Степанов задумался. Штамп c пропиской можно получить только одним способом: женитьбой на москвичке. Этот вариант отпадал. Тим, как говаривал классик, был некоторым образом женат. Оставалось отбыть стажировку и… А вот с «и» были проблемы. Заканчивались бесславные дни горбачёвской перестройки. Из дружественных когда-то союзных республик стали массово изгонять «старшего брата», зачастую под дулами автоматов. Тим решил связаться с российскими театрами, где была нужда в знающих своё дело профессионалах. Побывал в Калининграде, Липецке, Петрозаводске. Вакансии имелись. Ленинградский театр марионеток в любое время был готов пригласить его директорствовать. С тем Тим и отправился на переговорный пункт. Но жена ехать в новый театр актрисой, даже в качестве супруги директора, отказалась наотрез.
— Не для того мы пробивали Москву, чтобы ты бежал из неё. Всеми правдами и неправдами ты должен зацепиться за столицу. Ради сына. Нужен фиктивный брак? Получишь свидетельство о разводе. В бедламе, который сейчас творится у нас в республике, за деньги моментально выправят любой документ.
Степанов выслал ей денежный перевод на совершенно не нужное ему мероприятие. Времени до окончания стажировки оставалось немного. Он начал исподволь, через первые и вторые руки узнавать, как, с кем, на каких условиях можно заключить этот самый фиктивный брак. Когда Тиму озвучили сумму, которую необходимо заплатить будущей «жене» за прописку, у него опустились руки. Таких денег у него не было. Он решил поставить на Калининград. Но полученное от жены письмо с гербовой бумагой внутри поменяло планы. Степанова поставили в известность, что отныне он свободный человек. Оставалось провертеть в пиджаке дырочку для медали «За взятие Москвы» и снова идти на штурм. Но штурмовать цитадель не потребовалось.
В гостинице «Арена», где Тиму снимали номер, проживали в основном цирковые артисты. Среди этой неунывающей братии имелись приятельницы, которых он снабжал контрамарками. Поздним вечером одна из них постучала в номер и попросила заварки. Тим без обычных шуток-прибауток протянул пачку чая. Девушка участливо глянула на него и поинтересовалась, что случилось? С чего последнее время он бродит по гостинице в маске безутешного Пьеро? Степанов протянул ей свидетельство о разводе. Циркачка всё поняла, ненадолго задумалась и исчезла, предупредив, что Степанова ожидает сюрприз.
На следующий день в окошечко администратора заглянуло симпатичное женское личико и передало привет от известной Тиму акробатки. Степанов выписал ей место в директорской ложе. Не прошло и пятнадцати минут, как незнакомка появилась на пороге кабинета.
— Простите, любезный администратор, но спектакль ваш средненький. Вот Леонтьева послушала бы с удовольствием. Давайте перейдём к делу, ради которого я притащилась сюда с «Домодедовской».
— К делу так к делу. Но, прежде всего, меня интересует цена вопроса. А то, может, и разговора заводить не стоит.
— Этот вопрос мы обсуждать не станем.
В жизни Степанова случалось множество ситуаций, которые смело можно было бы назвать сказочными. Но то, что он услыхал, превзошло все мыслимые мечты и чаяния потерявшего надежду провинциала.
— Если речь идёт о денежном эквиваленте, могу успокоить: прописка предлагается даром. Но вы должны будете выполнить все мои условия. Я разведена и живу с сыном в двухкомнатной квартире. Бывший муж проживает у своей матери. Квартира принадлежит мне, но он не теряет надежды оттяпать одну из моих комнат. Мы расписываемся, я вас прописываю. Но то, что мы заключили фиктивный брак, никто не должен знать. Все вокруг должны быть уверены: я выхожу замуж по большой любви. С претензиями на метры у мужа случается облом, у вас отпадает проблема с поисками жилья. Я предоставляю вам отдельную комнату. Но вы будете обязаны прожить у меня год или два при любых обстоятельствах. Мои соседи, друзья, а, главное, свекровь не должны даже заподозрить о нашем джентльменском соглашении. Со временем я разберусь с личной жизнью, тогда мы и разойдёмся, как в море корабли. Но я вас не выпишу, пока не решите проблему с собственным жильём. Только избави вас боже приводить в мой дом женщин. А чего это вы головой вертите? Не устраивает жизнь схимника?
— Побойтесь бога! Я просто смотрю, куда мой напарник задевал библию.
— Что?!
— Я готов сию минуту возложить на обложку священной книги правую ладонь и торжественно поклясться… запропастилась, родимая, куда-то... могу присягнуть на библиотечном томике Ги де Мопассана.
— Валяйте, — с облегчением рассмеялась будущая вторая половина Степанова.
— А то я подумала, что вы пошли на попятный.
***
Через месяц с небольшим Степанов сделался полноправным москвичом. Узнав об условиях, предъявленных мужу, жена стиснула зубы, но ничего не сказала. Надо так надо. Тим предложил забрать к себе сына с тем, что бы он начал учиться в московской школе. Она с пониманием отнеслась и к этому.
Но в дикой ситуации «катастройки» один аллах ведал, куда может завести людей массовый психоз независимости всех ото всех.
«Берите суверенитета – сколько сможете!» Большей мерзости трудно было ожидать от любителя поездить по Москве на троллейбусе, с заходом за чёрной икрой в Елисеевский гастроном. Хотя воровской делёж великой державы «на троих» должен был бы приучить новоявленных «россиян» ко многому.
Сына Тим перевёз. В школу устроил и облегчённо вздохнул. Пора было подумать о стабильном заработке. Поход в комитет по культуре ничего не дал. Московские театры в нём не нуждались. А бывший руководитель стажировки, к сожалению, отбыл в Израиль.
Степанов решил рискнуть, открыть дело, в котором разбирался лучше многих.
Приезд московского театра в провинцию – огромное событие. Вот они – всенародно любимые. Те, кого провинциальный зритель видел до этого только на экране. А тут… рукой дотянуться можно. В областных театрах у него ещё сохранились связи. Первый же звонок знакомому директору вылился в заключение делового договора. Степанов назвал цену, гарантировал показ спектакля популярного московского театра с участием знаменитости, но только за наличные, безо всяких вычетов, из рук в руки. Принимающая сторона в обморок от озвученной суммы не упала. Поняла, что на зрительском обожании кумира заработает в несколько раз больше. А чего вы хотите? Дикий капитализм. Гребём под себя, сколько можем. Трижды народный артист разных республик, услыхав о таком заоблачном гонораре, бросил все дела и согласился поехать на внеплановые гастроли. Остальное – дело техники. И теперь уже не Степанов, затаив дыхание, униженно спрашивал, не согласен ли обожаемый кумир поехать на выступление в «Тмутаракань?» Очередь из них образовалась. Только вези и плати. Таким образом, Тим невольно стал предтечей будущей российской антрепризы.
Он купил квартиру. Заново расписался с женой. Только душу ему это не грело. Хотелось в театр. До зубовного скрежета хотелось.
И как-то, по возвращении с очередного «чёса», художник по свету спросил:
— Отчего у тебя, Тимофей Николаевич, такой вид, будто не ты, а кто-то другой всего за день огрёб весьма приличную сумму?
Николаевич выложил всё, что мучило его последнее время.
Осветитель посмотрел на него, как на умалишённого.
— Неужели тебе хочется снова лезть в ярмо, вкалывать по двенадцать часов в сутки, без выходных, на чистом энтузиазме? Нам не двадцать лет. Владей я подобной профессией, сколотил бы за год состояние и на заслуженный отдых.
Степанов пожал плечами.
— Не поверишь, но я и сейчас готов вкалывать по двадцать четыре часа в сутки. Кстати, на своём нынешнем месте пашу не меньше. Иначе, чёрта с два мы бы столько зарабатывали. Тем не менее, каждый раз, когда наступает время расчёта с клиентом, ждёшь, что тебя кинут. И такое бывало. Договора-то заключаются на честном слове.
Художник хотел что-то возразить, но Тим прекратил этот бессмысленный разговор. Они в полном молчании долетели до Москвы. А через пару дней ему позвонил и пригласил для разговора директор одного из московских театров. Тим понял – неожиданный звонок – результат недавней беседы в самолёте.
На следующий день Степанов сидел в приёмной, ощущая всеми фибрами души – в его жизни должны наступить кардинальные перемены.
Он не ошибся. Директор предложил ему на выбор два коллектива: Московский музыкальный цыганский театр «Ромэн» и Московский Художественный Академический театр имени Горького. Он бы начал со звонка к цыганам. Тим прислушался к его совету.
***
О жизни и работе в уникальнейшем единственном в мире цыганском театре нужно писать отдельную книгу. Скажу одно. Десятилетняя служба в этом уникальном коллективе оказалась счастливейшим временем в моей биографии. Девяностые годы, благодаря этому театру, не опалили адским огнём ни меня, ни мою семью.
***
Как-то вечером Тим нос к носу столкнулся со старым знакомым по литературному объединению и не поверил своим глазам.
— Андрей?!
— Как видишь, воскрес из мёртвых. Очнись! Я не тень отца Гамлета и не «Кентервильское привидение». Было дело. Подхватил туберкулёз в Норильске, где недолгое время служил в театре зав. литом. На больничной койке пьесу для них сочинил. Ни черта из этой затеи не вышло. Не уложилась в прокрустово ложе социалистического реализма.
Тим помнил, как болезненно отозвалось в его сердце известие о смерти этого человека. Он искренне посчитал, что поэтическая Россия понесла невосполнимую утрату. И на тебе…
— Я рад видеть тебя в добром здравии, Андрей! — порывисто воскликнул он.
Степанов с глубоким уважением относился к этому легендарному, не похожему ни на кого из ныне живущих литераторов, поэту. Когда Тим только делал первые робкие шаги на литературном поприще, он своими стихами лучше любого оппонента доказал ему: не можешь создать своё, отличное от других, оставь поэтическое перо в покое. Степанов так и сделал. И никогда не жалел об этом до тех пор, пока к нему не пришло понимание того, что прожитое, увиденное, испытанное за последние годы, робко начинает складываться в нестандартные, присущие только ему строчки. Безо всякого подражания.
Андрей смолоду щедро разбрасывал золотые поэтические зёрна на бескрайних Российских просторах, совершенно не заботясь о том, какие в результате будут всходы, какие они могут принести дивиденды. Его не печатали, он на это чихать хотел. Его выгнали из литературного института за то, что он сочинял, как бог на душу положит, не заботясь о том, что бы написанное хоть как-то соответствовало общепринятым нормам. Его не брали литературным сотрудником даже в заводскую многотиражку. Пошёл работать в котельную истопником. В то время интеллигенция считала эту профессию настоящей синекурой. Она давала массу свободного времени для работы над словом. Однажды его стихи случайно, через десятые руки, попались на глаза редактору областного издательства. Тот прочёл и обомлел. Так в России мало кто умел сочинять. Редактор был совестливым и порядочным человеком. Они встретились. Доморощенный гений спокойно вручил ему огромную пачку исписанных, измятых донельзя клочков бумаги. Редактор неделю разбирался в этом ворохе рифм, перепечатывая стихи на старенькой машинке. А потом отослал всё до последней строчки старинному приятелю, члену редколлегии известнейшего в Москве толстого журнала. Редакция ахнула. Большую подборку стихов тут же напечатали. С предисловием главного редактора, ставшего классиком ещё при жизни. Небольшая комиссия в составе известного поэта, литературного сотрудника, модной критикессы прилетела в Западносибирск. Провинциальный поэт равнодушно отнёсся и к факту публикации, и к приезду знаменитостей. А ведь возможность увидеть свои стихи на этих страницах, любой сочинитель страны был бы готов отдать жизнь, ни на секунду не задумываясь.
Эта фраза произнесена не для красного словца.
Его пообещали принять в союз писателей. Но для этого нужно было иметь хотя бы одну изданную книжку. Времена, когда поэта Льва Ошанина приняли членом этого самого союза по публикации всего одного стихотворения в газете, давно канули в лету. Однако партийное руководство области встало на дыбы и не позволило местному издательству её выпустить. Ведь этот бродяга и бездельник за свою никчемную, как казалось местному начальству, жизнь палец о палец не ударил для внесения вклада в построение социалистического общества. Москвичи уехали, не солоно хлебавши, пообещав непризнанному поэту помощь и поддержку в столице. Ему бы самому поехать туда, бегать, хлопотать, написать что-нибудь верноподданническое, но… вместо этого Андрей спокойно вернулся в котельную. Книжка так и не вышла. Поэт, как и многие его собратья по перу, начал заглядывать в рюмку и неожиданно исчез. Через какое-то время стало известно, что он подвизается в газетке «За высокие уловы» в Петропавловске – Камчатском.
И вот он стоит перед Степановым постаревший, поседевший, глядящий на окружающий мир и Тима, как всегда, чуток со стороны.
Они отправились в буфет Дома литераторов. От рюмки Андрей отказался. Спросил:
— Какие рифмы бродят в твоей без единого седого волоска голове?
Тим криво улыбнулся.
— Ничего в ней давно уже не бродит. Как нагнать на очередной спектакль зрителя, которому сейчас совсем не до искусства – вот самая насущная проблема, над которой я ломаю голову утром, днём, вечером.
— Тем не менее, неплохие строчки у тебя появлялись за последнее время.
— Это, какие?
— Весенний снег, какое диво, ещё вчера зимы дитя, сегодня весело, шутя, на землю падает игриво. Даря в падении всегда надежду на земное чудо. Так жизнь приходит ниоткуда… и исчезает в никуда.
— Как к тебе попали эти стихи?
— Зашёл на твою страничку в интернете.
— Ты находишь время бродить по заповеднику графоманов, как мои друзья называют это сборище неудачников между собой.
— Ты стал излишне категоричен.
— Получить подобную похвалу от тебя – дорогого стоит. Не думал, что когда-либо услышу её в свой адрес.
— Брось…— поморщился Андрей. — Ты не занимался самоуничижением, даже когда твои стихи размазывали по стенке на обсуждении в литобъединении.
— Помнится, только у тебя нашлось для меня пару ласковых слов.
— Нравились твои некоторые бесхитростные песенки. Один куплет порой напеваю, когда жизнь уж слишком рьяно берёт за горло.
— Из какой песенки?
— Памяти Генки Морозова. «Дороги и привалы, тепло костров случайных, и снова горизонтом очерчен новый путь. Такими уродились – по жизни запевалы… когда ж уроним песню, подхватит кто-нибудь».
— Ты знаешь...
— Знаю, его не стало в прошлом году.
— Прочти, что-нибудь из старого?
*— «Уходит любовь. Холодеет в душе. Тускнеют слова и предметы. На милом лице проступает уже посмертная маска Джульетты. Рисунок смиряет кипенье крови…твой взгляд – голубее кинжала. И, может, не палец, а горло любви кольцо обручальное сжало. Состарил сентябрь и фигурку твою, твои очертанья грубеют… Похоже, что я на расстреле стою, и наши уже не успеют». — Он поднялся и ушёл, по своему обыкновению, не попрощавшись.
Вскоре Тим узнал, что поэт погиб при невыясненных обстоятельствах на окраинной улице родного города. Известие оказалось верным. И вскоре, как по заказу, в обеих столицах России одна за другой вышли его книги. Позже этому примеру последовала его далёкая родина.
(Продолжение следует)