Так было на самом деле или иначе, в Персии это произошло или в Турции, трудно сейчас судить. Ведь с того времени прошло более ста лет. Но армяне, проживающие сейчас в Абхазии, потомки тех, кто покинул Родину, спасаясь от неминуемой гибели в годы кровавой резни армян, развязанной турками, рассказывают, что жизнь «гяура», христианина, оставшегося верным вере предков, одинаково дёшево ценилась последователями Магомета, как в суннитской Турции, так и в шиитской Персии. Ломаного гроша не стоила жизнь армянина, луковой шелухи дешевле была в глазах фанатиков-мусульман.
Где проживала семья армянского крестьянина, не сумевшего полностью заплатить многочисленные и непосильные налоги, в шахской Персии или в султанской Турции, доподлинно неизвестно. Известно, что в надежде немного подзаработать денег, погасить недоимку и рассчитаться с долгами он отправился в город. Раньше он за пределами своего селения не бывал. Некогда было.
Крестьянин трудился как вол, пытаясь прокормить семью. Он с раннего детства недоедал, был высоким, жилистым и крепким, но худым до невозможности. Отправляясь в город, он надел лучшую свою одежду. Но и эта одежда больше была похожа на рубище нищего, чем на одежду. На голову, торчавшую из серых лохмотьев на длинной и тонкой шее, надел он барашковую шапку, доставшуюся в наследство от отца. То, что это шапка барашковая, можно было только догадываться. Вся шерсть из неё давно вылезла, тёмная кожа скукожилась от дождя и солнца.
Пешком преодолев значительное расстояние и достигнув цели своего путешествия, крестьянин аккуратно, вдоль стеночки, как и положено гяуру в мусульманском городе, двигался по узкой и кривой улочке. В одном месте дорогу ему преградили два очень неплохо одетых турка. Турки спорили. На остановившегося в замешательстве крестьянина они поначалу не обратили никакого внимания. Крестьянин уже собирался перейти на другую сторону улицы или даже вернуться, когда один из спорщиков мельком скользнул по нему взглядом.
«О!» - воскликнул он. - Вот кто поможет нам разрешить спор»! «Стой»! – крикнул он. «Слушай!» - продолжал он громко. «Мой друг не верит, что однажды в походе вот этим самым кинжалом я срубил голову мятежнику, не желавшему платить податей. Срубил одним ударом! » - турок слегка вынул из ножен кривой кинжал, потрогал его лезвие пальцем.
«Ты-то мне веришь?» - спросил он. Крестьянин втянул голову в плечи и кивнул утвердительно. Не мог же он спорить с турком. Второй турок засмеялся: «Нашёл, у кого спрашивать. Да он заранее согласен со всем, о чём его не спросишь! Не видишь что ли, что это армянин? А раз армянин, значит христианин, гяур! А раз гяур, значит трус. Посмотри на его штаны сзади, он наверняка уже обделался со страха!» - презрительно закончил он.
«Я докажу тебе, что кинжал мой остёр как бритва, а удар руки твёрд и необратим»! – в горячности воскликнул турок, остановивший крестьянина. «Спорим на чашку сладкого кофе, что я одним ударом могу снести голову человеку!?» - продолжил он и протянул руку своему товарищу. «Спорим»! – со смехом сказал тот, в свою очередь, протягивая руку. Ладони их сцепились. «Только как ты докажешь правоту своих слов?» - спросил он. «Докажу!» - выкрикнул инициатор спора. «Он нам поможет!» - прошипел турок, указывая на крестьянина, чуть живого от страха. Тот не представлял, как он может рассудить спор двух турок. В любом случае, один из них останется недовольным.
Но его не спрашивали. Первый турок поманил его пальцем свободной руки. «Разбей!» – тихонько приказал он. Крестьянин легонько прикоснулся своей рукой к крепко сцепленным ладоням спорщиков. Те разняли руки. «Повернись лицом к стене и не двигайся!» - приказал первый турок. Крестьянин повиновался. Турок, молниеносным движением выхватил из ножен свой ятаган. Сверкнула сталь. Голова крестьянина со стуком упала в пыль. Тело сползло по стене.
Турки брезгливо посторонились. Они боялись испачкать свои красивые туфли в крови, фонтаном бившей из перерубленной шеи. Проспоривший смотрел на бьющееся в предсмертных судорогах тело, на окровавленный кинжал товарища с интересом. Он одобрительно поцокал языком. Первый турок наклонился, вытер лезвие об одежду убитого и вложил в ножны. «Ну? Что я тебе говорил?!» - спросил он с видом победителя. «Проиграл ты чашку сладкого кофе! А вон и кофейня!» - кивнул он. Турки пошли по улице в сторону кофейни, оживлённо переговариваясь.
Проспоривший говорил о том, какая у этого армянина тонкая и слабая шея, её и соломиной перешибёшь! Победитель спора хвастался, что этот кинжал ему по особому заказу сделал ремесленник-оружейник в армянском квартале. И его друг, если хочет, может заказать себе такой же. Он готов ему показать, где живёт мастер. «Он хоть и армянин, но оружие выделывает великолепное! И возьмёт с нас, мусульман, недорого!» - говорил он, положив руку на ручку кинжала, щедро украшенную серебром и важно вышагивая.
Товарищ его, согласно кивая головой, вдруг остановился. Попридержав хвастуна за локоть, он вкрадчиво сказал: «Да, конечно! Чашку кофе я проиграл. И оружие у тебя великолепно, и удар силён. Но не кажется ли тебе, уважаемый, что наш спор, был изначально, м-м-м, не совсем честным?» Первый турок остановился, удивлённо подняв брови. «Ты знал, на что способен твой кинжал. У тебя был случай проверить его остроту ранее. Ты раньше уже рубил им головы. Поэтому был уверен, что в споре победишь», - турок помолчал, давая приятелю время осмыслить сказанное.
«Вот если бы тебе удалось угадать то, что угадать невозможно, то, о чём только Аллах знает, тогда конечно, это было бы удивительно», - продолжал он с лукавой улыбкой. Собеседник его покраснел, а местами даже посинел, как рассерженный индюк. Он запыхтел, словно закипающий чайник и с раздражением выдавил из себя: «Чашка сладкого кофе, конечно же, непосильна для твоего кошелька. Так бы и сказал. Пойдём, я сам угощу тебя кофе. И наргиле в придачу».
«Ну уж нет! Я проиграл. И поэтому плачу я. Хотя от наргиле не откажусь», - весело сказал его товарищ и засмеялся. «Я не к тому. Просто я подумал, что мы могли бы ещё раз испытать, к кому счастье благосклонней». Секунду помолчав, он продолжил: «Если ты не возражаешь. И не боишься за свою удачу», - хитро прищурился турок. «Чего мне бояться? Я выиграю любой спор»! – напыщенно промолвил первый, успокаиваясь и осматриваясь по сторонам, в надежде, что кто - либо ещё, кроме друга, услышит его заявление.
Но улица была пустынна, никто не мог его слышать. Только одинокая фигура, закутанная с головы до ног, медленно, как тень продвигалась в их сторону. Но хвастаться перед женщиной, да ещё армянкой, недостойно настоящего мужчины. То, что это именно армянка, было видно по её одежде. Турки переглянулись: «Только гяур может выпустить жену за ворота дома, без сопровождения мужчины. Да ещё беременную», - подумали они одновременно. То, что женщина была глубоко беременна, было видно сразу. О том, что заставило её выйти за калитку мужниного двора, можно только догадываться.
«Ну, так о чём будем спорить?» – спросил турок. Второй кивнул в сторону медленно приближающейся фигуры: «Видишь эту женщину»? «Ну. Вижу. Армянка какая-то. Не сидится ей дома!» – пробурчал первый. «Видишь, что она беременна?» – спросил второй. «Ну, вижу. Так что из того? Скоро одним гяуром станет больше. Или гяуркой». «Вот-вот. А можешь ли ты, уважаемый, угадать, мальчика она ждёт, или девочку»? «Как же можно угадать? Хотя, можно и попробовать. По народным приметам».
«Живот у неё большой и круглый. Словно она спрятала под платьем подушку или огромный арбуз. Значит – девочка»! – воскликнул первый. «Если бы был мальчик, то живот был бы острый и торчал вперёд. Хотя…. Аллах его знает!» – добавил он. «Спорим, что в этом круглом животе скрывается мальчик!» – серьёзно сказал проспоривший первый спор турок. «Спорим»! – воскликнул первый. Они ударили по рукам. «А как же мы разрешим наш спор? Как узнаем, кто в животе у армянки?» - спросил первый.
«Как, как», - проворчал инициатор нового спора. «Можно подумать, что кинжал есть только у тебя»! «Стой!» - властно крикнул он женщине. Та остановилась, придерживая руками живот. «Опусти руки!» - приказал турок. Женщина послушно опустила руки. Турок отступил на шаг, с прищуром, оценивающе, посмотрел на выпирающий живот. Выхватил свой ятаган. Он ударил два раза. Сначала сверху вниз, потом поперёк. Ударил неглубоко, самым кончиком кинжала.
Женщина вскрикнула, обеими руками схватилась за огромную, сочащуюся кровью рану. Теряя сознание, она сползла по стене, неловко завалилась набок, перевернулась на спину. Руками она судорожно сжимала живот, пытаясь удержать вываливающиеся внутренности. Завеска откинулась в сторону, открылось молодое миловидное лицо, со слегка припухшими губами и полными ужаса тёмными глазами. Губы беззвучно шевелились, глаза наполнились слезами. «Красивая»! – сказал турок, споривший на девочку. Второй молча ковырялся в распоротом животе кинжалом.
«Убери руки, мешаешь!» - прикрикнул он. Женщина продолжала держаться за живот. Турок крякнул, выпрямился, держа в руке окровавленный кинжал. Он опять ударил. Отрубленная правая рука упала на камни. Левую женщина беспомощно вытянула вдоль тела, потеряв сознание. Из культи толчками, постепенно затихая, била кровь. Турок, стараясь не запачкаться, опять наклонился над женщиной. «Погоди!» - остановил его товарищ. Он высоко закатал правый рукав, не снимая богатого перстня, погрузил короткопалую руку во внутренности. Удовлетворённо вскрикнув: «Есть!» – выпрямился.
В руках он держал плод. Держал за окровавленную ножку. Пуповина натянулась и оборвалась. Капля крови попала на губу турка. «Тьфу! – сказал он и сплюнул, - Гяур ещё не родился, а уже доставляет неприятности правоверному!»! Повернув плод лицом к себе, турок разочарованно протянул: «Ма-а-альчик»! Брезгливо отбросил младенца в пыль. Тот слабо пискнул и затих.
«Да! Проиграл я на этот раз!» – воскликнул турок. Его товарищ ответил: «Я проиграл, ты проиграл…. Я тебе должен чашечку кофе, ты мне должен чашечку кофе….». «Сладкого кофе»! – напомнил первый. «Да, сладкого! А за наргиле, каждый заплатит сам», - засмеялся спорщик. Турки по очереди вытерли окровавленные руки о платье жертвы, оживлённо переговариваясь, вошли в кофейню. Дверь закрылась, улица опустела.
Это была восточная улица. В высоких глинобитных дувалах, как крепостные стены тянувшихся по обеим сторонам узкого прохода, не было ни одного окна. Виднелись только двери, кое-где вмазанные в глину. Двери вели или прямо в дом, или в закрытый со всех сторон двор, куда выходили окна. Только в щели дверей и ворот можно было видеть, что происходит снаружи. Но тот, кто видел, не осмелился выйти, остановить преступников. Знали видевшие, что с точки зрения мусульманских законов и обычаев ничего противозаконного не произошло.
Воины Аллаха убили двух неверных. Они бы убили и больше, вздумай кто- нибудь из армян вмешаться. Ведь с их точки зрения, гяур, не желающий верить в Аллаха и пророка его Мухаммада, хуже животного. Потому что животное не наделено разумом, оно не может уверовать. Человек же может. А раз может, значит должен! Если же он упорствует в своём неверии, в своём заблуждении, не желает впустить в сердце своё истинную веру, значит он хуже бешеной собаки. И чем меньше таких собак останется в подлунном мире, тем лучше!
Только поздно ночью, когда совсем стемнело и в небе появился тонкий, острый как клинок ятагана месяц, армяне, жившие в квартале, осмелились убрать и по христианскому обычаю похоронить тела убитых. Армяне таились. Они были чужими в этой стране, давно и надолго захваченной сильным и злобным завоевателем. Были чужими, несмотря на то, что предки их проживали на этой земле на протяжении многих и многих поколений. Как говорят старики, проживали со дня сотворения мира.