В далекие пятидесятые годы прошлого столетия Цимлянское водохранилище только-только искусственно построили, а точнее, придерживая воду створками Цимлянской ГЭС, затопив прибрежные Донские плодородные земли, с их пастбищами и жилищами, хуторами и станицами, рощами и скотомогильниками, наполнили до необходимой отметки. Тогда, в тяжелые для народа грозные времена мало кто считался с этим самым народом, уничтожая человеческие жизни во благо грандиозного строительства коммунистического общества. Никто из создателей великой «стройки двадцатого века» не предполагал, что оно, водохранилище, станет таким суровым и грозным для прохождения транзитных судов. Первые судоводители с опаской ходили по широкому искусственному озеру, все больше держались старого русла реки, по его фарватеру, обставленному деревянными бакенами. Первый Атлас водохранилища пестрил обозначениями всевозможных подводных препятствий в виде лесных массивов и кладбищ, хат и придомовых пристроек. Цимлу в те времена обслуживали десятки бакенщиков путейцев, в ведении которых было большое количество береговых постов…
Однажды, теплой летней порой, толкач вел вверх по водохранилищу баржу, груженую щебнем, вел спокойно и не о чем не подозревал. За окнами и иллюминаторами судна стояла солнечная погода, только где-то вдалеке плыли параллельным курсом невзрачные серо-белые облака. Самые опасные широкие и непредсказуемые по погодным условиям грозные места Цимлы, следуя по которым не проглядывался ни один из берегов, вроде бы, заканчивались и впереди, по ходу движения, показались берега, слева холмистый и глиняный с редкой растительностью на склонах, а справа пологий и песчаный с входом в Ильмень-Суворовское убежище. Неожиданно эти безобидные легкие облака приблизились к судовому ходу, и на поверхности воды разыгрался сильнейший ветер, поднявший штормовые высокие серо-сине-зеленые волны с белыми гребешками пены на своих макушках. До поворотного бакена, указывающего, что дальше судовой ход должен уклониться к холмистому берегу, оставалось метров триста, когда вахтенный штурман толкача потерял из виду тот самый бакен, а сильный дождь с грозой скрыл от взгляда ось створ на том берегу, на которые следовало выйти после поворота. Штормовой ветер все сильнее нагнетал окружающую обстановку и штурман никак не мог справиться с управлением, тяжелую баржу несло прямо по курсу, она уже проскочила точку поворота, а состав все тянуло вперед, к мелкому пологому берегу. Высокие волны бились о борт баржи, захлестывали палубу, смывая щебень, и от его перемещения по трюму баржу кренило на один борт. От усиливающегося крена, словно тонкие ниточки порвались толстые металлические оттяжки, за которые баржа крепилась к судну и она сама по себе поплыла туда, куда ее нес ветер. Волны все захлестывали на палубу и кучи щебня, через некоторое время совсем накрыв ее борта, она начала тонуть, оседая на один борт, а экипаж судна в отдалении беспомощно наблюдал, как она скрывается под воду под напором все усиливающихся волн. Спустя всего несколько минут баржа полностью ушла под воду, «захлебнувшись» Цимлянскими волнами и не добравшись до песчаного мелководья каких-нибудь пятьсот-шестьсот метров на расстоянии почти трехсот метров от судового хода…
Не успел я сдать отчеты по командировке на гранитный карьер, как получил новое задание:
- Вот в этом месте лет пятьдесят лежит баржа, груженая щебнем, - ткнул кончиком карандаша в место на карте водохранилища Леонид Иванович, отмечаемое путейцами ежегодно черным крестовым буем, обозначающим опасное подводное препятствие, мешающее безопасному судоходству.
- А кому она здесь мешает, если она далеко от судового хода? – спросил я.
- Она всем мешает спокойно там ходить. По всем правилам мы обязаны ее поднять и убрать оттуда, судоходные инспектора мне всю плешь проели за десять лет работы, твердят, что надо ее освобождать от щебня и стараться поднять на поверхность.
- Понятно, - не задавая больше вопросов, успокоился я.
- Берешь водолазный бот, пятитонный кран, мотозавозню от земснаряда и баржу. Идешь с караваном на это место затопления баржи и пытаешься выудить с нее как можно больше щебня, а потом будем думать, что дальше с ней делать…
Июнь выдался теплым и солнечным, почти безветренным и сухим, самое время стоять на открытом пространстве водохранилища, где до ближайшего укрытия примерно с километр. Начальство специально подгадало середину лета, ни раньше, ни позже, другой благоприятной возможности не будет в течение навигации, да и тот флот, который мне предоставляли, пока был не востребован другими работами. Взяв у диспетчера долгосрочный, недельный, прогноз погоды, мы отправились в самое сердце Цимлянского водохранилища.
Спустя сутки караван устанавливался в районе затопления баржи, раскидывая судовые якоря плавкрана, стоявшего в это время на сваях. Водолазный катер начал обследование дна вокруг «крестового» черного буя, метр за метром водолазы обходили по дну в мутной и совсем непрозрачной желтовато-коричневой воде, где видимость впереди них была всего на полметра.
- Нашел! – услышали мы, спустя почти два часа обследования, в радиостанции судна радостный голос водолаза вслед за стуком железа об железо.
- Это он ткнулся колпаком в корпус баржи, наверное, - пояснил бригадир, Сергей Александрович, а водолазу задал вопрос, - что видишь?
- Них…! – выругался тот. – Видимости ноль, но я уткнулся в бортовой леер и пошел вдоль него к какому-нибудь концу.
- По пузырькам видать, что он пошел к носу, - пояснил капитан судна, наблюдая, как шлейф пузырьков «гуськом» поплыл ближе к берегу.
- А почему ты решил, что там нос? – спросил я.
- Ну, во-первых, по ходу движения, а во-вторых, старики говорили, что она так и затонула, как шла на убежище носом. А развернуть такую груженую махину на глубине невозможно.
- Коля, а борт высокий? – спросил бригадир водолаза.
- Нет, я могу спокойно на палубу вылезти. Дойду до какого-нибудь конца и вылезу на палубу, - ответил тот и тут же мы услыхали его крик, - до носа дошел, обводы корпуса пошли и якорь висит в клюзе!..
За пару безветренных дней водолазы обследовали всю баржу, обозначили ширину и длину ее, нос и корму, отметив пластиковыми бутылками, привязав их к леерам или кнехтам на барже и плавкран, подведенный буксировщиком как можно ближе, на вылет стрелы, начал перегрузку щебня на нашу баржу. Я с легкой душой доложил начальству по сотовой связи о начале погрузки, а мне в ответ передали плохой прогноз погоды, на следующий день должен был подняться ветер именно в районе работы. Приказа сниматься с места затопления баржи и уходить в убежище нам не поступило, и мы пытались как можно больше выбрать грунта из затонувшей баржи, работая до конца.
Ночью перегрузку проводить я запретил, можно было оборвать в темноте все «баклажки», обозначающие баржу и пришлось бы снова спускать туда водолазов, времени на это у меня не было. Летняя ночь, короткая и теплая, пролетела в одно мгновение, и как только над водохранилищем загорелось новое утро, на горизонте из темноты высветились очертания берегов, кран приступил к работе, а к обеду наша баржа наполовину наполнилась щебнем. По информации водолазов кучи с грузом сместились к ближнему от нас борту, баржа лежала в слегка накрененном состоянии, и крановщику удобно было быстро выбирать щебень из трюмов полным грейфером…
- Леонидыч, баржа-то, по словам старожилов, шестисотка, а мы уже тонн пятьсот перекинули, надо бы водолазов спустить, видишь, я грейфером по всему трюму вожу и почти пустым вынимаю, - пояснил мне командир крана и одновременно его главный и самый опытный крановщик, с которым мы в прошлом году ходили на газовую трубу.
Но сделать этого мы не успели, неожиданно налетел шквальный ветер, часть голубого неба накрыли серые тучки и нам пришлось уносить «ноги», что сделать было не так-то просто. Тяжелый караван закрутило в разные стороны, на якорях невозможно было удержать груженую баржу и имеющий большую парусность кран. Буксировщик, способный своими недостаточными лошадиными силами таскать такие составы только в стоячей воде или по течению, не справлялся со своими обязанностями и мы даже не могли выбрать якорную цепь плавкрана. Брашпиль работал во все свои электроприводные силы, гудел, проскальзывал и с трудом поднимал состав по цепи против ветра. В это время неимоверной силы порыв ветра заставил проскользнуть ленточный тормоз трудяги, караван резко понесло вниз, а цепь на наших глазах быстро уходила с сильным грохотом в воду, раскручивая барабан. Несколько минут хватило водной стихии, что бы «украсть» у нас всю цепь, оторвав даже стопор, находящийся в цепном ящике и навсегда похоронить ее в песчано-глинистом грунте водохранилища, а командир еще тщетно пытаясь остановить нас посредством опускания сваи, обломил ее по самое дно судна. Так мы потеряли сразу два крепления плавкрана на месте работ…
Мы сумели всем караваном скрыться в Ильмень-Суворовском убежище от стихии, неожиданно налетевшей теплым погожим летним деньком, смешавшей все наши дальнейшие планы и бушевавшей полсуток. Стоя в укромном месте, крановщики подсчитывали «убытки» и разговаривали о том, что нас едва не постигла участь той самой баржи, которую мы хотим достать. Может, это судьба, лежать ей на дне Цимлянского водохранилища и не стоило бы ее трогать?
Но так думали только мы, видевшие грозную, налетевшую ниоткуда и натворившую столько дел стихию своими глазами, а наше руководство думало по своему и решило совсем иначе:
- Возвращайтесь на место, ищите обломок сваи и цепь с якорем, добирайте щебень и будем поднимать баржу наверх! - скомандовал заместитель по флоту грозным голосом в моей телефонной трубке.
- Да там ветер сильный! – пытался возразить я.
- Какой ветер! О чем ты?! У нас здесь тишина и солнышко светит! Делай, что приказывают! Без сваи и цепи не возвращайтесь!..
И еще много «лестных» слов и фраз я услышал тогда в свой адрес от непосредственного моего начальника, это был первый серьезный конфликт с ним за четыре года совместной нашей работы. После этого инцидента видения работы у нас вообще стали расходиться почти во всем, но, как говорится на Руси, «ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак» и мне приходилось подчиняться, порой, непонятным и неправильным его приказам, иногда по-детски огрызаясь на его тупость и настырность…
Ни цепь с якорем, ни обломок сваи мы так и не нашли, в течение трех дней обследуя водные окрестности в радиусе трехсот метров по ходу ветра, видимо, во время шторма нас так носило ветром, что никто и не замечал и не заприметил, куда мы неслись. Мягкий илистый грунт мог легко «похоронить» в своей толще не только тяжелую якорную цепь, падавшую с высоты борта, а предметы гораздо крупнее ее.
Да и саму баржу мы не подняли со дна, почти полностью забрав с нее весь грунт, просто убрали кучи щебня и тем самым увеличили над ней глубину, которая перестала быть опасной для судов при любой отметке водохранилища, для судов, никогда здесь не ходивших прежде и не собиравшихся ходить впоследствии. Путейцы же по своим промерам, произведенным по окончании нашей эпопеи, дали информацию в «бюллетени судоводителям» о достаточных глубинах в этом районе и убрали с затонувшей баржи плавучий знак «опасность»…