Он сидел за круглым красным столиком и потягивал апельсиновый сок. Кафе было незнакомо ему, он попал сюда случайно и теперь наслаждался прохладой этого уютного уголка. За окном плавал зной, и совершенно не хотелось выходить. Собственно, ему и некуда было торопиться. Он сидел, откинувшись на спинку стула, сжимал в руке запотевший бокал и скользил глазами по лицам немногих посетителей. Люди за столиками переговаривались негромко. В воздухе царил кофейный аромат. Мерцали причудливые светильники, клонились изящные пальмы. Со стен смотрели красивые радужные пастели. Откуда-то доносилась тихая музыка. Похоже, блюз. Мягкая мелодия навевала лёгкую грусть, на сердце было очень хорошо и как-то очень… сентиментально.
Кто все эти люди, что, как и он, забежали в это маленькое кафе на углу? Интересно бывает понаблюдать. Вон те девушки, заказавшие кофе и салатик? Он усмехнулся: на диете сидят, не иначе. Или вот эта пара – молодёжь, лет по двадцати. Всё время недовольны друг другом. Глаза у неё прямо небесные, синие-синие. С такими глазами смеяться нужно, в душу заглядывать, в самую серёдку, а она губки надувает. Ишь, какая разобиженная. Зачем они сюда пришли? Ссорились бы дома. Или на людях интереснее? Драматичнее, наверно. А у молодого человека (или мужа?) смешные уши – лопухастые и красные. И он постоянно жестикулирует длинными пальцами. Ну, музыкант просто. А может, правда музыкант?
А вот этот дядя только ест. Он и пришёл сюда есть, набрал бутербродов, пирожков, чаю, вытащил что-то своё из баульчика. Все остальные сидят с напитками. Жарко.
Он поднёс стакан к губам. Глаза в очередной раз остановились на столике под пальмой в уголке. Там сидела девушка. Она сидела почти спиной, виден был край щеки и светло-русые пышные волосы, зачёсанные назад и закрученные в большой узел.
Когда он зашёл в это маленькое уютное заведеньице, девушка уже была там. Она сидела одна, к ней ни разу никто не подошёл и не подсел. Перед ней стоял сок в стакане, лежало большое жёлтое яблоко. Девушка машинально поглаживала его рукой. В кафе входили и выходили, а девушка всё сидела, и он, невольно отмечая это, наблюдал за ней. Изучал светлую кофточку и маленькое ухо. Ему очень хотелось заглянуть незнакомке в лицо, но она не поворачивалась. Девушка сидела очень спокойно, даже задумчиво, изредка поправляя непослушный завиток у лба. На её шее поблёскивала цепочка, на безымянном пальце узкой руки колечко с камешком. Обручального кольца не было. Не окольцована…
Он пил сок и смотрел на неё. Уводил глаза и возвращался. Почему так бывает? Сидит спиной незнакомая женщина, а он взгляд отвести не может. Музыка, что ли, действует? Но вот же сидят другие девчонки и молодые женщины, а ему всё равно. Глядя на них, он ничего не ощущает, вернее, ощущает во рту вкусный сок, прохладный и приятный. Хорошо сидеть расслабившись и пить его в жару. А тут… Он решил, что не уйдёт, пока девушка сидит тут.
В кафе вошли. Колокольчик громко звякнул. Девушка вдруг повернула голову к двери…, и его рука с бокалом замерла в воздухе. О Боже, существуют сейчас такие женщины?
Нефертити!
« Господи, скажи ещё: Пенелопа. Ты банален, - сказал он себе. – Банален, как автобус. Как вот этот пузырёк с горчицей. Какая женщина!»
Кто она, такая? Как её зовут, такую? Она сидит здесь уже больше часа. Она была здесь, когда он пришёл. Она что, ждёт кого-то? Неужели есть на свете такой идиот, который заставляет её ждать?
Девушка больше не поворачивалась, но он и так всё запомнил. Округлый лоб, точёный, с горбинкой, нос. Большие глаза. Изящную линию шеи. Божественный, неземной профиль.
В его окружении таких женщин не было. Были другие: яркие и не очень, но все уверенные, современные, с дерзкими глазами и громким смехом. С ними было иногда хорошо и бездумно – и всё.
Девушка за столиком совсем не походила на них. Это чувствовалось даже на расстоянии. Он смотрел на её волосы и не мог оторваться. Ему вдруг нестерпимо захотелось прижаться к ним лицом.
Горячая волна родилась у него в груди, растеклась по плечам, даже ладони стали влажными. Надо же. Как давно он не испытывал этого чувства. Со школы, да, с девятого класса. Запала ему тогда в душу одноклассница. В классе она сидела сзади в соседнем ряду. Он боялся оглянуться, чувствовал её спиной, мокрыми лопатками. А она дружила с другим и, конечно же, знала, что его корёжит, что он немеет как дурак. Как он страдал, не спал ночами, писал идиотские письма, потом рвал их, давясь слезами и отчаянием, потом строчил опять!
Девчонка после школы вышла замуж, счастлива. Взрослея, он и её, и свои письма, и свои мучения вспоминал с теплом и благодарностью, но легко. Прошло. И больше, сколько помнит, жил, не волнуясь от женской красоты. И вот…
Неужели бывает? Вот так – сразу?
Нужно встать и подойти. Что-то немедленно придумать, заговорить. Познакомиться.
Вообще-то, он мог просто сидеть и смотреть на неё. Час. Остаток дня. Сколько угодно. Ему было и так хорошо, просто прекрасно. Как было бы здорово, если бы кафе опустело, и они остались вдвоём в этом уютном, пропитанным музыкой зале. Ах, какая музыка, какой волшебный блюз…
Сейчас она возьмёт своё яблоко и выйдет в зной, растворится в солнечном свете, а он останется. Или объявится какой-нибудь молодчик, тоже закажет себе бокальчик, будет хохотать, болтать и запросто хватать её за руки.
Нет, а почему он так решил? Наоборот, возникнет Ален Делон, сядет напротив и будет смотреть ей в глаза синими очами. Погладит осторожно руку, молвит нечто по-французски… Ты сумеешь так?
Не может быть, чтобы у такой женщины никого не было. Кому-то же она принадлежит. С её лицом.
Боже мой, какое лицо! Какой профиль!
Незнакомка не оборачивалась и не обращала на него никакого внимания. Видимо, не чувствовала его взгляда. Он ничуть не волновал её. И, отчасти, это было хорошо, потому что он не знал, что бы стал делать, встреться девушка с ним глазами.
Как, должно быть, она хорошо улыбается. Мягко. Лукаво. Как, должно быть, прелестно прикосновение её тонких пальцев. Как ясны и прозрачны большие глаза. Со своего места он не смог разглядеть их цвет. Как мелодичен и нежен голос... Как, должно быть… Он тряхнул головой.
Она станет его женой.
А почему нет? Знакомятся же люди случайно, на улице, на остановке. Его друг познакомился со своей Светланой на чёртовом колесе! Сели в одну корзину и там, под облаками, над туманным городом познакомились. Один Господь был их свидетелем…
А тут – кафе! Да сколько угодно… Да и он тоже ведь не урод. Почему его обязательно забракуют? Спортивный, высокий, с прямым взглядом карих глаз. Не Делон, но тоже... шатен. И вообще он считал себя вполне...
А если она замужем? Хотя кольца нет. Кольца-то нет!
Что его заклинило с этим кольцом! Она может его просто не носить. Она может жить с кем-то в гражданском браке. У неё, может, вагон любовников. Ну, хорошо, хорошо, поклонников, так лучше, так ей больше подходит. Тогда чего она здесь почти два часа? Какой мужик отпустит такую женщину одну на два часа? Ну, это он перегнул, конечно.
А может, она именно его ждёт? Есть же что-то свыше, что руководит нами? Вдруг судьба? Может случиться такое чудо, что они уйдут отсюда вместе, взявшись за руки?
Будущая жизнь пронеслась у него перед глазами. Их дом. На диване спит её любимый белый кот. Дети – две девочки, две её копии – играют со щенком. Нет, с морскими свинками. Нет, с крольчатами – девчонкам больше идут именно крольчата. Он им достанет хорошеньких пушистых крольчат.
А рядом она. Смотрит, улыбается, спит, дышит. Всегда. Вот с этими волосами… Глазами. Плечами. Как он жил до сих пор?
«Да ты поэт, - сказал себе, не отрывая глаз от цепочки на высокой шее. - Знала бы она, что ты здесь насочинял».
Надо подойти к ней сейчас же. Но что сказать?
Да ничего не надо говорить! Просто иди и сядь напротив. Она же уйдёт. Исчезнет навсегда. А ты будешь кусать себя за пальцы. Ног… А может, потом, на улице, проще? Да, на улице проще отшить, здесь всё-таки обстановка – столики, пальмы, картины. А вдруг она ещё и не одна уйдёт отсюда, пока ты сидишь и пижонишь?
Ноги одеревенели. Ну, просто дубовые ноги!
Поднявшись на ходулях и огибая столики, он направился к барной стойке. Хотел заговорить с барменом… но не нашёл, о чём. Бармен, конечно, догадался, скотина. Бармены всё видят, торча весь день за своей стойкой и играя стаканами. Разве можно чем-то удивить бармена, когда такая женщина сидит в его забегаловке под пальмой?
Бесцельно потоптавшись на месте со своим дурацким соком, он пошёл обратно. Мельком бросил взгляд на девушку. Она сидела, опустив серые глаза к бокалу. Глаза неподвижны в задумчивости. Она не обратила на него внимания, даже не глянула, не почувствовала. Это ничего. То есть, это ничего не меняло. Было даже немного забавно: она не знала ещё, что только что рядом прошёл её муж.
Ну конечно, он по-идиотски наткнулся на стул и еле успел поймать, чтобы тот не загремел. Потом кого-то задел, шёпотом машинально извинился. Сел, задыхаясь от волнения. Что же такое, что за дичь? Не мальчик же, в конце концов!
Никогда он не думал, что может так раскиснуть. Прежний девятиклассник вдруг проснулся в нём - чувствительный глупый малыш, любитель новелл, О,Генри, Шопена и японских акварелей. Что с того, что потом он увлёкся самбо и скалолазаньем?
Сердце стучало. Громыхало! Все до одного в этой маленькой кафешке это слышали, и всем до одного всё было ясно. Так не пойдёт, надо немедленно успокоиться. Он же не может говорить. Кретин, он успел на ней жениться, не сказав ей ни слова. Он даже имени её не знает. Хотя какая разница, какое у неё имя. Ей пойдёт любое. Имя даже не нужно. «Моя», - вот такое у неё имя.
Может, предложить ей что-нибудь? Угостить. Пирожное там... Не желаете, мол, фруктов? Но яблоко уже есть. Ещё соку? Она и свой не пьёт. Может, у неё проблемы? Неприятности? А он полезет с собой, как… осёл.
Пока он терзал и рвал себя в клочья подобным образом, люди за столиками поднимались, уходили, приходили, хлопали двери, впуская волну горячего воздуха, менялась музыка. А девушка сидела. И он сидел, не спуская с неё глаз и не решаясь на что-то путное.
А дальше произошло невозможное. Вошёл не молодчик и не Ален Делон. Вошли двое, молодые мужчина и женщина. Кивнули бармену, направляясь к девушке, поговорили с ней минуты две, женщина взяла девушку под руку, и они вышли.
Они вышли, а он, оглушённый, остался сидеть. Он всё понял. Боже, как сдавило сердце, как ударило в голову. Как бревном. Руки тряслись. Как, почему? Почему такая несправедливость, Господи?! За что? Почему она, такая неповторимая, такая прекрасная?
Он не помнил, как вышел. Помнил, что колокольчик брякнул за спиной. Куда-то медленно двинулся по улице. Куда? Он не знал. Он не знал этих мест. Ему было всё равно.
Перед глазами неотвязно стояла одна и та же картина: жестикулирующие пальцы рук. Быстро, виртуозно, привычно. Очень редко, но ему встречались люди с говорящими руками. Однажды в автобус ввалилась группа молодых парней и девчат и, стоя на задней площадке и хохоча, завели быстрый оживлённый разговор... пальцами. Глаза блестели, зубы сверкали. Он подивился тогда, что они способны так радоваться жизни. Как раз у него в тот день было самое паршивое настроение...
..........................................
... Что это за скамья, на которой он сидит уже два часа? Да какая разница? Какая-то скамья где-то на земном шаре. Он уже изучил глазами все трещины в досках, все гвозди, все царапины. Голова ничего не соображала и была тяжёлой как кирпич. Где-то гудели машины, играли и визжали дети. Рядом на скамье кто-то курил. Он не замечал - кто, чувствовал ноздрями только запах дыма. Упираясь локтями в колени, отрешённо смотрел на носки своих туфель. В груди болело. Как болело! Что там ворочалось? Стрела, пущенная в сердце и крутящаяся в нём по инерции?
Неотступно вспоминался её профиль... Волшебный профиль. Тонкий, нежный, воздушный, как аромат духов. Как видение, как... И пальцы, изящные пальцы, мелькающие в воздухе, играющие мимику слов...
Из окна высотного дома давно лилась музыка. Что-то знакомое... Он закрыл глаза, чтобы лучше слышать. Что это? Кто это поёт? От тёплого голоса хотелось зажмуриться и плакать, погрузиться в море, на самое дно, и там снова плакать, наполняя пучину своими слезами. Кто это так выворачивает душу наизнанку?
А! Он понял наконец. Милена Фармер. "Набери мой номер".
Закрыл ладонями лицо.
Набери мой номер. Набери, набери, набери... А то я так и умру здесь, на этой чужой израненной скамейке.
- Дядя, а достаньте нам мячик! - донеслось до него.
Он оглянулся.
За забором детского сада стояли дети, несколько девочек. Он встал и подошёл к ним, глядя непонимающе.
- Что? - спросил он.
- Мячик достаньте, - сказала самая высокая, сероглазая девочка. - Пожалуйста!
Он поискал глазами.
- Вон, под скамейкой! - нетерпеливо прыгая, крикнула другая девочка.
Он выудил из-под скамьи оранжевый мяч и передал поверх забора высокой девочке.
- Спасибо! Спасибо! - весело загомонили девчонки, собираясь убегать.
- Подожди! - остановил он высокую девочку. Та повернулась к нему. - Скажи ещё раз: мячик.
- А зачем? - спросила девочка, глядя удивлённо большими серыми глазищами. Её русые волосы были красиво убраны в причёску из каких-то затейливых косичек.
- Мне очень нужно. Скажи. Погромче.
- Я скажу! - вмешалась другая девочка, рыженькая. - Мячик!
- Мячик, мячик, мячик! - подхватили остальные девчонки весело, хором, разом включаясь в игру.
Он смотрел на девочку, в её вопросительные тёмно-серые глаза. Она пожала плечами, повернулась и побежала к беседке. А за ней остальные.
... Кафе он искал долго. Как он умудрился забрести так далеко, он понятия не имел. Никто не мог ничего объяснить ему толком. Названия кафе он не знал, не заметил - тогда ему было жарко и очень хотелось пить. Помнил, что оно на углу, но вот на каком? На какой улице? Казалось, что кругом одни кафе и забегаловки и все на углах! Он заглядывал то в одно, то в другое - не то!
Наконец, один колокольчик показался ему смутно-знакомым. Он был с ангелочком наверху. Да, точно - ангелочек! Ангелочек, дорогой, ты ли это? Тот ли? Он поднял глаза. "Мона Лиза". Кафе "Мона Лиза". Он толкнул дверь - знакомая, родная, прямо-таки дорогая рожа бармена за стойкой принесла ему невыносимое облегчение!
Бармен говорил по телефону.
Народу почти не было. Бармен то и дело вытирал салфеткой лоб и смеялся в трубку. Несколько раз он скользнул по нему отсутствующим взглядом. Это продолжалось долго. Куда было торопиться бармену?
Ещё немного - и он бы вырвал у бармена трубку и шваркнул ею об пол, но тот вдруг резко опустил телефон и обернулся к нему.
- Слушай, друг, - волнуясь, почти охрипшим голосом заговорил он. - У тебя здесь недавно девушка сидела, вон за тем столиком...
- Я потом, - сказал бармен в трубку и глянул с интересом.
- Я... я хотел узнать у тебя, ты знаешь, кто она?
В глазах бармена мелькнуло понимание.
- Я думал - может, ты знаешь её, ну, может, она бывает здесь, может, живёт рядом...
В глазах бармена - сочувствие.
- Ты знаешь её? - настойчиво, почти умоляюще повторил он. - Скажи, кто она, я прошу тебя. Я еле тебя нашёл, забегаловку твою. Полгорода обегал.
У заразы-бармена в чёрных глазах сверкнула насмешка. Подлец, скотина.
- Кто она? Я же вижу - ты знаешь её. Она бывает здесь? Да говори ты! - теряя самообладание, выкрикнул он.
- Ну, знаю, ну, бывает, - протянул бармен. - Ещё бы мне не знать! Это наша Мона.
- Мона?
- Ну, это мы её так зовём. Она Лиза, Елизавета. Ну, а мы зовём Мона. Вывеску видел?
- Видел. Ну, хорошо, пускай Мона. Значит, Лиза? Она что, живёт рядом, заходит сюда? Откуда ты знаешь её?
Бармен налил в стакан минералки, выпил и с шумом выдохнул воздух.
- Фух-х... Устал я. Попробуй постой тут весь день.
- Помоги, а? Я хочу найти её. Это ничего, что она... Ну, ты понимаешь. Не знаешь - это у неё с детс..
- Ну, ты даёшь! "Ничего, что она...", - передразнил бармен. - Елизавета! Да тут такие охотники рты разевали! Только помани! Ну ты простак. Наша Лиза! Меня тоже отшила, кстати. Между прочим. Я тоже разогнался было, то, сё.
Бармен хмыкнул и качнул головой. Грустно как-то.
- Лизонька-Лизетта... Бывает - топчутся, глаза оставляют. Вот как ты. Думаешь, я не видел, как ты тут потел? - Бармен усмехнулся. - Да только не выйдет у тебя ничего. Не трать силы зря.
- Почему? - хрипло спросил он.
- Да потому! Не клюёт, вот почему. Не подъедешь, ни с машиной, ни с деньгами.
- Машины нет, это верно.
- Ну, вот. Я и говорю - без машины не подъедешь. Не на чем.
Бармен вдруг развеселился. Смеясь, обслужил посетителей, налил сок, сделал кофе, два чая, отсчитал сдачу и всё это хохоча, сверкая крупными ровными зубами.
- Чего ты ржёшь?
- Конь потому что! Ладно, иди, я занят. Или ещё выпьешь? Чего тебе налить?
- А кто это приходил к ней? Двое?
- Сестра с мужем.
- А сестра тоже не говорит? - Он не смог произнести "немая". - Она... она нормальная?
Бармен смерил его презрительным взглядом, отвернулся было, но не выдержал и перегнулся к нему через стойку:
- Слишком нормальный, да? Бегаешь, хлопочешь, стоишь гундишь тут. Я тебе сейчас заеду, а ты обидишься. Мона нормальней нас с тобой, понял? А я её язык выучил, чтобы общаться с ней. Ладно, иди отсюда. Мешаешь.
- Налей мне соку... Всё равно какого. Посижу.
- Сиди, мне что.
- А почему ты говоришь: наша Мона, наша. Почему "наша"? Она часто здесь бывает? Или почему?
Бармен указал подбородком на стену, где висели пастели.
- А вот - её работа. Приглядись, если поймёшь. А бывает часто, за своим любимым столиком. Но тебе это ни к чему. Лучше забудь.
Он взял стакан и прошёл к своему месту. Место оказалось незанятым, и он сел, будто и не уходил. Отхлебнул из стакана и поставил его на столик. Бармен налил ему морковного соку, он его терпеть не мог и сморщился.
Место под пальмой пустовало. Стол, видимо, был дежурным, посередине вместо специй стояла табличка. Хорошо, что никто не мог сесть на её место. Это был ЕЁ столик. Стол помнил тепло её рук, он знал её, ведь она часто приходила сюда. И парень за стойкой сказал, что девушка постоянно бывает здесь. Лиза, значит. Она сидела такая грустная... Может, её влекли сюда воспоминания? "Наша Мона". Как бармен назвал её? Лизетта?
Картин на стене было три. Под стеклом, в тонкой металлической оправе. На первый взгляд каждая изображала только игру цвета. Он переводил взгляд с одной пастели на другую. Над ними когда-то склонялась её русая голова. Тонкая, испачканная цветными мелками рука наносила штрихи. Вот эти, напротив, красно-жёлто-оранжевые. Пляшут перед глазами. Он вгляделся. Штрихи перелились в язычки пламени. Как он раньше не заметил этого? Лёгкий, нежаркий огонь выплёскивался за пределы картины, колыхался, играл и искрил. Казалось, его сдерживали только границы рамы. И вдруг... или ему почудилось? Там, внутри пламени, нарисовались руки. Кисти рук. Причудливые, удлинённые, розоватые, они шевелили пальцами, плясали и дрожали вместе с пламенем.
Он отвёл глаза. Снова глянул - радужные штрихи. А через минуту опять тонкие светящиеся пальцы говорили на своём трепетном языке в самом сердце огня.
С усилием он оторвался от этой пастели и всмотрелся в следующую. Разноцветные мелки изобразили брызги воды на закатном небе. Плескались маленькие весёлые волны, и снова в этом плеске он рассмотрел прозрачные кисти, как нежные извивающиеся водоросли в играющей пелене воды.
На третьей картине в солнечных лучах танцевали белые журавли. Птицы скорее угадывались, растворяясь в жёлтом воздухе, причудливо раскинув крылья и вытянув шеи. Он, волнуясь, уже искал руки, не находил, закрывал глаза, а потом понял, в конце концов, что журавли и есть руки. Крылья плавно перетекали в пальцы, а шеи снова превращали их в вальсирующие силуэты прекрасных белых птиц.
Он рассматривал творения её рук и ужасался, что мог ведь ничего не узнать, не увидеть. Он мог не найти это кафе, мог, в конце концов, не вернуться. Ему мог ничего не сказать добрый бармен. Очень хороший парень этот бармен.
У него ни разу не мелькнуло в голове, что, будь у него фотоаппарат, он бы сделал для себя снимки. Какие снимки, что они могут передать? Он будет приходить сюда. И смотреть.
Лизетта...
Уходя, он подошёл к её столику и провёл рукой по красной гладкой поверхности. Парень за стойкой сделал вид, что ничего не заметил.
Ангелочек над дверью, как и положено, проводил его.