Глава 10 Кормилица
После расчета с мнимым кредитором у меня на руках осталась приличная сумма. Вот здесь и сказалось, что покойный батюшка заложил в мой характер кое-что свое. Не видя возможности немедленно завести какое-либо дело, а события последнего месяца буквально истощили меня, и принимать ответственные решения не было ни каких сил, я решила отдать деньги на сохранение в монастырь. Конечно, Менг принадлежит епархии Орлеанского епископства, но после суда и чисто орлеанских насмешек я не хотела ни видеть ни слышать ничего орлеанского. Потому, положив в кожаные мешки золотые турские ливры, заказала карету в противоположную сторону.
Мне всегда нравилась самая старая в Блуа церковь Сент-Николя, напоминающая Нотр-Дам, выражавшая те же устремления, но более простыми, милыми формами. Репутация его монахов была безупречной. Встретившись с казначеем церкви, я сказала, что желаю передать на хранение ту сумму, которую привезла. Тот поинтересовался, будет ли пожертвование храму и, получив утвердительный ответ, принялся пересчитывать монеты и опечатывать мешки.
Потрясения последних дней требовали усердной молитвы, но почему-то не хотелось молиться там, где положила деньги – оставшийся материальный кусочек от прежней жизни. Первая встретившаяся прихожанка, выслушав, о чем я собираюсь молиться, спросила очистилась ли кровь. Я вздрогнула, - не получила вовремя благословения за роды, и сорок дней после родов обернулись через семь дней сорочинами смерти батюшки, принесшие новую смерть. Нужно ли сейчас проходить пропущенный обряд, выказываю сомнение, коль мой сыночек умер. Женщина посмотрела на меня с укоризной: это благословение получает даже умершая в родах роженица.
Она направила меня в уединенный квартал города в предместье Вьенна на другом берегу Луары в церковь Сент-Сатурнен. Да, как же сама не догадалась направиться туда сразу! Я много слышала об этой церкви еще в детстве от паломников в Сантьяго-де-Компостела, шествующих через наш город из Парижа. Далекий галисийский город французы зовут Сен-Жак-де-Компостель. Сент-Сатурнен место поклонения верующих, ищущих заступничества Богоматери-Вспомоществовательницы, очень к случаю.
Сначала получила послеродовое благословение, а затем удалилась вглубь церкви для длительной молитвы. В капелле северного бокового нефа я провела непонятно сколько времени. Когда иступленная молитва подошла к концу, а уходить по-прежнему не хотелось, краем глаза отметила важного дворянина молящегося неподалеку. Когда направилась к выходу, он тоже поднялся с колен и я узнала Атоса или графа де Ла Фер, как теперь звался он в немушкетерской среде.
- Полин! Что привело тебя в эту церковь? Она довольно далеко от Менга, мне-то вполне по пути из Бражелона в Блуа.
- Ах, господин Атос, я потеряла ребенка, а до этого отца. Умерли только что самые близкие мне люди, и я взывала к Богоматери-Вспомоществовательнице о помощи, просила совета, что делать дальше.
- Давно ты потеряла ребенка?
- Четыре дня назад и груди распирает молоко.
- Это перст судьбы! Я еду в Блуа, чтобы нанять кормилицу своему грудному воспитаннику, и сюда завернул помолиться об удаче этого предприятия. Тебя что-нибудь задерживает в Менге?
- Ах, сударь, гостиницу пришлось продать, в Менге у меня теперь нет крыши над головой и, если вы вправду хотите меня нанять кормилицей, то я готова отправиться с вами немедленно; вот только рассчитаюсь с кучером и отпущу карету.
- На лошадь позади меня ты не сядешь, поэтому сделаем так: скажешь кучеру, чтобы правил за мной, по приезду в замок я сам с ним рассчитаюсь, и впредь называй меня не сударь, а граф де Ла Фер.
Всё повернулось самым чудесным образом. Когда я ехала из Менга в Блуа, то не слышала никаких звуков, теперь же щебетанье птиц как будто ворвалось в пространство кареты. Дорога пролегала в обрамлении деревьев. Иногда казалось, что карета мчит в зеленом тоннеле, куполом которому служит синева неба. Этот темно-зеленый коридор вдруг пронизывали яркие лучи солнца, пробившие путь в проталинах зелени и выстреливающие из-за нее яркими пучками. В замке, по правде сказать, маленьком приземистом здании в два этажа, меня сразу познакомили с Шарло, ну, а молчаливого Гримо я знала и раньше. Однако сначала мне поднесли аккуратно запеленованного малютку. Местная крестьянка, подавая мне грудничка, сказала, что очень рада, поскольку на свою дочь и Рауля, как она назвала малыша, у нее молока не хватает.
Конечно, я часто заливалась слезами, поскольку забывшись мне чудилось, что это Винсент припал к моей груди, но мало по малу размеренная жизнь в замке, ровная и благожелательная атмосфера вокруг сделали свое дело. Сначала пришла уверенность во всех действиях, а потом вернулся смех.
Недалеко от Бражелона протекала речушка Беврон. Наверное, та самая, из легенды думала я и частенько отправлялась туда гулять с Раулем на руках. Природа на ее берегах справляла свой праздник, и я возвращалась в замок с огромным букетом полевых цветов. Кроме общего щебетанья интересно вдруг уловить перекличку невидимых птиц. Не удаляясь в чащу, как-то довелось увидеть вблизи белого дрозда, здесь, наверное, мне бы сам король позавидовал. Говорят, он часто охотится на черных дроздов, а белый дрозд большая редкость.
Мне полюбилось бывать на реке поутру, когда берега медленно проступают из тумана, застилающего гладь реки. Пока туман растекается, только его движение есть в природе, - ничто не шелохнется, никаких звуков вокруг. Розовая пелена зари проступала, как загустевшая явь. Эта застывшая картина через некоторое время становилась чуть иной и вновь казалось, что время остановилось. Кругом царило очарование и тайна. Однажды не обнаружив меня утром в замке, граф попросил всякий раз сказывать, где буду находиться. «Нет, нет, я вовсе не ограничиваю тебя, гуляй, где вздумается, но, давай договоримся, Гримо будет знать всегда места твоих прогулок».
Гуляя вдоль Беврона все время искала глазами мост. В сладостных мечтах д’Артаньян меня тут же подхватывал на руки и увозил… Господи, куда же меня он увозил? В замок Менга? – Не хочу, там было судилище, да и мрачный он больно. В Менге у меня теперь нет крыши над головой. В каморку над головой Бонасье? Он там уже не живет. Концовки вечно не получалось, и мечтания грубо обрывались. Однако оставалась одна большая цель – Париж.
О д’Артаньяне с Атосом я не заговаривала, но собеседника на волнующую меня тему нашла. Причем знала наверняка, что графу об этом и словом не обмолвится, - Гримо. Мы подружились, и я часто вела наедине с ним беседы. Конечно, это скорее походило на монологи, но Гримо мне отвечал взглядом, жестом, мимикой. Боже, как выразительно он молчал! Иногда, после десятка вопросов удавалось извлечь из молчаливого столба целое слово, а короткая фраза, как дар небес, приходила не часто. При всем притом наше времяпрепровождение следует назвать именно беседой. Я получала дополнительную информацию, как бы скупы на слова не были ответы собеседника.
Хорошие отношения сложились и с Шарло. По большому счету со всеми обитателями поместья у меня выстроились отношения если не превосходные, то вполне приемлемые, чтобы не думать ни о каких обидах и не держать камня за пазухой. Видимо поэтому душа быстро успокоилась от потрясений ужасных потерь, а присущий оптимизм, которому был нанесен удар, проснулся и утвердился.
Первое впечатление о замке Бражелон сложилось не очень выразительное, зато пожив немного мне всё стало в нем нравиться. Каждое место обихожено, регулярно прибиралось, и даже незначительная вещь выглядела уместно. Чувствовался вкус, и он прямиком указывал на хозяина. Что поразительно, совсем не слышала указаний графа по частным мелочам, но именно мелочи, как стоящая не на виду, а чуть в сторонке, статуэтка, или утонченной работы столовые приборы, не хранящиеся, а подаваемые ежедневно, формировали ту непередаваемую атмосферу сдержанного достоинства и одухотворенности. Рядом с замком был разбит сад, совсем простой, вроде бы незатейливый, не скажешь, что это детище ученого садовода, но в милых поворотах аллей и крайне разнообразных сортах цветов чувствовалась рука неравнодушного человека со сдержанным и одновременно развитым вкусом.
Обитателей замка было немного, причем хозяин заметно сторонился слуг. Исключением для него был Гримо. Именно он убирал комнаты наверху, в которые доступа остальным почти не было. Только иногда Гримо просил кухарку посмотреть женским взглядом, что не так, исключительно когда хозяин был вне поместья. Граф сердится, а он не может взять в толк почему, понял дело в уборке, а что не в порядке неясно. Такое случалось периодически, но Гримо вел себя так, будто вход женщинам в покои графа закрыт.
Как-то спросила Гримо: граф разбил столько грядок, оранжерею строит, - он любит цветы?
- Нервы лечит, - был многозначительный ответ.
Хладнокровнее я не знала господина, но, наверное, слуга понимал лучше. Когда хозяин вдруг начинал прохаживаться по аллеям, наклоняясь к цветам чуть принюхиваясь, мне чудилось, что нечаянно пробужденный нервный образ мушкетера Атоса таким способом пытается войти во вновь обретенный сан сиятельного вельможи.
Граф де Ла Фер наверное самая нелюбопытная личность, какую я знала. Он не поинтересовался, как и при каких обстоятельствах я обрела и потеряла ребенка, хотя видел мое потрясение от утраты. Знатный вельможа элементарно отстранился от моих переживаний по этому поводу. Он возвел меня в статус кормилицы своего воспитанника и этим довольствовался.
В облике графа происходили перемены к лучшему. Меньше стало угрюмости и чувствовалось, что именно ребенок-воспитанник тому причина. Он часто подходил ко мне, но смотрел на младенца, со мною совсем не заговаривая. Представляя окружающим Рауля, как своего воспитанника и только, сам относился к нему, как к долгожданному сыночку. Когда я подносила малютку к графу, точно знала, что несу ему радость и от этого сама расцветала улыбкой.
Еще одна причина послужила к приятной перемене – у графа определенно было важное дело, оно занимало его помыслы, но разговоров о том не велось и даже непонятно в какой области лежали интересы этой скрытной натуры. Иногда он отправлялся в длительное путешествие и явно деловой характер отсутствия хозяина в замке, позволял называть это командировкой. С другой стороны над ним никто не властвовал и приказов не отдавал. Вот за это я могу поручиться.
Всё это было тем удивительнее, что отчетливо врезалась в память картина пятилетней давности, как в Менге в стельку пьяный мушкетер бормотал слова, к которым прислушивалась, кажется, я одна: «река Лис подарила короне лилии и легко принимает в свою пучину тело с лилией. На флаге Берри три желтые лилии. Это судьба, никуда мне от лилии было не уйти*».
Особой роскоши в замке не было, но все было поставлено не то чтобы на широкую ногу, а добротно с элементами изящества. У меня глаз наметанный. Пожив чуток, я хорошо представляла, сколь невелики доходы виконтства. Тем удивительнее было видеть порядок и определенную обеспеченность. Широкие жесты графа никуда не делись, а они достатку не способствуют, Гримо, хоть и эконом, во многие дела не лез, у Шарло тоже не хватало полномочий взять всё хозяйство в свои руки. Словом основа благополучия и солидности поместья, как снаружи, так и изнутри, осталось для меня загадкой.
Однажды, придя с берегов задумчивого Беврона, где веселый соловей и насмешливый дрозд пели осанну жизни и вспомнив, как когда-то на прогулке д’Артаньян в поэтические дуэлянты вместо себя прочил Атоса, а тот по привычке приблизился посмотреть с нежностью на малютку, я, показывая младенца, удачно подобрала к случаю строфы Жана де Мёна. Не глянув на меня, граф отозвался строчками из той же части. Налюбовавшись ребенком и уже отойдя, он обернулся и высказал пришедшую в голову мысль: я с тобой мало разговариваю, Полин, и твой поэтический настрой пропадает втуне; попробуй читать стихи ребенку. Многие думают, что младенец ничего не понимает и в лучшем случае обращаются к нему разным сюсюканьем; считаю, что прекрасные стихи, поданные даже в столь раннем возрасте, способствуют воспитанию высокого интеллекта.
Раз все же случилось графу заговорить со мной в момент любования младенцем. Рауль проснулся и стал быстро искать грудь. Граф де Ла Фер решил деликатно отойти, но не успел, как ребенок в вожделение укусил меня так, что громко вскрикнула. Рассмеявшись, хозяин поместья молвил: твоя кровь Полин, а не только молоко питает этого ребенка.
- Значит, из молочной матери я превращаюсь в кровную, - сказала я с навернувшимися слезами и нахлынувшими чувствами разного порядка. На небесах моё кровное дитя, а живой, пусть чужой, всеми доступными способами вытесняет мертвого даже из сознания. Нежно потрепав перебором пальчиков мое плечо, граф молвил: успокойтесь, Полин, в вашей жизни наступает светлая полоса, и встречать ее надо не слезами, а улыбкой.
¬¬¬¬- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
* - Королевские лилии или флер-де-лис fleur de lys звучит по-французски так же, как и река Лис – Lys. Клеймо на тело преступника ставили в виде лилии. Берри родная провинция графа де Ла Фер, на флаге которой вышиты три желтые лилии.