Серия рассказов из сборника "Депозит Скупщиков New Life"
_______________________________________________________
5. «Непорочность Гарика Струп».
Автор текста Надежда Сапега.
2012г, редакция: ноябрь, 2019.
«Все они были несчастны,
потому что ничего не знали друг о друге».
1.________________
Родился я по велению судьбы в семье несчастливой. Отец мой Джое Кирка и мать Кристи Струп, прежде чем сойтись, натерпелись бед, да и союз их был недолгим и распался.
Отец до моей матери успел потерять свою первую семью: сначала детей ползункового возраста, близнецов – Асоль и Сойера, а потом и мать их, любимую, белокурую Каэлу. Детей они потеряли вместе, при увеселительной поездке по долине, а Каэла померла от тоски по ним, будучи снова беременной, полтора года спустя, не родив зачатый плод. Жил Джое один и тосковал... Чтобы это чувство не съело его, он занялся садоводством.
С Кристи он сошёлся позже и, несмотря на то, что она была замужем и имела дочь, он сделал ей предложение. Скорее всего, это был спонтанный поступок отца – тоска и одиночество заставили его делить ложе с чужой женой. Бросив мужа-развратника, Кристи прибежала к Джое и родила меня. А прибежала потому что Кенди Сох, муж её, завёл любовника и притащил в свой странный дом. С этим любовником он стал воспитывать мою сводную сестру Конвульсию. Представляете, что это было за воспитание! Мало того, что имечко сестрица при рождении получила дурацкое, так ещё и воспитатели невесть что из себя представляли.
Конвульсия, сколько я помнил эту девчонку, была сумасбродным баловнем, никто и ничто ей не запрещал, такие штучки выделывала, трясло всё поселение. Видел я её редко, а вот слухов о ней было столько, что казалось, она живёт во всех домах городка одновременно. Мать внимание на это не обращала и о ней при нас не говорила; она встречалась с ней лишь раз в год, в день её рождения...
У отца моего было крепкое каменное поместье с огромным садом, он всё время возился в теплицах и я мальцом с удовольствием помогал ему, а мать работала по дому и скучала… Она очень сильно скучала! Она могла часами бродить из комнаты в комнату, ежеминутно выглядывая в окно, или просто металась из угла в угол, ничего не делая, что крайне утомляло отца.
Однажды мать собралась на курорт и сказала, что берёт меня с собой, отец не возражал. На станции мы прихватили маминого знакомого, индуса Хариса и поехали в горы. Это было здорово – Харис всю дорогу смешил меня и маму, рассказывал о чудесной стране Индии, пил с матерью красное вино и называл её «Моя Красавица»! Он всё время целовал ей руки: я стеснялся, а мама улыбалась и сказала, что она давно так не расслаблялась.
В номере на курорте я заснул, а когда проснулся, понял что один и стал громко плакать. Пришёл Харис и мы долго искали маму... Она бросала меня каждый день, Харис носился со мной по курорту «в поисках мамы». В одно утро мы нашли на столе какую-то записку, Харис сделался печальным, а потом и вовсе сердитым. Я немного боялся его, но он сказал: «Ничего, малец, не бойся. Если твоей маме мы не нужны, мы не станем мешать».
Он сказал, что отвезёт меня обратно, к папе и я обрадовался. Мы вернулись без мамы. Когда мы подошли к дому, я очень волновался, думая по малолетству сознания, что раз мы приехали без мамы, то отец накажет нас, пошлёт назад, за ней. А когда Харис возвращал меня отцу, я испугался, таким Джое сделался страшным, я думал он убьёт меня и Хариса, но он сдержался. Отец выслушал индуса, взял мои вещи и понёс в дом. Харис ушёл, а я спрятался в теплице, только к ночи Джое вытащил меня оттуда.
Через пару недель вернулась мама, но отец не пустил её в дом. Он кричал, что она развратница, что голубизна крови её муженька Соха убила в ней честь и совесть, что она может убираться ко всем чертям и никогда чтобы она не вздумала подходить к его дому. Мать заплакала и пошла прочь, я кинулся за ней, но отец запер меня в комнате.
Целый месяц Джое ни с кем не разговаривал, не отвечал на телефонные звонки и не выходил из дома. Потом к нам пришли люди из общества садоводов, осмотрели наш сад, теплицы, меня, похвалили отца и вручили ему памятный значок. Отец был польщён, гневный настрой его немного спал и обстановка в доме разрядилась. Правда, он сказал мне очень серьезно, что мамы у меня больше нет, что мы с ним и без мамы хорошо заживём, никаких мам-гулён нам не надо, найти бы только моих братика и сестричку и жизнь перестанет быть такой бессмысленной. Мне было жаль отца, но я не хотел, чтобы он выгонял мою маму из дома, для меня она была ласковой и красивой.
Отец не стал заботливей, он всё так же возился в своих теплицах и я затосковал в его доме, как мама. Как она, я ходил из угла в угол и грустил. Шло время. Мать никогда не приходила к нам, раз в год она звала меня в дом Соха, пекла для меня именинный пирог и, поцеловав в лоб, поздравляла с днём рождения. Я ел пирог вместе с Конвульсией, младшими братиками и с дядей Кенди под громкую весёлую музыку, и мы бесились вместе весь вечер, а потом я уходил обратно, в тепличное логово отца и снова грустил по маме...
Как-то жена архитектора Ломбича, Матрона принесла отцу долгожданную весть – нашлись дети! За Асолью и Сойером мы поехали в какой-то город, они оказались почти взрослыми, приютскими воспитанниками, но сразу признали Джое отцом и обрадовались мне, как брату. Все мы были похожи между собой, только Асоль была красивой, как кукла, Сойер видным, отец благородным, а я страшненьким.
Джое был на подъёме, на радостях он совсем забыл про меня. Все дни напролёт он рассказывал двойней о их маме Каэле, строил для них планы, расспрашивал, как они жили до этого дня. Я не ревновал, нет,– я просто понял, что остался один-одинёшенек в туманной долине Людоедий, в сырых теплицах Кирка. Я обиделся на людей, перестал помогать отцу, тупо зубрил школьные задания пока Джое не отправил меня на учёбу в городок Кураж. Близнецы не захотели учиться, они боялись оставлять отца и дом, и отец был рад этому.
В Универе я сдружился с Девидом Отто, который снимал комнату у Соха и, как оказалось, был обручен с Конвульсией. Он рассказал мне про неё, про Кенди и Камила много странных вещей, и я понял, что жизнь – глупая штука. Обида на окружающих прошла, люди превратились в дураков и я зажил студенческой жизнью, но в глубине души я стал надеяться встретить такую же тихую, грустную и прекрасную девушку, какой была первая жена отца, о которой он постоянно рассказывал. Я думал, что и моя мама такая же!
Я ждал свою судьбу, мечтал, что у меня всё сложится по-иному, нежели у моих родителей, что я и моя избранница будем любить друг друга чистой и светлой любовью. Отто уверял меня, что так и будет, но советовал всё же познакомиться сначала с его полненькой, медлительной подружкой Доли, которая клеилась ко мне. Казалось, с ней общался весь универ и я брезговал ею, хранил свою непорочность ради мечты.
Не помню, когда совет нашего городка дал клич по округе, что в нашей «Прекрасной, тихой долине ещё остались непроданные земли». Всё быстро стало меняться, в городок прибывал народ, и меня стало тянуть в нашу долину. Каждый раз, когда я гостил дома, я ходил по новым улицам, разглядывал новых жителей и строящиеся дома. Как-то раз я увидел девушку – взгляд её задержался в памяти надолго, что-то было в ней, большеглазой и светлой, чего я даже описать не мог – звали её Каторина Дей. Девид узнал, что у отца её, Альфонса тёмное прошлое, а мать Ирис кошатница. С виду они были люди, как люди, но как только не обзывали их семью соседи: и вампирами, и вурдалаками. А я стал мечтать о Каторине!
Когда я закончил учёбу, то не вернулся в дом отца; он взял третью жену, служанку Люси и, казалось, ослаб умом. Не пошёл я и к матери; на мою радость Дей сдавали комнату, я поселился у них, но как же мне не повезло.
Оказалось, маменька Каторинки померла несколько месяцев назад, папаша лежал в постели весь синий и тоже полумёртвый. Мачеха её, Контесса – женщина с роковой внешностью – глядя на больного, пожимала плечами и милейшим голосом, вздыхая, говорила: «Всё семейство хлипкое, вымирают. Климат им, что ли, не подошёл? А может, цветком-Людоедом отравились?» Она обещала мне пару месяцев бесплатного проживания, если я присмотрю за дочерьми больного. Контесса имела в виду падчерицу Каторинку и младенца без имени, которого недавно родила от Дея.
Я решил остаться, жить вдали от Каторинки я не хотел; через неделю отец её помер и Контесса попросила помочь с похоронами. Я подключил к этому Девида, друг поучаствовал, но советовал мне съехать с квартиры Деев; но я сдружился уже с Каторинкой, считал её своей невестой и не мог уйти.
Контесса привела в дом ещё одного постояльца, графа Вилли – такой сладкий, сияющий тип! Она стала водить с красавцем-усачом шуры-муры и внезапно померла сама! Мы с Каторинкой были в ужасе, я хотел сбежать, но она упала мне в ноги, просила не бросать её, ей было страшно. Граф сказал, что Контесса, видимо, чем-то заразилась от Альфонса, и по-быстрому похоронил её. После похорон он объявил, что дом Альфонса принадлежит ему, якобы за долги, и показал нам с Каторинкой купчую. Я понял, что попал в какую-то заваруху... А ещё бывшая жена архитектора Ломбича, Матрона почему-то скончалась во дворе Каторинкиного дома; тело её было синим, как у Альфонса, граф похоронил и её. Нам он сказал: «Жалею, что связался с Деем и его домом. Я уезжаю, живите тут пока, если хотите, но дом, наверное, заразный».
Граф ушёл... А Каторинка снова ползала на коленях, умоляла меня жениться на ней, иначе её и младенца заберут в приют, а кроме этой новорожденной её сводной сестры и меня у неё в долине никого нет. Мы объявили о помолвке в попечительском совете, они позволили мне оформить опекунство над сиротами, учли то, что моя невеста вот-вот должна стать совершеннолетней, а приют переполнен.
Каторинка сначала заворожила меня своей, еле уловимой чистотой помыслов, но я пытался найти в ней ещё что-то, страсть может быть? Я устроился на работу, стал биться о семейный быт в её страшном доме, но не был к такому готов. Все эти гробы, невидимая зараза и орущий младенец – нервы перенапряглись, очарование и влюблённость исчезли. На меня накатила дикая хандра, я вдруг сказал: «Прости, Каторина!» Поздравил её с совершеннолетием, пристроил на работу к соседям нянькой, и собрал вещи... Она плакала в своей комнате всю ночь – я слышал это, но наутро ушёл. За время, что мы жили рядом, мы даже не целовались ни разу, остались девственниками. Чего она убивалась!?
Родители Девида помогли ему купить дом в долине и какое-то время я жил у него, потом перебрался таки к отцу. Его молодая жена-служанка Люси родила ему сына, его назвали в честь отца, Джое Вторым. Отец успел обрадоваться и тут же преставился; мы с двойней и Люси захоронили его тело за теплицами.
2.________________
Перед смертью отец сказал мне, что если я не уберусь из его дома, он возненавидит меня. Я просил объяснить, за что? Он с трудом говорил, на последнем дыхании, что жизнь его дочери Асоль, как и жены Каэлы, коротка,что, может быть я буду тому виной,– он знает это наверняка, чует это особым чутьём. Я принял его слова за предсмертный бред, но, наверное, у него и правда, было особое чутьё провидца. Он не ошибся – я погубил Асоль.
Я был младше близнецов, но они держали меня за старшего. Жили мы сначала спокойно. Сойер исполнительный парень, Асоль была нашей любимой сестрёнкой-куколкой! Я всё думал, за кого бы её выдать замуж? Сватал как-то Девиду, но несмотря на то, что у неё пухленькие губки, круглые глазки и белокурые волосы, Отто она почему-то не нравилась.
Отец был обеднелого, но княжеского рода, мать моя – графского, но я родился бастардом; Асоль и Сойер законнорожденные первенцы отца, но от простолюдинки –ситуация спорная, а тут ещё служанка со своим выродком. Пока близнецов не нашли, и пока отец не женился на Люси, я и мои дети могли унаследовать землю и титул Кирка... Окружающие сплетничали, что Люси соблазнила слабого умом Джое в надежде хорошо устроиться в долине. Я и сам так думал, лучше избавиться от неё и приплода. Я занял у Девида денег, выплатил ей долю её наследства и велел убираться из тепличного дома отца, она ушла со скандалом.
Когда я гнал её, она выкрикнула, что близнецы и она с сыном Кирки, а я никто в доме Джое – bastard. В тот момент появилась бедная моя мать и в припадке истерии, умоляла меня вести фамильное древо Струпов. Люси посмеялась над нашим именем и над моей матерью. Кристи убежала, а я вышвырнул служанку за дверь, заперся в доме и в порыве гнева накинулся на Асоль. «Значит вы Кирки?! Вы Кирки, а я никто?!» Я избивал сестру и в бешенстве подмял под себя... надругался над ней и, тем самым – над собой. Я рыдал, потеряв непорочность таким страшным для себя образом...
Асоль ещё и понесла от меня, и я выдал её замуж за себя, чтобы забрать не только первородство, но даже имя у близнецов и нисколько не раскаивался в этом. Я состряпал фиктивный союз со сводной сестрой, врал священнику «Городка развлечений», чтобы принадлежать роду отца. Вот на что меня подвигла нахалка Люси! Что творилось с Сойером, когда он узнал, он хотел наложить на себя руки, а я и ждал, когда он покончит с жизнью и радовался, что это может произойти. Я желал, чтобы все они умерли! Мне было всё равно, я ведь стал Гариком Кирка!
По городку пошли слухи, что у Каторинки роман с мэром Ломбичем, что их застукала жена мэра и хотела разобраться, приходила в дом к Дей, но та якобы прибила её во дворе своего дома. В блуд Каторинки я мог поверить, но не в убийство, я же квартировал у них тогда... Девид мне сказал, что Каторинка уже ни с мэром, что за ней волочится наш Сойер и что она беременна непонятно от кого. Вот в это верить я не желал, но подозревал, что друг не врёт. Я хотел отомстить им всем ещё больше, хотел, чтобы люди узнали наконец, что я тот, кем родился, чтобы они заметили, что я уже не жалкий bastard Гарик Струп, что я хозяин своей судьбы – Гари Кирка!
Когда гнев прошёл, меня обуял стыд. Я снял недостроенный домик на краю городка, перевёз туда Асоль – её мучила тошнота, она постоянно рыдала и ничего не хотела есть. В домик стал таскаться Сойер, его видеть я не хотел, но он мог присмотреть за Асолью, когда я работал. Через несколько месяцев Асоль не разродившись умерла – это было жуткое зрелище, невозможное...
А ещё через пару месяцев Сойер привёл в съёмный домик Каторинку с пузом и с её маленькой сестрой. Я выгонял его, кричал, что Дей родит ему ребёнка мэра. Оба они ползали за мной на коленях – Каторинка научила – и говорили, что они не могут жить в доме с теплицами, что люди на них плохо смотрят. Они наседали и я сдался. Я велел им не трогать меня, пока я кого-нибудь не прибил, заперся один в спальне и выпил целую бочку дешёвого пойла.
Сойеру я советовал не подписывать брачные документы до родов, проверить, на кого будет похож ребёнок. Каторинка принесла сына Эжена, мальчик был похож на Сойера и я завидовал. От злобы я стал подбивать клинья под бывшую невесту и сделал ей предложение, врал, что Сойер всё равно не женится, пообещал усыновить её ребёнка. У Каторинки ко мне, видимо, оставались чувства, сначала она отказала, а потом согласилась.
Люди не знали, от кого забеременела Асоль, считали это внебрачной связью и считали, что мы прятали сестру от стыда, то, что я стал Кирком, они тоже не знали. Про Эжена они ничего не поняли, потому что Каторинка вышла за меня, а не за Сойера. Сойер объявил нам, что не позволит мне усыновить Эжена и что назло он возьмёт силой Каторинкину сестру, когда та подрастёт. Я сказал, что и без того женю его на ней, деваться ему некуда, а его сын мне не нужен. Сойер слабохарактерный, он быстро успокоился, а без своего второго «я», без Асоли он совсем потерялся.
Я живу с Каторинкой и теперь я Гарик Дей! Я презираю жену за то, что взял нечистой, потасканной другими. Я позволил ей забеременеть, она ждёт от меня ребёнка, надеюсь, будет сын; но сам я сильно болен, долго не протяну и, может, не увижу своего наследника. Каторинка жалеет меня, терпит мои ипохондрии, говорит людям обо мне «мой бедный муж». Внутренняя её чистота помыслов более не видна – она обабилась и не привлекает моего внимания.
Всё чаще и чаще задумываюсь я об отцовском предсказании. Как мог он знать такое? Почему моя пропавшая сначала, а потом найденная сестра Асоль стала для меня пиком вершины, на которую толкала и толкала меня с самого рождения моя горькая судьба? И почему я скатился с этой вершины прямо в бездну?
– Думаю, Отец Марк, я сам испортил себе жизнь. Всё было у меня для того, чтобы исполнить мечту. С самого начала у меня была Каторина – я стал её первой юношеской любовью, а она для меня идеалом красоты и материнства. Почему я ушёл, почему бросил её? Не было бы никакого мэра и Сойера в её жизни и никакой поруганной Асоли в моей. Не было бы ненависти к людям, не надругался бы я сам над собой. Жил бы в любви, вёл бы графскую линию моей матери, растил бы потомков. Помолись за меня, отец Марк, за душу мою, и за душу Асоли и того младенца, который погиб во чреве её. За души всех, кого я когда либо обидел ненавистью, пожалуйста, помолись.
_____________________
продолжение следует