«Чёрный человек! Я чёрный человек! Чёрный, чёрный…»
Стоящий у зеркала мужчина прекратил читать Есенина, сдвинул брови к переносице, наклонил голову и набычился, будто изготовился к драке. Ему хотелось показать, что он умеет грозно смотреть исподлобья, что он по-настоящему крут, и что способен разделаться с любым соперником.
Человек у зеркала готовился к губернаторским выборам. Он был недоволен. Ему не нравилась собственная артикуляция — всё слышалось невнятное шипенье изо рта, словно вырвали пару зубов, отвечающих за чёткое произношение и теперь он, как старая бабка шамкал, стоя в очереди. Только бабки обычно стоят в очереди за пенсией или в магазине к кассе, а он стоял в очереди за более существенным — за властью.
«А может ну его на фиг, бросить эту затею?» — появилась в голове предательская мысль. С этими выборами один ненужный тремор и сплошной геморрой. Бодаешься с кем-то, толкаешься локтями, пинаешься, а у финиша? У финиша ждут спонсоры, которым придется отдавать бабло.
Спонсоры… Это всегда деликатная тема. Они ведь как собаки, как бультерьеры, вцепятся в глотку и не отстанут, пока не отгрызут свое, и не только свое. За одно, могут и требуху из пуза вырвать. Мужчина, которого звали Иван Максимович Марченко, опять посмотрел на себя в зеркало. Он был в махровом банном халате, не подвязанном, распавшимся на две половинки, густые волосы кучерявились на груди.
«Эх, и почему я не гей, — подумал он. — Говорят, у них все схвачено и сейчас не нужно было бы париться». Неожиданно на ум пришел юношеский озорной стишок, перебивший Есенина:
Я гляжу в унитаз хохоча,
Я гляжу и доволен собой,
У меня голубая моча,
И вообще я весь голубой!
Да, это не Есенин! «Черный человек! О тебе дурная слава носится», — вернулся он к лирическому поэту, которого помнил со школы. «Тьфу, блин, и че привязался!»
«Папа с тобой всё в порядке?» — в дверь ванной постучала старшая дочь, которая, услышав громкий голос отца, поспешила на помощь.
Вообще, у двух его дочерей были свои отдельные ванные и спальни. Иван Максимович жил неподалеку от города в элитном коттеджном посёлке, где обретались такие же, как он, чиновники областной администрации, крупные бизнесмены, известные люди об-\ласти. Среди последних, например, был глава писательской организации Челдомцев, в прошлом, властитель высоких дум жителей региона, неподкупная совесть интеллигенции и просто честный человек. Теперь он обосновался бок о бок с Марченко, был его соседом. Кстати говоря, коттедж писателя смотрелся ничуть не хуже коттеджа его, чиновника второго уровня, к коим обычно относятся замы глав департаментов.
«Да всё нормально, дочь!» — откликнулся Иван Максимович.
Вообще, он не планировал идти в губернаторы. Дело это, хлопотное, затратное и к тому же опасное. Можно ведь и того — здоровья лишиться, если уж чересчур настойчиво топтать врагов в пылу предвыборных баталий. На самом деле выдвигаться должен был Печенкин, занимавший пост главы Департамента экономического прогнозирования, яв-лявшийся начальником Ивана Максимовича. Прежний областной руководитель господин Карлин выбыл из гонки по возрасту, проработав в должности почти двадцать лет. Наверху посчитали: сколько же можно, пора на покой! И, действительно, сколько можно доить область! Пора, пора уступать дорогу молодым.
С учетом всех известных слухов, Иван Максимович спокойно готовился стать заместителем нового губернатора Печенкина, в победе которого сомнений не возникало. А что? Место было шоколадным: ответственности самый минимум, работы не так уж и много по нынешним меркам, к тому же статус первоклассный — высокий, почётный.
С потенциальным губернатором у Марченко сложились превосходные отношения — вместе парились в сауне по пятницам, обоюдно поздравлялись по семейным праздникам и, чего уж греха таить, иногда шалили вдвоём по-взрослому. Это было предвкушением рая, сном наяву, милостью бога, внезапно упавшей на голову Ивана Максимовича, который её, эту милость, совершенно не ждал. Между тем Печенкин прошел предварительные согласования по партийной линии, получил одобрение на всех уровнях и… И вдруг ушёл в жесткий запой, неожиданно, по сумасшедшему, как уходят иногда из дома, позабыв об одежде, о деньгах, о близких, позабыв обо всём, уходят, в чём мать родила.
Как предположил Иван Максимович, его начальника сломал страх, страх ожида-ния будущего, страх неизвестности. Так или нет, но Печенкин запил и упал с номенкла-турного конвейера точно какая-нибудь деталь, случайно выпущенная из рук недотепы-работяги.
Вообще, если задуматься, жизнь чиновника, карьерный процесс во многом схож с конвейером. Сравнение, может быть, и не очень уместное, не совсем корректное, и всё же имеется некое сходство в этом вечном, непрерывном драйве. Катишься на ленте такой машины, как полуфабрикат, а тебе время от времени рука робота добавляет детали: то гайку прикрутит, то припаяет электронику, или вставит проводок в нужное место. А рука робота-власти, точно также раздает чины, звания, учит уму-разуму.
В конечном итоге ты становишься лучше, и оттого ценнее. Ты становишься «Мерседесом» с новыми литыми дисками, с дверцами, блестящими чёрным глянцем, с хромированным передком. Соответственно и чувствуешь себя как немецкая супермашина — стильно, важно, адекватно немецкой марке.
Проблема только в том, что ты русский чиновник, а не немецкая машина. Но эта загвоздка быстро решалась приобретением недвижимости в Германии или Франции, по крайней мере, раньше. Сейчас, конечно, стало сложнее. Что касается бывшего начальника, то позднее Иван Максимович узнал: причиной срыва Печенкина стала его любовница. Она бросила областного чиновника ради олигарха из Москвы, с которым первый её неосторожно познакомил.
«Чёрный человек, о тебе давно худая слава носится! Я взбешен, разъярён и летит моя трость прямо к морде его, в переносицу!»
Марченко закончил декламировать и представил своего ближайшего противника на выборах, его худое, дистрофичное лицо, ломкую переносицу. Противник был назначен заранее, проживал в одном из городов областного подчинения и работал мэром. В сущности, он был таким же, как и все: безответственным болтуном, хапугой и придурком, о нем не стоило даже думать и брать в расчёт.
Но просто так выбираться скучно, нужен антагонист, пусть даже такой проваль-ный, как тот мэр.
«А чёрт!» — выругался Иван Максимович, заметив несколько волосин, торчавших из правой ноздри. Рука потянулась к ножницам, и он принялся выстригать компрометирующую растительность под носом. Заодно прошелся над ушами, состригая торчавшие там волоски.
«Может брови подровнять?»
На левой брови волосы закручивались сильнее, чем на правой, что было заметно. Нет, так дело не пойдет! Он же не Брежнев какой-нибудь, не бровеносец в потёмках.
Марченко прицелился, поднёс ножницы, подрезал. Увиденное ему не понрави-лось, и он укоротил волоски ещё больше. Теперь одна бровь выглядела короче другой.
«Вот же хрень какая!»
От растерянности он застыл с удивленным лицом и разведенными в стороны ру-ками, словно принял участие в модном флэшмобе, который в его детстве звался: «Море волнуется раз». Теперь эта игра на западный манер называлась: «Челлендж манекен».
«Придётся просить дочерей, чтобы придумали что-нибудь», — раздраженно подумал он. Пусть закрашивают тушью или приклеят сюда одну из своих длинных ресниц. Авось издалека корреспонденты не заметят.
Он постоял, посмотрел на себя в зеркало, затем растянул губы в улыбке, но получилось не очень, глаза подводили, они были холодными, неискренними. А ещё мешки под ними, образовавшиеся после вчерашнего неумеренного возлияния с предвыборным штабом. Штаб, впрочем, слишком громкое название, если учесть, что в него входили только два человека: Денис Драгунов, начальник отдела в их Департаменте по кличке «Драгун» и Венера Алексеевна, заместитель регионального отделения одной из партий, представленных в Думе.
Дениса звали Драгуном за напор, наглость и говорливость. А ещё он умел хорошо рассказывать анекдоты и поддерживать разговор. Качества эти были немаловажны для чиновника, пожелавшего сделать карьеру в стенах их Департамента. Такие люди нравились Печенкину, и потому он поручил Драгуну на период выборов общение с публикой, а также освещение в СМИ. Сам Печенкин взял на себя спонсоров, Ивану Максимовичу поручил финансы. Теперь после ухода шефа Денис, можно сказать, достался Марченко по наследству.
Что касается Венеры Алексеевны, то вчерашнее её появление в кабинете Марченко было вызвано своего рода компромиссом между партией власти и другой, тоже представленной в ГосДуме. Место губернатора, здесь, в Новокузнецкой области, правящая партия забирала себе, а в другом регионе, наоборот, отдавала соперникам. «Рокировочка, понимаешь», — заметил бы один небезызвестный персонаж на посту Президента России, правящий в девяностые годы.
Пили коньяк. Хороший. Наверное, оттого перебрали и нажрались до свинячьего визга, когда Драгун, будучи лет на пятнадцать моложе Венеры Алексеевны, начал делать ей недвусмысленные предложения. Венера выглядела польщенной, но на увещевания не поддалась.
«Вот же гадость! — посетовал вслух кандидат в губернаторы. — Надо что-то с моей мордой делать, с долбанными мешками».
Он попытался размять лицо, энергично потёр под глазами, но добился того, что щеки покрылись большими красными пятнами, словно его кто-то отхлестал в порыве бурной ревности.
Марченко вспомнил о жене, и его лицо вновь сделалось недовольным. Дело в том, что жена не на шутку увлеклась востоком, всеми этими икебанами, философиями дзэн, восточными календарями, йогой. Она читала толстые книжки, занималась растяжками, забрасывала ноги за голову. Она даже в сексе пыталась использовать позы йогов. Но Иван Максимович, которой в потемках иногда путался с частями тела жены, принимая голову за ноги и наоборот, вскоре отверг эти эксперименты.
В глубине души Марченко подозревал, что у благоверной появился любовник — молодой инструктор йоги, которого он однажды разглядел сквозь прозрачное стекло зала для тренировок. Мускулистый парень, высокий, стройный, чернявый, умел изгибать своё тело так, будто оно было гуттаперчевым, без костей. Они, его жена и инструктор, смогли бы без проблем заниматься совокуплением в замысловатой асане типа моста или собаки мордой вниз.
Чтобы проверить подозрения, Иван Максимович один раз даже отправился с женой на занятия. Но после первой растяжки, когда он едва возвратил ноги своему телу, от идеи с йогой пришлось отказаться. Кстати говоря, супруга у него была почти на двадцать лет моложе, как и у других служивых его ранга. Мода на молодых жен тоже достигла их региона, хотя и отдаленного от столицы многими тысячами километров.
Вообще телевизоры и интернет делали удивительные вещи — они позволяли чиновникам держать тренд, обозначить актуальную тему, как в случае с флэшмобом «чел-лендж манекен», так и с молодыми женами.
Розовые пятна постепенно расплылись по щекам. Теперь Иван Максимович вы-глядел покрасневшим, точно был вызван на ковёр в вышестоящий кабинет, где ему вставили хорошую клизму.
«Да, лицо не пойдёт! Надо над ним плотно поработать».
Марченко плеснул в глаза водой из-под крана, ощутив её ледяной холод. Ему стало полегче. Он вспомнил о жене. «Чёрт с ней, пусть делает, что хочет, только бы не приставала со своим востоком! Совсем свихнулась».
Он отправил её на месяц в Южную Францию, на побережье Атлантики. Жене не мешало проветриться, пожить в коттедже, купленном Иваном Максимовичем, когда он занимался бизнесом до перехода на госслужбу. Пусть освежит мозги дзэном, а ему не морочит голову.
«Итак, на чём мы остановились?»
«Голова моя машет ушами как крыльями птица!». Тьфу, что за бред! И привязался этот Есенин!
Он вспомнил, что в комнате, на столе осталась лежать ещё неправленая речь на предстоящем выступлении перед избирателями. Хотя речь писали спичрайтеры, всё равно почитать не мешает. Хорошо, если напишут что-то внятное, а то затолкают в текст всякую ерундятину, потом выкручивайся. Марченко как-то читал, что президенту Клинтону речь писали три спичрайтера: один отвечал за общий текст, другой вставлял идеи, а третий втюхивал байки и анекдоты. Но Клинтону было легче — у него кроме живых по-мощников, телесуфлеры ещё стояли.
Да, стоило почитать и проверить, чтобы наличествовали простые, незамысловатые словечки, известные поговорки, которые так любят нищеброды. Чем больше, тем лучше. Псевдонародность — важный имиджевый штрих, украшающий физиономию любого избранника.
Пора было заканчивать с тренировкой перед зеркалом.
Иван Максимович улыбнулся во весь рот, поднял руку в приветствии. Укороченная бровь явно была не к месту, она смазывала образ, ибо у областного вождя не могло быть только половина брови. Он должен стоять перед народом весь, единый и неделимый, как Россия, со всеми частями тела в целости.
Марченко почесал голую грудь. Сколько хренотени с этими выборами, сколько ненужной суеты. И ведь не соскочить никак, раз подписался!
«Весь мир театр, а люди в нём актёры. У каждого свой выход и уход!» — озвучил он цитату из Шекспира, искоса наблюдая за своим лицом.
«Пожалуй, надо морду лица поворачивать чуть-чуть вправо, так лучше смотрится. А то щёки выпирают, как у перекормленного хомячка».
Иван Максимович медленно, словно геолог-исследователь, ощупывает лицо и щёки, решает, что за оставшееся время надо присесть на диету и попробовать похудеть. Тогда, возможно, обозначатся скулы, которые придают лицу известную мужественность.
Он пристально всматривается в себя.
Зеркало отображает многозначительную физиономию господина, который в табеле о рангах скоро не просто поднимется на несколько ступеней выше, но в своём мнении вырастет на значительную, почти недосягаемую высоту. Потом, после выборов, будет все равно, есть ли у него мешки под глазами или щёки хомячка, есть ли живот, все ли зубы на месте.
Иван Максимович чувствует, как нечто сильное, могущественное, величавое, вли-вается в него. Он словно пьёт волшебный кубок вина, в котором вместо жидкости плещется власть. И невольно его плечи распрямляются, лицо застывает в торжественной маске, беспокойные руки перестают расчесывать волосатую грудь, и он запахивает белоснежный банный халат, выглядящий важным элементом торжественности.
А что? При хорошем раскладе он бы смог подняться и выше — способностей ему не занимать. Мог бы стать министром в Правительстве, и премьер-министр при встрече с уважением жал бы ему руку, а может и дружески хлопал по плечу. Марченко кажется, что ему всё удастся, что дружески расположенный к нему премьер-министр, уже стоит за его плечом, улыбается.
И точно, лицо премьер-министра выглядывает из-за спины, это реально, это по-настоящему, сейчас он что-то скажет…
И премьер говорит:
— Иван Максимович, пора уже! Сколько можно торчать у зеркала?
Пациент психоневрологической больницы города Новокузнецка Иван Максимович Марченко огладывается и находит подле себя санитара. Санитар одет в синий халат для персонала, он невысокого роста, как и премьер-министр, и возраст у него за сорок. Но лицо у санитара не премьерское, оно не внушает почтения. Скорее, он мужчина, потрёпанный жизнью, который нашел здесь хороший заработок и возможность раннего ухода на пенсию. У него недоверчивые глаза, брюзгливое, кислое выражение на физиономии, потому что в прошлом он ничего хорошего от жизни не видел и не ожидает в будущем.
Санитар с нотками раздражения в голосе просит:
Пойдёмте, уже обед скоро. Как ни привожу вас в туалет, так постоянно про выборы твердите, а ещё Есенина читаете. Ну что за беда! Зеркало что ли тут особенное?
Марченко отвлекается от созерцания собственного лика и задумчиво бормочет:
— Знаете, дорогой мой, у каждого есть момент, когда зеркало показывает перспективу и отражает не только того, кто стоит перед ним, но и того, кто может стоять в будущем. Надо только выбрать правильный ракурс, точный угол зрения и внимательнее присмотреться. И тогда выиграете выборы.
— Какие выборы?
— Губернаторские.
Санитар недоуменно смотрит на Марченко.
— Только зеркало никогда не раскрывает тайну по пустякам, — добавляет тот.
— Да ладно!
Мужчина-санитар подходит и следом за Иваном Максимовичем заглядывает в зер-кало, но видит в нём лишь самого себя — обыкновенного, приземлённого человека, который никогда не выигрывает. Конечно, чего ждать от простого зеркала? Чего ждать от ушибленного на всю голову дурика, который зависает в отхожем месте каждый день? Наверное, Марченко двинулся еще в детстве, начитавшись Пушкина. «Свет мой, зеркальце скажи! Да всю правду доложи».
Ничего там нет, в этом зеркале — ухмыляется санитар с видом бывалого. Ему все ясно, уж он-то знает жизнь, и на мякине его не проведешь. Никакой загадки, никаких глупых вопросов. Зеркало — всего лишь кусок стекла, покрытого амальгамой, кусок блестящего стекла. Он уже хочет повернуться и пойти следом за Иваном Максимовичем, который направился к выходу из туалета, но в последний момент вновь кидает взгляд на свое отражение.
Не может быть!
На него смотрит шикарный мужчина — брюнет, в темном вечернем костюме, ослепительной белоснежной рубашке, он сияет в улыбке белыми зубами. За его спиной маячит молодая ухоженная девушка. Она загадочно молчит и, кажется, готова прикоснуться рукой к его плечу. Возможно, сейчас она приобнимет его, шепнет ласковое слово, увлечет за собой.
Какая-то мистика! Санитар, чувствуя, как холодок бежит по спине, озадаченно встряхивает головой, чтобы прогнать заманчивое видение. Наверное, лицо в отражении зеркала — лицо классно одетого мужика рядом с привлекательной девушкой всего лишь ошибка, глупая мистификация, а возможно и просто обман зрения, что тоже не исключается. Так можно объяснить себе случившееся и успокоиться на этом.
Он торопливо идет за Марченко, спешит и вдруг ловит себя на безумном, с трудом удерживаемом желании — ему нестерпимо хочется оглянуться и снова посмотреть на себя на другого, такого обаятельного, стильного и успешного. Черт возьми, как же ему хочется!
Он открывает дверь, пропуская Марченко вперёд, и замирает в нерешительности.
Оглянуться или нет? Оглянуться?..