Нищенка

 
РАССКАЗ


   Утро проснулось вместе со мною. В окошке забрезжил рассвет. Тенькнула ранняя птица. В открытую форточку ворвался запах сирени.
  В молодости куда-то торопилась, опаздывала. Дел невпроворот. А сейчас? Спешить незачем, да и некуда. Везде успеваю. Иду к остановке. Впереди меня, опираясь на клюку, семенит сгорбленная старушка. Я давно её заприметила. Каждое утро она направляется к продовольственному магазину на свою «работу». Несёт  обрывок от картонного короба. Возле раскидистого каштана постелет картонку, из кармана ветхого пальто выложит иконку с ликом Иисуса Христа, рядом поставит алюминиевую кружечку и припадёт на колени. Перед каждым прохожим она будет бить поклоны, шептать молитву и просить: «Ради Бога, помогите, люди добрые».
И люди добрые помогают. Кто хлеб положит, другой ; конфеты, третий – пару яиц. А то и монетка упадёт в кружку.
   Вот так!  «С миру по нитке ; голому рубаха». Всё-таки сердобольная душа у нашего народа. Воистину не оскудеет рука дающего. Ежедневно выгребаю мелочь из кошелька, подаю бабуле. Помогла несчастной. Хорошее дело сделала – благое. На душе стало легче, чище, светлее оттого, что у меня ещё не всё так плохо. Оказывается, есть намного хуже.
   У старушки рабочий день длиннее, чем мой.
Я восемь часов отработала ; и свободна, как птица в полёте. А бабушка ; молится, пока не закатится солнце за горизонт, не потянет вечерней прохладой и не мигнёт первая звезда.
   В моём уме не укладывается: как можно простоять на коленях день-деньской и вечер? У неё что, вместо ног деревянные чурки?
Жаль её. Жаль до слёз. Ведь она чья-то мать, тётя, бабушка, наконец. Где родные, близкие ей люди?
   Иду с работы, кладу в алюминиевую кружку пятидесятирублёвую купюру. Конечно, каждый день не могу себе позволить такую помощь, но сегодня зарплата, да и премию дали.
   От большой денежки старушка вздрогнула. Подняла глаза. И я увидала воспалённые веки, карункулу, припорошенную пылью и бездонную душевную боль. Её внутренний мир. Мир, который мне неведом.
   — Деточка, ты не ошиблась? — спросила она.
   — Нет, ба;ушка, — захотелось так назвать старушку. Я и свою бабушку называла не иначе как – бабунечка, бунечка, баушка, баушка ; забавушка. Мне всегда казалось, что в таком обращении таятся теплота, любовь, нежность. Что-то родное, ласковое.
   Непрошеная слеза выкатилась из глаза старушки, проторив светлую дорожку, спряталась в глубокой морщинке.
   Баушка щепотью потянулась ко мне, пытаясь достать мой лоб. Я наклонилась. И она трижды меня перекрестила: «Во имя Отца и Сына, и Святаго духа… Аминь!»
   — Спасибо, деточка. Дай Бог тебе здоровья.
Расчувствовавшись от молитвы и доброго пожелания, решила расспросить старушку о житье-бытье. Давно зрела мысль предложить бабуле пожить у меня. Всё вдвоём веселее. Коротали бы вечера разговорами о прошедшей и будущей жизни. Даже поделилась своими соображениями на работе. Но! Мои сослуживицы посмотрели на меня, как на ненормальную,  одна пальцем покрутила у виска: мол, дура. А другая предложила:
   — Нет забот? Купи лучше поросёнка.
   — Поросёнка ; это хорошо, но не в квартире же его держать. И за поросёнком уход нужен. Я потому и собаку завести не могу – целый день отсутствую дома. Да и какая разница! Собака, поросёнок, любая живность – требуют внимания к себе.
   — Вот, вот и я о том же, — вмешалась в разговор Анна Павловна. Это наша начальница. Сдвинув очки на лоб, сложив руки на груди, устало вздохнула.
   — Вы не знаете, что такое старый, больной человек в квартире. А я – знаю. На себе испытала капризы, обиды, маразм и склероз. А пелёнки, горшки, клизмы? Уколы, таблетки, врачи… Поверьте, пришлось пережить всякое. Так это была моя родная мать. И некуда деваться. Терпела и до смерти досмотрела. А тут чужой человек. Очень опасная затея. Приручите ; сами не рады будете. Есть умные слова, не помню, слышала или прочитала где-то, не важно: «Мы в ответе за тех, кого приручили».
   „Наверное, Анна Павловна права”, — и я приняла во внимание совет. Но стремление хоть немного чем-то помочь бабуле не оставило меня.
   И я спросила её:
   — Баушка, а у вас дети есть?
   Старушка изменилась в лице. Мне показалось, что оно вытянулось, губы поджались до тоненькой ниточки, и в глазах промелькнул испуг. Я почувствовала неловкость. Наверное, задела болезненную струнку. А бабуля молча наклонилась к самому асфальту, упёрлась лбом в замок сжатых пальцев и замерла в такой позе.
   — Извините меня. Не хотела вас обидеть. Наоборот, думала помочь, — но все мои слова остались безответными. И я поняла, что нечего мне вмешиваться в чужую жизнь.
   Отступая, споткнулась о лежащую клюку. Подняла её, чтобы положить рядом со старушкой и удивилась: это была не клюка из дешёвого алюминия или просто палка, отёсанная неумелой рукой. А самая настоящая трость, отшлифованная и отполированная, из редкостной в наши дни карельской берёзы. Срез «карелки» на трости имел причудливые завитки, черточки, овалы, «звёздочки» в поперечном сечении. Казалось, что дерево светится изнутри. Эта игра рисунка, напоминающего мрамор, эти блеск и переливы, этот приятный золотистый оттенок... Действительно – «царское дерево». Да ещё и ручная работа ; резная ручка в виде бегущего коня, с развевающейся гривой. Настоящее произведение искусства. Клюка-то была «золотой»…
   Осень наступила сразу. Без прелюдии бабьего лета. Холодный ветер гнал с севера тучи. Пучками срывал жёлтые листья и укрывал ими округу. Вот и каштан «загрустил». Стал одиноким. Сбросил с себя багряный наряд вместе с плодами. Но, на одной ветке ещё задержался орех в колючей коробочке. Мимо спешат прохожие, не обращая внимания на дерево. И никто не наклонится к комлю, чтобы положить подаяние, потому как ; некому.
   Давно не видать старушки-нищенки. Каждый день идут дожди. Холодно, сыро, промозгло. Может, поэтому не появляется баушка возле своего каштана. И я  подумала: „Как она? Жива? Здорова? А вдруг умерла?” — и сердце моё защемило. — К сожалению, не смогла помочь баушке больше, чем могла.
   ...Я шла по знакомой мне улице. Дождь барабанил по зонту. Представила себя одиноким корабликом ; парусником в тёмном море: „Куда плыву? Конечно, к причалу ; моя квартира. Вот сейчас открою дверь, брошу сумку в угол, заберусь под пушистый плед и включу телевизор – в лучшем случае. А в худшем – уткнусь в подушку и зареву, жалея себя и оплакивая своё одиночество и беспомощность. Может, чувство изолированности и открыло мне путь к сочувствию другим. Наверное, не одиночество – потеря, не одиночество – уход, не одиночество ; слеза, а именно бытийное глубокое одиночество”.
   При «нелётной погоде» и грустном настроении сидеть дома не хочется. Изменив направление, пришла к подруге хоть немного развеяться мыслями.
   — Молодец, что заглянула, но скоро тебя не отпущу. Пирог испекла и жду с минуты на минуту гостей.
   Верочка второпях и вкратце ввела меня в самую суть.
   — Три года назад на четвёртом этаже один богатенький Буратино купил рядом две квартиры. Сам он здесь не живёт, так как работает в Магадане на вольных золотых приисках. Но каждый год, а  то и два раза на год, приезжает к матери погостить. Отбудет отпуск, денег оставит, продуктами обеспечит и опять укатит.
   — Не его ли ты присмотрела, подруга?
   — Его, его, милая.
   — Так я лишняя, ; может, пойду?
   — Что ты, что ты, у тебя глаз как алмаз. Ты паразитов насквозь видишь.
   — Так это паразитов, и в микроскоп, на работе. Надеюсь, сосед твой порядочный человек.
   — Ага. Представляешь, и не женат! Пятьдесят лет, а всё в холостяках ходит.
   — Тогда точно – паразит.
   — Знаешь, у него денег куры не клюют.
   — Значит, ещё и жмот, вот потому и не клюют, — улыбнулась я.
   —Может, и жмот, но для матушки ничего не жалеет. В санатории возит, на море, к врачам, если потребуется. Одевает её интеллигентно. Кстати! Мария Михайловна в прошлом актриса драматического театра. Правда, не знаю в каком городе жила и играла, но, глядя на неё, не ошибёшься. Она будто играет  свою жизнь.
   При рассказе о соседке Верочкины глаза заискрились. Взгляд заполнился заботой и нежностью о престарелой женщине, в движениях появилась уверенность. И я обрадовалась за подругу: вдруг, наконец-то в свои годы, она станет счастливой.
   В дверь постучали.
   Мимоходом Верочка заглянула в зеркало, поправила причёску и распахнула дверь.   Я осталась на кухне. Надо же дать людям немного освоиться в чужой квартире.
   — Вот, деточка, как и обещала, варенье из голубики. Володюшка сам собирал и приготовил тоже сам. Он у меня молодец. И состряпает, и гвоздь приляпает, — пошутила рифмой соседка.
   — Да ладно тебе, мам. Любой мужик должен уметь всё делать. На то он и мужик.
   —Ой, спасибо большое. Никогда не ела голубику, — защебетала подруга и обратилась ко мне:
   — Светик, неси самоварчик, познакомься с моими соседями.
   Я вошла в комнату. Водрузила тульский расписной самовар в центр стола. Протянула руку мужчине.
   — Светлана.
   — Очень приятно, а меня ; Владимиром зовут.
   Он наклонился и поцеловал моё запястье. Я растерялась. Не помню, когда последний раз целовали мне руки. А может, вообще никогда? Было приятно ощутить тёплую влагу его губ. И мне показалось, что Владимир задержал мою ладонь в своей немного дольше, чем требовалось.
   Перевела взгляд на женщину. В её глазах притаилась лукавинка. Именно в ней уловила что-то знакомое. Наверное, я чрезмерно обратила внимание на даму, потому что Верочка спросила:
   — Вы знакомы?
   Мария Михайловна подозрительно дёрнула шеей и отвела глаза в сторону.
   — Что вы, Верочка, я же почти никуда не хожу. Меня никто здесь не знает, да и знакомств не завожу. Вот разве только с вами, — поспешила с ответом старушка.
   — И всё-таки вас где-то видела, — просипела я, потому как голос мой неожиданно сел.
   — Может быть, деточка. Мир так тесен. Я же актриса, играла в театре…
   Мария Михайловна ещё что-то говорила, но смысл её рассказа мною уже не улавливался. «Деточка! Деточка, деточка…», — такое обращение ко мне  слышала совсем недавно. Прищурилась и с подозрением посмотрела на старушку. Она зыркнула в мою сторону, её лицо вытянулось, выщипанные в ниточку брови собрались на переносице, губы сжались в пуговку, и в глазах промелькнуло предупреждение.
Мне стало душно. В висках почувствовала сильную пульсацию: «Деточка, деточка, деточка…»...
   Извинилась и вышла из-за стола. В коридоре прислонилась к стене и в углу  увидала знакомую мне трость.
   Нет, я ; не ошиблась.
   Это была трость старушки-нищенки ; баушки, к которой я имела трепетные чувства…
   — Светик, что-то случилось? — заволновалась подруга.
   — Да, кажется, забыла выключить утюг. Надо идти.
   Верочка ещё что-то говорила, наверное, пыталась меня переубедить и уговаривала остаться, но я уже её не слышала. Обида и злость кипели во мне. Обида ; за обман, а злость – за мою наивную доверчивость.
 Дождь полоскал всей своей мощью. Ветер гнал меня в спину. Не разбирая дороги, я шлёпала  по водному потоку. И мне вспомнились слова Шекспира: «Вся жизнь ; театр. А люди в нём ; актёры»...