Глава 9 Совсем одна
Так уж устроен этот мир, женщине без мужчины никак нельзя. Строила я планы, как теперь будем жить с отцом и маленьким сыном, а зайдя в гостиницу, получила нежданный удар. Отец мой умер и уже два дня, как похоронен. Что это было? Несчастный случай, убийство или стремительная болезнь, никто сказать ничего вразумительного не мог. Нашли его на берегу Луары бездыханного, вот все, что сообщалось достоверного, а дальше шли версии одна невероятнее другой.
Тут и сказалось, что миром правят мужчины. Вроде все дела по гостинице знакомы, бразды правления подхватила вовремя, а пришли проблемы, которых не ждала. Главная незадача, - на руках грудной ребенок. Появились кредиторы с расписками моего отца. Как бы он ни копил, занимать перед покупкой гостиницы пришлось, это я знала.
Сначала удивило, что среди кредиторов нет ближайших друзей отца. Где Гийом Груар, Жан Корнье, Фредерик Кульрье, Жерар Корньяк? Потом осенило – с ними же он рассчитался быстро. Хорошо помню, что когда дела шли прекрасно, то есть в самом начале, вплоть до бегства Гастона Орлеанского в Лотарингию, отец рассчитывался с какими-то кредиторами. С друзьями он беседовал часто и я не помню ни самого займа, ни расплаты, но что они были, теперь не сомневалась.
Сейчас подходили какие-то отдаленные знакомые и суммы невелики. В долговой расписке указан будущий 1635, как год предъявления к оплате, но коль Этьенна Мартена не было в живых, требовали деньги сейчас. Сознавая, что вынимаю деньги из оборота, и в обеспечении полноценной работы гостиницы могут наступить сбои, я немедленно оплачивала требования кредиторов отца. Мне доставляло невыразимую грусть видеть на бумаге знакомые обороты речи отца. Я забирала его долговую расписку и отдавала требуемую сумму. В какой-то день пришли два совсем незнакомых человека и сказали, что надо делать не так. Долговая расписка отца останется у них, а я ее погашу, написав на ней, что такого то дня вручила требуемую сумму раньше срока в связи со смертью должника, а мне они вручат расписку в получении денег.
Вот уж правду говорят, если только развесишь белье, и дождь пойдет, это к слезам. У меня так и посерьезнее обернулось. Только занесла в дом стираные вещи, как явился какой-то прощелыга. Оборванец затребовал, как и те двое вчера погасить расписку с желанием оставить ее себе, и тут у меня закралось подозрение. Вот тебе тридцать золотых ливров, сказала я, но получишь их, если отдашь долговую расписку. Он колебался, но соблазн получить золотые монеты был велик, - согласился. Когда он ушел, я внимательно осмотрела документ. Подпись была как будто отцовская, но сам документ писан не им. Это меня насторожило. Когда через час подошел следующий кредитор, я забрала у него бумагу и строго спросила, какого числа он давал деньги моему отцу. Там написано, был ответ.
- Ты пришел за своими деньгами и не помнишь, когда их давал? Кто писал долговую расписку? Ну-ка напиши своей рукой что-нибудь вот на этом листе рядом. По-моему подпись подделана. Он сумел выхватить бумагу из моих рук и убежал.
Больше кредиторов не было, и я подумала, что с ними покончено, когда пожаловал дружок отца. Как-то раньше не замечала, что Гийом Груар смахивает на видавший виды дикий орех – узловатое дерево со следами бурь и летнего зноя. Его упрямый рот сначала молча кривился так и сяк и уже после выдавливались слова.
- Я скупил все долги Этьенна, думаю, на полгостиницы будет сумма, - сказал он.
- Посмотреть на долговые расписки можно? - уверенно проговорила я.
- Их оплачивать нужно, а не смотреть на бумагу. Я понимаю так, что такой суммы в звонкой монете сразу не найдется и, чтобы не затевать дело с продажей недвижимости, может, просто обменяемся, бумагами? Ты напишешь, что уступаешь мне такую-то площадь, и я вхожу в долю, как компаньон. Тогда и смотри на все расписки, какие раздал твой папаша.
- Дядюшка Гийом, вы близкий друг моего покойного отца, но не приходили утешить его дочь в дни траура, зато наплодили поддельных бумаг, чтобы отнять горячо любимую отцом гостиницу. Он на небе это сейчас видит и, как вы думаете, что говорит? Гийом Груар насупился и сказал, что в таком случае перепродаст долговые расписки, вот уж тогда передо мной будет не такой сговорчивый кредитор и гостиницу придется продать.
Груар быстро осуществил свою угрозу, и уже на следующей неделе ко мне заявился купец из Орлеана Николя Бонно. Он выложил на стол кучу расписок, якобы моего отца. Я показала ему истинные расписки своего батюшки.
- Вас обманули, Гийом Груар продал фальшивки. Видите, каждая расписка отца индивидуальна, со своими оборотами, а, главное, написана им самим. Все ваши бумаги написаны, как под копирку, только суммы да люди разные и почерк совсем не его, видно сразу.
- Начертать расписку может и другой человек, главное, чтобы подпись была заемщика, - сказал Бонно.
- У отца подпись, буква М, да закорючка, подделать просто.
- Я понял так, что платить вы не собираетесь? Я утвердительно кивнула.
- Тогда обращаюсь в суд. Живу я в Орлеане, Менг тоже принадлежит орлеанской епархии, потому буду жаловаться орлеанскому епископу. Сеньориальный суд вправе рассматривать эту тяжбу.
Через пять дней мне пришел вызов к орлеанскому епископу на суд по делу Николя Бонно. Со слугой, который делал закупки вина и мяса в Орлеане, я передала записку на имя епископа, что у меня на руках грудной ребенок и потому не могу прибыть на суд в Орлеан. Тогда епископ принял решение, учитывая мое положение и то, что Менг тоже Орлеанской епархии, проводить заседание суда в нашей коллегиальной церкви Сент-Лифар; но это он погорячился, так как действующая церковь есть, прежде всего, храм. Потому приехавшие из Орлеаны монахи-судьи перенесли судебные заседания в наш знаменитый замок, где в свое время томился в заключение Франсуа Вийон. Сейчас он был в полузаброшенном состоянии, но приличные помещения нашлись.
Наш знаменитый замок сейчас представлял совсем не радостное зрелище. Пусть толстые стены дышали прежней мощью, все же чувствовалось, что замок нежилой.
Чуть скошенные круглые башни серо-песочного цвета, увенчанные островерхими колпаками, как было принято в 12 веке, прорезанные узкими стрельчатыми окнами. В эпоху прошлого царствования он был заброшен и епископ Орлеана распорядился убирать только комнаты стражи. Что делалось в подвальных помещениях, долго служивших тюрьмой, никто не знал.
Сколько будут длиться судебные заседания, наперед не скажешь, а потому брала малютку-сына с собой. Если и поорет, так ничего; но монахов все это страшно раздражало и похоже настроило против меня. Сначала мне казалось, что будет достаточно показать истинные расписки отца, как судьям станет очевиден трюк с фальшивками. Однако Бонно принес на суд те две расписки, которые я погасила и оставила кредиторам. Понятно, раз Бонно о них известно и добыл моментально, хотя предъявлять к оплате их было невозможно, тут действовала одна жульническая схема с подставными людьми. Впрочем Бонно напыщенно орал – вот, смотрите сама признала их подлинными, а когда поняла, что таких много стала говорить о фальшивках.
Давая мне слово, судья потребовал удалить из зала заседания ребенка. Мое нежелание выпускать из рук дитя оборвал, что сейчас тут же закроет дело без аргументов ответчика. Эх, надо было захватить кого-нибудь из обслуги гостиницы. Пристроила Винсента на холодной скамье в соседнем сыром помещение, и хотя он тут же зашелся криком пошла в зал. Собственно ничего нового я не добавила. Попросила судей обратить внимание на то, что расписку обычно пишет сам заемщик и крайне сомнительно, чтобы все расписки, предъявляемые истцом, писал какой-то третий человек, причем один писец на 38 совершенно разных личностей.
После моей защитительной речи судья попросил изложить ее в письменном виде на латинском языке. Тут я растерялась, но быстро нашлась. Разве господин Бонно, излагал свою позицию на латыни? Председательствующий на суде монах поднял лист со стола, - вот, истец заранее представил суду свою речь этим письменным документом на латинском языке.
Судья долго гнусавил сначала про параграфы 57 и 58 кутюмов, затем про параграф 1147. Не забыл упомянуть, что из-за отсутствия письменной формы на латыни моя аргументация судом не принимается и огласил вердикт. Мне предложено в течение месяца полностью рассчитаться по долговым распискам, предъявленными господином Бонно.
- Вот так надо учить ослов из Менга, - сказал мне, на выходе потирая руки Николя Бонно.
- Пусть орлеанцы называют своих соседей «ослами из Менга» за то зерно, что получали от нас во время голода, зато вы сами сейчас похожи на осла старика Силена, осквернившего самое лучшее, что есть в Менге,* - произнесла я с горечью, и гордо поднятой головой.
По дороге домой отметила, что почему-то кружат галки, а может это пуганное кем-то вороньё оглашает воздух нестройным гвалтом.
Суд уже состоялся, но дела, им порожденные не отпускали, разобраться самой очень хотелось и я принялась рассуждать.
Разумеется, отец не стал сохранять собственные расписки, и искать их смысла не было, но не может быть, чтобы он держал в памяти всех кредиторов, значит, их список где-то должен быть, по крайней мере, действующих. Я тщательно перерыла его бумаги и поразилась, как же не углядела эти два листочка раньше. Над более обширным списком стояла надпись «1631», а над вторым «1635», почти все фамилии открыжины. Всё сразу стало понятно. Этьенн Мартен брал кредит на три года и первую, основную сумму погасил три года назад. В 1632 году он занимал на покупку мебели и очень немного. Сличила второй список с кучкой тех расписок, что оплатила сама и разрыдалась – все до последнего су получилось оплачено. Оборотив заплаканное лицо к небу, я с подвыванием проголосила: ты никому ничего не должен отец. При всем при том, гостиницу надо было продавать.
Сжатые сроки требовали быстрых решений, а противник не дремал. Когда на другой день приехали два перекупщика из Орлеана со смехотворно низкими предложениями по цене, да быстро тут же оформили их в письменном виде, я поняла, что давление на меня продолжается и могу просто остаться ни с чем. Бонно предъявит в суд их предложения о покупке гостиницы и будет говорить: не продает, со мной не рассчитывается, решения суда не выполняет. Словом, добьется принудительной продажи и конечно своим дружкам из Орлеана.
Подумав, пошла к настоятелю церкви Сент-Лифар. Разумеется, расписала подробно ситуацию, в которой оказалась. Он меня не перебивал, слушал внимательно, но, похоже, был в курсе. Завершила я речь так: продать гостиницу надо срочно, а быстро найти покупателя с хорошими деньгами не получится, не мог бы храм купить у меня ее по достойной цене. Знаю, священники за барышом не гонятся, потому всегда дадут цену справедливую. Отец Эжен молвил: храму гостиница не нужна, покупка для перепродажи, это коммерция, чем церковь не занимается. Обратись к близким тебе людям, помощь нужно искать у них.
Николь вдруг загорелась энтузиазмом. Съезжу-ка я к маркизу де Брезе. Все не решалась, а тут за подругу попросить. Денег у них много. В конце концов, они выиграют на этом деле, сказала я, - готова предложить хорошую скидку, ну не за пол же цены отдавать родительское детище. Тут мне голосом напомнило о себе детище мое. Что-то Винсент стал слишком беспокойный, особенно после того, как полежал один в сыром помещении.
Подсказали мне еще один хороший ход. Можно попытаться передать дело из сеньорального суда, каким был суд епископа Орлеанского в бальяжный. Королевские суды с удовольствием шли на сужение поля деятельности сеньоральных судов, которым оставляли гражданские дела с небольшими суммами исков. Выгода была еще в том, что королевский суд, в отличие от суда церковного, совсем не требовал латыни. Мне стоило показать значительность стоимости гостиницы и на основание уже суммы недвижимости, которую суд епископа принуждал к реализации, требовать передачи дела бальи; но случилось непоправимое. Винсент умер ровно на сороковой день смерти батюшки, и я не сомневалась, что это он забрал его к себе. Как не заметила, что он серьезно заболел!? Наверное, я плохая мать, коль все внимание переключила на дела судебные.
У Николь все сладилось самым чудесным образом, но мне было не до того; кто и как купил гостиницу я сознавала плохо. Похороны сыночка отняли последние силы. Я сидела уже в чужой мне гостинице с кучей денег и тупо думала, что же делать дальше.
Вот теперь совсем одна, думала я, перебирая важнейшие события последних дней, что произошли со мною. Неизвестно где находится милый Шарль. Он даже не знает, что у нас был ребенок. Конечно, не у нас, - у меня был, именно был, а теперь нет. Жил Этьен Мартен, мой отец и его тоже нет. От мечты его жизни – гостиницы, вот эта кучка золота, половина которой завтра растает. Что делать мне? Идти в монастырь? Я прикрыла глаза и представила себе в монастыре, нет, мое место не там, но под крыло церкви надо отправиться сразу, как закончу неотложные дела. Молитва поможет мне определиться.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
* - Орлеанцы называют жителей Менга «ослами из Менга» по старинной легенде, когда во время голода в Орлеане к ним из соседнего города привозили навьюченную муку, жители радостно кричали «ослы из Менга идут». По другой версии осел старика Силена помочился на священный камень в Менге и его жители убили осла. Тогда Силен воззвал к Дионисию, который превратил жителей Менга в ослов.