – что, в самом деле, стоять ей веки без дела? Пусть-ка она подопрёт угол магазина: ведь это сотни кирпичам замена! И взяли каменную бабу! Лежит наша, веки стоявшая, баба, брошена на выгоне между кирпичами, телята через неё прыгают. Лежит она день, лежит два, лежат баба неделю. Сумуют люди, т.е. качая головами и потупясь, рассуждают: что оно из этого выйдет? - И вышло оно вот что: по ночам начинают люди слышать, что кто-то плачет - тужит возле магазина по ночам! Пора летняя; работники спять здесь же возле строения и слышат явственно, что это тужит она, горюет каменная баба. «Взяли меня, - говорит (по ночи оно и хорошо слышно), - да не хочу я здесь быть. Там мой род - семья, там в кургане вся худоба моя - отвезите меня! Не будет добра». Приезжает подрядчик - каменная баба прямо к нему. Спал ли он, не спал ли - про то знает его хмельная голова; а каменная баба прямо говорит: «Не строй на мне своей гамазеи! Размечу - говорит: не устоит она! По бревну разнесу и угол твой отвалю!». Подрядчик явился к кому следует и наотрез отказался: что он не поставит бабу ни в середину, ни под угол магазина! Пусть отдают строить, кому хотят. «Дурак ты, братец, хоть и борода длинная», - сказали ему. Но каменная баба достигла своего: не поставили её под угол магазина. Лежит она; к осени и гамазею кончили, да то беда, что сыпать в неё нечего, голод от страшной засухи. Ни травиночки, ни былиночки в поле, и земля перегорела, как пепел. «Вот это нам, глядите, не наделала ли каменная баба?» - начинают догадываться люди. И подняли бабу, поставили её лицом к миру. Нашлись такие, что нарядили каменную бабу в юбку, повязали бабу бумажным платком. Стоит каменная баба, и слышат - опять заголосила. «У, у! не в своем дому! Не бывать вам ни дождя, ни урожая!». По-настоящему: следовало бы только взять неугомонную бабу и отвезти её на её место; но как же отвезти, когда её привезло начальство? Стоит каменная баба и другое лето под плетнём. В 48 году был голод, да и в 49 неурожай; наступает весна 50 года - и опять засуха, и ветры выдувают посеянное зерно, и нет всходов в поле... Едем мы как-то к обедне, я гляжу - нет у плетня каменной бабы. «Где баба? - спрашиваю я у своего кучера. - Куда девали каменную бабу?». – «Украли! - отвечал он мне с торжествующим лицом. – На то пошли, что украли и поставили ночью на кургане...». И надобно же было этому случиться: пошёл дождь! Прекрасный, освежительный дождь упал на землю, как будто для того именно, чтобы ещё на сколько поколений возрастить грустные преданья суеверия! И этим дело не кончилось. Ревностное начальство спросило бабу, доискалось до её похитителей - наказало их и, чтобы поставить на своём, опять велело привезти каменную бабу. Так, видите ли: когда её крали, то одним одна лошадёнка по песку её везла, и два человека только взялись за бабу, она, как перо, так сама и легла на воз; а когда возвращали её, то две пары волов в силу дотащили и десять человек едва могли подсадить на воз бабу: так тяжка она стала и все снасти в возу переломала!.. И всё-таки кончилось тем, что опять украли каменную бабу - и вот опять, на сколько ещё столетий, поставили её на её кургане; только ошиблись немного: прежде она стояла к северу и принимала грудью московскую непогодь; а теперь она подставила ей спину и смотрит наша каменная баба плоским лицом туда, где вольные степи - на заветный юго-восток.
(«Русская Речь», 1861 г., № 41 от 21 мая)