Когда отцу Владимиру исполнилось сорок пять лет, он начал сходить с ума. Так ему по крайней мере показалось. Служил он в небольшой окраинной церкви, настоятелем которой не являлся. Карьера отцу Владимиру была безразлична. Уж такой человек. Церковные интриги, особенно активизировавшиеся после падения Советской Власти, его тем более не интересовали. Он любил своё дело и старался исполнять его как следует. Много читал, неплохо знал древнееврейский и, вздыхая, сравнивал подлинник с синодальным переводом. Не всё и не всегда ему нравилось, но в главном он был уверен. Семьёй он обзавёлся рано, но кроме уже взрослой дочери, закончившей химфак университета и поступившей на работу в НИИ, детей не было. Жена отца Владимира, тихая и не слишком интеллектуально озабоченная женщина, закончила педагогический, но не работала, занималась хозяйством. Жили в небольшом частном доме довольно скромно. Никаких стрессовых ситуаций пока слава богу не наблюдалось. Тем более загадочными отцу Владимиру казались те явления, потому что событиями их не назовёшь, которые с недавних пор не давали ему расслабиться. Отец Владимир даже затруднился бы объяснить, если бы кто спросил, что и почему его так разволновало. Ведь полная чепуха, сны на рассвете. Почему-то именно на рассвете.
Короче говоря, начал отцу Владимиру сниться Будда собственной персоной. Во сне отец Владимир страдал от жары, пыли, жажды и частенько голода, но упорно таскался за немолодым, скромно одетым в типично индийский белый льняной хитон или сари человеком. Наружность его ничем не поражала и во сне он производил впечатление задумчивое и самоуглублённое. Отец Владимир почти не отличался от себя бодрствующего, кроме того, что укутан был в какую-то заношенную рвань. Именно то, что в остальном он оставался самим собой, а не другой какой-нибудь личностью, как иной раз случается во сне, почему-то больше всего и угнетало отца Владимира. Обычно после такого сна он метался по церкви, точно вспугнутая летучая мышь, и суетливо крестился, словно старался выкрестить из себя нечистую силу. Будда во сне, впрочем, нисколько нечистую силу не напоминал, напротив, вполне отвечал всем критериям праведника. Он проповедовал, причём во сне отец Владимир хорошо его понимал, хотя и пытался задавать каверзные вопросы. Что-то его во сне мучило, но до пробуждения он не мог понять что именно. Главное конечно, что никакой ясности относительно Бога, в которого отец Владимир верил и во сне и наяву, Будда не вносил. Чаще всего просил обращать внимание на другие вещи. Если бы ясно сказал, что не верит в Бога, то, казалось отцу Владимиру, он бы и сниться перестал. Отец Владимир прекрасно знал основы буддизма – и про четыре благородных истины и про восьмеричный путь. Но никогда, во-первых, его буддизм не интересовал, а во-вторых, во сне отношение к Будде и буддизму у отца Владимира совершенно менялось. Сон вызывал непреодолимое желание глубже во всё это погрузиться, и даже не в буддизм, которого во сне ещё не существовало, а сам Будда вызывал словно бы восхищение и даже преклонение отца Владимира. Он переставал себя понимать. Что ещё за наваждение? Он начал читать книги по буддизму, разбираться в направлениях и школах. Нет, кроме академического интереса, ничего живого и творческого не возникало. Другое дело во сне. Что же делать? Отец Владимир решил скрывать своё сумасшествие, всё равно никому не объяснишь, если и сам не понимаешь. Главное, его поражала достоверность снов. Он теперь знал как выглядела центральная Индия, река Ганг, да и сам Будда, что самое удивительное. Запомнил он и кое-кого из учеников, хотя множество людей во сне вокруг них не давало возможности наяву вспомнить их облик в подробностях. Помнил только, что как и он сам, большей частью ходили они в рванье и обносках, а ели что придётся. Ещё запомнились пыль, жара и змеи. Хотя внутренний облик отца Владимира не менялся, он воспринимал себя участником событий и человеком той далёкой эпохи. Ни странные обычаи, ни одежда его там не удивляли. Так продолжалось некоторое время, а потом прекратилось, как корова языком слизала. Должен был бы по идее отец Владимир испытать облегчение, а он напротив заскучал. Во сне он ощущал смысл и величие происходящего, а наяву рутина и прихожане, которые особого вдохновения не вызывали, хотя отец Владимир себе в этом не признавался, подозревая гордыню. У него и аппетит пропал. Даже жена начала что-то замечать. Почему-то отец Владимир и на исповеди у протоиерея, который его причащал, ничего про свои сны не рассказывал, хотя и собирался. По зрелом размышлении он решил, что никаких заповедей снами этими не нарушил, а следовательно и не обязательно говорить о них на исповеди.
Прошло несколько месяцев и отец Владимир начал было успокаиваться, когда неожиданно снова увидел сон на ту же тему. Он увидел смерть Будды. Во сне он и сам был стариком и сидел рядом с умирающим. Тот с трудом благословил учеников и наказал им не искать учителей, а стараться своими силами постигнуть учение и собственный путь. Умер он без всякой нирваны, а самым обычным образом. Но для отца Владимира эта его самая обычная смерть вылилась во сне в нестерпимое горе. Он нимало не заботился о величии знаменитого учителя, а горевал просто и по-человечески. И вот вроде бы тогда он постиг всё, на что пытался навести их учитель: и обречённость любви к временным формам, и то, что ничто другое, кроме временных форм, не полюбишь, и то, что есть из этой обречённой любви какой-то неведомый выход, и не выход даже, а продолжение этой обречённой любви в какую-то бесконечную радость, о которой ничего вразумительного сказать нельзя, а нужно самому молча и упорно долбить к ней свой одинокий путь, долбить сосредоточенно, творчески, своим неповторимым образом, падая и снова вставая, не отчаиваясь, а сколько раз упал, столько раз и встал, и даже может быть не одну жизнь. Главное не останавливаться, и тогда горе, потери и обречённость переплавятся в вечную и неразрушимую встречу. А кто там в конце пути: тот единственный объект любви, который тебя побудил начать путь или тот, который соединяет в себе все любови всех обречённых, узнаешь потом.