Об этом говорить совсем нет силы…
Девчушка мёртвая в руках отца.
Пацан без ног. Старик и внук в могиле…
И нет войне ни края, ни конца.
И кто же с кем воюет? Убивают
Свои – своих! И женщин и детей…
Но это неЕлюди в людей стреляют -
За душу РУССКУЮ! И честь при ней…
Очень я люблю Гоголя. Считаю его гением гениев в литературе. И, когда я услышала в ленинградском бюро путешествий, что в 1982 году в Полтаве открылась новая экскурсия «По гоголевским местам» и восстановлена родовая усадьба в селе Васильевка, при первой же возможности я поехала с группой школьников и по этому туристическому маршруту.
Мы приехали на поезде в Харьков, а оттуда на автобусе прибыли в пригород Полтавы на турбазу, находящуюся в очень живописном месте. Нас хорошо встретили и расселили в удобные номера. Дети и воспитатели были довольны. Кормили нас замечательно. А у меня появилась спасённая от кошек птица – сойка, которую мы все кормили и опекали. Мечтали с ребятами довести её до полётного состояния и отпустить на волю.
Лето стояло жаркое и небольшая прохлада наступала только к вечеру. Я довольно часто выходила побродить по лесу, на территории которого стояла турбаза. Здесь было хорошо и привольно и я уходила довольно далеко, по дороге собирая редкие грибочи. А однажды я увидела первый раз в жизни зайца-русака. Сорвав гриб, я подняла голову и прямо перед собой, на расстоянии вытянутой руки, увидела крупного разноцветного зайца на высоких ногах. Мы оба ошарашено глазели друг на друга всего несколько секунд, но я успела разглядеть его красивую мордочку с длинными ушами и испуганными и вытаращенными на меня глазами. Такой красавец… Нос его тревожно и волнительно вдыхал и выдыхал и вдруг, совершенно неожиданно, он сначала присел, а потом резко сиганул в сторону с такой силой, что я от испуга вскрикнула. Заяц с непостижимой скоростью почесал по лесу, убегая от меня всё дальше и дальше. Придя в себя после неожиданной встречи с дикой природой, я побрела потихоньку дальше. И тут услышала…
Я услышала прекрасное душевное пение не очень далеко от меня. И как пчела на мёд устремилась я на звуки музыки... Приблизившись к источнику звучания, я разглядела сквозь кустарник накрытый стол и несколько мужчин и женщин, сидящих за ним, предающихся пению. Пели они песню «Солнце низенько…» - да так складно и красиво, что душа моя музыкальная невольно запела вместе с ними. Пели они негромко и с чувством. То в унисон, то разделялись на два голоса. И звучали так органично и тепло, соблюдая чувство меры, и глубину песенного нутра, что хотелось их слушать и слушать. Но меня заметили и крикнули:
– Ты хто – выходь!..
Я вышла.
– Да я туточки стою да слухаю як вы гарно спиваете… – Я как могла подражала украинскому языку.
–Тю… Так цеж гражданка з Ленинграду! Вина птичек кохае… Проходь, проходь – сидай туточки.
Я узнала в женщине, которая мне всё это говорила, сотрудницу нашей столовой. Такая пышнотелая и миловидная хохлушка с модной высокой причёской. Она поставила передо мной тарелку с галушками и шкварками, а хозяин этого стола – её муж – преподнёс чарку самогонки Я до этого момента слышала о самогоне только теоретически, а теперь, чтоб не обидеть угощавших, храбро отхлебнула глоток и тут же закашлялась – уж больно крепок был напиток. Все засмеялись, а хозяин гордо произнёс:
– Та цэж первач!.. Ты давай закусывай.
Я стала есть, а они опять запели. Зазвучала песня «Ждэ дивчина, ждэ…» Здорово пели, самозабвенно, на потребу души. А когда допели – я попросила спеть любимую песню отца «Стоит гора высокая». Все тут же радушно отозвались и запели «Стоит гора високая, а пид горою гай, гай (лес)» А на словах «Зеленый гай, густэсенький…» – я тоже стала подпевать.
– Тю, да ты и сама гарно спиваешь… А ну-ка, яку русскую писню нам заспивай.
Я задумалась. Не хотелось ударить в грязь лицом перед хохлами, и я решила спеть русскую народную песню «То не ветер ветку клонит», которую любил мой духовный отец – батюшка Василий. Песня очень трудная и переживательная. И для того, чтобы её спеть по-настоящему, – нужно обладать немалым драматическим даром, ну и голосом, конечно. Поначалу компания меня подхватила, но потом, по мере развития песенного образа – постепенно затихала и затихла совсем… А я пела с глубиной русской души как в последний раз – как и полагалось петь эту песню. И в конце, на словах «ты гори, догорай моя лучина - догорю с тобой и я…», я почувствовала слезу на щеке и наклонила голову. Песня кончилась. Было тихо... Я подняла голову и увидела, что люди плачут, почти все. «Достала… – подумала я удовлетворённо – знайте наших!» В таком случае батюшка Василий гладил меня по голове и говорил: « Уж больно хорошо…» Основательно просморкавшись и отрезвев, все кинулись меня обнимать и благодарить.
– Ну, прямо у сердце попала! Ну, под дых!.. Всю душу наизнанку вывернула… Да ты, мабуть артистка? Колися…
– Да нет, я простая русская женщина.
– Та ни – ни простая, дюже не простая… Мы зараз за тоби выпьем, шоб не журилась!
Я не «журилась» и была рада и за себя, и за Россию… Вытерев пот со лба, я села на место и перевела дыхание. Передо мной поставили жбан с очень вкусным компотом из груш и чернослива под названием «узвар». Я залпом выпила его почти весь и повернулась к соседке слева, чтобы поделиться с ней восторгом перед жизнью.
– Какие замечательные люди!.. Какие добрые и участливые украинцы…
Я ждала поддержки, но соседка серьёзно смотрела на меня молча. Я в недоумении ждала её слова. И она, наклонившись ко мне, сказала вполголоса:
– Ты что, в первый раз на Украине?
– Да, впервые, а что?..
– Да то, что я тоже русская, из под Воронежа, замужем за хохлом, живу здесь уже пятый год. И очень хорошо поняла – что это за нация!
– Ну и что это за нация?..
Соседка спокойно посмотрела на мирно поющих симпатичных людей и тихо, но твердо сказала:
– Это самая хитрожопая нация на свете!..
– Как это? – я была в полном недоумении.
– Да так – ради своей выгоды они и маме родной могут подлянку кинуть... Никогда никаких дел с ними иметь нельзя. Продадут за шмат сала…
Я в недоумении на некоторое время замолчала и решила, что, наверное, просто она обижена кем-то. Но она говорила беззлобно и почти отрешённо.
– Так ведь они так хорошо и доброжелательно относятся к нам, по всем законам гостеприимства.
– Ну да – хорошо относятся, потому что вы туристы и они живут за ваш счёт… а с работой здесь трудно. Она помолчала и совсем тихо добавила – А русских многие ненавидят – и давно уже… Особенно в западных областях. Да и здесь тоже…
Она замолчала. Я посидела, поразмышляла и стала прощаться и благодарить за приём. Меня приглашали ещё придти «поспивать». Я пообещала и с тяжёлым камнем на сердце пошла домой к своей птице.
На следующее утро мы с ребятами поехали на очень интересную экскурсию – на место Полтавской битвы. Дорога была чудесная. По обеим сторонам тянулись знаменитые поля советской житницы – плодородной Украины. Это было грандиозное зрелище. До самого горизонта лежали огромными лоскутами разноцветные поля на теле земли – как красивейшее и гигантское одеяло… Розово-серым, с лёгким фиолетовым налётом, завораживала взор гречиха. А с другой стороны дороги разворачивалось поле спеющей пшеницы, блистающей прямо-таки настоящим золотом с переливами в светло-зелёные тона, и, когда налетал ветерок и колыхал наливающиеся колосья в едином порыве – создавалось полное впечатление волнующегося моря. Так и хотелось окунуться в это явление природы и почувствовать себя частицей чуда красоты… А уж когда мы въехали в торжество подсолнечника – в автобусе воцарилась полная тишина и наступил момент любования. Молоденькая экскурсоводша Оксана с удовольствием наблюдала за восторгом, охватившим ленинградских подростков. Конечно, они никогда ничего подобного не видели, да и увидят ли впредь… Каждый подсолнух стоял как самостоятельное деревце. С большими изумрудными листьями и такими ослепительными ярко-жёлтыми длинными лепестками цветка в сочетании с более тёмным жёлтым цветом крупной середины. И все они, как один, смотрели на своё дорогое и любимое солнышко. Причём, когда мы к вечеру возвращались и солнце было совершенно с другой стороны – подсолнушки, как стойкие живые солдатики, – также стояли и непреклонно вглядывались в предмет своего обожания…
На экскурсии нам показали большой участок земли, заросший ровной травкой, где когда-то наш русский царь Пётр победил непобедимого шведского короля Карла и утвердил себя в этом мире как очень серьёзный противник для врагов. После подробного рассказа о ходе боя и его итогов был упомянут Мазепа. Гетман умудрился предать и украинцев, и русских и сбежал с остатками шведов, опасаясь тяжёлой десницы царя Петра…
– А я читал, что царь приказал сделать один орден Иуды специально для Мазепы, – сказал наш голубоглазый мальчик и посмотрел на Оксану.
– Да, так оно и было… А сейчас мы посмотрим на памятник не только нашим погибшим воинам, но и шведам, полёгшим в бою на этом поле… Очень мудрые люди поставили этот памятник.
На обратном пути уставшие дети сидели спокойно, кое-кто дремал… Мы с Оксаной вели мирную беседу обо всём, и я пожаловалась, что в нашем расписании нет поездки по гоголевским местам из-за чиновников, которые всё никак не могут составить и рассчитать маршрутный лист по этой экскурсии.
– А для внутреннего пользования для украинцев уже полгода действует этот маршрут…
– А Вы что – неравнодушны к Гоголю? – спросила она меня.
– Не то слово!.. Я в таком восторге от его творчества. Мне нравится всё, что он написал… Феерический талант, гений… Я как только вспоминаю, например его «Вия» – у меня сразу мурашки по коже. Вот, видите…
Оксана внимательно посмотрела на меня и на мою руку с мурашками и сказала, что если представится возможность, она постарается мне помочь. Дело в том, что все экскурсионные автобусы собираются возле турбюро в одно и тоже время, и вполне возможно будет подсесть в автобус, следующий по гоголевским местам.
И вот случилось то, на что я уже и не надеялась. В одно светлое воскресное утро, когда мы прибыли для экскурсии по Полтаве, в наш автобус забежала Оксана и поманила меня рукой. Я вышла из автобуса, и она радостно сообщила мне, что вот тот сине-красный автобус едет в Васильевку на родину Гоголя.
– Там небольшая группа – человек 7-8. Тётки из торговой управы. Я их уже предупредила, сказала, что Вы командировочная из Ленинграда. Садитесь поудобнее – дорога длинная.
Я поблагодарила её и пошла в свой автобус предупредить воспитателей, что мне необходимо здесь остаться, якобы для оформления некоторых документов в турбюро, и они поехали без меня путешествовать по Полтаве.
Я поторопилась в указанный мне автобус и подошла к нему почти одновременно с экскурсоводом – очень милой и на вид, интеллигентной женщиной. Мы вместе вошли в автобус, и в нос резко вдарил запах духов «Красная Москва»… Мотор взревел, и мы тронулись в дорогу. Группа была действительно небольшая, но яркая. Я бы даже сказала – очень яркая. Женщины были необъятных размеров, и все в кремпленовых платьях в обтяжку. Расцветки у платьев были «вырви глаз», как говорила моя бабушка. У самой большой женщины - это были огромные красные маки на зелёном фоне. По другой – вольно плавали дельфины в почти натуральную величину по бирюзовым волнам. Очень впечатляло скромное платьице с белыми горошками, которые были размером с футбольный мяч в пространстве нежно-голубого цвета… Короче – у всех одеяния несли характер сугубо выдающийся и разнообразный. Одинаковыми были только причёски. В народе такие причёски называли «халами» – в честь всеми любимой булки - плетёнки… Они разнились разве что – высотой и пышностью. Ну и волосики, соответственно, были умопомрачительных цветов – от белых, как лунь, до ярко-рыжих и цвета крыла чёрного ворона. Брови и глаза накрашены предельно выразительно, а губы прошибали взгляд кроваво-красным цветом, абсолютно одинаковым у всех… Зрелище было явно не для слабонервных. Это если ещё не говорить о количестве золотых украшений. Но я скажу чуть-чуть. Их было столько, что об этом можно было бы написать отдельный рассказ. И о крупных перстнях-печатках, или о кольцах с яркими рубинами и сапфирами. Искусственными, конечно, но кто ж тогда не рад был и этому. И о серьгах можно было сделать подробнейший отчёт. Но это уж совсем выбьет нас из темы. Поэтому просто остановимся на том, что такие серьги, в основном висячие – в цыганском стиле, – могли себе достать только работники торгового фронта, да и то – высшего ранга. Короче – представители торговли в те времена – были отдельной кастой избранных в стране… Я стояла ошеломлённая и украшенная только «махровыми» ресницами – без окраски бровей и губ, да с какими-то несчастными серебряными сережками. Ну и жалкое же зрелище я представляла в их глазах… И дамы, увидев, какое грандиозное впечатление они произвели на незнакомого человека т.е. на меня, – были очень довольны и удовлетворены сами собой…
Я осторожненько прошла в заднюю часть салона и расположилась на двойном кресле и предалась ощущению дорог. Я очень люблю дорогу… Особенно, когда было удобно ехать и впереди открывались волнующие дали. В компании приятных во всех отношениях дам, в отличном и новом автобусе – путешествие обещало быть интересным. За окном всё тянулись нескончаемые поля, поражающие воображение торжеством природы в совокупности с трудом человека. На душе от этого вида был покой и уверенность в завтрашнем дне. Неожиданно начался слепой дождь. Весёлый, ласковый, прибивающий пыль и освежающий растения и души людей. Так и захотелось протянуть руки, чтобы ощутить прохладные дождинки летнего сюрприза. Но дождь окончился так же внезапно, как и начался. Опять засверкало солнце и появился лёгкий туман над просыхающей дорогой… Автобус нёсся быстро по пустому шоссе, почти бесшумно – будто гоголевская птица-тройка парила над землёй и неслась в какое-то сказочно-прекрасное пространство, в счастливую гавань…
Но тут нам объявили о прозаической санитарной остановке. Всем хотелось размять затёкшие ноги, и наши очаровательные дамы все повставали и стали по очереди, как-то не очень изящно, вываливаться из автобуса. И когда я последней вышла на свежий воздух – увидела, что все женщины были в лаковых туфлях, в цвет своих лаковых сумок, на высоченных каблуках. В такой обувке при такой комплекции можно ходить только на полусогнутых. Так и происходило. И это было так нелепо и смешно, что я невольно рассмеялась. И сделала это зря. Погорячилась. Им это явно не понравилось. Дамы все повернулись ко мне и стали меня разглядывать с неодобрительным пристрастием. Мой одноцветный джинсовый костюмчик явно не вызвал у них одобрения. Наверное, если бы я не срезала этикетку с долларовой ценой – они бы по другому отнеслись к этой модной у нас в Ленинграде вещи. Хотя не факт... Кремплен был эффектней. А уж мои лёгкие туфли-плетёнки из итальянской кожи вызвали у дам презрительные ухмылки. Меня не взлюбили, и сильно… Я поняла, но меня это почти умилило и никак не задело. Мы поехали дальше.
Экскурсовод начала нам рассказывать о Николае Васильевиче Гоголе. «Однажды проснулся отрок Василий Гоголь в своей богатой усадьбе и побежал рассказывать батюшке свой удивительный сон. Ему приснилось, что именно в этот день должна родиться его будущая супруга. Отец серьёзно отнёсся к этому известию и предложил сыну взять котомку с едой, сесть на коня и отправиться на поиски. Василий так и сделал. Он поехал по губернии по всем сёлам и спрашивал у людей, не родилась ли где сегодня поблизости девочка. Люди в ответ пожимали плечами – да вроде бы не было такого. Он целый день безуспешно проискал свой сон и вечером, возвращаясь усталый и разочарованный домой, подъехал к недалёкой от них барской усадьбе, чтобы напиться воды, и увидел, что там люди радостно что-то празднуют. Он спросил о причине такой радости и ему ответили, что у барина нынче доченька родилась. И Василий пил поданную ему воду со слезами пополам от счастья… Он стал часто ездить к своим соседям. Привозил для своей невесты Машеньки игрушки, сладости, часами играл с ней. Практически, он воспитал свою жену для себя сам. И когда ей пошёл шестнадцатый год – они повенчались и справили свадьбу. Молодые Гоголи очень любили друг друга и жили дружно и благополучно. Но первенец, которого они очень ждали, родился мёртвым. Оплакивали его горько и тяжело. А потом поехали в церковь Николая Чудотворца, где находился известный в округе образ святого, который помог многим страждущим. Супруги упали перед иконой на колени и попросили помощи в рождении здорового ребёнка. А если родится мальчик – пообещали назвать его Николаем… Вот смотрите вперёд, чуть слева, и вы увидите эту самую церковь.»
Да, вдалеке была видна небольшая церквушка с колоколенкой. И сердце дрогнуло. Николай-чудотворец не подвёл. Как православные говорят: «Не посрамил упования…» Мальчик родился не только здоровый, но и гениальный.
Наконец, после трёхчасового пути мы прибыли в Васильевку. Наш экскурсовод передала нас очаровательной женщине Олесе Ивановне, которая повела нас в усадьбу, а сама уехала на отходящем в Полтаву автобусе с туристами. Мы зашли в небольшой одноэтажный домик. Тут ещё слегка пахло краской и недавно прошедшим ремонтом. Очень скромная обстановка, где подлинным экспонатом был небольшой старинный диван, а остальная мебель подобрана в стиле того времени. Наши дамы были шокированы столь аскетической ситуацией и, не скрывая возмущения, громко высказывали своё недовольство. – Тю, – говорила обладательница крупных шмелей на груди, сидящих на изумительных ромашках, – та шо це такэ? О це и усэ? Гоголь, Гоголь… Та лучше же ж – я бы соснула до обида… А гоголь-моголь зробила бы и зъила...
Все дамы громко захохотали на шутку своей подруги. И вышло так, что слушала Олесю Ивановну только я. Мало того – я задавала ей вопросы. И мы с ней, не обращая внимания на «тёток из торговли», пошли по музею. Я заинтересовалась небольшой скрипкой в витрине под стеклом. Оказалось, что Николай Васильевич в молодости неплохо играл на ней.
– Так шо же, даже и картин никаких не мае, чи шо?.. – вопросили оскорблённые посетительницы.
И испуганная Олеся Ивановна повела их в другую комнату, где находились несколько рисунков карандашом.
– Вот, пожалуйста… Это работы самого Гоголя…
Я с интересом рассмотрела эти рисунки, и они мне понравились своей искренностью и выразительностью. А также привлёк моё внимание какой-то уж очень маленький, старенький жилет под стеклом.
– Да, да – это подлинный жилет Николая Васильевича. – Увидев моё удивление и поняв его, она улыбнулась. – Он же был маленьким…
Толпа женщин молча прошествовала к выходу в сторону автобуса, еле передвигая ноги и зло сверля меня глазами. Я просто спиной чувствовала их ненависть к себе. Экскурсовод растерянно предложила пройти ещё в сад и осмотреть его. Я пошла. Одна. В саду находилась одна очень старая липа, которую подозревали в том, что её посадил кто-то из семьи, а может и сам Николай Васильевич… Я ощутила некую причастность к этому месту, хоть и был музей только что восстановлен, но земля-то была та, по которой ходил когда-то этот великий человек. И где он появился на свет. Мы прошли через музей к выходу, и я поблагодарила Олесю Ивановну за экскурсию.
Выйдя из здания, я с удивлением не обнаружила на стоянке нашего автобуса… Я дождалась, пока закрыла музей Олеся Ивановна и спросила – чтобы это могло значить? Может, автобус поехал заправиться к бензоколонке? Она тоже в недоумении пожала плечами и сказала, что уехали они насовсем, но почему-то не подождали Вас… Ну, я то знала почему они меня не подождали. Я даже представила, как это было. Дошкондыляв до автобуса на своих шпильках, они влезли в салон и когда водитель спросил, все ли пришли, они дружно закричали: «Уси, уси». Автобус тут же тронулся, а дамы доползли до своих мест и сразу же сбросили проклятые туфли, а может и синтетические жаркие платья в облипучку… Но главное – они злорадно обсудили между собой, как здорово они отомстили совершенно не похожей на них, а потому и ненавистной «гражданке з Ленинграду». «Нехай – знае»…
– Что же мне теперь делать? Наверное, нужно дождаться следующего автобуса с туристами и потом уехать вместе с ними? – спросила я Олесю Ивановну.
Она грустно покачала головой:
– К сожалению, ваша экскурсия была последней на сегодня.
– А как же я смогу добраться до Полтавы? Наверное, на попутной машине?
И тут я вспомнила, что у меня нет с собой денег, ведь я собиралась в поездку по городу Полтаве, а оно – вон как обернулось… Я прямо затосковала, тем более, что Олеся Ивановна объяснила мне, что Васильевка находится между двух шоссейных дорог приблизительно посередине. До одной дороги было 7 км., а до второй почти 9 км., но именно с этой стороны есть автовокзал. Но иногда, очень редко, и по Васильевке проезжает какая-нибудь машина. Обнадёжила, в общем. А узнав, что у меня нет денег, она открыла свою сумочку, выгребла всё, что там было, и протянула мне. Я изумилась. Я же ей совершенно чужой человек!.. Я вынуждена была взять и пообещать Олесе Ивановне прислать деньги переводом прямо на музей.
– Нет, не надо, там и денег-то немного… Идёмте, я вас отведу в центр на площадь, там самое главное место у нас.
Мы быстро дошли до этого главного места и остановились. Местечко было – то ещё… С такой ямищей посередине небольшой площади, что сразу вспомнилась огромная лужа посреди Миргорода у Гоголя, которую и до сих пор не закапывают ради туристов, чтобы было на что посмотреть. И здесь тоже можно было представить, что; бывает во время хорошего дождя. К нам подошли две женщины, знакомые Олеси Ивановны, и она объяснила мою жизненную ситуацию на данный момент и попросила их помочь мне, если что… И ушла, пожелав удачи.
Я осталась практически одна на этой жаркой площади - непонятно где и непонятно почему. Но нет – вокруг меня постепенно начал собираться народ и обсуждать моё весьма бедственное положение. Они говорили все одновременно и все грызли семечки. Я почти ничего не понимала, кроме «гражданка з Ленинграду». Одна дивчинонька подошла ко мне и всыпала мне в руки большую жменю семечек. Я поблагодарила и спрятала их в сумку. Мало ли что – может, мне голодать придётся. Ведь ни одной же души знакомой. Тут подошёл кудрявый мальчик и дал мне большую и красивую грушу. После спасибо я стала её есть, т.к. уже голодна была изрядно. Груша была очень вкусной, и я съела её с удовольствием.
– Гарна груша? – спросила меня женщина, которая быстрее всех грызла семечки.
– Ну, и шо ты робить таперыча будэшь?
Я нахмурилась.
– Да буду долго, долго рыдать, а потом лягу вот тут под деревом и умру с горя!
Несколько секунд тишины, а потом все громко засмеялись и… полюбили меня.
– Тю, яка ж ты смешливка, а видь транспорту не мае туточки.
– А как же вы добираетесь до автовокзала, пешком что ли?
– Та ни… Мы никуда ни добираимся – нам и тута дюже гарно. Ну, уж если кому приспиче – то или с родичами договариваемся с машиной, а то и к туристам пристраиваемся.
– А мне что делать?
– Та, хиба ж хто знае…
Я обратила внимание, что толпа любопыствующих прибывала. Меня обсуждали все – от мала до велика. Вдруг я увидела машину, которая ехала по ухабистой дороге и почему-то выла как сирена. Я рванулась к ней, но толпа засмеялась:
– Тю, так це ж Василь! Он же ж пид мухою…
– Как под мухою? Как же он ездит?
– Да так и изде. Зенки зальёть и поихав.
– И часто?
– Та – заусигда!
– А как же милиция?
– Так яка тут у деревни милиция. Он же ж тильк туточки и издэ. Набере алкоголиков полну тачку и вдоль и поперэк по деревни…
Тут мимо проехала это старая «Волга», битком набитая мужиками, которые громко пели.
– Глянь о це –и сирэна вое, и писни спивают. Вот жизняка у бисинят!..
Тут появился на дороге допотопный трактор. Он остановился, тракторист вышел, чтобы узнать, по какому поводу митинг. Люди ему объяснили всё, показывая на меня пальцами. Мужик молча выслушал, залез в трактор и оттуда крикнул конкретно мне:
– Жды Миколу! И уехал.
– А кто такой Микола? – спросила я у стоящей рядом женщины.
– О! щас побачишь. Вин должон уже подъихать.
Мне опять дали грушу и яблоко. Я съела яблоко, а грушу положила в сумку – мало ли что… И тут народ заволновался, раздались крики: «Микола,Микола...» И, как на сцену, выкатился перед нами жёлтый молоковоз. Толпа кричала: «Стий, стий, Микола! Туточки гражданка з Ленинграду». Молоковоз резко затормозил, подняв густое облако пыли до неба.
– Шоб ты сказився, треклятый! – кричали ему люди. – Шоб ты лопнул…
И пока пыль не осела – дверь кабины не открывалась. И только, когда успокоились и люди, и пыль – из кабины показался многожданный Микола. Он был так ослепителен, что смотреть на него незащищёнными глазами было просто невозможно. Я достала тёмные очки из сумки и с большим интересом разглядела этот уникальный экземпляр человеческой породы.
– Глянь, оцэ – який гарнэсинький хлопец – наш Микола, – подмигнув, толкнула меня в бок женщина, которая забрасывала в рот сразу пригоршню семечек, а затем, через некоторое время выплёвывала в воздух целый залп шелухи. Как она умудрялась это делать – так и осталось для меня загадкой навсегда…Профессионал в своём деле. А Микола, блистая оранжевой синтетической рубашкой, зелёным галстуком на резинке под цвет глаз, с огромной чупрыной ярко рыжего цвета, снисходительно выслушивал рассказ о моей скромной личности, иногда зыркая острым глазом в мою сторону. Завораживало внимание то, что при богатырской верхней части тела – ноги у него были уж очень коротковаты и кривоваты. Но это ничуть не смущало его и не мешало чувствовать себя этаким Аленом Деллоном местного разлива… Микола благосклонно соизволил принять от кого-то порцию семечек и стал с самым значительным видом грызть и плевать подсолнечник. Впечатление произвёл неизгладимое – как и хотел. Но когда разговор дошёл до вопроса – сможет ли он меня довезти до автовокзала – он изобразил вдруг такое оскорбление и благородное негодование, что просто залез обратно в кабину и хлопнул дверцей. И только после паузы, оттуда произнёс пылкую речь.
– Та вы шо? З дубу попадали – чи шо? Як же я поиду туды? Мине председатель послав на ферму ишо, – и он глянул на часы, – ишо два чиса тому.
– Тю, так кто ж тоби мишав? – спросили из толпы.
– Як хто? Да уси. Кому то, а кому другое, а я одын на усих. Мене надо срочно ихать, а то придсидатель сказав, шо даст мине пид зад колином…
– Да у же ж мабуть пора… – кто-то съехидничал из земляков.
Микола сделал обиженное лицо.
– Зараз никуды ни поеду – раз так.
– Та мы ж тоби поколотим, – как бы шутливо ответили ему.
– Ой, як я злякався (испугался), страшно аж жуть…
И он уже собрался заводить свой молоковоз, но к нему вплотную подошла крупная, красивая женщина и негромко сказала:
– Если ты не довезёшь НАШУ гражданку з Ленинграду до автовокзала – я скажу твоей Клавке, у де ты ночевав сегодня, поняв?
Микола как-то потускнел, чуток подумал и горько произнёс:
– Биже ж мий! Та я шо – я же ни шо! Ти ж вин – придсидатель ! Злыдня – та ишо…
Он посмотрел на меня и твёрдо сказал:
– Жды мене туточки! И уехал, видимо, всё же на ферму…
Услышав слово «нашу», я растрогалась. Кто я для них? Никто. Просто человек. И сказавшая это женщина – явно была не из торговой управы. Дай, Бог ей здоровья! Кто-то слегка коснулся меня сзади. Ко мне подошла пожилая женщина, наблюдавшая ранее за всем происходящим, сидя на табурете. Теперь она принесла этот табурет, поставила его рядом со мной
– Сидай, я до дому пийду. Щас приде унучка моя – принесэ тоби пирожки… А то я бачила, як ты грушу в сумку ховала, шоб в запас…
Я поблагодарила её и просто упала на табурет как подкошенная – так я, оказывается, устала, а она по-доброму улыбнулась и ушла.
Я сидела и размышляла о том, как много таинственного в природе, особенно в природе человеческих отношений… Толпа не редела. Люди, наверное, ждали – чем же всё это кончится. Примчалась симпатичная небольшая девчушка, вынула что-то завёрнутое в газету из кармана и вложив мне в руки, тут же унеслась. Я развернула – это были пирожки, ещё тёпленькие. Я еле сдержала слёзы и стала их есть с таким удовольствием, что люди заулыбались, глядя, как я ем пирожки с картошкой, но и приправленные добротой человеческой. Я никогда больше не ела таких пирожков…
Народ заволновался и быстренько расступился, т.к. к нам нёсся знакомый молоковоз. Резко затормозив и также подняв тучу пыли, Микола сразу выскочил из кабины. Вид у него был, мягко говоря странный: чуб торчал столбом, галстук исчез, верхняя пуговица на рубашке – вырвана с мясом, а лицо подозрительно красное, с сопливым носом…
– Тю, да ты шо, Микола, ты от киль?
– Да от тиль, с коровника…
– Ну и шо?
– Та ничёго… Насував мене, насував прямо у морду – еле утёк… Звирюга, а не людына… Уж як руки распустэ – так ратуйте (спасайте) менэ. А ещё – придсидатиль… Где она тут ваша гражданка з Ленинграду – нехай залезае у кабину – расселася тута…
Я вскочила и заторопилась к молоковозу. Толпа заколыхалась и заволновалась. С трудом я влезла в кабину, села рядом с Миколой и он тут же резко рванул с места, и я повалилась на него, не удержавшись. Он снисходительно хмыкнул. Я не успела попрощаться с народом и поблагодарить их за всё. Но увидела сквозь окно, как они доброжелательно, все как один, махали мне руками на прощанье.
Мы выехали за пределы деревни и помчались по ужасной дороге. Микола и не думал притормаживать или объезжать ямы и ухабы. Наверное, считал это излишней роскошью. Как она, эта дорога, развивалась и располагалась по сложной поверхности земли – так он по ней привычно и ехал и злорадно наблюдал, как я подпрыгиваю на сидении. Он ещё не пришёл в себя после передряги с председателем, и его лицо выражало сплошное напряжение. Ему явно хотелось высказать всё, что на душе у него накипело, но он гордо молчал, не сбавляя скорость. Я даже зауважала его за выдержку. Но «недолго музыка играла», и он весьма ядовито спросил:
– Ну и шо ты, оце сюды припёрлася? Шо ты туточки не бачила?
– Так ведь у вас тут Гоголь родился!
– Ну и шо?..
– Ну, как же…
И я ему рассказала всю историю родителей Гоголя и как он появился на свет. Микола сокрушённо покачал головой и сказал басом, как один из героев гоголевского «Вия»:
– Бижи ж мий, Бижи ж мий!.. – Они же ж брешуть як сивые мерины – раз уж вы приихалы, а вы – туристы – ухи трубочкой звирнёте та верити…
– Как это? – обалдела я.
– Да так, шо она тута неподалечку родила его у кусточках…
– В каких кусточках, что это вы такое говорите?
– Та потому шо тильк у народи правду мают – у кусточках – як вин нагуленный ребетёнок у ей был – дошло до тэбэ?
Да… Такая оголтелая фантазия и самому Гоголю не пришла бы в голову, тем более такая низкопробная… Я молчала обижено, а Микола торжествовал, высказав мне свою «правду-матку». Молчали мы довольно долго, но Микола примирительно сказал:
– Ну, гарный твий Ленинград, чи шо?
– Да ничего себе – есть что посмотреть.
– Оце ни разу там ни быв. В Виннице був, у Жмеринке – був, у Полтаве – стильки раз, а у Ленинграде – ни разочку…
Я демонстративно молчала, понимая, что он, воспользовавшись моментом, будет напрашиваться в гости.
– А у де ты тама живэшь?
Можно подумать, что он ориентируется в незнакомой местности.
– Да, на Васильевском – неохотно ответила я.
– Это шо – проспект, чи шо?
– Нет, это остров.
Микола вдруг резко затормозил.
– Як остров? Да ты шо? А як же ты туды добираишься?..
И тут я поняла, что настал мой миг отомстить за брехню о Гоголе.
– Да, по разному добираюсь – то на лодке, то на плоту… А летом – и вплавь… вода тёплая…
Стоп. Машина остановилась, для того чтобы водитель мог обеими руками почесать себе голову. Так и затрепетал рыжий чуб под его толстыми пальцами. И я увидела, на руке его татуировку в одно слово: «Клава»… Микола был потрясён.
– Бижи ж мий!.. Та як же це – уплавь? А як же старыи и малыи?
– Ну, я же сказала – лодки ходят по расписанию, а зимой на Неве лёд замерзает, и очень даже запросто мы бегаем по ледяным дорожкам…
Я еле сдерживала смех, представив всё это.
– Тю, та хиба ж так бывае?
Микола недоумевал, и я поняла, что хозяин такой головы вполне достоин своего зелёного галстука на резинке. Вот эта ситуация наверняка заинтересовала бы Николая Васильевича… Микола в задумчивости завёл свой молоковоз и набрал скорость. Мы ещё немного проехали, и вдали показалось здание, очень похожее на большой сарай с огромной вывеской «Автовокзал». Мы подъехали к этому чуду архитектуры и остановились. Одновременно мы выдохнули в знак окончания дороги, и Микола неожиданно улыбнулся:
– Давай гроши… Я как-то не была к этому готова.
– Сколько? – спросила я, надеясь на ответ – сколько дашь. Но нет. Микола твёрдо ответил:
– Гони рупь.
Для меня это была несусветная по роскоши сумма, учитывая моё денежное положение, и, принимая во внимание, что билет на городском автобусе в любом направлении стоил пять копеек от конечной до конечной в любом городе Союза, я решила поторговаться, ведь не на такси же я ехала, всё же. Да ещё и по такой жуткой дороге…
– А чего так много-то?
– Да ты шо – хиба ж цэ много? У самый раз. Скильк бензину ушло – ты врубаишьси?
– Так это же не твоя машина, а колхозная!
Микола прямо заскучал и трагичным голосом изрёк:
– Биже ж мий! Ты глянь – яки скупердяйные жинки з Ленинграду… Побачить бы ваш Ленинград… Хоть трошки.Та ни… Уплавь я не можу ж – ни як!.. Ну, нехай – зараз давай мени полтинник – як ноне я – добрий хлопец!
Я отсчитала «доброму хлопцу» пятьдесят копеек и убедилась в том, что денег у меня было очень ограниченное количество.
– А что ты всё время говоришь «Биже ж мий»? – сказала я раздражённо. На тебе креста даже нет!
– Ну и шо… Бог у мене заусегда у сердце!
– А то, что нельзя просто так трепать имя Божье – это грех… понял?.. Ошарашенно, он кивнул мне головою в знак того, что, вроде как, понял и целых несколько секунд молчал. Потом неожиданно Микола, порывшись в левом кармане брюк, вытащил из него свой, видимо, сильно любимый, зелёный галстук. Он имел весьма жалкий и помятый вид, но для его обладателя это было совершенно неважно. Он надел на себя этот символ мужской красоты и достоинства, преисполнился самоуважением и опять засиял.
– Щас пиду усэ для тэбэ узнаю. Ну, про рийс аутобуса… Или ишо чё…
Он убежал своей криволапой походкой, а я осторожно вылезла из кабины и тут же увидела, как бежит обратно Микола, потом обегает меня и быстро, как обезьяна, влезает в свою законную кабину, заводит двигатель и сквозь звук работающего мотора орёт мне:
– Чириз пивчаса отходэ рийс до вокзала. Билеты е, 45 копиик у касси.
– До какого вокзала, до полтавского?
– Та ни – до железной дороги, а тильк потом на кукушке – у Полтаву…
Я хотела выяснить, что такое «кукушка» … Но, рванув резко и подняв столб пыли, почти как тройка-птица, над землёй понёсся молоковоз с Миколой и навсегда исчез из моей жизни. Счастливого пути тебе, гоголевский земляк!
Я проводила глазами исчезающее жёлтое чудо и, облегчённо вздохнув, пошла покупать билет на автобус. И едва, войдя в зал ожидания, я услышала по громкой связи из кассы: «Гражданка з Ленинграду, поспешай за билитом – пока е…» Все люди, находящиеся в этом помещении, повернулись в мою сторону и стали пристально рассматривать. Я поняла, что это Микола «позаботился» о моей популярности. Покупая билет, я спросила у кассирши про «кукушку».
– Та, як же … Це ж поизд – элехтричка и вин везе у Полтаву…
– А просто автобуса в Полтаву у вас нет?
– Да ты шо? Це ж бильш ста гаков – який автобус? Тильк у поезди…
Я взяла билет и пошла к выходу, чтобы не слышать обсуждения своей персоны от плюющих на пол шелуху, тоже ожидающих автобус людей. Я вышла на крыльцо, озабоченная новыми дорожными перепитиями, и стала обозревать окрестности. Ничего интересного я не увидела. Возле входа в автовокзал сидел на скамеечке бородатый дедушка и продавал яблоки и груши, а рядом сидела полненькая дамочка с высокой халой на голове и продавала семечки. Вдалеке парнишка пас двух коров. Женщина несла воду на коромысле, и вёдра, как влитые, не качнулись ни разу. Я вдруг ощутила такую жажду, что, сбежав с крылечка, я направилась к водоносице и спросила – Где здесь колонка, чтоб напиться?
Она очень аккуратно сняла с плеч коромысло с вёдрами, устойчиво поставила их на землю, а потом легко и непринуждённо подняла ведро и поднесла к моему лицу
– Пий… Будь ласка. До колонки вин як далёко…
Я прильнула к воде и выпила, ну если не полведра, то уж сколько влезло.
– Спасибо, спасибо большое! Вы меня просто спасли от жажды, спасибо.
– Да, тю – ни замай! – обаятельно заулыбалась женщина. – Хиба жалко – чи шо.
Она не без изящества надела на себя коромысло с вёдрами и мягкими шагами пошла по жизни дальше… Я вернулась на прежнее место с совершенно другим настроением. Нет, всё таки хохлы – добрый народ! Во мне прорезался оптимизм и вера в хорошее будущее. Ближайшее, по крайней мере.
Тут моё внимание привлекла симпатичная видная женщина с халой на голове, двигавшаяся степенно и величаво. Вот она подошла к продавщице семечек, та встала и они «почелмокались».
Слышно было, как мило они общались.
– Скильки роков ни бачилися! Ну, шо, Гапуся – як жизняка течэ?
– Та ничёго, Василина – живем тыхэсенько, по малэсеньку. А як Вы с Грицаем, як вин?
– Та, тю на Грицая – пье як свинья, та жрэ як боров. Они громко рассмеялись. – А як твий поживае, Василина?
– Та – то же, что и твий – жрэ, пье та телик баче…
Они хорошо понимали друг друга.
– Ба, да ты, шо – мабуть, симички торгуешь?
– А шо же – маненький прибавок.
– Гарнии?
– А то ж…
Она наклонилась, зачерпнула горсть семечек и протянула.
– Накось, спробуй трохи - будь ласка.
Василина сгрызла несколько штук и одобрительно кивнула.
– Гарни! 10 копиик?.. Ну, сыпь мене у сумку симь стаканов.
Гапуся стала большим стаканом черпать семечки из мешочка и насыпать их в открытую сумку Василины. Окончив дело, она наполнила стакан и поставила его в мешочек на оставшиеся семечки. Василина подняла с земли сумку, вытащила из кармана кошелёк и, отсчитав деньги, протянула их Гапусе. Та пересчитала и возразила:
– Так це ж за шисть стаканов, а надо за симь.
Василина мирно улыбнулась:
– Та ни – ты мене шисть ссыпала.
– Як оце шисть?.. Симь! Я шо пид мухой, чи шо?
– Та ни знаю пид чим ты, но шисть!
– Та ты шо – с ума зийшла – симь!
– Та ни – шесть, – уже громко кричала Василина.
– Як шисть – симь!
Подружки разошлись не на шутку, разгорячились, раскраснелись и смотрели друг на друга как врагини. На шум из автовокзала торопились люди, дабы не пропустить чего интересного. Они окружили ссорящихся женщин, чтоб лучше было видно подробности. А дедуля с яблоками и грушами поспешил удалиться, предполагая – что дальше может последовать…
И тут Василина с криком: «Та шисть,» – подняла вверх сумку и перевернула её. И на голову Гапусе высыпались все семечки. Народ захохотал, а Гапуся яростно вцепилась в волосы Василины и сильно рванула её за причёску. Василина взвыла от боли, но изловчилась и также схватила Гапусю за волосы. И она тоже взвыла, и они обе начали трясти друг друга, а Василина пыталась ещё достать соперницу и ногой… Они выли так дико, так не по-человечески, что я узнала этот вой. Так выла машина «бесёнка» Василя, катающего своих друзей-алкоголиков по земле безо всякого направления. Звук был абсолютно тот же… И понятно, что это Вий делает из людей не;людей, если они не способны ему сопротивляться. Бабы уже начали царапать друг друга не на шутку, а халы на головах были растрёпаны, и волосы болтались в разные стороны, как у ведьм, несущихся на метле… Толпа визжала от восторга.
Я решила положить этому конец и стала пробираться к центру сквозь толпу. Но почти у цели кто-то сильно и больно схватил меня за локоть.
– Ни лизь, москалька, без тэбэ разберэмси… У соби порядки наводь…
Я с силой выдернула руку и обернулась. За мной стоял молодой парень с такими злыми и холодными глазами, что можно было бы и стушеваться. Но не мне. Я оттолкнула его от себя и прямо глядя в эти страшные и жестокие глаза, громко и твёрдо ему сказала:
– Значит, на твоих глазах люди уродуют друг друга, а ты только и способен, чтобы поржать над этим? Ну и кто ты? Чего ты из себя корчишь? Смотри не захлебнись от злости и никогда не хватай русских за руки, особенно женщин, понял? А ну, пошёл…
Парень немного дрогнул от удивления, но глаза остались прежними, как у Вия, которому только что подняли веки.
Я рванула к драке, но она была окончена. Гапусю уводил с этого места какой-то большой и толстый мужик. А Василина сидела в рваном платье на крылечке и потихоньку горько плакала. Я подошла и присела рядом. Вытащила платок из сумки и дала ей. Она, всхлипывая, стала вытирать лицо и нос. На щеке была довольно глубокая царапина. Мне стало её очень жалко.
– Василин – что же это? Ты ж первая начала.
Василина горько улыбнулась и махнула рукой:
– Та бис попутал - тяжело вздохнула она.
– Да… Он может… – подтвердила я. А ты верующая?
В ответ тишина. Потом она подняла на меня свои красивые глаза.
– Та ни… я нехристь. А шо?..
– Так ведь спастись от нечисти можно только с помощью Бога.
Василина хотела меня о чём-то спросить, но тут пришёл автобус, все бросились к нему и я в том числе.
Открылась дверь, и начался штурм в полном смысле этого слова. Все с неистовой радостью, похожей на панику, давили друг на друга, весело переругиваясь. Иногда слышался женский визг. Я отступила. Ведь на каждом билете было обозначено место. Но – не тут-то было. Я увидела, что страждущих пассажиров было явно больше мест. Мужчины, как и ожидалось, влезли все до одного. И теперь женщины стали рваться внутрь салона. И, вдруг, водитель включил двигатель. Бабы так и взвыли и стали яростно пихать друг друга у двери. Я поднялась на цыпочки, чтобы посмотреть на шофёра-весельчака. Так и есть – он сидел и просто захлёбывался от смеха. А обнаружив, что за ним наблюдают, он показал мне кулак с большим пальцем. Я в ответ – покрутила пальцем у виска. А он заржал ещё сильнее… Что ж – каждый артист хочет сыграть свою роль в этой человеческой трагикомедии жизни… Неожиданно шутник-водитель открыл заднюю дверь. И поскольку я стояла в самом конце атакующей женской команды, то невольно оказалась прямо перед открытым входом. Я быстро влетела в автобус и даже умудрилась сесть на последнее свободное место. Плюхнувшись на автобусное сидение, я сразу положила руки на спинку переднего – и голову на них. Я ужасно устала, закрыла глаза и решила хоть чуток отдохнуть. Возле меня толкались влезшие в автобус женщины. Они пытались потеснить сидящих мужчин и безрезультатно призвать их к совести, но они, упёршись, сидели сиднем на своих местах как в последний раз в жизни, стиснув зубы в молчании…
После тряски в молоковозе с незабвенным Миколой, небольшая качка в этом автобусе была для меня просто нежным колыханием, как в плывущем по реке челноке. Кажется я даже подремала немного. Но через некоторое время на меня просто упала какая-то женщина, не выдержав утомительного стояния в проходе. Я поддержала её и обратилась к своему соседу – не хочет ли он совершить настоящий мужской поступок – и тут увидела того самого парня-националиста с бесовским взглядом. Он равнодушно отвернулся к окну…
– Да, мужиком тут и не пахнет! Садись, сестрёнка, – сказала я, уступая место пожилой женщине.
– Стерва… – прошипел сосед мне в спину, когда я вставала с сидения. Я промолчала, но посмотрела в льдины его глаз с таким презреньем, что он понял и запомнил. Люди есть люди, но сволочей в каждом народе хватает…
Да, стоять было не то, что сидеть. И когда я почуяла, что сама уже готова упасть на кого-нибудь – автобус начал подпрыгивать на рельсах, предвещая появление вокзала. И через несколько минут он появился. Водитель весьма аккуратно подъехал к вокзалу и открыл переднюю дверь. Опять началось столпотворение, но теперь не на вход, а на выход. А куда они так неудержимо торопились сейчас, интересно?.. И, когда уже полавтобуса освободилось от пассажиров, водитель повторил свой трюк, чтоб запомниться, и открыл заднюю дверь. Я была готова к такому «юмору» местного значения и стояла возле двери. Выйдя на простор, я увидела, что почти все пассажиры рванули к вокзалу, наверное, в кассу за билета ми.Я догадалась, что и мне нужно поспешать и зашла внутрь здания и увидела длинную змею под названием очередь. Я слегка растерялась, но в это время раздался женский голос:
– Гражданка з Ленинграду! Ходь сюды – я тоби очиридь туточки диржу.
И я увидела женщину, которой уступила место в автобусе. Она махала мне рукой и я напрямую пошла к ней. Дойдя до середины очереди, где стояла моя дама – я забеспокоилась, что вторая половина очереди выступит против моего здесь появления. Но нет – никто не заявил никакого протеста. Я поблагодарила свою благодетельницу, а она была очень довольна, что может ответить добром на добро. Вот так бы и жить всем и всегда!.. И вот касса открылась, и стала быстро таять очередь. Я заплатила за билет 58 копеек и увидела, что у меня остаётся всего 3 копейки и мне не хватит на автобус, чтобы добраться до турбазы.
– Ты шо? – спросила моя попутчица.
– Да… Не хватает двух копеек на автобус, чтоб до турбазы добраться.
– Тю, так зараз и мовила бы, – сказала она и, достав из гомоночка пять копеек, с удовольствием вручила их мне. На моё спасибо она ответила:
– Та на здоровьичко, будь ласка! – и пошла потихоньку к выходу на перрон. Я тоже вышла на свежий воздух. Послеобеденная жара уже не была столь всеплоглащающей. И даже лёгкий ветерок колебал предвечернюю ткань дня. Я достала из сумки припрятанные яблоко и грушу и съела их, вспоминая добрых людей из Васильевки.
Какой-то долгий и необычный день подарила мне жизнь и судьба… Чего только не напроисходило сегодня. Будет что вспомнить когда-то… Со свистом подошла электричка. Все рванулись преодолевать новый барьер. И вот так мы всю жизнь только и делаем, что преодолеваем барьеры. Пока хватает сил… Все довольно быстро заполнили вагоны и благополучно расселись. Никаких бурных сцен. Всё спокойно, благопристойно, без нервов. И никто не называл меня «гражданкой з Ленинграду». Даже как-то скучновато стало… Но со скукой я поторопилась. Люди как следует обосновались и все как один стали грызть свои законные семечки, естественно сплёвывая шелуху на пол. Я недолго сидела без дела, потому что вспомнила о своих семечках. Открыв сумку, я переложила семечки в карман курточки и стала тоже грызть подсолнечник, а шелуху отправлять в сумку. Я как-то почувствовала себя одной крови со всеми присутствующими. Мы где-то с полчаса грызли семечки. А потом почти у всех одновременно они закончились. Люди закашляли, заговорили, кое-где засмеялись. Потом почему-то возникла тишина и, как бы, издалека – сначала потихоньку – зазвучали два женских голоса. А через мгновение песню о рушнике запел весь вагон. Я подпевать не стала, хотя, конечно, знала эту песню. Я просто растворилась в этом благозвучии и красоте. Так и захотелось в этот момент очутиться где-нибудь на земле среди полевых цветов и такого ангельского пения. Я закрыла глаза и стала слушать. Мне вспомнилось грузинское пение. Когда в вечернем ресторане кто-то начинает петь и его тут же подхватывает целый хор, причём какой!.. Создавалось такое впечатление, что абсолютно все – профессиональные певцы, которые в мгновение ока могли разделиться на два, три, а то и четыре голоса. Они полностью отдавались этому процессу и замечательно слышали друг друга, иногда перестраиваясь и украшая мелодию такими дивными мелизмами, что если ты никогда не был в Ла Скала – то можешь считать, что это оно и есть. Такой хор мог бы составить славу любому театру. А как прекрасно поёт народ в Прибалтике. Собирается многотысячный хор на Певческом поле и звучит вся нация. И получается, что каждый народ любит красоту и искусство и выражает себя через них. Например, Украина берёт мелодичностью, Грузия – многоголосием, Прибалтика – многочисленностью… А Россия? А русские берут душой, глубиной чувств и проникновенностью. Ведь достаточно послушать русский народный хор, например, имени Свешникова – и нам становится понятно – кто мы есть на самом деле!
Доехала я до турбазы уже поздним вечером без приключений и подопечная птица высказала мне всё, что накопила за день моего отсутствия. Но по количеству пустых тарелочек, на которых дети приносили сойке мух и комаров – было видно, что съедено было ею немало. Я посадила птицу на плечо и пошла сообщить воспитателям, что я приехала и всё в порядке. Они, к нашей с птицей радости, выдали мой ужин, который прихватили из столовой. Но оставить его на моём столе, где командовала сойка, они не решились. И по дороге птица очень оживилась и сообщила мне, что именно она хотела бы съесть из того, что мы несли на тарелке домой… И, понемногу, пыталась подклёвывать на ходу. Я улыбаясь смотрела на красивую птицу и думала о том, какой длинный и интересный день подарила мне жизнь. Насыщенный такими необычными и яркими событиями, о которых потом часто вспоминала…
ПОСЛЕСЛОВИЕ
И сейчас, по прошествии более, чем двадцати лет, я никак не могу взять в толк – как такое могло случиться с народом, славящимся доброжелательностью и гостеприимством? Неужели это было только притворством, а на самом деле – многие таили в себе эту звериную ненависть к русским братьям? Разве мы не одной крови? Но героем в стране объявлен вероломный преступник Бандера!
Я ненавижу Бандеру с детства. Мой отец говорил, что даже эсэсовцы поражались жестокости и кровожадности бандеровцев, этой банде сатанистов под чёрными флагами… А когда после Победы его полк дислоцировали в военный лагерь под Львов – бандеровцы убили лучшего военного друга отца Бориса. Убили ударом ножа в спину, когда он спал ночью возле своей палатки… Отца так потрясло это подлое убийство, что он тут же подал рапорт об увольнении из армии. И когда он вспоминал этот трагический эпизод из своей жизни – у него начинали трястись пальцы и темнело лицо. Отец тихо говорил: «Будь они прокляты , живодёры проклятые…»
Но ведь , если «каждый народ достоин своих правителей» - то получается, что украинцы достойны власти над ними этих «виев»?.. А эти лживые и продавшиеся СМИ – не боятся Божьего суда за то, что, выслуживаясь перед хозяевами, предают всех и всё ради денег?
А что же народ? «Народ безмолствует»! Значит, согласен с таким существованием? Но ведь истинная правда обязательно пробьёт себе дорогу и народ пробудится и стряхнёт с себя эту нечисть! Ведь был же всеукраинский Крестный Ход по всей стране !..