Джихад полковника

               
                Андрей Добрынин
             ДЖИХАД  ПОЛКОВНИКА
               (роман во фрагментах)
                1 (от составителя)
   Работая в Ленинской библиотеке над своим мистическим романом "Крепь", я обратил внимание на ирландскую фамилию "О*Флаэрти", постоянно попадавшуюся мне в различных сочинениях, посвященных восточной культуре и путешествиям по Востоку. Из множества отрывочных упоминаний и ссылок мне стало ясно: речь идет о смелом путешественнике, вдумчивом ученом и талантливом литераторе, объехавшем в 70-80 гг. ХIХ века многие страны Дальнего и Среднего Востока и проявлявшем особый интерес к мистическим учениям этих стран. Однако книг О*Флаэрти в Ленинке не нашлось, что меня удивило: судя по всему, в ХIХ веке его труды пользовались популярностью как в ученой среде, так и у широкой публики и выходили немалыми по тем временам тиражами. Отчего же книги столь известного автора отсутствуют в одной из крупнейших библиотек мира? Я был не на шутку заинтригован. Но как же возросло мое удивление, когда я не обнаружил сочинений О*Флаэрти ни в библиотеке Конгресса в Вашингтоне, ни в библиотеке Британского музея в Лондоне, ни в Ватиканской библиотеке! При этом в библиотеке Конгресса я нашел даже библиографические карточки на двухтомное сочинение О*Флаэрти "Сила воли" с подзаголовком "Путешествие к истокам духовного всемогущества". Тем не менее сами книги, к полному недоумению библиотекарей, на полках отсутствовали, хотя официальным порядком для чтения их никто не брал. Примерно таким же результатом заканчивались мои попытки раздобыть труды О*Флаэрти и в других книгохранилищах Европы и Америки. Стало ясно, что кто-то целенаправленно изымает из библиотек книги
                2
этого автора. Но кто мог предпринять столь масштабную акцию - мститель, маньяк, преступник, опасающийся разоблачения? Чья злая воля располагала столь необъятными возможностями, что сумела изъять из памяти человечества все наследие выдающегося ученого и путешественника? Я понял: книги О*Флаэрти могли сохраниться только случайно и только в частных руках. С тех пор я начал следить за всеми объявлениями о продаже частных библиотек, но знакомясь с некоторыми из таких собраний, я - о ужас! - обнаружил явные признаки того, что и в них успела похозяйничать та же таинственная рука. Немало почтенных библиофилов, согласно наведенным мною справкам, расстались с жизнью при весьма загадочных обстоятельствах.
   Постепенно новые заботы захватили мой ум, и я стал все реже вспоминать фамилию О*Флаэрти. Но вот однажды в Париже, роясь в развале одного букиниста на набережной Сены, я вдруг заметил донельзя растрепанный том без переплета, на титульном листе которого красовались название "Дух действующий" и фамилия автора - О*Флаэрти! Я судорожно вцепился в том обеими руками, и вовремя - к моему сокровищу уже протянулась, словно возникнув из воздуха, узкая смуглая рука, на безымянном пальце которой я заметил сердоликовый перстень с затейливой арабской надписью. Я поднял глаза и увидел, что на меня с ненавистью таращится щеголевато одетый господин восточной наружности, явно нацелившийся на облюбованную мной книгу. Расплатившись с букинистом, я заторопился в гостиницу. Из гостиницы мне вскоре пришлось съехать, так как вокруг нее начали крутиться какие-то подозрительные типы с физиономиями восточных разбойников. Попетляв по городу, дабы оторваться от возможной слежки, я укрылся у друзей в предместье и принялся за чтение.
   Том оказался снабжен биографическим очерком. Патрик
                3
О*Флаэрти родился в портовом городе Голуэй на западном побережье Ирландии в семье трактирщика. Выросший в атмосфере матросского разгула и головокружительных рассказов о путешествиях, юный Патрик отверг перспективу унаследовать отцовское дело на паях с бесчисленными братьями и сестрами. Подростком он бежит из дому и завербовывается юнгой на торговое судно, а в 17 лет вступает волонтером в знаменитый Тайронский пехотный полк, в составе которого и попадает в Индию. О*Флаэрти отличился в сражении с сикхами при Гуджрате, затем в нескольких пограничных схватках с афганцами и был направлен в военное училище в Бомбее. К началу Великого индийского восстания в 1857 г. О*Флаэрти был уже капитаном, что следует признать чрезвычайно быстрой карьерой для ирландца и католика. Восстание застало его в городе Лакхнау, столице княжества Ауд,- этот город стал оплотом мятежников. Однако укрепленную резиденцию английского представителя в Ауде восставшим так и не удалось взять - проявив небывалую стойкость, англичане продержались там несколько месяцев до подхода карательной армии, отбив ряд штурмов и жестоко страдая от голода и жажды. Главную роль в обороне резиденции сыграл капитан О*Флаэрти, после снятия осады получивший чин полковника. Однако делать дальнейшую военную карьеру О*Флаэрти не пожелал, уволился из армии и посвятил себя путешествиям с единственной целью: как можно полнее изучить мистический опыт Востока. В своих странствиях отставной полковник, не имевший других средств к существованию, кроме скромной офицерской пенсии, умудрялся вести себя как обладатель громадного состояния: нанимал сотни носильщиков, стадами закупал слонов и верблюдов, приобретал дорогостоящие древности. Полковник снимал целые отели в тех городах, где решал задержаться, и в
                4
промежутках между посещениями разного рода духовных наставников устраивал в этих отелях разнузданные оргии. О происхождении богатства нашего героя скоро поползли темные слухи: утверждали, что в те дни, когда взявшая штурмом Лакхнау английская армия грабила город, полковник сумел наложить лапу на сокровища нескольких местных богачей, а самих богачей отправил к праотцам. Поговаривали, будто именно фигура О*Флаэрти, неоднократно приезжавшего в Лондон в окружении угрюмых телохранителей-сикхов, вдохновила Конан Дойля на создание его знаменитого "Знака четырех". Имелись свидетельства об интересе полковника к рабочему движению и о том, будто бы он даже финансировал некоторые наиболее радикальные группы в его составе (имеются в виду прежде всего анархисты). Автор биографического очерка специально оговаривается, что хотя дыма без огня обычно не бывает, но все вышеприведенные скандальные сведения о его герое не имеют строгой доказательной силы и не находят себе подтверждения в книгах самого О*Флаэрти. Отсюда следует двоякий вывод: либо полковник был искушен в конспирации и умел ловко прятать концы в воду, либо имелось немало людей, заинтересованных в том, чтобы бросить на него тень. Возможен, впрочем, и третий вариант: грешки, действительно водившиеся за полковником, усиленно раздувались его могущественными врагами, которых он успел себе нажить в течение своей поистине бурной жизни (как и чем О*Флаэрти навлекал на себя ненависть сильных мира сего, мы постараемся показать в этой книжке).
   Истинное значение личности и деятельности полковника О*Флаэрти открылось цивилизованному человечеству лишь после выхода книг этого недюжинного писателя, ставших неиссякаемым источником сведений как о мистических учениях Востока, так и
                5
вообще о восточной культуре. Ни один серьезный востоковед не мог обойтись в своей работе без книг О*Флаэрти, однако разразившаяся мировая война отвлекла общественное внимание от духовности Востока, а тем временем за работу взялись силы, заинтересованные в уничтожении наследия выдающегося ученого. Полковник О*Флаэрти скончался в Дублине в 1912 году; официально считалось, что он, как это в обычае у ирландцев, умер от алкоголизма, однако имеется немало фактов, ставящих под сомнение официальную версию. Труп полковника, по свидетельствам очевидцев, посинел, раздулся и распространял невыносимое зловоние, что очень напоминает действие восточного яда Cicuta indica. Затем труп просто исчез, и впоследствии его так и не удалось обнаружить. На дублинском кладбище под плитой с высеченным на ней именем полковника было решено захоронить личные вещи усопшего, с которыми тот никогда не расставался: перчатки, кавалерийский хлыст, револьвер, походную фляжку, а также слугу-китайца Лю, поспешившего после кончины хозяина покончить жизнь самоубийством. Полная загадок и тайн жизнь полковника О*Флаэрти оказалась достойно увенчана его загадочной смертью.
            2 (из книги Патрика О*Флаэрти "Дух действующий")
   <...> Китайцы меня разочаровали. По-моему, все они делятся на две категории: либо тупицы, либо мошенники, а самая глупая книга, которую я читал в жизни,- это "Афоризмы" Конфуция. Когда я появился в знаменитом горном монастыре, название которого невозможно выговорить (читатель может найти его в примечаниях к настоящему труду), монахи принялись было толковать со мной об отказе от всего бренного, о слиянии с Мировым Духом и тому подобных банальнейших вещах, но старого
ирландского воробья на мякине не проведешь: я сразу заметил,
                6
как загораются их раскосые глазенки при одном взгляде на золотой соверен. Показ достижений монастырской мистической школы начался с демонстрации приемов рукопашного боя. Это искусство они называют то "кун фу", то "у шу" и занимаются им с поистине животным терпением. При этом лицемерно утверждается, будто приобретенные навыки мордобоя каким-то образом способствуют развитию духовности. На мой же взгляд они могут способствовать только развитию в человеке всех свойств разбойника с большой дороги. Недаром в Китае так часты смуты и нет никакого порядка. Разыгравшийся передо мной рукопашный бой напоминал то ли балет, то ли выступление бродячих акробатов и в целом, несмотря на ловкость исполнителей, представлял собой довольно жалкое зрелище. Даже самый неотесанный солдатик-ирландец, имея в руках винтовку со штыком, переколол бы всех этих вопящих и подскакивающих парней в одну минуту. Когда мое терпение иссякло, я отобрал у одного из плясунов бамбуковую палку и показал им, как это делается. Пришлось беднягам получить по полдюжины синяков - не помогли им никакие прыжки. По-моему, это справедливо, чтобы неповадно было путать физические упражнения с обретением духовного опыта. Разницу вижу даже я, хотя должен признать, что упомянутого опыта мне не хватает.
   Потерпев такой конфуз с боевыми искусствами, монахи решили поразить меня тем, каких высот достигли они в искусстве любви. Меня провели в полутемную залу, где, кашляя от ароматических курений, я мог при свете масляных плошек наблюдать, как некий изможденный субъект поочередно совокупляется с двумя десятками таких же худосочных девиц. Во время соитий девицы пронзительно вопили и всячески, хотя не слишком убедительно, изображали бурную страсть. Однако напрасно китаезы думали пронять
                7
подобными штучками настоящего ирландца - все эти секреты мы знаем с малолетства, всасываем их, так сказать, с материнским молоком. Я сам видел, как при погроме Лакхнау капрал Теренс О*Даффи в течение трех часов согрешил с целым гаремом тамошнего раджи, не пропустив ни одной женщины, и это при том, что был вдребезги пьян. О своих достижениях по любовной части я из скромности умолчу,- скажу только, что офицер не вправе позволять нижним чинам превзойти себя хоть в чем-нибудь, иначе какой же будет у него авторитет? Заметив, что им не удалось потрясти меня своими любовными фокусами, монахи предложили мне взглянуть на человека, умеющего по собственному желанию изменять температуру тела и, в частности, уравнивать ее с температурой окружающей среды. Мы прошли в мрачное помещение с голыми каменными стенами, в котором царил лютый холод. В углу, закрыв глаза, сидел молодой человек, совершенно голый, если не считать грязной набедренной повязки. Я прикоснулся к стене, затем к его коже. Кожа и впрямь оказалась не теплее холодных камней. Тогда я больно ткнул этого самоохлаждающегося молодца пальцем под ребро. Он вздрогнул, разлепил веки и тупо на меня уставился. Через несколько мгновений в его глазах мелькнуло беспокойство, ибо бедняга вдруг стал неудержимо теплеть - это чувствовалось и на ощупь, и даже на взгляд. Монахи тоже заметили неладное и поспешили увести меня прочь. Пока мы шли по коридорам монастыря, я спросил их через переводчика, какого черта они показывают мне бездельников, которые вытворяют со своим несчастным телом разные странные и по большей части совершенно никчемные штуки, убивая на них всю жизнь? Я шел в их монастырь, надеясь увидеть подлинные достижения совершенствующегося духа, а на фигляров, спящих на гвоздях и

                8
заставляющих зарывать себя живьем в землю, я насмотрелся еще в Индии - там их называют йогами. Эти самые йоги, круглый год ходящие без штанов, напыщенно утверждают,- точь-в-точь как их китайские собратья,- будто достигли необычайного духовного просветления, но ни один из них не сумел мне внятно объяснить, в чем данное просветление заключается. Мне же думается, что если человек не умеет донести до других свой духовный опыт, то в его душе царит темнота. Не случайно ни в речах, ни в поступках йогов я не заметил никакой просветленности.
   Уязвленные моим недовольством, хозяева-монахи возбужденно затараторили между собой и в конце концов решили показать мне гвоздь своей программы - старикашку, создающего вокруг себя некое поле наподобие электрического, позволяющее ему быть совершенно неуязвимым. Вдобавок, по их словам, старикашка умел летать,- точнее, подниматься в воздух и парить над землей. С демонстрацией полетов с самого начала ничего не вышло - монахи никак не соглашались проводить ее при дневном свете и предлагали все устроить в полутемном храме, ссылаясь на то, что в закрытом помещении духовная энергия старикашки не будет
рассеиваться в пространстве. Какой-нибудь легковерный англичанин, возможно, и поддался бы на их шарлатанские доводы, но мы, ирландцы, обеими ногами стоим на почве реальности и нас не так-то просто обвести вокруг пальца. Я сразу понял, что полумрак призван способствовать надувательству, и решительно отказался принимать участие в этом балагане. Поскольку мы еще не успели войти в храм и все было хорошо видно, я предложил старикашке, удивительно напоминавшему шелудивого кота с дублинской окраины, продемонстрировать мне тут же, не сходя с места, свою неуязвимость. Лицо чудотворца выразило явную обеспокоенность, однако я, не давая ему опомниться, уже принял
                9
боевую стойку по всем правилам бокса (называемого почему-то английским, хотя всем известно, что бокс изобретен в Дублине). Старикашка напрягся и побагровел, пытаясь окружить себя защитным полем - энергию, образующую такое поле, монахи называют "ци". Как я успел заметить, в монастыре у них имеются и копья, и луки, и мечи - видимо, при встречах с дикими зверями или недобрыми людьми они не очень-то надеются на это самое ци, которым они морочат головы невежественным крестьянам. Итак, старикашка тужился изо всех сил, но я пристально посмотрел ему в глаза и неожиданно указал взглядом на что-то за его плечом. Старикан машинально покосился в ту сторону, и в этот момент я провел свой знаменитый апперкот правой, доставивший мне в 1856 году победу на боксерских состязаниях в Симле, а вместе с победой и благосклонность супруги одного чрезвычайно высокопоставленного чиновника колониальной администрации. Рассказать подробнее об этом романе мне воспрещает скромность, которая у нас, ирландцев, в крови... Так вот: мой кулак не смогло остановить никакое ци. Лязгнула челюсть, тело старикашки взвилось в воздух (он все-таки сумел в тот день взлететь!), затем тяжко грянулось оземь и осталось неподвижно лежать под сочувственными взглядами смущенных монахов. "Что-то у него не в порядке с ци,- заметил я. - Придется ему еще поработать над собой". Придя в себя, монахи загомонили все разом: кто-то возмущался, кто-то оправдывался, кто-то звал на помощь... Несколько протянутых мною золотых монет утонули в жирной ладони настоятеля монастыря. Я повернулся и зашагал туда, где были привязаны мои лошади, и никто не осмелился меня остановить.
   Посещение этого притона мошенников посеяло в моей душе сомнения в ценности духовного опыта Востока и всякого рода
                10
мистических упражнений. Мог ли я, спускаясь по горной дороге от монастыря и ругаясь сквозь зубы, хоть на секунду предположить, что уже через пару месяцев от моего разочарования не останется и следа и что я первым из европейцев увижу те чудеса и ужасы, которые способен породить человеческий дух, соприкоснувшийся с Мировым Духом?..
               
                3 (от составителя)
   Может показаться, будто автор не совсем справедлив к монахам знаменитого монастыря: возможно, те чем-то ему досадили и свое раздражение полковник перенес на их духовную практику. Но, с другой стороны, нельзя отрицать и того, что к тому времени, когда автор попал в Китай, там расплодилось как никогда много всевозможных шарлатанов, претендовавших на роль духовных наставников и по преимуществу живших в монастырях, причем нравы в этих обителях царили отнюдь не монашеские. Легенд о духовных достижениях китайских монахов распространялось много, бытуют они и по сей день, проникнув в кино и в авантюрную литературу, однако никакой доказательной базы под ними, как правило, нет. А раз так, то, боюсь, скептик О*Флаэрти ближе к истине, чем восторженные распространители различных фантастических россказней. Так или иначе, из приведенного отрывка видно главное: полковник О*Флаэрти вовсе не принадлежал к числу восторженных ротозеев, которых можно убедить в чем угодно. Напротив, нас восхищает трезвость его взгляда, свойственная подлинным ученым. Тем больше должно быть наше доверие к его дальнейшему рассказу, хотя в нем и повествуется об удивительных и порой даже совершенно невероятных вещах.      

                4 (Из книги "Дух действующий")        11

   <...> Оказавшись в Гонконге, я телеграфом передал в Бомбей своему помощнику Теренсу О*Даффи распоряжение закупить вьючных животных и все необходимое для экспедиции по Персидскому нагорью, а также навербовать людей, умеющих обращаться с оружием. Снаряженная экспедиция должна была ожидать меня в порту Карачи через три месяца. Сроки я назначил жесткие, получив от своих агентов из Персии заверения в том, что им известны места расположения знаменитых духовных братств, а также прибежища выдающихся духовных наставников и чудотворцев. Когда мы, ирландцы, видим перед собой цель, мы не любим тянуть кота за хвост и действовать с помощью подкопов и интриг, как англичан,- нет, мы идем к цели прямо, честно, с открытой грудью и либо побеждаем, либо со славой погибаем в борьбе. Благодаря этому свойству нашего характера я и не позволил себе предаться длительному отдыху в злачных местах Гонконга после утомительного путешествия по Китаю. Поскольку я не пощадил себя, я счел себя вправе не щадить и О*Даффи, который, выйдя в отставку из армии, и без того уже слишком долго вел в Бомбее спокойную жизнь в окружении рабов и наложниц, принадлежавших мне, но в мое отсутствие служивших ему. О*Даффи парень хотя и смышленый (что и неудивительно, ведь он - чистокровный ирландец), однако чересчур падкий на всякие житейские удовольствия и склонный порой в погоне за ними забывать о жизни духовной. Я не раз отечески просил его не пренебрегать развитием его души, пребывающей в невежестве, и добился кое-каких результатов, хотя это стоило мне немалых трудов и терпения, ибо О*Даффи обладает поистине ирландским упрямством. Мне приходилось даже поколачивать его - например, тогда, когда

                12
он, напившись пьяным, в грубой форме отказался изучать трактат Абу Хамида аль-Газали "Воскрешение наук о вере". После этого ему пришлось убедиться в том, что я значительно превосхожу его не только в учености, но и во владении приемами бокса. Кроме склонности к грубому материализму к числу недостатков О*Даффи относится также чрезмерная доверчивость. В этом я лишний раз убедился, прибыв в Карачи и явившись на тот постоялый двор, который был арендован моим помощником для размещения экспедиции. На обширном пространстве за воротами, вытоптанном верблюдами и лошадьми и обнесенном глинобитной стеной, я столкнулся с самой обширной из всех виденных мною в жизни коллекцией криминальных субъектов различных мастей. Самыми добропорядочными среди этой разношерстной компании выглядели полтора десятка широкогрудых чернобородых сикхов самого свирепого вида - именно такие молодцы промышляют в Пенджабе грабежом караванов. Помимо сикхов в туземной части толпы я заметил также нескольких афганцев и белуджей в их широких одеждах, под которыми при желании можно спрятать даже горное орудие, и с физиономиями приграничных разбойников; представителей индусских воинских каст с кинжалами за поясом, с тараканьими усами и манерами опереточных злодеев - для этих людей ремесло наемного убийцы является ничуть не менее почетным, чем ремесло телохранителя; угрюмых горцев-маратхов с волочащимися по земле старинными саблями и просто каких-то оборванцев непонятного происхождения и рода занятий, однако державшихся чрезвычайно гордо. После Великого востания таких негодяев на всех дорогах Индии развелось великое множество. Что касается стоявших тут же европейцев, то при одном взгляде на их масленые глазки и багровые носы становилось ясно: основным достоинством этих людей является умение поглощать в 
                13
неограниченных количествах ром в компании Теренса О*Даффи. Об их недостатках думать не хотелось, ибо на лицах достойных представителей цивилизованного Запада явственно читались все мыслимые пороки человеческого рода. И с такими людьми мне предстояло через двое суток отправиться в труднейший путь длиной в несколько тысяч миль! Я размышлял, что бы такое сказать моим будущим сподвижникам, а они тем временем таращились на меня с любопытством жулика, прикидывающего, где его жертва может хранить кошелек. В нескольких сухих фразах я сообщил им о времени нашего отправления и пообещал щедрую награду в случае успешного завершения экспедиции. В ответ послышались хриплые возгласы, выражавшие удовлетворение. Впрочем, их радость была скорее всего вызвана не моими посулами, а тем, что нам вскоре предстояло оказаться в весьма пустынных местах, где они могли изъять у меня деньги и без моего согласия - в таком людном городе, как Карачи, рассчитывать на это не приходилось.
- Ты хоть понимаешь, идиот, что нам теперь до окончания экспедиции придется спать с пистолетом под подушкой?- спросил я О*Даффи, когда мы остались одни в комнате для почетных гостей.
- Это почему?- опешил мой помощник, ожидавший от меня благодарности за расторопность. - Они все - достойные люди. И запросили недорого...
- Ясное дело,- саркастически отозвался я,- зачем им запрашивать дорого, если они расчитывают попросту отобрать у нас все наши денежки, едва караван окажется в безлюдном месте? Ладно, искать новых людей уже некогда - ступай и объяви своему сброду, что их жалованье лежит в банке в Дели и они получат его лишь по прибытии экспедиции в этот город. Кому такое
                14
условие не по душе, пусть катится к чертям.
   Конечно, я понимал, что моя предосторожность не сможет нас полностью обезопасить, ведь мне неизбежно придется иметь при себе изрядную сумму для расчетов в пути. И все-таки ждать я не желал - во-первых, моя цель властно призывала меня издалека, а во-вторых, ирландец, в отличие от англичанина, боится предстать трусом не только перед другими, но и перед самим собой. Одним словом, ровно через 48 часов наш караван выступил в путь на северо-восток, к персидской границе. В моей походной сумке я вез письмо вице-короля Индии с просьбой на английском и персидском языках оказывать экспедиции всяческое содействие, а также охранную грамоту от персидского консула в Карачи. Я понимал, что никакие бумаги не спасут меня ни от разбойничьих шаек кочевников-белуджей, ни от моих милейших подчиненных, но хотя бы помогут нам пересечь границу и продвигаться далее по Персии, не встречая прямого противодействия со стороны шахских властей. Кроме того, я решил повсюду распускать о себе слухи как о богатом фаранге (европейце - Прим.сост.), подумывающем о переходе в ислам. Мусульмане совершенно справедливо считают, что невелика заслуга быть мусульманином, родившись в лоне этой религии, зато всякий иноверец, добровольно решивший принять ислам или хотя бы проявивший намерение так поступить, несомненно пользуется любовью Аллаха, внушившего ему похвальные мысли. Поэтому все те, кто намеревается отказаться от своего прежнего вероисповедания в пользу ислама, традиционно пользуются у мусульман большим почтением. Оставалось лишь убедить нехристей в серьезности моих намерений, но тут я крепко полагался на свое самообладание и свое ирландское красноречие. К тому же немалую роль сыграли и усердные занятия - к моменту отправления экспедиции я уже
                15
неплохо разбирался в мусульманской догматике и бойко разговаривал на арабском, фарси и урду, а в дороге собирался взяться за изучение тюркских наречий. Что ни говори, а нас, ирландцев, умом Бог не обидел - на усвоение всего вышеперечисленного даже самый смышленый англичанин потратил бы никак не менее десяти лет. Впрочем, что я такое говорю? Невелика заслуга - превзойти в чем-либо кроме стяжательства представителей этого мелкотравчатого народца.
   Пройдя вдоль прибрежных гор, наш караван благополучно пересек границу (на взятки персидским пограничным чиновникам ушло лишь несколько гиней) и двинулся почти строго на север. Наш путь лежал к маленькому городку Шарифабад, расположенному в центре одного из тех пустынных плоскогорий, которыми изобилует восточная часть Персии. Несмотря на свои ничтожные размеры, это селение - по сути, лишь простая стоянка на полузаброшенном караванном пути - славится во всем мусульманском мире от Марокко до Явы, ибо там располагается одно из самых знаменитых братств исламского духовного ордена "Накшбандийа". Об этом ордене и о его духовной доктрине я и прежде немало слышал и читал, однако глава шарифабадского братства Мансур Неджефи резко изменил обрядность ордена - из скромной, подчеркнуто далекой от всего показного он сделал ее причудливой, яркой, изобилующей всякими странностями и даже чудесами. Этих-то чудес и ждала моя пылкая ирландская душа. Пусть англичане с их рыбьей кровью довольствуются сухими протестантскими обрядами - нам, ирландцам, требуются непосредственное общение с Богом, чудеса и экстаз.
   Наш караван двигался по пустынным плоскогорьям, и вскоре мы заметили, что нас постоянно сопровождают, держась на почтительном расстоянии, то одна, то несколько человеческих
                16
фигур. Заметив, что я рассматриваю эти фигуры в подзорную трубку, мои спутники-туземцы вгляделись в ту же сторону и зашептались:"Наснас, наснас".
- О чем это они шепчутся?- спросил я ехавшего рядом со мною О*Даффи, желая проверить его образованность. Тот взял у меня подзорную трубку, направил ее туда, где двигались на горизонте человекоподобные существа, и обрадованно воскликнул:
- Ба, да это же наснасы!
   Да, нас и впрямь сопровождали наснасы. В моем мозгу всплыла цитата из книги "Собрание редкостей" персидского писателя Х11 века Низами Арузи Самарканди:"Это животное, которое обитает в пустынях, у него вертикально поставленное туловище, прямая осанка и широкие ногти. И человека он крайне любит. Где бы он ни увидел людей, он выходит на их путь и наблюдает за ними. А если увидит одинокого человека, похищает его и, говорят, способен зачать от него. Итак, после человека он - самый благородный среди животных, сходный с человеком в нескольких отношениях: первое - прямизной стана, второе - шириной ногтей и третье - волосами на голове".
   Цитату я, забывшись, произнес вслух. О*Даффи тут же оживился и подтвердил:
- Точно, зачать от человека он способен. Вернее, она. Когда мы стояли на афганской границе близ Пешавара, нам как-то попалась самка наснаса. Я забрал ее себе и прижил с ней четверых ребятишек. Красоткой я бы ее не назвал - если с волосами и шириной ногтей у нее было все в порядке, то с прямизной стана дело обстояло неважно. Зато она была не болтлива и во всем меня слушалась.
   О*Даффи, конечно, неплохой парень, но присущая ирландцам скромность порой ему изменяет. Проще говоря, он любит   
                17
прихвастнуть. Я точно знал, что за то время, которое он со своей ротой провел на афганской границе, можно было произвести на свет самое большее троих детей. Когда я напомнил об этом О*Даффи, он, ничуть не смутившись, возразил:
- Самки наснасов вынашивают плод не девять месяцев, а гораздо быстрее, и не будь я так осторожен, я мог бы наделать хоть десяток этих ублюдков. Представляете, они родятся мертвыми, и только мать оживляет их своим ревом.
- И где теперь эти твои отпрыски? - спросил я.
- Понятия не имею,- легкомысленно ответил О*Даффи. - Должно быть, мать увела их в горы.
- Но ты хотя бы окрестил их?
- Вот еще, стану я крестить такую нечисть! - с гневом возразил О*Даффи. - В тех местах, конечно, многие живут с наснасами и прижитые дети считаются законными, а что получается в результате? Каждый второй там - законченный тупица, да и остальные тоже умом не блещут. Я солдат, человек холостой, мне дозволено скрасить чем-то свою нелегкую службу, будь то даже самка наснаса. Однако это не значит, что я должен крестить ее детей, ведь это все равно как крестить неразумную скотину,- щенят, к примеру, или телят.
- Что же, они и говорить не умели? - полюбопытствовал я.
- Отчего же, умели,- отвечал О*Даффи со вздохом. - Помню, все они бежали за мной, когда я уезжал, и кричали:"Тятя, тятя!" А я им говорю:"Брысь, сатанинское отродье, не то пристрелю!" А их мамаша пригрозила откусить мне голову, если я уеду. Она под конец тоже помаленьку выучилась говорить.
   Разговор о наснасах навел меня на занятную мысль. Мы приближались к Шарифабаду, и, по моим расчетам, негодяи, столь неосмотрительно навербованные О*Даффи, должны были в одну из
                18
ближайших ночей напасть на нас, дабы захватить казну экспедиции. Нанимать дополнительную охрану из местных жителей я не хотел, поскольку не мог рассчитывать на ее верность: злоумышленники скорее всего переманили бы ее на свою сторону. Кроме О*Даффи я мог положиться только на своих слуг: китайца Лю и Чарли Галлахера, состоявшего при мне денщиком во время моей военной службы. Этого было совершенно недостаточно. Между тем напряжение росло: подчиненные выполняли мои приказы с явной неохотой, дерзили мне в лицо и постоянно собирались в кучки, зловеще поглядывая на меня и о чем-то перешептываясь. В одну из тревожных ночей, которую я со своими слугами проводил без сна, держа наготове пистолеты и ружья, О*Даффи ползком выскользнул из палатки и исчез в непроглядной тьме. Я с замиранием сердца ожидал услышать приглушенные вскрики, шум борьбы, выстрелы, однако тишину по-прежнему нарушало лишь отдаленное тявканье шакалов. О*Даффи вернулся, когда уже близился рассвет, и сообщил, что поручение мое выполнено, мятежники же ничего не заметили и спокойно спят в своих палатках. Лю выдвинул предложение перерезать их сонных, однако я с негодованием отверг столь варварскую затею. "Пойми, тупая твоя башка,- втолковывал я азиату,- если мы так поступим, то на том свете нас будут кромсать ножами бесчисленное множество лет. Когда ты станешь наконец цивилизованным человеком, желтая образина?" Услышав про ножи, Лю задрожал от ужаса и умолк, удрученный собственной порочностью. Мы стали ждать дальнейшего развития событий.
   Впрочем, долго ждать нам не пришлось. Уже на следующую ночь примерно в два часа пополуночи Лю, смотревший наружу через дырочку в полотнище палатки, предостерегающе поднял руку. Я прильнул глазом к своей дырочке и увидел малоприятное зрелище:
                19
густая цепь темных фигур поднялась от стоявших поодаль палаток и двинулась вперед, полукругом охватывая ту стоявшую на отшибе палатку, в которой находились мы. Начав считать врагов, я вскоре сбился со счета. Да, О*Даффи не пожалел моих денег, стараясь нанять как можно больше этих мерзавцев. Тишину ночи разорвал гортанный воинский клич пуштунов, но это не стало для меня неожиданностью: в ту же секунду двумя ударами сабли я с двух сторон рассек полотнище палатки. В образовавшиеся прорехи выглянули стволы новеньких немецких винтовок системы Дрейзе и грянул залп. За ним тут же последовали еще два. В палатке у нас, к счастью, хранился немалый запас ружей и патронов. Со стороны противника послышались вопли удивления и ярости - нападавшие явно рассчитывали застать нас врасплох, а вместо этого попали под меткий огонь, вырывавший из их рядов все новые и новые жертвы. В частности, я, заметив вопящую и размахивающую руками фигуру громадного роста, прицельным выстрелом свалил ее наземь. Это был вожак сикхов и самый злобный среди них - великан Сатвант Сингх. Утром выяснилось, что я всадил ему пулю точно в переносицу, и эта пуля на выходе вырвала из черепа мерзавца и разбрызгала по песку все его никчемные мозги. Оглушенные стрельбой, раскатами эха и нашими воинственными воплями, ослепленные вспышками выстрелов, устрашенные хрипом умирающих, наши враги залегли, но мало-помалу оправились от первоначального потрясения и открыли ответный огонь. Над гребнями песчаных бугров замелькали огоньки, окрестные просторы огласились грохотом пальбы, и над нашими головами засвистели пули. По нам били одновременно несколько десятков ружей - пули в несколько секунд изрешетили полотнище палатки, а вскоре и вовсе обрушили его на нас, перебив стойки. Мы вжались в землю, а воздух над нами звенел,
                20
завывал и щелкал от летящих и сталкивающихся пуль. Лишь благодетельная темнота позволяла нам порой приподнимать голову и стрелять в ответ по вспышкам или по перебегающим теням. Мне было ясно, что под прикрытием столь плотного огня враги начнут подбираться к нам все ближе и ближе, пока не окажутся на расстоянии одного короткого броска, а тогда мы со своими четырьмя ружьями не сможем их остановить, даже если ни один наш заряд не пропадет впустую. А негодяи, словно читая мои мысли, действовали в полном соответствии с ними: для начала они полностью окружили нас со всех сторон и принялись подкрадываться все ближе к нашей палатке, а за их спинами вдоль гребней бугорков по-прежнему мерцали вспышки частых выстрелов. Вскрикнул Чарли Галлахер - когда он попытался поднять голову, пуля оторвала у него мочку уха. Я взял на прицел смутную тень, суетливо перемещавшуюся во мраке, нажал на спуск и с удовлетворением услышал крик раненого. Однако другие тени, прячась за неровностями почвы, подбирались все ближе и ближе. Мы могли продержаться в лучшем случае еще полчаса, а затем мерзавцы неизбежно должны были искрошить нас в капусту своими саблями и кинжалами. Судя по их злорадному вою, они тоже предвкушали этот момент. Я выстрелил еще раз и с упреком посмотрел на О*Даффи, лежавшего рядом со мной.
- В чем дело, капрал? - спросил я. - Еще полчаса, и у нас выпустят кишки. 






                21
                5 (из книги "Дух действующий")

   <...> (Выпущены несколько страниц рассуждений автора о бренности человеческой жизни и о том, что она должна являться, помимо всего прочего, постоянной подготовкой к достойной смерти. - Сост.) Итак, негодяи подбирались к нам все ближе и ближе. Под их настильным огнем нам приходилось прижиматься к земле, отвечая лишь редкими выстрелами. К счастью, эти выстрелы были достаточно метки для того, чтобы отправить к праотцам наиболее ретивых мерзавцев, а у остальных отбить охоту соваться вперед. И все же к тому моменту, когда начало светать и над зубчатой линией гор разлилось лимонное сияние, наше положение стало отчаянным. Врагам достаточно было сделать один короткий слаженный рывок, чтобы добраться до нас и, воспользовавшись своим подавляющим численным преимуществом, мгновенно нас перерезать. Я уже начал припоминать слова католической отходной молитвы, но тут О*Даффи злорадно захихикал и произнес:
- Я их вижу, сэр, мы спасены!
   Я осторожно приподнял голову и обвел взглядом окрестность. Среди песчаных бугров я не заметил никакого обнадеживающего движения - только мелькали тюрбаны и чалмы наших врагов да стволы их ружей. Враги, не стесняясь, громко обсуждали, каким пыткам нас лучше вскоре подвергнуть. И вдруг раздался ужасный громоподобный рев: и гортанные голоса бандитов, и щелканье выстрелов - все было заглушено этим леденившим душу звуком. Я отчетливо увидел, как прямо из песчаной почвы, стряхивая с себя песок, выросло множество чудовищных человекоподобных фигур, разевавших в воинственном рыке огромные зубастые рты. Эти существа были настолько широки в плечах, что казались
                22
приземистыми, хотя по росту любое из них превосходило самого высокого королевского гренадера. Сплошь покрывавшие их длинные седовато-бурые волосы, крючковатые когтистые пальцы, огромные рыкающие пасти и неправдоподобно большие выпученные глаза, сверкавшие сатанинской злобой,- все это придавало им устрашающий вид. Видимо, они умели передвигаться под землей, как кроты - ничем иным я не могу объяснить их внезапное появление прямо за спинами бандитов. "Наснас, наснас!"- послышались панические вопли, тут же заглушенные яростным ревом. Кое-кто из негодяев успел выстрелить, и несколько раненых наснасов забилось в судорогах на песке, но в следующую секунду все смешалось в рукопашной схватке. Впрочем, схватка больше напоминала избиение: над тучами пыли и песка, окутывавшими какое-то смутное движение, то и дело высоко взлетали оторванные человеческие руки и ноги, головы с вытаращенными от ужаса глазами, обломки сабель, ружья с причудливо изогнутыми стволами. По воздуху плыли широкие восточные одеяния и размотавшиеся чалмы. Взмывавшие ввысь оторванные члены осыпали дерущихся обильным кровавым дождем. Я взирал на происходящее со смешанным чувством облегчения и беспокойства: наши враги явно терпели поражение, но от зрелища расправы с ними мороз пробегал по коже. Некоторые бандиты попытались пуститься наутек, направляясь к стоянке лошадей и верблюдов, но нам было прекрасно видно, как наснасы, похожие на громадных мохнатых пауков, догоняли их с такой необычайной прытью, словно имели не меньше ног, чем пауки. Слышался вопль ужаса, затем приглушенное свирепое рычание, и вверх взлетала оторванная голова. Кажется до нас доносился даже хруст раздираемых сочленений. Наши дикие союзники так увлеклись расправой, что я невольно спрашивал себя: не сделаемся ли мы
                23
очередным предметом их кровавой забавы? Между тем схватка стала затихать. Наснасы бродили по месту побоища, осматривая неподвижные тела, и, молниеносно наклоняясь, отрывали головы у тех бандитов, которые, как им казалось, еще подавали признаки жизни. Небольшая группа наснасов отделилась от своих сородичей и направилась к нам. Сплошь забрызганные кровью, эти зверолюди выглядели весьма неприятно. Я машинально перезарядил ружье и внезапно ощутил приступ нестерпимого страха, заставивший меня ничком броситься на землю. Рядом со мной, повизгивая от ужаса, упал и закутался в палаточное полотнище китаец Лю. Остатками рассудка я все же успел осознать, что мой испуг не был вызван приближением наснасов - мы, ирландцы, вообще не из пугливых, а уж тем более тогда, когда имеем в руках заряженное ружье. И все же страх переполнял все мое существо - всей кожей, всеми нервами я ощущал присутствие некой неодолимой силы, от которой нельзя укрыться, не знающей сочувствия, безгранично враждебной, бесконечно жестокой. Словно огромная незримая рука вырвала меня из милой земной жизни, и я оказался над мрачной бездной, в которой отныне и до скончания времен предстоит скитаться моему одинокому духу, томимому бесплодными сожалениями. Клянусь Богом, в тот момент я согласился бы стать слепым червем, возящимся в земной персти,- стать червем, лишь бы не покидать этой Земли и этой жизни! Внезапно краем глаза я заметил, что ужас охватил и наснасов: с жалобными воплями они принялись закапываться обратно в землю, и вскоре от них остались только небольшие воронки на склонах песчаных бугров. Ужас явно имел сверхъестественную природу, ибо вокруг не было ничего такого, что могло бы его вызвать. Однако мне показалось, будто я могу указать место, откуда на нас ниспослана эта напасть - в пространстве словно катились некие
                24
волны, исходившие из одной точки. Я с усилием поднял голову, ежесекундно Бог весть откуда ожидая гибели, и в отдалении, там, где проходила караванная тропа, разглядел неподвижную фигуру всадника на белом коне и одетого во все белое. Ничего угрожающего в этой фигуре не было, и тем не менее я не колеблясь побился бы об заклад, что страх исходит именно от нее. Я нащупал подзорную трубку (при этом у меня было такое ощущение, словно я сую руку в пасть дракону) и начал рассматривать всадника. Сверхъестественных черт в его внешности я не обнаружил (если, конечно, не считать его пристрастия к белому цвету, являющемуся на Востоке знаком траура и смерти): он носил обычные для этих мест просторные одежды и чалму, через седло у него были перекинуты кожаные мешки для воды и провизии, из седельной сумки виднелся приклад английского драгунского карабина. Белая ткань закрывала его лицо до самых глаз. Незнакомец повернул коня и шагом пустил его в нашу сторону по полю недавней битвы. Тут я неожиданно почувствовал, что смотрю на всадника уже без всякого страха. Страх, видимо, покинул и наснасов, так как поодаль группа их вылезла из-под земли и, отряхнувшись, с любопытством уставилась на таинственного наездника. Тот неторопливо приближался и наконец остановился перед нами. Мы поднялись с земли и во все глаза смотрели на него. Незнакомец убрал с лица белую ткань, мешавшую ему говорить, и учтиво произнес с явным персидским акцентом обычное приветствие мусульман:   
- Мир вам!
   Я с поклоном приветствовал его на фарси, но мое знание местного языка ничуть его не удивило. Не скрою, меня несколько задела его невозмутимость - словно каждый день в столь глухих местах встречаются европейцы, свободно говорящие на языке
                25
Саади и Хайяма да к тому же громящие целые толпы вооруженных бандитов. Незнакомец продолжал:
- Я вижу, что здесь ехидна грабежа и стяжательства сломала клыки об адамантовую башню доблести. Что ж, эти сыны шлюхи заслужили свою участь. Однако при виде вашей воинской хитрости даже самая мудрость испустит ветры замешательства. Я хочу спросить: как вам, чужеземцам, удалось привлечь на свою сторону этих здешних зверолюдей?
   Что греха таить - мы, ирландцы, чертовски любим, когда нас оценивают по достоинству, да еще в таких цветистых выражениях. Выслушав речь незнакомца, я мигом оттаял и приготовился столь же красноречиво ему ответить. Однако меня опередил несносный О*Даффи. Он побагровел от удовольствия, надулся, как индюк, и, почуяв в незнакомце важную особу, зычно отрапортовал:
- Теренс О*Даффи, сэр, отставной капрал Тайронского Ее величества пехотного полка. Моя работа, сэр. Мне, видите ли, приходилось... гм... общаться с этими наснасами, вот я и выучился малость бормотать по-ихнему. Ночью я выполз из палатки, миновал вражеские посты, нашел стойбище наснасов и рассказал им о том, что с нами случилось. Я попросил их о помощи и пообещал, что в благодарность мы доставим им двух невольников, мужчину и женщину, с которыми они смогут, как говорится, вступать в соитие. Я-то знаю, что для наснаса нет ничего лакомее соития с человеком.
   Я приготовился переводить, поскольку капрал говорил по-английски, да еще с неистребимым ирландским акцентом, однако, к моему удивлению, всадник явно все понял. Он ласково кивнул О*Даффи и произнес:
- О зеница всех капралов, ваша доблесть неодолима, ибо она разумна. Позвольте в связи с этим рассказать вам притчу о лисе
                26
и волке.
   Мы, разумеется, выразили живейшее любопытство, и таинственный незнакомец начал свой рассказ:
- Говорят, будто некогда волк обвинил лису в том, что она воровски пользуется его охотничьими угодьями. На самом-то деле волку просто хотелось завладеть также и угодьями лисы. Как ни пыталась лиса доказать свою невинность, каких свидетелей ни приводила - все было напрасно. В конце концов волк объявил, что намерен биться с лисой на поединке. "Что ж, я согласна, и пусть Аллах нас рассудит,- сказала лиса. - Однако я вправе попросить отсрочку на три дня, дабы за это время набраться мужества. Оно мне  понадобится, ибо моя кончина, по-видимому, неизбежна". Волк думал так же и потому согласился. Лиса же за эти три дня нашла вонючку - презренное животное, запах которого для волка невыносим, купила у нее на несколько дирхемов смрада, умастила им себя и к назначенному времени явилась на место поединка. Волк уже был там. Соперники изготовились к бою. Волк ощетинился, глаза у него налились кровью, с клыков закапала пена. Он разинул пасть, страшно зарычал и помчался на лису с необычайной яростью, ничего не видя вокруг себя. Однако, приблизившись, он вдохнул запах вонючки, остановился, отвернулся и начал блевать. Блевал он так долго, что совершенно выбился из сил и помышлял лишь об одном: как бы оказаться поскорее в своем логове и оплакать свою горестную судьбу. Увы! не нужны ему стали угодья, иссякла его ярость, ушла его сила, прахом развеялось его могущество. Поистине, ничто не вечно, кроме Аллаха. Жестокой лисе, однако, недостаточно было ее победы: она подкралась к волку, сунула ему в пасть кусок смолы и сомкнула его ослабевшие челюсти. Зубы волка увязли в смоле, но, пытаясь освободить их, он
                27
невольно жевал смолу, и та облепляла зубы еще плотнее. В конце концов волк так больше и не смог раскрыть пасть и умер от истощения. Лиса же, узнав об этом, сказала:"Разумная доблесть всегда осилит неразумную".
   Я и мои спутники, которым я переводил слова незнакомца, выразили бурное восхищение мудростью притчи. Незнакомец улыбнулся и заметил:
- Мне думается, что нам по пути. Вы ведь держите путь в Шарифабад, не так ли?
   Прочно связав в своем сознании с незнакомцем приступ испытанного мною мистического ужаса, я во всех его словах готов был видеть нечто сверхъестественное и озадаченно уставился на него. Незнакомец же, словно не замечая моего удивления, спокойно объяснил:
- Мои люди, закупавшие зерно на побережье, останавливались в одном караван-сарае с вашей экспедицией. Они даже узнали от тех сынов шлюхи, которых вы так неосмотрительно наняли, что в Шарифабаде вас привлекает братство ордена "Накшбандийа". Я же, недостойный, как раз и являюсь главой этого братства.
- О Боже! - воскликнул я.
- Черт побери! - прохрипел О*Даффи. Чарли Галлахер непечатно выругался по-гэльски, и даже Лю что-то мяукнул на своем мелодичном языке. Все трое взирали на всадника с восхищением, ибо и они почувствовали исходившее от него веяние сверхъестественного. Теперь же выяснилось, что он и есть тот самый знаменитый духовный наставник, к обители которого мы стремились, и это не могло не поразить моих спутников.
- О Боже! - вновь воскликнул я. - Сам великий шейх Али Мансур Неджефи!
   Незнакомец поклонился с любезной улыбкой.
                28
                6 (из книги "Дух действующий)

   <...> (Выпущены несколько совершенно неправдоподобных историй о чудесах шейха Неджефи, почерпнутых автором, видимо, в среде малообразованного местного населения. - Сост.)
   Мы с великим шейхом Али Мансуром бок о бок ехали на лошадях по старой караванной дороге, направляясь к Шарифабаду. Некоторое время мы молчали, поскольку я пребывал в замешательстве, не зная, о чем можно говорить со столь необычным человеком, и опасаясь показаться глупцом. Я искоса разглядывал великого наставника: шейх был крепким широкоплечим мужчиной,  стройность его стана и мощь руки, державшей поводья, указывали на привычку к движению и физическому труду, большой открытый лоб и крупные черты лица свидетельствовали об одаренности, а жесткая складка губ - о немалом жизненном опыте. Глаза у моего попутчика были очень светлые, почти бесцветные, с легким оттенком голубизны - такой цвет глаз не редкость у жителей афганских высокогорий. Острый и ясный взгляд шейха проникал, казалось, в самую душу собеседника - это был взгляд молодого, полного сил человека, и лишь обильная седина в окладистой рыжеватой бороде говорила о том, что великий наставник вступил в восьмое десятилетие своей жизни.
   Шейх лукаво взглянул на меня и произнес:
- Вы как будто хотели о чем-то меня спросить?
   Я вновь поразился его проницательности, но старец продолжал:
- Прежде чем вы зададите свой вопрос, хочу рассказать вам притчу о лисе и лягушке. Ушастая лиса, обитательница пустынь, была великой охотницей до знаний и однажды в поисках новой мудрости отправилась путешествовать. Миновав немалое
                29
расстояние, очутилась она во влажных зарослях на берегу реки. Взору ее предстала сидевшая на берегу лягушка, а так как жившая в засушливой пустыне лиса лягушек никогда прежде не видала, то незнакомое существо показалось ей сказочно прекрасным. "Мир тебе, о средоточие всех красот, о кристалл всех великолепий и образец всех изяществ! - воскликнула лиса. - Кожа твоя даже на вид нежна и прохладна и покрыта дивным узором, глаза подобны топазам и полны великого спокойствия, дыхание твое размеренно, словно ход времени, а пальцы так длины и чутки, словно ты с малолетства привыкла скрашивать свой досуг игрой на дутаре. Весь твой вид говорит о глубокой мудрости, так сделай же меня своей вечной должницей, ответь на вопрос, давно не дающий мне покоя: верно ли, что самое несовершенное из всех существ, червь харатин, называемый также грязеедом, зарождается в верблюжьей моче? Не отринь моего любопытства, позволь мне вкусить от твоей учености и насладиться медом твоего разумения! Лишь владеющая мною сызмальства тяга к знаниям может служить оправданием моей назойливости". - "Ква-ква",- ответила лягушка. "Возможно, я задала неподобающий вопрос, о прекраснейшая из прекрасных,- смиренно сказала лиса. - Но есть и другой вопрос, лишающий меня сна: какова природа поэзии и почему размеренное чтение стихов считается лучшим ветрогонным средством?" - "Ква-ква",- ответила лягушка. "Возможно, мой вопрос чересчур легковесен для такого глубокого ума, как твой, о мудрейшая,- согласилась лиса. - Однако молю, ответь мне, что имел в виду ходжа Ахмад, великий визирь султана Махмуда Газневи, когда начертал на поданном ему прошении:"Ал-харадж - хураджун, адауху - давауху"?" - "Ква-ква",- ответила лягушка. Обида вошла в сердце лисы от такого ответа, однако она сдержалась и сказала:
                30
"Возможно, заданные мною вопросы чужды твоему уму и твоему сердцу. Однако нет мудреца, который не имел бы своего ответа на вопрос о том, что такое запрет непотребного. Скажи, о мудрейшая, каково твое мнение об этом запрете?" - "Ква-ква",- промолвила лягушка. "Ах вот как? - рассердилась лиса. - Ну а кто, по-твоему, стоит перед тобой?" И когда лиса вновь услышала "Ква-ква", она горестно возопила:"О, сколь обманчива внешность! Так пусть же твоя внешность не обманет более никого!" А после этого лиса бросилась на лягушку и проглотила ее целиком.
   Шейх откашлялся и пояснил:
- Любой наш собеседник - всего лишь человек, и не стоит заранее ставить его выше себя, дабы потом не разочароваться. Итак, о чем же вы хотели меня спросить?
- Я заметил, что при вашем появлении и я сам, и все вокруг испытали невыносимый страх,- промолвил я. - Между тем я не вижу в вас ничего ужасного,- напротив, и речь ваша, и манеры, и облик внушают симпатию и привлекают, а вовсе не отталкивают. Чем же был вызван тот страх?
- Один-единственный вопрос порой заставляет писать в ответ целые книги,- сказал Али Мансур. - Итак, слушайте. Как вам известно, орден "Накшбандийа", братство которого, находящееся в Шарифабаде, я имею честь возглавлять,- это суфийский орден, а суфии полагают, что смертному под силу не только соприкоснуться с божеством, но и полностью слиться с ним, раствориться в нем. На чем основано такое мнение суфиев? Весь мир, как мы полагаем, един лишь потому, что все предметы мира пронизаны единым божественным духом и таким образом взаимосвязаны между собой. Мировой Дух, называемый обычно Аллахом, есть дух творческий и вечно творящий,- именно 
                31
благодаря его творческой сути и находятся в движении и развитии все предметы, пронизанные им, как и весь мир в целом. Мировой Дух вечен, и творение происходит вечно - оно никогда не начиналось и никогда не прерывалось. Наш маленький мир, в котором мы живем, возможно, и был некогда сотворен в одночасье, но уже тогда существовали, развивались и гибли мириады других миров. Да и в нашем мире мы постоянно наблюдаем деятельность творящего Духа. Этим Духом движимо все то, что существует и развивается, однако осознанным стремлением к творчеству, к преобразованию окружающего мира и себя самого наделен из созданий Аллаха лишь человек - потому-то и сказано, что он сотворен по образу и подобию Божию. Из всех земных тварей лишь в человеке живет Дух Действующий, и потому лишь человек по той части Мирового Духа, которая в нем заключена, может постичь всего Аллаха и весь мир целиком и раствориться в этом постижении. Недаром великий наставник Джалаладдин Руми писал:"Всевышний - это вы", обращаясь к своим ученикам.
- Но страх?.. - напомнил я. - Что это было?
- Мировой Дух,- пояснил шейх,- как и всякий дух, наделен множеством чувств,- именно с помощью этих чувств он и управляет мирозданием, ниспосылая своим тварям то любовь, то ненависть, то отвагу, то страх. Человек, овладевший искусством слияния с Божеством, может черпать из Мирового Духа, словно из океана, все, что захочет. Он может почерпнуть любовь - и внушить любовь к чему-либо другим людям, может почерпнуть страх - и наслать страх... Однако для этого ему придется вместить в свою душу всю ту любовь, которая наряду с творчеством движет мирозданием, и прочувствовать в одиночку все страхи и тревоги мира. Я, недостойный, владею таким искусством - постигать своей слабой душой вселенские чувства
                32
и, постигнув, посылать их вовне. Но этим искусством я стремлюсь пользоваться как можно реже, ибо всякое применение его чрезвычайно мучительно. В этот же раз я был вынужден пустить его в ход, поскольку опасался, что зверолюди могут причинить вам вред.
- Стало быть, суфии стремятся к расширению человеческого духа до вселенских, так сказать, масштабов? - попытался уточнить я.
- Не совсем так - сначала человеческий дух должен слиться с Божественным. Только благодаря этому слиянию он становится беспредельным и всепроникающим. Сам по себе человеческий дух слаб и замкнут в границах обыденности, и лишь выплыв в океан Мирового Духа, он может мчаться куда угодно. Пророк Мохаммед - мир ему! - не раз говорил, что он, пророк, - не божество, а всего лишь обычный человек, посредник между людьми и Аллахом. Именно слившись душой с Божеством, он сумел облететь все жилища Аллаховы за то время, пока вытекала вода из опрокинутого кувшина. И на небеса в ночь мираджа пророк вознеся не на коне Бараке, а на крыльях Духа, и не бренным телом, а бессмертной душой.
- Но если черпать силы в таком неиссякаемом источнике, как Мировой Дух, то можно, вероятно, творить любые чудеса? - полюбопытствовал я.
- Не любые, а лишь те, которым не ставит предела наша телесная природа,- усмехнувшись, ответил старец. - Можно, к примеру, вызвать у себя вселенский голод, однако съесть можно не больше того, что вмещает желудок. Можно ощутить вселенскую ярость, однако даже она не позволит вам раздробить кулаком скалу. Но в тех делах, в которых нашему духу принадлежит главенствующая роль, можно достичь того, что человеку несведущему покажется невозможным. Знаете ли вы историю, которая произошла между
                33
великим шейхом Джалаладдином Руми и хозяйкой дома, в котором он жил?
   Я признался в своем невежестве, и старец начал рассказ:
- Великий учитель Джалаладдин Руми снимал в городе Конья просторный дом, в котором он жил сам и принимал учеников. Хозяйка же этого дома, вдова, женщина уже немолодая, но весьма сластолюбивая, была разочарована тем, что ни учитель, ни ученики не обращают внимания на ее женские стати и слащавые ужимки и не проявляют стремления вступить с нею в соитие. Развратная вдова считала такое поведение неестественным, ибо сама постоянно совокуплялась с кем придется: с мелочными торговцами - ради удовольствия и дабы расплатиться за понравившуюся побрякушку; с носильщиками - дабы расплатиться за доставку купленных припасов и ради удовольствия; с дровосеками - дабы расплатиться за дрова и ради все того же нечестивого удовольствия. Перечислить всех тех, с кем она творила блуд, невозможно, ибо присущее всем женщинам стремление к новизне было у нее развито в необычайной степени. Достаточно сказать, что из любопытства она вступила в связь даже с собственным ишаком, но лишала его положенной близости, если ему случалось проявлять упрямство. Итак, заигрывания не помогли вдове - ни учитель, ни ученики не проявляли к ней ни внимания, ни тем более влечения. Тогда она начала строить непотребные догадки и распускать гнусные слухи, дойдя в своей злобе до того, что обвинила учителя и его учеников в мужском бессилии и одновременно в противоестественном грехе. Слухи эти доходили до шейха Руми, и он долгое время мирился с ними, но как-то, застав хозяйку подслушивающей у дверей залы, где проходили занятия, шейх взял вдову за руку и увлек на второй этаж дома, где приказал ей снять одежды и возлечь на ложе.
                34
После этого наставник приступил к обладанию, длившемуся без перерыва целые сутки. Вдова насчитала 110 совокуплений кряду, а затем потеряла сознание. Очнувшись, она увидела уходившего шейха, который обернулся к ней с порога и сказал:"Не суди о других по своему низкому разумению, женщина. Как видишь, мы вполне способны заниматься тем, о чем ты постоянно думаешь, но у нас нет на это времени - просто мы заняты другим делом".
   Али Мансур помолчал и добавил:
- Стоило шейху уловить разлитую в Мировом Духе тягу к совокуплению, и он сделался сильнее всех мужчин Земли, вместе взятых. То же имел в виду и пророк Мохаммед, когда заявлял, что по своей мужской силе он равен шестидесяти конопатчикам.
   Восхищенный рассказом, я не сдержался и воскликнул:
- Какой бы трудной ни была ваша наука, дорогой шейх, во мне вы найдете самого прилежного ученика! Не отвергайте меня, испытайте мое рвение!
                7 (из книги "Дух действующий")
   <...> (Пропущена дальнейшая часть речи автора, обращенной к шейху).
   В ответ на все мои настойчивые просьбы обучить меня способам слияния с Мировым Духом шейх лишь улыбался и качал головой. Когда я наконец умолк, он произнес:
- Существует бесчисленное множество способов достижения духовной безбрежности и растворения в Мировом Духе. Точнее говоря, их столько же, сколько людей на свете, ибо каждая душа своеобычна и втекает в океан духовности по своему собственному руслу. Кстати, окончательного растворения в Духе быть не может: чувствуя себя частицей всеобъемлющего Мирового Духа, проникая вместе с ним во все предметы и одухотворяя их, наша душа вместе с тем не утрачивает своей отдельности и
                35
самобытности. Сегодня в Шарифабаде праздник в честь великого праведного учителя Мансура аль-Халладжа, когда-то проведшего несколько лет в этих местах. Прошу вас, дорогой полковник, внимательно смотреть по сторонам и если что-то покажется вам непонятным, без стеснения задавать мне вопросы.
   После этого шейх осведомился, читал ли я трактат Абу Хамида аль-Газали "Воскрешение наук о вере". Я ответил, что не только читал, но и перевел эту прекрасную книгу на английский и гэльский языки. Шейх одобрительно кивнул, а затем поинтересовался, в каких краях говорят на гэльском языке. Я ответил, что это древний язык моей родины - Ирландии, ныне унижаемый и всячески вытесняемый из обихода завоевателями-агличанами.
- Побеждает только Аллах! - воскликнул сочувственно шейх. - Кто знает, не сделается ли гэльская речь в будущие времена признаком учености и благородства и не станет ли английский язык вызывать насмешки как говор неотесанных варваров, тупиц и мелких стяжателей? Лично я полагаю, что это неизбежно, ибо Аллах карает тех, кто, чванясь своим счастьем, слишком высоко возносит свой рог.
   Я пылко изъявил свое согласие со словами старца, а между тем наша маленькая процессия вступила на улицы Шарифабада. По обеим сторонам улиц тянулись, как принято в мусульманском мире, высокие глинобитные заборы, переходящие в такие же глухие стены домов без единого окна. Впрочем, из-за этих укреплений доносилось журчание фонтанов, а на улицу свешивались отягощенные плодами ветви деревьев. На первом же перекрестке моим глазам предстало необычное зрелище. Под палящим солнцем размеренно кружились несколько десятков человек в просторных развевающихся одеждах, причем их кружение
                36
явно подчинялось определенным правилам - европеец сказал бы, что оно было тщательно отрежиссировано. Некоторые участники обряда кружились в одном направлении, другие - в противоположном, одни вертелись на месте, другие бегом описывали обширные круги, продолжая при этом кружиться вокруг своей оси... Все движение в совокупности представляло собой некую завораживающую гармонию.
- Не следует считать себя самым мудрым, а свой путь - единственным,- заметил шейх. - Вот и этот танец мы заимствовали у дервишей ордена "Джалилийа", основанного великим учителем Джалаладдином Руми. Танец изображает движение сфер Вселенной и должен восприниматься как целое, несмотря на то, что включает в себя бесконечное множество фигур и движений. Так и Вселенная целостна в своем бесконечном многообразии, а ее целостность и гармония обеспечивается разлитым повсюду Мировым Духом. Совершенно незаметно, ни на миг не прерывая своего движения и не сбиваясь с ритма, танцоры расступились перед нами и мы проследовали дальше - туда, где на площади виднелось скопление народа, раздавались крики, гремели барабаны и литавры, к небу поднимались клубы дыма. Когда мы подъехали ближе, я увидел огромный костер перед воротами напоминающего замок строения с башенками по углам - в этом строении и размещалось местное братство духовного ордена "Накшбандийа". Вокруг костра теснилась ликующая толпа, в которой среди плясавшего как попало простонародья выделялись дервиши ордена - они кружились вокруг своей оси явно по каким-то таинственным правилам, то замедляя, то неимоверно ускоряя вращение, то приседая, то словно взлетая над землей. Появление шейха было встречено всеобщим восторгом. Мы спешились, из ворот обители вынесли корзины с едой, которую и стали
                37
раздавать всем желающим: рисовые лепешки, овечий сыр, молоко, финики. Когда присутствующие подкрепились, шейх уселся на молитвенный коврик и принялся читать зикр, то есть ритмически повторять имена Аллаха для достижения состояния духовной сосредоточенности, позволяющей ощутить Бога внутри себя. За зикром последовали стихи, восхваляющие Аллаха. Шейх обладал вполне обычным голосом, однако звучал этот голос завораживающе из-за обилия странных модуляций,- по-видимому, они сознательно вводились в речь для усиления воздействия на слушателя. Я вспомнил слова аль-Газали:"Знай, что первая степень слушания - понимание слышимого и сведение его к смыслу, доходящему до слушающего. Понимание приводит к экстазу, а экстаз приводит в движение части тела". Аль-Газали имел в виду, разумеется, не обычный телесный слух, а тот, с помощью которого можно и без посредства слов и звуков слышать каждую частичку неба и земли. Между тем чтение продолжалось уже под музыку, также странную и завораживающую. Понимание, а вслед за ним и экстаз не заставили себя ждать: в костер полетели новые вязанки дров, возобновился танец, и я увидел, как дервиши один за другим стали неторопливо входить в пламя и кружиться в ревущей огненной толще. Некоторые из них снимали с себя одежды прямо в огне - удивительно было то, что одежда на них даже не тлела, но, будучи сброшенной, моментально вспыхивала и сгорала. Приглядевшись, я увидел вокруг тела и возле рта каждого дервиша какое-то студенистое дрожание - такое дрожание можно видеть в знойный день над вымощенной камнем дорогой. (Забегая вперед, скажу: позднее мне объяснили, что духовная субстанция вокруг этих людей чрезвычайно сгущается и становится уже доступной чувственному восприятию, то есть зрению, в виде замеченного мной студенистого ореола. Эти люди мыслят себя
                38
неуязвимыми и на какое-то время действительно становятся таковыми.) Одни дервиши катались в пламени, другие глотали его, и в конце концов они погасили костер полностью. Неожиданно толпа шарахнулась в сторону. Я оторвал взгляд от глотателей огня и увидел, что в руках одного из дервишей извивается и злобно шипит громадная кобра. Дервиш грубо тискал змею, перебрасывая ее из руки в руку, та примеривалась, куда бы укусить своего мучителя, но укусить почему-то никак не решалась. Наконец дервиш схватил змею за шею и сунул ее голову себе в рот. Раздался хруст, и откушенная змеиная голова с разинутой страшной пастью полетела на раскаленные угли. Туда же дервиш швырнул бьющееся в агонии тело кобры. Точно такой же номер со змеей повторили на моих глазах в течение пяти минут еще несколько дервишей. Я собирался наблюдать и дальше, надеясь увидеть еще что-нибудь интересное, однако шейх уже садился на коня, и я последовал его примеру. Когда мы поехали прочь от костра, шейх заметил:
- Ощущение слияния с Духом порождает экстаз, однако высшая мудрость - это ощущать экстаз внутри себя, сердцем созерцая тайну, которую Аллах открывает перед нами своей милостью, и воздерживаясь от всяких нарочитых движений, выражающих удовольствие, от всего, без чего можно обойтись. Однако если простым человеком завладеет экстаз, приведя его члены в движение, то здесь нет его вины и порицать его за это нельзя. Более того, иным людям сдерживаться даже опасно. У аль-Газали, как вы, конечно, помните, приводится рассказ о том, что шейха аль-Джунайда постоянно сопровождал один юноша, который всякий раз вскрикивал, слушая слова учителя. Аль-Джунайд как-то сказал ему:"Если ты сделаешь так еще хоть раз, не сопровождай меня более". После этого юноша стал сдерживать себя. Наконец
                39
он задохнулся от напряжения, вызванного этим сдерживанием, страшно крикнул, сердце его разорвалось и душа отошла.
- Но как же достигать экстаза?! - воскликнул я. Шейх хотел было что-то ответить, однако тут наше внимание отвлекла группа обнаженных мужчин, с независимым видом шагавших по улице. На руках, на шее, в ушах и даже на половом члене у них красовались огромные железные кольца. Вероятно, поэтому половой член у каждого из них достигал невероятных размеров. Благодаря отчасти такому гигантизму, отчасти благодаря кольцу половой акт явно становился невозможным.
- Вот вам и ответ на ваш вопрос,- кивнул на обнаженных шейх. - Эти кольца символизируют победу духа над плотью и растворение плоти в Абсолютной Истине. Но каждый, стремясь к слиянию с Аллахом, должен сначала постичь самого себя: одному достаточно просто замкнуть свой духовный слух, и он уже не услышит тех голосов извне, которые отвлекают его от слияния с Божеством. Другому же необходимы специальные ухищрения, чтобы заглушить голос мира и голос плоти,- например, вот такие кольца позволяют не помышлять уже о соитии с женщиной, забыть о нем и устремляться только к Аллаху. Есть простейшие упражнения, способствующие достижению экстаза, они общеизвестны: чтение стихов Корана, молитвы, умерщвление плоти, уход от мира. Однако в какой мере нужны вам эти упражнения и нужны ли вообще - на такой вопрос может дать ответ только познание самого себя, только собственный внутренний опыт. Опыт подсказывает нам пути слияния с Духом, а из этого слияния только и рождается истинное знание.
- Стало быть, знание - это откровение? - спросил я.
- Подлинно ценное знание - безусловно,- подтвердил шейх. - То, что воистину ценно, постигается не благодаря изучению, а
                40
благодаря внутреннему опыту, через экстаз и внутреннее преображение. Пьяному, как говорил аль-Газали, не ведомы никакие определения, причины и условия пьянства, однако он пьян, в то время как трезвый человек, знающий о пьянстве все, от этого знания не опьянеет.
   В эту минуту мы поравнялись с очередной пляшущей толпой. У стены, поодаль от толпы, какой-то старичок закреплял вязанку хвороста на спине ишака. Заметив шейха, старичок приветствовал его поклоном - почтительным, но полным достоинства.
- Вот человек, который живет только земным и не помышляет о слиянии с Духом,- сказал я, имея в виду старичка. Однако шейх возразил:
- Опрометчиво судить по внешности. Аль-Газали учил, что отсутствие внешних признаков может в одном случае объясняться слабостью испытываемого экстаза - это недостаток; в другом случае сильный внутренний экстаз не проявляется по причине полного владения человека своими движениями - это совершенство; и в третьем случае человек всегда пребывает в экстазе, что бы он ни делал и в каком бы душевном состоянии ни находился - это есть крайнее совершенство. В большинстве случаев экстаз у человека продолжается недолго. Тот же, кто находится в состоянии постоянного экстаза - тот сочетался с истиной и соединился с оком созерцания, такого не трогают удары состояний. Подозреваю, что старик, на которого вы указываете, именно таков. Возможно, сердце его укрепилось и обрело новую силу, так что смогло выносить постоянный экстаз во всех житейских состояниях; возможно, этот старик постоянно внимает мыслям Корана, поэтому Коран не может быть для него новым или неожиданным настолько, чтобы оказать на него зримое воздействие. Не стоит думать, будто тот, кто волнуется,
                41
испытывает больший экстаз, чем тот, кто спокоен,- напротив, чаще спокойный испытывает больший экстаз, чем волнующийся. Так, великий учитель аль-Джунайд вначале приходил в движение от слушания, а затем перестал двигаться, и его спросили о причине этого. Он ответил:"Ты видишь горы и считаешь их неподвижными, а они плывут, как облака, сделанные Аллахом, который все сотворил совершенным". Аль-Джунайд тем самым указал на то, что сердце волнуется, плывя по миру скрытого, в то время как члены проявляют внешнее спокойствие и приличие.
- Да, соблюдение приличий чрезвычайно важно,- согласился я, вспомнив людей с железными кольцами на огромных фаллосах.

8 (От составителя)

К сожалению, в один злополучный день в доме, где я работал над своей книгой о полковнике О’Флаэрти, возник пожар. Начался он с кухни и, на первый взгляд, не таил в себе ничего необычного. Однако я прекрасно понимаю, что те силы, которые стремятся стереть из памяти человечества самое имя «О’Флаэрти», не затруднятся представить свои козни заурядными и легко объяснимыми несчастными случаями. Сейчас я собираюсь с мыслями и пытаюсь восстановить в памяти все то, что узнал о полковнике из его книги и других разысканных мною источников. Разыскать же удалось хоть и отрывочные, но чрезвычайно интригующие сведения. Так, один из потомков сэра Артура Конан-Дойля, хранящий неизданную часть его архива, сообщил мне, что его знаменитый предок знал о полковнике О’Флаэрти, чрезвычайно интересовался этим человеком и собирался о нем писать. Оно и понятно: помимо своих восточных приключений, полковник изрядно покуралесил и в Европе. Он финансировал деятельность анархистских ячеек в Италии и Испании, шантажировал (как говорят) многих богатых людей, хотя был и без того баснословно богат, и являлся действующим лицом ряда других темных историй. В частности, в известной новелле сэра Конан-Дойля «Знак четырех» изображены не какие-то там самодеятельные индийские авантюристы, добравшиеся до Англии, а клевреты полковника О’Флаэрти, действовавшие по его плану и приказу. Таким образом, задача моя состоит в том, чтобы, во-первых, восстановить по памяти удивительные мемуары полковника О’Флаэрти; во-вторых, свести воедино и подкрепить документами все собранные мною в различных европейских странах сведения об О’Флаэрти и его зловещих приближенных; в-третьих, опубликовать указанные сведения и мемуары и тем самым вырвать жало у ползущего с Востока зла. Удастся ли мне осуществить эту затею и сохранить голову на плечах – Бог весть. В Европе с каждым днем становится все больше выходцев из Азии, и далеко не все они ищут лишь безопасности и благополучия. Нет, многие из них являются посланцами того самого чудовищного зла, с которым пытался вести игру полковник О’Флаэрти и которое в конце концов его погубило. Однако я исполню свой долг европейца и ученого, и да поможет мне Бог.