Макар открыл глаза. В доме было тихо и спокойно, в кухне стукали любимые дедовы ходики и он сам, ровно, но тихо всхрапывал на своём небольшом диване. В неширокое, не задвинутое шторами окно серилась зимняя, холодная, лунная ночь, по нетоптаной целине блестя серебряным снегом, а дальше – вырывая тени забора и деревьев, чёрными пятнами. Макар до самозабвения любил этот небольшой дедов домик, из кухни и комнаты, эту старую, ещё «хрущёвскую», по дедовым словам, панцирную кровать, придвинутую к окну, и вообще…
В это «вообще», он вкладывал всё, буквально всё, что мог вспомнить из детства, и всё, что происходило сейчас…
Сон не шёл. Парень приподнялся и, встав на колени, навалился на тёплый подоконник. Удивительно, но он уже много лет помнил вот эти моменты в жизни, этот волшебный, холодный покой за окном, мерцание снега, освещённого огромной бледно-жёлтой луной, и даже обязательную, ясно видимую ровную тропинку, через полисад, туда – к реке. Но, как ни странно, как сейчас, так и тогда тогда ещё в детстве, он испытывал очень похожие чувства, сродни ностальгии, только той, которая предстоит, но уже волнует своей неизбежностью. И опять, до слёз, хотелось что-то сказать, чем то оправдать своё восхищение, или объяснить этот щемящий душу восторг…
Дед всхрапнул и подняв голову, несколько секунд смотрел на внуков силуэт в окне.
– Ты, кого не спишь, Макарка? – Он со сна спросил тихо и хрипло…
– Не знаю, не спится и всё… Как-то тоскливо, и… хорошо совсем – не передать!
Дед откинулся на подушку и со знанием дела продолжил разговор.
– Это луна, ядри её… Глянь, как лупит на землю… ты на неё шибко не любуйся, заскучаешь… И спи давай, завтра дрова по плану, а ты не спамши… какой колшик -то? Смех… – И дед снова засопел, негромко всхрапывая.
Макар, приехавший на рождественские каникулы к родителям, но живший как обычно у деда, в отдельно стоящем его доме, задвинул штору и лёг, не переставая улыбаться. Так и уснул!
2
Его, Макаров, отец – сын деда Ивана – Олег Иванович, засобирался жениться в двадцать пять лет, в прошлом веке, в девяносто шестом году. Сам Иван был рад до слёз. В стране творилось Бог весть что, а женитьба была вариантом как-то привязать сына к дому, к хозяйству. Девчонка, выбранная в жёны, была местная, деревенская, поэтому всё вроде получилось. Волновал только вопрос жилья, но как только Иван узнал, что сноха Лена, забеременела, сразу сказал сыну и сватам:
– С весны, в конце огорода, себе домик начну, думаю, как первенец у молодых определится – перейду. А этот дом пусть дети обживают и внуки… Надеюсь, за внуками дело не станет!?
В то время Иван – Иван Макарович Челядин, был совсем ещё не дедом, а шестидесятитрёхлетним молодым пенсионером, работящим и крепким. Поэтому в его словах никто даже не сомневался.
Недолго думая, он выписал, в доживающем последние дни, совхозе, сорок кубов осины, которую любил за лёгкость обработки (пока не высохла, высохла – железо!) и за май-июнь с помощником поставил на краю своего участка, перед самым спуском к реке, белый сруб на кирпичных столбиках. Распустив остатний лес в соседней деревне на пилораме, поднял невысокую крышу, и соорудил лёгкую холодную веранду. Новый, девяносто восьмой год, он встречал уже в своём свежем, пахнувшем осиновой горчинкой, доме, с котом Барсиком, не пожелавшем остаться в старом доме, с новыми хозяевами.
Внук Макар притопал своими ногами к деду уже на следующий год. Никаких заборов и заплотов Иван не делал, ни от кого прятаться не хотел, сам же постоянно что-то мастерил, пилил, строгал, или прикапывал в огороде какую диковинную веточку, из которой потом должен был вырасти чудо куст, плодоносящий вкуснотой. Макарка, хоть и был совсем ещё маленьким, едва научившийся ходить, но, как говорил сам, чётко помнил этот первый к деду приход… Будто бы дед завёл его домой и кормил сладкой жимолостью, которая обоим очень нравилась. Правда, в тот раз, всё немного испортила Макаркина мать, потерявшая сына и обежавшая уже все берега. Заскочив к деду и увидев сына весёлого и сине-фиолетового от ягоды, сначала от радости плакала, потом правда, ругалась… Но… процесс пошёл, и чем дальше, тем больше стареющего Ивана и взрослеющего внука манило друг к другу. А когда у Олега и Лены родилась дочь, а за ней, через год, ещё одна, Макарка, почти постоянно стал жить у деда… Время шло!
3
…Утром он, конечно проспал. День уже был светел, значит, часов девять. Вчерашняя ночная радость улеглась в душе, но бесследно не прошла, превратившись в умиротворённый совершенный покой, какой он испытывал только у деда.
Сам Иван Макарович что-то стряпал на кухне, распространяющее вкусный запах. Понял это Макар потому, что дед пел, вернее мычал мелодию, понятную ему одному...
– Опять чего то в календарике вычитал, и пахнет то вкусно, – с удовольствием думал внук.
Просто у старого уже Ивана совсем недавно, года три назад, появилась интересная страсть. Он вдруг стал увлечённо собирать, читать и детально изучать настенные календари! А так как их сейчас много всяких, то были у него и кулинарные, где на обороте каждого листка, был какой-нибудь рецепт. Именно по этим рецептам он и готовил иногда себе и внуку пищу, и, как ни странно – получалось. Если было вкусно – хорошо, а если не получалось, оправдывался: "Ну, где я возьму тебе сейчас в кашу дыню – зима же?! Вот я и добавил кусок тыквы, у меня её полный подпол. Может и не сладко, так медка немного добавь. А мне и так вкусно!"
Но Макару действительно нравилась стряпня деда, поэтому ел он её с удовольствием...
Макар встал и с хрустом потянувшись, подошёл к дедову дивану, над которым висел ещё один, теперь подаренный деду им самим, календарь. Был он большего, чем обычные, размера, а на обороте листа, который не отрывался, а переворачивался, были пропечатаны фото, имена и фамилии разных знаменитых и не очень, людей. Здесь же – небольшое пояснение, что за человек, чем и как знаменит, или что придумал в жизни. Сегодняшний лист был уже перевёрнут и, наверняка прочитан. На Макара смотрел Алексей Толстой – большелицый мужчина с лысиной на пол головы. По памяти, парень знал только его фантастику про инженера Гарина, больше почему-то ничего. Он улыбнулся.
– Не обижайся, Алексей Николаевич, но мне важнее одиннадцатое число... Дед мой завтра родится! – и он, радостный, пошёл на кухню завтракать.
4
Сегодня у Челядиных – дрова. Иван Макарович, прожив уже серьёзную жизнь, совершенно точно знал: хочешь, чтобы всё было в порядке, не торопись. Не торопись и попытайся хоть немного спланировать свои время и дела... И порядок будет!
Дров у него, конечно, с запасом. Но – летние, берёзовые: быстро сохнут и зимой годятся только на растопку, да на случай быстро печь протопить...
А для тепла на долгую зиму, они с внуком пилили берёзовые лесины на чурки, в октябре, перед самыми холодами. Всё это составлялось в поленницу углу ограды, и, зимой, обычно уже по хорошему холоду, кололось на поленья. Вот это дрова, так дрова!
Двор был вычищен до самых, выставленных вдоль забора, чурок. Макар выбрал невысокую, отпиленную от комля, и, откатив её ближе к центру двора, выставил, как было удобно самому – он был на расколе. Проще говоря, колол чурки на три - четыре, желательно не толстых, пласта. Дед же, не желающий сидеть без дела, оттаскивал их в сторону, и уже колол на поленья, своим небольшим, насаженным под руку, колуном. Он, конечно, не поспевал за внуком, но и не останавливался, размеренно поднимая и опуская на кусок дерева, нетяжёлый колун: "Тук-тук, тук-тук."
Макар, в отличии от деда, работал с юношеским азартом, скинув куртку и раскрасневшись, паря всем телом. Он затаскивал чурку на "эшафот" и, оценив её крепость, бил со средней силой и, молча, если она была небольшой. Или наоборот, прочнее встав и с серьёзным замахом, если та была, на его взгляд, мощной. Ещё при «вложенном» ударе по большой чурке, он коротко и отрывисто хыкал, «хыек» Получалось красиво и синхронно! «Хыек – тук, хыек – тук»...
Морозные чурки кололись легко и со звоном, радуя обоих непередаваемым азартом удачно проделываемой работы. Дед иногда останавливался, поставив ногу на чурку и, облокотившись локтями на колено, смотрел с удовольствием на Макара. Внуком, старый Иван гордился!
За короткий зимний день, с небольшим перерывом на обед, они перекололи третью часть чурок. А так как к этому времени приспела баня, созрело предложение у деда:
– Давай с утра, быстро сложим в поленницу, а потом сядем, посидим чуток... – По какому поводу, дед не уточнил, знал, что все помнят!
На том и порешив, вместе пошли в баню. Дед, хотя и не "шибко" терпел теперь жар – возраст, но присутствовать всё равно любил. Внука к серьёзной бане, пробудив в нём эту исконно русскую страсть.
Макар, сидя под потолком в парной, с нескрываемым уважением смотрел на деда, сидящего, в самом низу, на деревянном самодельном стульчике. «О чём же думает он, часто вот так замолкая и задумавшись сам с собой? Куда несёт его память, какие листки этого, почти векового календаря, листает она?..»
Макар негромко окликнул деда. Тот, вздрогнув, поднял опущенные плечи, словно поддув себя изнутри и глубоко вздохнув, ответил:
– Всё нормально внук, всё нормально... Пошёл я, обмоюсь, да тебя подожду в раздевалке на лавке. А ты не торопись, побалуй себя паром-то, побалуй, – он поднялся и, пригнувшись перед низкой дверью, вышел из парной.
«Побалуй!» – ну, кто же ещё может сказать, так просто и так понятно? Кто же ещё, в одно слово, может вложить всё, что ждёт от бани, и ради чего туда идёт простой деревенский мужик!? Да только они, люди, прожившие с этим, или скорее, в этом – жизнь...
Макар, черпанув и поддав на каменку душистый взвар, сжал зубы от жара и удовольствия, стал париться.
5
Дед вставал всегда рано, летом – с солнцем, зимой – задолго до рассвета. Эта привычка… она живёт с ним всю его жизнь, и только умерев, он ей изменит!
Так и сегодня: Иван проснулся и тихонько, чтобы не разбудить внука, прошёл в кухню. Уютная, сложенная им самим печь, была ещё тёплая, но дед наложив дров, растопил её и поставил на плиту чайник. По-хозяйски осмотрев кухню и подвинув низкий табурет, сел к печной дверке. Весёлый огонёк, разгораясь на высушенных летом растопных дровах, задорно и часто щёлкал сверчком, ярко моргая деду через щель. Иван в стотысячный раз смотрел на огонь и снова, как и всегда, восхищался и успокаивался им или, наоборот, грустил без надрыва, со старческой мудростью.
– Вот и ещё год!? Теперь уже восемьдесят два, поди! Вот ведь, Господи, прости, летит времечко... – кажется, вчера он поднёс спичку, дрова разжечь, и печь ещё не протопилась, а год проскочил, как зимний короткий день! Дед несколько минут посидел и, услышав, что чайник закипел, встал, заварил чай в не большом фарфоровом заварнике, оставшемся у него ещё от жены, про которую он вспоминать не любил, но заваривая чай, вспоминал каждый раз.
Приготовив чай, дед заглянул к Макару ,и удостоверившись, что внук спит, снял со стены календарь. «Ну, кто же со мной в один день сподобился на свет появиться?» – он сел на лавку, положив календарь на стол, налил немного чая и, отхлебнув, перевернул лист на одиннадцатое января!
На него с довольно широкого листа, смотрел...он сам, снятый по пояс, в пиджаке и галстуке, с широко открытыми, наверно, по просьбе фотографа, глазами, и с искусственной полуулыбкой. Усатый! Он растерялся, узнав себя, и словно вор, инстинктивно оглянувшись, вернулся на предыдущую страницу. Радости не было: сердце, непривычно для него слышимо и даже осязаемо, неприятно заторопилось в стуке. С этой страницы на него смотрел Алексей Николаевич Толстой. Он, слеповато щуря глаза (забыл, что в очках!), стал читать, лихорадочно соображая: "Так, писатель... почему не знаю? "Хождение по мукам" – опять не знакомо, "Орёл и орлица" и что ещё? "Буратино"! Да какой это Толстой, не настоящий поди и он, и календарь, а? Наш-то Толстой это "Война и мир!» – Он опять перелистнул страницу и, увидев себя, быстро перешёл на следующую.
Растерянность была уже очевидной. Он инстинктивно хлебнул горячего чая и, ожегшись, чертыхнулся… но сразу вслух продолжил:
– Двенадцатое января... Раймонд Паулс...композитор... латыш... Ага, а где я ихних знаю? Своих-то плохо помню! Что же делать, кого спросить?..
Вспомнив про Макара, шлёпая босыми ногами по деревянному полу, заспешил в комнату. Внук спал, улыбаясь во сне. А, может, и не спал...
Дед, нагнувшись над ним, тихонько позвал:
– Макар, Макарка, проснись, что ли, дело есть...
– Чего тебе, дед? Подъём? – не открывая глаз и почему-то улыбаясь, откликнулся внук
– Да нет, ещё, спи... Токо того… скажи мине, кто такой Толстой?
– Понятно кто, писатель. Довольно знаменитый. По крайней мере, весь мир знает, кроме тебя, – внук уже явно иронизировал.
– Я тоже знаю, не дурак. Токо Льва, а тут новый какой-то. Или, может, я не слышал про такого ещё? Не врёт календарь-то, который ты мне на Новый Год подарил?
– Нет, не врёт. Это же "Литиздат", тысяча экземпляров, им врать нельзя. Он и называется: "Знаменитые люди России", что не понятно?
Дед хмыкнул и, отойдя, пояснил негромко, для себя:
– Всё понятно. Почти. Не понятно токо, я-то, кака знаменитость, за что меня туда вклеяли, как насекомую, в цветочную гербарию? – Он быстро ушлёпал обратно в кухню.
6
Покой пропал. Дед сел, положив руки на календарь, понимая, что предстоит ещё и прочитать, что там написано про него. Удивительно, но всю жизнь, мечтая о даже небольшой известности, сейчас он этого устрашился. Жизнь, прожитая в деревне, безвылазная работа в большом, на три отделения колхозе, пускай, не миллионере, но всё же, где основным мерилом успеха, была премия, ею и стимулировалась. Можно было надоить полторы тысячи литров молока с коровы в год, жить спокойно и получать сто восемьдесят рублей в месяц! Но можно было и немного постараться: молока не раздавать, домой не таскать и надаивать уже тысяча восемьсот, а то и две тысячи литров! А это ты – уже мастер: почётная грамота, та самая фотография на Доску почёта, и двести пятьдесят рублей в месяц, денег. Плюс премия... Плюс известность!
Но Иван-то таким не был – вот в чём беда. Он всегда работал честно и ответственно выполняя возложенные на него обязанности. Но не более того. Слишком много было забот, связанных с устройством личной жизни, и это для него было всегда важнее... И тут эта радость, которая, скорее – беда...
Он решился и открыл календарь. Выдохнул и стал читать, спотыкаясь глазами.
" Челядин Иван Макарович. Родился 11 января 1934г. Простой работник племенного хозяйства "Победа". В 1974г. во время пожара, рискуя жизнью, открыл ворота в 34 загонах, чем спас 210 голов месячного молодняка КРС. Награждён медалью "За отвагу на пожаре" и премирован путёвкой в Крым."
Иван только теперь, дочитав, выдохнул и стёр выступивший от волнения пот на лбу. А ведь это было, было! И именно он, увидев огонь над фермой, прилетел туда на велосипеде и сумел сбить замок с задних ворот. Забежав в дым и рёв и задержав дыхание, почти по памяти, повыдёргивал задвижки на воротах загонов.
Вот так дела! Ещё минуту назад, он не знал, что и думать, боялся, что не по делу его вспомнила власть, а оно – смотри, как! Сам-то он давно всё это забыл, словно и не было такого. Значит, всё-таки не зря прошла его тяжёлая, хотя и не очень заметная трудовая жизнь. Иван встал и, войдя к Макару, сказал негромко, но с гордостью человека, о котором помнят!
– Я разобрался здесь. Тут написано по делу: и про Толстого, и про музыканта. Да и ещё про некоторых, не таких известных, но всё-таки делавших дела! Давай вставай, помогай деду стол сподобить. Скоро гости пойдут.
Макар теперь уже открыто улыбался, видя сквозь прикрытые хитро глаза лицо деда, слыша его радостный голос. И какая разница, кто вклеил этот лист в календарь, "Литиздат" или он, Макар, напечатав его на принтере в училище. Главное – правда о его очень не простой жизни, которую не надо забывать, которая важна для наших дедов и бабок!..
... За столом Иван Макарович Челядин сидел в костюме и галстуке! И на лацкане блестела найденная только утром в дедовых документах медаль "За отвагу на пожаре", натёртая до блеска рукой Макара! А за ним на стене – календарь «Знаменитые люди России» с молодым Иваном на листке "11 января"!
19.01.2015