Информацию передали, как говорят в народе, через третьи руки. Но информация была верной, и оставалось только найти и поднять бойца. Причем не просто бойца, а лейтенанта Красной Армии. О месте его захоронения рассказал ветеран, правильней сказать, человек, который в трудных военных условиях окружения, его и похоронил.
Сложно даже представить, каково оно - в окружении, без боеприпасов и пищи, пережить такое - не приведи Господи. В обычных-то боевых условиях не всегда успевали захоронить, а когда бомбежка не прекращается, армия деморализована, начсостав погиб, - какой тут порядок?
Да и кого к порядку призывать? Голодных, еле двигающихся? Они и оружие-то еле-еле таскают, да ко всему — половина из них раненые. Повсюду, повсюду, куда только можно было кинуть взор, лежали убитые и кучковались раненые. Омерзительная вонь разлагающихся тел местами была невыносима. Так описывают выжившие ветераны события того периода.
На болотах особенно не разбежишься хоронить. Вода повсюду. И как зовут лейтенанта этого, ветеран уже не помнил, впрочем, и тогда не слишком знакомыми были.
Только вышло так, что однажды спас этот лейтенант ему жизнь - кинулся и уложил его на землю во время авианалёта. А те трое, которые рядом были и просто пригнулись, оказались убитыми осколками от бомбы, разорвавшейся неподалёку. Вот и вся история, случай военный, которых тысячи было.
И лейтенант спасенного не знал - бросаясь на землю от взрыва, увлёк первого ближнего к себе... Вот и запомнил человек тогда в лицо спасителя своего. А когда уже находились в окружении, и пришлось по приказу идти в другую роту, километра за два от расположения своей, - вот тогда и увидел он знакомое лицо.
Война не многих миловала. Лежал его спаситель с распоротым животом у поваленной взрывом сосны, устремив немигающий взор в небо. Всё, что мог солдат на тот момент сделать – глаза его закрыть. А когда назад возвращались, время было - решил долг свой перед лейтенантом исполнить, похоронить его, чтоб не поверх земли лежал, на растерзание минам да бомбёжке.
Всё, что мог, то и сделал. Вырубил, на сколько сил хватило, яму поглубже, но не широкую, и у сосны этой похоронил человека. В могилу положил Лейтенанта, как был он, в шинели и сапогах при оружии.
Документов не искал - некогда было, да и не для кого. Убитых вокруг полно, среди них и штабные были -те, кому документы передавать требовалось, а найти в этой ситуации, кто их замещает, - возможности никакой. Да и замещал ли кто тогда убитых штабных?
У него к тому времени у самого документов да писем больше десятка было - от сослуживцев погибших. Так - у каждого, кто жив ещё.
Сами доходяги, как рассказывал ветеран, - того гляди сдохнем, не от пули, так от голодухи, а карманы полны, как у почтальона. И место это запомнил на всю жизнь. По сей день кажется: доведись там побывать, - не заблужусь. Уж так много пережить довелось - и не рассказать. Да и место с другим не перепутаешь - у дороги в воронку полуторка сошла, а соседним взрывом присыпало. Как памятник получился — из земли торчит половина машины и сосна эта. Корни здоровые, долго не сгниют.
Поисковикам долго утруждать себя поиском описанного места не пришлось. Торчащий из земли остов машины у дороги знают многие, так что отыскать там корни той военной сосны - дело техники. Даже если на этом месте новые деревья выросли, - от старого много трухи остаётся.
Воодушевлённые этим рассказом поисковики весь вечер строили предположения, где расположена могила неизвестного лейтенанта. Вероятно, при нем есть документы, по которым удастся восстановить имя. Дело представлялось совершенно простым. Координаты достаточно ясны, и залегание неглубокое - щуп должен легко «зацепить». В разговоре у костра лейтенанта уже почти внесли в списки поднятых.
Утром, как обычно, все собрались у стола к завтраку. Галия апа сварила рисовую кашу, с ложечкой-другой сгущённого молока лучшего завтрака в лесу не придумать. Пока она хлопотала за наполнением тарелок кашей, поисковики, воодушевленные вчерашними планами, вели свой разговор о лейтенанте. После завтрака, покурив, все собрались на работу. Только тогда Галиапа к ним обратилась:
- Ребята, а вы за завтраком не за того лейтенанта говорили, который у сосны захоронен?
- За него. А ты тоже слыхала, как мы вчера говорили?
- Ничего я вчера не слыхала. Я спать рано легла. А вот если вы за того лейтенанта говорили, то не поднимите вы его, рано ещё, время не пришло. Ещё два года подождать нужно.
- Как это рано?
- Не знаю я. Рано - и всё тут.
Значению этим словам в то утро никто не придал. Да и как понять это «рано»? Только, когда пришли на место, где рассчитывали солдата поднять, оказалось, что оно подтоплено весенними водами. И сколько ребята не кружили, как ни старались «зацепиться на щуп» - всё впустую. Несколько раз пробовали и копнуть, так сказать, дерн сорвать, щуп углубить. Но только в полной воде ещё сложней работать оказалось. Так и пришли ни с чем.
На обеде разговор сам собой зашел про лейтенанта, и про слова Галии «рано-не рано» и «еще два года ждать».
Тут она и рассказала про сон свой.
Во сне, но как наяву пришел этот лейтенант в лагерь, будто бы к ней.
- Я, рассказывала она, - разговариваю с ним, как с одним из вас. Ни страха, ни опасения, ничего ни ощущаю. И он ведет себя естественно, как совсем свой. Присел за стол, а я, значит, хлопочу с обедом. И на него почему-то не гляжу. А он и говорит: - ребята пусть ко мне не идут, рано ещё, время не пришло. Подождать надо два года, и тогда увидимся. Встал, и ушел. И я не провожала, вроде как свой, придёт ещё.
На следующий год штаб «Долины» попросил все отряды поработать в Замошье, в другой стороне, и поэтому никто в эти места не попал.
А ровно через два года под сосной с глубины в двадцать сантиметров подняли лейтенанта. Подняли так легко, что диву дались даже бывалые - за полчаса, как «верхового».
Видать, действительно, время пришло встретиться.