Букет воспоминаний, к сожалению, не хранит своей свежести с годами. Отдельные эпизоды то наплывают, то уходят куда-то вдаль, будто их уносит неумолимый ветер времени. Вроде и прошло-то всего ничего... сорок пять лет.
Лежит передо мной фотоснимок нашего краснознаменного пионерского отряда, сформированного вроде бы сезонно, ненадолго — на одну лагерную смену, а события, приключения, путешествия громоздятся в памяти, как будто охватывают длительный период.
Мы все так быстро познакомились — школьники, съехавшиеся в областной туристический лагерь со всех концов Днепропетровщины. В отряде нас было тридцать четыре пионера — девятнадцать девочек и пятнадцать мальчиков — тринадцати-четырнадцати лет. Снимок, к сожалению, не всех запечатлел...
Даже не знаю, стоит ли убеждать читателя, что город я видела только в кино — росла в хуторке Богодаровка Покровского района. До ближайшего дома культуры было километров пять. Раз в месяц, в воскресный день, сжимая в кулачках драгоценные пять копеек, я и мои сестрички (нас было четверо в семье) на всех парах мчались на дневные сеансы: «Дети капитана Гранта», «Щорс», «Чапаев», «Подкидыш», «Путевка в жизнь» и др. Увидеть фильм — это роскошь. Более доступно — книги. Все, что читала старшая сестра, немедленно перекочевывало ко мне и читалось без разбора: «Овод», «Молодая гвардия», «Жерминаль», «Огонь»... Но особо воспринималась фантастика Алексея Толстого, Александра Грина.
Порой в детском сердце просыпалась такая неуемная жажда подвигов и приключений, что хотелось немедленно все бросить: ленивых коров на пастбище, знойную степь с выгоревшими ромашками, узкую ленту речушки Волчьей, отгонявшей сыростью и болотом… оттолкнуться бы так с пригорка и рвануть ввысь, коснуться облаков и поплыть с ними, как Ариэль, в дальние страны, к далеким берегам, где поют райские птицы и цветут диковинные цветы...
Такую возможность мне подарила судьба в неполных четырнадцать лет. Наша многодетная семья не могла оправиться от свалившегося на нас несчастья: внезапно умер отец — инфаркт миокарда. Колхозный профсоюзный комитет однажды получил путевки для детей. Пожалели маму, дали городскую путевку, чтобы на время поддержать нормальным питанием хоть одну из полусирот. Я не успела ни обрадоваться подарку судьбы, ни огорчиться из-за разлуки с семьей, ни испугаться дальней дороги... Все было как во сне, потому что добираться до областного центра нужно было только ночью, электропоездом со станции Чаплино.
Таким или подобным образом попали в турлагерь и другие дети. Редко кто из них вырастал в обеспеченной семье — это было пятеро-шестеро, носивших не сатиновые или штапельные, а шелковые пионерские галстуки, нарядные юбки или модные брюки... Большинство приехало в простом одеянии, доступном для покупки в сельском магазинчике. Особо приметными были детдомовцы: мальчики, носившие почти одинаковые рубашки в клетку, девочки — красные или темно-синие кофты с начесом, обутые в матерчатые "прорезинки". Эти дети отличались нарочитой небрежностью, угловатостью, порой замкнутостью или наоборот открытой нараспашку душой.
Меня тянуло именно к ним, обделенным судьбой и "до крови" дороживших дружбой и преданностью. Уютно было и среди тех, кто, оказавшись без родительской заботы, часто скучал и плакал, уединившись где-то в уголке двора.
А двор был шикарным — огромным и зеленым. Тенистые старые деревья почти прятали под собой аккуратные брезентовые палатки стационарного покроя: три-на-четыре с дощатым полом и железными панцирными кроватями, снабженными одинаковыми матрацами и шерстяными одеялами. Подушки привозили с собой. В палатках жили по четыре-шесть обитателей. Подчинялись строгой дисциплине: просыпались по сигналу горна в семь ноль-ноль, ложились спать ровно в девять вечера. Был и обеденный тихий час, когда практически никто не мог уснуть, с трудом преодолевая желание пошептаться, рассказать услышанные смешные истории, или наоборот постращать якобы наличием в лагере змей, огромных ядовитых лягушек и т. д.
Расслабляться нам не давали вездесущие воспитатели, вожатые и другие работники лагеря. Они организовывали бдительное дежурство на всей территории двора: туда не ходи, того не бери... Единственное, что разрешалось — срывать и есть ароматные полуспелые абрикосы. Они были необычные, не оранжевые, а белые. Редко кто из нас до того и после встречал подобные плоды, напоминавшие по вкусу ананасы. Абрикосов всем хватало, им не давали падать с веток, все тщательно подбиралось, вымывалось под краном и с большим наслаждением поедалось.
К нам была «приставлена» воспитательница Чуприна, помню только инициалы — Л. Л. Она носила пионерский галстук, чтобы демонстрировать принадлежность к пионерской работе, была крикливой и вечно чем-то недовольной… Наверное, мы ей изрядно трепали нервы…
Помню свои личные проделки. Наряду с тем, что отличилась прилежным самообслуживанием — фотографировали для лагерной стенгазеты в процессе стирки кофточки и косынки, — очень нравилось проказничать, водить секреты насчет побега из лагеря и т. д. С этой целью засекалось время пребывания дежурных на закрепленных постах, исследовались все закоулки и овраги, по которым можно было бы незаметно ускользнуть от бдительного контроля.
Рядом с палаточным городком возводилось какое-то здание: шлакоблочные стены неодинакового уровня в некоторых местах достигали высоты 5—7 метров.
Вскарабкиваться по строящимся блокам было занимательно и интересно. Но строго-настрого запрещено! Улучив удобную минуту, когда все спрятались от палящего солнца, на дворе не было ни одной души, я подошла к стройке. Серые стены из пористого ячеистого шлакоблока будто притягивали к себе: " Ану, попробуй, взберись наверх! Не побоишься высоты?"
Сейчас, может, и побоялась бы. А тогда — ни капельки! Ступенечка за ступенечкой, с низенькой стенки на более высокую, — добралась до самой высоты, где в ячейках шлакоблока пищали вылупившиеся птенцы. Крохотные воробышки открывали свои желтые ротики, жадно прося пищу. Хотелось взять на ладонь, согреть, приласкать крохотное создание. Что хотелось, то и делала, не обращая внимания на грозные мегафонные предупреждения, доносившиеся со двора:
- По стройке лазить запрещено! Спускайся немедленно!
Кричал в мегафон сам директор, сухощавый невысокий человечек в очках, отдаленно напоминающий Шурика из "Кавказской пленницы". Как он неистовствовал! И в то же время боялся, что я со страха могу не удержаться на высоте и сигануть прямо вниз, на камни и обломки шлакоблоков. Подошел поближе и уже своим голосом, без усиления, устало произнес:
- Ну что ты там нашла? Спускайся сейчас же!
Я подчинилась доверительному его тону и, спускаясь, увлеченно рассказывала о своей находке: о прекрасных пушистеньких воробышках, о том, что они голодные, а их родители летают где-то далеко, совсем забыли о своих детях...
За уши никто меня, конечно, не драл, но на вечерней линейке был объявлен страшный приказ о выговоре и высшей мере наказания: незачислении в пионерский состав пассажиров теплохода, отправляющегося в дальнее плавание — вверх по Днепру. Этот турпоход с водным путешествием был гвоздем программы в лагерном сезоне. Его ждали все, о нем мечтали и бесконечно обсуждали подробности: высадки на берег в самых красивых местах, пешие прогулки, костры, приготовление пищи со степным запахом, дымком...
Теперь все это для меня отступало в недосягаемость. Подружки то и дело подсказывали:
— Проси прощения, ходи за воспитательницей следом и умоляй...
Мне почему-то не хотелось этого делать. Особой вины за собой не чувствовала. И к тому же не знала, на каком языке обращаться.
У меня мгновенно начиналось косноязычие, едва я переходила на русский с украинского... Спасало то, что меня окружали сочувствующие. Некоторые мальчишки даже зауважали за бесстрашие и непреклонность. А девчонки просто липли: им нравились мои ночные россказни, сплетенные из фантазий и страшилок, нравилось, что я не отрицала идеи побега, выслушивала их нытье о доме, о том, как они скучают по родным, как надоела дисциплина.
Между тем лагерная пионерская жизнь била ключом: разучивались песни, стихи, готовились концерты... Здесь просто расцветали детские таланты. Запомнилась в нашем отряде Люба Голота, о ней через десяток лет в области заговорили как о необычайно одаренной поэтессе. Сейчас она, наверное, живет в Киеве.
Была еще одна девочка, которой восхищался весь воспитательский состав: она прекрасно исполняла бальные танцы. Мы с ней вдвоем с разрешения старших ездили в театральное училище на улицу Глинки. Я сидела на лавочке, с почтеньем созерцая старинные ваяния на фронтоне здания, а она где-то толпилась среди абитуриентов. Позже стало известно, что ее приняли на учебу. К сожалению, ни имени, ни фамилии ее не помню. Происходило все в 1962 году...
...Перевожу взгляд с одного лица на другое, сопоставляю фамилии, написанные на обороте фотоснимка. Верхний ряд: Ваня Романовский, Таня Дядик, Оля Кнаур, Серега Вашетко, Коля Кирнос, Петя (фамилии не знаю), Вовка Чумак, Серега Лузан, Дима Голуб, Люба Голота, Вова Мордавец. Средний ряд: Таня Мельниченко, Нина Василенко (очень часто плакала по дому), воспитатель Л. Л. Чуприна, ее любимица Люба Хмель, Света Кот, Таня Пономаренко (носила экстравагантные шляпки), Таня Козырь, Лида Коверец, Вася Дерко, Володя Ресиченко, Рома Павлов. Нижний ряд: Валя Дубовик, Надя Толюра, Алла Чухненко, Лида Колесник, Таня Сергиенко, Валя Иглинская (это я), мальчик по прозвищу Космонавт, Черепаха, Булава... Любознательные, курносые. Сегодня им по пятьдесят восемь лет. Где они? Может, почитав случайно мои воспоминания, кто-то отзовется?
Мы все-таки отправились в поход на теплоходе. Я попросила прощения у воспитательницы на чистом украинском (пробачте, будь ласка!), она передразнила меня, что особо запомнилось, но все-таки сменила гнев на милость. Смешавшись с толпой детей, я поклялась не проказничать, но на теплоходе сидеть в каюте было скучно, тем более соблюдать обеденный тихий час...
Стайка сорванцов носилась по палубе, перегоняя друг друга. Я немедленно присоединилась к ним и чуть не сбила с ног директора... Получила "наряд вне очереди": швабру в руки и мыть клозет. Снова мальчишки провожают меня уважительными взглядами. Всем - команда спать, а на мне — халат, в руках ведро, швабра. Чуть ли не предмет зависти.
Тем временем в Кременчугском водохранилище начало штормить. У многих детей появились признаки "морской" болезни. Всех немедленно загнали в каюты. А мне нравилось наблюдать в иллюминатор за разыгравшимися волнами...
Как и обещали, были высадки на берег с пешими прогулками. Мы готовили рассыпчатую гречневую кашу, разогревали на костре копченую колбасу. Ее вкус — незабываемый. Тогда ведь не знали еще, что в фарш можно добавлять соевые смеси.
Запомнился исторический момент. Нас допустили на территорию песчаного залива, где снимался художественный кинофильм "Оптимистическая трагедия". Мы почти в десяти шагах видели молодого Вячеслава Тихонова с группой матросов, Маргариту Володину в роли женщины-комиссара. Везде клубился черный дым (горели резиновые скаты), раздавались команды режиссера. Он сердито приказывал матросам поснимать наручные часы, одеть бушлаты — сияло палящее солнце, — прекратить игру в карты...
Было очень интересно. Обыкновенные люди, измазанные гримом, в разорванных тельняшках, кое-где забинтованные окровавленными бинтами... Кого-то несут на носилках. Снимают эпизоды. Массовка то расслабляется, то снова собирается в строй. Кто-то обедает на ходу, запивая бутерброд минеральной водой. Режиссер то и дело взрывается негодующими возгласами:
— Это вам не пляж — разлеглись! Работать, работать!
Смотрели мы на это зрелище целых полдня. Хотелось все запомнить до мельчайших подробностей, чтобы на экране потом узнать знакомые моменты. Но достаточно уже того, что мы видели главных героев — Тихонова и Володину — любезно беседующих под навесом какого-то разбитого сооружения. Они стояли близко, сжимая друг другу руки, смотрели
Возвратившись из длительного турпохода, мы получили право называться юными туристами, воспитанниками туристического лагеря. Об этом свидетельствовал скромный нагрудный значок: "Юный турист СССР", на котором была изображена белая палатка на темно-синем фоне и язычок костра. Его я хранила долго, пока не подросли мои дети и не отдали значок кому-то в коллекцию.
Где же располагался наш турлагерь? То ли на Баррикадной, то ли на Мандрыковской? Я ведь совсем не знала города, поэтому и не запомнила место расположения нашего абрикосово-палаточного городка.
15 февраля 2007 г.
Р.S. Но теперь-то я уже точно знаю, где располагался лагерь. Конечно же, на Мандрыковском спуске. От памятника Славы вниз, до поворота. Там сегодня – туристический центр «Колобок». Порой хочется зайти туда, поговорить. А кому нужны эти воспоминания? Ведь здесь даже абрикосовых деревьев никто не помнит. А, может, помнит?
Комментарии: Любовь ГОЛОТА:
Все згадала,все прочитала і навіть впізнала себе! Те літо для мене було особливим: моя неймовірна шкільна активність,а я дуже любила свою Софіївську середню школу) була щедро винагороджена: мене послали в обласний туристичний табір за перемогу в географічній олімпіаді та за постійне відвідування туристичного гуртка.
Моя улюблена вчителька ботаніки,біології й хімії Оксана Василівна Бойко, до якої я ходила ще й на гурток юних натуралістів і охоче проводила якісь досліди, відпросила мене в батьків, бо мене нагородили путівкою в обласний табір. Мама дуже неохоче погодилася, бо хто ж глядітиме молодшого?-і я опинилася на Мандриківці. Там де й Ви,Валю. Я тоді саме здорово виросла і ...соромилася цього.
Навіть горбитися почала,все здавалося не таким:ніс,вузьке довгобразе обличчя,ноги-руки.. А тут табір,незнайомі діти, серед них міські, вожаті-вихователі, підкреслено російськомовні.. Чомусь мені тепер уявляється,що я більше мовчала-читала або розглядала своїх "однолагерників". Над чудовим садом горлопанив радіодзвоник, крутили т
Після вечірніх лінійок ми теж старанно розтирали підошвами асфальт чи бетон - вчились танцювати модний твіст... Готували щось, вчили пісню "там, где змея не проползет и даже птица не промчится, турист на брюхе проползет и ничего.с ним не случится". Виїздили в Новомосковськ на "смотр". Російська мова обступила нас, сільських учнів, так щільно, що я, наприклад, здавалася собі недорікуватою.
А ще навколо були якісь дівчатка, які вражали своєю обізнаністю: пам'ятаю як одна з них на повному серйозі обговорювала з піонервожатою якість і колір губної помади... Запам'ятався мені баяніст Юра(?), який накульгував, і граючи, виставляв вперед свою хвору ногу, стріпував кучерями й поблискував окулярами. Одна з виховательок морочила йому голову і навіть освідчувалася з нашою допомогою:"дети,давайте скажем Юре,как ми его любим!" Ми тягли "люю", а вона від нашого імені обіймала його й цілувала.. Мені чогось було соромно.
Пам'ятаю їдальню,як ми там чергували. Манка з кисілем ( пудинг) мені сподобалася... На поїздку Дніпром я не втрапила,бо перемогла таки в тому юннатському конкурсі (мабуть,невсипуща Оксана Василівна постаралася) і мене переслали з табору в табір -з обласного в республіканський. То вже інша історія. Але саме того
З Мандриківки в мене лишилася фотка - не колективна,а індивідуальна,де я собі не подобаюся і спогади, розмиті, уривчасті, якісь сутінкові, замішані на комплексах гидкого каченяти,страхах і виною перед мамою,бажанням купити для неї губну помаду,наміром сказати баяністові, що його дурять і якась строката звукова доріжка пісень про туристів ...