- Нет, я уже отнес документы… Еще не знаю, возможно, что придется подождать какое-то время. – он все еще стоял, облокотившись о косяк дверного проема и колупал ногтем отклеивающуюся бумагу, которой были обклеены кухонные стены, - да все равно в общем-то, завтра суббота… - на нем были шорты цвета хаки и желтая вытянутая футболка, - да, это было прикольно, только потом все тело ломило, - голос у него обычный, интонации ровные, темп размеренный, - … это точно, ну да хрен с ними. Ладно, и тебе. Пока.
Ухо вспотело и немного побаливало, так бывает, когда долго говоришь по телефону, а он говорил довольно долго. Довольно долго по мальчишеским меркам, хоть он был не совсем мальчик, но и мужчина внутри него еще не вырос.
Три шага к окну. Кухня маленькая, хрущевки все такие. Линолеум липкий – босые ноги отвратительно прилипают к нему и со смачным звуком отклеиваются, наверно это сок, который он разлил когда-то, ему не приятно.
Не приятно снимать квартиру и прибираться в ней: это как выдавливать чужие прыщи. Свои-то ладно, черт с ними, отвращения не вызывает, а вот другой человек-другое дело. Квартиру он снимал недавно и потому еще не обжился в ней, все казалось ему пропитанным чужим запахом и покрыто чужой пылью. Занавески на окнах были хозяйские, он их отодвинул, облокотился на подоконник и посмотрел через стекло.
За стеклом был летний вечер, тот самый вечер, когда уже нужно напрягать зрение, чтобы разглядеть кого-то более отчетливо. Но он этого делать не стал, он не любил напрягаться по пустякам и старался не делать этого. И в итоге просто смотрел на свое отражение, которое вырисовывалось на оконном стекле. Вырисовывалось туманно, двумерно, но вполне узнаваемо.
Двойник двигался так, как он, дышал так, как он, но был лишь проекцией, ничего не значащим отражением на фоне темнеющего лета. В какой-то момент он понял, что становится неудобно дышать, так бывает, когда передавливаешь себе грудь чем-то твердым. Он выпрямился, развернулся, пошел.
Два шага. Хруст.
Не понял. Посмотрел под ноги – яичная скорлупа что-ли? Нет. К подошве ничего не прилипло, только мелкий мусор и белая нитка. Он поставил ногу на пол. Сознание начало работать, он вспоминал на что может быть похож этот хруст, чтобы определить причину звука. Звук его не пугал, но неопределенностью его сознание не хотело довольствоваться. Есть совпадение. Так хрустит треснувшее стекло.
Он повернулся к окну. Видимых трещин не было. Подошел ближе и увидел, что с боку возле рамы действительно трещинка. Относительно не большая и есть шанс, что хозяйка квартиры ничего не заметит и не предъявит ему счет за разбитое стекло. Да он и не собирался ей платить.
«Да и хрен с ним, заметит-скажу, что так и было, когда заехал» - так он думал и уже собирался отойти, как опять услышал хруст. Повернулся, посмотрел на трещину, не то, чтобы она стала длиннее, скорее – немного глубже. И здесь его принялись окружать самые разные гипотезы по этому поводу, но самым устраивающим его было предположение, что едет дом. Дом накреняется вперед и создает давление на оконные проемы и за счет этого появляются трещины на стекле. И скорее всего не только у него одного, и скорее всего….
«Черт, а если дом упадет? Что делать?»
Он стоял в замешательстве и думал что делать: собирать вещи и выбегать на улицу или не собирать вещи и быстрее выбегать на улицу, но с другой стороны трещин в стенах нет, причин, чтобы так торопиться – тоже нет . Можно подняться или спуститься к соседям и спросить. Что спросить? Нет ли трещин у вас на окнах? Тупой вопрос. И соседей он не знает и ….опять хруст.
Ощущение было, что крошатся зубы, когда их сильно сдавливаешь, так же и стекло: как будто крошилось звуком зубной боли. Нужно было как-то этому помешать – он протянул руку, чтобы прикоснуться к трещине, заполнить собой эту недостающую брешь. Средний палец правой руки почти коснулся ее, но вдруг почувствовал холод. Холод, который тонкой струйкой проникал сквозь трещину из темного теплого лета за окном.
«Слишком холодно для лета. Ураган там что-ли?»
Проверяя свою догадку, он постарался выглянуть за пределы своего отражения, чтобы получше рассмотреть погоду за окном. Но двойник постоянно перемещался за ним, не давая всмотреться в уличный пейзаж. Ему пришла в голову мысль приоткрыть окно, но, поискав глазами, он понял, что ручки, которую нужно повернуть, нет. Так бывает в старых зданиях со старыми деревянными рамами. Бывает, что ручек просто нет: они сломались или их специально открутили, чтобы дети не игрались.
Он задумался. Проблема не была глобальной, он не замерзнет, если даже на улице ураган. Через такую маленькую щель много холода не проникнет. Он решил, что закроет дверь на кухню, чтобы не сквозило, а когда будет ложиться спать, то просто укроется одеялом. Да и дом ежесекундно не упадет.
«Не может дом вот просто взять и упасть. Завтра утром разберусь что да как».
И он вышел из кухни. Липкими ногами зашагал к ноутбуку, сел за стол, настроение у него было нейтральное, чувствовалась легкая усталость, но не более того. Мышка привычно легла в руку, экран засветился, ноут ожил, выходя из спящего режима. Рука бесполезно водила мышкой по рабочему столу, цепляя иконки в синие прямоугольники, а он думал.
Думал о том, что глупо было бы вот так просто умереть от того, что тебя накрыло тонной бетонных плит в доме, где ты неделю назад снял квартиру. А ведь можно было бы снять квартиру в другом доме, напротив, например. И неожиданно услышав грохот, подбежать к окну, увидеть, что стена соседнего здания просто откололась и лежит грудой огромных обломков под облаком пыли и думать при этом: «Охренеть… жесть, а ведь я мог бы там жить». Ну а что еще думать? О том, сколько костей и мяса смешалось с известкой и бетонной пылью? Наверно много, но мое мясо было бы в целости. На смерть лучше смотреть из окна.
Из окна, которое достаточно высоко, чтобы была возможность наблюдать трагическую панораму событий, но между тем оставить за собой преимущество быть незамеченным.
Так он думал, выводя простые геометрические фигуры, стараясь захватить в голубоватый квадрат все документы и папки с файлами. Настроение у него было задумчивое, слегка клонило в сон. И он не стал себя останавливать: выключил ноут, снял одежду, хлопнул ладошкой по выключателю и сел на разобранную кровать. Затем лег.
Постель была холодная, неуютная, лежать было беспокойно. Так часто бывает на новом месте. То, что днем кажется уже почти совсем привычным, то ночью наливается сгустками беспокойства. Но рано или поздно наступает тот момент, когда становится все равно и именно в этот момент он закрыл глаза и глубоко вдохнул, впуская в себя бред всех несбывшихся опасений и готовясь ко сну. Мысленно перебрав в уме события сегодняшнего дня, он неожиданно осознал для себя, что завтра для него есть некоторые дела, ради которых нужно рано встать. Его рука привычным движением легла на то место, где по обыкновению должен лежать телефон. Но сегодня был необыкновенный день. И в мгновение он это осознал. Мысленно прокрутил события вечера и на экран памяти вышел недавний телефонный звонок.
«Бля, телефон забыл на кухне»
Ему пришлось выбраться из своего, успетого нагреться телесным теплом, убежища. Ноги на полу, до кухонной двери 5 шагов. Это не долгий путь. Он открыл дверь.
Темно, гудят внутренности старого холодильника, он посмотрел на стол – телефон лежит, он сделал к нему шаг и легкий привкус беспокойства, который ему сегодня был так хорошо знаком, заставил его поднять глаза к окну.
«Что за?...»
Из того места, где сегодня образовалась трещина, текла темнота. Тонкой струйкой плавно и охотно вытекая из узкой щели между его стороной и другой стороной. Темнота на вид была плотная, но не жидкая. Она не растекалась по подоконнику, но скапливалась туманом, образуя темное облако.
Его глаза забегали, мысли-мухи пришли в движение, они создавали шум и волнение. Одна муха прожужжала ему на ухо идею, чтобы он включил свет, ибо свет-природный рассеиватель тьмы. Быстрое движение было совершено и глаза сощурились, настраиваясь на изменения. Но изменений не произошло. Тьма просачивалась через щель, наполняя кухню своим призрачным облаком присутствия.
Он не мог объяснить происходящего явления, а все, что он не мог объяснить – приводило его в панику. Он судорожно искал в уме решение этой задачи, старался найти ответ и может быть даже через какое-то время его мозг выдал бы нужную комбинацию рационального объяснения, но очередной хруст стекла не дал ему этого сделать.
Он вздрогнул от неожиданного, но вполне ожидаемого звука. Сделал шаг назад, отлепив одну ногу от липкого, сладкого линолеума. Тьма прорывалась из оконной щели стремительно и не прекращаясь, облако становилось гуще, чернее, объёмнее.
Он запаниковал. Это было выдающимся событием в его жизни, он не знал, как к этому относится, он не знал к кому обратиться, он не понимал во что это может превратиться, и чтобы решить свои сомнения - он решил сам убедиться. Он разжал напряженный кулак и медленно, очень медленно вытянул пальцы. Дыхание у него было нервным, прерывистым, рука подрагивала от напряжения, сердце колотилось от страха. Он сделал маленький липкий шаг по направлению к окну, тьма закрыла окно почти полностью и продолжала наполнять собой кухню. Он протянул руку, его пальцы коснулись контура облака…
Ощущение тока прошло по всему его телу и от среднего пальца правой руки распространилось стреляющей болью. Но через мгновение боль ушла и начался зуд. Все чесалось. Так дико, так невыносимо. Он упал на пол, из его рта вырывался хриплый крик, он шкрябал себе щеки, раздирая их обкусанными ногтями и оставляя на них красные полосы. Чесалось все тело, чесалось между пальцами, под коленками, чесалось в паху, он катался по полу в сумасшедшей истерике, дико раздирая свое тело, чтобы унять это чувство зудящей боли. Полость его рта тоже истошно зудела, он вытащил язык изо рта и отчаянно шкрябал его по верхним зубам своей челюсти. Чесались глаза, он тер их руками, но это не помогало, он выпучил глаза, чтобы пальцами как можно глубже залезть под веко, чтобы унять эту чесотку. Он залезал обеими пальцами в нос, чтобы выскрести изнутри этот свербеж. Пол становился грязным от подтеков крови, которые сочились из его раздираемых до безумства ран, которые тут же обтирались об сладкий липкий пол.
Темнота коснулась его тела и заполнила его до краев. Она проникала в него через эти меленькие рвущиеся щели на его теле, которые он открывал своими острыми судорожными ногтями. Темнота вливалась так охотно, так легко, впитываясь в его трясущееся тело и заполняя собой его нутро. Чесались внутренности. Чесались кишки, печень, легкие. Он драл себе живот, раздирая пальцами кожу, чтобы унять этот сумасшедший зуд, который перерос в агонию. Он откусил себе язык, слабо радуясь, что кровь, проходя по горлу, утоляет желание разодрать себе горло…
Постепенно его пальцы начали слабеть, его ум успокоился, а тело его обмякло, как кусок хлеба в борще.