«…В 1942 году при эвакуации с Украины одна женщина не успела уехать на Восток и вынужденно осталась на хуторе Пролетарском, где уже появились немецкие оккупанты.
Родственников и знакомых на хуторе у женщины не было, и она жила очень тяжело. Все, что было ценным при ней, а также деньги, давно уже было израсходовано на питание.
Она ходила и просила подаяние, кто что подаст. При оккупантах местные люди тоже жили плохо и помочь по-настоящему бедной женщине не могли.
Женщину иногда видели на местах выброса помоев за сбором пищевых отходов.
От тяжелых условий жизни, голода и холода она сильно похудела, а, возможно, и болела, и однажды, возвращаясь на ночлег в свинарник на колхозном дворе, где она жила, упала и умерла.
Фамилию и имя женщины никто не знал. Похоронили ее без гроба где-то в яме на колхозной усадьбе. Где это, теперь установить трудно.
В то страшное время 1942-го года никто не знал, что у женщины остались маленькие дети. Помог этому случай.
У моей соседки потерялся порося. В поисках его соседка осмотрела в хуторе почти все дворы и огороды. Заглянула и в бывший колхозный свинарник. Заглянула и в ужасе отшатнулась назад.
В свинарнике, в старой соломе она увидела двух до крайности истощенных мальчиков. Их обросшие волосами головки держались на тоненьких шейках, глаза были широко открыты, а зубки оскалены. Увидев человека, они жалобно запищали. Соседке стало страшно.
Забыв про порося, она прибежала ко мне и все рассказала. Кровью облилось мое сердце.
Жила я плохо. Давно получила похоронную от мужа. Питание доставала от случая к случаю, но услышав рассказ соседки, решила: не дам погибнуть детям, спасу их от голодной смерти.
Прибежала в свинарник и вижу – сидят в соломе два мальчика – одному около двух лет, звать Колей, второму – Володе – около четырех лет.
У Коли на лице шрам с запекшейся кровью, похожий на след от ранения или ушиба. Ручки и ножки детей тоненькие, как палочки. Дети не испугались меня, только что-то непонятное пищали.
Взяла я на руки Колю, а он легонький, как сухарик. По моим рукам сразу же поползло множество вшей.
Вши сосали кровь у детей, ускоряя приближение их смерти.
Оставив ребят, я убежала домой за ножницами и спичками.
Вернулась – наголо остригла и раздела того и другого. Волосы и лохмотья одежды со вшами сожгла на колхозном дворе.
Детей принесла домой голенькими. Нагрела воды, помыла их и уложила на кровать.
Лежат они смирно, а ручками показывают, просят есть. Особенно слаб был Коля. Он что-то тихо-тихо пищал.
Сварила я из остатков крупы кашу. Охладила немного и стала кормить детей.
От людей слышала, что если голодного человека сразу накормить до сыта, то он умрет. Зная это, брала ложкой трошечки каши и давала по очереди то одному, то второму, приговаривая: «Кушай родненький, кушай, миленький, когда отдохнешь и тебе будет хорошо, дам еще…»
Съели по ложечке дети кашу и жалобно смотрят на меня и на ложечку.
А немного погодя старший говорит:
– Мамо, я уже отдохнул и мне хорошо…»
Это он дает мне знать, чтобы дала ему еще каши.
Тяжело мне было смотреть на голодных ребят, но, глотая свои слезы, я все же выдержала. Пищу давала детям помаленьку и через перерывы времени.
Одежду сшила детям из старых своих платьев.
Прошло немного дней, у ребят, как весеннее солнышко, появились на щеках румяна. Дети быстро поправились, и через некоторое время нельзя было и подумать, что их жизнь когда-то находилась на грани смерти. Выходила детей, спасла их от смерти.
… А война продолжалась, жилось трудно, поэтому Володю содержали по очереди соседи, а Колю я усыновила, оставила при себе.
Бывало, где-нибудь поблизости разорвется снаряд или бомба, я от страха перекрещусь, а Коля спрашивает:
- Мамо, что это ты делаешь?
Я ему отвечаю:
- Крещусь, чтобы не убило!
Позднее, когда были сильные бомбежки или стрельба, Коля меня просил:
- Мамо, перекрести меня, чтобы не убило...
Во время сильного обстрела или бомбежки я закрывала Колю своим телом и думала – если убьют, так уж вместе с Колей.
При оккупантах, чтобы выменять на поношенные вещи початки кукурузы для питания, приходилось ездить на Украину в Ворошиловградскую область и дальше.
Назад возвращалась как придется: на попутных машинах, повозках, бричках или пешком. Добывала питание для детей и питалась сама.
Прогнали оккупантов, жить стало лучше. Нужда и горе отошли на задний план.
Володю, Колиного брата, взяли в детский дом.
Моя же забота была выучить Колю, дать ему образование, поставить на ноги своего приемыша. Да нет, не приемыша, а сына Колю, запавшего мне глубоко в душу и сердце.
Коля был еще маленький, крепко меня обнимал и называл мамой. Возила его везде с собой на колхозную работу. Везде его нянчили наши женщины. Он был славненький ласковый мальчик.
Шли годы, Коля окончил среднюю школу, уехал в Воронеж, там работал и учился. Окончил институт, стал инженером, а теперь он начальник.
Володя тоже выучился и работает инженером в Ставропольском крае.
Еще при учебе в институте Коля женился.
У него хорошая красивая жена. Растят они мне внучку. Они меня не забывают, пишут письма, поздравления. Посылают переводами деньги. Живут хорошо, отчего тепло и радостно моему сердцу…»
Так закончила свой рассказ Зоя Трофимовна.
Но кто же и откуда была женщина, умершая на колхозном дворе в хуторе Пролетарском?
Судя по всему, это была жена партийного или военного работника.
Она была с Украины, в труднейших условиях боролась за спасение жизни своих детей от голодной смерти. Жить ей было невыносимо трудно.
Заботу о спасении ее детей подхватила, как эстафету, другая наша советская женщина – Зоя Трофимовна Мищенко, жительница хутора Пролетарский Скосырского сельсовета Тацинского района Ростовской области
Это она – Зоя Трофимовна, пренебрегая опасностью быть жестоко наказанной властями оккупантов, принесла из свинарника полуживых детей неизвестной женщины с Украины, приютила их, обогрела, выходила не жалея своих сил и здоровья. Отдала детям ласку и материнскую любовь.
Дети выжили, подросли, а когда прогнали оккупантов, выучились и стали достойными гражданами нашей великой Родины – Союза Советских Социалистических республик.
Спасибо Вам, Зоя Трофимовна!