Лейтенантство - время золотое. Главы 61-70

Анатолий Гончарук
«Отношение»
Не откладывая дела в долгий ящик, прямо на следующее утро я отправился в СВМС. Хотя одет я по гражданке, но дежурного по управлению это нисколько не смутило, и, проверив мое удостоверение личности офицера, меня пропустили в политотдел, который находится на втором этаже Северовоенморстроя. У начальника политотдела проходила утренняя «пятиминутка», так что пришлось немного подождать. Впрочем совещание это продлилось недолго. Однако, когда офицеры стали расходиться, вслед за ними вышел и сам начальник политического отдела полковник Лосский Сергей Иванович. Он уже одет во флотскую шинель и полковничью каракулевую шапку с «ручкой», в смысле с козырьком.
– Вы ко мне? – остановился он в дверях.
– Так точно, товарищ полковник. Лейтенант Иванов!
– Лейтенант? Так что же вы в таком виде?
– Я здесь в отпуске, товарищ полковник. Служу на Украине.
– В отпуске? Лицо у вас знакомое, а припомнить не могу.
– Ровно год назад я был здесь на войсковой стажировке, – начал, было, рассказывать, но начпо уже и сам вспомнил.
– Помню, помню! Это же вы блестяще защитили у нас свою курсовую работу! И плакаты о встрече с избирателями кандидата в народные депутаты СССР – командующего Северным флотом адмирала Громова, тоже вы расклеивали. Проходите.
И я поспешил за ним в его служебный кабинет.
– Однако здорово вас меняет одежда! Были бы вы в военной форме, я бы вас сразу узнал, – добродушно улыбается полковник Лосский, – у меня ведь хорошая память на лица.
Он снял фуражку и положил ее на тот самый подоконник, с которого год назад взял и дал мне те самые рекламные плакаты, о которых только что вспомнил. Начпо сел в свое кресло, и предложил мне присесть за длинный стол.
– Слушаю вас, товарищ лейтенант.
– Товарищ полковник, у меня к вам просьба. Сейчас я служу на РЛС дальнего слежения «Дарьял» под Мукачево Закарпатской области, но нашу станцию закрывают. Нам, лейтенантам предложили для дальнейшего прохождения службы такую же станцию под Енисейском Красноярского края. Но у меня жена – североморка, она беременна, и мы бы очень хотели, чтобы свою службу я продолжил здесь, на Северном флоте.
– Когда же вы успели обзавестись женой – североморкой? – улыбнулся полковник Лосский.
– Да тогда же во время войсковой стажировки познакомился. После этого еще дважды встречались, а после окончания военного училища и женились.
– Ну, что же, не вижу никаких причин, чтобы не помочь вам. Тем более что вакантных должностей замполитов рот у нас хватает.
Начпо по селектору вызвал своего зама подполковника Уржумцева. Я вздохнул свободнее. Признаться, я не ожидал, что это будет настолько просто!
– Вот, Дмитрий Валерьевич, – начал начпо, но зам его перебил.
– Лейтенант Иванов, если не ошибаюсь? Симферополец? Помню, помню, как ты своего замполита части выгораживал, заливая про чудесное кинообслуживание роты КМТС! Да ты не смущайся так, ты все правильно сделал! А я еще тогда говорил, что ты – наш человек! Ну, здравствуй, – весело поприветствовал меня зам начпо.
– Здравия желаю, товарищ подполковник!
Мы пожали друг другу руки, и начпо объяснил своему заму, что мне нужно отношение на перевод в СВМС. Взяв мое удостоверение личности, подполковник Уржумцев вышел.
– Знаешь, Анатолий, – перешел на «ты» начпо, – а ведь ваш начальник политотдела подполковник Боярин – мой однокашник по военно-политической академии имени Ленина. Через месяц будет армейская конференция в Москве, я его увижу, и лично попрошу, чтобы он посодействовал твоему переводу к нам. Твоей жене, когда рожать?
– В середине мая, товарищ полковник.
– Тем более нужно поторопиться. Это же так здорово – забрать своего ребенка и жену из роддома! Впрочем, это удовольствие тебе еще только предстоит вкусить!
Он собирался что-то сказать, но тут зазвонил один из его телефонов, и начпо ответил. Пока он говорил, вернулся его зам с уже готовым отношением. Оно уже даже подписано начальником СВМС генерал-майором Дробышевым. Закончив разговор, полковник Лосский положил трубку и торжественно вручил мне отношение.
– Ждем тебя здесь, лейтенант Иванов!
– Спасибо, – задохнулся я от переполнявших меня чувств, – спасибо, товарищ полковник! Спасибо, товарищ подполковник!
А они улыбаются и все. Пожав по очереди мне руку, они отпустили меня, и поспешил с радостной новостью к Изольде. По Североморску я шел уже совсем в другом настроении, как будто я уже служу здесь, и этот город – мой! А он мне очень нравится! Еще с курсантских времен. Сегодня очень холодно, хотя пронизывает меня не столько мороз, сколько холодный день. Низко плывут тяжелые тучи, похоже, будет снегопад. Но у меня такая радость, что холод переносится легче.
Возле меня резко остановился ГАЗ-53, и из кабины выпрыгнул мой тесть. Он бывший мичман, служил в технической ракетной базе флота, на которой на все корабли и подводные лодки флота ставят баллистические и крылатые ракеты. Но он уже несколько лет на пенсии и сейчас работает в Доме быта на Инженерной улице экспедитором. Вот и сейчас он едет что-то получать.
– Ну что, зять, есть чем похвастаться?
– Есть, Адольф Владимирович. Отношение уже у меня в кармане. В прямом смысле слова. А еще начальник политотдела СВМС полковник Лосский пообещал, что на армейской конференции в Москве примерно через месяц попросит моего начпо, чтобы тот посодействовал моему скорейшему переводу. Оказывается, они однокашники по военной академии.
– Ай, молодца! – восхитился тесть. – Слушай, ты же не спешишь? Давай, по пятьдесят? Отметим, так сказать!
– Вы же на работе, – удивился я.
– Уговорил, вечером, так вечером!
И довольный тесть поехал дальше. Тещу теперь, что ли, порадовать? Тем более Изольда все равно спит, а в «Кругозоре» из-за подснежников, хотят меня увидеть! Моя жена и в Мукачево спала, неизвестно, как долго, а здесь полярная ночь, да и беременная она, так что валяется она в постели до обеда. Правда, я ее поднимаю и заставляю гулять, дышать свежим воздухом. Мне иногда кажется, что если бы не я, то у нее уже пролежни бы были от долгого лежания. 
По дороге мне встретилось кафе «Дружба» и я вдруг осознал, что было бы неплохо чего-нибудь съесть. И я зашел в кафе. Выбрал оладьи со сметаной и чай. Подкрепившись и согревшись, я с еще лучшим настроением пошел в книжный магазин «Кругозор». Как и следовало ожидать, теща обрадовалась и тому, что я уже получил отношение, и тому, что зашел к ней, чтобы сообщить эту новость.
– Инна Львовна, – кокетливо поправляет челку молодая продавщица, – а это и есть ваш зять? Симпатичный!
Я прямо почувствовал на себе ее заинтересованный взгляд.
– Он скоро сюда переберется, – смеется теща, – тогда и будешь заигрывать!
Мне наговорили кучу благодарностей за подснежники, напоили чаем с тортиком и только после этого отпустили. Знал бы, не заходил бы в «Дружбу!» Я вышел из магазина, и сразу почувствовал, что порывы ветра стают все сильнее и сильнее. Домой я пришел в хорошем настроении. Как ни странно, но Изольда уже не спит.
– Что ты так быстро вернулся? – нахмурилась жена. – Начпо нет на месте? В отъезде? Что же ты не подождал?
– На месте он. Принял меня и вот, – я протянул Изольде отношение.
Такой радостной мне ее видеть еще не приходилось. Ей, Богу, на нашей свадьбе и то она не была такой веселой.
Вечером теща приготовила праздничный ужин. Даже торт купила «Североморский». Это здесь его так называют, в Симферополе этот торт называется «Птичье молоко». И на вид, и на вкус это одно и то же.
– Давай, колокольчик, – смеется жена, – доставай из закромов свои ликеры!
Еще в Мукачево я накупил всяких разных ликеров. У тещи и тестя глаза разбежались. Здесь ведь снабжение из стран северного Калотта: Финляндии, Норвегии, Швеции и Австрии. А тут все из Венгрии, Румынии.
– Откуда это? – взял в руки бутылку мандаринового ликера с полуголой красавицей на кресле под пальмами, тесть, – я таких еще и не видел!
– Так я же служу в Закарпатье, а оно граничит с Польшей, Чехословакией, Венгрией и с Румынией. Местные по прописке ездят в эти страны и привозят все, что можно и нельзя.
– Много разговоров, – шутит Изольда, – прошу всех к столу. Мне вишенок, пожалуйста! И побольше!
Вишневый ликер, который я привез, не в бутылке, а в банке, а та в свою очередь, – в картонной коробке. На дне банки много вишен, вот эти вишни и захотела моя жена.
Пока мы ужинали, и мечтали о том, как это будет замечательно, когда я переведусь в Североморск, Изольда наелась вишен так, что опьянела и сама встать из-за стола не смогла. Я попробовал эти вишни, и оказалось, что они пьянее самого ликера.
– Слушай, – хмуро говорю я, – ты не забывай, что ты беременна, а это значит, что алкоголя тебе нельзя! Во всяком случае, до тех пор, пока ты не родишь и не закончишь кормить грудью детей. Это понятно? Или доступнее объяснить?
– Не нужно из мухи делать слона, – попыталась заступиться за свою дочку теща, но столкнувшись со мной взглядом, осеклась, замолчала и вышла в другую комнату.
Изольда и сразу, и утром, когда проспалась, пообещала, что так и будет, и она больше спиртного ни-ни.

У Шепелева
Отпуск пролетел на удивление быстро, к тому же я взял билет на самолет из расчета, чтобы побыть дома у родителей четыре дня. С билетом повезло, два дня из отпуска припадают на субботу и воскресенье, то есть на выходные мамы и папы. Памятуя о том, что мой друг Виталий Шепелев любит пиво с рыбой, я специально для него купил 15-ти килограммовый бумажный мешок с вяленым морским окунем. Говорят, для пива – самое то.
Прилетел я в Винницу днем, и после заснеженного севера вид зеленых деревьев прямо умиляет. А стук женских каблучков и домино во дворах ясно говорят, что здесь уже настоящая весна. В день приезда мама сказала:
– Твой друг Виталий Шепелев заезжал. Просил, чтобы ты непременно заехал к нему в гости с ночевкой. В любой день, без предупреждения.
И я решил съездить, тем более что до выходных еще два дня. Взяв привезенную с вееров вяленую рыбу, я поехал в село. Подъезд к дому, где сейчас живет мой друг, завален огромными кучами щебня. Когда я пробрался к воротам, оказалось, что калитка закрыта. Я постучал по калитке, в надежде, что собака услышит и залает.
– Стучи громче, у них глухая собака, – донесся голос со стороны. Я глянул и увидел пьяного соседа, который навалился на ворота и пьяно улыбается своей шутке.
– Сам ты глухой, – скандальным голосом отозвалась жена Виталия. Она бы, наверное, еще чего-нибудь добавила, но заметила мне. – Сейчас, подожди.
Она открыла калитку, и я, наконец, смог войти во двор.
– Добрый день, а Виталик дома?
– Ну что, – не здороваясь, спрашивает Лариса, – родила уже твоя жена?
Видно, что Виталий смог что-то ей объяснить. Я приятно удивился.
– Нет, рано еще. Нам рожать в мае.
– Понятно. Ну, проходи, раз приехал.
Тут к нам подошел Вит. Он не может скрыть своей радости.
– Слушай, а что вы собираетесь делать с этим щебнем?
– Пока не знаем. Просто случай такой представился. Знаешь, что немцы дорогу строят к компрессорной станции газопровода? Вот тесть у них и выменял десять КрАЗов щебня. Знаешь, на что выменял? На 3 литра самогонки! Разве можно было отказываться? А щебень не пропадет, придумаем что-нибудь!
Я вспомнил про тарань и протянул мешок другу. Он тут же распечатал его и обомлел.
– Ничего себе! – только и сказал он. – Это же целое богатство! Ну, спасибо, дружище! Вот угодил, так угодил!
И не помня себя от радости, и забыв на время обо мне, отнес мешок в летнюю кухню. Тут появился его тесть.
– Эй, зять, – насмешливо говорит он, – ты не справляешься с обязанностями примака!
И тут он увидел меня. Выражение лица у него сразу изменилось, и приняло гостеприимный вид.
– А кто это у нас? – раскрыл он руки для объятий. – Друг? Что же я тебя здесь еще не видел? Куда это годится – забывать старых друзей?
Меня, признаться, это лицемерие покоробило. Но пришлось таки обняться со Степан Степанычем, а подоспевший Вит представил нас.
– Лариса, – зычным голосом командует Виталькин тесть, – накрывай на стол! И быстро у меня! Не заставляй меня ждать! Лейтенант, ты проходи к столу, я сейчас!
– Да не нужно ничего, я не голоден.
– А я голоден, – веселится Степан Степанович, – так что не спорь. Ты у меня в гостях, так что считайся с нашими правилами.
– Вообще-то я к Виталию приехал.
– Ты в моем доме, значит, ты мой гость. Ты проходи, я сейчас принесу водки.
И Степан Степанович пошел в свои закрома, которые у него находятся в гараже. Тем временем Лариса стала накрывать стол прямо во дворе, в тени огромного грецкого ореха. Я повернулся к Виталию.
– А чего никто из вас ничего ему не говорит? Вы что, с ним во всем согласны? Всегда?
– Ты ничего не знаешь. Он настоящий деспот, самодур, хам и пьяница. И это не оскорбление, это констатация факта. Я уже хорошо знаю, что жизнь мента это непрекращающийся праздник – пьянки, бабы.… А жизнь семьи мента это непрекращающийся кошмар. Кстати, чтобы ты знал – тесть бывший майор милиции, а вот воинское звание у него младший сержант. Я видел его военный билет, по должности он «Командир отделения музыкального».
Пришлось мне идти за стол. Довольный тесть налил себе, зятю и мне разведенного спирта. Я тут же отказался.
– Давай знакомиться, – тычет мне стопку Степан Степанович, – полковник Катани.
– Как это? – удивился я. – Вы же вроде, майор милиции? А Катани не был полковником. Да у них в капстранах и нет таких званий, как у нас. У них лейтенант, капитан, комиссар это должности. 
– Да ладно тебе, – немного стушевался тесть. – Давай, лейтенант, выпьем за знакомство. Я тебе приказываю, как старший по воинскому званию!
Вы уж не обращайте внимания, что я опускаю слово «Виталькин» тесть, а пишу просто тесть. Так короче, а вам ведь все равно понятно, правда?
– Степан Степанович, – улыбаюсь я, – вы ничего мне приказывать не можете, тем более пить, потому что старший по воинскому званию здесь я!
– Как это? Я майор!
– Вы – майор милиции, а это специальное звание. А воинское звание у вас – «младший сержант». А по должности я заместитель командира роты по политчасти, а вы – командир отделения музыкального!
– Зачем вы ему рассказали? – повернулся тесть к Виталию. – Ладно, так ты будешь пить или нет?
– Я спирт не пью, – отвечаю я, в надежде, что на этом все и закончится. Но я ошибся.
– Так ты казенку предпочитаешь? Что же ты сразу не сказал?
И тесть, выпив свою стопку, и не закусывая, снова пошел в гараж. Оттуда он вернулся с бутылкой «Пшеничной». Вит тем временем тоже выпил и стал кушать. Степан Степанович откупорил бутылку и налил мне водки, а себе и Виту разведенного спирта. Возразить было нечего, надо было просто сказать, что я совсем не пью.
– Ну, а теперь выпьешь?
– А давайте, – махнул я рукой.
– Эх, хорошо, когда выпьешь! А потом еще! – радуется тесть. – Ну давай. Кто умеет хорошо потрудиться, тот умеет, и повеселиться, – поучительно поднял тесть палец.
Что интересно, ни Ларису, не свою жену Виталькин тесть к столу так и не позвал. Прямо восточная семья! За столом мне со своим другом поговорить так и не удалось, потому что его тесть все время говорил сам и всячески пресекал наши попытки заговорить. И как с таким жить под одной крышей? Мне лично не понятно.
– Собрались как-то мы за этим же столом: я и еще два старших лейтенанта милиции. Элита! – предался воспоминаниям тесть.
А я внутренне посмеялся, ну и самомнение у ментов! Тут наш обед прервал какой-то дед.
– Ой, Степан Степанович, спасайте, убивают! – ввалился во двор этот дедок. Лицо у него смешно измазано сажей.
– Модестович, – недовольно оторвался тесть от чарки, – ну, что опять не так?
– Ты только посмотри, как невестка меня избила! Видишь, я весь в синяках, – показывает дедок на испачканное сажей лицо.
– Иван Модестович, – терпеливо говорит тесть, – иди, умойся и не позорься. И нечего на невестку клеветать, она у тебя вообще золотая.
– Золотая? Да она меня отравить хочет!
– С чего ты это взял?
– Она мне есть носит! А я ее не просил!
– Слушать тебя противно. Иди уже отсюда. Другой бы на твоем месте на такую невестку молился, а ты на нее напраслину возводишь.
И тесть решительно повернулся к нам, показывая деду, что аудиенция окончена. Снова полилась в чарки водка и спирт. И снова бесконечные рассказы тестя о нем, любимом. Но после того, как он основательно окосел, его жена с дочкой все-таки смогли увести его в дом и уложить спать.
– Фу, – вздохнул с облегчением Вит. – Вот так и живем.
А я наклонился и поднял с земли индюшачье перо.
– Детство вспомнил? – понимающе кивнул Вит.
– Ага. Помнишь, в нашем детстве такие перья были, чуть ли не на вес золота? Особенно для тех, кто был вождем, ведь для оперенья их было нужно много. Чего я только не отдал тогда, чтобы выменять достаточное количество перьев!
– Я тоже, – крякнул заметно охмелевший Вит, – помню, у нас с тобой были лучшие томагавки и винчестеры, и нам все пацаны завидовали.
Я улыбнулся. Эти самые томагавки и винчестеры для нас своими руками сделал мой папа.
– Но костюм у тебя был самый лучший, – вздохнул Вит, – ни у кого такого больше не было.
И это правда, моя мама сшила для меня точно такой же костюм, какой был у Винниту в исполнении Пьера Бриса из фильмов «Сокровища Голубого озера», «Винниту – сын Инчу-Чуна», «Верная Рука – друг индейцев»….
Какое-то время мы предавались ностальгии, потом поговорили о настоящем и будущем. Я рассказал Виталию, что планирую переводиться на Северный флот, что Изольда будет рожать там, а он мне поплакался на свою невыносимую жизнь в селе, да еще и под одной крышей с тещей и таким вот тестем.
– Ой, ты извини, – спохватился через какое-то время мой друг, – совсем забыл! Мы взяли поросят на воспитание, нужно их покормить!
Уже вечером, когда мы в спальне дома сидели, пили чай, к нам вдруг вошел мужик с топором в руках! Виталий вскочил, а вслед за ним поднялся и я. Мне подумалось, что Вит грешит с женой этого мужика, и тот пришел, чтобы поставить в этом деле жирную точку. Я решил, что в случае чего, успею схватить стул, на котором сидел, чтобы можно было противостоять топору в руках этого мужика. Однако все оказалось просто, это был сосед, который сильно напился, и, возвращаясь, домой через огороды, просто перепутал дома! Поскольку веранда еще открыта, он смог войти в чужой дом.
Спать мы легли поздно, а на следующее утро, даже не позавтракав, я вернулся домой. Дни у родителей пролетели быстро, и я поехал в часть. Отпуск окончился.

Возмутитель спокойствия
Сегодня я вышел на службу из отпуска. У курилки стоят и разговаривают командиры и замполиты рот, точнее, они немилосердно ругаются. Я тоже решил присоединиться к ним. Подойдя ближе, я услышал, о чем именно они говорят.
– Чем меньше ума, тем труднее его  утаить, – не сдерживаясь, во весь голос громыхает старший лейтенант Талалихин.
– Ни силы в руках, ни ума в голове. Дубина стоеросовая, – не сдерживает эмоции майор Зарайский.
– Чурбан неотесанный. Абсолютная неспособность ни к чему хорошему, – не отстает от них капитан Столяров.
– Не иначе зампотеха нашего обсуждаете? – предположил я.
– Кого же еще? Его неистощимый, неисчерпаемый идиотизм уже достал всех. О! С приездом! А, поворотись-ка, сынку! – шутит майор Зарайский.
– Что же он такого сделал, что вы его поминаете такими нелицеприятными словами? – спрашиваю я, пожимая протянутые мне руки и обнимаясь с офицерами.
– Вчера у нас мероприятие было, а вашему Гуньку доверили газировать больше воды, чтобы запивать водку, а он газировал спирт! Представляешь?
– Правильно ли я понял, вы водку запили спиртом?
– Ты правильно понял. В который раз из-за этого недоразумения у нас возникают недоразумения!
Я не сдержался и рассмеялся.
– Да, – сокрушенно вздыхает мой ротный, – сегодня над этим уже можно и посмеяться, а видел бы ты, что творилось вчера за столом!
– Как же он проморгал? В смысле, как можно спутать воду со спиртом? Не намеренно же он это сделал!
– Пьян он уже на тот момент был. Удивительное безобразие. Кстати, с выходом тебя! И как там Североморск?
– После нашего городка, показалось, что за границу попал!
– Значит так, – заявил майор Зарайский, – давайте-ка в срочном порядке все вместе приложим усилия для того, чтобы Гунька перевели отсюда куда подальше. И чем быстрее и дальше, тем лучше. Потому что перевоспитывать его бесполезно, он безнадежен. Медлить больше нельзя. Эту занозу нужно удалить.
– О зампотехе нашем скоро будут слагать сказки и легенды, – говорит мой ротный капитан Сухонин, – ибо дела звучат громче всяких слов.
– А, может, простим его? – внезапно предложил Тропинин. – При всей неприязни к нему, все равно жалко.
– Какая речь может идти о прощении, если нет покаяния? – шумно возмутился майор Зарайский. – Как это он заявил? С одной стороны, вину признаю, а с другой стороны – обстоятельства!
– Слушайте, что примечательно, а ведь Гунько не считает себя ни глупцом, ни дураком! – сказал замполит 3-й роты старший лейтенант Олег Курус.
– Как это? – заинтересовался Талалихин.
– Он жене своей еще и про нас плохо рассказывает. Вчера встретил я его жену, а ей, по всему видно, не терпится язык почесать. Спрашивает она меня: «Ты знаешь, кто из офицеров вашей части самый тупой?» я, понятное дело, сначала растерялся, а потом пришел в себя и говорю: «Знаю, конечно! Твой муж!»
– И что дальше? Не тяни!
– Дальше пришла ее очередь от неожиданности растеряться. Правда, после этого разговора у нас не получилось. Слишком уж сильное впечатление на нее произвели мои слова. Так я и не узнал, о ком в семье Гуньки считают, что он самый тупой офицер части.
– А Гунько, оказывается, думает? Кто бы мог подумать! А я-то считал, что легче пробудить мысль у прапорщика, чем у Гуньки! – смеется Тропинин.
– Антракт, – объявил Талалихин, – идти на развод.
И мы разошлись по своим ротам, которые уже выстроены на строевом плацу.
– Здравия желаю, товарищ лейтенант! – официально поприветствовал меня наш зампотех, и, заикаясь, спросил, – слышал уже, как я вчера оконфузился?
– Разумеется. Все только об этом и говорят!
– Но я ведь не специально! Как они этого не поймут?
– Им от этого, надо полагать, не легче. Хотя, как по мне, то пора уже вам всем успокоиться, что было – то прошло.
– Вот не везет, так не везет, – сокрушается зампотех, – и это несмотря на все мои старания.
Какие именно усилия он прилагал, так и осталось невыясненным. Во-первых, начался развод, во-вторых, мне это и не интересно совсем, и, в-третьих, после развода на меня навалилась куча своих дел, и мне стало совсем не до зампотеха. Но сначала мое время на недолго заняли некоторые сослуживцы.
В советской армии каждый офицер и прапорщик имеет обувную щетку для черного крема для сапог и ботинок, а еще обувную щетку для коричневого крема для туфель. Я добрался до нашего городка вечером, пока убрался в комнате, помылся, побрился, разобрал вещи, погладил форму, постиранную еще перед отпуском, а вот до обуви дело не дошло. Утром, со сна я взял щетку для сапог и начал ей чистить сапоги, а потом ей же – туфли. Когда опомнился, один туфель уже был очень темного цвета. Пришлось поверх пройтись еще щеткой для коричневого цвета, а потом еще бархоткой. Цвет туфля вышел – просто загляденье, темно-коричневый и с блеском! То же самое я проделал и со второй туфлей.
Цвет и блеск моих туфель не остался незамеченным. После развода ко мне подошли несколько офицеров и настойчиво стали выспрашивать, где я приобрел такой классный коричневый крем? Признаваться в том, что я с утра просто тормознул и почистил туфли щеткой от черного крема, мне не хотелось.
– Иванович, ну скажи, где ты такой крем купил? – канючат сослуживцы, особенно командир первого взвода нашей роты Коля Любечев.
Чтобы меня оставили в покое, я решил соврать.
– В универмаге в Мукачево, – отмахнулся я. – Под лестницей на второй этаж, знаете?
Из каждой роты по несколько офицеров, прапорщиков поехали за 12 км в город за обувным кремом. Естественно, они его не нашли. После обеда некоторые из них подошли ко мне, и со вздохом сообщили:
– Нет уже такого крема. Весь продали.
– Жаль, – посочувствовал я. – Знал бы, что этот крем окажется таким хорошим, я бы больше купил!
Так я и не признался на счет крема, а сам стал иногда повторять чистку коричневой обуви черным кремом. Замечательный всегда получается цвет!
А теперь, собственно, о том, почему мне стало не до зампотеха и его проблем. Я обратился, как положено, по команде с рапортом о переводе для дальнейшего прохождения службы на Северный флот, к которому приложил отношении е из Северовоенморстроя. Но внезапно отказалось, что начальник политотдела подполковник Боярин категорически против моего перевода. Я пошел к нему на прием и стал просить его поддержать меня и дать ход моему рапорту.
– Товарищ подполковник, – не теряя надежды, прошу я, – но ведь все равно нас расформируют, станцию «Дарьял» законсервируют. Или вы хотите, чтобы я поехал служить в Красноярский край?
– Чем лучше Северный флот? – удивляется начпо. – Меркантильные соображения, что ли одолевают?
– У меня жена из Мурманской области, она беременна. Там ее родители, квартира, нам там будет определенно лучше.
– Давай так, – миролюбиво говорит начпо, – когда это расформирование еще будет, не известно. Быстро сказка сказывается, но на деле все это не так скоро бывает. Ты мне нужен здесь, понимаешь? Я тебе обещаю, что после того, как лейтенант Трухин переведется служить к своему папе – генералу, я тебя назначу на его место – инструктором политотдела по комсомольской работе. А это уже капитанская должность. Что скажешь?
– Товарищ подполковник, я хочу на Северный флот.
Но начпо неумолим, и мой рапорт осел в одном из сейфов строевой части управления.

«Пятнадцатилетний капитан»
Наш зам по тылу части, как говорят в армии, «пятнадцатилетний капитан». И должность майорская, и в должности этой он находится давно, то есть, выслуги хватает, и по службе характеризуется положительно, а воинское звание «майор» ему все не присваивают и не присваивают. По той простой причине, что он у нас беспартийный. Какое-то время это его вполне устраивало.
Бывшего секретаря партийной организации части капитана Рога постоянно драли за то, что он плохо работает с капитаном Маламутом по вовлечению того в ряды КПСС. Я секретарь партийной организации части сравнительно молодой, но и мне уже стали делать замечания по этому поводу. И я стал думать, как это убедить зама по тылу вступить в нашу партию, и тут ему исполнилось сорок лет. На лице его как-то сразу четко обозначилось великое множество морщин, делающих его более старшим. И он вдруг сам пришел ко мне и доложил, что созрел для вступления в ряды КПСС. И заявление о вступлении тут же собственноручно написал. 
С этим самым его заявлением майор Чернилин побежал в политотдел, чтобы преподнести этот факт, как свой собственный успех и достижение. Его там поздравили, сказали что-то наподобие того, что, мол, можешь, если захочешь, и на капитана Маламута тут же отправили представление на присвоение очередного воинского звания «майор».
Слух о том, что майор Чернилин смог уговорить самого старого капитана стать коммунистом, облетел все части городка. Наш замполит теперь ходит так, словно земли под ногами не чует. Начштаба даже пошутил по этому поводу:
– Товарищ майор, – говорит он комбату, – не низкие ли потолки у нас в штабе части?
– А разве что? – не понял комбат.
– Просто если дальше так дело пойдет, то ваш заместитель по политической части скоро упрется носом в потолок. Что тогда делать будете?
Остальные офицеры части тоже за глаза посмеиваются над майором Чернилиным. Но сам он чувствует себя героем дня. Похоже, он и сам уверовал в то, что капитан Маламут принял решение вступить в партию именно под влиянием майора Чернилина.
И только Виталию Тропинину эта тема совершенно неинтересна. Он пригласил меня почаевничать с ним и заодно поделиться своими впечатлениями об отпуске. В канцелярии кроме него присутствуют так же Захар Талалихин и мой ротный.
– Слушай, юноша, а чего ты не рассказываешь, как ты там отпраздновал наш советский праздник 8-го марта?
– Погоди, – удивляюсь я, – почему ты называешь 8-е марта только нашим, советским праздником, если это Международный женский день?
–  Да никакой он не Международный, нигде, кроме СССР о нем ничего не слышали. Ты что, прессу не читаешь? Сейчас об этом много пишут.
– Но это не так. Ложь это. Можешь проверить. Записывай: в 1977-м году ООН утвердила резолюцию № 32/142, в которой призвали все страны отмечать 8 марта Международный женский день. И это решение поддержали не только страны социалистического лагеря, но еще Китай, Ангола, Буркина-Фасо, Конго, Уганда, Лаос, Непал. А как вы здесь отмечали?
– Разве ты не знаешь, как его у нас отмечают?
– Когда работал до армии на швейной фабрике, видел.
– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Тропинин, – расскажи, сравним!
– Ты, конечно, знаешь, что с 1966-го года 8 марта у нас в стране нерабочий день. Мужчины в преддверии этого праздника собирают «по рублю», а 7-го марта каждой коллеге-женщине дарят мимозы или тюльпаны (начальницам – розы), кроме этого поздравительную открытку и небольшой сувенир. В обеденный перерыв прямо на рабочем месте накрывается стол, и после небольшого застолья женскую часть трудового коллектива торжественно отпускают домой.
– Точно. Здесь было все точно так же. Так ты и не ответил, как провел 8-е марта. Впрочем, я догадываюсь: «Подарил жене цветы, сам управлюсь у плиты». Угадал?
– Нет, не угадал. С одной стороны у меня и мысли такой не было, а с другой – теща сама освободила меня от обязанности стоять у плиты!
– Повезло тебе с тещей, – смеется Талалихин. – Не всем это удается.
– А мне приходится праздновать под девизом: «У сына и папы сегодня экзамен – кто лучше отметит праздник мамин», – не очень весело говорит капитан Сухонин.
– И это правильно, – смеется Талалихин и цитирует текст, скорее всего, с какой-то старой открытки: «Сегодня женщин именины. Все ясно и понятно тут: все настоящие мужчины так в женский день себя ведут!»
– Захар, так и ты себя вел подобающе? А твоей жене понравилось? – спрашиваю я.
– Еще бы! Она ведь меня тоже любит. Она сказала, что ей повезло, удивительно повезло, что ее любит такой потрясающий мужчина! – улыбается Талалихин.
– Слушай, юноша, неужели тебе не предлагали приготовить что-нибудь праздничное? – не верит мне Тропинин. Слова Захара его как-то мало заинтересовали.
– Праздничное нет, а вот сварить настоящий украинский борщ – много раз предлагали. Но я отказался. Сказал, что если они хоть раз попробуют мой борщ, то потом всегда будут требовать, чтобы только я его и варил.
– Ха-ха, – рассмеялся Тропинин, – умеешь ты убедительно отказывать и красиво рассказывать!
После этого я рассказал офицерам, об отпуске, о севере и о своей попытке перевода на Северный флот. И, разумеется, о том, что начальник политотдела меня не отпускает.
– Молодец наш начпо, – одобрил его решение Тропинин, и, перехватив мой недоуменный взгляд, объяснил, – ты пойми, чисто по-человечески, я всей душой на твоей стороне, и твое желание мне понятно. Но, если поставить себя на место начальника политотдела, я бы такими кадрами, как ты, разбрасываться, тоже не стал. Сколько будет еще наша РЛС, наша часть, столько ты будешь здесь нужен. Между прочим, это комплимент, юноша!
Приказ о присвоении нашему заму по тылу капитану Маламуту вожделенного звания майор, пришел быстрее, чем тот собрал необходимые для вступления в кандидаты члены КПСС характеристики и рекомендации. Если честно, то Марк Наумович вовсе и не торопился эти рекомендации у кого-нибудь взять.
На построении части комбат торжественно вручил ему майорские погоны. Я ожидал, что он, получив новое звание и став старшим офицером, сошьет или получит новую форму из ткани старшего офицерского состава. Тем более для заместителя командира части по тылу это совсем никакая не проблема, а он просто нацепил новенькие погоны с новенькими звездочками на старую, вылинявшую от стирок и долгого ношения форму. Выглядит это дико, как мне кажется.
В новеньких майорских погонах на плечах и с сигаретой в зубах, пришел он ко мне, как к секретарю партийной организации части и спросил:
– Слушай, Иванов, а мое заявление о вступлении в партию, у тебя?
Я утвердительно кивнул.
– Ну, так ты порви его… на хрен. Рановато мне еще в вашу партию вступать. Не созрел я еще, – спокойно закончил зам по тылу, повернулся и вышел.
Пришлось мне идти к замполиту части, а потом вместе с ним к комбату, чтобы доложить о случившемся. После этого ошеломленный майор Чернилин доложил о случившемся в политотдел. Разумеется, зама по тылу нещадно ругали и драли начальники самых разных уровней, но Марку Наумовичу все было до лампочки. Подполковником становиться он не собирается.
А вот нашего замполита части майора Чернилина откровенно жаль, его наши полиотделовцы теперь при каждом удобном и не удобном случае «отряхивают».

Железный всадник
Я иду в мехпарк и думаю. Примерно через три недели моей жене рожать. Я стану отцом двух сыновей! С ума сойти! Вдруг в лесополосе между двух дорого, одна из которых моя, то есть ведет в мехпарк, а вторая – в жилой городок ПВО, раздалось звонкое конское ржание.
Оказалось, что в лесополосе пасется конь! Не стреноженный, без седла, но с уздечкой. Хозяина коня не видно. В детстве мне доводилось ездить верхом, ведь мой папа из села.
– Ах, ты мой хороший! – ласково сказал я, и, сорвав пучок густой, сочной травы, подошел к коню. Скормив ему траву, я погладил коня по голове, согнал слепня, сидящего возле его левого глаза, и ловко вскочил на спину коня.
– Но! – взяв в руки уздечку, крикнул я, и неторопливо поехал в парк. Скакать особого смысла нет, все-таки насколько норовистый этот конь – мне неизвестно. К тому же конь без седла, да и до мехпарка всего метров триста, не больше. Шлагбаум парка закрыт.
– Эй, служба! – командирским голосом позвал я, – открывай ворота!
– Кто едет? – вышел из вагончика, в котором находится дежурный по парку с чашкой дымящегося кофе в руках удивленный и обрадованный старший лейтенант Замятин. 
– Замполит первой мехроты! – громко отвечаю я.
– Мехроты, говоришь? – рассмеялся Замятин, – оно и видно! Эх, жаль, фотоаппарата под рукой нет. Я бы запечатлел этот момент навсегда!
– Смотрюсь? – приосанился я.
– Еще как! Твоя очаровательность привлекает! Среди кучи машин и механизмов…. Дивная картина! Вызывает в душе восхищение, честное слово. Эх, до чего же талантливая у нас земля!
– В смысле, сколько в ней зарыто талантов?
– Вот именно! – Замятин обошел меня по кругу, с удовольствием разглядывая меня. – Гусар, просто гусар! А выправка, какая! Признавайся, ты раньше верхом уже ездил?
– Доводилось. А ты чего это на службе, и не спишь?
– Не спится – хлеб снится.
– Не устал, значит? А я-то думал, что от безделья, от ничегонеделания устают больше, чем от работы.
– Так это дети устают. А я уже истомился от безделья. Это хорошо, что ты приехал, – обрадовано говорит Замятин. – Давай кофе пить, телевизор смотреть.
– А ты знаешь, не откажусь.
Тут из штаба вышли начальник управления полковник Энбрехт и лесничий. Первый с недоумением уставился на меня.
– Здравия желаю, товарищ полковник, – козырнул я, по-прежнему, сидя на спине коня.
– Вот спасибо! – обрадовался лесничий. – А то конь у меня строптивый, не любит, чтобы его привязывали. Он бы, конечно, далеко не ушел, но искать его…. Спасибо, что доставили! А как вы его приманили?
– Лаской, да умеючи, – улыбнулся я.
– Товарищ полковник, – обратился Замятин к Энбрехту, – разрешить объявить сбор металлолома!
– Разрешаю. А зачем, собственно? – спохватился Энбрехт.
– Так вдруг захотелось отлить конную статую лейтенанта Иванова в натуральную величину, просто сил нет! Будет у нас свой железный всадник, не хуже медного, а?
– Тьфу, на вас обоих, – в сердцах сказал полковник Энбрехт, – ввели меня в заблуждение! Слезай, Иванов, кончилось твое время! А кстати, где ты научился ездить верхом? Сейчас это, прямо скажем, уже редкость, можно сказать, экзотика.
– Просто в прошлой жизни я был кентавром, – доверительно объяснил я.
– Тьфу, на вас еще раз. Слезай, давай, мой стальной друг, и иди уже с Замятиным в дежурку, пока ваш кофе совсем не остыл!
Пока, после своего посещения мехпарка,  а я там не только кофе пил, но и со своими солдатами пообщался, я дошел до мехбата, Замятин уже сообщил некоторым офицерам про эту ситуацию с конем. Теперь все потешаются над тем, как замполит мехроты ездит верхом на коне.
– Иванов, а на счет материала памятника, вы с Замятиным просчитались, – веселится ротный, – железо ржаветь будет.
– А Иванов его каждый день маслом будет смазывать! И себя и коня!
– С масштабом скульптурной композиции вы просчитались, – притворно вздыхает Талалихин, – что за ненужная и непривычная скромность? Надо так, ну, хотя бы два к одному, а еще лучше три к одному!
Я как раз в очередной раз выслушивал шуточки в свой адрес на счет статуи железного всадника, когда в канцелярию роты вошел наш зампотех.
– Вот, хорошо, товарищи офицеры, что вы все здесь, – начал он с порога. – Послезавтра у меня день рождения. Приглашаю вас всех ко мне.
– Интересно знать, куда это, к тебе? – удивился ротный. – В твоем КДМе места для нас всех однозначно не хватит.
– А я с зампотехами шалаш построю. Знаете, у нас на Украине в таких свадьбы гуляют, призывников в армию провожают? Вас ждет весь тот коньяк «Наполеон», который я у старшины выиграл, помните?
– Помним, – за всех ответил Тропинин.
– Зачем возиться с шалашом, – непроизвольно вырвалось у меня, – разве у нас в части нет больших палаток?
– А точно! Есть! Когда в противогазах личный солдат «обкуриваем», мы же ставим палатки на взвод! – обрадовался зампотех. – Спасибо за идею! Оказывается, и от замполитов иногда бывает польза!
Я ясно почувствовал, что идти на день рождения к зампотеху мне определенно не хочется. Чтобы это такого придумать, чтобы не идти? Я вышел из канцелярии и нос к носу столкнулся с начальником штаба.
– Анатолий Иванович, – будто даже обрадовался он, – а я тут гадаю, кого бы это в наряд по части поставить!
– Когда? – равнодушно спрашиваю я.
– Послезавтра. Ну, так что? – поправил очки н/ш.
– Что, что?
– Вы заступите послезавтра в наряд или нет?
– А у меня что, есть выбор? Я думал, что это приказ. Или нет? Я готов! Товарищ капитан, я послезавтра заступаю в наряд дежурным по части! Спасибо!
– За что, спасибо? – удивился начштаба, но поскольку я молчу, он только пожал плечами и сказал: – Странный вы сегодня, Анатолий Иванович. Так я записываю вас в приказ?
– Так точно, товарищ капитан, записывайте!
В приподнятом настроении я вернулся в канцелярию, из которой уже стали расходиться офицеры. Ротный испытывающе смотрит на меня.
– Замполит, скажи честно, ты хочешь идти на день рождения к зампотеху?
– Не хочу, Валентин Павлович. Но я и не иду!
– Как это? Расскажи, мне тоже идти не хочется.
– Поздно! Я в наряд заступаю в его день рождения!
– Хитрый ты, Иванов, даром, что всего лейтенант.
Я еще с таким хорошим настроением еще ни разу в наряд не заступал! Утром, после развода, вчерашний именинник с больной головой пришел ко мне в дежурку.
– Анатолий Иванович, – потряс он меня своим обращением, – вы не знаете, почему ко мне на день рождения пришло так мало офицеров? Вот у вас и комбат был, и начштаба, и все ротные, и вообще все-все, кроме наряда и ответственных по ротам. А ко мне и трети не пришло. Нет, я ничего такого не собирался ожидать, но все равно хотелось какой-то торжественности, соответствующей моменту, на деле, же большинство вообще не пришло. И поздравлений таких, как были у вас, тоже не было. Почему они так со мной? Мы ведь с женой готовились?
– Михаил Иванович, мне кажется, вам нужно причину искать не в них, а в себе. Вам, кстати, это много раз советовали, так вы хоть раз воспользуйтесь советом и попробуйте подумать. А теперь, будьте так добры, не откажите в любезности, и оставьте меня. Я в наряде, и сейчас мое время отдыхать. Очень спать хочется.
– Анатолий Иванович, – не уходит зампотех, – вы есть хотите?
– А что? – прямо скажем, удивился я.
– У меня после дня рождения столько всего осталось. Нетронутое вообще. Я принес в роту две полные сумки. Заходите, позавтракайте вкусненького.
– Спасибо, товарищ лейтенант. Тронут. Весьма. Но я предпочитаю поспать, – ответил я, но заметив, как сильно расстроился зампотех, смягчился, – если вы не возражаете, я поем в обед?
Зампотех просиял, и пообещал, что оставит для меня что-то вкусненькое. Но я его обманул, хоть и не специально. Перед обедом я пошел в столовую, чтобы снять пробу и проверить полновесность порций, расписаться в меню и журнале. Но пока я делал контрольные замеры порций на весах, от запаха у меня пробудился зверский аппетит, и я так напробовался, что больше кушать уже ничего не мог и не хотел, даже праздничные разносолы Гунька.

«Подарки»
После выходного в прекрасном расположении духом я шел лесом на службу. Возле учебной роты, которая находится в двухэтажной сборно-щитовой казарме, огороженной высоким забором, вдруг ударил в нос резкий, неприятный запах. Прямо даже настроение немного омрачилось. В курилке сидит и курит мой ротный.
– Здравия желаю, товарищ капитан, – козырнул я издали, – не знаете, чем это так неприятно пахнет?
– В учебке педикулез, то есть, вши. Пахнет камера, знаешь, такая, в которой прожаривают вещи, чтобы вши и гниды подохли? Ну, и отравой разной еще пахнет.
– Вши? В учебке? – не поверил я. – Ее же нам всегда в пример ставят, как образец для подражания!
– Представляешь? – рассмеялся ротный и упреждая мой вопрос, ответил, – а у нас в части вшей нет.
После развода я засел с рядовым Чучалиным оформлять новый стенд. Вернее, оформляет его Чучалин, а я контролирую ход работы и попутно составляю план культурно-массовых мероприятий на ближайшие выходные дни. Примерно через полчаса в ленкомнату заглянул майор Чернилин. Увидев на столе настоящую ручку «Паркер» с золотым пером, он тут же схватил ее и положил себе в карман.
– Вы чего? – поднялся я.
– Она мне понравилась, – широко улыбнулся майор Чернилин, – и я ее себе подарил!
Довольный собой, он удалился, а во мне стал закипать праведный гнев. Разумеется, я давно уже знаю, что Мразик редкий наглец и вор, но чтобы вот так нагло, так явно! Да еще у меня, да еще ручку, которую мне папа подарил вместе с разборной указкой после окончания военного училища! Ну, нет, этот номер у него не пройдет! И я пошел вслед за замполитом части. Замполита части я застал в его кабинете, он сидит в прекрасном настроении. На его рабочем столе лежит японская ручка с радиомикрофоном, точно такая же, как у нашего ротного. Я взял ее, осмотрел и положил во внутренний карман кителя.
– Ты чего? – удивился Чернилин.
– Она мне понравилась, и я ее себе дарю.
Я развернулся и вышел из кабинета. Не прошло и часа, как майор Чернилин с кумачовым лицом снова появился в ленкомнате и с явной неохотой выложил передо мной на стол мою ручку. Он молчит, и я тоже молчу.
– Давай, меняться, – предложил он, – а то без пары ручка с радиомикрофоном совсем не то.
– Так вы мне и вторую отдайте, – предложил я.
– Ну, нет, – оживленно затряс головой Чернилин.
Обмен состоялся. И до самого ужина наш Мразик выматывал нервы замполитам 2-й, 3-й и 4-й рот, и пропагандисту части, срывая на них зло, а им было и невдомек, что это такое происходит? А я решил «Паркер» в часть не приносить, так сказать, от греха подальше.
Когда Чучалин окончил работу над стендом, я отпустил его, и сам направился в канцелярию роты. Там офицеры оживленно обсуждают последнюю новость – из нашего гарнизона, со всех частей разных родов войск прошлой ночью сбежали все солдаты из прибалтийских республик. Почти все. В нашей роте остался литовец Эдуард Вайно.
– Эдик, – спрашиваю я его, – а почему ты не сбежал? Ведь ваше правительство объявило, что вы можете сбегать безнаказанно и сразу вставать на воинский учет в военкоматах, которыми призывались. Даже дослуживать не нужно будет!
– Товарищ лейтенант, – рассудительно ответил Эдик, – мне жить не с нашим правительством. Мне жить на нашей улице. Почти все мои друзья старше меня, они все отслужили в армии. Они меня обязательно спросят: «Эдик, почему ты сбежал?», и что я, по-вашему, им скажу? Что мое правительство позволило мне безнаказанно стать дезертиром? А знаете, что они скажут мне?
Я, молча, пожал плечами, показывая, что не могу знать, что там скажут Вайно его друзья.
– Они спросят: «Эдик, а сколько ты прослужил? Полтора года? И ты сбежал? Значит, ты был чмошником, чуханом, и тебя там так чмырили, что ты уже не мог терпеть, и именно поэтому ты сбежал из армии! Да ты не мужчина!», а мне этого не нужно, товарищ лейтенант, так что я отслужу, как положено.
Что тут можно сказать? Все бы такими бы были, как Эдик Вайно. Его поведение оказалось для нас приятным подарком, так как нас, в отличие от командного состава рот, откуда сбежали солдаты латыши, эстонцы и латвийцы, не дерут. Отпустив Вайно, я взялся за свою документацию. Тут в канцелярию вошел зампотех. Он остановился и вынул из-под кителя бутылку водки.
– Угощаешь? – поинтересовался ротный.
– Никак нет, товарищ капитан. Я после службы на «лево» собрался, а моя любовница из всех алкогольных напитков предпочитает водку. Вот я и купил по дороге в часть.
Поняв, что ему ничего не обломится, ротный утратил интерес к своему заму по технической части. Поскольку своего сейфа в канцелярии роты у зампотеха нет, то бутылку он спрятал за книгами на книжной полке. Спрятал, и ушел технику обслуживать, как он выразился. А тут комбат передал через дежурного по части, что в 18.00 ждет всех командиров и замполитов рот у себя с докладом о состоянии воинской дисциплины в роте. И мы с ротным засели за отчет.
Примерно через час в канцелярию заглянул старшина роты. Он сам рассказывал нам, что после окончания школы ни одной книги, кроме общевоинских уставов, в руках не держал. А тут вдруг взял и прямиком к той полке, на которой водка спрятана! И сразу ее нашел! У старшины от такой приятной неожиданности и радостного предвкушения употребления водки по телу пробежала нервная дрожь.
– А чье это? – спрашивает он у нас.
– Зампотеха, – ответил ротный.
– Ну, вы ничего не видели, – на украинском языке сказал старшина.
Зампотеха нашего, как не уважали, так и не уважают.
– Ну, не видели, так не видели, – махнул рукой ротный, и довольный старшина забрал бутылку и ушел.
Еще через час старшина снова явился в канцелярию и сказал нам с ротным:
– Товарищи офицеры, там у меня уже картошка нажарена, сало есть, консервы. Пойдемте, примем по сто пятьдесят грамм?
– Нет, Васильич, – мотнул головой ротный, – нам с замполитом еще к комбату идти. Еще не хватало, чтобы нам еще и за это влетело.
– А вы не обидитесь, если я сам? – спросил старшина.
– Не обидимся. Иди уже, – в один голос сказали мы с ротным.
Прошел примерно еще час, и в канцелярию роты снова пришел старшина, уселся в кресло у открытого окна и стал, молча, курить. А тут и зампотех появился.
– Ну, что, можно уже по домам? – поинтересовался он.
– Можно Машку за ляжку, – начал, было, ротный, но потом махнул рукой, – Иди, иди уже. Заждались там тебя, поди, дома-то!
Зампотех к книжной полке, а там сплошное разочарование заночевало. Гунько сбросил с полки все книги, но бутылка водки от этого почему-то все равно не появилась.
– Ну, и какой педераст забрал мою водку? – завыл зампотех.
Старшина, умиротворенно улыбаясь, и довольно поглаживая живот, (а надо сказать, что поглаживать есть что), обращаясь к зампотеху, сказал:
– Если бы вы только знали, Михаил Иванович, как же хорошо быть педерастом!
Мы с ротным и старшиной от души посмеялись над зампотехом. Странное дело, но он почему-то не очень-то и обиделся. Тут командир первого взвода лейтенант Ломжинский привел рядового Сыча.
– Товарищ капитан, посмотрите, он вроде пьяный, а запаха нет.
Я подошел к Сычу и заглянул ему в глаза. Зрачки расширены чуть не до предела,  и вообще впечатление такое, что он действительно пьян. Я сильно втянул воздух носом и уловил едва заметный запах ацетона.
– Руки чем мыл? – спрашиваю я.
– М-мылом.
– При чем здесь руки? – возмущенно удивился Ломжинский.
– Ну-ка, раздевайся, – приказал я, и рядовой Сыч стал медленно раздеваться. Сначала снял поясной ремень, затем куртку х/б, потом сапоги.
– Пилотку-то сними, – не выдержал и вмешался ротный.
Солдат неохотно снял пилотку и сразу по канцелярии распространился резкий запах ацетона. Я пошел к Сычу, но его родной командир взвода подоспел быстрее.
– Он не пьян, – объявил Валера, – то есть, пьян, конечно, но это у него наркотическое опьянение!
И Ломжинский приподнял прядь волос Сыча, прикрывающую темя. Волосы там выбриты, и на коже лежит клочок ваты, сильно пропитанный ацетоном.
– Вот не подумал, бы, – удивился Валера Ломжинский, а ротный хмуро приказал:
– Михаил Иванович, а ну-ка, пройдись по роте с командирами взводов, проверьте, один у нас Сыч такой или еще такие же есть. А дежурного по роте отправьте за начмедом.
Через десять минут зампотех привел рядового Дубиля, от которого сильно пахнет ацетоном. Но на голове у него не оказалось, ни выбритой проплешины, ни ватки с ацетоном. Гунько обнюхал Дубиля и обнаружил у того ватку с ацетоном под воротником х/б.
– Да он дразнится с нас! – с удивлением и возмущением воскликнул зампотех. Но еще больше удивился ротный.
– Вот уж никогда бы не подумал, что Дубиль способен привести в исполнение такой сложный план, – задумчиво произнес он. – Ну-ка, Юра, признавайся, кто тебе вату подложил?
Юра Дубиль застенчиво улыбнулся, помолчал, но потом признался, что это так товарищей офицеров предложил разыграть «дедушка» Прицак. В этот день никто из офицеров нашей роты вовремя домой или на «лево», как, например, планировал зампотех, так и не пошел. Рота «умирала» на плацу до седьмого пота и до темноты, точнее, до самого отбоя, который в высоких воспитательных целях перенесли на час позже. 

Лейтенантство – время золотое
Пришла пора очередных выборов депутатов разных уровней. И все бы ничего, но и наш полковник Энбрехт собрался баллотироваться кандидатом в депутаты Верховного Совета Украинской ССР. Поэтому подготовка к выборам, изготовление уголков избирателей контролируются политотделом особенно тщательно и принципиально.
Надо отметить, что пора выборов пришла немного раньше, пока я находился в отпуске. Так что я теперь отстающий по всем показателям. Перед тем, как приступить к изготовлению ротного уголка избирателя, я обошел роты нашей части, а также побывал у своих однокашников по военному училищу, которые служат в соседнем автобате и стройбате, чтобы узнать, как они видят это дело. 
Поговорив со всеми и осмотрев их стенды, я решил, что могу сделать лучший уголок избирателя во всем управлении. Во-первых, уголок избирателя моей роты будет самым большим, я бы даже сказал, он будет огромным, по сравнению с другими. Во-вторых, сами стенды будут ярко-красного цвета, а не белые или там под мрамор, и, следовательно, будут привлекать к себе внимание. К тому же они будут цвета государственного флага СССР (спасибо моему соседу по общаге прапорщику Еремееву из пожарной команды – он презентовал мне в достаточном количестве красной краски). В-третьих, все на стенде будет объемным и под стеклом. В-четвертых, вся информация на стендах будет написана плакатным пером и написано будет очень красиво – никаких тебе пожелтевших от клея вырезок из газет. В-пятых, информация будет размещена не на одном стенде, а на трех, что, согласитесь, смотрится гораздо солиднее и красивее.
К работе над своим уголком избирателя я решил привлечь нового пропагандиста части капитана Мандролько. Я без стука ввалился в его кабинет и застал его читающим какое-то бульварное чтиво с картинками. Он покраснел и кажется растерянным.
– Товарищ капитан, – с порога напористо начал я, – разрешите войти? Я слышал, что вы собираетесь делать уголок избирателя для штаба части?
– Нет, – неуверенно ответил он, суетливо пряча в стол книжицу, – такой задачи мне не ставили.
– Значит, уголок моей роты одновременно будет и штабным, не так ли?
Капитан Мандролько утвердительно кивнул головой. Румянец никак не хочет покидать его сухих, морщинистых щек.
– Не согласитесь ли вы помочь мне в изготовлении уголка избирателя, ведь у вас опыт, наверняка, больше, чем у меня?
Таким образом, легко добившись согласия пропагандиста, я подключил его к работе. Капитан Мандролько с энергией принялся за дело, а я пошел пить чай к Тропинину.
– Слушайте, – вошел к нам в разгар пиршества Талалихин, – я правильно понял, пропагандист части лично делает уголок избирателя для юного нахала Иванова?
– Ты правильно понял, – улыбнулся Виталий.
– Главное, правильно организовать, кого нужно, – говорю я.
– Занимательно. Однако, ты совершенный наглец!
Это не значит, что Мандролько все сделал сам. Я тоже, что называется, приложил руку, а еще мой ротный писарь, и художник тоже. Уголок вышел на славу, вот только биографии и фотографии героев, то есть кандидатов в депутаты, и среди них нашего полковника Энбрехта, нам раздали за 30 минут до обхода и осмотра уголков избирателя новым заместителем начальника политотдела подполковником Панджинидзе.
Посмотрел я на эти жалкие листки серой бумаги, текст на которых отпечатал какой-то нерадивый солдат левой ногой, и решил, что за полчаса все равно писарь не успеет ничего написать, а клеить это печатное убожество – полнейшая безвкусица. Я даже вздохнул от огорчения.
– Иванов, ты что, с ума сошел? – горячится майор Чернилин. – Немедленно приклей биографии на уголок! Это приказ!
– А я отказываюсь исполнять этот приказ.
– Товарищи офицеры, – заглянул в штаб пропагандист, – вас ждут!
И мы с Чернилиным  пошли на строевой плац, где собираются все политрабочие всего нашего куста, чтобы обходить воинские части. Зам начпо чрезвычайно серьезно отнесся к осмотру и все записывал в рабочую тетрадь, а еще он часто задавал вопросы. Маршрут обхода он спланировал так, что моя рота оказалась последней.
Войдя в ротное помещение, многие ахнули от размеров моего уголка избирателя, а некоторые товарищи захихикали от того, что он не завершен.
– Что же, товарищи офицеры, – объявил зам начпо, – обход завершен. Результаты мы подведем завтра. Все свободны.
И все политработники поспешили к выходу, как говорится, подальше от начальства, а я, как хозяин, остался рядом с подполковником Панджинидзе.
 – Что же это ты, Иванов, а? – расстроено говорит зам начпо с нескрываемым кавказским акцентом. – Я был уверен, что лучший уголок в управлении сделаешь именно ты, а ты даже не успел к сроку. Неужели так трудно было вложиться в назначенное время?
– Товарищ подполковник, успеть к назначенному сроку я могу еще и сейчас, – глянув на часы, ответил я, – могу, как это сделали в других ротах, приклеить листки с напечатанным текстом, и дело в шляпе. Только для этого много ума не надо. Да и некрасиво это будет, разве нет? Вы же знаете, что биографии кандидатов нам выдали только сегодня утром. Вот из-за этой вынужденной задержки я и не успел.
– Почему же ты не приклеил биографии, как это сделали другие?
– А я хочу, чтобы все было красиво, однообразно. Чтобы шрифт был крупный, и читать было легко. И еще, уж извините, товарищ подполковник, хочу, чтобы было без грамматических ошибок, как в этих листках. 
– Что же, похвально. Скажи, Толя, когда закончишь?
– Сегодня к обеду, Гурам Георгиевич.
– Добро. После обеда я снова наведаюсь к тебе и проверю.
Мы козырнули друг другу, и зам начпо убыл в политотдел, а меня вызвал к себе майор Чернилин.
– Как там зам начпо? – нетерпеливо спрашивает он меня.
– Понял меня и одобрил.
– Ну, ну, посмотрим. Иди, работай.
Мой писарь Московитин успел написать все плакатным пером до обеда, и когда пришел зам начпо, все уже имело законченный вид и смотрелось, как и положено, как единое целое.
– Что же, лейтенант, – улыбаясь, сказал подполковник Панджинидзе, – я в тебе не ошибся. Первое место тебе гарантировано. Признаюсь, я тебе симпатизирую и рад, что ты оправдываешь мои ожидания. Эффектный уголок вышел, ничего не скажешь. То, что у тебя есть вкус и характер, только усиливает общую симпатию к тебе.
– Спасибо на добром слове, – чтобы хоть что-нибудь сказать, ответил я, потому, что похвала это всегда приятно. Особенно, если она заслужена.
– Скажи, ты не хочешь изготовить вот такой же уголок для управления?
– Если честно – нет. Но если прикажете, я сделаю. Товарищ подполковник, а вы привлеките нашего пропагандиста части, он участвовал в изготовлении этого уголка, сможет и повторить. А я нужнее здесь, в роте.
Дежурный по роте младший сержант Кекерчени и дневальный, стоящий у тумбочки дневального по роте, рядовой Надрага, услышав мой отказ, от удивления вытаращили глаза.
– Ладно, так тому и быть. Знаешь, Иванов, а мне нравится и то, что ты имеешь свое собственное мнение и умеешь сказать: «Нет». А теперь, с твоего позволения, я сфотографируюсь на фоне твоего уголка избирателя.
– Конечно, конечно!
С моей легкой руки пропагандист Мандролько направился на несколько дней в управление, чтобы изготовить точную, но уменьшенную копию моего уголка избирателя. Правда, сам Мандролько не только не обиделся на меня, а даже обрадовался возможности покрутиться несколько дней на глазах у высокого начальства, и тем более сделать что-то полезное.
Офицеры части смотрят на это по-другому. Выйдя из казармы, я столкнулся с капитаном Столяровым, начмедом и старшими лейтенантами Талалихиным и Тропининым.
– Вы только поглядите на это шустрое юное дарование, – широким жестом показал на меня Талалихин, – мало того, что он припахал своего начальника – пропагандиста части поработать над своими стендами, так он еще отказался сделать такие же стенды для управления! И опять-таки отправил туда поработать пропагандиста и, кстати, капитана. Лейтенант, как это тебе удается, а?
– Партийная дисциплина, – ответил я с притворной строгостью, и свел брови на переносице, – я хоть и лейтенант, но секретарь партийной организации части. Забыли, что ли? Так я могу и вас чем-нибудь общественно-полезным озадачить!
– И заметьте, все-то ему с рук сходит! – смеется Тропинин. – Всего-навсего лейтенант, а уже такой деловой и деловитый!
– Эх, – завистливо говорит начмед, – отшумело мое золотое детство, а у Иванова все еще золотое лейтенантство! В смысле, его детство не кончается!
– Эх, – мечтательно говорит Столяров, – лейтенантство – время золотое! Есть золотое детство, а у нашего Иванова, и лейтенантство золотое!
– Завидуй, молча, – еще больше смеется Тропинин.
– Товарищ капитан, – обращаюсь я к Столярову, – а вы совершите «подвиг», а лучше два! И снова станете лейтенантом и по новой вкусите прелести этого золотого времени!
– Злой ты, Иванов, оказывается, – серьезно говорит Столяров, – мы же шутим! Лейтенатство оно далеко не у всех золотое. Если не веришь – спроси вон у вашего Гунько или еще лучше, у Дюймовочки.
– А я что говорю? – веселится Тропинин. – Могу только повторить, завидуйте Иванову тихо! Лучше, молча!
– Слышишь ты, защитничек, успокойся уже, – миролюбиво говорит капитан Столяров. – Толик, надеюсь, ты хоть понял, что это были комплименты? Лично я тебе даже немного завидую.
– Немного? – насмехается Тропинин.
– Ладно, много, – смеется Столяров. – Я бы тоже хотел быть всегда не похожим на других, свободным и парадоксальным, как Иванов.
– Хорошо, что ты уточнил, что как Иванов, а то ведь те зампотехи, которых ты вспоминал, они тоже парадоксальные и ни на кого не похожие. Но быть похожими  на них – упаси, Боже! – рассмеялся Тропинин. – А кстати, товарищи военные, объясните мне, совершенно не военному, почему вы называете лейтенантство – золотым?
– Ну, как тебе объяснить, – казалось, немного растерялся Столяров, – после военного училища, это свобода! Практически полная безнаказанность, потому что к тебе еще относятся снисходительно, и на многое смотрят сквозь пальцы. Ты еще не пуган, никого не боишься, и многое все еще видишь в радужных красках. У меня, между прочим, лейтенантство было еще более золотое, чем у Иванова – я не был еще женат. Все свободное время – мое. Все заработанные деньги – тоже мои! Красота! Свобода! Не знаю, смог ли я тебе объяснить, но примерно как-то так.

Антисоветчики
«Перемен! Мы ждем перемен!»
В. Цой
– Товарищ лейтенант, разрешите обратиться? Рядовой Чучалин.
– Слушаю вас, – отвлекся я от своих бумаг.
Андрей Чучалин это один из моих художников и писарей.
– Товарищ лейтенант, я прочел книгу Михаила Сергеевича Горбачева «Перестройка и новое мышление».
– Рад за вас, – шучу я, а сам пытаюсь понять, куда клонит Андрей.
– Я серьезно. А вы читали эту книгу?
– Конечно, – уверенно соврал я, – присаживайтесь. И каковы ваши впечатления от прочитанного?
Я соврал, потому что не собираюсь я читать книгу человека, которого, мягко говоря, совершенно не уважаю. Должность, которую он занимает, уважаю, а вот самого Михаила Сергеевича – нет.
– Крайне негативные, – хмуро отвечает солдат, – одни лозунги и призывы, в которые никто уже не верит. Вообще мне кажется, что перестройка носит чисто декларативный характер. Застой осуждается, но анализа причин застоя нет. Анализа современного положения в советском обществе тоже нет. Анализа ошибок, допущенных партией, нет. А ведь они были! Конкретных результатов нет!
– Почему? Есть же видимые сдвиги в гласности и демократизации.
– Ну, разве что. Но скажите, товарищ лейтенант, честно и откровенно, разве вы видите какие-нибудь ощутимые позитивные результаты перестройки? Люди у нас накормлены, обуты и одеты? У нас что, нет социальных проблем? Вас устраивает наша сфера услуг?
– Лейтенант Иванов! Рядовой Чучалин! – вихрем ворвался в канцелярию из коридорчика замполит части майор Чернилин. – Да вы что? С ума оба сошли? Что вы плетете?
– А что? Уже и правду сказать нельзя? – удивился солдат. – Товарищ лейтенант, скажите, это и есть те видимые сдвиги в гласности и демократизации, о которых вы только что вспоминали?
– Молчать! – во все горло орет Чернилин.
– И не подумаю, – упрямо отвечает солдат. – Мы вам не оловянные и не деревянные солдатики. Мы живые люди и не глупее вас, товарищ майор. Не нужно навязывать нам тупое подчинение и солдафонство. Все это непрофессионально. Товарищ майор, а вот вы знаете, что сказал премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль, когда посетил нашу страну? Он сказал: «Какие же вы счастливые, что не знаете, как плохо вы живете!» А ведь ему показывали самое лучшее, что у нас было. Не так ли?
– Рядовой Чучалин! – угрожающе рычит Чернилин, – я запрещаю вам рассуждать на эти темы! Вы меня в гроб вгоните вон на пару с Ивановым!
– Товарищ майор, а в чем, собственно, дело? – вступился я за Чучалина. – Солдат сам, по собственной инициативе прочитал книгу генерального секретаря ЦК КПСС, это хорошо или плохо? Он хочет ее обсудить с замполитом роты, это хорошо или плохо? По-вашему выходит, плохо?
–  Рядовой Чучалин, я вам черным по белому говорю: я запрещаю вам об этом рассуждать!
– Не имеете никакого права, – спокойно говорит рядовой Чучалин, – я не только солдат, но и коммунист. И имею полное право на равных разговаривать с любым другим коммунистом. Или у меня, по-вашему, партийный билет какой-то не такой? Анатолия Ивановича я уважаю и как офицера, и как человека, поэтому обратился именно к нему. Кроме того мы с вами военные, и нам не только жить в этой стране, но и защищать ее. Мы хотим гордиться своей страной. Мы хотим жить хорошо, что в этом плохого?
– И чем вам не нравится наша страна, антисоветчики? – язвительно спрашивает Чернилин и кривится в недоброй ухмылке.   
– Кстати о лозунге «Вся власть советам!» – как был бюрократически-казарменный колхозный социализм, так все и осталось. Все те же старые административно-командные меры управления нашей партии. Правильно говорят, что СССР это страна победившего нас социализма! Почему наши бабушки и дедушки жили с надеждой, что их детям будет лучше? Почему наши родители прожили с этой же надеждой? А теперь и мы должны жить и надеяться, что хоть нашим детям будет лучше? А мы так жить не хотим!
– Далеко пойдете, – покачал головой побледневший Чернилин.
– Да, – грустно улыбнулся Чучалин, – власти советы, как не имели, так и не имеют. Землю крестьяне не получили.
– Ну, хватит! – резко оборвал Андрея Чернилин. – Вы бы еще «Исповедь на заданную тему» Ельцина прочли!
– Уже читаю, – снова грустно усмехнулся Чучалин, и с готовностью достал из-за пазухи изрядно потрепанную «Исповедь на заданную тему».
У майора Чернилина на лице написано, что еще немного, и у него будет инфаркт и инсульт одновременно.
– А если с ушей снять лапшу, то от нашей хваленой перестройки, позитивных сдвигов и тенденций только и останется, что одно словоблудие, в смысле славословие в адрес Горбачева, лакейское лизоблюдство….
Чернилин схватился за сердце.
– Не надо из меня дурака делать! – возопил он. – Я уже и так прослужил в армии семнадцать лет!
– Разрешите идти? – козырнул солдат и, не дожидаясь ответа, ушел.
– Иванов, – вкрадчиво говорит Чернилин, – ты кого это у себя в роте воспитал? Антисоветизм разводишь? Смотри, а то, как бы тебе не пришлось положить на стол свой партийный билет!
Но партбилет, вместе с заявлением о выходе из членов КПСС, на стол положил прямо в этот день рядовой Чучалин. Событие это, без преувеличения, потрясло все наше управление, и к нам зачастили разные комиссии. Майор Чернилин надолго спрятался на больничном. Мне, как замполиту роты, в которой служит теперь уже беспартийный Чучалин, и как секретарю партийной организации части, пришлось принять весь удар на себя.
Именно после этого случая я понял, что в нашей стране действительно грядут крутые, необратимые перемены. До этого мне в это верить не хотелось, и я гнал от себя подобные мысли.
– Андрей, – спрашивает ротный Чучалина, который рисует в ленкомнате очередную стенгазету, – а если бы ты жил во время революции, на чьей стороне бы ты был?
– Кто же его знает? – пожал плечами Андрей. – Все, что я ни скажу, может оказаться ложью. Сейчас мне кажется, что если бы я жил тогда, то все-таки был бы за красных. Но если бы революция была сейчас, то кто знает?

Звезда
До утреннего развода на занятия и работы осталось десять минут. На крыльце штаба мы с Тропининым беседуем о том, о сем.
– Чем это так возбужден ваш зампотех?
– Не чем, а кем. Не поверишь, но, несмотря на все свои симпатии к чмошникам, зампотеха «отряхнул» вчера полковник Энбрехт.
– Чего удивляться – мал да глуп, за, то и бьют.
В это время лейтенант Гунько бушует в казарме.
– Сержант Ладыченко, у вас вчера трое солдат были в самовольной отлучке! Я сам видел. Они прошли мимо меня, как мимо пустого места!
– Почему же, как? – язвит Тропинин.
– А еще ему жена вчера качалкой шишку на голове набила, не видел?
– Нет, – оживился Виталий, – а ну-ка, рассказывай!
– Зампотех вчера ловил рыбу. Жена его уехала в Мукачево, а он взял коляску с ребенком, и пошел на озеро. Ловил он с высокого берега. Сначала его дочка выпала из коляски вместе с подушкой, на которой сидела. Лиза упала на эту подушку, а коляска упала с обрыва в озеро. И утонула, там ведь глубоко. А вот интересно, чтобы ты сделал после этого на месте зампотеха?
– Домой бы пошел, – пожал плечами Тропинин.
– А он продолжил свою рыболовлю. Ребенку делать было нечего, и она тянулась за рыбой. Ну, он и дал ей живую рыбу.
– Рыба, естественно, вырвалась из ее ручек?
– И прямо в воду. Лиза за ней, а ходить-то не умеет, и не понимает еще ничего. В общем, и она тоже вслед за рыбой упала в воду! Папаша ее вытащил, но вода-то холодная! Пока он ее домой принес, она вся замерзла. Он даже не додумался раздеть дочку и замотать в свою одежду. А жена что-то дорогое приглядела в городе и вернулась за деньгами, а тут папа Миша с ребенком!
– Ха-ха! Ребеночка, конечно, жалко, но папашка получил по заслугам! Слушай, ты мне прямо настроение улучшил! А почему шишка только одна?
– Может, уклонялся хорошо, а, возможно, коляску она ему простила!
– Ну, да! Ты, верно, не знаешь, что коляски у нас тоже дефицит.
– Да, ну? – удивился я.
– Вот тебе и ну! Эх, ты, а еще готовишься стать отцом!
Лейтенант Гунько в это время продолжает свою «лекцию».
– А я всегда обращаю внимание на предметы, которые ходят. Товарищ сержант, если солдаты начинают думать плохие мысли – надо им помочь. Слишком много говорите, товарищи солдаты. Вы вообще должны знать всего несколько слов: «Есть»,  «Виноват», «Служу Советскому союзу» и «Ура!» Ясно? Если одному не понятно, то и другому тоже должно быть ясно. Рядовой Сыч, чего вы руками машете, как жаба крыльями? Так, кто вчера был в самоволке и водку пьянствовал? Если вы забыли – вспомните так, чтобы этого никто не видел. Надрага, что вы все крутитесь, как воробей на ветке? Не знаете, чтобы такого соврать? Вы делаете зигзаг удачи, пытаясь меня обмануть. Ах, это вы, Воропаев! Как говорится, на воре и шапка глаза колет! Кто с вами еще был? Оржеховский и Протопиш? Ну, вот вы сами придумайте, как вас наказать, а потом доложите мое решение.
Тропинин прислушивается к тому, что говорит Гунько.
– Вот уж, действительно, всегда можно двумя абзацами выразить любую фразу! Ема-е, – вдруг раздраженно сказал Виталий.
– Чего? – не понял я.
– Ты только посмотри!
Я глянул – идет вторая рота, замполитом которой служит Виталий. В глаза бросаются три солдата избитых так, что лица их представляют собой сплошные черные синяки с ссадинами. Тропинин бросился к роте, разбираться, что к чему.
Странно, но избитых солдат, ни комбат, ни начштаба «не заметили». После развода я не утерпел и пошел во вторую роту, узнать, что это у них в роте произошло? В канцелярии застал Тропинина.
– Ты фильм «Неуловимые мстители» видел? – неожиданно спросил Виталий.
– Видел, конечно. Кто же из мальчишек моего поколения не видел фильмы про неуловимых?
– В этом фильме в самом начале и в конце, когда неуловимые мстители едут верхом на фоне солнца, звучит песня. А в песне есть слова: «Ведь над нашей судьбою неспроста пламенеет звезда. Мы ей жизнью клянемся навсегда! Навсегда!»
– Помню. И что?
– А то, что эти трое солдат свои звездочки на пилотках изуродовали. Эмаль красную ободрали, а кончики лучей загнули. Двое – внутрь, а один вообще наружу! Ну, им сначала ротный хорошенько дал за нарушение формы одежды, а потом и сами солдаты. Эти трое призвались уже, когда нашу часть вывели из Афганистана, то есть они прибыли уже сюда. А большинство солдат у нас пока еще – «афганцы». Вот они-то и добили эту троицу до их нынешнего вида. Кратко говоря, «афганцы» сказали, что под этой звездой воевали, погибали и побеждали их предки, да и они сами и их боевые побратимы тоже воевали и гибли.
– В общем, поделом получили. Сами спровоцировали.
– Точно. Хотя я бы им еще добавил! Это ведь не оплошность какая-то с их стороны, а сознательные действия.
– Ладно, пойду я к себе в роту.
Подходя к входу в казарму, через раскрытое окно канцелярии я услышал, как ротный разговаривает с зампотехом.
– Что это вы, Михаил Иванович, все пишете и пишете?
– Список. Вот развиваю свои потребности.
– Вам способности нужно развивать, а потребности и сами вырастут, – бесстрастно констатирует ротный.
– Товарищ капитан, у меня есть мечты и никто, в том числе и вы, не можете мне запретить мечтать.
Тут ротный через окно увидел меня.
– Замполит, а ты что скажешь по этому поводу?
– «Планы на будущее, которые не соответствуют вашим финансовым, умственным и физическим возможностям, называются мечтами», – процитировал я.
Гунько спорить не посмел, а, может, просто не стал. Дописать ему список его желаний не дал тот же ротный.
– Михаил Иванович, а пройдитесь-ка вы и осмотрите весь наш личный состав. Может, и из наших бойцов кто-то глумится над воинской символикой и военной формой одежды?
Гунько честно исполнил приказ. Единственное нарушение, которое он «нарыл», это то, что у восьми солдат пряжки заточены. Естественно, после обеда этих солдат собрали в ленкомнате, так как в канцелярии мы бы все с ними не поместились.
– Рассказывайте, – свирепо потребовал ротный, – для чего вы готовитесь?
Я осмотрел пряжки и представил, как это может быть, если такой вот отточенной пряжкой ребром рубануть по голове человека. Во время массовых драк в военном училище с гражданскими мне не раз доводилось видеть результаты ударов тупой пряжкой. А если такой? Это же просто кошмар!
– Товарищ капитан, да мы же ничего такого, – первым заговорил рядовой Сыч, – мы посмотрели фильм «Спортлото – 82» и решили заточить пряжки так, чтобы ими можно было открывать консервы, вот и все. Ну, честное, пречесное слово!
– А не проще, было, купить консервный нож? – удивился ротный. – Темните вы что-то, субчики. А, ну, колитесь сами!
– Товарищ капитан, вы что же, думаете, нам жалко потратить двадцать копеек на консервный ключ? – удивился рядовой Воропаев. – Мы бы купили и не возились с этими пряжками, но где их купить? В продаже мы их не видели ни разу.
– Старшина, – позвал ротный.
– Я здесь, товарищ капитан. Задачу понял. Постараюсь в кратчайшие сроки каждый автомобиль, закрепленный за нашей ротой укомплектовать консервными ножами!
И через четыре дня Васильевич нашел-таки где-то требуемые консервные ножи, так что пряжки никто из солдат больше не портил.

Дронов
       «Мы многое из книжек узнаем,
        А истины передаем изустно:
«Пророков нет в Отечестве своем», –
         Но и в других отечествах – не густо».
В. Высоцкий
Зампотех застал сержанта Дронова за чтением Библии, и наделал по этому поводу много шума. Майор Чернилин с удовольствием сорвал свое извечное и непрекращающееся зло на сержанте, а потом сказал:
– Лейтенант Иванов, забирайте его и разбирайтесь с ним сами. Интересно только, где это он такого ума набрался?
И хотя я совсем не осуждаю Дронова, пришлось мне обозначить беседу. Мы направились в ленкомнату и сели за разные столы. Я никак не могу решить, с чего начать этот разговор, да и стоит ли? Сержант нарушил тишину первым.
– Товарищ лейтенант, вы ведь не Чернилин, может, и правда поговорим?
Я согласно кивнул.
– Думаю, вы согласны и не будете оспаривать тот простой факт, что мы с вами все атеисты, то есть безбожники? Другими словами, у нас нет веры. Безверие одно.
– А, по-моему, атеизм тоже можно назвать верой. Мы безбожники, это верно, но у нас есть, если хочешь, своя вера и своя религия – наша Родина! Жизнь каждого офицера, каждого военнослужащего, да и каждого человека, как и всего государства, требует осмысленности и ясности понимания. Судьба нашей великой страны зависит от нас всех, в том числе и от тебя. В этом великий и истинный смысл нашей службы.
Дронов немного помолчал, а потом спросил:
– Товарищ лейтенант, мы с вами оба русские. А вот интересно, как вы считаете, что означает быть русским? Уверен, что вы понимаете, что это не просто запись в свидетельстве о рождении и знание языка.
Я задумался, но Дронов снова начал говорить сам.
– Мой дед, а я ему безоговорочно доверяю, люблю и уважаю, говорил мне, что великое предназначение русского народа и России – сохранение неискаженного христианского вероучения. Призвание русских – служить Добру. Кстати, не хочется верить, что дело идет к развалу великой страны, которой мы сейчас служим. Но если это и произойдет, останется Россия, и вот ей мы и должны служить! Не за страх, не за деньги, а за совесть. И наша великая жертвенная судьба – охранять великую Россию! Потому что именно судьба России определяет судьбу всего мира!
– Не слишком ли сильно ты загнул? У России, конечно, особая судьба, так сказать, особенная стать, но все-таки…
Дронов беспокойно следит за мной.
– Пусть вас не обманывает моя сдержанность, – говорит он, – но я очень взволнован, потому что этот вопрос чрезвычайно важен для меня. Знаете, товарищ лейтенант, я не привык скрывать свои взгляды, поэтому и не стану офицером. Так все-таки, что для вас означает, быть русским? 
– Выходит, что быть русским это значит, быть им по духу, цели и смыслу существования?
– Вот именно! Кстати, как вам наглая ложь об «империи зла?» Нас всегда боялись, и не только как атеистического, безбожного, красного СССР, но и как Православную Россию! Как жаль, что начиная с 1917-го года, у нас в стране сознательно выхолащивают государственное самосознание народа! Дед мой говорил: «Не знаю почему, но история ясно подтверждает, что Россия имеет вселенское, космическое значение».
Я поднял голову и спросил:
– А кто у тебя дед?
– Обычный дед, – пожал плечами Дронов, – лесником работает на южном Урале.
– Обычный, говоришь? – засомневался я.
– Да. Кстати, товарищ лейтенант, расскажите мне, как замполит, – задумчиво говорит Дронов, – где наша национальная идея? Что мы собираемся в очередной раз строить? Что возрождать? Какие у нас цели, ориентиры? Какими средствами это будет достигнуто? Я считаю, что Горбачев ведет нас, причем ведет уверенно к капитализму. А что там нас ждет? Я вам отвечу: равнодушие к духовной жизни. Беспредельный цинизм, так называемого «свободного мира». Духовная зараза потребительства. Но не может материальное благополучие быть целью всех стремлений! Суета одна, и она не от Бога. Извините, Анатолий Иванович, с вами всегда интересно общаться, но я заступаю в наряд дежурным по роте. Разрешите идти? Договорим в любое удобное для вас время, идет?
И уже от входной двери Дронов обернулся и, улыбнувшись, сказал:
– Разрешите задать вам домашнее задание, товарищ лейтенант? Подумайте, осмыслите следующую мысль: «Велика ли честь – все иметь и служить?»
Я посидел под впечатлением еще минуты три и вышел из ленкомнаты. На крыльце я столкнулся с майором Чернилиным. Он остановил меня с обеспокоенным видом.
– Товарищ лейтенант, ну, как там ваш Дронов? По-прежнему с яростным упорством отстаивает свои взгляды? Чего он вообще хочет? Где он этой заразы набрался?
– Ипполит Модестович, на какой ваш вопрос мне следует отвечать в первую очередь? – прищурившись, смотрю я на замполита части, на его искаженное изумлением лицо.
– Дело в том, что Дронов считает важным то, во что веришь и чему себя отдаешь. И еще он верит….
– Да хватит вам! – занервничал майор Чернилин. – Вы его еще и выгораживаете! Меня уже начинает мутить от вашей роты! Не рота, а дурдом какой-то! Вы чего улыбаетесь?
– Этот дурдом, как вы выразились, просто слепок нашего общества. Армия ведь это плоть от плоти, и кровь от крови нашего народа, маленькая копия страны!
– Это все, что вы можете сказать? Защитничек! Умные нашлись, ну я вам всем покажу! – и он даже ногой топнул, при этом гневно сопя. Он даже взмахнул рукой перед моим лицом, словно пытаясь ударить меня.
– А вот руками не размахивайте, – беззлобно говорю я, – а то ваши же зубы сейчас застрянут у вас в горле.
Мразик попятился и вошел в штаб.
– Молодец, Иванов. Одобряем, – сзади подошли ко мне Талалихин, Тропинин и экс  Горбачев, а ныне Столяров. – Хотя зря ты так. Чернилин и так зловредный и коварный, а тут еще ушел не на шутку обозленный.
– А с Дроновым у вас весьма любопытный разговор получился. Ты уж извини, мы под окном подслушивали, – признался Тропинин, – интересно было бы поприсутствовать и при его продолжении!
На следующем же совещании офицеров и прапорщиков, майор Чернилин вернулся к этому случаю. Сначала он припомнил мне рядового Чучалина, который вышел из партии, потом сержанта Дронова, а потом и меня. Причем злым и громким словом.
– Вы товарищ лейтенант, многого еще просто не понимаете. Вы еще не сформировались, как офицер-политработник, – колко и с сарказмом вещает он. – Все лейтенанты через это проходят, а вы как-то проскочили, но так ничему и не научились. Анатолий Иванович, вы что, решили, что вы здесь умнее всех, и только вы понимаете, как правильно и что лучше? Так вы ошибаетесь! Запомните, раз и навсегда: солдата нужно держать в страхе! Солдату запрещено думать самостоятельно! Думающим офицерам это понятно, и только одному вам – нет.
Я что, сплю, что ли? Или я это слышу от политработника в звании майор? Если бы это сказал офицер русской императорской армии, периода правления императора Павла, тогда еще ладно. Но от советского офицера, к тому, же дважды «афганца?» Трижды прав Тропинин, когда говорил, что мир сходит с ума.
– Товарищ майор, – перебил Чернилина начштаба, – раз солдаты первой роты читают Библию, Горбачева, Ельцина, значит, я так понимаю, у них много свободного времени. А замполиты рот у нас для чего? Не можете занять личный состав чем-то интересным? Пусть солдаты в шахматы играют, пуговицы пришивают, ОЗК на время одевают, а автоматы на время разбирают, кроссы бегают, но не слоняются без дела. Им же дурные мысли в голову сразу лезут! Запомните, товарищи политработники, солдат должен быть занят! А то он ворон ловят, подножки друг другу делают, читать начинают! Повторяю, когда у солдата много свободного времени, ему в голову лезут глупые мысли. Чтобы этого не случилось, досуг личного состава должен быть организован! 
– Это точно, – поддержал начштаба майор Чернилин, – а то где не надо, они у нас такие правильные, а где нужно проявить требовательность и принципиальность, то их нет! Вон у нас к солдату из 3-й роты отец приезжал и три часа прождал, пока его сын сидел на политзанятиях! Что, товарищ Курус, нельзя было его отпустить к папе?
– Я просто не знал, что к нему отец приехал, – развел руками Олег.
– Ну, все, – перебил их всех комбат, – давайте уже конкретно перейдем к следующему вопросу, а то просидим здесь до отбоя. Можно долго и плодотворно обсуждать негативную роль лейтенанта Иванова в формировании таких личностей, как Чучалин и Дронов, но лично я, как командир этой части, хотел бы, чтобы все наши остальные лейтенант так, же не «сформировались», как наш замполит первой роты.
И меня оставили в покое.