РАССКАЗ
Ольга долго ворочалась на больничной койке. Не могла уснуть. Сначала сосчитала до тысячи, потом принялась за таблицу умножения. Наконец ей надоело, и она трижды перекрестилась, прочитав молитву на сон грядущим: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере и всех святых, помилуй нас. Аминь. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе».
Но сон не приходил.
Да и как забыться? Если старый больничный матрац давил в бока ватой, сбившейся в комки. Подушка будто деревянная ; ни согнуть, ни вмять, ни выпрямить. От этого голова тоже казалась деревянной. На другой кровати ; соседка. Грузная, пышная дама с отвислыми толстыми губами пустилась в храп да ещё с присвистом.
— Ну вот и «выспалась», ; подумала Ольга. Встала, накинув халат, подошла к окну.
Луна уже взобралась на верхушки деревьев. Ветер раскачивал ветки и ночное светило, словно, колыхалось в них, как в колыбельке.
«„Ветер в ветвях качает голубую луну”, ; неожиданно мелькнула поэтическая строчка. — Откуда? Может, где-то читала? А может, сама придумала? Эх, поэтесса, поэтесса…» ; усмехнулась она. Посмотрела на часы. Стрелки показывали полночь.
На улице тишина. Никто за окном не храпит и снег лежит протоптанными тропками. Оля подняла руки, потянулась на носочках: «На свежий воздух бы сейчас, но не лето. Поди, градусов двадцать. Даже на стекле Дедушка Мороз расписал узоры. Пройтись по кулуару, что ли?». Она вышла из палаты.
Лампочка тускло освещала пустой коридор. От нечего делать Ольга начала мерить шагами его длину. В некоторых палатах двери были открыты. Оттуда доносились ночные звуки: кто-то с кем-то шептался, кто-то бредил, кто-то стонал, раздался надрывный кашель. Палаты хранили в себе тайны, чужие судьбы, проблемы… Там поселились болезни.
Вот и Машенька, дежурная медсестра, показалась с капельницей.
— Не спится?
— Угу…
— Подожди меня. Сейчас капельницу дедуле поставлю и чайку с тобой попьём. С розой и мятой.
— Здорово! С удовольствием. Давно не пила травяные чаи. У меня есть печенье, конфеты. Ох и почаёвничаем!..
За две недели, проведённые в больнице, девушки подружились. Нашлись общие друзья, и Оля решила даже познакомить Машеньку со своим братом, но это потом, когда выпишется. А то всё как-то не получается: брат придёт ; не Машина смена и наоборот.
Машенька нравилась Ольге, да и не только ей. Милая, круглолицая, с открытой улыбкой, ямочками на щеках. Бездонной синевы глаза излучали мягкий обворожительный свет. К ней тянулись больные. Её ждали в палатах ; рука у неё была лёгкой. Вены находила сразу, иглу вводила безболезненно. Бархатным ласковым голосочком уговаривала хворого: «Потерпите, миленький, это совсем не больно. Маленько подлечиться надо. Умничка, молодец. Через пару деньков начнём выздоравливать». Она внушала надежду недужливым. И ей верили как ангелу-хранителю. Доверяли семейные и личные тайны. Чужому человеку легче открыть душу, а может, и очистить её сокровенным признанием. И она терпеливо, сочувственно выслушивала и всех успокаивала.
„Сколько же надо иметь выдержки и такта, чтобы угодить капризным больным, а ещё найти подход”, ; подумала про Машеньку Оля.
Чай пили блаженствуя, с наслаждением. Тонкий душистый аромат исходил из чашек, чуть заметной лёгкой дымкой и, растворившись, зависал в воздухе.
Ольга рассказала Машеньке о брате, его увлечениях и работе. Что он не пьёт, не курит. И что тоже хочет познакомиться с девушкой, которая бы не пила, и не курила.
—А такие сейчас ; редкость, ; заключила Ольга.
Машенька от смущения опустила глазки. Щёки зарделись румянцем.
Неожиданно над дверью замигала голубая лампочка.
— Ой, что это?
— Сигнал. Неотложка приехала, больного привезли, ; пояснила Машенька. — Извини, мне надо бежать.
— Да, да, конечно. И мне пора.
Послышался торопливый, удаляющийся стукоток Машенькиных каблучков.
Спать Ольге не хотелось. И любопытства ради она бесшумно проследовала за Машенькой и, не осознавая зачем, затаилась в темноте за выступом стены.
Оттопав снег у порога, фельдшер торжественно произнёс:
— Привет, курносая принцес…!
Машенька оборвала его на полуслове:
— Да ладно вам… кого привезли-то?
— Как кого?! К принцессам возим только принцев. Хлопни три раза в ладоши и скажи: «Сим-сим, откройся!» ; и явится к тебе добрый молодец во всём своём великолепии да на белом лихом коне!..
— А белый конь это Газель ; «санитарка»?
— Ну да. Впрочем, вторую половинку двери-то открой, иначе втроём не впишемся.
— Ага, сейчас что-то подставлю, а то не достану до щеколды.
Ольга подсмотрела, что Машенька схватилась за спинку стула и потянула его к проходу. Неприятный скрежет металлических ножек по кафельному полу резанул слух, да ещё от холода по спине поползли мурашки. Она съёжилась, скрестив руки на груди, прижала их ближе к телу.
— Вот дурёха так дурёха, ; пожурила себя Ольга, — из-за своей пытливости простужусь, и уйти нельзя, могут заметить. Подумают ещё, что выслеживаю.
И услышала расстроенный возглас Машеньки:
— Ой, защёлка примёрзла. Открыть ; не получается, надо чем-то отогреть.
— Подуй, ; пошутил дежурный фельдшер.
—И сколько же мне дуть?– рассмеялась на шутку Машенька. — Давайте попробуем, может, как-нибудь бочком заведём хворого …
— Ага, у нас всё и делается бочком да как-нибудь. Дверь попридержи. Он ведь совсем на ногах не стоит. Будем воло;чь его.
— Он хоть живой?
— Живой. Возмущается...
— Да, уже оттаял, ; рассмеялась сестричка со «скорой».
—Что с ним? Вы его из морозилки вытащили?
— Зачем? На остановке подобрали. Хотя.., ; медсестра передёрнула плечами, — на улице настоящая морозилка.
— Фу, какой же он грязный и вонь от него! ; вскрикнула Машенька. — Ой, не могу, я сейчас вырву!
— А ты нос зажми. Куда его бросить?
— На топчан, куда ж ещё! Пусть до конца оттаивает.
Будто тяжёлый мешок скинули его с плеч и он, рухнув на лежак, глухо выдохнул: «Ух».
— Ну? И что мне с ним делать?
— А что хочешь. Хоть в палату, хоть в ЗАГС. Похоже, обморожение второй степени, да и сотрясение головного мозга, в машине блевал да испачкался. А ещё.., видишь, на затылке кровь запёкшаяся. Зови терапевта и травматолога, пусть осмотрят принца.
—Таких принцев к нам привозят каждую ночь и не по одному, ; недовольно фыркнула Машенька. Бывает и до пяти человек. Вот и валяются до утра. Кому выжить ; тот проспится, отогреется и сам уходит. А кому нет ; того на каталку и в морг. Светлана Ивановна приказала в ординарных случаях её не беспокоить. За его лечение никто не заплатит. И в палату ни к кому не подселишь. У него небось ещё и вши. Нам в стационаре педикулёза только не хватало. Да по нему будто ходили. На куртке следы от обуви.
— Ну как знаешь, курносая. Вот здесь распишись, что приняла, дальше тебе решать, а Светлану Ивановну всё-таки оповести.
— Оповещу, оповещу, ; согласилась Машенька.
Машина долго не заводилась. Двигатель то чихал, то стрелял, то с перерывами урчал. Наконец заработал ровно и колёса с шуршащим треском раздавили крупные льдинки.
„Фу… слава богу. Сейчас Машенька поднимется в отделение и я ; в палату. В самую пору горячего чаю выпить”, ; подумала Оля.
Но Машенька не торопилась. Неожиданно Ольга унюхала запах табачного дыма и выглянула из-за укрытия.
Машенька стояла спиною к ней, спокойно курила.
— Ну вот, а я надеялась, что она не курящая. Знать, обманулась в ней, ; разочаровалась Ольга и, уловив момент, что Машенька не заметит, крадучись приблизилась к лестничному пролёту. С облегчением вздохнула:
—Кажется, пронесло.
Она старалась ступать беззвучно, но что-то попалось под ноги и предательски хрустнуло. С испуга Ольга преодолела пролёт.
— Кто там?! ; донёсся голос Машеньки. Оля прижалась к стене, затаив дыхание.
Машенька, может, и выглянула из приёмного покоя, но, не заметив ничего подозрительного, наверх не поднялась.
— Ээээ… ээээ! ; прозвучало эхом по пролёту.
— Ах ты ж, скотина! Ты и здесь рыгаешь! Кто ж это всё убирать-то будет, алкаш несчастный!
— Я н-не ал-каш… ; с трудом, растягивая слова и заикаясь, промолвил пациент.
— А кто же ты? От тебя спиртным несёт за версту. Все вы не алкаши, бездомные твари ; бомжары. Допились, что никому не нужны, ; вычитывала Машенька.
— Н-нет, м-меня из-збили, обокрали: документы, телефон, деньги. Мне п-плохо, сердце щ-щимет, тошнит. П-помоги, сестрёнка. А спирт ; фельдшер малость налил, отогреться…
— Ну да, у всех одна и та же песня: и обокрали, и избили, и силком влили. Вот проспишься, утром уберёшь после себя, пол вымоешь, а там и врач тебя осмотрит.
— Н-не д-доживу д-до ут-тра, ; жалобно, совсем по-детски прохныкал мужчина.
Ольга уловила в голосе хрипотцу и до боли знакомые нотки.
„Нет, не может быть!” ; кивком головы словно отбросила страшную догадку. Она ещё подождала несколько секунд, надеясь, что страдающий заговорит, но он молчал.
Сначала тихо, коротко, будто кто-то случайно задел за ниточку колокольчик, дзинькнуло в ухе. Звонок оборвался на полузвучье. И вдруг в висках застучало и ударило звоном набатного колокола: «Бом…! Бом…! Бом…!». Тревожный протяжный звук шёл из глубины подсознания. И с надеждой, что ошиблась, Ольга медленно, неуверенно, держась за перила, спустилась по ступенькам.
— Ты куда? ; преградила ей путь Машенька. — Тебе туда нельзя! Слышишь? Нельзя!
Ольга отмахнулась от Машеньки.
Подошла к топчану.
Лицо человека было закрыто, синим мохеровым шарфом. В прошлом году сама связала мудрёным рисунком и подарила брату на день рождения. Поэтому, его узнала бы среди тысячей таких же!
Ольга осторожно, волнуясь, стянула шарф…
Ноги ослабли и подкосились в коленках…
— Саша? Са…ша… Са-шень-ка!.. — она не закричала, а простонала навзрыд. И этот стон, раздирающий душу, прервал тишину. — Что с тобою, братишка?! Очнись!
Она трясла его, целовала грязные обмороженные руки и всё повторяла: «Очнись, очнись, поднимись…»
Машенька коснулась Олиного плеча и встретилась с пронизывающим до костей цепким ненавидящим взглядом…