Работал у нас в педучилище в семидесятых годах лаборантом Щербаков Тимофей Андреевич. Пожилой, малоподвижный и малословный, он, тем не менее, был всеобщим любимцем и у студентов и у педагогов. Его глаза постоянно излучали доброту и какую-то своеобразную улыбку, в которой читалось" А я о тебе что-то знаю... Хорошее". Крупные черты лица его были изрыты несколькими точечными глубокими шрамами. Два раза в год: 23 февраля и накануне 9 мая Тимофей Андреевич приходил на работу, украсив свою грудь орденами и медалями. Мы знали, что он прошел всю войну с августа 1941 по май 1945 года. В Берлин вошел на своем танке, когда уже бои за город были окончены. Жалел, что без него.
Как-то моя группа пригласила его на классный час 23 февраля. Студенты долго выбирали подарок. Остановились на четырехтомнике К.Симонова. Тимофей Андреевич долго отказывался. Но самая наша тихая Алма смогла убедить его:
- Тимофей Андреевич, мы много читали о войне. А от живого фронтовика никогда о ней НАСТОЯЩУЮ правду не слышали. А мы хотим знать как всё было на самом деле.
Долгий монолог для Тимофея Андреевича был тяжким испытанием, настоящей пыткой. Зная об этом я предложила студентам:
- Спрашивайте, задавайте свои вопросы. А,Тимофей Андреевич Вам ответит. Вот и узнаете всё, что вам хотелось.
И завязалась беседа. Спрашивали об орденах, медалях, о том, где воевал, о загранице (он воевал в Венгрии, Австрии, Германии; домой возвращался через Польшу). И тут прозвучал вопрос, который полностью изменил ход беседы. Бойкая, смешливая Галия спросила непривычно сурово:
- Вам было страшно?
Тимофей Андреевич задумался, но после паузы заговорил тоже сурово:
- Наш комиссар нам говорил: "Если у человека нет страха, то это ненормальный человек. Сама природа заставляет бояться за себя, беречь себя". Вы же читали Бауыржана Мамыш-Улы, который говорил, что на фронте инстинкт самосохранения должен вести солдата в бой. Если ты идешь вперед, у тебя есть шанс спастись. А если побежал назад - ты труп. Так их генерал Панфилов учил. Я был молодой, здоровый. Конечно же, жить хотел, Конечно же боялся.
- В первом бою очень страшно было?
- Да не сказать, чтобы очень. Наверное, от незнания. Это потом уже, когда насмотрелся, как наши танки, как спички горели, как ребята живыми факелами из них выпрыгивали и тут же падали, сраженные вражеской пулей...
- А под Курском сильно страшно было?
- Там, мои хорошие, страху было не место. Мы уже насмотрелись на те бесчинства, которые фашисты творили на оккупированной территории. по-моему, наши зубы от ненависти скрежетали громче металла наших машин. Правда, было трудно: дым от рвущихся снарядов был таким густым, что врага не видно. Страшно было, что своих можно ненароком подбить. Он задумался. потом поднял непривычно тяжелый взгляд:
- Знаете, как страшно было мять своей машиной пшеничные поля? Я ж до войны трактористом работал а тут... мне казалось, что все колосья мне кричат: "Тимофей! Сжалься!" А что я мог? Этот стон колосьев мне по ночам спать не давал.
Тогда я, зная, за что он на Курской дуге получил орден Боевого красного Знамени, попросила:
- Расскажите о таране.
Старик оживился:
- А-а-а-а, это! Да, было дело.Закончился у нас боезапас. А битва продолжается.Что ж, уходить? А тут немецкий танк. Почувствовали Фрицы, что мы не зря молчим, и пошли нам наперерез. Ну мы с ребятами и решили таранить его сбоку. Прём мы на него, стукнули слегка. Всё, он не может башню повернуть , чтобы нас обстрелять - наша пушка мешает. Так и дотолкали мы его до оврага, столкнули. Башню у них заклинило, они и вылезти не могут...
- Тимофей Андреевич, так ведь вы не один танк столкнули в этот овраг.
- Ну да, три.
- А не страшно было в безоружном танке?
- Конечно, страшно. Только подбивают танки независимо от того, вооружены мы или нет.
- Тимофей Андреевич, у Вас ранения были? - спрашивает Дина.
- Конечно. Трижды в госпитале отвалялся. А вот и "трофеи".
Тимофей Андреевич вытащил из внутреннего кармана марлевый узелок. Что-то звякнуло.
- Вот эти восемь осколков вытащили из моего лица. Когда меня ранило, я не сразу даже понял, что случилось. Вспышка, и всё погасло. Провалился куда-то в темноту. Очнулся в госпитале. Вот поэтому у меня такое лицо корявое.
Конечно же, молодежь не могла не спросить о главном для нее:
- Тимофей Андреевич, а любовь была там, на войне?
- Конечно,- добро улыбнулся ветеран, конечно, была. На передовой нет. А в госпитале влюбился я в одну медсестру. Так мы с ней всю жизнь вместе и прожили, с моей Верочкой.
И тут опять голосок нашей тихони Алмы:
- А что было САМЫМ СТРАШНЫМ?
Тимофей Андреевич посуровел:
- А самое страшное, то, что мне до сих пор снится - это после боя счищать с гусениц танка человеческое мясо.
Кто-то вскрикнул от ужаса, кто-то из девчонок всхлипнул.
Тимофей Андреевич засобирался:
- Простите меня. Что-то мне после нашего разговора тяжеловато. Я, пожалуй, пойду. За книги особое спасибо. Я на них всё поглядывал, да как-то с деньгами туговато было.