Авдотья Павловна не выходила на улицу больше пяти лет. Долгое время провалявшись с переломом шейки бедра в больнице, где бедную старушку никто не навещал, кроме местных эскулапов, она твердо решила: больше на улицу ни ногой. Продукты, лекарства, оплата счетов – все легло на плечи соцработницы.
Родных у бывшей балерины не было, подружки поумирали одна за другой. Кроме Шурочки. "Моя любимая модистка,"– так Авдотья Павловна называла товарку, бывшую швею когда-то элитного ателье "Танго".
Раз в месяц старушка набирала скрюченными артритом пальцами номер, сверяясь с написанным на половинке альбомного листа, пришпиленного портновской иглой к выцветшему календарю с Майей Плисецкой.
Иногда трубку не брали, но когда знакомый голос говорил: "Алло, Дотя, это ты?" – разговор затягивался.
– Знаешь, сегодня смотрела документальный фильм про Матильду Кшесинскую. Да-да, я тебе давно твержу: кроме "Культуры" ничего не включаю. Так вот, оказывается…
Внучка Шурочки в очередной раз спрашивает после звонка:
– Опять Дотя? Мам, когда ты ей расскажешь? Сколько можно обманывать старушку?
Перед глазами женщины возникала одна и та же картина: семилетняя, она впервые на балете, сидит в партере в первом ряду, вцепившись в мамину руку. А на сцене в красном одеянии, вся изящная, гибкая, трепетная, как языки пламени, удивительная Дотя в роли Кармен.
– Нет, Леночка. Пусть Кармен еще потанцует…