Борясь с крупными волнами, катер уверенно зашел с подветренного борта “Графа Шпее” и четко встал под свисающим гаком подъемного крана. Матросы проворно накинули стропы на гак и вот уже катер вместе с людьми повис в воздухе, поднимаясь все выше и выше над палубой. С высоты открывался вид на корабль во всем его грозном величии. Артиллеристы 152 – миллиметровых орудий, размещенных на открытой нижней палубе, и прислуга зенитных установок с любопытством рассматривали нас. Совершив непродолжительный полет по воздуху, катер завис над проемом в палубе и начался спуск. Через несколько минут он опустился на приготовленные для него кильблоки. Это помещение оказалось ангаром для разъездного катера. Крыша ангара заняла свое штатное место и стало темно. Включилось освещение. Мы покинули катер и Лемке предложил следовать за ним. По длинным коридорам и многочисленным трапам мы двинулись вперед-наверх. Стоял сильный шум от работающих двигателей, воздух был насыщен масляными парами – значит, мы находились где-то рядом с машинным отделением. Наконец, по моим расчетам, мы добрались до надстройки. Стало светлее и тише.
Мой сопровождающий остановился перед нужной дверью, постучал и, испросив разрешение, вошел один. Через несколько минут дверь снова открылась, я вошел и оказался в просторной светлой каюте, хозяин которой, стоя боком к входной двери, рассматривал закрепленную на стене большую карту Атлантики, включающую Северное и Средиземное моря. Вот он повернулся к нам лицом и я сразу узнал его по фотографии из “Корсаров Третьего Рейха” – это был капитан цур зее Ханс Лангсдорф. Мне представилась возможность воочию рассмотреть командира печально известного карманного линкора Германии “Адмирал граф Шпее”. На вид ему было сорок - сорок пять лет. Он был высок ростом, светловолос, на лице выделялась щегольская бородка, а голубые глаза его смотрели внимательно и дружелюбно. На нем хорошо сидел мундир капитана 1 ранга, а белоснежная рубашка и отутюженные брюки его свидетельствовали о любви к порядку и взыскательности к себе.
Лемке представил меня: “Полковник Уваров из русского Генерального штаба”. Лангсдорф сделал два шага мне навстречу и протянул руку:
- Рад видеть Вас, полковник, на борту “Графа Шпее”.
- И я рад нашей встрече, хотя представлял ее себе немного иначе.
Мы пожали друг другу руки и я с облегчением убедился в том, что Лангсдорф живой человек во плоти, а не дух или голографическое изображение.
- Прошу Вас, присаживайтесь, - хозяин кабинета указал на два кресла, стоящие у журнального столика и сам сел рядом. Я осмотрелся. Кабинет был достаточно просторным. Из мебели, кроме журнального столика и двух кресел, здесь были также письменный стол, десять стульев, сделанных из металла, но добротно и стильно, а на стене была закреплена уже упомянутая большая карта Атлантики, поделенная на квадраты, круглые морские часы и судовой телефон в специальном гнезде. Из потолочного плафона лился приятный мягкий свет. Ландсдорф кивком головы указал Лемке на дверь и тот вышел, оставив нас с глазу на глаз.
- Признаюсь, Вы удивили не только моего офицера, но и меня тем, что Вам известен наш “Граф Шпее” и наши имена. Вы служите в разведке?
- Я, действительно, служу в генштабе, но я не разведчик, а ученый.
– А как это может быть связано друг с другом? – удивился Лангсдорф.
- В Генштабе имеется управление, занимающееся изучением некоторых научных проблем находящихся на стыке наук. На такие темы в гражданском обществе никогда бы не выделили средства, а нам – пожалуйста.
- Это что-то вроде “Аненэрбе”? Я правильно Вас понимаю? – спросил Лангсдорф.
- Нет. “Аненэрбе” у вас занималось оккультизмом и поисками арийских корней нации, а у нас - чистая наука, - пришлось мне разочаровать хозяина кабинета, - но от этого результаты нашей работы не менее значимы. На Вашем месте я бы тоже был удивлен такой осведомленностью совершенно незнакомого мне человека, но, уверяю Вас, для меня это совсем не тайна. Я знаю много больше, чем Вы можете себе представить.
- Вы меня совсем заинтриговали, - сказал Лангсдорф. Он старался быть невозмутимым, но смотрел уже настороженно, ожидая какого-то подвоха от своего собеседника. Лемке мне доложил, что Вы хотите сообщить мне какую-то важную информацию. Он правильно Вас понял?
- Всё правильно, - ответил я, - но, прежде чем мы начнем наш разговор, нужно уточнить, каким временем мы располагаем.
Лангсдорф, не отвечая, внимательно смотрел на меня и по его глазам было видно, что он готовится принять какое-то решение. Пауза затянулась.
- Вам не следует беспокоиться по поводу времени, наконец заговорил он, - его у нас будет в избытке, потому что Вам предстоит на моем корабле совершить путешествие в качестве почетного гостя. Вы сами сказали, что знаете слишком много, а я не могу в этой ситуации рисковать кораблем и его экипажем.
- Ну что ж, на Вашем месте и я, наверное, действовал бы точно так же, ответил я, но будет лучше, если Вы с самого начала поймете, что Вы ничего не можете сделать ни со мной, ни с “Елабугой”.
- Вот как! – с иронией произнес командир крейсера и в его глазах загорелся недобрый огонек. А, позвольте спросить, почему я ничего не могу с Вами сделать?
- Потому что существует “Эффект бабочки”, - просто ответил я.
- Не понял, поясните, - потребовал Лангсдорф.
Мне пришлось коротко, не вдаваясь в подробности, пересказать теорию хаоса:
- “Эффект бабочки” - это термин из теории хаоса, разработанной Анри Пуанкаре, Вашим соотечественником Мозером и русскими учеными Колмогоровым и Арнольдом. Согласно этой теории, сложные системы (например, человеческое общество, погода и т.д.) чрезвычайно зависимы от первоначальных условий и небольшие изменения в окружающей среде могут привести к непредсказуемым последствиям. Эта теория применяется в математике, биологии экономике, физике, политике и психологии. Чтобы стало совсем понятно, приведу такой пример: в 1952 году Рэй Брэдбери написал рассказ “И грянул гром”, в котором идет речь о том, что гибель бабочки, на которую случайно наступил путешественник во времени, переместившийся в далекое прошлое, изменяет мир очень далекого будущего. Правомерность этой теории была подтверждена рядом конкретных примеров из реальной жизни и научными результатами.
- Не понимаю, какое отношение имеет эта ваша теория к нашему разговору, тем более, что Вы упомянули 1952 год, - раздраженно сказал Лангсдорф.
- Ну, хорошо, - ответил я, - дайте команду принести сюда пустой конверт для документов и клей.
Продолжение
http://www.proza.ru/2017/02/22/2413