Фёдор Михайлович медленно поднимался по лестнице, тёмной и узкой- могла бы быть потемнее и поуже для такого случая. Щами из-за дверей могло бы нести не так жидко, стуки и обрывки голосов за ними могли бы быть не такими приглушёнными. Эту лестницу он знал, как облупленную- ходил по ней тысячу раз. Но сегодня особый случай. Волнение с каждым шагом нарастало, и сердце в груди уже бухало как колокол. Когда он протянул руку к звонку, лоб покрылся испариной и в животе похолодело.
Звонок привычно звякнул, звук затонул где-то в дальних комнатах. Он не стал повторять, только переминался с ноги на ногу и прикидывал- как бы он тут стоял с топором. Как его лучше спрятать под пальто. Он бы тогда был в пальто, а не в широкой накидке, как сегодня.
Приоткрылась дверь, в узкую щель его разглядывали два внимательных глаза. Подождал, чтобы узнали:
-Фёдор Михайлович? Вы ли это? Вы же уехали только что.
- Ну, да. Уехал. А вот теперь приехал. Вы меня, Альберт Карлович, и пускать-то не собираетесь, что ли?
Дверь приоткрылась, ростовщик, маленький подслеповатый немец впустил его в прихожую. И засуетился вокруг него, снимая пропахшую морскими ветрами накидку. Немного распрямился, расправился, потом опять сгорбился, потух. Засеменил мелко, наклонился к галошнице, как бы подставляя лысину под удар.
-Что привело Вас сюда, Фёдор Михайлович? Часы-то ваши золотые с цепочкой в залоге ещё до марта.
-Нет, не так это будет, совсем не так,-
поморщился Фёдор Михайлович. Заходящее солнце ярко освещало комнату:
- А вот это будет именно так, совершенно так.
Огляделся, на столе фарфоровая чашка с блюдцем с серебряной ложечкой с вензелями. С еле заметной трещинкой сверху.
- Чашка подходит, чашка именно такая нужна.
Затхлый запах давно не проветриваемого помещения, низенькие тусклые окошки. Бархатная зелёная скатерть с бахромой шариками на круглой тумбочке.
- Вот, скатертью хорошо потом топор обтереть от крови..
Зорко огляделся, чтобы запомнить. Тёмная мебель, массивный шкаф со стеклянными дверцами, диван- всё подходит. Часы фарфоровые с фарфоровой девушкой в переднике, кормящей курочек. С лошадиной головой, выглядывающей сбоку, любующейся на идиллию- девушка, передник, курочки. Маленький круглый белый циферблат в золочёном кругу над девушкой.
Подошёл, тяжело ступая к тумбочке, взял рукой девушку. Вместе с курицами и лошадиной мордой и обрушил на голову плешивого ростовщика- кровь появилась сразу же. Фарфоровая лошадиная скалящаяся голова тоже окрасилась бурой вязкой жидкостью. Сдёрнул зелёную бархатную скатерть с тумбочки, вытер аккуратно фарфоровую девушку, фартучек, курочек. И особенно тщательно любующуюся всем лошадиную улыбающуюся голову. Засунул часы под накидку под мышку. Переступил через ростовщика и пошёл к двери:
- О, сколько ещё нужно поубивать ростовщиков, старух, их кухарок, чтобы правдоподобно написать одну единственную книжку? Назвать, что ли, «Преступление и наказание»?