Мир тесен.
Среди чудом уцелевших в бойне оказался и командир отделения Александр Литвинов с поредевшим на поло-вину взводом. Им пришлось отступать вместе с 6-ой армией. В бегстве уцелело мало - в основном солдаты из обоза, и часть отправили на переформирование. Срочно стало поступать начальство и пополнение из нового призыва солдат и офицеров. Полк, куда определили Александра для формирования, был артиллерийским, и его назначили командиром отделения разведки. Вскоре прибыло пополнение в полк, и среди прибывших оказался его знакомый по руднику, Пётр Павлов.
Александр шёл из штаба полка, когда услышал за своей спиной знакомый голос:
-Александр Павлович, Саша!- кричал Павлов, увидев знакомого.
Александр остановился на его голос. Подбежал и, запыхавшись, проговорил:
- Возьмите меня к себе в отделение, а то, боязно, да и не знаю я здесь никого.
Испуганный вид и умоляющий взгляд смутили Александра, и он упросил ротного перевести земляка в своё отделение.
В часть подвозили снаряды, продовольствие, используя короткое затишье. Армию готовили к новому наступлению и, как уже повелось, в её расположение хлынули корреспонденты газет, а с ними агитационные бригады.
Приехали в полк московские артисты во главе с самой примадонной и её известными на всю страну «Валенками».
-Товарищ младший сержант, Александр Павлович, отпустите на часок посмотреть? Я недолго! Это же сам….!
И Пётр назвал фамилию артиста, при этом божественно закатил глаза под лоб, прижал руки к груди, словно собирался молиться на своего идола.
Вскоре он уже крутился около носатого господина, важно вышагивающего по тропинке около столовой, где и готовилась импровизированная сцена предстоящего концерта. Низкорослый Пётр семенил рядом, заглядывал угодливо в лицо артиста, предлагал ему сигареты, выменянные у разведчиков за пайку сахара, расхваливал та-лант и уверял, что и сам «до войны был работником культуры». Артист высокомерно кивал головой, молчал и принимал восхваления, как должное. Он входил в роль и не мог отвлекаться по мелочам.
Во время концерта Павлов крутился на сцене, поправлял занавес из брезентового тента, расставлял и убирал табуретки и стулья, стараясь всем видом показать себя знающим в этом деле толк работника искусства.
Вскоре Александр услышал знакомую мелодию гармошки и исполнение песенки в один голос:
- Третий был Иван Ильич. А в кустах - Иван Кузьмич.
-Ах ты шельма! Не иначе, как удумал пристроиться в агитку! - подумал он о Петре. - Солдаты тысячами гибнут, о них никто и не вспомнит, а этот полчаса перед толпой покривлялся и в почёте ходит! Вот так ценят нашего брата! У шутов гороховых почестей больше, чем у солдат-смертников! А этот бездельник, глядишь, пристроится в артисты, до конца войны прокрутится в тылу, а потом хвастать станет, как он храбро воевал да побеждал, а один раз за всю войну даже под бомбёжку попал.
Злые мысли крутились в голове Александра. Ему вспомнился парторг рудника Гольбезштанная с его теорией знатности и наглости, но злости уже не было. Война перевернула всё с ног на голову. То, что раньше было нор-мой жизни, вдруг стало ненужным, а то, что запрещалось, за что судили людей, вдруг стало необходимостью. Ради жизни нужно было убивать, и смерть одного человека часто даровала жизнь другому, а иногда и многим.
Переформирования отступивших от Днепра частей Красной армии продлилось три недели и вскоре армию маршем перебросили на фронт под Сталинград. О войсках немецкой армии не было никаких сведений, армейское начальство требовало данных. Александра вызвали на командный пункт полка.
–Возьми, сержант, с собой одного солдата для связи, засядь в какой-нибудь воронке, а утром корректировку по целям сделай. Видать, готовят что-то немцы, а мы не пристреляны. У немцев замена частей - макаронников и румын меняют немецкие части. Видно, к чему-то готовятся - проговорил ротный, когда Александр зашёл в его землянку.- Новых укреплений понастроили, а наши наводчики ориентиры потеряли. В ночь иди. Сейчас ночи ещё тёплые, не замёрзните, а то утром немец засечь может.
-Есть!- козырнул Александр и вышел из землянки.
Прихватив с собой телефонный аппарат с катушкой провода, сухой паёк и рядового Павлова для связи, он ушёл на нейтральную полосу, с трудом отыскал в темноте старую воронку и стал ждать утра. Пожалел, что второпях не взял шинель, но искать сена или соломы не стал и прилег на краю воронки.
Пристроив аппарат и проверив связь с ротой, Павлов сложил руки под голову, звучно зевнул, устраиваясь спать.
-Не взял тебя носатый артист к себе в агитку-то? - спросил в полголоса Александр.
- Обещал похлопотать. Сказал, что такие дела в политотделе армии решаются, но он похлопочет за меня.
Пётр в темноте улыбнулся, вспомнив обещание артиста.
Ночь была по меркам войны относительно тихая и по-летнему тёплая. Бескрайнее августовское небо, усыпанное звёздами, напоминали мирное время, и только глухие разрывы мин и осветительные ракеты над траншеями немцев, напоминали о войне. В траве потрескивал одинокий сверчок, призывая сородичей к ночному разговору. Иногда песню степной жизни обрывала нервная, короткая дробь ручного пулемёта, одиночные взрывы снарядов. Это велись разговоры ночных дежурных по обе стороны фронта. Но, как только наступала тишина, природа возвращалась к мирной жизни. В августовские вечера не кричат перепела и коростели, не поют в лесных балках донские соловьи, не пахнет цветами, но степь всё еще прекрасна и полна жизни. Едва зайдет солнце и землю окутает мгла, как дневная тоска забыта, всё прощено, и степь легко вздыхает широкою грудью. Как будто от того, что траве не видно в потемках своей старости, в ней поднимается веселая, молодая трескотня, какой не бывает днем; треск, подсвистывание, царапанье, слышны разные голоса - басы, тенора и дисканты — всё смешивается в непрерывный, монотонный гул, под который хорошо вспоминать и грустить. Однообразная трескотня убаюкивает, как колыбельная песня; лежишь и чувствуешь, что засыпаешь, но вот откуда-то доносится отрывистый, тревожный крик мины или снаряда, а не уснувшей птицы, или раздается дробный треск пулемётной очереди неопределенный звук, похожий на чей-то голос, вроде удивленного «а-а-а-а!», и дремота отступает. Александр задумался, вспомнив ночную рыбалку на сомов. Заводничить он любил и с удовольствием уходил посидеть с донками ночью на берегу Урала. Тихо бывало и тогда; так же пели сверчки, монотонно журчала вода на перекате, тихо плескалась слабая волна у берега, бултыхались судаки на перекате, добывая себе корм, а мелкие сигошки и пескари, словно горох, кидались врассыпную от хищного окуня или жереха. Думы его прервал резкий толчок провода, катушка вдруг скатилась с края воронки. Павлов поднял голову и протёр кулаками глаза.
-Ты что? - спросил его Александр.
-Уснул, кажись. Провод дернулся что-то.
- Проверь, связь есть?
Пётр стал крутить ручку телефона. Вскоре затрещал ответный отбой.
- Всё в порядке - успокоил Пётр. – Просто, катушка стояла на неровном месте.
Прошло немного времени, но вокруг было всё тихо и оба успокоились.
- Александр Павлович, можно я закурю? - спросил Пётр.
-Сиди!
-Я прикроюсь палаткой, чтобы огня не было видно. Курить страсть, как хочется.
Александр промолчал. Пётр свернул цигарку и прикурил. Едкий махорочный дым потянуло по воронке и далее за её края. Александр снова вернулся к своим воспоминаниям о доме. В этот момент, что-то тёмное перевали-лось через край воронки и придавило к земле. Рядом заскулил испуганный Пётр. Рот ему чем-то зажали, и крик получался приглушенный……….
Со связанными руками и кляпом во рту их сначала долго вели в темноте, а потом развязали руки, вынули кляпы и затолкали в каменный сарай, забитый старой соломой. Утром пришёл рослый солдат, одетый в черкеску с серебряными галунами и приказал выходить. Выйдя из сарая, Александр огляделся, но казак подтолкнул его шашкой к крыльцу дома.
- Откуда родом, Литвинов?
Есаул, одетый в чёрно-красную кубанскую черкеску и хромовые сапоги, сидел за столом, положив ногу на ногу, и рассматривал солдатские книжки пленных. Умное, продолговатое лицо с орлиным носом, высокий лоб, чёрные волосы и усы, обветренная до черноты кожа на лице и шее и тяжёлый взгляд из под бровей делали его зловещим. Рядом, на столе лежала короткая, плетёная ногайка и папаха с синим верхом. Хромовые сапоги есаула, начищенные до блеска, резко выделялись на фоне грязного пола хуторской избы.
-Как вы их взяли, Солодовников? - не дожидаясь ответа на первый вопрос, спросил есаул казака, приведшего пленных.
- Случай помог, господин есаул. Зацепились случайно ногой за их телефонный провод, а потом по нему и запаху табака отыскали секрет кацапский. В старой воронке сидели с телефоном.
Дюжий, рыжеволосый урядник со следами оспы на лице стоял у двери и докладывал спокойно.
- Ступай! - разрешил есаул и снова стал рассматривать документы.
- Чо молчишь? – снова обратился к Саше есаул.
Александр молчал, не понимая, к чему был вопрос. Пока он думал, в разговор неожиданно вмешался Павлов.
- Я рядовой! Я только телефонист! Я ещё не воевал против вас! Я и не комсомолец даже! - торопливо – угодливо спешил высказаться Пётр.- Он у нас командир отделения и член партии. Вот видите шпалы в петлицах.
Павлов говорил торопливо, захлёбываясь собственными слюнями. Из разбитых губ сочилась кровь. Он спешил понравиться офицеру.
Есаул, не вставая со стула, ударил его нагайкой по лицу. Пётр скуля, упал на колени на грязный пол.
-Вестовой! - крикнул офицер в закрытую дверь.
Дверь открылась, и на пороге появился молодой казак.
- Уведи за хутор да заруби эту гадость - распорядился есаул.
Казак подтолкнул Александра к выходу.
- Нет! Этого оставь! Вон эту мразь советскую выкинь, чтобы не воняла - и он нагайкой показал на Павлова, всё ещё стоявшего на коленях.
Казак схватил Петра за шиворот и потащил к выходу.
- Ваше благородие! Ваше благородие! Не убивайте меня! Я вам пригожусь! Я стану служить вам верой и правдой. Хайль Гитлер!
Несостоявшийся артист погорелого театра торопился высказать свою угодливость, упирался ногами в грязный пол и пытался вывернуться из рук казака. Есаул молчал, брезгливо глядел на обезумевшего от страха пленного солдата. Александру тоже стало неприятно от криков Петра, и он в душе пожалел этого слабого человечка.
- Спрашиваю в другой раз - откуда ты родом и что делал в окопе?- повторил свой вопрос есаул, когда дверь за Петром закрылась.
Поражённый поведением Павлова, Саша молчал. Что-то знакомое слышалось в голосе офицера. Такой густой, «окающий» говор был только в Устино, и спутать его с другим было невозможно.
- За что воюешь, племянник? – спросил вдруг есаул, не дождавшись ответа. – Не тараш глаза-то на меня! Дядя я твой! Тихон Арапов - родной брат твоей матушки Арапихи.
Саша не поверил бы его словам, но последнее заставило задуматься. Станичное имя матери мог знать только житель Устино.
- Да я, как все. Призвали, дали винтовку и воюю - проговорил он.
- А все за что воюют? За советы?
- Не советы народ спасает, а Отечество своё защищает от немцев.
- Отечество, говоришь? Отечество – не государство, в котором ты живёшь, а та земля, что стала твоей плотью, та вода, что наполнила тело кровью, тот воздух, который ты вздохнул в первый раз и он стал твоей душой. Госу-дарство можно заменить, а место, где ты появился на свет божий, заменить нельзя, как нельзя заменить своё тело, кровь и душу…. Выходит, мы с тобой спасаем одно Отечество, воюя между собой? Только ты спасаешь его от немцев, а я от жидов и кацапов. Кто прав из нас?
Саша покачал головой.
-Не знаешь? А я знаю, и то, что я прав - рассудит время. Вас много и вы победите, только победа эта не принесёт вам ни счастья, ни воли, как это было после гражданской. Попомни мои слова…. Вы уже переломили хребет немцам, но до победы ещё много крови потребуется.
Александр молчал и оглядывался с опаской на дверь, всё ещё потрясённый выходкой Петра. Слова есаула до него доходили с трудом.
- Отец, мать, живы - здоровы?
- Мама жива, а отца уже давно нет в живых - машинально ответил он, оглядываясь в очередной раз не дверь.
-Не бойся, ты! Эта гнида сюда не вернётся. Я нарочно приказал зарубить, штобы немцам в руки не попался. Они из таких подлецов палачей делают. Человек душу при первом вздохе получает, но у всех она разная. Одни, бы-вает, с подленькой душонкой до самой смерти живут, а у других, как нужда прижмёт, сразу наружу всё вывора-чивается. Вот и этот проявился. Он бы тебя в первом бою бросил да в бега подался. У таких сволочей нет ни со-вести, ни родины. Кто больше даст, тому и спляшет - успокоил его есаул.
Саша продолжал молчать и разглядывать лицо есаула.
-Чо, я не похож на родственника? А ты вот весь в мать - Арапиху! Тебе тогда лет десять - двенадцать было, когда я с отрядом брата к Дутову подался. Не вспомнишь?
Александр покачал головой. Лицо есаула было обветрено, покрыто мелкими морщинами, на левой щеке, от глаза до скулы, белел рубец заросшего шрама и нос от этого немного повело в сторону, чёрные с проседью на висках волосы, подстриженные кружком, зачёсаны назад. Черные глаза с прищуром смотрели властно и насто-рожено. Что-то знакомое, родное просматривалось в лице есаула, но Александр не узнавал в нём своего родственника.
-Во! Знать и правда постарел, коли родной племянник не признал! - проговорил Тихон и добавил: - Садись, про твою судьбу переговорим.
И он показал Александру на стул, стоявший у стола. Тот неуверенно сел.
- А ты молодец! Не заскулил, как этот кацап. Сразу видно, что из казаков. Хотя, Литвиновы - они из служивого рода, ну да тоже воины -проговорил Тихон и пристально посмотрел в лицо пленного.- Ну, расскажи, как и что творилось дома за эти годы новой власти? Как ухитрились волю казачью променять на кацапскую милость? Ро-дители наши как? Как няня Арапиха здравствует?.... Вестовой!- крикнул Тихон, повернувшись к двери.
Дверь отворилась, и вестовой переступил через порог.
- Принеси нам горилки четверть и закуску. У нас разговор будет долгим.
-Так, деда Аркадия чекисты штыком закололи ещё в девятнадцатом. Дом, хозяйство, кузню отобрали и беднякам раздали. Теперь в вашем доме Пындины живут. Им комбед ваш дом отдал после смерти деда. Тётю Дуню и детишек её с дедом красные убили, и бабушка тогда умерла -начал рассказывать Александр осторожно вспо-миная прошлое.
С тех пор прошло двадцать с лишним лет, так что всё сразу и не приходило на ум.
Говорили долго. Александр почти не пил, а есаул после каждого эпизода наливал в стакан водки, выпивал, вы-тирал рукавом губы и слушал дальше. Хмель его не брала. Иногда он останавливал племянника вопросом.
- Николая, говоришь, за отца расстреляли? Паскуды эти не только за отца, но и за прадедов наших мстили. Не зря старики говаривали, щто кацапы московские зло долго помнят. Вот и припомнили нам, да отыгрались – перебил он племянника, когда тот рассказал про расстрел Николая. – Григория Рябинина с Никифором Шкуратовым сгубили? А их то за што? Они же тогда малолетками ещё были! С Никифором мы годки, а Гришка - тот чуток моложе. Гришка бусырный парнем был! По бахчам, да курятникам лазить любил! Бывало, наворует кур, принесёт на посиделки, девки ощипают да сварят. Гуляем до утра! Драки он ещё любил устраивать! Край на край шли!.. Наш, озёрный, с овражным не ладил. Иногда луговой на их стороне, а другой раз и с нами на них идёт. Так мы с ними все больше дрались.
Тихон усмехнулся, вспомнив былое.
- А дядя Афонасий как погиб?- спросил Александр.
- Афонасий полком командовал у Дутова. Мы до осени 19-го воевали под Уральском. Против дивизии Чапая. Нас Дутов туда послал, а опосля под Орском наш полк против красных встал. Кабы не Афонасий, не ушёл бы Дутов со своими в Семиречье. Братка тот бой на себя принял, а меня к Дутову послал подмоги просить. Да куда там! Дутов казну войсковую, да икону Табынской божьей матери спасал, только оказалось- не ту мать спасает. Нас, устинских, после той стычки мало осталось в живых. Не многие ушли от красных тогда. У кого кони были добрые, те ускакали. Остальных красные порубили. Потом, как Дутова убили, мы и разбрелись по всему свету. Я сначала у Анненкова был, в Китае, а потом в Европу подался и к генералу Краснову прибился.
- Дядя Николай о Дутове рассказывал. Он тогда чудом жив остался. Ево черёд был штаб охранять, а он Лабыскова упросил подменить.
- Так он жив остался? А я думал, ево убили тогда!
- Нее!.. Его опосля в Оренбурге машиной задавили. Дочка Лена у него осталась. Жена Дарья Ивановна часто в Устино приезжала и к нам заходила. Дядя Вася Литвинов вернулся сразу после гражданской войны, а дядя Ни-колай после. Они с отцом так и не помирились. Не простили они ему, что за красных встал.
-А ишо кто вернулся опосля гражданской? – спросил Тихон.
- Фёдор Безбородов, Фадеев Прокоп… Митрий Тошеров… Да ишо многие.
- Фёдор Еграфыч живой остался!? Вот чудно! Я ево чуток не застрелил тогда. Мы на Семиречье к Анненкову из станицы Акмола подались, а он отстал от сотни и всё за штаны держится. Вижу, хитрит, и я за ним. Он штаны снял да за сугроб присел, а как сотня ушла, винтовку схватил и так, без штанов, на меня и прицелился. Сам зубами трясётся и говорит: - Ну давай, хорунжий, теперь кто- кого..- Плюнул я тогда, да и поскакал за сотней. Не стал марать шашку об этого засранца.
- Он сказывал, что в госпитале болел долго тифом. Чуток живым остался, только облысел весь. Петя на его сестре двоюродной женился, так он на свадьбе по -пьянке хвастался, как от Дутова убёг. Хитрый он мужичок, хотя и из казары.
-Не хитрый, а мудрый. Весь род Безбородовых умом славился ещё со времён Большого Бунта. Темник Безборо-дов много помог Араповым ту войну с немцами и кацапами выиграть.
Александр не знал минувшие дела, а потому промолчал. Разговор остановился. Есаул сидел молча и вертел пустой стакан в руке.
- А про Чапая до войны кино показывали, как он белых бил. Таким храбрым его восхваляли, что и поныне мол жив да на белом коне по яикским степям скачет.
-Ну да?! Ишь ты, куда эрзя поганого вознесли! На коне белом скачет! А тово не знают, что он отродясь на коня не садился? Да у него и дивизия- то была вся пехотная! У красных конница появилась только в двадцатом году, башкиры им в этом деле помогли. А он, недомерок, в тарантасе, да на машинах по степи разъезжался, а как со своим комиссаром жидовку не поделил, так и вовсе запил горькую. Не знаешь про то? Ну, так послушай!
Осенью это было 1919 года. Погода тогда холодная выдалась, дождливая. Афонасий нас с есаулом Трофимовым и тремя сотнями послал в станицу Лбищенскую. Разведка ему донесла, мол, казара сказывают, что там пьянствует уже который день этот герой сраный. Мы сначала думали там только штаб ихний, а потом местные говорят, что красных не менее тысячи по станице и хуторах ближний квартируют. Нам деваться нет куда. Трофимов разделил по каждой сотне улицу, и утром на рассвете мы и ударили. Пушек у нас не было, так мы их шашками и перерезали почти всех. Некоторым удрать удалось, много в плен взяли. Среди них раненный в плечо и Чапаёнок то самый. Ещё не протрезвел и топырился, орал, командовать всё собирался. Он так и не понял, что его банду разбили. Тшедушный такой, а гонора - выше шапки, аж из ушей говном текло. Там у нево три машины во дворе при штабе стояло. Опосля пленные солдаты говорили, что он с комиссаром бабу не поделили. Недомерок-то охочий был на паскудство и на чужих баб падкий. Зарубить обоих обещался, так жидёнок струсил и сбежал с фронта жаловаться Троцкому и бабу свою прихватил. А мордвинёнок с горя и запил горькую.
- А в кино показывали, что он утонул?- спросил Саша.
- Не! Говно не тонет! – с усмешкой ответил Тихон. – Мы его поймали, для похмелки утопили в нужнике…. Тем его и протрезвили.. Так, скажи на милость, сколько добра награбленного при обозе нашли! Злость меня тогда взяла и приказал я того полководца сраного со всем штабом зарубить и в скотомогильную яму бросить, а сверху трупами погибших в том бою коней прикрыть. Остальные из его дивизии, кому удрать не удалось, к нам пе-решли, а те, что уцелели, видно, побоялись рассказывать про то, как командира своего пропили да бросили в станице. Жиды видно из того эрзя потом уже героя слепили. Они покойников любят больше, чем живых! Вот так бы и всю Москву в падлешный овраг выкинуть тогда надо было, и своим умом жить, а не оглядываться на немцев да англичан.
Тихон усмехнулся своим воспоминаниям.
-Опосля толстовцы в Персии сказывали, что недобитки из чапаевской дивизии по степи двести вёрст с разбоем прошли фронтом в тридцать километров и сожгли все станицы и хутора. Так еврейские комиссары отомстили за мордовского выродка. Правы предки наши были, когда сказывали, что недобитый враг страшней двух новых. Кабы добили мы их тогда - казаки бы не страдали более.
Тихон замолчал, налил стакан водки и выпил.
-Ну, да ладно! Об остальном потом переговорим. От меня тебе уходить нет резона. Сгинешь в лагерях, или расстреляют. В бой я тебя не пущу, при полковом коновале будешь. Ефремыч -старик тёртый, из наших, яикских. Он тебя пристроит, а я ему скажу, штобы присмотрел на первое время. Там неприметно будет, а то со мной сго-ришь. Я на виду и у немцев, и у красных, а тебе это ни к чему. У тебя там семья осталась, дети, мать,.. Кабы беды не хватить им через твой плен. Нам помирать всё равно кем, а им жить надо. Как дело дальше обернётся - видать будет. Документы твои я сожгу от греха подальше, а тебе на фамилию Арапов солдатскую карточку прикажу выдать. Так запомнить легче, и мне объяснять генералу сподручней. Мол, однофамилец. Тут Араповых много! Фамилия наша по всем ордам известна, так что не бойся, што за родственника моего признают..
Тихон помолчал и добавил:- Грозить не стану, но коли на утёк кинешься - сам зарублю. А пока иди, отдыхай. Солодовников! – крикнул Тихон
Дверь отворилась.
-Проводи казака до Ефремыча, да скажи, штобы позаботился -и к Александру- Ужо, вечером заходи, остальное доскажешь. Сейчас дел много.
-А хто он?- спросил Солодовников.
- Земляк наш! – ответил Тихон.
-Ну! Едрёна корень! Шабра! Расскажи, как и чем живёт родная сторонушка! – обрадовался вахмистр.
- Вечером поговорим! – одёрнул Тихон. –А пока, пристрой земляка.