Писарев. Забытый нигилист

Глеб Тропин
     В 1861 году Писарев (октябрь 1840 - июль 1868, утонул, купаясь в Рижском заливе ) становится ведущим автором "Русского слова",а уже на следующий год арестовывается за составление статьи для нелегальной типографии, написанной резко, дерзко и совершенно нецензурно.Четыре года, проведенные им в заключении в Петропавловской крепости, явились расцветом, апофеозом его творческой деятельности. Лейтмотивом его работ являлась мысль о полном свержении прошлого с пьедестала истории, о разрушении всего, что может быть разрушено :"Что можно разбить, и нужно разбить, что выдержит удар, то годится, что разлетится вдребезги, то хлам ; во всяком случае бей направо , бей и налево , от этого вреда не будет и не может быть".
     Сейчас эти строки читаются как бред буйнопомешаного, но вначале шестидесятых годов XIX века, когда кипучее брожение молодых умов было достаточно распространено, а гидра нигилизма крепла и многоголово множилась, находилось немало безумных крушителей, наносящих удары и родительской опеке, и семейным узам, и нравственным устоям, и даже власти государственной.
   Интересно,что Писарев,будучи одним из ярчайших выразителей нигилизма,
сам термин "нигилизм" не приветствовал и называл проповедуемый им идеал,как
воплощение в индивидууме "критической мыслящей личности",все устремления которой должны ограничиваться "непосредственными потребностями жизни".В его понимании полезно лишь то,что приносит практический результат ;чистая эстетика должна быть сметена со сцены жизни во имя практических преррогатив реальных жизненных потребностей. Он считал ,что "расчетливый эгоизм совпадает с результатами самого сознательного человеколюбия".
     Однако, как известно, причиной осознания необходимости подобного эгоизма явились не долгие, мучительные, глубокие философские рассуждения, а банальная отставка, данная Писареву его возлюбленной ( Раисой ), когда он, дышаший первой и самой сильной в его жизни страстью прибыл ( лето 1859 ) на каникулы в Трунец к маме. Именно здесь, после неожиданной для него ( но вполне объяснимой для возлюбленной ) отставки в голове молодого человека зародилась и укрепилась нелепая, радикальная и разрушительная идея о везде сущей и всё покрывающей "пользе", которая, на самом деле, мыслилась им в абсолютно необоснованных рамках ввиду собственного глубокого эмоционального расстройства.
   Осенью того же года в письме своей матери Писарев, в частности, пишет: "Уже в Трунце, после известия, полученного от Раисы ( в своей записке она написала Дмитрию, что любит другого - Г.Т. ), я решил сосредоточить в себе самом все источники моего счастья, с этого времени я начал строить себе целую теорию эгоизма, любовался на эту теорию и считал ее неразрушимою. Эта теория доставила мне такое самодовольствие, самонадеянность и смелость, которые при первой же встрече очень неприятно поразили всех моих товарищей".
    И вот, прошло совсем немного времени и молодой саморазрушитель, начав целеустремленно "уединяться" от своих товарищей, последовательно прочувствовал все последствия своего экзальтического самоустранения. Как только он стал осознавать себя "каким-то титаном, Прометеем, похитившим священный огонь", ожидающим, что "совершит чудеса в области мысли", то "вдруг за пароксизмом восторженной и кипучей деятельности ( цитируется сам Писарев - Г. Т. ) последовал пароксизм утомления и аппатия...".
    Проще говоря, у молодого человека проявились явные признаки душевного расстройства. Он окончательно, теперь во всеуслышание, объявил себя Прометеем и "уже не обращал внимания ни на какие дружеские советы". Результатом явилось четырехмесячное пребывание "радикального мыслителя" в психиатрической лечебнице, куда друзья же его и отвезли.
    Хороши были врачи-психиатры: по излечении своем от психического недуга Писарев снова спустился на прежнюю ступень - к "параксизму восторженной и кипучей деятельности". Но теперь вернулся - даже без тени логики, без "моральной зашоренности", без стыда и без совести.Именно в это время зародился "писаревский почерк".
     Летом же 1859 он констатирует образование изгибистых путей своего мышления: "Каждый человек, действительно мысливший когда-нибудь в своей жизни, знает очень хорошо, что не он распоряжается своею мыслью, а что напртив того, сама мысль предписыват ему свои законы и совершает свои отправления так же независимо от воли, как независимо от этой воли совершается биение сердца и пищеварительная деятельность желудка".
    Еще шаг и, анализируя темы ( с точки зрения "полезности" ), которые поднимают Онегин и Ленский, шизофренический критик приходит к выводу, "что Пушкин не имеет никакого понятия о том, что значит серьезный спор, влекущий к размышлению, и какое значение имеет для человека сознанное и глубоко прочувствованное убеждение". ( Неумное отождествление творения и творца, автора и его персонажей. Абсолютно реликтовое понимание задач критики. ) Еще пол-шага, и уже: "  ... Пушкин может иметь теперь только историческое значение, а для тех людей, которым некогда и незачем заниматься историей литературы, не имеет даже совсем никакого значения".
    Осталось бы бездетным поле русской критики, если бы у нудной писаревской размазни, пытающейся забежать вперед по пути "прогресса" дальше всех, не было бы трезвых и последовательных критиков. Одним из таковых был автор шести статей, опубликованных в "Эпохе" братьев Достоевских - врач, автор трехтомника "Искусство и жизнь" - Николай Иванович Соловьев ( 1831-1874 ).
    В одном из своих полемических выступлений по поводу статьи Писарева "Нерешенный вопрос" Соловьев, не мудрствуя лукаво, сразу наступает на писаревский "шизофренический мозоль" : "Писарев без сомнения хороший компилятор, и если бы не уклонялся от этого рода деятельности, то мог бы принести немалую пользу. Но он этою деятельностью не ограничивается, хочет быть мыслителем, и в этом его ошибка. Мыслитель из г. Писарева вышел самый опрометчивый, особенно это ярко бросается в его новой статье о развитии европейской мысли. ... О чем тут только не говорится: и о Бентаме и о непроизводительности юристов, и об г. Аверкиеве и о воскресных школах, и о переводе Брема и об игре Ольриджа, и об невежестве Гоголя, и о миндальностях Гейне и т. д. Действительно это - нерешенный вопрос, ровно ничего в нем не решено и не доказано, и одна только угроза перерешить все вопросы... Он говорит, что относится с глубочайшим уважением к первоклассным поэтам, и называет их в то же время то трусами и негодяями, бывшими однако умными людьми, то господами, прыгающими на одной ножке и предающимися телячьим восторгам. Это особого рода глубокое уважение к мировым гениям, соединенное с бранью, он впрочем почувствовал недавно. Второстепенных же гениев по-прежнему мешает с грязью. Гоголя, Лермонтова, Крылова и Грибоедова называет зародышами, а Пушкина просто пародией на поэта. ... Мы только скажем Писареву, что если он Пушкина называет поэтом в зародыше, то уж мы подавно вправе его самого назвать публицистом в зародыше и развитии. Бесцеремонность, с какою он относится к публике, тем более дает нам это право".
( Николай Соловьев, "Бесплодная плодовитость", "Эпоха", 1864, декабрь, № 12 )
    Приверженец прогресса и сугубый требователь практической пользы, "ум и совесть современности"  -  даже и такой несколько простовато-наивной критике не подавал должного ответа, не находил достойных аргументов. В своей статье-ответе "Посмотрим" Писарев по-собачьи гавкает: " ... когда ( Соловьев ) разбирает мои статьи ... обнаруживает звонкую пустоту своего черепа и медный состав своего лба...однако я все-таки, даже из человеколюбия и любви к согражданам, не унижу себя до того, чтобы защищаться против г. Соловьева. ... Любители г. Н. Соловьева, очевидно, должны быть людьми настолько безнадежными в умственном отношении, что им нельзя ничего растолковать и что их ни в чем нельзя убедить, потому что они говорят для процесса говорения, слушают для процесса слушания и вообще живут для превращения пищи в животное удобрение". 
    Призыв к разрушению эстетики и в то же время отвращение к пошлости быта
является одним из ярких противоречий, необходимо возникающих там, где ход мысли предполагает основательное разрушение, не предлагая взамен никаких
новых реальных конструкций, могущих полезно заменить разрушенное.
   По Писареву,"критическая мыслящая личность презирает все,что не приносит существенной пользы".Поэтому, наука и искусство могут быть полезны только в том случае,если они "доступны массам".
   Индивидуальный радикализм Писарева неизбежно являлся радикализмом
материальным,который,в свою очередь,не мог не быть атеистичным.Таким образом,его идеи несли радикально-атеистический характер,оправдываемый либеральными витийствованиями о нерушимом праве отдельного индивидуума
на воплощение в жизнь любых своих прихотей,которые он посчитает полезными для общества,пусть даже это будет разрушением всего и вся.
   С высоты сегодняшнего времени видны не только противоречия критика,возведенного позже в культ коммунистической идеологией,но и ростки
будущей революции в России , которая  явится самым крайним воплощением всеобщего разрушения .За усердным напором и фанатичной преданностью материализму не стояло никаких созидательных идей,однако,бунт и эпатаж привлекали множество сторонников,особенно из числа  молодежи.
     А что эта радикальная молодёжь, в голубых обветках по кантику фуражки, получила на первых "парах" революции - это уже другая тема...