Поднимаемся рано, затемно.
Впопыхах, не зажигая света, одеваемся и, ежась от холода, выходим на улицу. Темные избы странно выплывают навстречу, нигде ни огня, ни шепота – это главное!
До зари, до начала человеческого мира, пока еще властвует природа, пока она еще не съежилась от ненужных звуков и грохота, пока люди упокоены и можно быть вечной, чистой, первозданной.
Холодно, холодно. Мокрая трава студит ноги, кусты зло хлещут по лицу, стоит чуть сойти с тропинки, ветер недобро шумит в деревьях. Мы, нежданными гостями, пробегаем проулками, избегая улиц и дорог, огородами, околицами, мимо церкви, плывущей в темноте и провожающей нас укоризненным взглядом, ведь едва ударит колокол - мы снова добрые прихожане.
Всякое зло творится во тьме.
В старой темной покосившейся избе уже ждет ворожея. Не зажигая света, стоит она на пороге, наскоро оглядываясь, захлопывает дверь. Тайна, главное тайна. Никто не должен видеть и ведать, иначе не поможет.
Меня сажают на лавку и я сразу засыпаю. Вокруг движутся тени, шепот, звякает посуда, льется вода, чиркают спички, душно от запаха свечей.
Над моей низко опущенной головой происходит что-то тайное, тяжелое, затхлое и старинное. Прерывистый шепот, руки, наклоняющие мою голову все ниже и ниже, к воде, горячий воск, изредка капающий на шею, но шевелиться нельзя, кричать, вздыхать, шептать - ничего нельзя, надо ждать, терпеть и наклоняться все ниже и ниже к глубокой черной воде, готовой поглотить тебя целиком, и вот, из воды уже появляется что-то ужасное, безглазое, бледное, капая, шипит воск, заливая поверхность, последний возглас ворожеи, вскрик, меня освобождают и можно поднять голову.
Я сижу за обычным кухонным столом, передо мной чашка с водой, в которой плавает бесформенный кусок воска и две бабушки, вполне себе мирные поселянки, глубокомысленно его разглядывают.
- Собака, - говорит одна.
- или волк? – вторит другая.
- да бог с тобой, откуда она волка-то возьмет?
- в лесу? – неуверенно предполагает другая.
- ну, что волк, что собака, а вылить надо, – решают обе.
Постепенно отпускает, и я уже с интересом смотрю на кусок воска. Бесформенная масса больше всего напоминает крупную амебу, но моими заключениями никто не интересуется, и я молчу.
Выходим мы уже на мирную, светлую деревенскую улицу, под крики петухов, переклики хозяек, позванивание подойников. Гонят стадо, щелкает кнут пастуха, он протяжно кричит и мы, прижатые к чьей-то изгороди, оказываемся среди мерно постукивающих копыт, покачивающихся боков огромных теплых коров, неторопливо бредущих к лугу, спокойно жующих большими слюнявыми губами, обмахивающихся хвостами и поглядывающих красивыми добрыми глазами.
Звонит церковный колокол, мир обретает христианский свет, смысл, запах и звук.
Темный страх ворожбы отступает, сжимаясь до черной точки и опускается на дно души, где будет покоиться вечно.