РАССКАЗ
Вьюга разыгралась не на шутку. Щедро лепила снегом, и сильный ветер гудел в проводах. Местами от касания проводов друг к другу происходило замыкание, сверкали искры и пучками сыпались на снежный покров. Страшно смотреть на непогоду, особенно когда темно.
Я не отходила от окна ; выглядывала сына. Ждала с тренировки. А он всё не шёл. «Что же случилось? Где задержался? — беспокоилась я. — Ещё полчаса подожду и пойду искать. Вот только бы знать, в какую сторону».
Волнение переросло в тревогу. А тревога родила негодование: «Дай Бог, чтобы явился, уж отругаю тебя по всей материнской строгости, чтобы знал, как поздно гулять».
Прислушалась.
Скрипнула входная дверь в подъезде.
Топот ; торопливый, уверенный.
Его шаги узнаю из тысячи звуков. Где бы и с кем бы ни шёл. И сердце моё успокоилось, злость пропала.
Вышла на площадку, улыбнулась. Настоящий дед Мороз, усыпанный снегом, поднимался по лестничному пролёту с раскрасневшимися щёками и шмыгающим носом. Он бережно прижимал к себе пока непонятный для меня ком.
— Что это?
Сын посмотрел умоляющим взглядом.
— Возьми, пожалуйста, а то у меня руки окоченели.
Перехватила ношу. Пальцы ощутили что-то ледяное и мокрое. Неприятный запах сырого пера ударил в нос.
— Ты лучшего ничего не мог придумать, как мёртвую птицу принести в дом?
Сын виновато опустил глаза и пояснил:
— Я тоже думал, что она мёртвая. Лежала возле остановки. Пошевелил, а она еле клюв открывает. Жалко. Может, выживет?
— Ох, и сердобольный ты мой. Где держать её? Клетки-то нет.
— В коробку от телевизора поместим.
— Хорошо, — согласилась я. — А пока пусть в ванной полежит, оттает.
— Мама, но она может умереть. Давай, что-то придумаем. Хоть немного поможем ей, — засуетился сын, закатывая рукава.
Несчастная птица лежала на боку. Вокруг неё растекалась лужица талой грязи. На перьях поблёскивали льдинки. Пернатая открыла серое веко. В мутном зрачке отразился свет. Наверное, не поняла, что с нею произошло и где находится. Возможно, просто доверилась нам или своей судьбе.
— Вот видишь, мамочка, она уже смотрит. Ура! Живая!
Я присела на край ванной. Не знала, как спасти беднягу. Да ещё неизвестно, доживёт ли она до утра? Уж очень квёлый у неё вид.
И вспомнился мне небольшой эпизод из моего детства. Стояли сильные морозы ; минус тридцать. В школах отменили занятия, и мы, ученики, должны были сидеть дома и носа не высовывать на улицу. Но как усидеть в квартире, если на стадионе залит каток, из репродуктора несётся музыка, да и коньки в углу поблёскивают сталью?…
Долго ли каталась, не помню, но вернулась, когда было темно. И домой не шла, не скользила коньками, а ползла на четвереньках. Сильно замёрзли ноги. Я их не чувствовала, только испытывала страшную, невыносимую боль. Вся в слезах добралась до порога и громко разревелась. Папа подхватил меня на руки и занёс в квартиру. Раздел, разул, набрал в ведро холодной воды и заставил окунуть стопы.
Удивительно! Ледяная вода показалась мне тогда горячей. А когда опять ощутила холод, то боль прошла. Отец хорошо растёр мне пальцы и икры махровым полотенцем. Жар пошёл по телу, вытолкнув мелкую дрожь. А потом меня посадили в горячую ванну…
Но, я же че-ло-век, а это ; птица. Приемлем ли данный способ для неё?
Решила испытать. Хуже могла быть только смерть пернатой. Будь что будет… И открыв синий кран, придерживая головку пичуги, окунула «ледышку» в таз.
— Мама, что ты делаешь? Ей же и так холодно…
— Ничего, сейчас согреется.
А у самой сердце кольнуло. Вдруг погибнет, вдруг не поможет отцовский метод? Мальчик расстроится. Винить себя буду…
Сын поливал из чашки, а я снимала льдинки, расчёсывала пальцами оттаявшие перья, стараясь не причинить боль. Лёд был плотным и жёстким, будто кто-то специально в несколько этапов обливал голубя и после каждого «ду;ша» засовывал его в морозильник.
Недоумевала я, как могло слоями заледенеть оперенье? Последний панцирь льда соскребла с груди птицы. Почувствовала пульсацию. Это боролось за жизнь голубиное сердце.
Голубь открыл глаза, и мне показалось, что с его зрачков спа;ла мутная пелена. Он смирно лежал на моих ладонях, будто прислушивался. С него стекала струйками вода.
Я промокнула салфеткой перья, укутала птицу махровым полотенцем и передала сыну. Мальчик бережно прислонил её к себе.
— Мама, может, она кушать хочет?
— Конечно, хочет. Только у неё пока нет сил. Как согреется, тогда накормим хлебом с молоком.
Пернатая приютилась в его руках. Думаю, ей приятно было ощутить тепло и заботу. Водила глазами-бусинками, а сынишка шептал ей что-то ласковое. Пригрев голубя, сын кушал гречку с котлетой ; глотал, как мне казалось, не жуя. Я видела, что в его глазах сияла искорка нетерпения. Чувствовала, что какая-то удивительная новость распирала его. И он спешил покончить с ужином, чтобы выплеснуть таинственную для меня весть.
— Куда торопишься? Ты же знаешь, что пищу надо тщательно пережёвывать. Тридцать два раза.
— Ого! Так я до утра кашу не съем, — с наполненным ртом пробурчал мой едок.
Наконец вечерняя трапеза закончилась, и сын с увлечением рассказал о своих маленьких достижениях в спорте.
— Скоро соревнования. Первенство города, и я выступлю в лёгком весе. Тренер сказал, что надо поработать над техникой удара. Вот и осталось отработать апперкот.
— А что это такое?
И Серёжка приблизился ко мне. Размахом кулака снизу продемонстрировал удар. Я отшатнулась. Слава Богу, он придержал силу, лишь легонько коснулся моего подбородка.
— Теперь буду заниматься дополнительно и после тренировок. Надо хорошо подготовиться. Если выиграю бои, то получу второй, а может, и первый юношеский разряд.
— Ну, а домой-то ночевать будешь приходить?
— Конечно, буду! — абсолютно серьёзно заявил мой спортсмен.
— А знаешь, одним ударом апперкота можно отправить в нокдаун соперника.
Спортивной терминологией бокса я не владела. И мне было абсолютно всё равно – апперкот или ещё какой-то «аппербегемот», но, глядя на сына, радовалась, что растёт мужчина, который воспитывает в себе дисциплину, стойкость, смелость и мужество. И, тихо вздохнув, заклеила пластырем ссадины на лбу героя и, приложив к распухшему носу влажный компресс, увидела, как мальчик по-мужски сдержал боль кривой улыбкой.
Но с кончика языка непослушно сорвалось:
— Голову защищай, а то заработаешь сотрясение головного мозга или перелом переносицы.
Сын согласно кивнул.
— Это так, мелочи, — отмахнулся он. — Просто нечаянно. Всё бывает на тренировках…
— Да уж слишком часто бывает. Почти после каждой тренировки бодягой вывожу твои синяки, – заметила я…
*
За ночь птица немного отошла, но на лапки ещё не встала. Перья высохли, приобрели красивый кофейно-молочный цвет на грудке, а крылья отливали розовинкой. Хвост окантован белой полосой. Чёрное кольцо вокруг шеи напомнило бабочку-галстук. Это горлица – дикий голубь, грациозная стройная птица. Хоть и из семейства голубиных, но повадками абсолютно противоположная голубю. Всё равно что сорока, ворона – из отряда воробьиных.
Она взглядом обследовала своё новое жильё-коробку. Правое крыло отошло от туловища. Я хотела его поправить, постаралась выпрямить, но птица встрепенулась, дёрнулась. Наверное, крыло сломано, и ей больно. Палец наткнулся на жёсткий бугорок.
— Что это?
Раздвинула пёрышки, и ужаснулась.
Кусок согнутой проволоки торчал из кости. Бедняга! Мучилась всю ночь, терпела боль. И я тоже хороша. Как не заметила, не обратила внимания?
— Серёжа! — позвала сына. А он перевернулся на другой бок, причмокнул губами. Сон у него крепкий, не хотелось тревожить. Сегодня выходной, пусть спит. Но мне одной не управиться, да и птице плохо. И, подумав, разбудила сына.
Он придержал голубя, а я выдернула алюминиевую «пульку», йодом залила ранку, приложила крыло к туловищу и сверху наложила лангет из линейки.
Две недели птица находилась в бинтах. Кормили её изо рта, с руки: то пшеном, то хлебом, то семечками. И она благодарила нас гортанным звуком.
*
Вот и апрельское солнце послало тёплые лучи. Тяжёлые сосульки свисали с крыш, и с них струилась талая вода. Воробьи щебетали наперебой, о чём-то заспорили. Может, не поделили пригретую солнцем ветку…
На сердце легко, настроение хорошее. Весна всегда даёт надежды на что-то хорошее, светлое, доброе. Всё ожило в звуках: журчанье ручьёв, чмоканье шагов по талому снегу, даже шум колёс несущихся автомашин стал другим – шипяще-шуршащим. А вороны, кружа в небе, громко каркая, составляли замысловатые арабески. Всё шуршало, тенькало, звенело. И от этого разноголосия, доносившегося с улицы через открытую балконную дверь, наш подопечный затоковал: „Тррр – тррруу. Тр-трууу”.
Это было чудом! За всё время нахождения у нас он только издавал гортанные звуки.
Голубь окреп и гордо расхаживал по своему жилью. Но летать не летал. И как только мы его не учили: усаживали на палец, подбрасывали вверх. А он, уцепившись лапками, взмахивал крыльями. Даже на верхнюю книжную полку усадили: приманивали возле пола зёрнами, надеялись, что осмелится и слетит за кормом. Но наши старания были напрасны: дрессировщики мы никудышние.
Сын вынес короб на балкон.
— Пусть птица подышит свежим воздухом.
Тёплый ветерок колыхнул шторки. На журнальном столе шевельнулась газета. Я тихонько застучала спицами и, высчитывая петли, стала вязать сложный рисунок. Будущий король нокдаунов и апперкотов запыхтел над уроками.
На перила балкона сел чужак. Тоже горлица. Гордо выпятил шею. Весь распушился и, чинно выхаживая, наклонялся с высоты, заглядывая в короб.
А наш горлик всё токовал. Затоковал и гость. И ладно у них стало получаться. Звуки выразительные, с укающим напевом. У гостя громче, у нашего ; тише. И я прислушалась. Диво дивное! Они разговаривали.
— Трр-трр.
— Тр-у… тр-ууу.
Долго «залётный» гулял по парапету и беседовал с нашим горликом. Наконец осмелился и спрыгнул вниз.
Мы с сыном спрятались за шторкой. Интересно понаблюдать за птицами. По их поведению мы поняли, что наша птица ; самочка.
А дальше… Гость приблизился к подруге, что-то тихо проворковал. Она ответила тем же. И поцелуй. Сначала несмелый, а потом уверенный, страстный. А после поцелуя горлица положила головку на его надёжное плечо, и голубь застыл в неподвижной позе. И так стояли долго. Это потом, через много лет, я случайно узнала, что горлицы вовсе не целуются, а так подкармливают друг друга. Но, как бы там ни было, всё равно мы, люди, принимаем это за птичью любовь.
Мы на цыпочках отошли в глубь комнаты. Сын присел на кресло, призадумался. Во взгляде притаилась грустинка, и губы припухли. Я удивилась резкой перемене его настроения. Но что-то щёлкнуло в груди: неужели влюбился? А почему бы и нет? Именно в его возрасте появляются первые тайны. Помню, и в меня влюбился мальчишка в пятом классе. Даже записки писал: «Хочу с тобой дружить», «Я люблю тебя». При последнем признании моё сердце подпрыгнуло от волнения, выскочило из груди, закатилось куда-то под парту. Но я справилась с собою. Глянула на «воздыхателя», покрутила пальцем у виска и ответила письменной формой коротко и ясно: «Дурак». И он загрустил, глаза потускнели. А во время перемены стоял у окна и смотрел в голубую даль на уплывающие облака. Вид у него был очень жалким.
Мне нравился этот мальчик. Но почему и за что обидела его, сама не знала. Может, в эти годы крепчал мой характер? Формировалась девичья гордость? Фи! Глупость какая-то. Но это я сейчас понимаю. А тогда… Одну из записок нашла моя мама. Ох, и прочесала же меня по всем правилам этики и морали поведения девочки по отношению к мальчику. И щёки зажглись от стыда, и по спине мурашки забегали. Так чётко всё это вспомнила, что ощутила зуд на предплечье.
Нет! Не хочу читать нравоучения и навязывать свои правила и нормы поведения сыну. Детская любовь забавна и прекрасна. Она как ручеёк: шаловлива, журчлива и чиста. С настоящими переживаниями и слезами, с трепетными надеждами и верой, с долгим терпением и милосердием. Она всё покроет, всему поверит, на всё будет надеяться, всё перенесёт и простит.
Не стала задавать вопросы сыну о перемене его настроения. Если надо, то сам расскажет. А он помолчал немного, удобнее сел в кресле и, спрятав взгляд под ресницами, спросил:
— А бывает так, что одну девочку любят два мальчика?
— Бывает.
— А может она любить двоих мальчиков?
Я призадумалась, как доступнее ответить на данный вопрос. Присела рядом, обняла за плечи.
— Думаю, что могут ей нравиться и два, и больше мальчиков. Но полюбит только одного.
— А любить ; это хорошо?
— Очень! Самое прекрасное чувство, которое испытывает человек в своей жизни. Любимой или любимому хочется сделать всё хорошее, доброе и приятное. Когда видишь сияющую радость в глазах, и самому радостно…
— Вот и я стараюсь сделать Маринке что-то хорошее. А она с Сашкой сидит за одной партой и шепчется с ним.
Я сдержала улыбку. Огорчения сына волною прокатились внутри. И мне показалось, что моё нутро резко сжалось. Именно сейчас я поняла и ощутила на себе ту обиду, которую нанесла в детстве своему однокласснику. Не хотела, чтобы и моему сыну ответили запиской ; «дурак». Глубоко вздохнула.
— Ничего. Думаю, не стоит сильно переживать. Главное, не обижай её. Может, Сашка ; просто друг, и зря беспокоишься.
Сильное шуршание, раздавшееся из короба, заставило нас прервать тему о дружбе и любви. Мы обернули взгляды в сторону балкона.
Наш гость вылетел, вернее, выпрыгнул из тары и присел на сгиб отворота. Он озабоченно гулил, вглядывался вниз. Опять опустился к голубке и вновь поднялся на верхний угол упаковки. И!.. Бог мой! Горлица оказалась рядом ; сбалансировала на тонком краю, а он попридержал её крылом.
Мы затаили дыханье, боясь спугнуть птиц. А голубь махнул на парапет и заворковал. Наверное, наша голубица не поняла его, а может, чего-то боялась. Она водила головкой, робко рассматривала окружение, будто сомневалась в чём-то. Голубь вернулся к ней – и опять сел на перила.
— Мама, он учит её летать, — удивлённо прошептал мне сын.
Я прижала палец к губам. Мол, тише, не мешай.
Горлик повторил движения несколько раз, и горлица его поняла. Осмелилась. Взмах! – И уже сидит на парапете и осматривается по сторонам. Кажется, сама не поверила своему успеху: смогла преодолеть хоть и небольшую, но высоту.
«Учитель» заходил перед нею «гоголем». Гордо выпятив грудь, завертелся вокруг себя, низко кланяясь перед подругой.
Потом, резко прервав свою демонстрацию, глянул на голубицу, будто пригласил её с собою, и перелетел на ветку. Она взмахнула крыльями, подалась вперёд, но цепко удержалась пальцами за парапет. Трусишка. Не решилась, испугалась дальнего перелёта.
А друг вернулся. Поправил пёрышки ей на шее и вспорхнул на дерево. Горлица растерялась ; осталась одна. Суетливо забегала по перилам и неожиданно остановилась в раздумье. Горлик вновь присоседился к ней. Накрыл её крылом, похлопал по спинке, будто приободрил, и мягкий свист крыльев заставил нас вскочить с сидений.
— Она смогла! Долетела! — торжествовал сын.
Это была радость и для птиц, и для нас. На ветке дерева, растущего недалеко от балкона, горлицы тёрлись боками друг о друга и громко токовали.
Мы вышли на балкон. Сын сказал с сожалением:
— Наверное, уже к нам она не вернётся…
Вздрогнула ветка, и горлицы синхронно устремились в синюю высь.
Полёт был удивительным!
Сначала голубица планировала: её поддерживал поток воздуха. А голубь полетел рядом, потом снизу, взмыл вверх, вернулся, спикировал под неё, будто нырнул в волны. Он показывал ей движения. И вот он, миг смелости. Рывок! Взвинтились голуби спиралью, столбом ушли ввысь, а там зависли на мгновенье и кульбитом кувыркнулись вниз. Выровняв свой полёт, летели наперегонки. То она первая, то он. То сверху, то снизу – менялись местами. И в этом полёте было что-то торжественное, необъяснимое и удивительно притягательное. Настолько притягательное, что мне самой захотелось распрямить руки, взмахнуть ими, будто крыльями, и улететь за птицами. Почувствовать радость их порыва, лёгкость парения и счастливый миг полёта. Было то, от чего не отвести даже безразличный взгляд.
В квартире тихо. Не слышно тока и гортанных звуков. И мы молчали. Что же делать? Грусть разлуки вселилась в нас. Мы привыкли с сыном сыпать зёрна в коробку, в чашечку подливать питьё. И слышать голос нашей горлицы. С её отлётом будто отломилась частица сердца. И работа не работалась, и дело не делалось, и узор не вязался, и уроки не учились. Мы выходили на балкон и высматривали нашу пару.
Как-то утром завтракали, когда неожиданно что-то застучало в стекло. Недоумённо переглянулись с Сергеем, и я отодвинула шторки. Птицы сидели на подоконнике.
*
Каждое утро наша пара ждала у окна зёрен. А через некоторое время птицы стали прилетать по очереди.
На дереве, ближе к стволу, горлицы свили гнездо. Оно казалось небрежным, растрёпанным. И через незамысловатое плетенье снизу просматривалось несколько продолговатых белых яиц. Родители насиживали кладку по очереди. С утра до обеда самец, а после ; самочка. Сначала она его кормит, потом он её.
Недели через две горлица сошла с гнезда ; она стала мамой. И оба родителя заботливо оберегали свой выводок.
*
Первый день летних каникул был радостным и волнительным. Радостным, потому что сын хорошо закончил учебный год, и я теперь отдохну от контролей и проверок. А волнующим, потому что сегодня день соревнований – первенство города по боксу. Мой юниор выступит в полулёгком весе и защитит честь района.
Ещё с вечера начались треволнения. Привели в порядок спортивную экипировку, аккуратно сложили в сумку. А утром обнаружилось, что забыли «боксёрки» и капу. Подумали, что нужны мочалка и мыло. Попутно и полотенце о себе напомнило.
Присели перед дорожкой. Помолчали немножко.
— Ну, с Богом?! — спросила я. И сын согласно кивнул. Спортивную сумку повесил на плечо.
— Давай, помогу тебе, она ведь тяжёлая.
— Не маленький. Сам справлюсь.
Ничего не поделаешь. Растёт мужчина. И я засеменила рядом с ним.
Трибуны заполнились зрителями. Внизу ринг. Он возвышался на металлических опорах. На мягком настиле пола изображён герб города. Канаты в защитной оболочке. Один столб угла ринга обтянут синим шёлком, другой ; красным.
Я нашла удобное место в третьем ряду. А впереди меня уселись две девочки, о чём-то шумно беседовали. И одной из них всё не сиделось на месте: вертелась, вскакивала, оглядывалась, будто ждала или искала глазами кого-то. Её большие белые банты забавно подпрыгивали вместе с косичками. Она держала в руке букетик тюльпанов. Наши взгляды встретились.
— Ой, здравствуйте! — обратилась она ко мне. И я интуитивно ответила.
Мне показалось, что где-то её видела. Призадумалась, вспоминая, где.
— Вы меня не помните?
Я отрицательно покачала головой.
— Я Марина, с вашим Серёжей в одном классе учусь.
Для меня было настоящей неожиданностью увидеть эту девочку именно здесь. Необъяснимое чувство растерянности и в то же время радости и волнения овладели мною.
— Мариночка! Как же ты выросла. Я сразу и не узнала тебя!
Девочка улыбнулась. И щёки её заалели.
— Ты что тут делаешь? — спросила я и смутилась, потому что глупый вопрос задала. И так понятно, что делает болельщик на соревнованиях.
— Я пришла болеть за Серёжу.
— А от кого узнала о соревнованиях?
— Мне Сашка сказал, да и в газете объявление было. Я цветы Серёже приготовила. Если выиграет, поздравлю его.
— А если проиграет? — заинтересовалась я.
Маринка вскинула назад косичку, сдунула чёлку.
— Всё равно подарю. Ведь он же старался.
И я улыбнулась. От этой девочки шёл свет доброй и чистой энергии. А главное ; искренней. И я пожалела, что сын, наверное, не знал о присутствии Маринки. Может, это придало бы ему уверенности и сил.
Заиграл марш, и на ринг вышли спортсмены. Выстроились в шеренгу. Председатель судейской коллегии поздравил всех с началом соревнований, пожелал лёгкой перчатки и объявил первую пару.
Сердце ёкнуло. В полулёгком весе, в младшей возрастной группе был мой сын.
Тишина в зале. Вот они с соперником пожали руки друг другу и разошлись по углам.
Серёжа в синем углу. Постукивает перчаткой о перчатку, подпрыгивает и слушает последнее наставление тренера.
Гонг!
Сошлись на середине, и начался бой.
„А соперник выше ростом, и руки у него длиннее”, — заметила я.
Мой Серёжа вышагивал. Одна нога на месте, а другую переставлял то вперёд, то назад. Финтил, готовился или вызывал соперника к атаке?
Удар.
Сын прикрыл перчатками лицо.
Ещё удар.
— Ой! — вырвалось из моей груди. Мой спортсмен сидит на попе. Я заметила довольную ухмылку соперника.
А Серёжка не растерялся. Не стал накручивать «нюни» на кулак. Вскочил и пошёл в атаку в ближнем бою. Серия ударов достигла цели. Он раскрыл защиту соперника. Тот уже просто не успел прикрыться.
И вот он – знаменитый отработанный апперкот!
Он приобрёл силу от резкого выпрямления тела с одновременным поворотом туловища в сторону удара левой рукой. И прямой длинный удар правой завершил атаку.
Судья, выбрасывая по одному пальцу, сосчитал:
— Раз, два, три…
И моё сердце стало считать вместе с ним. А Серёга стоял в ожидании. Наверное, и сам ещё не понимал, как у него получилось.
— Десять! Аут!
— Ура! — закричала Маринка.
— Ура! — подхватила я.
И высокий прыжок моего сына с выброшенной вперёд рукой подтвердил его радость. Две секунды оставалось до конца первого раунда и ; нокаут!
Да… Вот это волнение! Порция адреналина хлынула в голову. И я почувствовала, как маленькие молоточки застучали в ушах. Присела, потёрла виски. А на ринге уже другие боксёры. И Маринки нет, убежала куда-то.
Я направилась к выходу. Уже не было смысла высиживать в зале. Всё интересное для меня прошло. Но сына решила подождать возле раздевалки.
Раскрасневшийся, с мокрыми волосами после душа, он объявил:
— Мне надо посмотреть один бой ; с завтрашним соперником, изучить его тактику.
И я вернулась с ним в зал изучать тактику боя «соперника». Здесь, от Серёги, получила всю информацию о блокировке удара, о бое на дальней дистанции, о прижимании к канату противника: это тоже тактический приём ; ограничить маневренность соперника. Вот так, глядишь, и сама боксёршей стану. Чего не сделаешь ради сына! Жаль, возраст не позволит. Хватит того, что утром бегаю по аллеям парка.
Слушая сына, чувствовала, что у меня постепенно рассеивается внимание к его комментариям. Мой взгляд рыскал по залу. Я искала Маринку и не могла найти. Даже приподнялась с сидения, чтобы лучше разглядеть. Всё ждала: может, подбежит, поздравит его, вручит букетик красных тюльпанов. Мысли автоматически переключались с бокса на девочку, и я не заметила, как произнесла:
— Куда же она запропастилась?
Сын удивлённо посмотрел на меня, на полуслове прервал свои объяснения.
— Мам, тебе неинтересно? Стараюсь, рассказываю, чтобы было всё понятно, а ты кого-то ищешь...
Я виновато посмотрела на Сергея. Положила руку на его плечо, притянула к себе, а он увернулся от моего объятия. Оглянулся по сторонам и буркнул:
— Что я, маленький, что ли?
Руку как обожгло. Не знала, куда её деть. Сунула в карман. Вот и дожила, что сын стал смущаться меня. Думаю, правду говорят: когда дети взрослеют – стесняются своих родителей. Боятся показаться перед сверстниками маменькиными и папенькиными сыночками. Глупыши, они ещё не понимают, что это обидно и как они смешны в своих поступках. Маленькие обиды… Хоть и маленькие, но болью отзываются в материнском сердце.
— Ну, извини. Я ищу Маринку. Ты не видел её?
— Видел. Сунула мне цветы и убежала.
— Ах, вот как, – протянула я от неожиданности. — А где же цветы?
Сын указал пальцем на сумку. И, предвидя мой следующий вопрос, опередил:
— Я же не девчонка ; с цветами ходить.
*
Мы возвращались домой. Купили торт ; отметить первую победу.
Июньское солнце уже хорошо пригревало. Одуванчики расстелились ковром. Цвела черёмуха. Воздух благоухал её тонким ароматом, привлекая пчёл. Полосатые труженицы гулко жужжали.
Сегодня день сложился удачно: и победа, и цветы, и торт. Хорошее, приподнятое настроение. Сын, используя все мои положительные эмоции, посмотрел с лукавинкой и с хитреньким подходом спросил:
— А после ужина что будем делать?
— Отдыхать. Ты читать, а я вязать.
— Ха, читать! За лето ещё начитаюсь, — уверил меня он. — Можно, пойду погуляю?
И почему-то глаза отвёл в сторону. Щёки его полыхнули. И я заподозрила затаённость. Любопытство одолело меня.
— Далеко собрался? Не к Маринке ли?
Серёга напустил на себя важность и с не понравившейся мне высокомерностью, скривив губы, буркнул:
— Больно нужно.
Вот и мальчишечья гордость проявилась уже. Только к чему она? Непонятно. Развела руками, протянула:
— Жаль… А я бы на твоём месте Маринку пригласила к нам на торт. Всё-таки тебя поздравила с победой. Кажется, она недалеко от нашего дома живёт?
Сын остановился. Посмотрел на меня очень внимательно, выжидающе. Не шучу ли? Я прикрыла веки в подтверждение своих слов, и в его глазах сверкнула искорка.
— А можно?
— Не можно, а нужно.
— Тогда занесу сумку и сбегаю к ней.
— Договорились. Как раз и чай будет готов.
С верхушки дерева донеслось радостно: „У-ууу! У-ууу! У-ууу!» Это наши горлицы подали о себе весточку. Всей семьёй сидели рядышком на ветке, и мама с папой клювами озабоченно поправляли пёрышки своим деткам