"У них опять нет собачьих косточек", – предчувствую я, спускаясь по ступенькам в полуподвальный гастрономчик, пышно названный "минимаркет", набитый яркими бутылками с "питиём" всех марок – бесстыдно ярких, назойливо зовущих огромными этикетками.
– Опять Средняя Азия сменила своих посланцев, и в магазинчике новые продавцы. А они, конечно, не знают, что я прихожу сюда ради косточек фирмы "педигри", потому что только их и любит погрызть моя собака, – думаю я, оглядывая яркие стеллажи с алкоголем.
Чем ближе по Набережной Фонтанки к Невскому, тем его больше, а за два шага от "Дома творчества юных" торговцы алкоголем вывесили поперёк улицы над аркой жилого дома кричащее желтым бесстыдным мраком "ЛЮБЛЮ" и чуть поменьше – уже на английском – "стаканчик свежего винца".
Примерно так.
В моём вольном переводе получается: "ЛЮБЛЮ я пропустить стаканчик алкоголя". Не люблю. Да кто же меня спрашивал?
– Вы не любите кошек? – нагловато вопрошает маленькое восточное существо.
Я всматриваюсь в резко подведённые черным карандашом, ничего не выражающие глаза:
– Сегодня опять нет собачьих косточек? То есть, косточек для собак?
– Нет, я их не заказывала.
– Так закажите! Я же просила Вас.
И вижу, как она обводит взглядом зоополку, на которой всё – для кошек. И только внизу, у пола – чуть-чуть жёлтых пакетиков с кормом для щенят.
У меня нет щенят. Я не люблю кошек.
Я ненавижу кошек с той самой поры, как кастрат Гризли загрыз белую роскошную персианку, хозяйка которой умерла.
Ненавижу.
Никто не взял её домой.
Никто: дети, собаки… Она никому не подходила.
Слишком большая, белая, холёная, независимая. И на синеглазой морде – несмываемое выражение брезгливости ко всему вокруг.
Я долго привыкала к тому, что опущенные вниз уголки губ с прямым взглядом тебе в лицо просто - специфика породы.
Но поначалу было трудно отделаться от ощущения, что тебя просто в грош не ставят. И всё. Ты хоть ужом вейся.
Уверена, что сама Принцесса и не подозревала, что смотрит вокруг с неким высокомерием. Она была просто сама собой - роскошный экземпляр белой персидской кошки с невероятно ухоженной пышной шерстью и неповторимой физиономией. Да и все давно привыкли здесь к ней.
А хозяйка, говорят, души в ней не чаяла. Да вот умерла.
Обычно, когда это происходит, во дворе появляются иногда чуть заметные следы того, что одним из нас стало меньше.
Вон и банка варения, закатанная на зиму, брошена кем-то под навес с мусорными контейнерами, и тряпицы какие-то, и роскошный настоящий "Зингер" сияет лаком, словно только что с завода. Только блокадники умели так беречь вещи. Кто-то примеряется к чугунной раме и уносит её.
- Зачем, - думаю я. - Без неё машинка не будет работать!
Сверкающий "Зингер" и белая роскошная, не похожая не всех дворовых, персидская кошка Принцесса...
Мы только что въехали в этот дом, никого здесь не знали, но Принцесса выбежала нам навстречу из-под арки, словно ждала. Никогда не забуду этого взгляда – столько в нём было отчаяния!
– Ты кто, Принцесса? – спросила я её. – Откуда ты такая?
Я улыбалась, а она не отрывала глаз от моего лица и в это время кто-то рядом сказал:
– Хозяйка её умерла. Три дня как похоронили…
И тут я увидела закатанную банку с вареньем и "Зингер". В его ящичке лежали кружевные подушечки с иголками, катушки ниток.
И стояла посреди двора, не отрывая глаз от людей, большая персидская кошка.
– Вот оно что! И никого больше нет, чтобы ее взять?
– Появлялась тут какая-то племянница, что ли. Квартиру продала, а кошку здесь бросила. Такие дела…
Были белые ночи, тепло и ласково глядел в мир Город, и люди были добрее, чем обычно.
Кто-то подкармливал Принцессу. Я тоже выходила к ней каждый день.
Но как она хотела домой!
А потом мелькнула сырая осень, пошёл ранний снег…
– Погоди, – говорила я ей. – Погоди, Принцесса! Перезимуем, а летом будет проще, вот увидишь. Если бы ты не нападала на Джессику, я бы взяла тебя к себе! Джеся не знает, что такое зло. Она совсем маленькая. Даже кусаться не умеет. Почему ты нападаешь на Джессику?
Принцесса молчала. Она ненавидела Джессику, которой было всего полгода, – весёлое смешливое существо, обожавшее весь мир.
Но Персианка её люто ненавидела. Нападала всегда. Остро, резко, внезапно, и когти у неё были огромны.
Я спешно уводила собаку подальше от того зла, от этой ненависти.
Но ко мне кошка относилась совсем по-другому. Джессика ей почему-то мешала. Может быть, это была ревность?
Однажды, когда зима уже клонилась к концу, и, казадось, самое страшное позади, зимой Персианка, думая, что я не понимаю её, прыгнула мне на плечо, попыталась приземлиться на руки.
От неожиданности я потеряла равновесие и уселась в снег – так отчаянно смел и силен был её прыжок к человеку.
– Я не могу взять тебя домой, Принцесса, не могу!
Когти скользнули по кожаной моей куртке, и Персианка – огромная белая персианка с удивительными глазами, понуро осталась на краю зимнего газона.
А через день Наташа сказала, что они нашли её, окровавленную и бездыханную, у закрытой двери умершей хозяйки.
– Не понимаю, – тихо сказала Наташа, – Как она добралась до 3-го этажа по такой высокой лестнице. След с самого низа... Это кастрат загрыз её. Он её на части разорвал, понимаете?!
– Вы знали хозяйку? – спросила я.
– Конечно, - сказала Наташа. – Жили-то рядом.
– Почему вы не взяли её к себе?
– Ждали второго ребёнка. Да и собачонка у нас, Вы знаете.
– Иногда ненавидишь, потому, что не можешь спасти! – хотелось мне крикнуть восточной продавщице. – Себя ненавидишь!
Они беззащитны, ты разве не понимаешь?
Ненавижу себя за слабость, потому что мне не защитить всех брошенных. И потому мне легче думать, что их, кошек, таких слабых и беззащитных перед любым сапогом, вообще нет, слышишь? Нет!!!
Нет тех, кого никто не хочет приютить, когда умирает хозяин.
А моё сердце не способно вместить всю боль мира. Не способно...
Санкт-Петербург
31 января 2017 г.