В фильме «Любовь и голуби» захмелевшая героиня говорит: «…Ты не знаешь, кто был мой папа…- офицер кавалерии!». Людмила Марковна признавалась потом, что вложила в те слова свое собственное мнение какого звания был достоин ее родной отец, простой солдат пехоты. Офицер кавалерии…
Ерунда! Мой папа достоин звания Генералиссимуса.
Папа родился в маленькой тогда еще деревушке центра России, Земля там – черная-черная, российское Черноземье, во времена твоего детства люди там, судя по единственной маленькой фотографии, ходили еще в лаптях. Вот щи лаптями не хлебали, щей просто не было, ничего не было, был голод, голодомор в то время был не только на Украине, люди ели лебеду, дети, если выживали были рахитичные, с большими животами от расстройств пищеварения, а ведь хлеба на такой земле вроде должно было быть много, но так уж распорядилась судьба: Поволжье оставили без хлеба. Еще не было войны, а ты уже успел сполна узнать лиха, поэтому к голоду военного времени ты уже был готов.
У тебя был вкус кажется не свойственный ни тому времени, ни тому месту, где ты жил и родился. Потом в нашей небольшой квартире с довольно низкими потолками, ты как-то вместил большие картины, написанные маслом, ты развесил большие зеркала, а еще к неудовольствию мамы, повесил большую хрустальную люстру, шум по этому поводу я точно помню. Ты любил шляпы и галстуки, их у тебя было много, ты никогда не позволял себе крепких выражений, во всяком случае, при мне. Ты был аккуратен в быту, и мог любую домохозяйку заткнуть за пояс своей чистоплотностью. Ты вечно что-то мастерил, и в нашей хрущевке под свои инструменты выделил целую кладовую. Ты вечно что-то изучал новое, у тебя было много справочников и каких-то пособий, ты почти профессионально занимался фотографией, ты любил шахматы и был внештатным корреспондентом местной газеты. К началу каждого дела ты всегда подходил основательно, даже наши имена с сестрой ты долго выбирал в словаре. Ты был целиком погружен в жизнь, но ты был как-то над ней. Ты будто намеренно старался избегать черноты жизни. Судя по твоему детству, ты рано с ней столкнулся, но ты уходил от нее, считая, что то, что видел, было неправильно. Ты делал себя сам, и ты только сам строил свою жизнь.
Ты был громким, на тебя было невозможно не смотреть, ты обращал на себя внимание своей громкостью. Ты обожал пафос, патетику, великий слог. Ты гордился, что ты живешь в этой стране, ты гордился своей семьей, ты гордился своим домом. Ты гордился, потому что всё это по-настоящему любил. Ты любил восхищаться человеком, тебе нравилось видеть красивое в человеке: поступок, характер… А вот ругал нас с сестрой ты тихо, это было даже похоже на смех, ты мог посмеяться и всё, и это задевало наверное сильнее, чем если бы выпорол. Ты никогда не поднимал на нас руку, твои губы только белели, ты шептал, что был бы мальчик, то выпорол бы, и уходил… А я думала, что и правда, не повезло бы тому неведомому мальчику, ведь у тебя такие сильные руки. Ты мог поднимать невероятные тяжести, но через голодное детство, бог не дал тебе хорошего роста, от чего ты часто срывался, и возникала необходимость чиниться на операционном столе…
Тебе наверняка понравились бы стихи, что стали приходить мне потом, уже после твоей смерти. В юности и молодости ты любил декламировать своего любимого Маяковского, а уж его «Паспорт» в твоем исполнении я слышала сама не раз. Я сейчас думаю, чтобы писать стихи нужно всё время ощущать хмель в крови, видимо не зря поэту надо или пить горячительное, или быть всё время на пике влюбленности. Видимо хмель делает человека бесстрашным, ты не писал стихи, но ты был бесстрашным, у тебя в крови всё время бродил дух свободы, ты никого и никогда не боялся, это я знаю точно! Ты носил в себе не то, что называется удаль молодецкую, я видела тебя танком: с броней, и при оружие.
С тобой было спокойно, и когда подошла твоя старость, со всеми вытекающими из нее последствиями, то это так не вязалось с тобой. Ты не можешь быть слабым, ты не можешь не быть Гераклом. Свой шаг ты мерил скоростной ездой на велосипеде, ты будто хотел обогнать саму жизнь. Наверное, поэтому ты умер почти сразу, в одночасье. Меня оглушила тишина, долгое время казалось: ты куда-то уехал на своем вечном велосипеде, и скоро вернешься. И опять будет громко, будут восклицания, патетика, удивление, восхищение, твое обычное громкое «Здравствуй, Жизнь!» Ты стал громким по определению сразу после того, как моя старшая дочка заговорила, ты превратился в Громкого дедушку. Громкий дедушка, таким тебя увидел мой мудрый ребенок.
Ты был эдаким джентльменом удачи. Еще ребенком ты устроил побег из дома, и добирался к брату в багажном ящике под товарным вагоном. Тебя сняли с поезда и отправили в приемник-распределитель, но ты так и не сознался кто же ты, и удрал и оттуда. Твоя любимая книга детства «Два капитана», ты увидел в детстве главного героя этой книги свое детство. Ты никогда сразу ничего не обещал. Тебе чтобы на что-то согласиться нужно время, чтобы всё обдумать, потому что если дал слово, его надо держать, иначе какой же ты после этого мужчина. Ты никогда не лез в нашу жизнь, но ты был рядом, я знала, если мне будет нужна твоя помощь, она всегда успеет.
В твоем имени полноправно присутствует слово «воля», ты по-настоящему вольный, ты свободный духом человек, но твоя свобода, включает и абсолютную ответственность за нас, твоя семья всегда была для тебя свята, я это точно ощущала.
Ты с нетерпением пошел служить в армию, этот энтузиазм немного напоминает фильмы с лирическим героем про Ивана Бровкина. Смотря эти фильмы потом, у тебя всегда наворачивалась слеза, ты вспоминал свою молодость. Как ребенок войны ты воспринимал службу в армии как почетную обязанность. Но твой вольный дух не изменял тебе никогда, даже там. Поэтому когда неожиданно вышел приказ твоему отделению оставить Москву и направляться в мордовские лагеря охранять политзаключенных, ты как сержант уговорил всех бежать из поезда. Вы явились обратно в часть, и просили оставить дослуживать в Москве. И страна, только что закончившая войну, историю не выполнения приказа, будто не заметила. Трибунал, который должен был быть неминуемо, не последовал. Отсидев какой-то срок на гауптвахте, тебя вернули в часть, лишив лишь сержантских лычек. Я не знаю, что более тобой тогда двигало: то ли желание дослуживать в так полюбившейся Москве, то ли нежелание столкнуться с колючей проволокой этих лагерей. Но воля тебя манила всегда.
Видимо поэтому ты, увидев, что окончание срока твоей службы приходится на начало учебного года студенчества, написал письмо на имя Хрущева с просьбой дать отпуск для поступления в Университет. И, о чудо, тебе не смотря на ту историю с несостоявшимися лагерями, дали отпуск для поступления в учебное заведение. Естественно ты вернулся в часть уже со студенческим билетом в кармане, твоя служба для тебя на этом и закончилась. Недаром говорят - стучитесь и вам откроется. Если ты – человек, то у тебя должен быть голос, это рабы молчат…
Твое студенчество – это даже не учеба, даже совсем не учеба. Твое студенчество – это вошедшие в то время в моду галстуки, это танцы до упаду, фотолаборатория, шахматы, вечный голод студента, и благодарная память тогда еще бесплатному хлебу столовки Университета, мешок картошки, что ты привозил из дома матери. Это была молодость, что пришлась на уже далекие и ставшие легендарными шестидесятые годы.
А потом будет распределение в Чукотский край, тундра. После адреналина Университета эти места показались тебе настоящим краем света. Тебе дали лошадь, сказав, что теперь на ней ты будешь объезжать свои владения. И ты всегда отважный флибустьер, джентльмен удачи, неожиданно для самого себя растерялся перед этим суровейшим краем, да в такие края твой корабль еще никогда не заходил… Тебе показалось, что ты будто выпал из жизни. И ты – всегда громкий человек на полгода замолчал, совсем замолчал, ты загоревал, ведь этот край теперь твой ровно на три года, именно столько ты должен государству за право обучения в высшем учебном заведении, таковы правила того времени...
К жизни тебя вернуло мамино письмо, она нашла тебя, начав разыскивать тебя через руководство Университета. Ведь твоя мать тоже не знала где ты, ты исчез для всех и для нее тоже. И удача вновь вернулась к тебе. Прошел год, ты едешь в отпуск, в этом поезде ты познакомился с директором Краснодарского совхоза, который вытащит тебя из тундры, ты будешь работать в благодатном крае нашей необъятной родины. Это юг, и там есть всё! как те яблоки Ташкента, что манили тебя когда-то в твоем беспризорном детстве.
Ты вновь на коне, только на коне Удачи, ты пересел на него прямо с той Чукотской клячи. Туда к тебе, наконец, и приехала твоя будущая жена, моя мама, с которой вы тоже познакомились в поезде. Всё главное для тебя происходило в поезде, будто твоя жизнь для тебя, и, правда - движение. Тогда ты возвращался от своего старшего брата, он будто заменил тебе отца, который ушел из семьи, оставив четверых ребятишек. Ты долго не мог этого простить ему, и при получении паспорта ты взял фамилию своего деда по матери. Отказываясь от фамилии отца, ты будто мстил ему, и теперь у тебя одного из твоей семьи другая фамилия. А потом когда тебя настигнет обычный для мужчины кризис среднего возраста, ты признаешься своей жене, что ты, наконец, понял своего отца и простил его. Ты его простил.
Тебе отказывают в прописке по месту жительства жены, мотивируя тем, что у тебя нет работы, но работу ты не можешь получить почти по тому же основанию – нет прописки. Замкнутый круг! Мой джентльмен удачи идет на депутатский прием к Юрию Гагарину, только потому, что в его отряде был твой земляк Андриан Николаев. И тебе снова помогли, ты теперь можешь беспрепятственно жить на земле, которую ты полюбил всем сердцем, еще служа в армии.
У тебя растем мы: две твои дочки, ты деликатен с нами, это так. Учитывая, что ты родом из голодного детства, ты естественно стал экономным в хозяйстве, иногда казалось, что ты - будто гоголевский Плюшкин. Ты совсем не дарил нам подарков, но почему-то это не тяготило меня, я люблю тебя и воспринимаю это как должное. В день моего Рождения ты всегда приносил мне книги, я наверное поэтому и не любила их в момент получения. В день Рождения мне как еще маленькой девочке хотелось получить в подарок куклу, обычную куклу, а не книгу! Но потом я непременно возвращалась к этим книгам... Ты приучил меня читать. Карманных денег естественно у нас с сестрой никогда не было. Поэтому я рано стала зарабатывать деньги, лето школьных каникул всегда было порой, когда можно попробовать что-то заработать. Я работала на камвольном комбинате, собирала растения для сдачи в аптеку, я рвала крапиву для сдачи на птицефабрику на корм птице. Под елкой мы никогда не искали подарков, это не было в традиции нашей семьи, но я думаю это не было и в традиции вообще того времени. Зато ты сделал для нас необыкновенную елку: она мигала разноцветными огнями и вращалась. Такой елки точно не было наверное ни у кого в нашем маленьком городке.
Ты стареешь, я стараюсь не думать об этом - это слишком тяжело для меня. Ты храбришься, я делаю вид, что верю тебе, я говорю тебе, что скоро всё придёт в норму, тебе сделают операцию, и ты будешь видеть как прежде. Как настоящий джентльмен удачи ты предпринял еще один шаг, ты написал письмо на имя Жириновского.
Я думаю, у тебя потому и получалось быть услышанным, что ты всегда искренне верил в то, что говорил. В письме ты сказал, что ты как человек, поддерживающий его взгляды, просишь помочь тебе, потому что убежден, что он может тебе помочь. Тебе и, правда, помогли, тебе сделали бесплатную операцию, вернувшую зрение. Но в этот раз ты был уже слаб, и поэтому, чтобы завершить начатое пришлось к этой эпопеи подключаться и мне. Твой авантюризм – уже стал моим авантюризмом. Однако, после того как ЛДПР в соответствии с депутатским поручением обязало лучшую глазную клинику заняться тобой, в клинике на проведение операции тебя определили в немыслимую очередь, очередь, длиной в 5 лет. Я позвонила к исполнявшей это письмо, и, описав ситуацию с этой очередью, просила разобраться. Но на том конце провода я столкнулась будто с каким-то болотом, мне начали вещать, что они сделали всё, что могли, и больше ничем помочь не могут. Если эта тетка не знает чем помочь, то я-то уж точно знаю, что надо делать! Я позвонила в клинику, и от имени исполнявшей то письмо, просила разобраться в ситуации с очередью, поскольку, принимая во внимание возраст больного, их помощь становится похожа уже на насмешку, а если говорить прямо, то на издевательство. Ситуация мгновенно разрешилась, оказалось, что тебя «ошибочно» определи не в Ту очередь…
Видишь, твоя Удача будто по наследству перешла уже ко мне. Часто, чтобы поднять дух своим детям я говорю, что мы – дедушкино продолжение, и значит, выберемся из всего, мы сможем пройти всюду, и остаться живыми и невредимыми, потому что удача любит смелых, Ты всегда говорил, что не веришь ни в бога, ни в черта, а незадолго перед своей неожиданной смертью ты сказал моей маме, что знаешь, что бог есть. Это было в Пасху, сразу после нее ты умер.
Через полгода после твоей смерти мне наконец стало немного легче. А накануне этого черного юбилея ровно день в день во сне я увидела белую керамическую табличку, на которой были выдолблены какие-то непонятные мне письмена. Неожиданно я вдруг поняла, что - это табличка как-то связана с тобой. Послышался голос: «Всё! Кончено!». И тут я поняла, что сейчас ее разобьют. Я закричала, чтобы не разбивали ее, чтобы оставили мне ее на память о тебе. Но опять послышался голос, что этого нельзя сделать, свои долги ты оплатил полностью, и ничего ни передавать, ни оставлять нельзя. Я неожиданно проснулась и вдруг осознала, что сегодня исполнилось ровно полгода как ты умер. Прошло уже полгода… Я долго тебя не могла отпустить, я, будто вцепилась руками в ту энергию, что была уже тобой, и не отпускала ее. Я не смогла удержать твой дух, я будто помешалась от горя.
Снилось, что я - будто в музее, и смотрю на чьи-то мощи за стеклом. Я ощутила будто родную энергию, идущую от них, поэтому мне не было ни страшно, ни горько. Я уже начала думать, что я просто смотрю на то, что будет с моим телом потом, как вдруг раздался звонок мобильного телефона, я поискала его и нашла телефон где-то за рамой. Сняла трубку, я услышала мамин голос. Она звонила тебе. Я поняла это уже твое прошлое. Проснувшись, я поняла, что сегодня исполнилось ровно шесть лет, как ты умер. Муж пошел в церковь и заказал поминальную службу: сорокоуст. Женщина, принимавшая записку, спросила, почему именно сорокоуст. Муж не нашел ничего лучшего как сказать правду: жене приснился сон… Женщина понимающе кивнула головой и молча приняла записку. Твоя смерть показала мне, что нет ничего страшнее в жизни смерти, преодолеть можно всё, лишь оттуда нельзя вернуть.
С того времени моя боль начала уменьшаться, я приняла твою смерть, моя боль стала уходить. Я простила тому, что ты ушел, ведь ты не оставил меня в этом мире одну, ты оставил мне свой свет, ты подарил мне свою Удачу, твой хмель течет и в моей крови…