Михаил Герасимович Седов родился 21 ноября 1912 года. В 1933 году по окончании Воронежского университета он получил диплом педагога-историка.
Слова «история» и «почему» застряли в моей памяти в обстановке озабоченных споров, которые вели взрослые, по вечерам собиравшиеся в нашей комнате. Однажды ночью споры были прерваны: со своей лежанки, стоявшей в левом углу комнаты, я увидела, как в двери появились двое в военной форме тех лет. На головах – шлемы, в руках – винтовки. Они увели всех взрослых. Я не знаю, кем была для меня та женщина, которая утром накормила меня жареной картошкой и отвела, как я вскоре узнала, в Дом младенца. Летом нас, 12 малышей, перевезли в дошкольный детский дом № 2 города Байрам-Али. Каждого из нас сопровождала справка типа: «Емельянова Катя шести лет от роду и вполне здорова». В левом верхнем углу стоял штамп, на нём значилось: Дом младенца, город Чарджоу ТССР. В нижнем левом углу - фотография шестилетки, в правом нижнем углу дата: 23 августа 1939 года.
Несколько лет спустя, я поняла, что застрявшая в моей младенческой памяти картинка большой реки, воспроизводила Амударью, и мы плыли по ней в Чарджоу не по своей воле. Поскольку я помнила, что новогоднюю ёлку я встречала в Доме младенца один раз, значит, взрослые были арестованы в Чарджоу в 1938 году. Согласно справке от Дома младенца, я появилась на свет в 1933 году неведомо, в каком месте нашей огромной страны. С 23 августа 1933 года я веду счёт моему пребыванию на этой земле. Эта справка «путешествовала» со мной до 1946 года и осталась в отделении милиции на станции Талхатанбаба железнодорожной ветки Кушка-Мары в Туркмении.
Мое первое интуитивное отстранение от большевистской лжи состоялось в январе 1940 года. В дошкольном детском доме в Байрам-Али Катя Яковлева поинтересовалась моей фамилией. На мой ответ она посоветовала мне называться Ульяновой, «потому что это фамилия Ленина», - объяснила мне уже политически просвещённая малышка. Я предпочла тогда остаться Емельяновой.
В сентябре 1943 года мой будущий Учитель страдал очень далеко от меня – в Москве на Лубянке. В это же время в городе Мары в Туркмении, в школьном детском доме № 3 «страдали» и мы: никто из учителей не соглашался работать с нашим 2-ым классом, состоявшим только из детдомовцев, хотя 19 из 23-х в нём первый класс окончили отличниками. Возвращаемся мы в очередной раз домой, нас встречает женщина: «Дети, вы куда идёте?» - «Домой», - отвечаем. – «Почему не в школу?» - «Нас никто не хочет учить». – «Пойдёмте, я буду вашей учительницей», - заявила Людмила Тимофеевна.
Когда мы учились в третьем классе, Людмила Тимофеевна предложила нам написать сочинение «Кем я хочу быть?». В моей душе с 1938 по 1944 уже «поселились» и «жили» образы Воспитателей и Учителей с большой буквы. Поэтому: «Я буду учителем истории», - было написано в моём «сочинении». Учителя истории в моей жизни ещё не было. Образ такого «учителя» сложился из застрявших в моём сознании слов «история», «почему» и немой картины реального ареста взрослых в 1938 году в Чарджоу. Моё утверждение: «Я буду учителем истории» завершалось фразой: «Для этого надо учится, учится и учится». Все три раза без мягкого знака. Под этим моим «сочинением» во всю ширину тетрадной странички крупным каллиграфическим почерком было выведено: «Посредственно» (тройка). Было обидно, но тягу мою к поиску ответа на вопрос, с которым навсегда ушли от меня мои «взрослые», - эта «тройка» не поколебала. Мы все любили нашу учительницу. У меня до сих пор хранится табель успеваемости за этот третий класс, подписанный Людмилой Тимофеевной. В нём стоят только пятёрки.
В четвёртый класс я пошла в школу на станции Тахта-Базар – предпоследняя станция на железнодорожной ветке «Кушка-Мары». В сентябре 1945 года в моих руках появился учебник по истории СССР. Портреты, перечёркнутые в этом учебнике густой чёрной сеткой, напомнили мне часто произносившееся моими взрослыми слово: «Почему».
Объяснение я получила, откуда не ожидала, – от моей «опекунши» - Ларисы Николаевны Левандовской. В мае 1945 года она взяла меня из детского дома на «воспитание». Однажды вечером, «воспитывая» меня, она, схватив меня за волосы, стучала моей головой об стену, приговаривая: «Ты дочь врага народа, и мне ничего не будет, что бы я с тобой ни сделала». Июльской ночью 1947 года я села на приступки вагона пассажирского поезда и вернулась в свой детский дом.
В 1953 году в педучилище, находившемся в селе Рудня Сталинградской области, я изучала «Краткий курс ВКП (б)» и поняла: по одну сторону были составители этого и других учебников по истории, по другую – названные сочинителями неправды «враги народа». В 1954 году, поступая на исторический факультет МГУ, я уже знала, что буду изучать историю русской общественной мысли, действительную историю российского революционного движения и постараюсь найти ответ на вопрос: «Почему». Указателем, где искать, – явился XX съезд КПСС.
Во время зимней сессии 1956-57 учебного года состоялась моя первая встреча с моим будущим Учителем - М.Г. Седовым, недавно освободившимся из Воркутинских лагерей. Он принимал в нашей группе экзамен по курсу история России XIX века. Я получила «тройку» за то, что не знала работу Н.Я. Данилевского – «Россия и Европа» и книгу Григ. Петр. Данилевского – «Сожжённая Москва». М.Г. Седов был не первым Учителем, подошедшим ко мне со строжайшей требовательностью. Он оказался в ряду тех, кто с восьмилетнего моего возраста спасал меня от верхоглядства, поверхностности, от поспешности суждений и выводов.
В феврале 1957 года М.Г. Седов пришёл в нашу группу руководителем семинара по специализации. На первом же занятии он спросил: «Что мы знаем о народниках?». Кто-то из нас восьми ответил: «Они мало знали, а то, что знали, - не понимали». – «Они знали и понимали больше нас с вами. Чтобы опровергать или доказывать это, - надо изучать документы», - последовал ответ нашего руководителя. Он рассказал нам о том, что работники нашей факультетской библиотеки, получив приказ об актировании и уничтожении всей дореволюционной литературы, малыми пакетами развезли эту литературу по дачным и квартирным тайникам, а в 1956 году вернули все книги назад в библиотеку нашего факультета. С февраля 1957 года началось обретение мной знаний о действительной истории России. Если спецкурс М.Г. Седова стоял в расписании последней парой, мы продолжали слушать его лекции до позднего вечера, уходя на ватных ногах, но с просветлёнными головами и с окрылённой душой.
Михаил Герасимович предъявлял к нам строгие, строжайшие требования: к слову, к интерпретации фактов и образов при самостоятельных и часто мучительных поисках. Он учил нас видеть, чувствовать, понимать, творить, никогда не перечёркивая наших работ, не переписывая за нас ни одного абзаца. Лишь на полях он делал едва заметные пометки, отмечая зёрнышки наших находок, а нить рассуждения предоставлял искать и находить самим. М.Г. Седов часто повторял: «Не берите на себя роль судей – у тех, о ком вы пишете, хватало судей и без вас. Постарайтесь понять побуждения, которыми определялись их мысли, поступки и деятельность» Как мне пришлось проверить, этот подход в оценке исторических деятелей был понятен слушателям любой аудитории. В 1959 году за мою дипломную работу, посвящённую лидеру «Народной воли» Александру Дмитриевичу Михайлову, кафедра поставила оценку «5». М.Г. Седов предложил мне отредактировать её и опубликовать – у него была возможность осуществить это через издательство «Мысль». Я не смогла это сделать: уехала учительствовать в Сибирь в город Кемерово. В сентябре 1961 года я, наконец, в первый раз вошла в класс учительницей истории. Тогда же я начала подготовку к поступлению в аспирантуру. Дети, ни свои, ни те, которых я учила в школе, не только мне не мешали, - они стимулировали мои поиски. Моё участие в удовлетворении их разнообразных интересов помогало мне сохранять равновесие и самой, в свою очередь, получать удовлетворение от разнообразия моей деятельности.
Мне помогали работники областной научной библиотеки города Кемерово. По межбиблиотечному абонементу я выписывала нужные мне исследования, как центральных издательств, так и «Учёные записки» периферийных вузов. Работники библиотеки давали мне эту литературу на дом, чтобы я могла работать с ней в любое, удобное для меня время. В «Учёных записках» периферийных вузов я обнаружила, что не одинока в своих поисках пути к исторической правде – у меня оказалось немало попутчиков. Однако лишь намёк на наличие подвижек от общепризнанной историографической традиции едва не стоил мне отказа от принятия меня в аспирантуру в марте 1967 года, когда на родном факультете я сдавала кандидатский минимум по историографии. Выручили М.Г. Седов и Г.Н. Анпилогов.
В ноябре 1967 года меня зачислили в аспирантуру. Становиться серьёзным исследователем под руководством М.Г. Седова было еще труднее, чем быть просто студентом-дипломантом. Мой научный руководитель в аспирантуре направил меня на изучение архивного фонда Народного дома в Праге, созданного знатоками истинной истории и культуры России, изгнанными большевиками в 1922 году в принудительную эмиграцию. Этот архивный фонд чехословацкое правительство подарило нашей стране в 1945 году. Материалы этого архива рассказали мне о том, кто, кроме большевиков, действовал на исторической сцене нашей страны до 1917 года, - так начиналось восстановление мной намеренно спрятанных большевиками настоящих творцов истории России.
Имена многих из них я нашла и выписала из справочных отделов сочине6ний Карла Маркса и Фридриха Энгельса и из полного собрания сочинений Ленина. Если составители этих справок указывали конечные даты их жизни 1900-39 годами, они сопровождали свои указания дополнением: «Их критиковал Ленин». Такой была главная «улика» для предания забвению, в том числе и для насильственного пресечения жизни всех, кого «критиковал Ленин». В открытом доступе читального зала ГПБ («Ленинки») в энциклопедических словарях и в «Биографической энциклопедии» досоветского изданий я обнаружила краткие сведения об их жизни, деятельности с перечнем их научных трудов. Так я восстанавливала, кто и как шёл «к теоретической ясности понимания», и кто и как «вырастал из «мертвечины».
В июне 1968 года я передала М.Г. Седову первое моё обобщение того, что мною было узнано. Возвращая мне его, он бросил: «Это ещё только материал». Таким тоном это было сказано – хоть сквозь землю проваливайся. Отчасти такая реакция на первое моё обобщение моего научного руководителя объяснялась тем, что одного из его дипломантов в тот день кафедра не допустила тогда к защите диплома с мотивировкой: «Работа выпускника не соответствует общепризнанной историографической традиции». Я поняла из такой его реакции главное: М.Г. Седов ждёт от меня что-то иное, а не переписывания мало кому известных документов, сколь интересными они ни были бы. Я подхватила дочерей и уехала с ними на лето на Урал к родственникам их отца. Там я оказалась в больнице. В очень жизнерадостной палате нас было 14 болящих. Догадки, которые на основании изученных мной материалов приходили мне в голову, я записывала. За этим занятием как-то застала меня главный врач больницы Мария Мануиловна Чернецкая. Поинтересовалась, чем я занимаюсь, и перевела меня в одиночную палату.
В сентябре с дочерьми я вернулась в Москву с написанным мной проектом будущей диссертации. Моё появление в актовом зале факультета на ул. Герцена 5 М.Г. Седов встретил с возмущением: «Что это за аспирант, который встречается со своим научным руководителем раз полгода?!» Я вручила ему свою работу и уехала.
Не успела я подняться в общежитие высотки МГУ, как дежурный на телефоне сообщил мне: «Звонил Седов и просил немедленно вернуться назад». Я вернулась. Перед Михаилом Герасимовичем сидели, понурив головы, аспиранты первого года обучения. Держа в руках мою, уже прочитанную им работу и указывая на меня, он произнёс: «Вот работа, будь она выполнена в области естествознания, она была бы признана открытием». И обращаясь ко мне: А я уже было хотел ставить на вас крест». И до, и после много трудов стоило мне снять с себя даже только задуманный им крест. Зато пройденная мной под его руководством школа многие годы дарила мне огромное удовлетворение и счастье.
Весной 1969 года я отдала ему проспект моей будущей диссертации. В ней освещалась деятельность тех, кто научно и апробированием на практике разрабатывал рекомендации по решению аграрного вопроса и перспективам индустриализации России до 1917 года. «Откуда вы это взяли?» - испуганно спросил мой Учитель. Я указала на уже опубликованные в 1961 году собрания сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса и на сборники документов, изданные ИМЛ при ЦК КПСС в 1967-69 годах. Советские исследователи настолько привыкли руководствоваться теми «методологическими указаниями», которые содержались в «литературе», строго определённой в своё время лично Сталиным, - что просто не обратили внимания на эти новации. Прежняя «ориентация» была беспроигрышной в публикации монографий и статей «исследователями» всех уровней и рангов. М.Г. Седов был не из них. Он обратился к изучению этой литературы, и больше не подвергал проверке мою правдивость. И всё-таки он продолжал верить «чистому» Ленину.
27 июня 1969 года должна была состояться защита одним из выпускников М.Г. Седова работы, посвящённой идеологу «Народной воли» Льву Александровичу Тихомирову. Я должна была выступать официальным оппонентом этого студента. С мотивацией: «Работа противоречит общепризнанной концепции» - защиту её кафедра отклонила, выпускник был исключён из университета без права поступить в какой-либо другой вуз. Заседание кафедры было бурным. Выступая в защиту студента, я заявила тогда: «Отказывая кому бы то ни было в общепризнанном праве изучать прошлое, мы никогда не объясним, что и почему произошло с нашей страной в XX веке». «Вам никто не вменял это в обязанность. У нас есть, кому объяснять происшедшее и происходящее в нашей стране», - отрезал заведующий кафедрой Иван Антонович Федосов и обрушился на М.Г. Седова.
Не в меру разойдясь, И.А. Федосов стал кричать на профессора, доктора исторических наук, как на мальчишку. Михаил Герасимович убедительно и с достоинством ответил: «Я возражаю против намёков и откровенных обвинений меня в том, что я виноват в политических «ошибках» моих учеников. Я возражаю против ложной бдительности и всяких подозрений насчёт идеологических уклонов меня и моих учеников». После этой «разборки», несколько изменённый девиз Сани Григорьева, моего кумира из «Двух капитанов» В. Каверина, - стал девизом моей жизни: «Рискуя - искать, найти – и не сдаваться».
В мае 1987 года меня пригласили в ИМЛ при ЦК КПСС на обсуждение первого варианта имеющейся сейчас в интернете моей книги «Выбор России». Провожая меня на это судилище, Михаил Герасимович спросил: «Вам не страшно?» Боже правый! До этого 40 лет я смотрела в живые, не отравленные большевистской ложью глаза России в глубинках Туркмении, Сибири, Урала, Карелии, Киева и Минска, Сталинградской, Новгородской, Липецкой областей… Теперь мне представилась возможность посмотреть в глаза тех, кто «научно» обосновывал большевистскую ложь. Не каждому выпадает в жизни такая возможность. Мною двигало любопытство. Так я и ответила на озабоченность моего Учителя.
А судилище было яростным. Но чем больше на протяжении 4-х часов «старались» мои судьи, С.С. Волк и Р.В. Филиппов, тем больше я росла в собственных глазах, тем с большей благодарностью я думала о своём Учителе. И когда С.С. Волк предоставил мне заключительное слово, я ограничилась искренней благодарностью им за потраченные ими усилия и время. На молчаливый вопрос устремлённых на меня двух пар глаз я ответила: «Вы убедили меня в том, что моему Учителю всё-таки удалось сделать из меня настоящего исследователя».
На следующее утро во дворе института С.С. Волк встретил мою однокурсницу, которая накануне присутствовала на судилище. «В.П., мы не очень были вчера?» - спросил признанный в ИМЛ при ЦК КПСС «специалист» по «Народной воле». «Вы были вчера безобразны», - ответила Валентина Петровна Вилкова. С.С. Волк попросил её передать мне его извинения. Значит, всю свою «научную жизнь», он «верил» в «чистого» Ленина. «Защита» неправды обеспечивала ему высокое положение и даруемые этим положением житейские блага. «Каждый выбирал для себя – дьяволу служить или пророку». Ю. Левитанский.
К этому времени у М.Г. Седова было уже немало учеников, кроме наших – российских, - из Японии, Словакии, Германии, США. Однако, следуя за подвижками в исторической науке своих учеников, - он продолжал верить в «чистоту» Ленина и намерений КПСС. Все годы после смерти Л.И. Брежнева мой Учитель ожидал серьёзные перемены в стране. «Перемен не будет», - отвечала я каждый раз и тогда, когда генеральным секретарём ЦК КПСС был избран М.С. Горбачёв. «Что вы каркаете, как чёрная ворона», - возмутился мой учитель. «Большевики выросли из мертвечины. В мертвечине никакие перемены найти невозможно», - ответила я ему.
До последнего дня он продолжал изучать документы и пристально наблюдать за всем, что происходило в стране и в мире. Честный учёный, высоко ценивший роль науки в жизни отдельного человека и общества в целом, он не мог не осознавать иллюзорность своей «веры». В октябре 1991 года я похоронила свою детдомовскую Воспитательницу – Человека с большой буквы - Нину Петровну Гнатышеву. 5 ноября того же года ушёл из жизни Михаил Герасимович Седов. Рухнула стена, поддерживавшая меня 53 года моей жизни. В отчаянии я отнесла одни книги в библиотеку, другие – в букинистический магазин, большую часть бумаг – в мусорный ящик. Оправившись от отчаяния, я подумала, что этим шагом я предаю своего дорогого Учителя. К счастью меня отправили в начале 1992 года на курсы повышения квалификации в МГУ. Здесь мне подарили первый сборник «Неизвестная Россия»: начиналась публикация спрятанных большевиками документов, в ГПБ появились издания русского зарубежья. Я возобновила свои поиски с ещё большим усердием, чем это делала в предшествующие десятилетия. Мои Воспитатели, Учителя и действующие лица настоящей истории России помогали жить мне и вводить в жизнь своих детей - внуков и тех детей, с которыми я работала 8 лет в школах Кемерова и 23 года в техническом и педагогическом вузах Липецка.
Пробелы в знании настоящей истории России и Запада в 1970-е годы протопресвитер А.Д.Шмеман обнаружил у тех, кого КПСС отправила тогда в принудительную эмиграцию. Он попытался направить внимание нового поколения изгнанников из России на преодоление этих пробелов. Для этого требовалось терпение и время – они не успели, а номенклатура КПСС по их возвращении на родину злорадствовала – ещё на неопределённое время ей удалось обеспечить сокрытие правды, угрожавшей пресечением их благополучного существования. Презрительно назвав их «диссидентами», она успокоилась.
Нынешняя ситуация в нашей стране и на Западе диктует необходимость всестороннего и исчерпывающего изучения их настоящей истории. Пробелы в этих познаниях обнаруживаются в выступлениях многих ораторов на нескольких каналах российского телевидения. Но начну не с них, а с заслуживающих особого внимания выступлений Ростислава Ищенко. За аргументами, которыми он оперирует в своих выступлениях, чувствуется глубокий пласт запасных доводов. Поэтому в его присутствии умолкают все: Ковтуны, Воронины, Карасёвы, Олеси (не помню фамилии), Якубы и прочие, которых не удаётся перекричать даже В.В. Жириновскому. Много знает уважаемый Владимир Вольфович. Но наличие пробелов у него в таких познаниях он, к сожалению, возмещает криком. Пресекая таким способом высказывания своих оппонентов, он делает неубедительными собственные выступления и поэтому поощряет развязность и бестактность всех, спешащих с излиянием всех способов подмены знаний клеветой. Окары, Исаевы, Гозманы и прочие «знатоки» того, каким путём следует идти России в её будущее, отсутствие знаний об уже пройденном Россией до 1917 года пути, - спешат возместить выплёскиванием «собственного» мнения, даже не подозревая того, что этим не их «мнениям» насчитывается уже несколько столетий.
Нынешние коммунисты, не «обогатившие свои познания тем богатством, которое накопили их оппоненты», как и их праотец – Г.В. Плеханов, - «отбиваются» от критикующих их оппонентов приписыванием себе достоинств, которыми обладали не они, и достижений, подвиги во имя которых тоже совершали не они. Молодая поросль, к сожалению, повторяет их во всём.
Следует обратить внимание еще на одну традицию, порождённую нежеланием самим изучать пройденный Россией с древнейших времён и до 1917 года путь. Этим своим «усердием» стоящие в частоколе пытаются «спасать» от тяжкого труда познаний своих всех уровней «хозяев»-начальников. Со времени царствования отца Петра Великого и до сих пор около властвующих и начальствующих особ формируется непреодолимый частокол охранителей. Обеспокоенные лишь сохранением занимаемого ими положения, они усердно оберегают своих хозяев от «беспокойных», главным образом, для СЕБЯ знаний. Мне не удалось пробиться с моим материалом к С.М. Миронову, когда он возглавлял Совет Федерации. «Спасли» от этого материала депутатов предыдущей Государственной Думы сотрудники предварительного контроля за содержанием поступающей почты на имя избранников народа. Так же поступили сотрудники Администрации Президента. Благо, В.В. Путин самостоятельно ищет и находит необходимую ему информацию.
Неодолимым оказался этот частокол даже вокруг Патриарха. 28 сентября 1981 года А.Д Шмеман записал всплывшую в его памяти фразу французского писателя Франсуа Мориака: «Священнику свойственно быть съеденным людьми». Наверное, от этой «опасности» пытались «спасти» Его Святейшество Патриарха всея России Кирилла его «охранители». Между тем Патриарх Кирилл однажды верно заметил, что площадки Храмов могут быть использованы как для религиозных проповедей, так и для освещения настоящей истории России, роли в этой истории Православной Церкви и духовных центров действующих в России религиозных концессий.
Мне много лет пришлось жить и учиться в детских коллективах 5-19-летних возрастов. Потом долго работать с детьми и молодёжью. На что отзывалась лучшая часть из них – будущий духовный фонд России – мне известно и понятно даже в условиях быстро меняющегося мира. На мою попытку достучаться до отдела «науки и технологии» нашего министерства образования пришло несколько чиновничьих отписок. До нынешнего министра образования я не успела дойти. Бог с вами со всеми. Я свое дело сделала. У моего научного руководителя, ушедшего в мир иной в ноябре 1991 года, никто больше не осмелился осуществить такой объем работы. Но я удовлетворена – настоящая история России и люди, ее творившие, помогали мне жить и быть счастливой.
Эта история повествует о традиции многовекового единения народов нашей страны, такого единения, которое в течение тысячелетия было непреодолимым препятствием попыткам Запада проделать с Россией то, что ему удалось проделать с другими народами и странами.
Пусть наши дети, внуки, правнуки, праправнуки получат возможность прикоснуться к настоящей и богатейшей истории, науки и культуры России в чьём угодно изложении. Лишь бы это изложение было правдивым, искренним и убедительным.