Полнолуние. Полнокровное светило борется с облаками. Деревья заносчиво подняли кривые культи, боясь обжечься пролитой в драке серебряной кровью. Задергиваю шторы и растворяюсь в темноте. Моего тела не остается здесь и я далеко: ловлю крабов, ныряю за жемчугом, разбиваю о камень тяжелый кокос. Отбросив овчины сгущенного пара, хитрая спутница Земли нежно просачивается за неплотную материю и щекочет мои веки, отчего я вижу там лимонный песок, который затягивает меня в себя, пока сплю, насытившись крабами и кокосами. Провалившись под влажный разрыхлитель кварца оказываюсь в хрустальной пещере, иду на мерцание свечи из широкого сталагмита, стучусь в подобие проема, мне открывает старый вояка, хрипло хохочет, закидывая исполосованный шрамами подбородок, указывает протезом вверх, поднимаю глаза, и пещера переворачивается, хрусталь бьется, мелкие осколки заваливают нам глаза, дверь захлопывается, порыв ветра выбрасывает меня к инфаркту черноты.
В этот момент на улице, независимо от обстоятельств, срабатывает сигнализация машины. В сотне Вселенных я просыпаюсь, иду на кухню, стою очумело у холодильника, студя ступни о кафель, открываю белую дверцу, неспешно пью оранжевый сок, но в этой я по прежнему сплю, только теперь мне кажется центр Токио с вершины стеклянной башни, перед грозой, абсолютно тихий, впившийся небоскребами в обширную гематому неба. Рубашка на мне сплошь пропотевшая, набегающая волна воздуха освежает воспаленную кожу, гремит вдалеке гром и словно по заказу, повсюду зажигается неоновая реклама, иероглифы непонятно загибаются в инопланетном смысле. Достаю из заднего кармана словарь и пытаюсь понять, что значит этот красный, исковерканный символ? На 88 странице нахожу, что «молоко». Мне кажется это абсурдом и я бросаю потрепанную книжечку с крыши, она летит, занятно трепеща крылышками, разламывается, разбрасывается спорами страниц, которые не успев осесть на асфальт, расстреливаются влажными каплями подоспевшего дождя.
Сколько до рассвета? Сон выворачивает меня на бок, луна уходит за печные трубы, кошки возвращаются домой, неся в зубах мышек времени. Все кошки этого Города несут мне мышек под порог, огромная их горка продолжает вечность путешествия, двери заблокированы серыми тельцами. Луна щедро поит пушистых зверьков своим молоком, разлитым пропорционально снегу. Сбитень простыни скручивает мои конечности в тиски Прокруста, приговаривающего: «Еще не пора возвращаться, слишком мало, слишком хорошо, надо мрачно, надо жестко, лежи, смотри». Лежу, смотрю. Трясина изумрудных водорослей предсказуемо возникает, я вхожу в нее, как отдыхающий в зеркало моря, с трудом раздвигая напор перегнивших растений. Если доплыть до середины – проснусь, если пересечь полностью – нет. В центре находиться островок с чахлой осинкой, под которой можно развести костер из десятка листочков упомянутого словаря. Огонь появится, если правильно произнести слово. Что за слово сказать не могу, это тайна места. Дымок закружится сигнально ввысь, и длань зачерпнет меня из заманчивой трясины, как экскаватор, выбросив в комнату с прикрывшими зрачок окна шторами, бледнеющей к горизонту луне, скрипящими деревьями и тенями кошек, шмыгающих по улице. Если дойду до середины.
Просыпаюсь, отчетливо хочу чая. Ладони пахнут костром. Разбрасываю шторы и вижу, как всплывает воспаленное солнце. Огромная жемчужина, не дождавшаяся своего ловца.