о жизни и творчестве австрийского художника
Ханса Маерхофера-Ирзее / Hans Mairhofer-Irrsee
(Zell am Moos 1914-1998)
В судьбе Ханса Маерхофера Россия занимает особое место. И не только потому, что там ему пришлось, как и многим солдатам Вермахта, пережить слишком большое разочарование для молодого, полного сил мужчины. Эти шесть лет (1940 — 1946) вместили в себя гораздо больше, чем зависимое положение сначала солдата, а затем военнопленного. По словам художника, это был целый университет, школа жизни, из которой он вынес не унижение, не озлобленность за пережитое, не равнодушие и цинизм — щедрые «награды» военного месива. Перерождением, обретением себя называет он это время.
- Что удивительного?! - скажете вы. - Старо, как мир: страдание открывает глаза.
А куда же мы их потом прячем? В обывательский покой или в мягкие кабинетные кресла? В стекле с горячительными напитками? Что-то мы не возносимся от всех наших прозрений. Лишь подставляем шеи под новые удавки «конфликтных зон» и «сфер государственных интересов» — пустоголовые легковеры!
Мне не раз приходилось сталкиваться с теми, кто прошёл войну «по ту сторону баррикад», а потом строил у нас в России дороги и восстанавливал разрушенное. Всегда казалось, что этим людям есть, что вспомнить, и хочется вспоминать, но они молчали, чуть виновато улыбаясь за это молчание и как бы ища в собеседнике поддержку взаимопонимания. Рассказ художника впервые (по крайней мере для меня) нарушил это молчание.
Он вспоминал о том, как их готовили к броску, как учили распозновать противника — по мундирам, по внешности, по повадкам. Ох и коварного же садиста-коммуниста рисовало их воображение. Они, потомки гордых саг, освободят эту землю и облагородят её, они принесут сюда культуру.
От Шлезии до русской границы они прошли 800 км за 12 дней. Чтобы не выбиться из графика, а вернее из марафона, который устроило честолюбивое начальство в своём рвении — кто доложится первым! — их гнали за один прогон без отдыха 70 км. Такова была идея генерала. Красивые и рослые парни шли впереди — такими должны были увидеть их — победителей-освободителей. Ханс не попал в эти ряды из-за скромного роста. Зато он не переставал удивляться красоте открывавшихся просторов, и их богатству, и обласканности — уж его-то крестьянский глаз был намётан на хозяйскую руку.
А вот и первый подбитый противник — по рядам пробегает слух: Ханс напрягается, чтобы успеть на ходу как следует рассмотреть этот труп у края дороги. Сейчас он проверит на практике всё, чему учился.
В траве у залитой солнцем обочины, в плывущих клубах пыли лежал мальчик лет 12-ти. Просто мальчик. Простой мальчик. Ребёнок. Они уже прошли это место, Ханс оборачивается — у дороги лежит ребёнок: разве это коммунист? Эта первая увиденная им смерть той войны не даёт покоя, она остаётся с ним навсегда. Как и растерянность людей, без сопротивления пропускающих их сквозь свои селения.
Охвативший всех триумф и лёгкость победы не оставляли места для сомнений. До Москвы мы дошли, а дальше не смогли. Мы выглядели как клоуны: в плохих для такого мороза шинелях, в жалких шарфах, обмотанных вокруг головы.
Мы отступали, проходя сквозь те же селения. Всё сознание направив на холод, на то, чтобы его вынести. Шарф предательски съезжал, выпуская драгоценное тепло и не слушаясь одеревеневших рук в толстых рукавицах. Наконец он снимает одну с левой руки: терпеть больше не может, надо замотаться как следует. Внутрь по рукаву вползает холод. Но что с рукой? Он трёт её снегом, стучит по телу — и ничего не чувствует. Она горит льдом.
И тогда он решается войти в дом, в любой, где люди. Это категорически запрещено, поэтому ни у кого не спрашивает. Это, как им говорят, смертельно, но без руки ему, мастеру, всё равно не жить — поэтому идёт.
Они стоят друг против друга: солдат с протянутой онемевшей рукой и жильцы дома — женщина, дети. Ещё кто-то в глубине, за печью — он слышит хриплый кашель. Он чужой, он им враг. Женщина кричит кому-то за печь. Оттуда выходит старик. Ни слова не говоря, он ведёт Ханса к столу, вкладывает его руку в мех, как в ножны, и начинает тереть.
Старик тёр руку мехом не меньше часа: она распухла и наконец Ханс её почувствовал, рука ожила, правда кожа с неё слезла, как перчатка.
Своих он догнал, но боялся наказания. А когда всё честно рассказал, — даже похвалили и просили описать этот странный способ старика в полковой газете, чтоб другие знали, как спастись от обморожений.
Это были простые люди, мы ни слова не говоря поняли друг друга. И сколько подтверждений тому было в дальнейшем.
Если бы не эти шесть лет в России, я бы никогда не понял главного: врага не существует, его делают те, кому нужны войны. Мы же, сами люди, мало чем отличаемся друг от друга. Я обнаружил за это время много общего между нами и русскими — и как хозяйство ведут крестьяне, и как мы к земле одинаково относимся, и ремёсла наши совпадают, и вера, и суеверия. В России я был впервые таким открытым для контакта с людьми.
Позже, уже вернувшись из плена домой в родую деревню, он вырежет из дерева фигуру «Генерал»: стоит вояка-барин на ящике с боеприпасами, на голове у него гвардейский пикельхельм прусского образца, волосёнки выбиваются соломой из головы, глаза бешено вращаются, рот разявлен в оре команд, грудь колесом из бензобака с вмятинами, вся увешана медалями-побрякушками из пивных отмычек, на поясе свисает игрушечная сабелька, а дальше — он голый с эрректирующим от самодовольства членом. Пугало для огорода! И вот эта напыщенная фигня посылает тысячи на смерть, лишает глаз, рук, ног, психического здоровья, загоняет в лагеря для военнопленных и заставляет гнить с вшами, сотрясаясь от малярии. Кому нужны войны? Кого мы выталкиваем на вершины управления? Кому подчиняемся и ради чего губим свои и чужие судьбы?
«Мне уже скучно вновь и вновь повторять людям, но я должен — пишет в своей статье художник, — война не имеет ничего общего с Богом». Напишите на знамёнах и на пряжках ваших ремней «БЕЗ БОГА». Ни при какой из предыдущих войн не была возможна «безбожная схватка». Мы все прикрываемся пустой святостью. Совершайте подвиги в своём повседневном хозяйстве на благо процветания мирной жизни, и тогда это не приведёт ваших отцов, дедов, родственников, крёстных, коллег по работе и соседей к тому горю, которое мы уже унаследовали в уходящем веке. Многие не простили тогда Хансу его «Генерала» и сегодня продолжают, если не одобрять, то как минимум помалкивать и допускать грязь самоуничтожения людей на планете.
Всё, что Ханс Маерхофер тогда прошёл и понял в своём «российском университете», он сохранил не просто в памяти, а создал уникальную рукодельную книгу, своими руками — спасёнными русским стариком. Создал из ничего, на отрывках старых обоев и клочках бумаги, без красок и кистей он запечатлел в ней боль и радость, печаль и красоту, мечты и мысли людей: и свои, и других. Всех людей, просто людей — без границ.
1996 / 2017 — Зальцбург
(продолжение следует)