Её превосходительство госпожа посол 3

Г Л А В А 34

Анна уехала по-английски. Даже Конан, отслеживавший каждый шаг сотрудников, случайно узнал об отъезде, когда самолет находился высоко в небе. Он влетел в кабинет Жаклин и потребовал объяснений. Жаклин спокойно ответила, что Конан взял на себя непосильный груз – не только дела своего, но и политического ведомства. Кадровый вопрос никак не входит в его полномочия и поэтому Жаклин попросила бы впредь «надеть очки и внимательно изучить разграничения двух ведомств». Так и сказала – «надеть очки».
Подобное лихачество на дороге спецслужб привело Конана в нескрываемое раздражение. На какое-то время он почувствовал, что теряет позиции в посольстве, с чем тщеславный офицер смириться не мог. На самом деле Цезарь перешел Рубикон. Конан действительно переигрывал.

– Хотел бы знать, что вы скажете своему руководству, когда спросят, на каком основании Анна прервала командировку? Министерство Иностранных Дел – серьезная организация, чтобы в ее двери можно войти без труда, а тем более без усилий выйти. Я, сами понимаете, скрывать ничего не намерен, извините, на пикнике мы друзья, но в пределах ведомств – все солдаты.

– Пожалуйста, Конан, без пафоса. Про солдат. Можете отметить в своих донесениях обо мне, что я не люблю солдат. Солдат, это кто? Это робот, послушный робот. Без мнения, принципов и чего еще там... Когда говорят – я солдат, лицемерят. Это мое мнение. Видите, я – не солдат. Зная вас, могла быть и осторожней.

– Жаклин, раз уже зашел разговор, скажу, что у меня достаточно компромата на вас.

Посол  поднялась из-за стола. Она  подошла к Конану настолько близко, насколько позволяло приличие. Жаклин  прищурила глаза, чтобы его лицо расплылось в тумане. Как же хотелось дать пощечину, схватить за торчащее лопоушье и потаскать по комнате, пока жалобное прощение не вырвется из глотки. Никогда и ни к кому она не желала применять мелко пакостного действа, но душа требовала вылить на Конана ушат женского гнева.

Жаклин напряглась, как пантера, завидев жертву, но в голове молнией пронеслась мысль – остановись, Конан – мелкая душонка. Кто подсказал, откуда пришло предупреждение, но уже в следующую минуту Жаклин отпустило. Она была благодарна внутреннему голосу или ангелу, поспешившему на помощь. Жаклин расслабилась, успокоилась и сказала:

– Вам лучше уйти.

Конан ухмыльнулся и признался – думал, Жаклин сошла с ума. Для дипломата такого высокого ранга неуравновешенность не делает чести.

 – Уходите, – повторила Жаклин.

– Хорошо, я уйду. На прощание скажу – подбирайте себе окружение с особой тщательностью. Я давно работаю в системе и знаю, что девяносто девять процентов людей – меркантильны. Своя рубашка ближе к телу. Завербовать можно почти любого, надо знать тонкое место человека. И, бесспорно, нужно мастерство. Тот разведчик плох, кто не смог заманить в свои сети агента. Плохо подготовлен, не владеет чутьем. В случае с Анной оказались в проигрыше вы. Каждый делает свою работу. Я свою сделал блестяще. Не важно, что дело закончилось, скажем так, бесславно для нее. Провал агента допустим. В данном случае на мне нет пятна. И еще, для меня все люди прозрачны. Я знаю, кто что говорит, о чем говорит и прочее. Помните, однажды на приеме вы, три посла, стояли и обсуждали вопрос, беспокоящий все страны. Когда я подошел, вы увели тему. Но по вашему поведению я знал, о чем идет речь.

Жаклин улыбнулась. Улыбка перешла в сарказм. Хотелось поправить Конана, это не чутье, а прекрасная подготовка – офицер умел читать по губам. Но вступать в спор с самовлюбленным Конаном – дело бесполезное.Посол  подошла к окну, встав к офицеру спиной, тем самым проявив высшую степень неуважения. Конан потоптался пару минут и вышел.

На следующий день в кабинете Жаклин собрались сотрудники посольства. Повестка дня не была оглашена заранее, и каждый находился в недоумении.

– Я собрала вас для того, чтобы не было недомолвок, недосказанного в отношении Анны. Лучше услышать из первых уст, чем тратить рабочее время на догадки и предположения. Мышиная возня, которая возникает на почве таинственности, порождает несуразные  сплетни, что сказывается на работе. Мы находимся далеко от дома и живем одной семьей. Это другим кажется, что работа дипломатов – что-то из области сказок. Но мы видим обратное. Поэтому, если в нашей семье что-то происходит, надо все понимать правильно. Анна – хороший работник, мы вместе проработали много лет. Но когда человек отдается делу весь, без остатка, он втягивается в борьбу с собой. Ему хочется большего и любой ценой. Анна допустила непоправимую ошибку по отношению ко мне. Это не касается работы, а касается наших личных отношений. В жизни бывает и такое. Что и почему – останется нашей с ней маленькой тайной. Вернуться домой – решение Анны. Я не имею никакого отношения к ее решению. Когда между людьми наступают напряженные отношения, лучшее решение – на какое-то время побыть по разные стороны. Место Анны займет другой человек, которого пришлет министерство.


Г Л А В А 35


Спустя некоторое время Конана вызвали в Центр. Ему предъявлено обвинение в создании неблагоприятной обстановки внутри внешнеполитического ведомства. Конан переступил границы дозволенного, выбрав объектом шпионажа посла. Ему посоветовали спокойно доработать до конца командировки без конфликтов с послом. Несмотря на неприятности, Конан все же связался с Анной и пригласил в кафе на чашечку кофе.

– Я недооценил Жаклин, – сказал Конан, потягивая вино. Анна ответила не сразу.

Она отпила глоток крепкого кофе и, глядя в окно, чтобы не встречаться с колючим взглядом офицера, сказала: – Она ни при чем. Здесь, Конан, вы дали промах. – Анна зауважала себя за поимку на крючок всемогущего Конана.

 – Я вернулась домой и на следующий день была вызвана в министерство. Меня ждал министр. Он сказал, что как глава ведомства, отвечающий не только за работу, но и персонал, хотел бы знать настоящую причину моего отъезда. Выкручиваться бессмысленно и я призналась в своем предательстве. Я знала наперед, что в системе мне больше не работать – такое не прощается, сами понимаете, поэтому решила исправить ошибку...

– Подставив меня, – усмехнулся Конан.

– Не совсем так. Я решила исправить ошибку, рассказав правду и только правду. Я уже расплатилась за нее карьерой, вернее не состоявшейся карьерой. А ведь мне, Конан, – 32 года, время, когда я могла бы начать продвижение...

– Не обольщайтесь, дорогая. Для карьеры уже поздно. До сих пор вы сидели в технических работниках, куда дальше? Ваше образование не позволило пойти дальше секретаря. Это я мог вам помочь. В этом мире если есть покупатель, найдется и продавец.

Анна глубоко вздохнула. Она многое пережила и уже перегорела. Она нашла в себе силы покаяться перед собой, что уже подвиг.

– Я хочу, чтобы вы правильно расценили мой приезд. Меня пригласили по служебным делам, и к вашей вербовке это не относится. У нас свои методы работы, у каждого свой. Поэтому...

– Конан, вы не обязаны отчитываться. Теперь я могу сказать – вы тщеславный человек и даже передо мной, в общем-то, как вы мне намекнули, нестоящим человеком, хотите выглядеть всемогущим. Зачем? Вы мне не интересны.
Конан откинулся на стул, сделал еще один глоток вина и улыбнулся.

– Вы мне нравитесь, Анна. Теперь вы есть то, кем являетесь на самом деле. Без прикрас, напряжения, игры. Вы – такая, какая есть. Все же я прихожу к выводу, что женщина должна знать свое место. Тогда она естественна и всегда желанна.
Не понятно, причем здесь «желанна», но слово – не воробей, вылетит не поймаешь. Анна так и вспыхнула:

 – Я, пожалуй, пойду. Спасибо за кофе.

– Вы обиделись? Про «желанна» я сказал ради красного словца. За кого вы меня принимаете, Анна? Неужели я похож на повесу, которого раз предали, а он туда же во второй? Я на одни и те же грабли дважды не наступаю.

 Анна встала из-за стола.

– Я не настолько конченый человек, чтобы... Анна! – Конан поймал ее руку. –
Анна, если будет нужна помощь, рассчитывайте на меня. Кто старое помянет, тому глаз вон!

Она усмехнулась. Конан блестяще демонстрировал знание фольклорных поговорок. Это другой метод  его нечестных игр? Конан и Анна расстались. В душе каждый надеялся, что больше никогда их пути не пересекутся...


Г Л А В А 36


Подготовка к первому приему – нелегкое дело. Однако Романа не унывала. Она набросала что-то наподобие сценария и отдала Игнату. Дипломат внимательно прочитал, зашел к послу.
 
– Госпожа Романа передала сценарий приема и я не могу не поставить вас в известность.

– Что за сценарий?

 – Приема, – повторил Игнат. – Приема в честь нового посла Вербии.

Мутраф не сдержался и чертыхнулся. Попросил оставить написанное от руки «произведение» на столе.

Игнат, вернувшись в свой кабинет, долго не мог приступить к делам. На рабочем документе рука непроизвольно вывела слово «дурдом». Опомнившись, он тщательно стал тереть резинкой мысль в карандашном исполнении.
 
До слуха донесся крик из кабинета посла. Нет, это был не крик, а истошный вопль. Посол ругался с женой по телефону.

– Что за самодеятельность? Меня можно было поставить в известность? Что за самоуправство, раздаешь задания, какой-то сценарий пишешь. Это тебе что, свадьба в деревне? Есть протокол, есть правила, по которым проводятся приемы. Что ты вытворяешь? Я сам толком еще не все знаю, а ты со своим сценарием. Что Игнат? Игнат тебе массовик – затейник что ли? У него самого повседневная рутинная работа. Он один, понимаешь, один! Что?!! Что ты сказала? Ошалела? Попробуй только!

 Посол бросил трубку. Игнат сожалел, что не удалось узнать об «ошалелом» плане супруги посла. В следующую минуту посол вызвал Игната. 

– Ни одной, слышите, ни одной бумаги, поручения без моего ведома не исполняйте. Пусть даже Господь Бог спустится с небес!

 «Да уж, с Господом Богом можно договориться, а с госпожой Романой...» – Игнат был недалек от истины.
После разговора с мужем Романа рассвирепела, как дикая кошка и, вне себя от бешенства, выскочила на улицу. Она мчалась в посольство. Как всегда невозмутимый Игнат корпел над бумагами. Романа вбежала в кабинет и, грозя пальцем, грубо указала дипломату «свое место».

 – Почему вы сказали послу о сценарии?

– Но... Субординация, знаете, как я могу прыгнуть выше головы посла?

 На шум вышел Мутраф. Он грозно посмотрел на жену и, сильно сжав ее локоть, насильно увел. За плотно закрытой дверью кабинета посла слышался крик, визг и другие голосовые композиции.
 
На следующий день Мутраф вызвал Игната и достаточно спокойно дал распоряжение готовиться к приему. Игнат отложил сценарий в сторону и приступил к составлению плана проведения приема. Романа расположилась рядом и внимательно следила за схемой, выводимой на листе бумаги.

– Вы планируете завтрак, обед, ужин? – Как это? Конечно же ужин! – Вопрос удивил Роману.

– На сколько человек?

– Чем больше, тем лучше!

 – Что, весь дипломатический корпус? – не скрывая удивления, спросил Игнат. – Это же не одна сотня!

– Вам, Игнат, что за дело? Расплачиваюсь я.

 – Хорошо. Правила ужина таковы – начало в 21 час, рассадка, первое блюдо можно не подавать, остальное все, как обед.– Игнат специально добавил последнюю фразу, чтобы подчеркнуть безграмотность супруги посла в этих вопросах. Но Романе на данный момент было не до колкостей дипломата. Она задумалась – в девять часов вечера приглашать гостей не стоит – уставшие после рабочего дня приглашенные поспешат пораньше уйти. А ей нужно было шоу, где королевой предстанет она. Именно она, а не Жаклин.

– Это поздно, Игнат. Может, назначим раньше?

– Если раньше, это будет уже обед. С первым блюдом.

– Что вы заладили первое блюдо, первое блюдо. Какой обед может быть вечером!

– Протокол. Обед проходит с семи до девяти вечера. Это самый торжественный прием. Но там рассадка. А я, честно говоря, не протоколист и не знаю до тонкостей церемонию. Кроме того, я мало знаком с послами и отношениями не только друг с другом, но отношениями стран. Боюсь, наш посол тоже пока хромает по этой части.

Столько условностей! Романа и не ожидала. Вошел Мутраф, сел напротив.

 – Как идут дела?

– Пока никак, – расстроено ответила Романа.– Я думала прием, это пригласили всех...

– ...накормили и отправили...– дополнил с издевкой  Мутраф. – Когда ты затевала все это, заказывала товары из дома и прочее, ты на что рассчитывала
– Так ты посол, займись, как положено!

Мутраф напомнил жене, что приглашение Жаклин не обязательно для нового посольства, не каждое ведомство может себе это позволить. Ему хотелось добавить, что это амбиции новоиспеченной посольши, а не политический момент работы. Но, взглянув на Игната, получавшего удовольствие от постоянных споров супругов, решил оставить ремарку до следующего раза.

– Если позволите вмешаться, я предлагаю провести фуршет.

 – Это еще что такое? – недовольно спросила Романа. У Мутрафа появилась возможность блеснуть познаниями.

– Фуршет – это более, что ли распространенный вид приема. Еда стоит на столе, люди берут в тарелки что нравится,  и садятся по выбору – за стол или на диван. Кстати, на фуршет можно пригласить неограниченное число людей, в зависимости от помещения.

– Хорошо, фуршет. Кстати, о помещении. Можно снять приличный ресторан?

Стоящие ежиком брови Мутрафа сошлись на переносице. Он взвизгнул, сжал губы и, задыхаясь от возмущения, уставился на Роману. Но супруга гнала своего гнедого к фантастическим вершинам. Мутраф решил – не спорить с женой и удалиться, дабы не сойти с ума. Он вышел, плотно закрыл двери и сел за стол. Романа упорно не давала работать и жить. Она была его тенью. Вернее он превратился в ее тень.

Попав в кресло посла, он решил изучить теорию дипломатии и добивался успехов в самообразовании. Но амбиции супруги везде ставили подножку. Мутраф понимал, что слух о приеме дойдет до министерства и ему придется объясняться с министром по поводу размаха приема и не только. Совсем недавно страна отмечала День независимости и посольство, в силу безденежья, не отметило это событие. А деньги на прием по случаю назначения нового посла другого государства чудесным образом нашлись.

Мутрафу стало тесно в кресле и он пересел на диван. Что делать, что делать... В голову пришла спасающая мысль: «А ничего!». Своим назначением он обязан Романе. По большому же счету – никому не обязан. Если дело так пойдет дальше, он подаст в отставку. Мутраф потер лоб и открыл книгу по дипломатии. На глаза попалось изречение Черчилля: «В споре невежда непобедим.». Мутраф вздохнул. У него родилась другая мысль – «Назначая посла, узнай характер его жены. Ибо жена есть та самая дудка, которая может заставить плясать все посольство под свою мелодию».

Ресторан подобрали среднего уровня. Романа решила найти место со сговорчивыми хозяевами – она планировала несколько изменить обстановку, привнеся национальные элементы. Решив еще пару-тройку вопросов с Игнатом, Романа с чувством исполненного долга перед собой любимой принялась к осуществлению главной части вечера. Вернувшись домой, позвонила Мажору.

– Вы уверены, что Жаклин придет именно в том платье, образец которого вы мне показали?

– Уверен. Именно в платье из такой ткани госпожа Посол собирается на прием.

– Но это было так давно, может, она передумала.

– Я могу уточнить у своей знакомой. Она занимается гардеробом госпожи Посла.

Через несколько минут Мажор подтвердил сказанное. Ему очень хотелось узнать, к чему Романе такие подробности. Наконец, догадался – Романа хочет выглядеть лучше гостьи. «Ох, уж эти женщины!».

Позже Романа открыла электронную почту. Щелкнув мышкой, прочитала сообщение: «Уважаемая Романа, мне поступило задание найти информацию о жене Кеннеди Жаклин, которая всецело участвовала в государственных делах мужа и была ему поддержкой. Об этом написано много. Я посылаю некоторые факты по этой теме на выбор. Смотрите приложение. С уважением директор института Соединенных Штатов Америки С. Розенберг». Романа потерла ладони. «Не только вы, дамы, знаете все о Жаклин Кеннеди. Я тоже не промах. Я тоже могу кое-что рассказать об этой женщине. И заставлю себя уважать».

Можно найти факты из жизни и много прочего, но где взять великое духовное познание, которое не поставит рядом понятия «уважать» и «заставить». Этого Романе никогда не постичь.
 
В назначенный день к ресторану одна за другой подъезжали дипломатические машины. Зал постепенно заполнялся гостями. Романа лучилась от счастья. Она надела черное велюровое платье, отделанное кружевами, что придавало не столько праздничный вид, сколько траурное настроение. Неудачную гармонию составили синие туфли и такого же цвета сумочка. Дополнял наряд дорогостоящий сет из сапфира.

Настал звездный час Романы. К ней подходили, целовали ручку, говорили комплименты. Она улыбалась, затмевая искрящиеся украшения блеском золотых зубов, и чувствовала себя на вершине славы, которую, казалось, можно достичь без труда и рутинной работы.

Ровно в назначенное время открылась дверь и в холл вошла Жаклин. Романа непроизвольно выпрямила спину и двинулась навстречу. Это был случайный порыв. Жаклин притягивала магнитом, и не было сил остановиться. Романа сделала шаг вперед. В следующую секунду остановилась. Впилась глазами в наряд гостьи. Она ждала этого момента, она долго творила этот момент. Жаклин же переполняло чувство благодарности за прием, которое она выразила в своей одежде. Это было длинное вечернее платье без лишних деталей, сшитое из национальной ткани страны Валии. Внизу вышит лотос, цветок, недавно ставший символом новой страны.

Льющийся по телу Жаклин шелк подчеркивал ее фигуру, изящно повторяющую древнегреческую амфору. Национальный наряд пришелся Жаклин к лицу, и она чувствовала в нем себя так, словно всегда носила такие платья. Но и в одежде, которую носят в Валии и богатые, и бедные, Жаклин смотрелась царственно. Аккуратно уложенные волосы, без вычурной укладки, придавали скромность и простоту. Бесспорно, внимание гостей привлекло платье – не прическа, не макияж, а именно платье, которым Жаклин подчеркивала свое глубокое уважение к новой стране, образовавшейся на карте мира.
 
Гул, стоявший в зале, словно по мановению дирижерской палочки стих. Взгляды гостей устремились на Жаклин. Вместе с тем публику охватил шок, который, по обыкновению, парализует всех одновременно при виде сверхъестественного, необъяснимого. Взгляды гостей медленно, словно по команде все того же дирижера, были переведены на занавески ресторана. О, Боже, они были сделаны из такой же ткани!

Жаклин тоже взглянула на занавески. Гости застыли, будто вспомнили игру из детства о замеревших фигурах. Но надо быть Жаклин, чтобы найти выход из любой ситуации.

 Посол  улыбнулась, подошла к Мутрафу и Романе, пожала супругам руки и поблагодарила за приглашение. Гости по-прежнему не двигались.

 – Какое красивое платье! – воскликнула Романа. – Правда в нашей стране из этой ткани шьют чехлы и занавески, но я непременно по вашему примеру сошью платье, оказывается, это очень красиво!

Жаклин вновь улыбнулась и, подойдя к занавескам, встала рядом.

– Для меня большая честь слиться с культурой и обычаями прекрасного народа, которого представляют Его Превосходительство господин Посол и его очаровательная супруга.

Непроизвольный взрыв аплодисментов. Обстановка разрядилась. Женщины поспешили к Жаклин, которая собрав желающих, попросила сделать общую фотографию на память в оригинальном ракурсе – на фоне занавесок. Идея пришлась по душе и возле злосчастных занавесок собрались все желающие. Заискрились фотовспышки, не осталось ни одного человека, кто не запечатлел этот поистине исторический момент. Каждый тайно подумал о самом громко-тихом скандале в дипломатической среде, очевидцами которого посчастливилось стать.

Бесспорно, папарацци разнесут историю по всему свету. А пока главной темой в кулуарах ресторана был вопрос – совпадение ли это, или злой умысел хозяйки вечера. В подсознании сидела догадка – стоило ли менять интерьер ресторана без умысла...

 Романа осталась на втором плане – с ней мало кто общался. Потерпев фиаско,  Романа решила не сдаваться. Она глазами отыскала компанию с Жаклин и решительно направилась продолжить войну.

– Жаклин, вы почему-то не пробуете наши блюда. Поверьте, это очень вкусная и здоровая пища, – сказала Романа, прерывая разговор компании.

– Не сомневаюсь, милая Романа, и я уже кое-что попробовала.

– Давайте договоримся – сегодня никаких диет и забудем о фигуре, – не унималась Романа. Послы, составлявшие компанию, раскланялись. Диета, заметили они, слово женского рода, а потому имеет отношение к женщинам. Мужчинам не противопоказаны столы с угощениями. Вскоре к Жаклин и Романе примкнули супруги послов.

– Я сказала Жаклин, то есть госпоже Послу, что сегодня надо забыть о диете, – сообщила Романа. Женщины утвердительно закачали головами.

– Кстати, Жаклин Кеннеди тоже не держала диету,– продолжала свирепствовать Романа. – Когда ей было держать! Она была занята делами мужа! Его жизнью, работой. Помнится, когда Кеннеди умер, она, сидя возле гроба, продолжала работать за него. Был такой Президент в Советском Союзе – Хрущев. Никита Хрущев. Так ему и Кеннеди удалось урегулировать какие-то там вопросы... И когда посол Советского Союза в то время пришел в Белый Дом выразить соболезнование, эта Жаклин сказала ему, сейчас... – Романа замолчала, стараясь вспомнить и передать близко к тексту написанное директором института США.
 
– Так вот, она сказала: «Утром в тот день, до того, как убили моего мужа, он неожиданно сказал, что надо сделать все возможное, чтобы наладить добрые отношения с Россией». А потом она написала письмо от руки, которое передали послу России для Никиты Хрущева. Я не помню фамилии посла, кажется, Добрин...

– Добрынин. Анатолий Добрынин, – поправила Жаклин. – В тот траурный день господин посол и Микоян, государственный и политический деятель Советского Союза, приближенный Хрущева, передали глубокие соболезнования Хрущева и его супруги вдове Президента.

 Романа растерянно посмотрела на Жаклин. Эта выскочка всегда оказывается впереди. Она сделала вид, что не обратила внимания на ремарку и продолжила:
 
– Кстати, оно у меня есть в сумочке, я сейчас покажу.

– Романа извлекла бумагу из блокнота, на котором был отпечатан текст.

– Вот. Вот, я вам зачитаю. «В одну из последних ночей, которые я проведу в Белом Доме, в одном из последних писем, которые я напишу на бланках Белого Дома, мне хотелось бы написать вам это письмо. Я посылаю его только потому, что знаю, как сильно мой муж заботился о мире и какое центральное место в этой заботе занимали в его мыслях отношения между Вами и им. Он не раз цитировал в своих речах Ваши слова: « В будущей войне живые будут завидовать мертвым...». – Романа свернула листок, положила в сумку. – Жаклин Кеннеди надеялась, что новый президент, как его, забыла...

– Джонсон, – поспешила на помощь Жаклин.

 – Да, да, Джонсон, продолжит их линию. – Романа шумно выдохнула, как студентка, отлично ответившая на экзаменационный билет.
К компании подошли Альфред и Марта.

 – Приносим извинения за опоздание, приехала парламентская группа и только недавно я проводил их в аэропорту.

– Нашли время приезжать, – неудачно пошутила Романа. – У нас тут такое произошло! Представляете, Жаклин, госпожа Жаклин, – она пальцем ткнула в живот опешившей Жаклин, – из-за незнания нашей культуры сшила платье из портьерной ткани. Но получилось здорово и все сфотографировались на фоне занавесок. А госпожа Жаклин словно растворилась и была видна только голова. Не хотите ли вы, господин Посол, тоже сняться?
 
Альфред растерянно оглядел всех и пожал плечами:

– Если госпожа Посол не против...

 Марта вцепилась в локоть мужа и больно сжала его руку. Альфред осторожно высвободил плененную конечность и посмотрел на Жаклин.

– Не будем изменять традиции, – улыбнулась Жаклин. – Марта, сфотографируемся?

На фоне злополучных занавесок замерли три фигуры. Романа с наслаждением наблюдала за режиссируемой картиной и осталась довольна выдумкой. Особое упоение доставляло недовольное лицо Марты. Обманутая жена, конечно же, понимала, что фото займет достойное место в резиденции Жаклин. Пусть виртуально, но разлучница будет всегда находиться и в кабинете Альфреда.
Романа была недалека от истины. Эта же мысль пронеслась в головах супругов. С разными акцентами.

– Честно говоря, Романа, я восхищен оригинальной политкорректностью госпожи Посла, – сказал Альфред. – Кстати, королева Великобритании Елизавета Вторая практикует подобное проявление международной вежливости в некоторых случаях. Во время посещения некоторых стран, она облачается в одежду, близкую по фасону народов этой страны. Это практикуют и многие другие выдающиеся женщины.

– Будем считать Жаклин тоже выдающейся, – съязвила Романа.

 – Дорогая Романа, спасибо за комплимент и ваше внимание к моей скромной особе.

– Жаклин посчитала затянувшимся внимание к эпизоду с занавесками. – Я думаю, нашу дружбу подкрепит посещение мюзикла. Недавно приехал на гастроли известный мюзикл, и я приглашаю вас посмотреть его вместе. – Жаклин виновато улыбнулась, словно имела дерзость пригласить саму Елизавету Вторую.

Романа скривила губы, желая чистосердечно признаться – мюзикл не тот жанр, к которому питает слабость. Однако предпочла дипломатично улыбнуться. В следующую минуту сделала неуклюжий реверанс телесной антиграцией, и вместо благодарности и поддержания разговора, бросила «хорошо».

– Жаклин, не о «Моцарте!» ли вы говорите? Я слышала, в продаже появились билеты на спектакль.

 – Именно о «Моцарте!», дорогая Нино.

 Глаза Нино засветились. Она, как оказалось, давно мечтала посмотреть известный мюзикл.

– Мы жили в Австрии как раз в то время, когда в Венской опере шла премьера этого мюзикла. Мой муж в то время работал советником посольства. Помнится, атташе по культуре посоветовал пойти на премьеру. Мне нравится Моцарт.

Выдающийся композитор! Жаль прожил трудную жизнь, и умер не по-человечески. Даже могила неизвестно где. – Нино вздохнула, словно жизнь и смерть Моцарта была душевной болью всей ее жизни. – Хорошо, что о нем создали мюзикл, очень хорошо. Была бы я кинорежиссером, непременно сняла бы про него сериал из 200 серий. Вместо тех, которые сейчас идут для обывателей и мелко мыслящих людей.
Нино разволновалась, она произнесла страстную речь на тему бездарности сценаристов, которым легче придумать историю жизни какого-нибудь преступника, нежели донести до людей полезную информацию о великих, без которых немыслима жизнь человечества. Жаклин с улыбкой наблюдала за разгневанной Нино. Она всецело согласна с критикой и поддерживает убедительные доводы в защиту классической культуры.

Тему продолжил Альфред.

– Я был в Австрии в командировке. Улучшил момент и съездил в Зальцбург. В это время там проводились вечера музыки Моцарта. Народу – не передать! Со всех частей света! Мне удалось попасть на два концерта. Еще побывал в доме, где он жил. Но, к сожалению, положить цветы на могилу композитора не мог. Говорят, никто не знает где могила Моцарта. Вы были там дольше, что вам известно?

 – Тоже не знаю. Кто что говорит.

 – Он похоронен в общей могиле вместе с нищими и бродягами, – вставила Жаклин.

– Говорят, через 100 лет после смерти его останки перенесли на Центральное кладбище Вены в музыкальный уголок. Интересно, как можно было найти в общей могиле его останки?
Наверное, идентифицировали по ДНК... Удивительно, в этом мире существуют законы, неподдающиеся логике.

– Вы правы. Иногда вору, торгашу, беззаконнику устанавливают такие монументы! Хотя их жизнь была удавкой для многих других, – заключила Марта.

До сих пор молчавшая Романа вскипела:

– Как вы неправы! Торгаши тоже люди. И вообще, подумаешь, Моцарт! Торгашей не любят, а кушать все хотят! Никто не задумывается над тем, что все, что находится на столах, это работа того же торгаша. Человек сам по себе неблагодарный! Я не согласна, что монументы ставить надо только Моцартам.
Надо было видеть глаза собеседников, приобретших одинаковое выражение. Даже Жаклин, ненавязчиво выручающая в сложных ситуациях, не нашлась что ответить. Положение спас сам Моцарт. Оркестр, приглашенный на вечер, заиграл «Адажио» великого маэстро. Все обратились в слух. Романа расценила тишину по-своему. Она бросилась к оркестру и что-то прошептала дирижеру. Доиграв великое произведение, оркестр перешел на сороковую симфонию Моцарта.

 – Другое дело! За всем надо самой смотреть! Я еще до приема просила оркестр самим выбрать музыку для вечера. А они тут мне... Словом, сказала, чтобы дирижер сменил эту траурную музыку на что-то другое. Например, из Моцарта. А теперь я должна вас покинуть, меня ждут другие гости. – Романа, победоносно подняв голову, растворилась в глубине зала.
 
Нино задумчиво посмотрела ей вслед. Но озвучивать свои мысли не стала. По выражению лиц было видно, все думают об одном и том же. Только вид Жаклин свидетельствовал о бесстрастности к происшедшему.

 К гостям подошла Лейла. Тепло поздоровавшись, призналась, что очень соскучилась по женской компании. Но бизнес есть бизнес – погрязла в нем по уши. Приходится часто уезжать, чтобы сохранить свое дело.

 – Здесь командировка мужа продлится несколько лет, дальше что? Надо дома иметь свое дело. Честно говоря, это бизнес мужа, я его заместитель, пока он здесь работает. – Лейла вздохнула. – Здесь его первая командировка. До этого был не выездным. Так кажется, говорят. Его не любил министр, так как он был ставленником прежнего министра. А недавно пришел другой министр. И вот – командировка. Муж говорит, при нем сменилось три министра. Теперь и на его улице праздник. Ведь дипломаты – фигуры на шахматной доске.
 
Лейла осталась довольна умозаключением. Альфред, словно спохватившись, сказал:

 – Как мне хорошо с вами, милые дамы! Но если вы позволите, я нарушу покой другой дамы, которую мне надо поприветствовать.
Марта выжидающе взглянула на мужа. Альфред галантно поклонился и удалился.

 «Тебе давно следовало бы нарушить покой других. Так долго находиться в обществе женщин не в твоих правилах, Альфред. Ясно, почему задержался. Причина, конечно же, в Жаклин. А эта чертовка Романа придумала такое с занавесками! Судя по ней, это не случайность, но зачем, зачем?».

 Гостей на прием пришло много. Для данного случая. Гости переходили из зала в фойе, выходили на балконы и чувствовали себя достаточно раскованно. Заваленный яствами стол опустошался с завидной регулярностью. Официанты пополняли съеденное и, казалось, ручью угощений нет конца.

– Дорогие друзья, сейчас оркестр сыграет белый танец. Женщины приглашают мужчин. Но не жены мужей. Причем, по моей задумке, каждая женщина должна найти себе пару. Итак... – Романа повернулась к оркестру. – Начинайте!

 Прием превращался в вечеринку. Однако раскованность многим пришлась по душе. Горячительные напитки, гасимые вкусными закусками, требовали «слова». Женщины подходили к мужчинам и последние, подогреваемые обычными человеческими чувствами, внутренне благодарили Роману за возможность нарушения опостылевшего этикета.

Альфред искал глазами Жаклин. Ее искали и Марта, и Романа. Последняя натянулась как струна – ведь белый танец являлся частью ее плана. Однако Жаклин, словно в воду канула. Не найдя госпожу Посла, Романа сказала:

– Странно, первой должна была пригласить на танец Жаклин, как виновница торжества. Где же она?

Наконец, Романа увидела предмет своего раздражения в дальнем углу. Жаклин танцевала с Мутрафом. Посол светился. Он о чем-то увлеченно говорил с самой красивой женщиной вечера и чувствовал завистливые взгляды разомлевших мужиков. Именно мужиков, потому что спиртное имеет способность обнажать скрытое.

– Спасибо, Жаклин, что пришли, – водя свою партнершу, сказал Мутраф. – Мне неловко не только стоять рядом с вами, но и говорить. Признаться я – новый посол. Скорее всего – залетный посол. Это не моя специальность, поверьте, ведь я – летчик. Поэтому многого не знаю, многому учусь. И если что не так, извините. Наверное, во время танца мои слова неуместны, но так получается.

Жаклин кокетливо наклонила головку и обнажила ровные от природы зубы.

– Мутраф, можно обратиться к вам по-простому? Не Боги горшки обжигают. Вы – многообещающий посол. У меня была возможность ознакомиться с некоторыми вашими решениями. У вас все получится. Как говорили нам в институте – даже если вы наизусть изучите все дипломатические премудрости, успех будет зависеть от того, как сможете применить каждое правило в жизни. А это значит, что в работу подключаются наши с вами мозги. Я не обидела вас?

 – Напротив, это тоже для меня новое. Получается, каждый закон должен проходить через частное, так сказать, осмысление?

– Правильно! К любому вопросу надо подходить гибко. И вам это удается. Кстати, в истории дипломатии есть примеры, когда летчики, философы и другие становятся дипломатами. Например, Президент Египта в прошлом военный летчик. А есть еще один исторический факт. Великий Рубенс, фландринский живописец, тоже был послом. Спустя триста лет до наших дней дошел рассказ об очень интересном случае. Один английский придворный, увидев его за мольбертом, спросил: «Господин Посол развлекается живописью?». «Нет, – ответил Рубенс, – это живописец развлекается ролью посла».

 – Я думаю, даже через несколько лет о летчике-после не вспомнят мои современники. Все же каждый должен заниматься своим делом. Извините меня за этот разговор, но вряд ли представится случай поговорить на эту тему наедине. Понимаете, госпожа Посол, мне и поговорить-то не с кем. Я, как один в кинотеатре – на экране события, мелькают люди, а меня никто не слышит, не видит. Да и глупо вступать в разговор с «экраном». Я, наверное, как-то не так высказываюсь...

Жаклин в задумчивости ответила, глядя куда-то вдаль:

– Это вы хорошо сказали – один в кинотеатре. Но хуже, когда ты один среди людей в реальности, а тебя также не слышат, не видят, не понимают...

Закончилась музыка, и пары расстались. Марта была весела, не скрывала счастья. Если бы Жаклин пригласила на танец Альфреда, они о многом могли бы поговорить и договориться. Флирт на глазах Марты, даже незаметный для чужих глаз, свел бы ее с ума. К счастью адреналин напрасно дал высокую кривую.

 Что касается Романы, она не была готова к такому повороту дела. Мутраф, этот
никчемный Мутраф, о чем-то говорил с Жаклин! Его глаза горели, словно он держал в руках звезду, упавшую на землю! А Жаклин, хитрая лиса, исчезла, как только объявили белый танец, и появилась с Мутрафом. Как она его смогла отыскать! Этот новоиспеченный посол все время стоял в фойе то с одним, то с другим гостем и старался не показываться в зале. Жаклин притащила его, станцевала и привлекла к нему внимание. Что она хотела этим сказать, что разгадала злой умысел Романы? С этим надо что-то делать. И Романа бросилась на поиски Конана.

Гость находился в окружении послов. Выпятив грудь, что свидетельствовало об очередном самовосхвалении, Конан возвеличивал себя любимого. Романа подошла к компании и бесцеремонно взяла офицера под руку. Она видела в нем спасение, возможно единственный шанс, чтобы поставить Жаклин на место.

– Я не буду дипломатничать, – прошептала она, уводя Конана из компании. – Это у вас принято недосказывать. Я хочу задать вопрос – допускается ли в вашей работе любовь между послами?

Конан от удивления поперхнулся слюной. Он широко открыл глаза и спросил:

 – Не совсем понял, вы о чем? Вы влюблены или ваш муж нашел даму сердца?

– Да нет же, я говорю не о простых дипломатах, о послах!

Конан откровенно рассмеялся. Хорошая постановка вопроса – получается, послы не люди? Романа разозлилась. Конан или издевается, или действительно туп. Видя, как глаза Романы источают искры зла, офицер принял серьезный вид.

– Давайте договоримся – вы сами сказали, что недосказанность вам противна. Выкладывайте начистоту! Что Вы имеете ввиду?
 
Романа охватила взглядом пространство и, еще тише, прошипела:

– Мы с вами хорошо знаем, что Жаклин и Альфред – любовники. Меня интересует, допускается ли такое в политике?

 Конан хоть и непростой человек, но поймать себя на крючок с гнилыми червями не даст. Он выпрямился, отыскал Жаклин взглядом,  потом Альфреда, к счастью находящихся в противоположных  углах, и ответил:

 – В таких случаях вспоминают о свечке, которую никто не держал.

– Да ладно вам! Вы же прекрасно все знаете!

Конану не понравился тон и панибратство какой-то жены посла да еще какой-то третьей страны. В нем заиграло самолюбие, сменившееся чувством патриотизма.

 – Дорогая Романа, между послами, как и президентами, врачами, философами и прочими может возникнуть любовь...

– Да, да, я понимаю,– прервала Романа.– Но отношения могут сказываться на работе. Вы же политики!
 
Конан перевел взгляд в сторону. Он вспомнил, как за спиной его частенько называют «хамом». Доброжелатели не перевелись, доносят по-дружески. Но хамство, вулканизирующее из Романы, вне конкуренции. Нюх разведчика не позволил вступать в заговор с бесцеремонной дамой. Конечно, Романа неплохой экземпляр для частной слежки, но на роль агента не тянет.

Конан учтиво взял Роману под руку, тем самым приглашая на прогулку по залу. Он улыбался. В его голове забегали свои тараканы. Неплохо, что Жаклин дала повод для разговоров. И совершенно чудесно, что он не подслушал, не подглядел. О нравственности Жаклин говорят вслух не кому-то, а самому офицеру по безопасности! О диалоге с Романой он непременно сообщит в Центр.

 – Романа, некогда жила-была Александра Коллонтай. Посол Советского Союза. Она была вторым послом женщиной в мире, после венгерки. Так вот, эта женщина жила в смутные времена коммунистического государства. Кажется, в тридцатых годах ее отправили в Швецию полпредом. И при вручении верительной грамоты она настолько очаровала шведского короля Густава Пятого, что тот метался в бреду любви долгое время. Так что любовь, Романа, штука серьезная. Для нее не существует политического строя, социального неравенства, противоположностей взглядов. Любовь, дорогая Романа, штука, не поддающаяся объяснению. Так что Альфред может влюбиться в нашего посла. Почему нет? И кому это мешает? Политике? Вы думаете в политике все чисты и чистоплотны? Это перед камерами телевизоров все выглядит причесанным. Но у нас есть примеры Клинтона с Моникой и многое такое, что не знаешь с кого начать. Так что успокойтесь, дорогая, берегите нервы и не допускайте подобного в случае со своим мужем. Кстати, хочу спросить, а вам до всего этого какое дело? И еще. – Конан хитро прищурил глаз, означавший разгадку.
 
– Задумка с занавесками неплохая, но дешевая. Это я вам по-дружески, на всякий случай... Такие примеры в истории уже были. Дешевка, поверьте мне. Никогда не ведите неравную борьбу. Поверьте моей седеющей голове. - Конан подмигнул Романе. Нахально, словно приглашал заняться любовью продажную женщину.

В следующую минуту Конан выпустил руку Романы и, не завершив разговора, поймал на ходу проходившего мимо Альфреда. Нарочито громко проговорил:


 – О вас, господин Посол, ходят слухи, что вы...

Он увлек Альфреда вглубь зала, оставив Роману в недоумении.

 – Говорят, что вы приобрели роскошную картину на выставке «Коллекция картин Ростова». Что за вещь?

Альфред пожал плечами. Он действительно недавно был на выставке, где прошел аукцион картин известных и малоизвестных живописцев.

 – Да, есть за мной такой грешок. Люблю живопись. У меня немного картин, но все оригиналы.
 
– Раз вы купили картину русского художника, значит это достойная кисть. Вообще эти русские талантливый народ. Причем во всем. Даже водку пьют талантливо! Ха-ха! Ну, да ладно, это отступление. Так вот, только что я рассказывал Романе о Коллонтай. Этой жрице любви, проповедовавшей свободную любовь. Скольким мужчинам морочила голову, а сколько написала статей на эту тему! Вообще не перестаю удивляться всему русскому. И художники их тоже поразительно талантливы. Так что вы приобрели?

Альфред засветился. Он знал, что Конан тоже поклонник живописи и интерес к общему хобби грел душу.

 – Я узнал интересную вещь там, на выставке. Но сначала расскажу свою историю.

Однажды в старом сундуке своего деда, а это случилось, когда мне было семнадцать, я нашел репродукцию картины. На ней изображен старик, оттачивающий свое перо. Ни надписи, ни подписи. Картина мне понравилась и, хотя она была старая и потертая, я одел ее в рамку и повесил в своей комнате. Когда на нее смотрел, я поражался тому, как здорово выписан старик – концентрация его взгляда, увлеченность обычным бытовым делом и вообще весь его вид призывал к действию. – Альфред неосознанно добавлял пафос в свой рассказ.

– Знаете, Конан, эта фигура не отдыхающая, не наслаждающаяся благами жизни, это действие. Обычное бытовое действие. Много лет я искал автора картины. И вот на выставке, ба! Увидел оригинал. Оказывается, это Саломон Конинк, голландский художник. А вещь его называется «Ученый затачивает свое перо». Надо же, спустя столько лет я нашел- таки ответ на вопрос. И картина вновь вдохновила меня к действию. Словом, я приобрел прекрасную вещь начала двадцатого века. Похожая тема – действие. Неплохое пополнение моей коллекции.

– Да, кто знает, может вы, как и Екатерина Великая, когда-нибудь откроете свой Эрмитаж. Страстная была женщина. Оказывается, она призывала своих международных послов бдительно следить за продажами картин. Говорят, благодаря своим послам и знакомым она приобрела «Данаю» Рембрандта и «Данаю» Тициана. Для Эрмитажа. Редкое свидетельство величая государственной женщины. Кстати, Альфред, наша госпожа Посол, Жаклин, тоже коллекционер.

– Правда? – искренне удивился Альфред.

– Разве вы не знали? Она художник современности. Она фотографирует. У нее были выставки работ.

 – Не знал, – задумчиво произнес Альфред.

 – Но она еще и коллекционер мужских сердец, – рассмеялся Конан, брызнув ядом в Альфреда. – Это шутка, конечно. Но такая женщина не может оставить равнодушным никого, вы со мной согласны?

Конан заводился на пустом месте. То ли злоба на Жаклин, допустившая сплетни за своей спиной подействовала на него, то ли Альфред, соперник, разбудил в нем ревность. Конан сам себе поражался. Он подумал, что осуждая Коллонтай, сам оказался в тисках безответной любви, из которых вырваться невозможно.

Альфред, напротив, выглядел спокойным. Он рассмеялся и допустил фамильярность – похлопал Конана по плечу, подчеркивая свое превосходство в этом вопросе и успокаивая его влюбленное сердце. Мужчины лучше читают друг друга в вопросах любви. Забегавшие маслянистые глазки Конана при упоминании о Жаклин откровенно рассказали о его чувствах.

– Я с вами согласен. Очаровательная женщина. Редкое сочетание ума и красоты. Это шутка природы. Умная, образованная. Но безопасная. Она больше мужик, чем многие из нас, – заключил Альфред.

 Подобное высказывание прозвучало настолько категорично, что Конан не нашелся что ответить. Это была дуэль слов и чувств соперников. Трудно предугадать, как развивался бы дальше диалог и кто получил бы ранение от выстрела острого словца, если бы не Романа, которая на правах хозяйки появилась, как всегда, не вовремя.

– О чем толкуем?– спросила она, на правах «дружбана» взяв за локти собеседников.

 – О чем могут говорить мужчины? Только о женщинах, – признался Конан.

 – О женщине, может, так правильнее? – съязвила Романа и, довольная своей догадливостью, удалилась.

Конан и Альфред рассмеялись. Они раскланялись в недосказанности и напряжении.

 В это время на диванчике для двоих сидели Жаклин и Самир. Послы вели беседу, внешне напоминающую разговор о погоде. Однако за видимым спокойствием происходило нечто большее.

– Жаклин, поймите правильно. Мужчины могут быть дипломатами, генералами, президентами, торговцами мелких лавчонок, наконец, но природа у всех одинаковая. – Самир пытался создать образ мужчины, как индивида природы.
«Вот именно, торговцы мелких лавчонок. Между послом и торговцем, славный ты наш Самир, все же есть разница», – не согласившись, подумала Жаклин.

 – И вообще мужчины полигамные существа. Но это не мешает им любить своих жен! Почему вам, женщинам, кажется, что у мужчины должны быть атрофированы все чувства, если он женат!
 
– Позволю заметить, господин Посол, когда вы пригласили меня поговорить, я не полагала, что мы будем обсуждать неразрешимую проблему полигамной или моногамной  стороны мужчины. Ни философы, ни историки, ни физиологи, и даже, я уверена, сам Казанова, ответ найти не могли. Чего уж нам сегодня, здесь, на этом чудном приеме поднимать эту тему! Обещаю, если нам доведется стать лекторами на конференции по данной проблеме, мы сможем стать оппонентами...

 – Ладно... Мы беседуем уже двадцать минут, и все вокруг да около. Буду прямолинеен – вы меня презираете?

Жаклин удивленно вскинула бровь. За что ей презирать Самира? Быть полигамным или моногамным – его личное дело. А если его очень интересует мнение других и он считается с общественным мнением, прежде, чем сделать шаг, стоит подумать о последствиях, которые останутся от следов. Жаклин больше говорила сама с собой. Вслух же ответила:

 – Самир, вы прекрасный политический деятель. А у талантливых людей могут быть недостатки. Например, Дали, Сальвадор Дали. Ему прощалось все, потому, что он был гением! Или...

Самир поднял руку, качнув головой.

– Не надо про Дали. Он был человеком творческим, а история рассказывает, что творческие люди, тем более гении, немного сумасшедшие. Безумство не считается пороком. Я, конечно, польщен, что мою скромную особу сравнивают с великими, но сейчас вы себе изменяете, милая Жаклин. Извините за мою бестактность. Я не завел бы разговор с вами, если бы свидетельством моего позора был бы кто иной. Я слишком хорошо к вам отношусь не как к послу великого государства, а как к человеку. Понимаете, Жаклин, Анаир – прекрасная женщина. Но любовь имеет способность проходить. А мужчина не умеет жить без душевных терзаний! Любовь вдохновляет на жизнь, придает ей яркость. Вам трудно понять, вы женщина...

«Да, да, Самир, мне трудно понять мужской эгоизм...» – продолжала внутренне возражать Жаклин.

– ...Но женщину природа наделила мудростью больше, чем нас. И в проигрыше та, которая не работает с этим инструментом. Анаир должна была сделать вид, что ничего не произошло, ведь она умная женщина! Где бы я ни был, я возвращаюсь домой! С кем я ни был – я ее муж.

«А чувства, женская гордость, самолюбие, это куда нам деть, а, Самир? Ведь это все та же природа дала нам, людям? О какой мудрости вы говорите, господин Посол, забавляясь с «красками жизни» в супружеской постели? И почему для яркости жизни вы не сняли номер гостиницы, чтобы там утверждать полигамность?».

Жаклин продолжала распыляться. Глаза приобрели блеск скорее агрессивный, нежели возбужденный. Со стороны двое собеседников уже не смотрелись синоптиками.

– Вы все время молчите, дорогая Жаклин?

– Нет, нет, я слушаю. Мне нечего сказать. Существует правило – никогда не вмешиваться в семейные дела. На Востоке говорят – ссорам мужа и жены смеется даже порог дома. Через который уходят и возвращаются супруги. Несколько трудный перевод, но точный.

Внутренний диалог Жаклин продолжился: «Стремление всегда быть правым – признак недалекого ума. Как бы мне хотелось поспорить с вами, господин Посол, пригласить вас в мир женской души, чтобы вы увидели  человека. Безответная, порядочная жена не вызывает у вас уважения. Вы не цените это высшее качество. Но стоит ей улыбнуться другому мужчине или почувствовать нужность кому-то еще, как вы бросаетесь к ее ногам, вместе с тем обвиняя ее в неверности. И еще, Самир, я хотела бы рассказать вам о своих чувствах, метаморфозе, которая случилась со мной после увиденного в аэропорту. Я начала войну с любовью. И что странно, Самир, любовь не такое уж и прекрасное чувство, которое раскрашивает, как вы говорите, жизнь. Любовь – это меч, который рассекает тех, кто не играет по ее правилам. Это монстр, это непознанный мир».
 
– Я не знаю, общаетесь вы с Анаир или нет, но я жду ее, я все осознал. Я понял, что она лучше всех, нужнее... – Самир низко опустил голову.
Подошел Конан с официантом, держащим поднос с напитками.

 – Прекрасное баварское вино! Угощайтесь, я специально привел к вам этого милого юношу, чтобы и вы смогли отведать дар Богов!
 
Жаклин обрадовалась появлению Конана и хотела встать, чтобы раскланяться, но этикет не позволил переступить границы. Бесцеремонный Конан не удержался от соблазна подколоть послов.

– На земле вроде наступил временный мир, но, глядя на вас, кажется, что где-то, да бушуют страсти. – От Конана пахнуло алкоголем. Непьющий Конан предстал в непозволительном виде.

– Страсти бушуют всегда и везде, Конан. Мне приятно разделять ваше общество, но я должна вас покинуть. – Жаклин с укоризной посмотрела в красные от горячительного глаза офицера.

 – Это этика поведения или этикет? Диван рассчитан на двоих, а меня вроде надо пригласить присесть.

– О, Конан, если вы считаете, что дама уступает место из-за этикета или этики поведения, это не тот случай, – поспешил разрядить обстановку Самир. – Просто женщины мобильнее нас, мужчин. Им нравится двигаться.

– К слову, господин Посол, я горжусь тем, что нашу страну представляет такая женщина. Никто мимо не пройдет! Никто! Наш Президент знает кого посылать на ключевые позиции. Согласитесь, женщина, да еще красивая, это сила! Вот и вы, дорогой Самир, не упустили бы случая...

 Жаклин поблагодарила мужчин за приятное общество и направилась к Романе. Она была на пределе возможностей. Эти два часа стоили ей не только нервов, но и мучительных душевных переживаний. Последний каплей стал Конан, напившийся, как сапожник. К счастью, вечер подходил к концу. Гости расходились, и Жаклин сочла необходимым какое-то время побыть рядом с хозяйкой приема.

К Романе приближались Альфред с Мартой. Увидев Жаклин, мирно беседовавшую с новоиспеченной посольшей , Марта, скорее непроизвольно, нежели специально, взяла Альфреда под руку.

 – Устала, – виновато произнесла она.

– Разрешите поблагодарить вас, дорогая Романа, за чудесный вечер. Хотелось выразить благодарность господину Послу, но не могу его найти, – сказал Альфред.
– Поблагодарите его от нашего имени, пожалуйста.

 Романа согласительно покачала головой и выразила надежду на новую встречу.

– Повод найдем, – она громко рассмеялась, широко открыв рот. В этом смехе, напоминающем веселье простолюдинов возле костра с готовой дичью на жерле, проявилось ее истинное происхождение. Романа ощущала себя на белом коне. Все эти люди, которые не удостаивали ее вниманием на приемах, здесь и сейчас целуют ей руки, улыбаются, говорят красивые слова. Это был звездный час Романы. Пусть короткий, но ее час!
 
В следующую минуту Альфред повернулся к Жаклин. Изящно поклонившись, произнес общие слова под прицелом глаз Марты. Жаклин не улыбнулась и ничего не ответила. Она виновато посмотрела на Марту и на мгновение увидела в ней Анаир. Что-то кольнуло в груди. Нервно сглотнув слюну, она вдруг почувствовала слабость во всем теле.

Она прощалась с любовью. Ей казалось, что из груди вырвался бьющийся истекающий кровью кусочек сердца. Она чувствовала физическую боль раны, которая никогда не заживет. Жаклин опустила глаза, стараясь не выдать волнения. Когда же Альфред с супругой скрылись за тяжелой дверью ресторана, Жаклин бросилась в туалет. Она заперлась в кабинке, прислонилась к перегородке и, с трудом сдерживая рыдания, глотала слезы. Нос закрылся, сердце билось, ноги подкашивались. В туалет вошли две женщины. По голосу определила – Нино и Лейла.

– Боже, какая дура! Закатить такое пиршество! Пир во время чумы! Хотя она и моя землячка, но скажу откровенно – она дура! Представляете, Нино, у них там, в их нищей стране, такое наводнение! Река вышла из берегов и затопила все вокруг! Машины и коровы плавают, как корабли! Их правительство просит о помощи, а эта закатывает приемы. Хотелось бы знать, с какими глазами Мутраф будет просить гуманитарную помощь!

– Не будьте так строги, дорогая Лейла. Мы, наверное, не вправе обсуждать действия представительств  других государств. Не будьте строги. Боже, лучше бы я не смотрелась в зеркало! Сошла губная помада, размазалась тушь!

 – Не вопрос, у меня есть с собой в сумочке все. Если не брезгуете, пользуйтесь.

– Спасибо, дорогая, но у меня тоже все есть.
 
– И еще, Нино, хотела полюбопытствовать... Жаклин... – Лейла помолчала. – Жаклин, она сильный человек. Сильная женщина. Вы не находите? Занавески, ведь это была подлая затея Романы, никто не сомневается, что так оно и есть. А на лице – никакого расстройства. Я наблюдала за ней весь вечер. Она проста и естественна, как всегда. Кстати, она не замужем? Ходит в старых девах? Мне искренне ее жаль. Красивая женщина, а не востребована

 – Нет, нет, Лейла, я не хочу поддерживать этот разговор. Пойдемте лучше в зал. Нам тоже пора уходить. Кстати, вы не зайдете в кабинку?

– Ах, да,– спохватилась Лейла.

 Жаклин дождалась, когда женщины ушли, и вышла «на волю». Она встала напротив зеркала, впившись взглядом  в свое лицо. «Старая дева» смотрела на нее красными от слез глазами.

 – Ну, что, Жаклин? Что, мое отражение, смотришь? Тяжело? Нет, страшно. Страшно ходить по острию бритвы, рискуя упасть под шепоток сплетен и мышиной возни за спиной. Не знала, что нахожусь под таким пристальным вниманием окружающих. Не знала... Что же так не дает покоя людям?
Жаклин наклонилась над раковиной. Волосы, собранные на затылке в пучок грозили развалиться на мелкие пряди. Она медленно подняла голову и вновь бросила взгляд в зеркало. Потом глубоко вздохнула, выпрямилась, сделав солдатскую стойку, и подушечками пальцев похлопала по раскрасневшимся векам, щекам. Блеснули глаза – слезы вновь появились в уголках глаз.

– Так, все! Все, хватит! Размазня...  - Она поморгала глазами и вытащила из сумочки косметику. Через несколько минут Жаклин была свежа, как прежде. Она вышла в зал.

Романа, увидев ее, помахала рукой.

– Что за проблемы? Пищеварение?

 – Нет, нет, спасибо за заботу. Женские проблемы – расслабилась лямка.

– А-а-а... А то я думала что-то произошло. – Романа бесцеремонно разглядывала грудь Жаклин, желая удостовериться в правоте сказанного.

– Милые дамы, к сожалению, приходится покинуть вас. Поздно, пора домой. – Самир галантно поклонился, прильнув сначала к руке Жаклин, потом Романы. Стоявшая рядом пресс-атташе, искусственно улыбнулась и последовала за Послом.

Жаклин смотрела вслед «сохнущему» от тоски по бросившей его Анаир, вспыхнула внутренним гневом. Заколотилось сердце, и разболелась голова. Женская солидарность? Или реакция на обман, предательство, чего в жизни Жаклин было с лишком. Пресс- секретарь, одна из соперниц Анаир, возмутила своим присутствием. Хотя Жаклин знала, что в отсутствии супруги по стародавнему этикету посол может, имеет право появляться на приемах в сопровождении дочери или кого-либо еще из приближенных дам. Свято место, воистину, пусто не бывает.

Наконец, все разошлись. Официанты бесшумно собирали бокалы с недопитыми напитками, тарелки и прочую посуду.

В дальнем углу сидел Мутраф. Он тупо смотрел в пол, и, казалось, переживал самое трудное время своей жизни. Его фигура, скукоженная и скривившаяся, словно переваренная макаронина, смотрелась жалко. Жаклин, приметив посла, направилась к нему. Мутраф пошел навстречу. Такой же макарониной, такой же жалкий, с низко опущенной головой. Жаклин пожалела о непроизвольном вторжении в его пространство, где он переживал очень личное.
 
– Я хочу поблагодарить вас, господин Посол, за замечательный вечер и за честь, оказанную мне. Все прошло чудесно, все было просто чудно. 
Мутраф отважился взять Жаклин за руку и повел к столику. Он отодвинул стул и предложил Жаклин присесть.

 – Госпожа Посол! Я – простой человек. Я не умею церемонничать, не умею «делать вид». Не возражайте, но мне стыдно. Стыдно за Роману, стыдно за себя. То, что произошло, то произошло. Но я не знал про занавески. Честное слово! Я до конца не осознавал происходящего. Мне стыдно за все! За стол, который может накрыть не каждое посольство, за вечер в вашу честь... Да, да, не перебивайте, именно за вечер в вашу честь. Я не по официальному протоколу, я по личному, внутреннему протоколу, чувствую, что нельзя переступать грань, надо знать грань, надо чувствовать... Все это не сделало нам чести, напротив, мы выглядели как посмешище. Я чувствую, да, да я чувствую, что это был не прием, а компашка, куда мы вас втянули. Компашка, понимаете, Жаклин. Мне стыдно. Мне кажется, что все, все чувствовали себя не на приеме, не на истинном приеме, а в компашке. Не было того духа, понимаете, дух был не тот! Мне стыдно!!! Наша страна в такой ситуации, ей трудно, тяжело, у нас много проблем. Мы еще младенцы, если так можно выразиться, и еще не умеем самостоятельно ходить. Нам нужна помощь – прежде всего помощь в вопросах нравственности. Разве можно завоевать уважение и авторитет вот этим, вот этой пылью? Я говорю не связанно, я плохо выражаю мысль... простите и за это.

Жаклин молчала. Она не пыталась возражать. Она не пыталась успокаивать разволновавшегося Мутрафа, исповедовавшегося с болью в сердце. Она молча слушала извинения за себя, жену, новую страну, которая, к беде, походила не на человеческого младенца, а на только что родившегося слоненка, вынужденного сразу же самостоятельно двигаться со стадом взрослых слонов.

 Наконец, дождавшись конца монолога, и  что главное сказано и пар выпущен,

Жаклин тихо и степенно произнесла:

 – Мутраф, кто-то из великих сказал, если в жизни нет трудностей, и ты их не преодолеваешь, ты – мертв. Грубо? Но как метко! У каждого свой крест, Мутраф. Свой крест, – подчеркнула она, медленно произнося последние слова. – Если взять масштабно, все это не стоит истинной боли. Боли матери, потерявшего на войне сына. Или того же голода, уносящего миллионы людей. А трагедия инвалидов, обреченных на прозябание в жизни? Трагедия в этом, Мутраф! А все остальное – проходящее, возня, суета. Жизнь, ведь она такая непростая!
Все время, пока говорила Жаклин, Мутраф не отрывал от нее глаз. Ему показалось, что несколько слов, произнесенных этой сильной женщиной, создали картину действительной никогда непроходящей людской трагедии, на фоне которой сегодняшний бесславный вечер оказался песчинкой во внешне спокойной от бурь  пустыне.

Мутраф расправил плечи, высоко поднял голову и даже стал казаться выше ростом. Несколько простых слов вернули его к пониманию жизни. Вместе с тем, Мутраф почувствовал в ногах слабость и хотел было присесть. Но Жаклин, великая Жаклин, вдохнула в него силы своим видом, убеждением и духовное взяло верх над физическим. Неожиданно Мутраф встал перед ней на колено. Это получилось непроизвольно, неосознанно, словно кто-то неведомый заставил принять эту позу. Он низко склонил голову, и лишь неожиданный тихий вскрик Жаклин вернул в реальность. То был миг, в который он нашел ответы, мучавшие еще на Родине, где все в одночасье полетело в Тартарары. На душе наступило просветление и неведомая боль, мучавшая все это время, угасла, как пламя свечи от ворвавшегося ветра.

К счастью, занятые официанты не заметили происходившего рядом, а Романа была обеспокоена сбором недоеденного, летевшего  в коробку из-под пива. Позорное поведение жены попало на глаза не в то время. Мутраф позеленел и сжал кулаки. Не сорваться бы, не наброситься бы на нее с кулаками, не излить гнев, словно бурлящую лаву, на человека с мелкой душонкой, накрепко привязанной к нему судьбой.
 
Почувствовав на себе взгляд, Романа резко повернула голову и увидела мужа в обществе Жаклин. Она бросила в коробку нетронутые куски торта и направилась в их сторону.

 – За все заплачено, не оставлять же, – уверенная в своей правоте, сообщила она. – Вам что-нибудь завернуть? На завтрак? У вас есть машина, вас не подбросить?

Унижение под занавес. Жаклин улыбнулась. Нет, нет, спасибо, машина есть и завтракать есть чем. – Мне тоже пора. Еще раз благодарю за вечер.
Она медленно направилась к двери. Когда Жаклин скрылась за дверью, Мутраф резко развернулся к Романе.

– Дура!!!

 – А что я такого сказала? Почему дура? И вообще благодари Бога, что благодаря мне с тобой все эти послы-индюки здоровались за руку! Благодаря мне они теперь знают, как тебя зовут!

– Да, да, благодаря тебе завтра, по распоряжению моего правительства, я пойду к ним с просьбой о гуманитарной помощи! А они мне скажут, что на деньги, которые вы вчера грохнули на прием, можно было сделать очень многое.

Романа вложила руки в бока.

– Извините, мне мое правительство не дало ни копейки на то, чтобы я заставила всех узнать о своей стране! Ни копейки! Мне мое правительство не выделило не то, что повара, а простую домработницу, что полагается по статусу! Я все делаю на свои деньги! На кровные! И никто мне не указ! Кстати, образованный ты наш, Нино сказала, что раньше, в незапамятные времена, послами назначали богатых людей. У царей, королей не было желания оплачивать услуги своих посланников, и они посылали за границу богатых людей. Те жили на свои деньги и работали на своих королей бесплатно. Так что... и вообще, каким Мутрафом ты был, таким и остался.

– А что мое имя у тебя ассоциируется с ослом?

 – Я этого не говорила!
Мутраф махнул рукой. С Романой – чем дальше в лес, тем больше... зверей.

–  Еще о самом главном я не сказал. Но это дома. Я про занавески. Ты – чудовище, ты дьявол в человеческом обличье. Ты – монстр, ты... – Мутраф закашлялся. Он судорожно перебирал в мозгу всю нечисть. Это было его единственное, хотя и недостойное, оружие против Романы.

 – И еще выкинь на хрен эту коробку! Ты что, последний кусок доедаешь?

– Знаешь, почему я богатая, а ты нет? Я знаю цену копейке! Я за все заплатила!

– Боже, Романа, но все это мы не способны съесть даже за месяц, все испортится, что же эта за такая цена копейки?

Романа усмехнулась. Она положила в коробку несколько кусков скукожившегося сыра и победоносно посмотрела на мужа. ...

Машина резко затормозила возле дома. Романа с силой хлопнула дверцей и скрылась в темноте. В окне загорелся свет. Мутраф неподвижно сидел, обняв руль машины. Огонек в окне не манил, и хотелось остаться здесь навсегда. Прошло много времени, прежде, чем Мутраф вошел в дом. В обуви,  вопреки своим правилам,  прошел в гостиную. Сел на стул. Рядом одиноко стояло кресло. Оно манило своим уютом, несравнимым с жестким стулом. Но Мутраф предпочел мебель классом ниже. Его внутренний протест распространялся на все вокруг.
 
Влетела Романа и грубо потребовала занести коробку.

– Не хочу, – невозмутимо ответил Мутраф.

Вскоре, согнувшись под тяжестью недоеденного в ресторане, Романа тащила злополучную коробку. Она бросила ее на кухне и, громко хлопнув дверью, скрылась в спальной.   Мутраф оказался в отключке. Именно в отключке. Словно его отключили от сети, лишив энергетического питания. Бессмысленно смотрел в пространство, и не было сил снять новые туфли, причинявшие боль. Боль сердца оказалась сильнее.

Лучи утреннего солнца застали Мутрафа в кресле. Он открыл глаза и удивился своему перемещению. Сработал инстинкт – ночь все же лучше проводить более комфортно. Из кухни доносился звон посуды. Со сковородой в руках в комнату вошла Романа.

– Что будешь на завтрак? Омлет?

 Он скользнул взглядом по сковороде. «Омлет», пронеслось в голове. Невольно пришла отравляющая жизнь ассоциация – а ведь он, Мутраф, тоже омлет! Взяли, разбили скорлупу, взболтали и бросили на сковороду. Получилась масса той формы, которую придает посуда. Одним словом – омлет. И какую же надо иметь себе цену, чтобы после всего случившегося спрашивать об омлете.
 Мутраф высвободил затекшее тело из кресла и, не ответив, медленно вышел из комнаты. Он закрылся в кабинете. Укрылся, уединился, отдалился...


Г Л А В А 37


Такси ждало у дома в назначенное время. Мутраф вышел с небольшим чемоданом личных вещей. Таксист открыл багажник, положил незатейливый скарб. В дверях показалась Романа.
 
– Ты похож на крысу, спасающуюся с тонущего корабля! Как-то быстро сбегаешь! Люди в таких случаях хоть что-то говорят.
Мутраф потоптался на месте и вернулся в дом.

– Может, не по-мужски уходить без слов. Но я все сказал в процессе нашей жизни. Больше сказать нечего.

 – Скажи, хотя бы, что ты думаешь делать дальше?  Ты все сделал за моей спиной – и прошение об отставке, и сборы. Кто ты такой, Мутраф? Думал, что тебя будут уговаривать работать дальше? Свято место пусто не бывает. Видишь, подписали твое заявление. И что ты на сегодня? Кто ты на сегодня? Поедешь, и опять будешь вздыхать о прошлом? Подавать сыну пример безделья?

 – Сын – это все, что я имею. По твоей милости он остался жить у твоих родителей. Из-за своих амбиций, чтобы тебе не мешали жить, как хочется, ты заботу о нем переложила на стариков. Я заберу сына. Если захочет он. А если нет...

– Не забывайся, Мутраф. Это не он захочет, а я должна захотеть.
Мутраф схватил Роману за плечи.

– Я не умею драться, а бить женщин тем более. Но мне так хочется нанести тебе физическую боль! Чувственную, душевную боль ты, Романа, испытывать не можешь. Понимаешь, тебя природа лишила этого!

Это были последние слова посла в отставке.


Г Л А В А 38


Нет ничего быстротечнее времени. Оно бежит, как вода в бурной реке, летит, как ураганный ветер и исчезает, как одинокое облако. Разговоры об отставке Мутрафа потихоньку затихли. Поначалу весть ошеломила дипкорпус. Одни считали, что это наказание, и справедливое, за роскошный прием, названный в кулуарах «пир во время чумы», другие соглашались с правильным решением правительства видеть своим представителем посла достойного профессиональной образованности, третьи терялись в догадках. А еще ходили разговоры, что офицер по безопасности Конан сообщил о случившемся в Центр, и МИД Вербии направил ноту протеста на недостойное поведение супруги посла Валии на приеме.
 
Одна Жаклин знала настающую причину. В тот вечер она искренне сочувствовала Мутрафу, смогла прочитать его душу и оценила поступок, сродни героизму. Об отставке посла Валии она узнала из ноты, сообщавшей о завершении работы дипломата. Ей хотелось встретиться с Мутрафом за чашкой кофе в каком-нибудь уютном кафе, чтобы поддержать морально, но скрыться от зорких глаз недругов было совершенно невозможным. В данной ситуации посол не имеет права проявлять человечность.

Через некоторое время после отъезда Мутрафа Конан, как обычно бесцеремонно, вошел в кабинет Жаклин. Поделился мнением о перестановках в Валии и сказал, что на место посла пророчат... Роману.

– Сообщили достоверные источники, – прошептал он. – Какова плутовка, скажите, пожалуйста! Представляю, во что она превратит свое посольство! Что же в этой стране делается! Шараш – контора! Государство, которое живет хаотично, не может претендовать на уважение других! Вместо того, чтобы устраивать приемы, могли бы снять посольство поприличнее. В тот вечер Романа сетовала на нехватку денег. Мол, выделяется мизер, и они еле дышат. Я говорю ей – если еле дышите, зачем вам посольство? Что за амбиции? Если еле дышите, к чему показуха? И знаете что она ответила? Как так, говорит, у Кратии есть посольство, а мы что, хуже?
 
– Вы изменяете своим принципам, Конан. Обсуждать такие нестоящие детали... Не берете ли вы на себя смелость лезть в дела чужого государства?

– По правде говоря, дорогая Жаклин, в тот вечер я чуточку перебрал, самую малость, и говорил все, что думал. Но, заметьте, я перебрал, видимо потому, что пришел в гости к нестоящим хозяевам.
Жаклин не ответила – не хотелось обсуждать сплетни и все, что касается семьи экс-посла.

– А еще,  говорят, Романа – родственница какого-то крутого банкира и владелица сети магазинов. Жаклин, что делается в этом мире! Послом может стать торгаш, интриган и вообще проходимец! В наше время не то, что посла, а обычного дипломата проводили сквозь игольное ушко. И вообще, диву даешься – все эти глобальные перемены в мире. Что творится – государства рассыпаются, как песочные дворцы! И все бегут к власти – кто быстрее, кто прытче, наглее, коварнее. А почему, дорогая Жаклин, потому, что власть – это деньги! Власть – это нажива. Власть – это наслаждение от возможности угнетать других. Вот что такое власть..!

– Конан, вы словно читаете какую-то левую, антиправительственную лекцию в институте политологии. – Жаклин намеренно перебила Конана, не желая слушать его разглагольствования. Никогда не знаешь  как отзовется твое слово в мозгу Конана.

– Осторожничаете? А почему, дорогая Жаклин? Разве вы думаете иначе? Наверное, сто раз пожалели, что влипли в такое скользкое дело, как политика! У вас жизнь проходит стороной, дорогая Жаклин. Вы ведь тоже занимаетесь не своим делом. Вам, красивой женщине, блистать бы на подиуме и радовать мужской глаз. А вы решаете мировые проблемы...

Жаклин резко поднялась, не по-доброму взглянула на Конана. Стало очевидно – у Конана начался приступ зависти застарелой обиды. Он ходил по кабинету, жестикулировал и совершенно не обращал внимания на Жаклин, вставшую у двери. Он прекрасно понимал, что молчаливое движение посла к выходу ассоциировалось с указанием на дверь. Но Конан упорно отводил глаза, чтобы не встретиться с взглядом Жаклин. Порассуждав о хаосе в политическом мире и на планете Земля в частности, Конан вплотную приблизился к Жаклин.

– Понимаю, дорогая Жаклин, понимаю, неприятно слушать мою правду. А ведь сейчас я, как никогда, искренен. В отличие от вас. Вы делаете вид, что вам не интересна жизнь других посольств и государств...

– Конан, мне не интересна мышиная возня, если хотите, бытовуха других посольств. Что же вас так раздражает?

– Меня раздражает непрофессионализм. В кресло забираются люди, совершенно далекие от сложнейшей науки – дипломатии. Это же не петушками торговать!
Дальше терпеть словесную диарею стало невозможным. Жаклин вызвала секретаря и распорядилась принести кофе.

– Ясно. Кофе, так кофе. У вас свои методы гасить огонь.

– Я просто вспомнила, Конан, что недавно купила так называемый сусальный кофе. Уж так мне его расхваливал продавец. Не тот, что петушки продает, – она улыбнулась. – Говорят, этот кофе имеет неповторимый вкус. Еще в него добавляют гранулы чего-то кисленького. Что это, никто не знает. Уже и исследовали, и бились в догадках. Нет ответа и все тут! Может,  вы, Конан, разгадаете загадку?
Кофе действительно имел превосходный вкус. Конан удивленно заявил, что горечь для напитка характерна, а вот кислинка в виде шарика, которая рассасывается во рту, что-то новое. За обсуждением сортов кофе, прошло время. Конан успокоился, размяк, засветился добрым светом и довольный угощением и новыми познаниями в напитках, удалился в свой кабинет.  Жаклин взялась за голову и закрыла глаза. Хотелось оказаться в своей спальной, залезть под одеяло, укрывшись от всего мира и заснуть глубоким сном. Почему люди, ложась спать, не умеют заказывать сны? Жаклин непременно заказала бы мечту – тихий уголок природы, где растут дивные цветы и поют райские птицы. А вокруг – никого. Мозг был настолько перевозбужден, что в мирную картинку мечты неосознанно влез куст, сухой, с серыми листьями. Из-под куста выглядывал Конан. Конан... Как его много, этого Конана...

Спустя неделю после очередной кононовской экзекуции посольство залихорадило от известия – Конан объявлен персоной нон- грата. В тот день вальяжный, чванливый Конан стоял возле окна своего кабинета и смотрел через щелку тяжелых штор, сквозь которую врывался лучик света. Со спины он был трудно узнаваем. Недавно еще самодовольный офицер походил на старичка, сгорбившегося под тяжестью лет. Руки, всегда вложенные в карманы брюк, висели плетьми вдоль туловища.

 Послышался стук в дверь.  Конан не шелохнулся. Через некоторое время дверь скрипнула и на пороге показалась Жаклин.

– Входите, дорогая Жаклин,  для вас мои двери всегда открыты. – Конан спиной почувствовал, что в кабинет вошла посол.

– А я вот смотрю на улицу. Удивительное дело – щелочка света – а какой мир открылся передо мной! - Конан развернулся. – Что же, бывают и провалы. Как говорится, кто не работает, тот не ошибается. На самом деле им просто повезло! Представляете, засекли луч! Он так хорошо считывал информацию в Министерстве Иностранных Дел все эти годы и вот тебе на, засекли! Надо же было этому влюбленному ублюдку сделать фото своей любимой! Захотел снять ее за компьютером! Я же говорю, мир перевернулся! Когда это было возможным фотографировать своих дам в секретном отделе МИДа? И что ужасно – на фото проявился луч! Мой луч, служивший мне достаточно долго! Я не считаю это провалом, Жаклин. Они не поймали меня за руку. Случайность, чистая случайность! Мне предъявили обвинение мастерски! В нашем деле слова не нужны. Действия, только действия. А словесно одно: я вам этого не говорил. Они следили за мной несколько месяцев. Оказывается, позже я получал ложную информацию. И ложную информацию отсылал в Центр.  Да... классика. Классические примеры! Обидно попасться на известном.
 
– Сочувствую, Конан. Признаться, я не столь просвещена в ваших делах, хотя сказанное вами для меня откровение.

–  Это уже не секрет. Вся электронная разведка была разработана только для этой страны. Теперь это не имеет интереса. Для каждой страны свои методы работы. В одной – достаточно примитивных технических средств. Порою достаточно бинокля, буссоли. В других – вербовка агентуры, чего, кстати, не заменит ни одно высокотехнологическое оборудование. Одни попадают на крючок по  материальным соображениям, другие из-за левых убеждений, находясь в оппозиции к своему правительству. Третьи из амбициозных, как, к примеру, Анна...
Жаклин прервала разговорившегося офицера. Даже сейчас, потерпев позорное фиаско, Конан продолжал обозначать свое превосходство над другими разведчиками, работающими допотопными методами. А уколоть Жаклин – святое. Напомнить и припомнить Анну.

– Секреты международной разведки мне не нужны. Я тоже немало знаю, теоретически. И в институте проходила, и жизнь преподала уроки на практике. Так что, ликбез постигать с вами сейчас не намерена. Я зашла по другому поводу – напомнить, самолет в половине восьмого вечера, наши ребята вас проводят. Если нужна помощь...

 – Нет, Жаклин, какая помощь! Моя жена привыкла к команде – пакуйся, поехали. У нас, офицеров, всегда все наготове. Такая служба. Мы всегда готовы к высылке. – Конан рассмеялся. – Но мне приятно, что за мою голову дали другую. Там, у нас, в нашей стране, шерстил такой же, как я, из их ведомства. Но он слабый, особо не докучал. Как это бывает, его держали на всякий случай, не рассекречивали. Вы же знаете, Жаклин, у всех всегда есть компромат на кого-то. На всякий случай. На такой, как мой, например. А если честно, я не горюю...

 Конану надо было выговориться. Офицер сдерживал возмущение, но старался выглядеть спокойным. Он находил новые оправдания и, наконец, пришел к бредовой мысли, что офицер, выдворенный из страны пребывания, в какой-то степени герой.

– Когда пришел приказ из Центра, я, честно говоря, была несколько ошарашена. Вы

– опытный разведчик и такое... Поначалу подумала – провокация.

– Говорю же, Жаклин! У меня все чисто. Произошла чистая случайность! А случайность еще не есть провал. Если бы не этот Ромео, луч шерстил бы их компьютер еще долго. Вот только не пойму – почему вокруг их министерства нет «электронной оболочки»? Они прозрачны! Теперь я могу открыться – с помощью луча я обнаружил их секретный чип. Работал над его взломом. Я был почти у цели, и на тебе! Представляете, Жаклин, если бы я взломал чип. Вся их переписка, все планы, проекты по миру оказались бы в наших руках.
 
– Не думаю, Конан, что они так примитивны, чтобы хранить все в чипе, доступном даже вам.

Конан возмутился – что значит «даже вам»!

– Милая Жаклин, все изобретения созданы человеком и, как известно, на каждый яд есть противоядие. Когда наши ученые изобрели луч-шпион, они придали ему цвет воздуха. Если таковой есть. Это, конечно не луч-лазер, рассекающий нулевой меридиан в Гринвиче. Его можно видеть ночью над Лондоном и дальше. Наш луч бесцветный. Ученые знали, что фото высвечивает его, но никто не предполагал, что случайность откроет все карты.

– Откуда такая подробная информация, Конан? Складывается впечатление, что в самом МИДе работают ваши резиденты. О луче- шпионе никто никому ничего не докладывал. Как водится, в Центр пошла нота с оповещением, что ваше дальнейшее присутствие в стране нежелательно. И никаких объяснений.
Конан плюхнулся на свой любимый диван. Если неодушевленные вещи имеют память, этот диван мог бы многое рассказать о своем хозяине. Конан часами просиживал на нем, обмозговывая некоторые детали работы, отдыхал, пытаясь отогнать назойливые мысли о работе и прочих делах. Вот и сейчас диван издал характерный звук-стон под тяжестью Конана.

 – Мне ничего объяснять не надо. Мой компьютер заглох. Он перестал принимать информацию. Вот и все. А про Ромео я узнал по своим каналам. Кстати, про компьютер. Не забудьте подписать разрешение к секретной комнате. Необходимо кремировать компьютер и еще кое-какие файлы. Эх, хорошая была машина, эксклюзив... Ну да ладно... А еще жаль, что не получается продолжить разговор. Успокаивает одно – что мы с вами, дорогая Жаклин, встретимся. Может еще в какой-нибудь стране.

«О, нет!», – пронеслось в мозгу Жаклин. Этого она не переживет. Ее мысль заклешевалась на лице. Конан поймал выражение и усмехнулся. Пути Господни неисповедимы и кто знает...

– Кстати, как ваша мать-кукушка и ее чадо из детского дома?

– Я поручила секретарям довести дело до конца. Вопрос должен решиться благополучно для ребенка. Что же касается мальчика, к которому привязалась – я открыла для него счет в банке. Когда вырастет, он сможет учиться в университете. Так многие делают. Кстати, Конан, эта информация не секрет.
Улыбка озарила  лицо Конана. Он хотел отпустить очередную гадость, но передумал. Помолчав, сказал:

 – Хочу предупредить вас. Романа, которая сковырнула даже своего мужа, к своей цели может пойти по трупам. Надо остерегаться ее. Она владеет нужной и ненужной информацией. Это, я бы сказал, посол по сплетням. Иногда сплетни опаснее лучей-шпионов.

Жаклин пожала плечами – она не делает ничего предосудительного, чтобы Романа перешагнула через ее труп. И цели у них разные. И задачи. И назначение. Взглянув в зеркало и поправив прическу, Жаклин перевела взгляд на Конана.

– Кстати, все хочу спросить. Зачем вам в рабочем кабинете зеркало?

– Не могу устоять перед вашей красотой и таить секреты тоже не могу. Подойдите сюда, Жаклин. Сядьте на мое место.
Жаклин нехотя села на место Конана.

 – Посмотрите в зеркало. Что вы там видите?

– Окно напротив.

– Чье окно? Жаклин присмотрелась, несколько минут молчала и медленно поднялась.

– Если бы это было вражеское окно, понятно. Но за что вы меня так ненавидите?

Конан рассмеялся. Он не ненавидит, он боготворит Жаклин. Но подглядывать за ней в окно любил. Ее стол располагается как раз напротив окна, которое дает четкое отражение в зеркале. Однажды Конан сказал Жаклин, что ее стол стоит неправильно – посол должна сидеть лицом к окну, а не наоборот. Жаклин воспротивилась и сделала замечание – Конану не следует вмешиваться в детали внутреннего интерьера кабинета посла. Тогда Конан порекомендовал ознакомиться с правилами древней науки Фэн-шуй. Жаклин воспротивилась. Но Конан настаивал и когда он отметил, что китайская наука существует два тысячелетия и работает на благо человека, Жаклин сдалась. Политик, ученый, врач или просто дворник по-людски жаждут благополучия. Стол поставили как надо, и Конан постоянно наслаждался чудесным видом.

– Наши специалисты, когда планировали расположение мебели в посольстве, почему-то не обратили внимания на то, что стол посла стоит не по инструкции. Спиной к окну сидеть нельзя. Во-первых, небезопасно, во-вторых, компьютер, дорогая Жаклин, на котором вы работаете, может сканироваться аналогичным лучом-шпионом. Я вам этого не говорил, к чему паника, и все свалил на бытовые разговоры. Так что, это не ненависть, а моя прямая обязанность. Каюсь, был неправ, что подглядывал. Но вы мне не оставляли выбора!

Жаклин не ответила. Затошнило. Хотелось освободиться от скверны, она закашлялась и бросилась к двери.

– Жаклин, я скоро вернусь!

– Конан еще что-то кричал вдогонку, но посол удалялась быстрым шагом в противоположное крыло. Посол  вошла в кабинет, подошла к окну и зашторила проем. Вечно облачное небо, нагонявшее депрессию, перестало раздражать. Жаклин лихорадочно думала о перестановке. Решение пришло само собой – переехать в дальний угол, где ни небо, ни здания не видны. Фэн-шуй, подумала она, не обидится.

 Конан обещал вернуться. Но Центр не стал рисковать – дорогостоящая пластическая операция по изменению рисунков его пальцев того не стоила. Пограничные службы работают четко и Конан, который должен был вернуться под чужим именем, остался дома. Вместо него приехали под видом бизнесменов «двое в штатском», якобы на международную ярмарку транспортного оборудования. Через пару дней они покинули страну. В «свободное время» от ярмарки ими были уничтожены следы деятельности Конана, который установил подземное прослушивающее устройство под посольством еще одной страны. Длинная тонкая стальная нить с микрочипом вошла в землю, как змея и, управляемая пультом, заняла нужное положение под фундаментом здания на несколько лет. Чертежи Конана точно указали местонахождение устройства, откуда нить послушно и бесшумно вытащили наружу. Ни Жаклин, никто иной не знали об операции разведслужб. Более того, Центр принял решение не посылать в эту высокоразвитую страну «Конанов». Новые технологические разработки давали возможность обходиться без присутствия человека. Между тем брошенное Конаном «я еще вернусь» долго держало Жаклин в напряжении. Узнав, что Конан получил назначение в другую страну, она успокоилась. Жаклин искренне молилась Богу, Высшим Силам и всему главенствующему во Вселенной, чтобы Конан не являлся ей даже в страшных снах.


Г Л А В А 39


Что-то не клеилось в отношениях Альфреда и Марты. Заметно нарастала отчужденность.  Если раньше супруги находили общие темы для разговоров, то сейчас Альфред после работы все больше засиживался в своем кабинете и работал.
Как-то Марта вошла к нему без стука. Альфред спешно что-то спрятал в стол.

– Я помешала? – робко спросила Марта.

 – Нет, проходи. Что-то срочное?

Марта помялась.

 – Нет, ничего срочного, иду спать, хотела пожелать спокойной ночи.
Альфред с интересом посмотрел на жену – желать спокойной ночи, специально зайдя в кабинет, не в правилах Марты. Но супруга не спешила уходить. Она села на стул и внимательно посмотрела на мужа.

– Я ... Я... Не знаю с чего начать. Стыдно в наши годы задевать темы, скажем так, молодежные. Ты меня любишь? Нет, не так сказала – ты ко мне хорошо относишься?

 Альфред дважды покрутился в кресле. Вращение резко остановил ногами.

 – Так, Марта... Мне начинает надоедать. Мне реально начинают надоедать твои подозрения. Чего, чего ты хочешь? Что тебя мучает?
 
Марта опустила голову. Вздохнула.

– Ты стал чаще спать здесь, на диване.

– И что?

– Это симптом...

Альфред взялся за голову. Впервые за несколько месяцев он не знал что такое отдых. Навалилось столько дел, что не хватало суток. Однажды Альфред тайком протащил в кабинет бутылку виски. Воровато спрятал в шкаф, за файлы, и прикладывался к ней в минуты сильного напряжения. Бывало, глотнув разок, другой, он ложился на диван, чтобы передохнуть и засыпал. Утро заставало его в положении, которое он принимал с вечера.
 
Марта никогда не задавала вопрос – почему Альфред спит не в спальной. Гордость не позволяла спрашивать о причине отчуждения, но в голову упорно лезла мысль – муж изменяет. Она стала охотиться за его мобильником, чтобы поймать СМСки и открыть для себя тайную жизнь мужа. Но компромата отсутствовал – либо Альфред аккуратно все стирал, либо не пользовался предательской связью, на которой  горят влюбленные. У него в аппарате даже не был установлен пароль.

Терпеть неопределенность стало невыносимо, и Марта решилась на откровенный разговор. Но, взглянув в покрасневшие от усталости глаза мужа, решила вернуться к теме позже. Она встала, машинально отряхнула не понятно от чего брюки и вышла. Альфред не шелохнулся. Он еще долго сидел в кресле, покачиваясь из стороны в сторону, прежде чем нырнуть за бутылкой. Едва приложившись к горлу, вновь увидел в дверях Марту.
 
– Я просто хотела сказать, если я тебе мешаю, я могу уехать. Пойми, Альфред, мне ведь здесь, далеко от дома тоже нелегко. Раньше я понимала, зачем я здесь. Но сейчас чувствую одиночество и ненужность. Что-то происходит. Ты со мной ... и не со мной. Мне трудно. Дома дочь в метаниях, поисках своего «Я», больные и старые родители. Друзья, наконец. Там привычная для меня жизнь. А здесь – что здесь? Ты, любимый и родной и такой далекий. Что мне делать? Что, подскажи?
Альфред молчал. Он сам был в ступоре. Он сам не понимал, что с ним происходит. Любовь, эта страшная разрушающая сила вытравляла все. Он думал только о ней – Жаклин, близкой и далекой. Альфред стал работать больше, стараясь загрузить мозг делами. Но Жаклин стояла перед глазами. Ее улыбка сводила с ума, сжирающие взгляды мужчин провоцировали жуткую ревность. Но, пожалуй, больше всего убивало обстоятельство, что возможность прикоснуться к Жаклин существовала только на всякого рода встречах.

– Тебе надо отдохнуть, Марта, – сказал Альфред. – Поезжай домой, побудь рядом с родными, выпусти пар. Зачем страдать вдвоем.

 Альфред резко поднял глаза на Марту. Вырвалась, вырвалась неосторожная фраза. Марту ударило молнией.

 – Вдвоем?! – прокричала она. – Что значит вдвоем, ты о чем, ты о ком? Жаклин? Жаклин, да? Как же она надоела, как же она надоела! От нее есть избавление? Ну, нет, я не уеду. Ни на день, ни на месяц. Бывало, когда жены оставляли мужей. А в их постель скорехонько ныряли другие. Нет, Альфред, я не доставлю вам такого удовольствия.

Альфред вытащил бутылку, поставил ее на стол. Вздохнул, выдохнул и сделал три глотка. Он зажмурил глаза, на какое-то время затаил дыхание и по-мужицки крякнул.

– Правильно сделаешь. Правильно. В одном ошибаешься – Жаклин никогда не то, что на твои шелковые простыни, на кровать из золота не позарится. Никогда. Она из другого мира. Так что... Так что... Спокойной ночи, я приду через полчаса.
Альфред вновь заснул на диване. Марта вернулась через час и накрыла мужа принесенным пледом. Она взяла бутылку и поставила в шкаф. Что же страшнее – любовь к женщине или пристрастие к бутылке. И то, и другое не лишено тяжелых последствий. Марта расплакалась, поправляя одеяло. На каком этапе, когда она из жены превратилась в заботливую мать?  Все прощающую, все понимающую, заботящуюся и закрывающую на все глаза? Когда между супругами появился барьер отчуждения и родились родственные отношения? И какой выход мудрее – бессмысленно пытаться реанимировать отношения или смириться с жизнью родственников под общей крышей? Марта мучительно искала ответ – но твердо знала, свое место никому не уступит. Не для того она столько лет «болталась по заграницам», чтобы сейчас, на пике славы колобком свалиться вниз. Она долго сидела неподвижно, прежде чем выбрать путь родства.


Г Л А В А 40


Прекрасна жизнь, когда любовь вселяется в сердце. Самир это знал точно. Но любовь недолговечна. Она вьет любовное гнездышко, заманивает  в плен. Через какое-то время гостеприимство опос тылевает, и Капризная Дама амнистирует их. Оказавшись на улице, влюбленные обнаруживают, что существует чудесный мир за пределами любовного гнезда.

Вот так и Самир. Его любвеобильное существо покидало гнездо за гнездом и наслаждалось очередным новосельем. После отъезда жены Самира какое-то время утешала пресс- атташе. Она приезжала после работы в резиденцию с кучей бумаг, якобы на подпись, и «подписывала» их до утра. Но однажды Самир заметил, что вечерние визиты могут быть неправильно поняты прислугой. Дорогу в резиденцию на какое-то время следует забыть. Подобное заявление не удивило пресс - атташе. Она ждала его со дня на день. Когда же Самир имел неосторожность ответить в ее присутствии на телефонный звонок, вслух повторив номер рейса и дату вылета кого-то на том конце, она все поняла. Положив трубку, Самир поднял на руки пресс - атташе и оба нырнули в постель. Он крепко обнял содержащееся в постели и на радостях доставил потрясающее удовольствие партнерше.
 
Через некоторое время  возле аэропорта припарковались две посольские машины. Одна, машина пресс-атташе, заняла место на стоянке на почтительном расстоянии от авто, предназначенного для именитых гостей. Прячась за выступы гаража, пресс-атташе кошачьей поступью кралась за Самиром. Тот, держа в руках большой букет цветов, светился от счастья и никого вокруг не видел. Объявили посадку самолета, и вскоре в объятиях Самира оказалась Кэти. Они долго стояли обнявшись. Насладившись друг другом, счастливые, направились к авто. Пресс-атташе добросовестно «вела» их до дома.

Утром Самира не появился на работе. Секретарь приемной сообщила, что посол еще не приезжал. Он рано утром из дома поехал на встречу с неофициально прибывшим депутатом. Зная расписание Самира, пресс-атташе ухмыльнулась.

– Встреча? Странно, у него не запланирована встреча. – Внеплановая, так ведь бывает? – секретарь вопросительно посмотрела на коллегу.
«Не отчитался перед тобой, шустрая ты наша», – подумала та и уткнулась в бумаги.

В кабинет вошел охранник. Он поставил на стол большую коробку, перевязанную алой подарочной лентой. Пресс-атташе прочитала обратный адрес и дала распоряжение отнести ящик в свой кабинет.

– Я сама позабочусь, чтобы подарок доставили послу.

 Секретарь промолчала. Хорошо, что нагрузку взяла на себя эта выскочка. Сама оформит документы, сама доставит. Однако и ей хотелось заглянуть в коробку. По обыкновению,  известная фирма до Рождества присылает в качестве рекламы свой товар. Это вина, шампанское, консервы, соусы, всевозможные сладости и прочая снедь. Все отличного качества и свежее. Как правило, Анаир делилась содержимым с сотрудниками – пусть угощаются. Потребители в качестве благодарности посещали фирменный магазин и отоваривались отменными продуктами.

На этот раз секретарь поняла, что бутылочку вина из подарка ей не видать как своих ушей и, вздохнув, мысленно выругала пресс-атташе. Пресс-атташе же шла в свой кабинет с нескрываемой яростью. Не терпелось отомстить Самиру. Пригласить любовницу, из-за которой бесцеремонно вытолкнуть ее из своей постели, как проститутку – высшая степень хамства.

На столе стояла коробка. Пресс-атташе аккуратно ее вскрыла. Мгновенно родился план. Содрогнулась от мысли, влетевшей на крыльях ревности в больной мозг. Какая-то сила толкала немедленно осуществить задуманное. Она выскочила из кабинета, словно выброшенная взрывной волной, и уже через полчаса открывала дверь китайского гомеопатического магазина.

Санлинь сложил ладошки на груди и приветствовал гостью.

– Давно вы меня не посещали. Я думал, не обидел ли вас…

– Санлинь, мне нужна твоя помощь. Как-то ты предлагал мне курительную смесь для полетного кайфа. Есть ли она у тебя сейчас?

– Есть другая. Молодежь курит, нюхает. Она законом разрешена. Могу предложить.

– Нет, Санлинь, мне надо что-нибудь крепче.

– Не держу, уважаемая. Но там, за углом, возле кустов жасмина часто разгуливает паренек. У него есть. Однако,  я вам ничего не говорил.  Я знаю что вы просите. Но это опасные игры. На улетное зелье порой подсаживаются с первого раза. Не боитесь?

– Вы не поняли. Мне нужна разрешенная улетка. Так, для веселья. А мальчики за углом меня не интересуют. – Пресс-атташе уводила подозрения.

 Санлинь покачал головой. Даже если тебе очень плохо – выпей бутылку спиртного. Через два дня снова будешь как новенький. Улетка же имеет цепкие когти. Она хватает с первого раза.
Мальчик за углом гулял по тротуару. Он держался молодцом. Ни оглядывался воровато, ни нервничал, чем зачастую выдают себя торговцы наркотой. Пресс-атташе подошла к нему и что-то спросила.
 
– Вон там, под кустом.

– Что под кустом? – не поняла пресс-атташе.

 – Сначала деньги, потом я скажу под каким кустом. Сами возьмете.

– Не поняла.

– А вы понаблюдайте, как это делают другие. Видите парочку панков? Это постоянные клиенты. Наблюдайте за ними.

Панки с сине-оранжевыми петушиными гребнями на голове стояли возле высоких кустов и мирно беседовали. Через несколько минут один из них резко наклонился и стал шнуровать ботинок. Другой рукой быстро поднял с земли пакетик и засунул в свою обувь. Они еще немного поговорили и спокойно разошлись.

– Платите, а потом сами берите товар.

Пресс-атташе вложила деньги в карман продавца и пошла по указанному маршруту. В висках стучало, она тряслась от страха. Возле указанного места уронила сумочку и, поднимая ее, схватила маленький пакетик земляного цвета.

Полицейские свистки и шум за спиной заставил бежать без оглядки. Она залетела в подъезд дома и прижалась спиной к стене. «Дура! – ругала она себя, – идиотка! А если бы попалась! Вот оно что! Продавцы вроде как чисты, ничего не знают. Они раскладывают товар под кустами, а клиенты сами подбирают. За этим занятием их может обнаружить полиция. А продавец чист, хоть обыскивай!»

Отсидевшись в укрытии, она вышла на улицу следом за дамой, выходившей на прогулку с тремя псами. Полиция продолжала шерстить кусты, не реагируя на выкрики и угрозы наркоманов из полицейской машины.

Дверь рабочего кабинета плохо закрывалась. Пресс-атташе написала на листке объявление с просьбой не тревожить, так как идет запись интервью на диктофон и приступила к осуществлению плана.

Через какое-то время она вызвала охранника и передала ему коробку для доставки в резиденцию.

Дверь открыла «родственница» посла.

– Мой кузен приедет с работы только вечером. Я ему обязательно передам.

– Да, да, я его надеюсь увидеть в посольстве и тоже скажу. Это рождественский подарок. – Разговорчивый охранник закрыл за собой дверь, отметив, что родственнице повезло. Она сможет отведать дорогие продукты.

– Ты зачем открыла дверь? Из ванной вышел Самир.

 – Машинально, не знаю почему. Это из посольства, коробку привезли.

– Они не должны были делать этого без моего согласия. Хотя, здесь же прислуга весь день. Это сегодня, чтобы нам никто не мешал, я всем дал выходной. И нам хорошо, и им неплохо. – Самир обнял Кэти. – Послушай, милая, если ты думаешь, что ночь закончилась, ты ошибаешься. Я настаиваю, нет, я требую продолжения ночи. До изнеможения, до одури. Слышишь? Я хочу продолжения...

 Он поднял Кэти на руки и исчез в спальной.

 – Очень вовремя пришел подарок. Сейчас мы будем наслаждаться друг другом и дорогим вином. Минутку, милая Кэти. Лежи вот так, как Рембрандтовская Даная, не двигаясь. Я сбегаю за корзиной, и мы войдем в рай! Дрожащими руками Самир разорвал упаковку и вытащил плетеную корзину с аккуратно уложенными продуктами. Он извлек бутылку красного вина, присвистнул, увидев марку и  год разлива. Прихватил два бокала, бросился в спальную.

Кэти ждала его в «одежде» Данаи. Самир откупорил бутылку, разлил напиток цвета рубина по бокалам и, произнеся «Чиз за нашу вечную любовь!», выпил вино до дна. Кэти смаковала напиток. Она пила медленно, маленькими глотками, кокетливо поддергивая плечиками. Увлекая Самира в заоблачные просторы любви, она умело разжигала страсть любимого мужчины. Последним аккордом было неловкое движение и… вино «нечаянно» разлилось на грудь. Любовное дурачество не имело границ.

Самир изящно, словно бармен, взял с пола бутылку с остатками вина и протянул Кэти. Она поняла без слов. Приложив горлышко бутылки к плечику и закрыв глаза,  лила божественный напиток. Рукотворная винная речушка текла вниз, омывая пышные груди, и жалким винопадом стекала на живот. Казалось, сам дьявол руководил умопомрачением. Слизывать вино, ручейками стекающего по женскому телу – неописуемое блаженство. Самир, словно жаждущий пес с высунутым языком, лакал напиток. Кэти, закинув голову и указывая пальцем вперед, громко хохотала. Неуклюжая поза Его Превосходительства, отражавшаяся напротив, в зеркале, невольно отрезвляла. Реалити-шоу, достойное самого смелого телепроекта.
Наконец, напиток, выпитый до конца, разморил любовников. Крепко обнявшись, они заснули с блаженными улыбками на лицах.

Тем временем в посольстве с нетерпением ждали посла. Он не появлялся и не отвечал на звонки. Пресс-атташе, нервно вышагивая по коридорам посольства, не сводила глаз от двери. Наконец, она подала идею съездить в резиденцию. Запасной ключ от резиденции передали охраннику, выехавшему в сопровождении пресс-атташе в резиденцию.

– Может, вы зря так разволновались? Он же взрослый человек, посол, как-никак. Еще разозлится, что за ним шпионят. И с чего это вы решили, что он дома?
Пресс-атташе не ответила. Нерезонно вступать в бессмысленный разговор. Любовница в отставке одержима только одним желанием. Только одним...

 На звонок никто не ответил. С помощью запасного ключа они вошли в дом. Пресс-атташе приказала охраннику ожидать в холле, сама поднялась наверх. Дверь спальной была распахнута. На широкой кровати, служившей ложем любви, мирно спали в обнимку Самир и Кэти. Если бы эту картину увидел полицейский, первое, что пришло бы в голову – версия об убийстве.

Жертвы лежали в крови, пятна от которой пропитали простыню. Пресс-атташе не вздрогнула. Она знала правду. Блаженная улыбка на лицах голубков успокоила. Она подошла ближе, подняла с пола пустую бутылку из-под вина и усмехнулась. Как можно выкупаться в полулитре напитка так, что версия убийства не оставляет сомнений.

Пресс-атташе присела на краешек кровати и посмотрела на растопыренные ноги Самира. И носит же таких земля! Нога дернулась, пресс-атташе перевела взгляд на посла. Он с трудом открыл глаза, устремил бессмысленный взгляд в пространство и, скорее инстинктивно, прошептал: «Помогите...».

«Бог поможет...», пронеслось в ее голове. Пресс-атташе взглянула на Кэти. Та лежала с застывшей улыбкой от чувственного наслаждения…

«Подождите, милые, сейчас позову советника и все узнают о вашем позоре». Она брезгливо толкнула белоснежную ножку Кэти, заканчивающуюся ярким педикюром. В следующий момент пресс-атташе... похолодела. Это был кусок льда. Мстительница вскрикнула, отпрянула назад и только сейчас поняла – женщина мертва. Первое, что пришло в голову – убежать и оставить все как есть. Мысли сменялись одна за другой. Может, спрятать Кэти, а потом тайно вывезти и сбросить в реку? Но как быть с проклятым вином, превратившимся из божественного напитка в змеиный яд? А следы, отпечатки ее пальцев, которые можно обнаружить по всему дому? И на спинках кровати, и в ванной, и ночниках, и везде, везде!

Пресс-атташе обессиленно опустилась на пол. Из оцепенения вывел голос охранника. Он громко кашлял, напоминая о себе. Пресс-атташе очнулась. Ничего дельного в голову не приходило – шок парализовал способность мыслить. Она громко позвала охранника. Тот поднимался медленно, по-военному чеканя шаги. В какой-то миг ей показалось, что звук шагов доносился из преисподней. Голова пошла кругом, хотелось немедля броситься к окну и спрыгнуть вниз. К счастью, помутнение оказалось минутным и не завершилось суицидом.

Когда же охранник увидел жуткую картину, сам едва не лишился чувств. Не своим голосом произнес: «Это что!??». Долго смотрел на голые тела и отказывался что-либо понимать.

Всегда вальяжный, подтянутый, несколько высокомерный посол лежал в неприглядном виде в убогой наготе. Он походил на бездомного бродягу, спящего на тротуаре в жаркую летнюю ночь. А женщина с распущенны ми волосами, закрывающими лицо, напоминала куклу-красотку из секс шопа.

– Это кто? Это надувная... О, боже, это живая... Не живая, мертвая, боже, мертвая кукла, нет женщина. Боже спаси от такого видения, спаси мою душу. Никогда, даже в страшном сне, не видел такого! А наяву! Господи, кто их так? – он поднял полные от ужаса глаза и тихо спросил: – Кто их так? А? А эта, эта не Анаир. Анаир полнее, выше...

Мысли пресс-атташе переключились на другую тему. Как удивительно природа создала мужчин! В шоке, ужасе, полуобморочном состоянии охранник способен давать оценку женскому телу! Нет, все мужики одинаковы! Животные гены у них берут верх! Рассуждая о мужской природе, пресс-атташе держала ситуацию под контролем. Незаметно придвинулась к бутылке, валявшейся на полу. Поднять и незаметно сунуть ее в сумку не составило труда. Сработал опыт покупки наркотика.

Офицер по безопасности прибыл на звонок пресс-атташе немедленно. Скрыть преступление в резиденции посла иностранного государства не удалось. Газеты повсюду разнесли сенсационную новость, запустили в интернет. Злые языки смаковали ситуацию. Папарацци, не имея доступа в резиденцию для съемок, публиковали воображаемые рисунки постельной трагедии. Дошло до того, что одна из газет объявила конкурс на самый сексуальный рисунок с учрежденным в срочном порядке призом «Секс требует жертв». Появился эскиз приза – голое мужское тело с пронзенным грудь ножом и отрезанная голова его спутницы. Выдумка журналистов пришлась читателям по душе и все, забыв про трагическую историю, перекинулись на обсуждение деталей конкурса – кому и за что ее вручать. Неверным женам или неверным мужьям. Полагая, что это будет единственный приз, за которым не придет награжденный, решили открыть музей, куда можно выставлять призы для обозрения.
Правительство страны, которую представлял гиперсексуальный посол, сдержанно отмалчивалось. Мудрое решение – никаких комментариев. Все происшедшее – внутренние вопросы страны, а подобный инцидент не имеет отношения к политике. Это чисто человеческий фактор. Но журналисты не унимались. По своим розыскным каналам они узнали о приезде жены посла.

Анаир вышла из рукава самолета под вспышки фотокамер папарацци. От неожиданности зажмурила глаза и, низко склонив голову, быстро прошла по живому коридору газетчиков.

Охрана посольства не могла оградить Анаир от микрофонов, которые журналисты пытались пристроить у лица Анаир.
Подогнали посольскую машину ближе к выходу и супруга бесславного посла, наконец, оказалась на территории своей страны. Она глубоко вздохнула и посмотрела на консула. Во взгляде чувствовалась и боль, и стыд, и страх.

– Вера в Бога хороша еще и тем, что душу успокоить могут слова: «На все воля Божья, такова судьба человека».
Высшие духовные слова сняли напряжение. Анаир с благодарностью посмотрела на виновато улыбнувшегося Харуна. Он понимал, что сейчас не надо слов. Ни с кем. И вообще никогда.

– Да, это так. Но я бы хотела знать одно. Кто это сделал?

 – Полиция работает вместе с нашими специалистами. В крови покойных, простите, в крови, даже не знаю, как сказать, извините...

– Говорите, как есть...

– В крови покойной и вашего, извините, супруга нашли наркотики. Женщина умерла от передозировки. Наркотики оказались в вине. Только вот где сама бутылка, никто не знает. Много загадок. Фирму, рекламирующую свой товар, тоже трясут. Она на грани банкротства. Со всех магазинов убрали все, что ими выпускалось. Но наркотики были только в вине. Все остальное, как всегда, высшего качества. Я далек от мысли, что господин Посол принимал наркотики в таком виде, с вином. И его... простите...

Анаир отвернулась к окну. Мелькали знакомые улицы, скверы. Она прослезилась. Ей было жаль. Жаль себя, свою жизнь, мужа, над которым взяла верх животная страсть.

– Мы куда едем, Харун?

– В резиденцию.

– О, нет, только не туда. Можно в гостиницу?

– Я должен согласовать.

Харун долго обсуждал гостиничный вопрос по телефону. Наконец, сообщил Анаир, что невозможно. К ее особе приковано особое внимание, и оставаться в гостинице нежелательно. Кроме прочего, даже возле резиденции будет усилена охрана. Анаир вздохнула – придется пережить еще одно испытание.

Харун занес чемодан и, потоптавшись на месте, предложил переночевать в резиденции кому-нибудь из персонала посольства. Если, конечно, Анаир одной оставаться страшно. Женщина отказалась. Пожелала остаться одна. Хотелось многое обдумать, осмыслить.

Проводив Харуна, долго стояла у лестницы, ведущей в спальные комнаты. Прежде она сотни раз поднималась и спускалась, но сейчас невидимая стена выросла перед ней. Анаир не верила в приведения, но в какой-то момент ей послышалась чья-то возня и кокетливый женский смех. А через секунду, (о Боже!) голос Самира – приглушенный и ласковый.

 Анаир закрыла уши ладонями и зажмурилась. Все же надо было настоять на гостинице... Внутренний голос приказал вернуться в реальность. Анаир постояла еще несколько минут возле лестницы и направилась к дивану. Маленький диванчик на два гостевых места был мал для высокой фигуры женщины. Анаир все же легла, подставив под ноги стул. Слабый свет, пробивавшийся сквозь матерчатую ткань абажура, успокаивал и убаюкивал. Анаир закрыла глаза и погрузилась в сон, обещающий быть тревожным.

Стук в дверь среди ночи заставил Анаир содрогнуться. Она тихо подошла к двери и, еле дыша, спросила кто за дверью. Ответа не последовало.
На улице царила ночная тишина. Казалось, даже блудливые коты устроились на ночлег. Анаир продолжали преследовать голосовые галлюцинации. До утра она так и не уснула. В восемь часов скрипнула дверь и в резиденцию вошли повар, горничная и садовник. Смущенно встали у двери, не поднимая глаз. Казалось, в случившемся провинились именно они и теперь просят пощады.
Анаир улыбнулась.

– Здравствуйте, мои дорогие! Как же я соскучилась! Дома было много дел, и я оставила мужа одного. Не прощу себе этого. Ну, что делать, как сказал один человек, не надо забывать про слова «на все воля Божья».

 Анаир блефовала. Сейчас, когда нужно было поставить  последний аккорд в трагической симфонии бесславной их с Самиром жизни, надо выручать ситуацию.
Но прислуга на то и прислуга, чтобы знать больше, чем сам хозяин о себе. Впрочем, слова Анаир вывели из затруднительного положения и необходимости отвечать на ненужные теперь вопросы. Все разошлись по своим местам и приступили к делам. Анаир набрала номер телефона.

– Жаклин, это я, Анаир. Я здесь, прилетела. Мы можем встретиться?
Жаклин пожалела, что нет Конана. Иначе она знала бы о приезде супруги Самира.


Г Л А В А 41


Кафе «Аист» Анаир выбрала не случайно. В беспечные годы, когда похождения Самира были для нее тайной, они приходили сюда выпить по чашечке кофе. В «Аисте» всегда уютно, как птицам в гнезде.
За столиком у окна расположились две женщины. Каждая с тяжелой судьбой.

– Мне позвонили и сказали о случившемся. Про Кэти промолчали. Самир, мол, лежит в больнице в тяжелом состоянии. Я, грешным делом, подумала, что случилось что-то непоправимое. И про больницу обманывают, но все гораздо хуже. Жаклин, если бы вы знали, что со мной было! Я сама была на грани жизни и смерти! Я ругала себя за то, что бросила его в чужой стране, не захотела бороться за семью, наше семейное счастье. Я ругала себя за то, что струсила и сбежала, все сделала необдуманно. И дома не все сложилось как надо. Я вернулась в офис, где когда-то работала. Но должность дали ниже, чем прежде. Я работала с  девчонками – взрослая, опытная с ученой степенью женщина, бывший руководитель. Я пережила двойную боль – ненужность в семье и на работе.
Жаклин заключила руку  Анаир в своих ладонях.

– Есть хорошая заповедь – если не просят, не давай советы. Но я все же скажу – Здесь и Сейчас. Только Здесь и Сейчас. Не надо о прошлом, плохом. Случилось то, что случилось. Самобичевание ничего не изменит.

– Да, да, Жаклин, вы, как всегда, правы. Однако, в советах я нуждаюсь. Не потому, что глупа, просто советы умных людей облегчают жизнь. Я приехала, чтобы выходить его, помочь... Мы прожили долгую жизнь вместе. Ведь болезнь – не время сводить счеты. А оказалось...
 
Анаир заплакала. Крупные слезы катились по увядающему, сопротивляющемуся годам лицу. Она взяла салфетку и осторожно приложила к глазам. Анаир призналась, что заплакала впервые с тех пор, как Самира не стало. Что-то мешало выразить скорбь. И лишь почувствовав плечо настоящего друга, расслабилась и дала волю чувствам.

 – Говорят, стресс выходит со слезами. – Жаклин деликатно отвела взгляд, посмотрела в окно.

Анаир ждала нечто подобное сказанному. Ее прорвало – всхлипывая, заглатывая слюну, заговорила не своим голосом. Она, казалось, спешила – ей надо рассказать все, ничего не забыть, восстановить по деталям пережитое в течение не одного десятка лет, чтобы кто-то оценил ее неоправданную жертвенность, начатый еще в молодые годы крестный ход ловеласа, неугомонного женолюба. Анаир подключила логику – если не расскажет о детстве, юности, последующее не свяжется со взрослой жизнью. Ведь когда-то стартовало прощение и вера, что измена «была случайностью, никогда не повторится и полностью осознана». Не обошлось без воспоминаний о знакомстве с Самиром, любви, свадьбе и трудностях, которые вместе преодолевали. Анаир взвалила на свои неприспособленные природой плечи все тяготы жизни, отстраняя его, родного, от неудобств, тягот, тревог. Любимый занимался своими делами, успешно сочетая их с флиртом на стороне. Анаир не могла допустить мысли, что человек, ради которого она бросается лепестками роз под ноги, сможет выпустить шипы и исколоть ими эту нежность. Душа не ожесточилась. Анаир верила – настанет день, когда он сможет отличить золото от позолоты.

Но Самиру не было дано отличать изящество от простоты. Так и не познав смысла высокой души, он ушел в мир иной.

– Отчего люди теряют голову, едва почувствовав власть? – С сожалением проговорила Анаир.
Жаклин пожала плечами. Человек порочен, слаб перед благами. В какой-то момент деньги, заманив в свои сокровищницы, безжалостно его уничтожают.

– Я часто вспоминаю слова бабушки, – продолжала исповедоваться Анаир. – Она всегда боялась большого счастья, больших денег. Как правило, говорила она, деньги ходят с подружками – бедой и нищетой. А ведь мы были и счастливы, и богаты.

Анаир рассказала о своей жизни, вспомнила родных, давно покинувших этот бренный мир. То смеялась, вспоминая забавные эпизоды, иногда плакала, когда на память приходили нерадостные дни. Темы Кэти женщины не касались. Порочная женщина заплатила жизнью за разрушение чужой семьи. Заповедь – «не укради» действительно спущена свыше.

Жаклин незаметно посмотрела на часы. Через полчаса она должна быть в посольстве, но и оставлять Анаир наедине со своим горем не могла. Посол пригласила безутешную вдову к себе домой. Женщина отказалась. На душе темно, хочется спрятаться, никого не видеть.

–Как насчет ужина в тихом ресторанчике на окраине города? Я заеду за вами вечером. Хотя... – Жаклин помолчала. – Сделаем так, Анаир. Когда у вас будет малейшая возможность, настроение увидеться, позвоните. Мы выберем удобное время и пообщаемся. Но если у вас не будет времени, настроения, ничего страшного. Я понимаю, в такой ситуации планы строить трудно.

Анаир была признательна за понимание и ненавязчивость. Она поблагодарила посла за терпение и потраченное время. Женщины обнялись и разъехались.

Собирать вещи Анаир помогала горничная. Она молча упаковывала чемоданы. Анаир собирала антиквариат, купленный в разное время на аукционах. Старинные часы работы английских мастеров 19 века, хорошо сохранившаяся чашка от сервиза Герцога Анжуйского, китайская скатерть, пережившая несколько поколений.

Анаир долго стояла возле картины Клода Моне, купленной за немалые деньги. Помнится, когда картину доставили в резиденцию, она не удержалась от желания немедленно повесить ее на видное место. Самир воспротивился. Он предложил ценную вещь отправить домой. Жена же разумно решила, что купленные вещи должны служить, а не пылиться в кладовых. И действительно, вещь прекрасно вписалась в интерьер и не просто радовала глаз, но и переносила во времена импрессионизма.
Часто Анаир садилась в кресло напротив картины и долго рассматривала малоизвестную вещь великого художника. Картины вообще имеют магическую силу овладевать сознанием человека. Анаир отключалась от всего мира и уносилась в места, выписанные Моне. Самир выражал удивление пристрастием жены находить смысл в небрежных мазках. Вот и сейчас она села в кресло и устремила взгляд на бесценную вещь. Просидела долго, не шелохнувшись, словно боялась потревожить невидимые силы, придающие картине магическую силу.

Бесшумно подошла горничная, спросила во что упаковать картину. Анаир медленно перевела на нее взгляд и почти шепотом произнесла:

 Нет, нет, это не надо трогать. Картина останется здесь. Я позвоню в посольство, чтобы оформить дар.

Горничная широко открыла глаза. Жест супруги посла можно объяснить помешательством. Так бывает – когда из жизни уходит близкий, вещи теряют ценность. Или наоборот – приобретают неоправданное значение.

В следующую минуту Анаир пересмотрела вещи, заботливо уложенные в чемоданы. Она вытащила половину, отложила в сторону несколько сервизов, купленных для дома и кое-какие одеванные, но достаточно хорошие вещи.

– Это возьмите себе, – сказала Анаир, протягивая горничной сервиз.

 – А этот – для повара. И еще есть некоторые вещи, которые я сложу в сумку и оставлю здесь. Если кому-нибудь что-то подойдет, можно забрать. В чемоданы уложим только мои личные, нужные вещи. Всю одежду посла сдайте в утиль.

– Покойный, извините, господин посол, был очень хорошим человеком, – растрогалась горничная. – Он был таким же щедрым и очень интеллигентным. Мы никогда не слышали от него плохого слова, окрика. До этого я работала в резиденции другого посла, это было лет семь назад. Так его жена все время настраивала мужа против прислуги и тот нас просто изводил. В нашем положении ни уволиться, ни пожаловаться нельзя. Кроме того, он был очень жадный – после завтрака открывал холодильник и фотографировал глазами что и сколько лежит. Неприятно, еле дождалась конца командировки.

 – Да, да, люди разные. Забывают, что недоверие вызывает недоверие, а зло порождает зло. Неписаные законы природы. Вы правы – господин посол был очень хорошим человеком, пусть земля будет ему пухом.
Анаир нагнула голову, словно рассматривала что-то на полу. На самом деле ей не хотелось, чтобы горничная видела ее слезы.
 
В аэропорту супругу посла провожало несколько человек. Багаж оказался достаточно скромным для людей, завершающих командировку за границей. Дипломаты переглядывались: и это все? Анаир отошла в сторонку и набрала номер телефона Жаклин.

 – Здравствуйте, Жаклин! Это – Анаир. Я в аэропорту и скоро улетаю. Не спешите укорять меня – я специально не сообщила дату отъезда. Вы занятый человек и, знаю, все равно нашли бы для меня время. Я не хочу злоупотреблять вашим вниманием и добротой, а потому решила уехать по-английски. Спасибо вам за все – хотя для выражения благодарности у меня нет слов. Вы приняли участие в моей судьбе, как друг, хотя кто я вам? Ни жена Президента, ни высокопоставленное лицо, даже не посол. Поверьте, Жаклин, я не могу найти слов благодарности за поддержку. Я пережила тяжелые дни. И еще предстоит, но все легко переживается, когда знаешь, что где-то есть такой, как вы, человек. Умный, мудрый, бескорыстный, все правильно понимающий и обладающий невероятной силой убеждения и поддержки. Мне стыдно, что все получилось так. С Самиром мы прожили долгую жизнь. Он был хорошим мужем – заботливым, нежным. Я всегда была рядом – это не первая его командировка. Были в Новой Зеландии, Пакистане. Чужие страны, разительные культуры. Не мне вам рассказывать. Рядом – никого из родных, знакомых. Более того, жена посла всегда под прицелом глаз работников посольства. Казалось, все эти годы я тоже находилась на службе. Но первейший долг жен послов – быть главным помощником мужа. Сколько раз я успокаивала его, когда на работе были неприятности, как часто выдерживала плохое настроение, придирки по поводу и без. Но я все понимала – он представитель государства в чужой стране и ему очень трудно. А мне и пожаловаться было некому. А так хотелось положить голову на плечо отца или обнять маму, прижаться к ней, услышать добрые успокаивающие слова. Но... Знаете, Жаклин, а ведь и папу, и маму мне не удалось увидеть в последний раз. Весть о кончине мамы пришла неожиданно – ее разбил инсульт. Я прилетела, когда ее уже похоронили. Никогда не забуду, как легла на землю и обняла руками влажный могильный холмик. Я долго плакала. Так много хотелось рассказать и сказать маме, ведь до отпуска оставалось всего два месяца! Никогда себе не прощу, что не осталась с отцом, с его безутешным горем хотя бы на пару недель. Надо было лететь назад, Самир оставался один. А буквально через три недели пришла другая ужасающая весть – отец не выдержал горя и тоже скончался. И снова дорога, многочасовые перелеты и снова никого рядом. Помню, как плакала всю дорогу. Рядом в самолете сидела пожилая женщина. Ни о чем не спрашивая, вдруг сказала: «Зайди, милая, в туалетную комнату и выплачься! Это поможет, не держи в себе, не держи!». Я так и сделала. Как же я ревела, навзрыд! И действительно стало легче. А потом все рассказала этой женщине. Как на исповеди. Анаир замолчала. – Я, наверное, вас отвлекаю от дел. Извините, пожалуйста, эгоистично поступаю.

– Что вы, что вы, Анаир, у меня действительно есть время. Главное, не молчите, говорите…

 – Спасибо…И еще мучило всю жизнь то, что у нас не было детей.
Сначала мы не сохранили ребенка, зная, что Самиру вот-вот предстоит командировка. Потом на почве его слабости к женскому полу я сама, непонятно кому назло пошла в клинику и сделала аборт. А третий... Третий был выкидыш. Что же касается следующего – страна, где мы жили, сама нуждалась в медицинской помощи и помощи специалистов. Врачи сделали ошибку, и я навсегда лишилась возможности стать матерью. Жаклин, я вас нагрузила своими воспоминаниями. Извините, извините...

– Нет, нет, спасибо за доверие и звонок не с борта самолета. А то у меня нет личного самолета вас догнать.
Жаклин обняла Анаир. От удивления и испуга Анаир чуть не лишилась дара речи. Перед ней стояла Жаклин.

– Вы позвонили в тот момент, когда я проезжала мимо аэропорта. Всего несколько минут и я здесь. – Она улыбнулась. – У нас есть еще немного времени. Поболтать о своем, девичьем.
Женщины уселись в кресла. Жаклин рассказывала о каких-то интересных случаях из жизни, умышленно избегая неприятной темы. Улыбка озаряла ее красивое лицо. При всем желании Анаир не могла ответить взаимностью – ее тяготило горе.
 
– Анаир, вы сказали, что нуждаетесь в советах. Советовать всегда легко. Не думаю, что скажу что-то новое. Знаю, иногда хочется услышать не банальное, адресованное только тебе. Я часто сама оказываюсь в таких ситуациях. Что можно посоветовать? Крепитесь, будьте мужественной? Это лишь слова... Я не знаю что сказать... Просто представляю – впереди долгий полет. Потом много дел с погребением... Много встреч с желанными и не желанными людьми. Каждый захочет выразить соболезнование – кто искренне, кто ради формы, а кто...
Жаклин решила, не стоит называть вещи своими именам. Обе понимали – смерть посла не просто горе, а зрелище, куда придут помимо скорбящих, любопытные, зеваки и теневые враги. Что же касается папарацци – это их хлеб на долгое время. Жаклин решила добавить в разговор немного юмора:

– Если Вы сейчас хотя бы на какое-то время не расслабитесь, пассажиры не смогут зайти в туалет самолета!
Шутка разрядила обстановку.

– Случилось то, что случилось. Однако жизнь продолжается. Надо найти в себе силы, а они у вас есть. Вы – сильная женщина. Понимаю, трудно продолжать жить. Продолжать...

Жаклин замолчала, и отрешенный взгляд выдавал ее отсутствие. Мыслями унеслась далеко в свое пространство, где много запутанных узлов. Но кто поможет, подскажет, развяжет? На словах легко... Стыдно стало за словоблудие, именно так

Жаклин посчитала свои советы и утешения.

 – Говорите, говорите, не молчите, – взмолилась Анаир. Она почувствовала настроение друга и побоялась лишиться той соломинки, за которую хватается утопающий.

 – Я приду на помощь, Анаир, только позвоните. Я приду... – Жаклин взглядом умоляла не требовать того, чего на данный момент не может делать.
Объявили посадку на самолет. Прощание было коротким. Во взглядах женщин проявилось столько сожаления, боли, участия к судьбе друг друга, что продолжение разговора стало невозможным...

Сидя у иллюминатора самолета, Анаир глазами искала Жаклин. Она сожалела, что нечто осталось недосказанным. Домой она везла не только труп мужа, но и урну с прахом его любовницы. У Кэти не было родных, она из детского дома. И плакать по ней некому. И по не родившемуся малышу от Самира, которому в чреве матери было четыре недели. Когда она узнала от врачей о беременности Кэти, на мгновение отключилась. Это не потеря сознания. Это отключка от земного. Она оказалась в вакууме, где, как известно, отсутствует кислород. У несчастной перехватило горло, расширились глаза, она побледнела. В чувство привел врач, сообщивший неожиданную новость. Еле сдерживая слезы, Анаир лишь дома дала волю чувствам.
 Как же так?! Многие годы они с Самиром не могли иметь детей. Вдруг появляется женщина, убирает все преграды, включая нравственные, и с легкостью беременеет! Как, оказывается, «у этих» все просто! Что-то необъяснимое обдало жаром внутри. Что делать? Посмертно отомстить? Сдать урну в ритуальный офис и забыть? Или выбросить ее в мусорный контейнер? Ведь справка о кремации и все необходимые документы Кэти отправлены посольством по нужным адресам. Тогда зачем она забрала урну?

Много позже Анаир позвонила Жаклин.

– Когда я сидела в салоне самолета, мысленно представляла, что бы вы сказали, узнав, что я взяла с собой урну с прахом Кэти. И знала ответ. Я тоже так решила. Самира похоронили в родовом склепе. Его родные с трудом согласились с моей просьбой – рядом уложить урну с прахом Кэти и их не родившегося ребенка. Знаю, вы бы дали подобный совет...


Г Л А В А 42


Жаклин не догадывалась о душевных терзаниях Анаир в самолете. Проводив супругу посла, Жаклин ощутила моторофобию. Стресс превратился в чувство боязни управления машиной, нахождения внутри и боязни автомобилей в принципе. Захотелось выскочить, побежать вдоль улицы. Она попросила водителя притормозить. Жаклин пошла по дороге. Машина медленно следовала за ней.
Неожиданно рядом остановился «Пассат». Словно из-под земли вырос Альфред.
 
– Вот так встреча! Мне кажется, само провидение ее устроило. – Альфред не скрывал неожиданно свалившегося счастья.

– Как я рада тебя видеть, Альфред!

– Почему пешком? У тебя есть время? Мы могли бы посидеть в кафе.

 Альфред засыпал вопросами и сам на них отвечая, не давал Жаклин вставить слово. Молчаливый от природы, он походил на подростка, встретившего первую любовь. Жаклин смотрела на посла-тинейджера и улыбалась. Пожалуй, это была не столько улыбка, сколько кокетство девчонки, привлекшей внимание.

Мир исчез. Жаклин и Альфред оказались в огромном мыльном пузыре, ограждавшим от внешнего мира. Но пузырь грозил в любой момент лопнуть. Двое влюбленных подспудно это чувствовали. Каждый пытался сказать что-то важное, но из уст вылетали пустые, общие слова. Наконец, Жаклин, которую еще не отпускало угнетенное настроение, перебила хаотическое словоблудие:
 
– Я была в аэропорту и провожала знакомую.

 Альфред принял серьезный вид.

– Не Анаир ли? Сегодня, как известно, отправляют Самира домой. Не поворачивается язык сказать труп господина посла. Как жаль, что так получилось. Он был грамотный посол, хороший политик, человек прекрасный. А вот повел себя крайне неосторожно.

Последние слова молнией ударили по Жаклин. Что это? Мужская логика или утвердившийся взгляд на подобные вещи? Что-то заставило Жаклин непременно сейчас, именно сейчас согласиться пойти в кафе. Альфред обрадовано цокнул, осмотрелся и заметил небольшую забегаловку на противоположной стороне улицы.
Обстановка не располагала к серьезному разговору, но Жаклин было важно укрыться от глаз случайно проезжающих машин с дипномерами. Разговору не оберешься! Жаклин вытащила бумажную салфетку и вытерла стол. Альфред изящной походкой официанта нес поднос с хот-догами и пепси-колой.

– Вот, скудно, конечно. Но когда мы, наконец, одни и эта закуска покажется царским блюдом. Извини, больше ничего приличного у них не оказалось. Хотел взять жареную картошку, но еще со студенческих лет помню, как ты ее не любишь. Странно, трудно найти человека, который не любил бы жареную картошку. От нее, конечно, можно отказаться, чтобы сохранить фигуру, но тебе, Жаклин, это не грозит... Признаться, нашу встречу я представлял по-иному. Роскошный ресторан, отдельная кабина, романтическая обстановка, вино...

– Альфред, ты что-то говорил про Самира.

– Да, я говорю насколько нелепая смерть. Посол, в моем понимании, должен уходить не так.

 – А как?

– Ну, не знаю, у каждого своя дорога к берегам реки смерти. Наверное, достойно, что ли...

Жаклин завелась:

– Что значит достойно? Инфаркт, инсульт, автокатастрофа, при исполнении государственного задания? Как достойно?
Альфред замолчал. Это был уже не тинэйджер. Он подобрался, бросил на Жаклин пронзительный взгляд и ответил:

– Я не думаю, Жаклин, что встреча, о которой каждый из нас тайно мечтал, превратится в обсуждение кончины посла. Это жизнь и каждый проживает свои трудности, и уходит в иной мир своей дорогой. Не будь столь впечатлительной. Неужели нам больше не о чем поговорить? Да, я, как и все, искренне скорблю, мне жаль, что так получилось. Посол, который не допускал в работе промаха, так нелепо и глупо попался. Мне жаль! И не более! Сколько смертей каждый час, каждый день! Разве на всех хватит сердца?

 Жаклин обратилась в огненное пламя.

– Нет, Альфред, я не настолько сентиментальна, чтобы принимать близко к сердцу смерть. Кто, как не мы, дипломаты, смотрим ей прямо в лицо? Да, мы не находимся на поле боя, и не видим ее реально. Но... – Жаклин еле сдерживала слезы. – Ты же знаешь, Альфред, что задания правительства, которые мы беспрекословно, именно беспрекословно обязаны выполнять, зачастую связаны именно с ней... смертью. – Она замолчала, повернула голову в сторону окна. Во влажных глазах заиграла жизнь по ту сторону многогранной жизни.
 
Альфред пожалел, что встреча произошла именно в этот несветлый день. Все не так! Все не так! Жуткие хот-доги, закусочная с визгом разбалованных детей, проводы господина посла в последний путь. И причастность Жаклин к этой истории.

– Иногда именно мы являемся виновниками гибели миллионов невинных людей, которые умирают в результате политических боев. – Жаклин сложила ладони у рта и говорила, говорила...

На какое-то время Альфред отключил внимание и любовался милой, нежной Жаклин. Слеза в углу правого глаза грозила вот-вот скатиться по щеке. Но внутренним усилием воли Жаклин одержала победу – вымученная влага исчезла в глубине прекрасных глаз. В следующую минуту Альфред корил себя за серые мысли. Человек искренне переживает чужую боль, а он следит за предательской слезой. Он вновь обратился во внимание.

– И мы являемся участниками невидимого фронта, – продолжала Жаклин. – Я никогда не прощу себе проект по строительству установки для изменения климата Земли, в нужных нам регионах. Да и ваши люди принимали участие. Вспомни, Альфред! Когда в Грении была построена вроде бы безопасная пирамида. Якобы для изучения смысла египетских пирамид. Помнишь? На самом деле, что это было? Война против известного нам государства. Изменение климата. Жара, духота, засуха, выгоревшие посевы, погибший урожай. Экономическая катастрофа! А сколько было смертей? Люди, животные, растения. Зерно закупали у вас, поправляя ваше экономику, продукты – у нас и так далее. Все силы были брошены на спасение жизни миллионов людей. А мы потирали руки и грозили – вот так, несколько аномальных сезонов и мы поставим вас на колени. Я, понимаешь, я принимала участие в этой войне. Так что к смертям имею прямое отношение.

Жаклин внимательно посмотрела на  Альфреда. Она ждала понимания, сожаления, сочувствия. Но на лице посла не дрогнул мускул, а глаза ничего не выражали. Однако Жаклин не унималась. Она хотела вызвать угрызение совести за службу амбициозным правительствам, у которых свой театр и своя игра, далекая от интересов своего народа.

– А был еще случай, об этом трубили все газеты. Помнишь, когда наши бизнесмены из верхушки перегоняли оружие в страну, где я работала? С трудом мне пришлось отбить этих неудачливых бизнесменов от местных властей и избежать скандала. С трудом! Оружие конфисковали, но мы заплатили большую цену. Нас заставили перейти в противоположный лагерь. Коалицию враждебных нам стран. Потом наши войска бомбили их враждебную страну. Бомбили мирное население. Переворот, который мы затевали, провалился и мы оказались в позорном положении. – Жаклин перевела взгляд на Альфреда.

Посол содрогнулся. Это была не Жаклин. Это была Ее Превосходительство госпожа Посол, которую он видит в работе. Холодный взгляд, слегка сдвинутые к переносице брови, опущенные уголки губ и отчужденность. Отчужденность от жизни. В какой-то момент мелькнула мысль о высшей силе, которую отождествляет Жаклин. Нет сил возразить, противоречить, остается соглашаться и подчиняться.
 
– Да, я женщина. Но внутренне – жестокая, беспощадная. И живу мужской жизнью, это горькая правда. Но сейчас меня задело не то, что ты сказал про Самира.

 Альфред нашел силы возразить.

– Я понял, что ты имеешь ввиду, не продолжай. Я не должен был...

 – Однако ты сказал, значит, так думаешь, – тихо ответила Жаклин.
Песочный дворец любви медленно, но верно рассыпался.

– Хорошо, согласен. Давай поговорим о нас с тобой. Какой закон мы преступили?
Что я сделал против жены, общества, политики, наконец? Я имею право, как любой человек, на личную жизнь. Я, как любой человек, наделен чувствами, над которыми порой не властен! Мы с Мартой живем хорошо. Но я люблю! Я люблю другого человека много лет! Что в этом плохого? Прекрасно знаю, что большей глупости, чем менять твою и свою жизни, нет. И ты никогда на это не пойдешь. Если в тот первый и последний день нашей любви, будучи совсем молодой, ты четко обозначила чего хочешь в жизни, неужели сейчас я могу надеяться на что-то большее? Я не хочу сказать, что ты железная леди, нет. Но у тебя есть свои принципы, цели, чего нет у многих мужчин. Я завидую тебе, должен признаться. У меня всю жизнь какая-то двойная к тебе любовь – мужчины к женщине и идолу, которому поклоняюсь..

Жаклин закрыла ладонями лицо. Ее прекрасные длинные пальцы с ухоженными ногтями дрожали. Альфред прав. Она сама некогда очертила вокруг себя магический круг, за пределами которого бурлила жизнь. Но выйти в тот мир она не могла. Это был ее склеп. Холодный и неприступный, часто с ураганами и бурями внутри. Все радости жизни остались там, за прозрачной стеной. Жаклин могла довольствоваться лишь наблюдениями со стороны.

– Тебе плохо?

– Нет, Альфред. Признаюсь, никогда прежде об этом не думала. Ты открыл мне глаза. Я запуталась. Я не знаю, чего хочу.

– Все будет хорошо. Просто сейчас, на данный момент, ты потрясена происшедшим с нашим коллегой. Не правда ли? И растерялась. Признайся, ты ко мне тоже неравнодушна. И до смерти Самира все вроде бы было иначе. Ожидание, надежда на чудо, на распутывание проблемы чудесным образом.
Жаклин вскинула руки.
 
– Все, все, не хочу, чтобы ты и дальше срывал с меня покрывало. Не хочу! Вся беда в том, что я придумала себе твой образ. Кто во что верит. Кто в Бога, кто в Альфреда. – Она виновато улыбнулась.

– А теперь я подниму руку вверх. Жаклин, милая моя Жаклин! Любовь настолько многогранна, что у нее нет общих правил. Сколько на земле людей – было, есть и будет, каждый проживает свою любовь, каждый будет понимать ее по-своему. Расставания тоже переживаются по-своему. Кто идет топиться, кто хватается за нож, кто мужественно переносит, кто бросается в другую любовь, чтобы заглушить прежнюю. Что же касается меня, я люблю тебя ненавязчиво. С пламенем в груди, которое жжет, но никогда не выйдет наружу. Можно добиваться твоего согласия, пойти на жертвы и так далее. Но я тебя сильно люблю и не могу причинить боль. Любовь – это когда хорошо любимому. Любовь и страсть не одно и то же.

Жаклин кивала головой. Вот она, долгожданная Любовь! Протяни руку и она твоя! Но как это сделать, ведь и Любовь осталась за магическим кругом!

– Помнишь, Альфред, в институте мы проходили философию. Мне нравится философия Артура Шопенгауэра. Он считал, что есть мир, как он есть на самом деле, и есть мир, как он нам видится. Философ считал, что любовь оказывает вредное влияние на самые важные дела и события, разрушает самые порочные узы, требует себе в жертву то богатства, то здоровье и даже жизни, делает предателем верного и выступает как некий враждебный демон, который старается все перевернуть, запутать, ниспровергнуть. И все ради того, чтобы Адам овладел Евой. Ты близок к философии Шопенгауэра, и я не могу с тобой не согласиться. Но тогда, продолжая философствовать, что делать с нашей любовью? Хочу быть с тобой искренней. После смерти Самира и участия в горе его жены, я посмотрела на мир другими глазами. Страшно. Мне страшно, понимаешь, Альфред? Что же такое Любовь? Это двуликий Янус? Сначала она завлекает в сказочные миры, а потом эти же миры превращает в ад?

Наступило тревожное молчание. Жаклин боялась пускаться в дебри высокого, а Альфред обдумывал ответ, который не обидит Жаклин.

– Ты увлеклась, дорогая Жаклин. Ты увлеклась. – Посол сделал усилие прервать молчание и вступил в спор. – И философией, и представлением о жизни. Это опасно. Может произойти слом. Потеря веры. Я хочу тебя остановить, милая.

 Альфред нежно взял Жаклин за руку и заключил в свои ладони.

– Я много раз представлял нашу встречу. Годами мечтал... Чего только не было в моих грезах. И вот тебе она, встреча! Главные темы – смерть посла и философия Шопенгауэра. Об этом я предполагать не мог! Милая, нам не о чем поговорить?
Жаклин подняла влажные  глаза. Казалось, вот-вот та самая упрямая слеза, едва сдерживаемая ресницами, проложит путь лавине. Она высвободила руку и придвинулась ближе.

– Надо что-то делать. Что-то делать... Так дальше нельзя. Обидь, чтобы двуликий Янус повернулся ко мне обратной стороной. Или пофилософствуй, как Шопенгауэр, убеди меня, что я придумала себе Любовь. Ну, сделай же что-нибудь! Ты мыслишь более рационально, ты практичен, ты видишь жизнь в реалиях. Наверное, я сильна в работе. Но наивна и бессильна в понятиях этой проклятой Любви. Женщина действительно слаба. Я знаю, ты можешь нам помочь. Раз сказал, что Самир хороший политик, но в быту оказался неосторожным. Значит, ты вкладывал в это какой-то смысл. Вкладывал, верно?

Теперь уже Альфред посмотрел в окно. На улице продолжала бурлить жизнь. Сновали машины, двигались пешеходы, светило солнце. Мимо окна прошла счастливая парочка. Парень смотрел восторженными глазами на свою девушку, которая тянула к нему губы для поцелуя. А следом шел нахмуренный отец семейства, небрежно запихнув годовалого малыша под мышку. Рядом семенила жена, согнувшаяся под грузом сумок, пакетов и прогулочной коляски. Он обернулся к жене и что-то рявкнул. Та бросила на землю ношу и пошла прочь. Мужчина долго кричал ей что-то вслед, но она победоносно пересекала улицу, оставив позади бывшую любовь и плод их страсти.

На мгновение Альфреду показалось, что-то из этой картинки происходит сейчас между ними. Долгая любовь, и, наконец, ее обнаженная правда.

– Я не знаю, что тебе ответить. Не знаю... Я просто люблю, ничего не требуя взамен. Я даже не могу дать определения своему чувству. Я люблю, принося в жертву себя. Вот и все.

Хот-доги остыли, превратившись в жалкие сморщенные колбаски. Их вид отбивал аппетит. Жаклин вздохнула. Поддерживать разговор не хотелось. Альфред оказался прав – Жаклин попала в собственные сети. Взгляд непроизвольно притягивали смешные хот-доги. Жаклин смотрела на них молча, изучающе, будто перед ней стояло заморское блюдо. Альфред не мешал разглядывать закуску. Он исключал мысль, что хот-дог успокоит вспыхнувшее желание постичь мир с его кроссвордами. Но молчание успокоит, поставит все на места.

Жаклин продолжала смотреть на сосиску. Вдруг она взяла вилку и, подцепив колбаску из сомнительного мяса, стала есть с неописуемым аппетитом. Она с удовольствием откусывала кусок за куском и вожделенно смотрела на сосиску, словно это было самое дорогое в мире мраморное мясо, приготовленное японским поваром на глазах у клиентов. Примерно так она ела мраморное мясо в Японии, где находилась с делегацией своей страны. Устроители конференции угостили гостей изысканным блюдом, стоящим сотни долларов за порцию. Помнится, Жаклин боялась притронуться к тоненьким пластинкам нарезанного мяса, не зная, что ждет – очарование или разочарование.

– Альфред, ты когда-нибудь пробовал мраморное мясо?

– Нет,– удивленно ответил Альфред.

 – Это самое дорогое мясо в мире. Однако, обычная сосиска не хуже, – она откусила еще  кусок и улыбнулась.
Альфреда отпустило напряжение.

 – Верю, верю... С таким успехом можно сказать и о картоне. Главное увидеть в ней мраморное мясо.

– Ты прав,– ответила Жаклин и отодвинула тарелку.– Ты, как всегда, прав. Кстати, как Марта?

– Спасибо, ничего. У нас небольшие проблемы с дочерью. Все ищет себе место в жизни. Вот и забита голова мыслями об ее судьбе. Мне легче, я целый день в делах и на какое-то время забываю о домашних проблемах, а она все время в думах. Жаклин  согласительно кивала головой. В ее жизни нет таких проблем. Казалось, ее поезд ушел далеко, и теперь она может радоваться или сочувствовать чужим детям.

– Я часто думаю, Жаклин, работа дипломата не мед, не сахар. Сколько знаю своих коллег, они, отдавшись этой профессии, теряют своих детей. Знаешь Брауна, известного в наших кругах посла? У него большие проблемы с сыном. Брауна направили работать в Арабию. Он поехал, понятно, с семьей. Сыну тогда было лет 14. Отец был занят работой, мать своими делами. Мальчика отдали в местную школу, чтобы он научился арабскому языку. Через год он уже неплохо владел языком. Когда же командировка закончилась, сын отказался уезжать. Ни уговоры, ни угрозы не помогли. Буквально перед отлетом самолета он сбежал. Полиция не могла найти. Это была трагедия – он был единственным сыном. Браун позже вернулся, искал вместе с полицией, сотрудниками посольства – тщетно. Через год сын написал родителям письмо. Мол, все у него хорошо и он нашел место в жизни. Он живет в лагере, где готовят террористов. Несчастная семья – сын потерял дорогу в жизни, а отец ушел в отставку. Вот так. Наверное, я не должен загружать тебя чужими проблемами, извини.

Жаклин ничего промолчала. Ей стало стыдно. Стыдно за себя. Какая пропасть между ней и другими людьми! В ее доме всегда спокойно и тихо. Она не знает проблем семьи, быта. Она смотрит на жизнь другими глазами. Что-то перевернулось внутри. Кто, ты, Жаклин? Госпожа Посол? Звучит! Кто ты, Жаклин? Человек, наделенный властью? Властью над кем? Обычными простыми людьми? Человек, который решает, как кому жить? Потому, что так хотят там, наверху? Хотят навязать свою политику, свой режим, свои взгляды, не зная жизни внутри общества, его истории, не считаясь с корнями? Человек, который приходит в чужой монастырь со своим уставом и требует беспрекословного подчинения, потому, что его правительству так хочется? Потому, что тот, другой, слабее, беднее, беспомощнее? С твоей помощью, Жаклин, до отчаяния доводились другие народы, от безысходности вспыхивали конфликты, войны. Создавались лагеря для защитников Отечества, которые ты называешь лагерями террористов? Кто порождает террористов? Не ты ли, Жаклин? И потом еще туже затягиваешь узел на шее несчастного народа? А позже, Жаклин, руководствуясь продажной формулой «кнутом и пряником», организовываешь гуманитарную помощь, которую раздаешь как Христос?

– Альфред, а ведь мы с тобой марионетки. – У кого?

– У них, – указала она пальцем вверх.

Альфред заерзал на стуле. Что происходит с Жаклин? Ее бросает по реке жизни, как щепку. Даже внешне потеряла обаяние, страх перед личностью, которую испытывает окружение. Альфред посмотрел наверх, в поисках кого-то невидимого. О ком говорит Жаклин, о Боге?

– Ты о чем?

– Я говорю, мы марионетки в руках наших правителей.

 – Да, – гордо заявил Альфред.

– Только не марионетки, а единомышленники. Мы все делаем одно общее дело. Политика – вещь жесткая. Она бесчувственна. Правильная, умная политика, если хочешь, двигатель прогресса.
 
– Да, политика, двигающаяся к прогрессу по трупам...
Наступило молчание. Двое горячо любящих людей оказались по разные стороны. Альфред обнаружил в Жаклин что-то новое. Он увидел не солдата, а полковника со своим мнением, расходящимся с взглядами генерала. Инакомыслие, в принципе, никогда не приводило к добру.

 – Я думаю, ты устала, Жаклин. Тебе надо отдохнуть. Что я могу для тебя сделать, чем помочь?

Помощь Жаклин не нужна. Отчего отдохнуть и вообще от чего отдыхать? Вся ее жизнь сплошной цейтнот. Он не отпускает многие годы, Жаклин привыкла к постоянной нехватке времени. С годами она выработала в себе многозадачность. И пусть ученые спорят – хорошо или плохо быть Цезарем, Жаклин точно знает – у нее нет выбора.
 
– Спасибо, Альфред, боюсь, я не умею отдыхать. Проблемы всегда со мной. Я не смогу от них скрыться даже на необитаемом острове.

Вновь молчание. Альфред подумал, что надо бы продолжить разговор, но о чем говорить не знал. Странная штука жизнь – годами представлять долгожданную встречу, выстраивать удивительную, фантастическую картину, а когда наступает тот самый момент, всю красоту воображений сглатывает самая банальная ситуация.

– Ну, как на работе? – задал самый глупейший вопрос Альфред.

Жаклин удивленно на него взглянула. Ответить на вопрос, все равно, что впустить постороннего в офисы разведслужб.

– Да... как у всех и везде. Ничего кроме проблем и решений задач по их устранению. – Жаклин рассмеялась.– Альфред, я произнесла это, как будто зачитала строку из газеты.
Он тоже улыбнулся. На дурацкий вопрос напрашивается в лучшем случае запутанный ответ.

– Я не знаю, когда еще мы сможем сидеть друг против друга. Я уже не мечтаю о роскошном ресторане, где можно прожить другую жизнь. Хотя бы вот такая забегаловка...

 Жаклин прижалась к его руке губами.

– Я всегда любовалась твоими длинными пальцами. Ты был бы хорошим пианистом. Скорее всего, композитором. Такие пальцы – инструмент для небесной музыки... Вот и сейчас, они такие же нежные, как в молодые годы.

 Альфред по-детски рассмеялся.

– Отчего, милая Жаклин, им стареть? Я же ими не думаю. И не колю дрова. Даже к стыду своему они не держат губку для мытья посуды.

Ему был приятен момент, когда Жаклин гладила руку. Но жест вызван не трепетом души, желанием прикоснуться к любимому. В нем заложен другой смысл, Альфред ощутил незнакомое чувство. Он чувствовал свое бессилие, необъяснимый, не понятно в чем проигрыш. Надо срочно отвлечься, перевести разговор в другое русло.

– Как твои родные, Жаклин?

Она продолжала держать его руку. Рассматривая пальцы, медленно произнесла:

– Отец давно покинул этот мир. Сестра живет с мамой. Пожилой мамой, которая не спускает глаз с входной двери. Странное создание природы – мать. Я выпорхнула из родительского гнездышка еще молодой. Пора бы привыкнуть. А она все ждет. Сестра говорит, что каждый раз, готовя штрудель, приговаривает, что это мой любимый. Знаешь, Альфред, она так и не приняла благ цивилизации. Никогда не ест ресторанное, полуфабрикаты. И каждый раз по телефону умоляет меня есть домашнее, то, что готовит повар. Она не знает, часто повара сами съедают то, что приготовили: не всегда есть время поесть дома. Все перекусы, фастфуды, одним словом. Мама права – когда-нибудь это аукнется. Приучила к своим правилам сестру с ее семьей. Двое моих племянников солидарны с мамой. А вот муж человек улицы. Он бизнесмен. Фастфуды не ест, домой приходит поздно. Ест один раз в день в ресторане. Вот такие у них дела. Правда, мама говорит, у них обязательны воскресные обеды. Все собираются за столом. Рядом с маминым местом стоит стул. Мой. Мама есть мама. Столько уже лет не может привыкнуть, что я далеко.

Наконец, Жаклин выпустила руку Альфреда.

– Мне пора, – приглушенно сказала она.

Жаклин встала, выпрямилась и, казалось, вновь обрела образ посла. Такой же отчужденный взгляд, на лице бесстрастность. Альфред медленно поднялся.

– Поговорили... – Он же, напротив, имел вид человека,  задавленного невидимым грузом. Альфред стоял, опустив плечи, согнувшись вперед, упершись взглядом в пол, не смея смотреть в глаза любимой.  Из высокого мужчины он превратился в приземистого человечка.

Из кафе вышли молча. Пожали друг другу руки и разошлись в стороны. Так выглядело со стороны. На самом деле Жаклин дрожала так, словно из парной бани нырнула в холодную прорубь. Хотелось съежиться, обхватить плечи руками, чтобы согреться. Но, сделав усилие, твердой походкой направилась к машине. Водитель подъехал ближе и вышел открыть дверцу. Жаклин жестом показала ненужность следования протоколу и забилась в угол на непротокольное место заднего сиденья.

 Альфред брел насвистывая. Он не шел, он брел. Медленной походкой, заложив руки в карманы, пиная ногами то камушки, то мусор на дороге. Внезапно остановился, посмотрел на небо. Так, кажется, делает Жаклин, когда ищет ответы на вопросы. Все стало прозрачным. Альфред обернулся. Машина женщины-посла набирала скорость.

– Счастливого пути, милая Жаклин!

В кабинете, сидя за рабочим столом, он вытащил потрепанный журнал «Дипломат» с интервью с Жаклин. Пробежал замелькавшие и заплывшие перед глазами строчки и позвонил в редакцию журнала.

– Вы звонили по поводу интервью по случаю Дня независимости. Я готов ответить на вопросы.

Позже Жаклин, нежно всматриваясь в портрет Его Превосходительства господина Посла Альфреда Море на фоне государственного флага своей страны, читала: «… но у каждого слова есть антоним. В нашем случае это – независимость и зависимость. Если говорить о человеке, кто на земле независим?». Следующий вопрос журналиста Жаклин отнесла к провокационному.

 « – Не о личной ли зависимости говорите Вы, господин Посол?». У Жаклин перехватило дыхание. «Как можно свободно играть таким словом, как «зависимость»?». Но Альфред оказался на высоте.

 « – Я продолжаю тему, затронутую Вами. Мне кажется, что само понятие «независимость» не всегда имеет право на существование. И песчинка, и сама Земля, вращающаяся вокруг Солнца, зависимы.

– Интересная теория…

– К сожалению, не моя.  Эммануила Канта, утверждавшего зависимость всего сущего. Что же касается людей, и дипломатов в частности, мы зависимы всегда и везде. Даже в таком сложном понятии, как любовь. Если в других случаях мы отдаем себе отчет в выборе «зависимость – независимость», то любовь, пожалуй, единственное состояние, где выбора нет.».

Жаклин отложила журнал в сторону. Долго смотрела на стол, заваленный документами. Полный хаос завладел мыслями. Потом вновь открыла страницу с интервью. На нее смотрел не Посол, а милый Альфред, и говорил он не с журналистом, а продолжил начатую еще в кафе тему. Жаклин поднесла фотографию с изображением любимого к губам и закрыла глаза. Это все, что было в ее силах…


Г Л А В А 43


 Вскоре в адрес Жаклин пришло письмо с пометкой «Лично».
 
«Ваше Представительство! На последней деловой встрече мы не смогли достичь консенсуса в обсуждении известного вопроса. Я думаю, позже мы вернемся к проблеме. Сделаем паузу, несмотря на недосказанность. Дипломатия особо выделяет многоточие, как хороший знак пунктуации. Кстати, Вы читали последний номер «Дипломата»? Если найдете время, полистайте. Примите уверения в моем самом высоком к Вам уважении. Посол Альфред Море.».

Жаклин разошлась в улыбке. Лично-деловое письмо. В духе Альфреда. И в его духе пересылать письма по почте. Не доверяет господин Посол электронной почте.

Жаклин, несмотря на то, что находилась в рабочем кабинете одна, с опаской оглянулась. Раздался гомерический смех. Так, пожалуй, не смеются даже боги на Олимпе. Бывает же такое! Насколько Конан был одиозной фигурой, что страх не исчез даже после его отъезда!

К счастью, Конаны постепенно уходят в историю, их место занимают электронные роботы, лишенные человеческих пороков. В памяти всплыли строки из какого-то старинного романса: «Мы странно встретились и странно разойдемся,

 Улыбкой нежности роман окончен наш.

И если памятью к прошедшему вернемся,

То скажем: «Это был мираж».


Г Л А В А 44


Прошел месяц. Дипломатические ведомства облетело известие, что Ее Превосходительство госпожа Посол Вербии Жаклин Макларк досрочно завершает командировку и возвращается на родину. Да, Жаклин собиралась в дорогу. После церемониала протокольных мероприятий госпожа Посол вылетела домой. Сидя в авиалайнере, она с тоской смотрела в иллюминатор. Внизу кипела жизнь. Жизнь, состоящая из суеты. Покидая страны пребывания, Жаклин никогда не жалела о прошлом. Она знала, что впереди вновь дорога, новые задачи. Но здесь оставалась частичка сердца…
 
Через некоторое время Жаклин Макларк принимал Президент.

 – Что произошло? Я в недоумении! Успешный Посол и просьба об отставке? Я очень надеюсь, что это причины личного характера. Мы с Вами – государственные люди. Что касается меня, я не намерен разбрасываться ценными кадрами. Потому принял решение – дать вам отпуск на год. Академический, скажем так. Отдохните, попутешествуйте, потопчитесь среди простых людей. Поверьте, с вами происходит обычная ломка. Взглядов, понимания жизни. Бывает почти у всех. У каждого на своем уровне. Особенно после сорока. Когда оглядываешься назад и с ужасом понимаешь, что дорога жизни широкая, а ты шел по тропе. Бывает, дорогая Жаклин, бывает. Только ваша дорога далека от тропинок. И вы должны двигаться дальше...
Все это время, пока говорил Президент, экс-посол молчала. Наконец, собралась силами:
– Я все решила...


Г Л А В А 45


Стол накрыт по-праздничному. Однако по лицу матери Жаклин праздник не чувствовался. Вытащив из духовки штрудель, поставила противень на плиту. Облокотившись на столешницу, задумалась.
 
– Мама, ну что поделаешь, если я такая непутевая!

 Жаклин обняла самого дорогого на земле человека и заглянула в ее поблекшие глаза.

– Я ненадолго, я скоро вернусь.

– Я понимаю, если не работа, то отдых, но все равно вдали от дома, – с укоризной ответила мать и вздохнула.

Жаклин крепко обняла сухие плечи матери. «Что с нами делает время!», – подумала она. Жаклин только сейчас заметила, что из каштановых волосы выкрасились в серебристый цвет.

– Ты поседела…

– Я поседела еще десять лет назад, – обиженно ответила мать. – Да только ты заметила это только сейчас.

 – Прости… Мне надо, понимаешь, надо. Представляешь, иногда один час может все изменить в жизни человека. Вроде, живешь, работаешь, все устроено, понятно. А нет! Жизнь действительно вещь сложная.

– И куда ты теперь?

– О, вот за это не переживай! У меня столько друзей по миру! Но я ни с кем не хочу встречаться. Я – турист, путешественник, должна пожить одна, в гуще людей, внизу. Иначе не смогу работать дальше. Может, в дипломатии появится посол с собственным мнением...

– Фантазерка, – улыбнулась мать.

– Во всяком случае, я постараюсь провести эту линию.

– Куда?
Жаклин прищурила глаз.

– В жизнь!



Небольшой чемодан и дорожная сумка – весь багаж Жаклин, стоящей у стойки аэропорта. Над головой надпись – «Южно– Африканские авиалинии». Жаклин уходила «в люди»...

Не прошло и года, как Президент поручил срочно отыскать Жаклин. Женщину без поста отыскать сложно – ни адреса, ни номера мобильного телефона. Звонки домой были редкими. Жаклин отключилась от всех. Когда же сестра сообщила, что ее ищет Президент, Жаклин и расстроилась, и обрадовалась.
Она явилась в посольство своей страны. Посол протянул руку.

 – Мы не знали, что вы путешествуете в этой стране. Конспирация?

– Что вы, что вы! Уединение. Я дала обет уединения.

Посол взял телефонную трубку. Жаклин Макларк нашлась, понеслось над землей сообщение в Центр.
Покидая посольство, Жаклин столкнулась в дверях с… Конаном. У нее округлились глаза.

 – Вот и чудненько! – Конан расцвел в улыбке. – Не верите в мои экстрасенсорные способности. Я не только прогнозист, но и колдун. Видите, какой путь пришлось вам проделать, чтобы я вновь смог вас лицезреть. Помните мои слова, что настанет время, когда вы сами меня найдете.

Конан учтиво пропустил даму вперед и скрылся за дверью посла. Офицер был в своем репертуаре – оставлять последнее слово за собой.

Знакомый кабинет Президента. Никаких изменений, все на своих местах, даже коричневая в серую полоску рубашка на Президенте, та же, что и в последний день их разговора.

 – Садитесь, Жаклин, разговор будет серьезный. Надеюсь, путешествие отрезвило вашу голову? – Президент улыбался. – Я долго думал… И решил...


Г Л А В А 46
 

Домой Жаклин вернулась со смешанным чувством. Путешествуя по Африке, она все больше приходила к убеждению, что дипломатия далека от простого народа, как звезды на небе. Африканец, у которого она покупала бананы, расхваливал свой товар так, словно произвел его саморучно. Разговорились. Жаклин узнала, что торговля бананами – переходит как ремесло из поколения в поколение. Только у него, его отца и дедушки такие вкусные бананы.

Понимающие знают в этом толк. Бананы, по секрету признался торговец, надо собирать в определенное время суток. И надо разговаривать с ними. И хранить надо умело. Поэтому знатные люди за бананами приходят именно к нему. И те, кто знает в них толк, тоже приходят к нему. Если госпожа попробует бананы, что продаются за углом и попробует эти, она убедится в его правоте. Разговорчивый торговец спросил из какой страны Жаклин. Вербия? Где это? А чем занимается она? Дипломат? А что это такое? Что производят дипломаты? Сахар, зерно, хлопок? Ничего? Помогают лучше жить? Кому? А кто их просит? Как сказали, Вербия? Он что-то слышал от своего отца. Кажется, солдаты этой страны пришли на их землю и поменяли жизнь народа. Половина людей сбежала в другие страны, а другая жила по новым законам. А не знает ли Жаклин, зачем это? Что изменилось? Для торговли бананами менять строй не надо.

Чтобы убедить торговца в заблуждении, Жаклин пришлось бы вернуться на несколько сотен лет назад и рассказать мировую историю. К счастью, торговец поймал другого покупателя и стал убеждать его в ценности своего товара. Жаклин вспомнила этот случай, машинально водя ложкой по тарелке с едой. Мать, подперев подбородок, смотрела на дочь счастливыми глазами.

– Ну, что, – наконец отважилась задать вопрос, – что Президент?
 
Жаклин «вернулась» из Африки.

– Каждый должен заниматься своим делом. Кто торговать бананами, кто их кушать…


Г Л А В А 47


Александр, министр Иностранных Дел Вербии, пришел без звонка. Дверь открыла мама Жаклин. Александр протянул ей огромный букет цветов из экзотических растений, и спросил дома ли Жаклин.
Коллеги долго беседовали. Обо всем. О жизни, незначительных делах и, конечно, о политике. Жаклин живо интересовалась новостями, с жадностью слушала о событиях в родной стране.

– Я много путешествовала. Была в Индии, Бенгалии, Египте, Анголе, Китае. Знаете, Александр, даже общалась с бедуинами. Чудесный народ! У них своя политика. Мне показалась, честная.
Александр рассмеялся, где примеры честной политики?

– Ну, раз уж мы заговорили о честности, хочу вам признаться. Я тоже не безгрешен. Когда пронесся слух о вашем желании подать в отставку, многие обрадовались. Жаклин, вы у многих бельмо в глазу. Зависть, зависть и еще раз зависть. По правде сказать, я был уверен, что Президент вас не отпустит и заерзал на своем стуле. И был прав! Мне предложили другую работу. Статус повыше, но авторитета поменьше. Я подумал – Президент освобождает место для вас. Но вы отказались! Отказались и уехали путешествовать. Каюсь, я должен был найти вас, по-человечески поинтересоваться жизнью, настроением. Не хочу ссылаться на то, что много дел, вы все равно не поверите, и правильно сделаете. Для внимания друг к другу времени всегда нет. А когда вы отказались от места, захотелось прийти. В знак благодарности, что ли... Не знаю. Это тоже политика, Жаклин. Очень жаль, что вы сдались, без боя, просто. Проявили слабость. До сих пор все теряются в догадках, что могло произойти.

Последние слова отрезвили Жаклин. О какой слабости говорит Александр? И что придумали себе люди?

– И что самое интересное. Недавно вышла политическая энциклопедия. Пишут, что вы подали в отставку. Первый в истории нашего государства случай...

Чудесный солнечный день. Высоко в небе светило солнце. Облака, выныривая из-за горизонта, соревновались в скорости. Кучевые облака, напоминающие капусту, украшали небесную синь. Президентский дворец, как и все кругом, то освещался солнцем, то омрачался тенью. Возле тяжелых резных дверей появилась Жаклин. Постовой, завидев ее, встал для приветствия.
 
Вот так же, стоя, Президент встречал в своем кабинете Жаклин. Он протянул руку.
 
– Вы направляетесь послом Вербии в Данелию. Очень сложные отношения, очень. Но я спокоен – там, где Жаклин, все будет в порядке...


Лондон, 2011 год.