Племя рыболовов

ПЛЕМЯ РЫБОЛОВОВ

Страх есть порождение богооставленности. Но покинут ли мир и человек Богом, или Бог покинут человеком и миром, во всяком случае, богооставленность предполагает существование Бога.

Н.А.Бердяев



ТУМАН

Вилларду снился мягкий удушливый туман. Белым непроницаемым облаком он опустился на город. Углы домов корабельными носами вспарывали ватную массу, и вязли в белом киселе, беспомощно разинув рты пустых дверей. Вилл брел в этом тумане, стараясь отыскать свой дом, но каждый угол, каждая стена, упираясь в него, казались чуждыми. Он уже выбился из сил, сопротивляясь вязкой массе тумана, который норовил залезть в рот с каждым вдохом, цепляясь за одежду, оставлял на ней свои клочки, утяжеляя движения.
Он проснулся в поту, тяжело дыша, выплюнул кошачий хвост и сбросил с груди Лорда, который с упреком посмотрел на хозяина и отправился на кухню, важно подняв пушистый хвост.
– Что б, тебя! Павлин-мавлин! – он посмотрел вслед коту, и в который раз отметил, сходство его хвоста с павлиньим, когда птица, распустив его, слегка потряхивает, играя каждым перышком.
В окне продолжался сон – непроницаемый белый туман плотно окутал дом, так что с двенадцатого этажа не было видно ничего кроме еле различимых вспышек света, свидетельствующих о каком-то движении в окружающем пространстве.
Тишина и белесый рассвет опять погрузили его в сон.
Но сон его оборвался внезапным внутренним беспокойством. Еще лежа с закрытыми глазами, он вдруг почувствовал, что что-то изменилось. Не за окном, а в квартире. Почему Лорд, предпочитавший спать в спальне жены, устроился у него на шее? И еще тишина…
– Ах, да! – вспомнил он и вынул из ушей бируши, которыми в последние полгода пользовался, чтобы не слышать громогласных церковных песнопений и молебнов по утрам, которые как глас небесный раздавались по всей квартире.
В это утро, кроме скрежета коготков по кафелю в туалете, ничего не нарушало тишины. Лорд скреб когтями пол вокруг своего поддона, внезапно замирая, прислушиваясь и принюхиваясь с усердием и тщанием до тех пор, пока Вилл ворвавшись в туалет, не прекращал песню когтей. Тогда Лорд, пушистый тяжеловес и соня, выскакивал из дверей, подпрыгнув и оттолкнувшись от стенки, совершал галопом бешеный круг по прихожей, и расслабленно растягивался на полу, стуча хвостом. Эти кульбиты всегда смешили Вилла, и он специально подкарауливал кота за любимым занятием, чтобы внезапно прервать его и посмотреть на представление, которое следовало за гигиенической процедурой.
На кухне он застал все того же кота, который многозначительно сидел у пустой миски, всем видом показывая, что Вилл плохой хозяин.
– Да, да, сначала тебе! Хитрая морда, – Вилл открыл новую банку корма, понюхал, облизнулся, – Вкусно пахнет, – ковырнул вилкой содержимое и отправил в рот.
Кот напрягся, глаза его потемнели.
– Ладно, ладно… Сам не съешь, а накорми ближнего своего… кота, – и вытряхнул паштет в кошачью миску. – Жри, скотинка.
Кот учел в уме брошенные слова, и не спеша принялся за еду.
Надо было теперь подумать о себе. Обычно завтрак ждал его на столе, приготовленный женой, не взирая на то была ли она дома, или нет. Утро всегда начиналось одинаково, но не сегодня…
Вместо завтрака он обнаружил на столе конверт и какие-то деловые бумаги в пластиковой папке.
Сначала он открыл конверт. Это было письмо от жены.
– Странно… Зачем ей писать…
Но первые строки сразу же разъяснили ситуацию:
«Пишу тебе, дабы не искушать твое и мое терпение. Все наши последние разговоры заканчивались одним и тем же, а именно ссорой. Поэтому, чтобы не осквернять свою речь бранными словами, решила все изложить тебе письменно.
Видит Бог, терпению моему настал предел!
Ты уже, наверное, понял, что я от тебя ушла. Думаю, ты не сможешь упрекнуть меня в том, что я была плохая хозяйка и неверная жена...»
– В чем угодно, только не в этом… – Вилл посмотрел на кота, который, закончив еду, умывался на окне и делал вид, что его ничего не интересует, но по его хитрой физиономии было понятно, что он следит за хозяином.
– Не дождешься! – буркнул он коту и согнал с подоконника.
Дальше читать всухомятку было невозможно. Вилл налил себе холодный кофе, и уселся с чашкой на подоконник.

«…Я долго не могла решиться на этот шаг. Мои религиозные убеждения удерживали меня от развода, но сейчас…
Ты сам воздвиг стену между нами, уже давно. Это твое право. Я смирялась, молилась, думая, что однажды ты обретешь веру и мы вместе рука об руку пойдем по Божественной лестнице выше и выше! И там, у Божественного престола наши души сольются в единой молитве! Я мечтала об этом и звала тебя! Но ты не слышал…»
– Опять понесла…
«…Нет, сначала делал вид, что слышал, но потом твои уши заложило лживой ересью!!!
О, Господи, прости!
Но я терпела и твое равнодушие к пастырям и их наставлениям, и к моим «урокам жизни», но последнее!!!»

«Уроки жизни» – эти проповеди, которые жена слушала денно и нощно, забивая свою милую головку страхом геенны огненной и концом света. Вилл вздохнул, и вспомнил голубые глаза жены, со слезами восторга, ее хрупкую фигурку, стоящую на коленях на коврике перед огромным телеэкраном, в котором сменялись кадры ужасов современной жизни, пастырских проповедей о самоотречении во имя веры, докладов ученых мужей о достоверности Библейских пророчеств с точными приметами конца света. Вспомнил ее слезы раскаянья и умиления, ее изнуряющие посты. И даже тогда, когда она отдала большую часть накоплений в фонд приверженцев новой веры, он не возражал.

«… Твоя последняя статья в этой мерзкой газетенке решила все! Мой духовник разрешил мои противоречия. Теперь я слагаю с себя заботу о спасении твоей души и даю тебе развод. Бумаги о разводе я подготовила, тебе надо только подписать, но даже если ты не подпишешь, церковь разведет нас!
В последний раз прошу тебя, Вилл, опомнись! Время Апокалипсиса близко! Антихрист пришел в мир людей! Еще не поздно и тебе примкнуть к нам…»

На письме были видны высохшие капли, они мятыми островками состарили бумагу, придав ей скорбный вид.
Вилл еще раз вздохнул и посмотрел в окно. Туман налился белым молоком и перемешивался невидимой рукой легкого ветерка.
Скоро весна.

Он встретил Нору в один из таких туманных дней на набережной. Она стояла под прозрачным зонтом в серебристом свободном плаще, окутанная как будто паутинкой, на которой повисли капли дождя. Казалось, она притягивала и конденсировала на себе капли воды. Они жемчужинами вырастали на плаще, а потом медленно стекали вниз и задерживались на подоле, образуя текучую бахрому.
Тогда он мысленно назвал ее «Принцессой тумана». Ее сине-серые глаза рассеянно смотрели вокруг, а губы слегка шевелились, как будто она разговаривала с тем, кто не виден в тумане. Она, то улыбалась, то опять сосредоточенно поджимала губки, прислушиваясь к ответу, и почти не шевелилась. Ей, наверное, нравилось собирать на себе капли, как дань любви того, кто не видим в тумане.
Сначала жизнь вместе напоминала ему сладкий сон. В ней удивительным образом сочетались материнская заботливость и чувственность с трогательной наивностью совершенного ребенка. Она была натурой впечатлительной и восторженной. Ее доверчивость иногда даже пугала его.
Вилл был поражен и обрадован силой ее любви, и сам впервые в жизни испытал с Норой неземные моменты. Первые три года их семейной жизни были райскими, где каждый новый день не походил на предыдущий, благодаря неуёмной фантазии Норы. Она умела придать каждому мизерному событию необычный шик. Друзья им завидовали, а они упивались друг другом.
Ему нравилось, что она всю себя посвятила заботам о нем, их дому, их вечерам, их прогулкам, его работе и его интересам. Ему нравилось быть сильным рядом с ней. Вечерами они ставили какой-нибудь ужастик и Вилл наблюдал за Норой, как она смотрела в экран широко открытыми глазами, не моргая. Когда она пугалась, забиралась к нему на колени и сильно-сильно, прижавшись всем телом, ойкала от страха, зажмуривалась, вздрагивала, а он сквозь рубашку слушал воробьиный стук ее сердца, успокаивал, гладил по голове.
Три года таких отношений не то чтобы утомили Вилла, но он стал задумываться, надолго ли их хватит? Он чувствовал, что неистощимая фантазия Норы может в один момент иссякнуть, и что тогда? Вилл правдиво отдавал себе отчет, что основным стержнем их жизни являлась Нора, а он только подыгрывает ей. Вовсе не потому, что он меньше любил ее, а в силу своего характера. Он не был горазд на выдумки и фантазии, а мог только с радостью откликаться на них.
И вот он начал замечать перемены в настроении Норы.
Заставая ее внезапно одну, он отмечал задумчивость и печаль в ее фигуре, вяло опущенные плечики.
– Нора, милая, что с тобой?
Он обнимал ее. Она сильно прижималась к нему, прятала голову в его плечо и затихала.
– Что-нибудь случилось? – спрашивал он, и сердце его замирало, так дорога она для него была.
Нора поднимала на него свои глаза, затуманенные слезами, и мотала головой:
– Все хорошо, хорошо. Правда, правда!
Она так всегда, чтобы усилить чувства, вложенные в слова, повторяла их по два раза.
– Правда, правда? – переспросил Вилл и утер слезинку.
– Правда, правда…

Однажды она принесла домой котенка.
– Вот, смотри, какой! – она восторженно выложила его на диван. – Правда смешной? Он на тебя похож! – смеялась она, разглаживая на нем шерстку.
Никакого сходства с этим маленьким комочком шерсти и торчащим из него остреньким хвостиком, Вилл не нашел.
– Ну, посмотри же, какие у него ушки! – восклицала Нора. – Совсем как у тебя, остренькие и мохнатые внутри!
Вилл никогда не рассматривал свои уши, и это сравнение ему не понравилось:
– Разве у меня волосатые уши?
– Волосатые, волосатые! Правда, маленький?! – она опять наклонилась к котенку и начала трепать его за уши.
– Не правда… Уши, как уши…
Котенок с удовольствием принимал ласки Норы, и именно с этого момента между Виллом и котом пробежала черная кошка.
– Давай назовем его Лордом, сокращенное от Виллард! – как будто дразнила его Нора. – У вас с ним будет одно имя на двоих – Вилл Лорд! Лордик, Лордик! – она поцарапала ногтем диван, и котенок прыгнул к ее руке. – Нравиться! Ему нравится имя! Мой маленький!
Лорд быстро разобрался, кто в доме хозяин, и стал относиться к Виллу, как к конкуренту, трепал его носки, валялся на брюках, оставляя на них свою шерсть.
Вилл стоял в ванной и во второе зеркало старался рассмотреть свои уши:
– Какие волосы? Действительно, волосы…
Он попытался зацепить ногтями жесткие пучки волосков и выдернуть…
От боли он взвыл, дернулся и уронил зеркало, которое разбилось вдребезги. Тут же влетела Нора:
– Ой! Ты разбил зеркало?!! Господи! Что ты наделал! Зачем ты взял мое зеркало?!!
Такой расстроенной он не видел ее никогда. Она покраснела, из глаз полились слезы:
– Это к несчастью! К несчастью…
Вилл испугался за нее, лихорадочно стал сгребать осколки, порезался, помчался за веником, облизывая палец:
– Нора, успокойся, это ерунда… Просто зеркало…
Нора безутешно рыдала, как будто кто-то уже умер:
– Ты ничего не понимаешь! Это к несчастью! К несчастью…
С ней началась самая настоящая истерика, она рыдала и причитала. Он унес ее на диван, прижал к себе, это всегда помогало, но тут она отталкивала его и плакала, уткнувшись в подушку. Он помчался на кухню и принес ей воды, испачкав стакан своей кровью, которую так и не мог остановить. Она увидела кровь на стакане и зашлась еще больше!
– Кровь, кровь… Это рок! Злой рок!!!
Она металась и плакала долго, потом устала и затихла. Бедный маленький Лордик долго тыкался в нее носом, потом нашел теплое место подмышкой, и так они проспали до утра. Вилл всю ночь просидел в кресле рядом, прислушиваясь к ее дыханию, всхлипываниям во сне, и думал.
Он даже не подозревал о такой суеверности Норы. Вилл знал, что она могла расплакаться от пустяка, как любая чувствительная женщина. Счастливый конец фильма, детский смех или страдания героев могли вызвать у нее бурю сочувствия и слез, но разбитое зеркало?
Целую неделю после этого она ходила тихая и прозрачная, как тогда когда он встретил ее в тумане. Вилл старался развеять ее грусть, приносил новые фильмы, тщательно выбирая только комедии и сентиментальные мелодрамы с хорошим концом, но это не помогало. Она смотрела на экран, но ее взгляд отсутствовал или находился где-то внутри.
– Может тебе опять начать работать? – спрашивал он, ничего лучшего не придумав. – Ты, наверное, просто устала от однообразия дома? Возьми свой фотоаппарат и прошвырнись куда-нибудь. Ты замечательный фотограф! Твоя последняя выставка произвела фурор… А ты отвергла столько деловых предложений… Нет, ты не подумай, что я не ценю твоей заботы… Я знаю, что наш дом стал для тебя главным, но… Все же, может быть тебе опять…
– Вилл… – тихо выговорила она и пожала плечом.
– Да, да, милая, я не настаиваю! – перебил он ее. – Ты сама знаешь, что для тебя лучше… Но я не могу больше смотреть, как ты страдаешь… Я не понимаю! Что мне сделать, чтобы тебе было хорошо? Ты только скажи!
– Вилл… – она опять нерешительно замолчала.
– Да, милая? Ну, говори, говори!
Он сам уже иногда непроизвольно прибегал к этим повторам.
– Вилл…
Он затаил дыхание, чтобы не вспугнуть ее.
– Я хотела убедиться и все ждала… Теперь я убедилась, и могу тебе сказать… Я беременна.
Он с облегчением выдохнул. Теперь он понял причину всех этих расстройств и перемен в настроении жены. Он обрадовался тому, что теперь все стало, наконец, ясно.
Беременность протекала спокойно. Их жизнь приобрела новый смысл и новое направление. Нора занималась приготовлением комнаты для маленького, продумывала каждую деталь, каждую мелочь. Она становилась все мягче и теплее, а для Вилла течение времени закруглилось вокруг растущего живота Норы.
Он никогда не умилялся беременными женщинами, не думал о происхождении детей, хотя в принципе знал, откуда они берутся. Но беременность Норы приводила его почти в восторг, чего от себя он никак не мог ожидать. Иногда он удивлялся своей чувствительности и пришел к выводу, что, живя с любимым человеком, невольно копируешь его.
Странности в состоянии Норы начались во второй половине беременности. Она часами сидела и прислушивалась к внутренним ощущениям, вдруг выдумывала, что ребенок плохо шевелиться или не слушает ее. Она любила разговаривать с ним, по совету докторов, которые убедили ее, что ребенок все слышит и даже видит, происходящее вокруг. «Я», «ты», «он», постоянно присутствовало в ее разговорах. Она требовательно относилась к любому сказанному слову и полностью отвергла сексуальную жизнь, настаивая на том, что малышу это вредно, что это может напугать его.
– Ты, что не понимаешь? Не понимаешь, если он увидит твою большую штуковину, которая лезет к нему в домик?
Она настояла на том, чтобы спать в пижамах:
– У него разовьется комплекс неполноценности, если он увидит твою фигуру! Он такой маленький! А ты…
Нора всегда восхищалась его сложением, часто фотографировала Вилла в качестве модели. На последней выставке фотографии с его фигурой занимали центральную композицию, что и привело в восторг многих не только женщин, но и мужчин. Вилл этот успех приписал мастерству Норы, но сам никогда не придавал значения своему сложению.
Ему пришлось привыкать к пижаме, было жарко, пижама закручивалась и мешала спать, он боялся беспокоить Нору и уходил на диван в гостиную. Постепенно он обосновался там насовсем.
Потом у нее начались припадки мнительности. Он приходил домой и заставал Нору в слезах:
– Я не смогу родить! – причитала она.
– Ну, с чего ты взяла, милая?
– Не смогу, не смогу! – твердила она упрямо.
Вилл садился рядом, обнимал и уговаривал:
– Все это делают. Рядом будут врачи и помогут тебе. И потом, я тоже буду с тобой.
– Нет, нет! Только не ты! Ты не должен видеть меня в такой момент!
– Ну, хорошо, я буду за дверью…
Потом она вспоминала разбитое зеркало и разражалась новыми слезами, говорила, что это к несчастью, что оно разбилось именно тогда, когда она узнала о беременности, и теперь все пропало, все пропало!
– И зачем ты взял это проклятое зеркало?!!
И не было никаких сил успокоить ее.
Вслед за этим действительно начались проблемы. И каждый раз, возвращаясь от врача, Нора была чернее тучи. Она и сама посерела как грозовое облако. Последний месяц был просто кошмаром.
Вилл каждый вечер находил Нору на диване, свернувшейся калачиком настолько, насколько мог позволить ей большой живот. Она молчала, и вывести ее из этого самнамбулического состояния он не мог. Никакие его ухищрения не помогали, ни вкусная еда, ни фильмы, ни ласковые слова...
Психолог, к которому обратился Вилл, битых три часа пытался вывести на разговор Нору, и только развел руками, а уходя, прописал успокоительные таблетки.
Однажды Вилл даже напился в хлам, засидевшись с другом в кабачке.
– Они все странные в этом состоянии, брат, – хлопал по плечу Майкл. – Все скоро закончиться, вот увидишь! У вас будет маленький Виллик и Нора опять станет прежней.
– Пойми, Майки, я не могу на нее смотреть! – с пьяными слезами на глазах стонал Вилл. – Она такая жалкая… Такая маленькая и беззащитная. Она забила себе голову глупостями и мучается. Она сама, как ребенок, который верит в Буку, и страшно боится! Она так боится его потерять, что мне страшно! Мне страшно, Майки!!! – шептал он прямо в ухо склонившемуся над столом другу. – Я знаю, что это глупости и дурость какая-то непомерная, но ее суеверие доводит ее до сумасшествия!
Вилл налил себе еще, выпил разом:
– Я тоже скоро сойду с ума! – он помотал головой и странно засмеялся. – Мне кажется, что у нас в доме остался один нормальный – это кот Лорд. Его невозмутимый вид, на нашем фоне выглядит просто вопиюще – жрет, спит и толстеет…
Нора даже не заметила состояния мужа, а утром…
Он обнаружил ее почти без сознания…
Ребенок родился мертвый.
В больнице она пролежала три месяца. Потом ее направили в реабилитационный центр.
К Норе Вилла не пускали. Он уже битый час мыкался в приемной главного врача в ожидании аудиенции. Мимо него шныряли туда-сюда призраки в униформе с непроницаемыми одинаковыми лицами, бесшумно появляясь и исчезая за дверями без ручек.
«Наверное, эти безликие монстры у себя дома становятся нормальными людьми, – размышлял Вилл, чтобы чем-нибудь занять себя. – Почему они в своих странных заведениях превращаются в мороков? Куда они на время работы прячут свое истинное лицо? А, может быть, со временем они так срастаются со своей маской, что забывают про себя настоящих?».
Наконец, его милостиво допустили до лика главного, такого же непроницаемого и таинственного.
«Такое впечатление, что они хранители какой-то страшной тайны, о которой нельзя рассказывать не посвященным», – невольно подумалось Виллу.
Главный врач, оценивающее посмотрел на Вилла, потом опустил глаза в карточку Норы.
– Почему меня не пускают к жене? – выпалил Вилл с порога. – Что с ней? Я хочу ее видеть!
Главный спокойно перелистывал записи в карточке, и молча, указал на стул. Ему не впервой принимать разгневанных родственников своих пациентов. Он держал паузу.
Вилл уперся взглядом в блестящую совершенно шарообразную поверхность головы, почти молодого врача, и ждал. За то время пока главный молча изучал «дело», Вилл успел заметить, что лысина была природная, а не бритая. Ее глянцевая поверхность невозмутимо отсвечивала, и Виллу представилось, что в солнечный день ею можно пускать зайчиков в окно возлюбленной.
– Сейчас вам волноваться за состояние жены излишне, – голос врача журчал, как ручеек, бегущий по камням, чуть с картавинкой, мелодично и спокойно. – Она проходит курс медикаментозного лечения… – опережая вопросы Вилла по поводу вреда таблеток, разъяснил. – Современные нанотехнологии позволяют доставлять препараты в очаги поражения в таком количестве, которое совершенно безвредно для всего организма в целом. Это никак не повлияет на функции мозговой деятельности, а тем более на детородные органы… если это вас волнует. Вобщем, состояние стабильное… Что же касается ваших посещений…
Он многозначительно замолчал и посмотрел Виллу в глаза. Его близко посаженные круглые темно-серые глаза, выглядывали как устрицы из набухших раковин выпуклых коричневатых век. Вилл почувствовал странный столбняковый эффект кролика, прикованного взглядом змеи…
Он невольно тряхнул головой и потер переносицу.
– Так, вот… – врач опустил взгляд, кажется, он был доволен. – Случай с вашей женой не единичный, но особенный, и требует дальнейших исследований… Но вам повезло, у нас не только клиника, но и исследовательский институт… Мы применяем различные методики, самое главное подобрать для каждого пациента правильное сочетание, – он подчеркнул последнее, тем самым давая понять сложность проблемы.
Вилл слушал, глядя на свои руки, сложенные на столе, чтобы не попасть на крючок его рыбьих глаз.
– У вашей жены наблюдаются необычные мании… и навязчивые идеи… Я думаю, о некоторых вы знаете…
Вилл мотнул головой, стараясь удержать свои эмоции в узде.
– Так я и думал… Поэтому, вы сами должны понять, что ваше присутствие явилось бы слишком сильным раздражителем… Вы можете невольно… Я еще раз подчеркиваю, невольно, спровоцировать новый приступ. Чтобы избежать ремиссии на первых порах лечения, вам надо набраться терпения…
– Значит, видеть ее я не могу?! Хотя бы издали…
– О возможности посещения, вас уведомит мой секретарь, – сухо заявил он, давая понять, что аудиенция закончена.
Бесстрастно прошуршала секретарша и выложила на стол главного новую кипу бумаг на подпись.
Вилл взбесился от этой многозначительности и непроницаемости, а еще больше на собственную беспомощность в этой ситуации. Выходя, он так сильно пнул дверь, что невольно оглянулся, ожидая сильного хлопка, но дверь, предусмотрительно сделанная для таких посетителей, мягко спружинила и стала медленно закрываться. Он еще успел заметить ехидную улыбку секретарши и стеклянный отблеск лысины главного.
Лорд уже полчаса терся о ноги хозяина, стараясь обратить на себя внимание. Вилл прямо в пальто сидел на диване со стаканом недопитого коньяка. Он три недели не убирал в квартире, даже старался, по возможности не приходить в нее. Если бы не Лорд, он бы и спал в редакции.
Все это время он пытался осмыслить происшедшее.
Потерю ребенка он не почувствовал так остро, как Нора. Пока он его не обрел в ощутимой реальности, не увидел его, не потрогал – он не существовал для него, так как для Норы, которая чувствовала его в себе каждый день. Вилл не мог потерять то, что не приобрел. Пока он терял для себя только Нору и с этим смириться не мог. Казалось, что он утратил смысл жизни. Все краски бытия погасли. Он ушел в плотный туман отчуждения. Даже Майкл, все это время пытавшийся, может быть, слишком навязчиво вывести его из затянувшейся тоски, обиделся, когда он грубо послал его к «чертовой матери со своими утешениями».
Теперь Вилл приходил домой и напивался под осуждающим взглядом Лорда.
– И ты, туда же! – пьяно ворчал Вилл, сгребая упирающегося кота в охапку.
Но каждое утро Лорд, как истинный джентльмен, будил его, вылизывая шершавым языком лицо. Вилл отмахивался от него, но кот, выждав минут пять, опять начинал лизать лицо и мурлыкать.
– Ну, хорошо, хорошо! Встаю, зануда!
И только заботы о коте, о его еде и туалете, приводили Вилла домой каждый вечер. Лорд, этот независимый комок шерсти и обладатель вздорного характера был единственным напоминанием о Норе, ее любимец. Заботы о Лорде пока держали его на плаву.
Через месяц мучительного неведения Виллу позвонили из реабилитационного центра и сообщили, что он может увидеть жену. Он тщательно выбрил щеки и помчался в клинику, как на первое свидание, волнуясь и подбирая слова…
Безликое приведение шуршало впереди, указывая дорогу. Длина коридоров и количество поворотов внушали опасение заблудиться. Мелькание дверей, открываемых крючковатой отмычкой, заставляла опять задуматься о таинственности происходящего в этом здании.
«Реабилитационный центр!? – ворчал про себя Вилл. – Просто дурдом!»
Вдруг, интерьеры резко изменились. Одни просторные холлы сменялись другими, появились пациенты, которые чем-то занимались уже не с привычными приведениями в униформе, а с мужчинами и женщинами в церковных и монашеских одеждах. В каждом просторном холле звучала или своеобразная музыка, или проповеди. В одном – все пациенты хором повторяли мантры или молитвы, в другом пели, под руководством молодого человека монашеского вида.
Вилл был обескуражен, когда его оставили в пустой комнате без мебели и окон, с одним ковриком посредине. Он оглянулся на дверь, она медленно и бесшумно прикрылась.
Потоптавшись на пороге, он обошел кругом коврик и уткнулся взглядом в крест, висящий на стене. Вилл не заметил появления в комнате постороннего лица. Оглянувшись, он вздрогнул, когда увидел серую фигуру монаха, со скорбно опущенной головой, и еще раз удивился бесшумности появления и исчезновения здешних обитателей.
– Я думал… – Вилл не знал, как обращаться с подобными лицами. – Я жду жену…
– Наши правила, сын мой, предписывают мне побеседовать прежде, чем ты увидишь сестру Нору, – вкрадчиво начал он.
– Как сестру? Вашу сестру? – не понял Вилл. – Я не знал, что у нее есть брат…
– Мы все братья и сестры…
Глаза монаха прятались под низким капюшоном, Вилл видел только его узкие бесцветные губы.
– Благодаря нашим усилиям, сестра Нора обрела душевное равновесие…
Его монотонный голос показался знаком Виллу, не своим тембром, а чем-то другим… Он слышал уже это журчание в кабинете главного. Вилл тряхнул головой.
– Мы должны быть уверенны, что вы воспримите новый облик сестры Норы с пониманием. Обретенное ею спокойствие, не должно быть нарушено вашими излишними вопросами. Если ваша любовь столь сильна, то вы должны довериться нам, и помочь в дальнейшем излечении сестры нашей…
Вилл старался понять, каким образом этот монах может влиять на излечение его жены? О каком новом облике Норы он говорит? И что вообще здесь происходит?
– Многие пациенты, благодаря нашей духовной практике, встают на путь излечения… Но этот путь труден и требует немалых усилий, не только от самих пациентов, но так же от их родных и близких людей, – продолжал свое напутственное слово монах. – Сестра Нора уже готова для встречи с вами… Но о ее возвращении домой пока речи не идет. Она сама, по своему душевному порыву, вступила в наше братство, тем самым и положила начало своего выздоровления. Ее душа обновляется со страданием… Мы все молимся за нее, помогая выйти из старого тела, и обрести новое…
Он помолчал, видимо ожидая от Вилла какой-нибудь реакции. Но Вилл молчал в ожидании финала и хоть какой-то ясности. Только сейчас он вспомнил название этого реабилитационного центра. На входе висела табличка, которой он вначале не придал особого значения, а теперь в его памяти всплыло мелким шрифтом – «под патронатом братства Святых Отцов».
«В принципе, какая разница! – подумал он. – Лишь бы Норе действительно стало лучше».
Его молчание монах принял за добрый знак и продолжил:
– От вашего правильного поведения зависит многое… Постарайтесь не говорить о прошлом… Ее душа устремилась в будущее и чем быстрее она сбросит с себя струпья старого, тем быстрее она обретет свет настоящего. Итак, оставляю тебя, сын мой…
Вилл остался опять один на один с букетом любимых цветов Норы. Он оббегал кучу цветочных магазинов, чтобы достать ей эти полудикие, на длинной ножке, усеянной мелкими призрачными колокольчиками, с тонким ароматом, кружащим голову, цветы.
Дверь бесшумно открылась и вошла Нора…
У Вилла громко застучало сердце, он шагнул, но тут же замер на месте.
Это была Нора, но уже другая Нора, не его Нора…
Монах был прав насчет ее нового облика. Ее внешность была та же, то есть черты лица и фигура, но содержание…
Было такое впечатление, что из нее все вынули и наполнили чем-то другим, отчего изменился и ее взгляд, и манеры.
Длинное светло-серое платье продолжало бледность и прозрачность ее кожи. Волосы были убраны под такой же серой материей, окутывающей голову. В руках были длинные четки. Ее тонкие пальчики нервно обхватили крупные бусины и побелели от напряжения. Только по этим трогательным сжатым «лапкам», он понял, как она волнуется.
Она встала на край коврика и подняла на Вилла глаза. Она смотрела на него как-то сквозь, как будто невидящим взором. Ее живое, мгновенно меняющееся лицо с ясными светящимися глазами, потускнело и застыло под маской непроницаемого спокойствия.
Он не решился подойти и обнять ее, прижать к себе, как раньше, погладить по голове! Все его мечты о встрече, разбились об этот хрустальный монумент бывшей Норы. Дотронуться до нее было равносильно кощунству.
На мгновение ему показалось, что она не касается ногами пола.
У Вилла невольно навернулись слезы…
Он положил цветы на коврик.
– Твои любимые…
– Спасибо.
Так они и остались лежать между ними.
И потом тоже остались там, когда за Норой закрылась дверь. Он смотрел на уже подвявшие нежные цветы, пока ждал, когда его выведут отсюда. И ему было невыносимо смотреть на этот умирающий букет в прямоугольнике коврика, в серой комнате, напоминающей склеп.
Он почти мчался по улице, не разбирая дороги, не видя прохожих, не замечая транспорта на проезжей части, наталкиваясь на людей, и, каким-то чудом увертываясь от машин.
Односложные, ничего не значащие вопросы и ответы звучали у него в голове, а он все еще старался припомнить хоть какое-нибудь еле уловимое движение ее лица. Он пытался проникнуть в ее взгляд, который скользил мимо, и прочитать одному ему понятные чувства. Но ее лицо, сосредоточенное на какой-то мысли не выражало ничего. Только пальцы шевелились и перебирали бусины четок в ответ на его вопросы.
Если бы он увидел боль на ее лице или страдания, это было бы объяснимо и понятно, но потустороннее спокойствие и отстраненность были для него непривычно чужды. Сходство ее лица с иконными образами пугало его. Такой перемены он не ожидал.
– Майкл, – почти кричал Вилл в телефон. – Майки, что они с ней сделали?! Я помню, у тебя какие-то связи в госпиталях… Ты писал об одном таком заведении, помнишь?! Помнишь?
– Да, успокойся ты, Вилл!
– Какого черта, ты говоришь мне о спокойствии! Если бы ты видел ее! Если бы ты видел, что там происходит! – не унимался Вилл.
– Вилл, Вилл не кричи так… – Майкл прикрывал ладонью трубку. – У меня куча народу сейчас. Я сдам материал и переключусь на тебя. Успокойся… Необходимый материал я отправлю тебе на… Нет… – видно было, что Майкл не решается послать материал по почте. – Сиди дома и жди, я скоро буду… Только не напивайся.
Вилл не собирался сидеть сложа руки, и залез в «паутину». Перебрав дюжину интересующих заведений, он не узнал ровным счетом ничего кроме общей информации. Единственное что поразило его, это их количество! Оно чуть ли не равнялось количеству учебных заведений в их городе. Все они назывались по разному, но явно делились на два типа. Одни – под патронатом различных церковных миссий, другие вообще непонятно кем учрежденные. Розыск муниципальных или городских подобных заведений не привел ни к чему.
– Странно…
Пробные телефонные звонки тоже результатов не дали. Вежливые голоса приглашали на собеседования и консультации психологов и психотерапевтов, рекомендовали брошюры и рекламные ролики о своей деятельности, сулили успех, процветание и решение любых проблем и все это совершенно бесплатно.
Попытки найти спонсоров и учредителей оказались тоже безуспешными. Он позвонил в реабилитационный центр, где находилась Нора с решимостью забрать ее оттуда. Секретарь долго держала его на трубке, прокручивая рекламную чепуху и заунывную музыку, пока разыскивала главного.
На решительное требование Вилла о выписке жены, главный прожурчал, что на данный момент это невозможно, так как процесс реабилитации еще не вошел в завершающую стадию.
– Я видел сегодня, куда он зашел! – вспылил Вилл. – Я требую, чтобы вы выпустили мою жену, под мою ответственность, черт побери! Вы не имеете право ее там удерживать!
Главный сделал паузу, дав отзвучать гневу Вилла, и спокойно и холодно стал журчать дальше:
– Вашего согласия не требуется для продолжения лечения. Наши пациенты лично дают подписку о согласии с методами, применяемыми в их терапии, – он сделал многозначительную паузу. – Это я говорю на тот случай, если вам взбредет в голову натравить на нас адвокатов. Если на данный момент у вас больше нет ко мне вопросов, позвольте откланяться.
Вилл услышал короткие гудки в трубке:
– Мерзавец!!! Все предусмотрели, гады!!!
Он дернулся к холодильнику, выхватил по инерции бутылку… но тут раздался звонок в дверь.
– Опять пьешь? – устало опустившись на диван, спросил Майкл.
– Не в этом дело, Майки… Я просмотрел всю информацию, и ничего… – Вилл метался по комнате. – Хотел забрать ее оттуда… Но меня просто вежливо послали! Что мне делать, Майки?
– Вот, посмотри это… – он отдал Виллу дискету. – А я пока приготовлю себе кофе… Ты сегодня ел? – как заботливая мамаша, поинтересовался Майкл, гремя на кухне посудой. – Так, что тут у нас? Яичницу будешь? Не могу я на голодный желудок вести дружеские беседы…
Майкл соорудил яичницу с тертым сыром, заварил кофе и накрыл на стол. Лорд при виде этого пира ходил вокруг стола, с вожделением принюхиваясь к соблазнительным запахам.
– Ну, что братан, голоден?
Пока Майкл выкладывал коту корм, Лорд терся своими боками об его ноги, и в благодарность обшерстил брюки.
– Вот так и помогай после этого друзьям! – проворчал он, стараясь мокрой рукой счистить прилипшую шерсть.
Когда Вилл появился на кухне, Майкл приканчивал свою порцию.
– Давай, – протянул он руку.
– Что? – не понял Вилл.
– Дискету давай, придурок, – беззлобно бросил он. – Мало ли что… Эта информация дорого стоит…
Вилл был удручен и обескуражен, он никогда не интересовался политикой, его профессиональные интересы ограничивались сферой искусства и этнографии:
– Неужели все так серьезно? И давно это уже происходит?
– Помнишь последние политические выборы три года назад? Сразу после этого были внесены серьезные поправки в конституцию… Но это только начало… Главное, что представители церковных концессий получили места в правительстве через подставных лиц… Многие магнаты сделали ставки на представителей церквей, как главных идеологов, способных влиять на настроение нации. Заметил, насколько религиозная истерия захватила низшие слои населения в последние годы? Сколько верующих ходит в церкви? А сколько новых приходов и братств развелось? Похлеще чем в Средние века. Церкви возвращаются бывшие земли и монастыри, но страшно не это, а то, что за деньги можно опять купить индульгенцию о прощении грехов. Наше новое поколение святош разработало свою философию, опираясь на последние научные данные. Они научились промывать мозги людям, используя психотерапевтические методики и доступные средства информации. У них самые лучшие журналы и газеты… Ну а потом началась борьба за человеческие ресурсы, и тут уж все методы хороши. Промышленные магнаты и церковники с одной стороны и представители правящей партии с другой, которым стало выгодно заключать с ними внутренние соглашения… Тогда начали появляться эти «психотерапевтические» центры по коррекции личности. Заметь, что при них работают институты по исследованию мозга и психических процессов человека, а лучших специалистов просто рвут на части! Представь себе, две основные политические силы стараются завладеть сознанием населения, чтобы победить в борьбе за власть! Психо-религиозная терапия населения за овладение умами и сердцами электората. Вот так… Все просто.
– Но это жестоко! И не справедливо с точки зрения прав человека! – в негодовании воскликнул Вилл.
– Вилл, ты рассуждаешь, как ребенок! Власть и справедливость вещи несовместные…
– Но ведь надо же что-то делать! Они одурачивают людей!
– Люди просто не замечают этого… Они уверены, что действуют исходя из своих убеждений. Пойми, их «терапия» не оставляет никаких видимых следов, просто люди внезапно меняют свои убеждения и стиль жизни. Они становятся послушными для своих «кумиров», но воинственны и непреклонны к носителям полярных взглядов.
– Майки… Есть же еще и нормальные люди? Почему эти проблемы не стали объектом обсуждения журналистов? Ведь что-то, как-то, где-то должно было просочиться и стать достоянием гласности…
Майкл с сожалением смотрел на удивляющегося Вилла:
– Вилл, ты со своей неземной любовью… Прости, но ты оторвался от жизни на целых три года. Ведь тебя ничего не интересовало кроме сферы искусств и твоей жены… Мир не стоит на месте. Помнишь скандальное закрытие целой сети журналов и газет с независимыми взглядами?
– Банкротство издательства «Голос»?
– Это связано с серией убийств негласных спонсоров этого издательства… Заметь, что никакой политической подоплеки в этом не усмотрели. Все смерти несли чисто случайный или естественный характер, такие выводы сделал главный прокурор.
Майкл снова взялся заваривать кофе:
– Будешь?
Вилл уныло покачал головой.
– Ну, а про убийство журналиста год назад, помнишь? Скажу тебе по секрету, он полез не туда, куда надо… Сначала его лишили права заниматься журналистской практикой, предупредили так сказать, а потом… Правда, он успел кое-что нарыть… Другие журналисты, которые совали нос куда не следовало подверглись тщательной обработке, многих отправили в подобные центры, не все вышли оттуда… Неизвестно их местонахождение, то ли в монастыри ушли, то ли еще чего-то… Странно, но все попытки отыскать их следы ни к чему не привели. Я пытался… Среди них были хорошие ребята, которых я знал лично.
Майкл выплеснул кофе в рукомойник:
– От этого кофе уже в животе черте что… Давай твою бутылку!
Виллу пить не хотелось, зато Майкл, опрокинув рюмку, крякнул и отправил в рот кусок сыра.
– Где-то там у тебя, кажется, оливки завалялись, – и снова начал осматривать почти пустой холодильник. – Вот они…
Виллу казалось, что Майкл тянет время и недоговаривает чего-то самого главного. Он вдруг заметил, что Майкл постарел за эти три года, немного округлился, как-то потяжелел.
Они встречались в редакции почти каждую неделю. Майкл сидел там безвылазно, разбирая материал и нагуливая жирок, между тем, как Вилл мотался по выставкам и вернисажам в поисках новых сюжетов.
– Давно мы с тобой никуда не выбирались… – уныло произнес Вилл.
– Да уж…
Последний раз это было почти четыре года назад.

Вилл решил устроить свой «мальчишник» на берегу озера в «Рыбачьей долине». Двухдневный тур, с полетом на десантном вертолете в «глухую» тайгу, с выброской в заброшенный рыбачий поселок на Алтайские озера. Тогда Майкл, не обремененный лишним весом, взял на себя обязанности проводника и завел их веселую подвыпившую компанию, в глухую тайгу. Когда они протрезвели и решили вернуться обратно, то блуждали три дня, прежде чем их нашли спасатели. Эти три дня отрыва от цивилизации они восприняли как дар небес, и наслаждались прекрасным клевом в быстрой, но мелкой речушке, вкусной ухой, ягодами и орехами.
Не слишком многословному Майклу удавалось, лишь одному ему известным способом, сплотить их разношерстную компанию. Его простота в общении и с главой фирмы Германом, и с внештатным фотографом Жоржем, не вызывали протеста с их стороны, а широкая улыбка и лукавый взгляд, заставляли беспрекословно выполнять нехитрые походные поручения. Его спокойствие и неунывающая энергия, в безвыходной ситуации, внушали уважение и заставляли подчиняться.
В результате два дня отдыха вылились в пять, так как никто из его друзей не хотел покидать эти прекрасные места, и Виллу пришлось раскошелиться и продлить всеобщее веселье.
– Я покидаю вас, друзья мои! Поэтому мне ничего не жалко! Будем пропивать мою холостую жизнь, чтобы запомнить надолго!
Копченая рыба, свежевыпеченный хлеб и вино в изобилии подавались в «Кабачке трех пескарей», где восемь мужчин напутствовали на семейную жизнь своего друга. Они придумывали для Вилла смешные испытания, и заставляли выполнять их, под дружный хохот. В финале всяческих истязаний они решили оставить на нем неизгладимый след мужской дружбы. Они потащили Вилла на окраину поселка к древнему сморщенному старику, который делал замысловатые татуировки.
– Старик! – патетически воскликнул Майкл. – Выведи на нем знак вечного духовного обновления!
Обмякшее тело Вилла расправили на столе, стащив с него одежду, стали выбирать место для тату.
– А давайте, эту картинку, – ткнул на изображение фаллоса Алекс. – Вот сюда… – хихикнул он и стащил трусы. – Нора будет просто счастлива, обнаружив двойника! Суперэффект от двойного применения!
– Засунь свои рекламные выверты, Алекс, сам знаешь куда! – по-медвежьи хлопнул Майкл рекламиста. – Ладно! Хватит, оставьте художника наедине с полотном! – и вытолкал распоясавшихся друзей за дверь. – Действуй, старик!
Вилл обнаружил татуировку только дома, принимая душ, так как последние события в рыбачьем поселке исчезли из памяти. Это было примитивное изображение рыбы на запястье левой руки с непонятными символами вокруг.



РАЗРЫВ

– Что же мне делать Майки?
– Не хочу давать тебе ложных надежд, но с твоей Норой не все так плохо… Было бы хуже, если бы она попала в другое заведение. Эти Святые отцы не применяют жестких мер… – он осекся.
– Каких мер? – переспросил Вилл.
– Как тебе сказать… На первом этапе они только применяют какие-то препараты… А потом они действуют по-другому. Не знаю всех тонкостей, я не специалист. Пойми, Вилл, фильтрация по двум типам заведений происходит еще в госпиталях, куда люди попадают по разным причинам. Там их тестируют так называемые агенты по распределению, определяют психотип и наклонности личности. Потом они добиваются отправки пациента в один из таких центров. Для меня остается непонятным, каким образом они умудряются договариваться с начальством госпиталей… Наверное это уже отлаженная система. Как только человек попадает на прием к психотерапевту, то почти тут же считай, что его судьба решена, а так же судьба их близких. Скажу тебе больше, даже обыкновенная анкета при приеме на работу или в учебное заведение несет в себе тест на благонадежность и выявление лояльности к системе. Никто не сможет попасть в высший эшелон власти, не пройдя жесткий фильтр проверок.
Майкл задумался:
– Лучше забудь о том, что я тебе рассказал… Когда Нора вернется домой… А она обязательно вернется, ты сам поймешь, как быть. Может быть, их терапия не так сильна, как говорят. Бывают разные случаи…
Майкл поднялся и пошел в прихожую. Одевшись, он все же спросил:
– А ты ничего странного не заметил, когда был у главного врача?
– Там все странное, и их двери без ручек и решетки на окнах…
– Нет, я не о том… Другое, что-нибудь…
– Да… – Вилл вспомнил взгляд главного, от которого пробежали мурашки. – Он пытался меня сканировать взглядом, сволочь такая! А потом монах, в той комнате, где я встречался с Норой. Они смотрели на меня одинаково.
Майкл что-то пробурчал и скрылся за дверью.
Не смотря на свое удрученное состояние, Вилл заметил озабоченность друга. Майкл вывел его из состояния копания в личных проблемах, натолкнув на размышления о том, куда катится их общая жизнь.
Кое-что, все-таки, стало понятно. Но как с этим бороться? Кто стоит за религиозными братствами? Почему правящая партия, как сытый лев, позволяет таскать куски со своего стола Святым отцам? Что может быть общего у Бога и Мамоны? Пока у Вилла не было ответов на эти вопросы, и судя по поведению Майки, задавать их было не безопасно.
К возвращению Норы Вилл готовился тщательно. Вычесал Лорда, предварительно надев перчатки, чтобы не пострадать от отчаянного сопротивления лохматого друга. Убрал квартиру, забил до отказа холодильник любимыми деликатесами, приготовил праздничный обед.
Лорд, как именинник, ходил за ним следом по всей квартире, стараясь везде сунуть свой нос и указать на непорядок. Сказалась полугодовая привычка жить в одиночестве, когда каждая вещь уже позабыла свое прежнее место и могла оказаться где угодно. Вещи, как отражение событий в доме, начинают свою самостоятельную жизнь и движение, и в этом движении могут зайти далеко от прежнего назначения. Например, носок, подвернувшийся под руку, мог стать прихваткой для чайника, а кухонное полотенце – половой тряпкой. Теперь Виллу пришлось предпринимать отчаянные попытки по восстановлению прежних значений вещей и водворению их на свои места.
При встрече Нора чуть улыбнулась. Всю дорогу она сидела на заднем сидении машины и рассеянно смотрела в окно. Вилл поглядывал на нее в зеркало и не решался заговорить. Дома она молча обошла все комнаты, погладила Лорда, который подкатил к ней с разговором и стал тереться о ноги.
Нора следовала из комнаты в комнату, за ней вышагивал Лорд, за Лордом Вилл.
Она опять ему улыбнулась уже в гостиной, увидев накрытый стол, но промолчала, села за стол и сложила на коленях руки.
В первый раз Вилл хлопотал вокруг жены, бегал на кухню и приносил еду, накладывал в ее тарелку, подвигал ей то одно то другое, но она почти ничего не ела, но говорила, что вкусно. Вилл болтал без умолку, выкладывая новости, но заметил, что большого интереса у Норы они не вызывают. После обеда, она ушла в спальню, сославшись на усталость.
Вилл стоял в кухне у окна, прижав лоб к холодному стеклу.
Полгода он уговаривал себя, что все еще будет хорошо, вот только Нора вернется и все наладиться…
Теперь ему уже ничего не казалось, он был просто уверен, что все уже безвозвратно ушло…
Нет прежней Норы. Вместо нее в доме появилась другая, незнакомая ему женщина. Она смотрит на него снаружи, а не как раньше изнутри, она недоверчиво оценивает его слова. Она, как будто, сравнивает его с каким-то невидимым ему объектом, и не находит то что ждет…
Вилл закурил и выпил коньяку для храбрости.
Жалюзи в спальне были опущены, свет потушен. В полумраке он увидел сжавшийся комочек на кровати. Присел на край:
– Нора…
Ее дыхания не было слышно, она затаилась.
– Что с тобой?
Он дотронулся до ее плеча и тут же отдернул руку… Он почувствовал, как она вжалась, вдавилась в матрас, чтобы уйти от прикосновения!
Он ужаснулся тому, что его прикосновения рождают у нее столь дикое омерзение! Она молчала, но он слышал крик – не трогай меня!
Вилл встал и вышел из спальни, а Лорд тут же занял его место.
Вечером Нора впервые заговорила:
– Знаешь, Вилл, пока мы будем жить, как брат с сестрой…
Она уже освоилась на кухне, и как прежде готовила чай:
– Так будет лучше… Ты же знаешь, я люблю тебя… Но пока я не могу…
Вилл почему-то обрадовался, кинулся к ней и обнял. Она мягко вынырнула из объятий и поцеловала его в лоб, встав на цыпочки и обхватив его голову руками.
– Как брат с сестрой, – еще раз сказала она и улыбнулась.
– Да, хоть как кошка с собакой, любимая! – пытался пошутить Вилл, но его шутка обернулась впоследствии почти правдой.
Теперь он опять старался приходить домой как можно позже, почти прописавшись в редакции, где они вместе с Майки коротали вечера.
– Она выкинула все свои любимые прежде безделушки, – жаловался Вилл. – Заставила и меня спрятать с глаз долой мексиканских и японских божков. Сняла со стен этрусские маски. Она заявила, что в христианском доме не место языческим изображениям. Из своей спальни сделала молельню, – Вилл потянулся за бутылкой пива. – А из меня норовит сделать монаха! Сначала я ждал и надеялся, что эта блажь пройдет, но вот уже прошло почти полгода, а ее христианство приобрело странные оттенки… Я сам взялся перечитывать Библию и все, что связано с христианством и…
Вилл вскочил и стал расхаживать по комнате, раскручивая кресла, попадающиеся под руку:
– Каждый вечер я слышу от нее про бесов, которые смущают нас! Каждый день с утра и до вечера я наблюдаю эти странные ритуалы умерщвления плоти, слушаю молитвы и проповеди! Она иссушает себя! А на меня смотрит, как на мерзкое отродье, обуреваемое бесами!
– Тебя что больше раздражает, как она смотрит на тебя или ее состояние вообще? – оторвавшись от экрана, спросил Майкл.
– Издеваешься? – Вилл опешил.
– Вовсе нет, – Майкл откинулся в кресле. – Ты раздражаешься, поскольку это тебя коснулось лично. Если тебе любопытно, вот взгляни…
– Что?
– Статистика по расторжению браков, например… – он подвинулся, давая возможность Виллу взглянуть на экран. – А вот причины…
– Ни фига?!
– Ты не поленись, войди на их сайт знакомств! Просто чудо! Я в последнее время отслеживаю определенную тенденцию, если раньше знакомились для приятного так сказать времяпрепровождения, то теперь создаются «бесполые», братско-сестринские союзы во имя религиозного служения. Это их «передовые полки» по созданию новой жизни, – Майк пробежал по клавишам. – А следом – многодетные семьи таких же религиозных фанатиков, живущих на церковном обеспечении. Контроль за производством послушного стада – вот, что это такое. Их дети учатся в церковных школах, даже детские сады у них свои, теперь они готовы взять под свой патронат и высшие учебные заведения, я уже не говорю об унитарных предприятиях… Они проникли всюду, и везде черпают свои ресурсы… А ты говоришь – Нора! Она часть их схемы, а ты поднадзорный элемент…

Вилл вспомнил один из дней, когда Нора пригласила его участвовать в собрании их миссии. Он согласился пойти, потому что ему было любопытно самому разобраться, чем они там занимаются.
После Всемирного Собора Церквей, на котором главные патриархи разных концессий решили объединиться в единую Церковь, был принят единый стиль Богослужений и написан новый устав. Доминиканцы, францисканцы, католики, православные, мусульмане, буддисты и иудаисты – все религиозные течения и верования встали воедино перед последним Концом Света во имя спасения человечества.
Вилл попал на показательные выступления.
Праздник Обновления, который собрал толпу разношерстного народа перед огромной капеллой Церкви Святых Отцов, совпадал с Пасхой христиан и иудеев, праздником Маулид мусульман, Весак буддистов. В силу своих традиций народ растекался по пределам и группировался, кто стоя, кто сидя на скамьях, кто на ковриках, кто на коленях. Звон колоколов сменялся звуками органа и хоровым пением, на главном алтарном экране появлялись лики Святых, картины их жития, ужасы геенны огненной и сцены из Апокалипсиса.
Общие религиозные страсти подогрело шествие обнаженных по пояс мужчин, которые хлестали себя бичами с острыми наконечниками. Глухой звук барабанов, вид крови и отрешенность на лицах истязающих себя, заставляли окружающих задуматься о бренности всего земного и проникнуться божественным смыслом.
Когда появились главные действующие лица – Святые Отцы в праздничной одежде и мужской хор монахов запел «К тебе взываю», толпа замерла в своем движении, затаив дыхание в благоговейном молчании.
У Вилла невольно пробежали мурашки. Он на себе ощутил силу и красоту церковного пения, и понял – кто только раз услышит это, тому еще и еще раз захочется окунуться в эти сильные и волнующие звуки, зовущие куда-то, говорящие одновременно и о земном страдании и о небесной благодати.
После общих молитв и песнопений началась проповедь с призывными лозунгами. Проповедник с каждой фразой увеличивал силу своего голоса, пользуясь современными акустическими приборами, его голос эхом повторялся под сводами капеллы, а страшный шепот попадал прямо в уши страждущим. Многократное повторение одних и тех же выражений с усиливающимся эффектом приводило толпу в неистовство. Отдельные фразы многоголосая толпа начала скандировать, и дальше погружаясь в экстаз все больше и больше от собственных голосов, попадающих в унисон, заражая друг друга, дошла до истерии. Женщины начали рыдать, мужчины покачиваясь в такт, возводили руки к небу.
Вилл видел вокруг себя искаженные болью и страданиями лица людей, падающих ниц, ползающих и корчащихся в припадках, плачущих навзрыд, когда громогласное – «Покайтесь!» раздавалось с кафедры.
А когда хор грянул «Возрадуйтесь», все стали обнимать друг друга, поздравлять, вытирая слезы умиления, улыбаться.
Нора обняла Вилла и поцеловала в щеки троекратно, она смотрела на него и улыбалась. Но он чувствовал, что она не видит его, а радуется только внутреннему восторгу в своей душе. Всю дорогу она пребывала в состоянии эйфории и только дома, когда заметила, что Вилл не разделяет ее восторгов, вдруг разозлилась, обвинила его в черствости, обиделась и ушла к себе.

– Есть способ переориентировать Нору… – прервал Майкл воспоминания Вилла.
– Да?
– Но тебе это не понравиться еще больше…
– Обратиться за помощью в другой Центр? Чтобы из нее сделали безмозглую куклу? – возмутился Вилл.
– Ну почему же сразу безмозглую? – усмехнулся Майкл. – Они просто настраивают своих клиентов на успешную модель жизни… А там, каждый выбирает то, что хочет… Хотя главная установка на успешность, комфорт и деньги… Идеальный потребитель, разве плохо? Хватает все что дают, а главное преданно смотрит в глаза и готов сделать все что угодно для удовлетворения своей прихоти. Секс, хорошая еда, красивая одежда и предсказуемая мечта – вот что нужно народу, чтобы удобно ими править.
– Я хочу, чтобы она осталась сама собой! – закричал Вилл и отшвырнул от себя кресло, которое бешено закрутилось вокруг своей оси. – Просто собой… Той, которой любила меня, такого какой я есть! Черт побери! Неужели нет обратного пути?
– Тогда тебя спасет пустыня… – вздохнул Майкл.
– Пошел ты к черту! – Вилл задумался, – Пустыня? Пустыня…
Теперь спасением для Вилла была работа. Нора была рядом, она как будто притаилась. Вилл каждый день ждал, что проснувшись утром, обнаружит ту прежнюю Нору, но шли дни, текли недели, она все так же ровно и спокойно встречала его по утрам за завтраком и вечерами за ужином. Но Виллу почему-то казалось, что она собирается в дальний поход или чего-то ожидает, или готовит какой-то сюрприз, ведь он хорошо знал повадки Норы и ждал. Надежда на то, что в один прекрасный день Нора станет прежней уходила с каждым днем, и Вилл со страхом думал, как бы не было хуже. И вот это хуже настало.
– Как у тебя на работе? – вдруг спросила она однажды.
– Нормально… – Вилл легкомысленно тряхнул головой, – а как твои дела?
– Я слышала, что у вас трудности.
Вилл приподнял брови:
– Откуда ты… – он конечно удивился, но старался скрыть свои эмоции. – Есть немного, но Майки все уладит.
Финансирование журнала, что называется, держалось на волоске, их спонсоры один за другим отказывали в помощи, вся надежда осталась на единственного магната, который был в стороне от политики, но в последнее время его положение стало двусмысленным, после того как он не прошел на выборах в парламент. Было понятно, что беспартийного лидера не пустят наверх, и после неравной борьбы он выбыл из гонки. Он ушел в тень и опять занялся своим бизнесом, но потратив на предвыборную кампанию львиную долю капитала, теперь подтянул пояс. Журнал пострадал вместе с ним, пришлось сократить расходы. Майкл умел вести политику журнала, он очень осторожно лавировал между политическими направлениями, не отдавая предпочтения никому, а попытки перекупить издание конкурирующими структурами отклонял мягко, но последовательно. Заработки упали, остались только верные и преданные люди.
– Я слышала, есть вакансия в журнале «Время любить», как раз в рубрике об искусстве.
Вилл знал этот журнал, который поддерживался церковниками. Толстый с лаковой обложкой, на хорошей бумаге с вылизанными фотографиями и такими же вылизанными текстами и прилизанной правдой. Он никак не ожидал от Норы такого предложения.
– Тебе нравится этот журнал, Нора?
Она вздрогнула, услышав свое имя из его уст:
– Это просто работа, которая приносит хорошие деньги, – она старалась справиться с волнением. – Какая разница в какой журнал писать о выставках и культурных событиях?
– Раньше ты была более щепетильна в таких вопросах, – не выдержал Вилл. – Уйти, это значит предать свои принципы.
Нора побледнела, взяла себя в руки и более спокойно продолжила:
– Я не об этом, Вилл… Твой журнал… Как бы тебе объяснить… Я слышала, что вы скоро закроетесь. Вот я и подумала, что тебе надо подыскивать новую работу. «Время любить» предоставляет сотрудникам весь социальный пакет и полную страховку… Потом там… – она подбирала слова, чтобы не спугнуть его. – У них свои адвокаты и силовая поддержка, а это немаловажно. А самое главное внеконкурсная подача заявок на бункер в случае катастроф!
Она быстро проговорила, выдохнула и замолчала. Вилл посмотрел на нее с жалостью, как на больного ребенка.
– Какой бункер, любимая? Ты так напугана этими прогнозами скорого конца света? Ты противоречишь сама себе. Верующий верит в жизнь вечную… Ты же не думаешь что бункер спасет от кары небесной?
Нора почувствовала, что запуталась, она поджала губки, добела стиснула ручонки и стояла как обиженный ребенок.
– Нет, милая, я не брошу свой журнал, – он засмеялся, – даже ради конца света. Скорее наоборот, вопреки!
– Я хочу помочь тебе… Ты не понимаешь куда тянет тебя Майкл!
– Я сам решаю куда идти.
– Ты уже ничего не решаешь! За вас все уже решено!
Нора почувствовала что сорвалась, закрыла рукой рот и убежала в свою комнату.
«Значит она что-то уже знает? – подумал Вилл. – Откуда? Срочно надо связаться с Майклом!»
Вилл еще не подозревал о размерах катастрофы.



АНДРЕЙ

Вилл почти не работал последнее время. Точнее работал, но так, машинально, без азарта погони за интересным материалом. Видел, что Майкл терпит его апатию к работе, пропускает в номер никуда не годный материал, тяжело отстаивает его перед руководством, щадит его чувства из дружеских побуждений. И это тоже раздражало Вилла, но он ничего с собой поделать не мог, до ночи просиживая с Майклом в редакции, не успевал сделать ничего толкового.
– Вот, посмотри, – бросил Майки нераспечатанный конверт на стол Вилла. – Может быть, тебя это развлечет.
Вилл машинально открыл конверт и стал читать. Лицо его оживилось, глаза заблестели.
– Черт, черт! – невольно воскликнул он. – Ты читал?! Это сенсация…
Он взглянул на штемпель:
– Какого черта… – вдруг возмутился он, – …ты мне раньше его не отдал?
Его апатия исчезла, как будто её и не было.
– Оно уже неделю у тебя валяется на столе.
Вилл был несправедлив к Майклу. Уже давно он фильтровал почту, и Виллу оставлял не срочное.
– Майкл! Это же сенсация! – Вилл подскочил к Майклу, хлопнул его по плечу. – Ах ты, чертова кочерыжка! Ты для меня его хранил? Не видел я его на столе, старая хитрая лиса! Ну, скажи, скажи?!
Вилл трепал Майкла по голове.
– Отстань, сексуальный маньяк! – отпихивался от него Майкл. – Очень нужно хранить мне всякую ерунду! Отвали, боров, оставь мою тыкву в покое, последние мозги растрясешь!
– Майки, ты золото…
– Не обольщайся…
– Тогда какашка!
– Проверь информацию, бивень! – наставлял Майкл. – Может оказаться пустышкой.
– Ты кого учишь! – ликовал Вилл.
– Поэтому и говорю… Как бы потом не пожалеть…
Майкл с удивлением смотрел на Вилла. Конечно, он подсунул ему этот конверт для того чтобы отвлечь от личных проблем, но никак не ожидал такого энтузиазма со стороны своего друга.
– Ты действительно хочешь взяться за этот материал? – спросил он Вилла.
– Если, то о чем тут написано – правда, то мы напали на след пропавшей книги, как ты думаешь кого?
– Откуда мне знать!
– Апостола Андрея! Первого ученика Христа, о котором в Библии очень мало написано. А почему?
– Не тяни резину, выкладывай!
– Поскольку его писания были якобы уничтожены Константином и не вошли в общий Библейский сборник. Они очень отличались от известных писаний Марка, Матфея, Иуды и Иоанна. – Вилл задумался. – Скорее всего, это даже не книга, а свитки или пергаменты или что-то в этом роде…
– Ты с ума сошел… Ты знаешь, куда ты лезешь со своими догадками?
Майкл решительно встал и вплотную подошел к Виллу:
– Пока не поздно брось это дело. Хотя я думаю, что это обыкновенная «утка»… – он положил руку Виллу на плечо. – Нам никто не разрешит напечатать эту информацию в нашем журнале… И вообще нигде… Это опасно, ты же знаешь…
Майкл впервые выглядел растерянным. Несгибаемый Майкл в этот момент напоминал медведя, потерявшего свою колоду, которая была для него единственной усладой. Он близоруко вглядывался в лицо друга, машинально ощупывал его плечо, все еще надеясь на то, что тот шутит.
– Майки! – Вилл обнял своего друга. – Давай сделаем так…
Он быстро подошел к своему столу, достал чистый бланк и заполнил его:
– Ставлю сегодняшнее число. Если все окажется так плохо, у тебя есть мое заявление об уходе.
Он положил перед Майклом бумагу и присел на край стола:
– Майки, может это единственная возможность сделать что-нибудь стоящее… Прости, друг.

Когда Вилл шел по указанному адресу, он был почти уверен, что это фальшивый адрес, но надеялся, что неизвестный отправитель оставил там какую-то зацепку или подсказку, как его найти.
Полуразрушенный дом с выбитыми стеклами и пустыми проемами вместо дверей встретил его шумом ветра между этажами и эхом голубиного воркования под крышей. Он стал методично обследовать каждое помещение, чтобы обнаружить следы недавних посещений или примет жизнедеятельности.
В одной из бывших квартир среднего этажа, где сохранилась дверь и неразбитое окно, он увидел на стене почти свежую афишу какого-то спектакля. Кроме этой афиши месячной давности и кучи тряпья в темном углу, он ничего толкового не обнаружил. Он достал блокнот и стал переписывать фамилии всей труппы, вплоть до костюмеров и декораторов.
Неожиданно за своей спиной Вилл услышал кряхтение. Оглянувшись, увидел, что из кучи тряпья выкапывается нечто, напоминающее человека. Это низкорослое существо начало движение на него, таща на себе все содержимое кучи, которое, свисая до пола, оказалось ветхой одеждой, одетой на маленькой трясущейся старушонке.
Это сказочное существо двигалось на него, постепенно оживая и приобретая подобия рук, ног и головы, со спрятанными в складках коричневой кожи острыми глазками.
– Дай, погадаю, милочек, – услышал он голос, отвыкший от разговоров, с трудом выходящий из узкого рта. – Дай руку, посмотрю… Может и скажу что…
Она мелко захихикала и затрясла одеждами, потянулась к его руке.
Было в ней что-то лукавое и смешное, но не жуткое, отчего бы могли побежать мурашки. Хоть она и напоминала Виллу Бабу-Ягу, но выражение складок на её лице было скорее милым, чем страшным. Он протянул ей правую руку.
– Нет, не эту, дурачок, – голос ее оказался мягким и не злобным. – Левую, ту, над которой ты не властен… Сними часы, они тебе скоро не понадобятся… Не ты будешь надзирать за временем, а оно над тобой. Да и времени нет – это все выдумки…
Вилл снял часы и спрятал их в карман, обнажив запястье с татуировкой.
Старухины пальцы ощупали рисунок, так, как будто она внезапно потеряла зрение. Губы ее шевелились, она закрыла глаза. Она читала руками непонятные надписи вокруг рисунка рыбы, которые он никак не мог понять и которые принял в свое время за причудливые узоры.
Узор состоял из выпуклых черточек, точек, крючочков и волнистых линий вокруг изображения рыбы. Каким образом тот древний старик из рыбачьего поселка создал выпуклый узор он не понял, так же как и не понял значения этого узора. Теперь старуха благоговейно водила своими пальцами по его руке, и ее лицо освещалось внутренней улыбкой.
Вилл терпеливо ждал, он был уверен теперь, что эта старуха – ключ к разгадке.
– Найди ее… – вдруг произнесла она. – Ей нужна помощь…
– А как же письмо? – не понял он. – Материалы о писании от Андрея?
– Первый? Да он был первый… кто понял истину, над которой надругались. Спаси ее! Спаси, ибо тебе начертано! Тот, кто написал тебе эти знаки, знал! Он увидел в тебе… Но пока ты только призрак ее! Найди ее и спаси!
«Кажется, старушка вошла в мистический транс, – подумалось Виллу. – Этого только не хватало!»
– Кого найти и спасти?
Старуха указала его рукой на афишу и стала пятиться к стене.
– Постойте! Кто из них? – растерялся Вилл.
– Ты сам знаешь… Ты уже знаешь… Красота прячется под маской уродства, истинная чистота под покровом распутства…
Старуха пятилась в дальний угол, и казалось, ей некуда было деться, но она вдруг растворилась во мраке, и руки Вилла наткнулись на шершавую поверхность стены.
– Что это, за чертовщина! Как это она смогла…
Вилл ощупал всю стенку, но не нашел ни зазора, ни выступа, говорящего о потайном ходе. Стенка была абсолютно целая, старая бетонная стена обыкновенного современного дома, приготовленного на снос.
Оставалась одна зацепка – афиша. Он еще раз подошел к ней и прочел название театра и спектакля, не надеясь на память, снял на телефон.

Дозвониться до Майкла не удалось, секретарша монотонно отвечала, что главного нет, нет она ничего не знает, когда будет неизвестно. По ее раздраженному голосу, монотонно выдающего уже заученные фразы, было ясно, что все утро она исполняет роль говорящего попугая.
Пока Вилл добирался до редакции, старался собраться с мыслями. Так много навалилось сразу. Надо было сосредоточиться и систематизировать свои впечатления, сопоставить с фактами. Обычно все это протекало в голове Вилла неосознанно быстро. Обладая прекрасной интуицией и хорошим логическим мышлением, он быстро и почти безошибочно находил правильное решение. Но это касалось его профессиональной деятельности, а тут сплетение житейских проблем с политикой и работой. Он чувствовал, что все концы сходятся где-то в одном месте, но как распутать этот клубок пока не знал. Ему не давала покоя еще одна мысль, это его новое расследование, эта тоненькая ниточка, которая протянулась в неизведанное, но такое манящее. Он знал самого себя, он знал, что пока не раскрутит эту ниточку, не успокоится, даже если это ему будет грозить смертью, он не успокоится. Теперь, когда от него ушла Нора, даже проблемы в издательстве не помешают ему кинуться в неизвестное, такая уж у него была натура. На время работы он выключался из обычного ритма жизни и становился маньяком своего материала. А тут! Эта старуха в заброшенном доме, ее намеки, и ожидания какого-то чуда. А он нюхом чувствовал, что за всем этим кроется сенсация, кроется что-то такое что именно сейчас необходимо для всех, и не просто одна из неподтвержденных легенд, а что-то реально существующее, которое можно потрогать.
О существовании этого артефакта уже много было сказано и тут же опровергнуто за абсурдностью, за невозможностью самого этого факта. Скрижали, как их называли, которые якобы были обнаружены где-то в Алтайском крае, написанные самим Апостолом Андреем, считавшиеся утраченными. Материал дожидался именно его, ведь Майки сказал, что конверт валялся неделю. Валялся, – так сказал Майкл, значит, он сам не придал ему значения. Удача, которую спугнуть нельзя, – это Вилл понимал хорошо.
Однажды Виллард уже прикасался к теме путешествия Апостола Андрея по Руси. Было несколько высказываний в старинных летописях о том, что Андрей, пройдя Причерноморье, поднялся вверх по Днепру. Остановившись на ночлег на холмах, на которых впоследствии был построен Киев, апостол, по утверждению летописца поставил деревянный крест. Затем Андрей отправляется «во пределы великого сего Новаграда, отходит вниз по Волхову и тут жезл свой погрузи мало в землю и оттоле место оно прозвася Грузино… Чудотворный жезл этот „из дерева незнаемого“ хранился, по свидетельству жития св. Михаила Клопского, в его время (1537 год) в Андреевской церкви села Грузина». Вилл решил разыскать этот жезл, но тогда ему это удалось только отчасти. Отчасти, потому что нашел несколько посохов, и по утверждению владельцев каждый был подлинным. Эта интрига с посохами вызвала длительные экспертизы и судебные разбирательства претендентов на признание подлинности. Шумиха вышла большая, но ни один из раритетов не был признан официальной церковью. Теперь речь шла о Писании Андрея, но ему было известно высказывание Христа из Библии: «И спросил Андрей Ионин, ученик Его: Равви! Каким народам нести благую весть о Царствии Небесном? И ответил ему Иисус: Идите к народам восточным, к народам западным и к народам южным, туда, где живут сыны дома Израилева. К язычникам Севера не ходите, ибо безгрешны они и не знают пороков и грехов дома Израилева. Ибо когда язычники не имеющие закона по природе законное делают, то не имея закона, они сами себе закон». Был ли Андрей на Руси? Или путешествовал ради любопытства. Так, историк церкви, митрополит Макарий (Булгаков) замечает по этому поводу: «Предание о благовестии святого апостола Андрея даже во внутреннейших областях нашего отечества не заключает в себе ничего невероятного, и нет основания отвергать его безусловно».
Однако следы Писания Андрея нашлись в Египте в виде папирусов еще в 1946. А ранее на папирусах были найдены отрывки из неизвестных евангелий, причем написанных в разных версиях так называемые Евангелия от Фомы, от Филиппа, Истины, апокриф Иоанна...
– Итак, – рассуждал Вилл, – могли ли эти рукописи вновь объявиться? Могли. Некоторые из этих книжек действительно представляли ценность, поскольку отражали истинное Учение Иисуса в том виде, в каком он его давал. Поэтому они не оставляли равнодушными ни одну человеческую душу, ибо истинное Учение Иисуса делало людей по-настоящему свободными от всех страхов этого мира. В каждое время богоискатели возвращались к поиску истинных текстов. Очень много было уничтожено после отбора необходимой информации для создания новой религии, насаждаемой уже власть имущими, как говорится, сверху вниз. В общем-то, Евангелие от Андрея Первозванного потому и было отвергнуто, что никак не подходило к «кройке и шитью белыми нитками» новой религии. В основном по двум причинам. Во-первых, оно было чересчур свободолюбивым и правдивым, ибо там были написаны истинные слова Иисуса, как говорится, из первых уст. Да и сам стиль изложения Учения Иисуса был слишком прост, мудр и доходчив. Во-вторых, Андрей также описал подробности из реальной жизни своего Учителя, о том, что Иисус в молодости был на Востоке, что опять-таки никак не вписывалось в церковные догмы. Ведь это уже попахивало такими религиями, как буддизм и индуизм. Но все это были догадки, не подтвержденные ничем.
– Ну, где же ты, Майки! – нетерпеливо воскликнул Вилл, отбросив на сидение машины телефон.
Ворвавшись в редакцию, наткнулся на заплаканные глаза секретарши, которая беспомощно перебирала бумаги и непрерывно отвечала на телефонные звонки.
– Я ничего не понимаю! Я просто с ума схожу! Все сбились с ног, ищут шефа, а я не могу дозвониться ни до него, ни до типографии… вообще ни до кого! В редакции пусто, все куда-то разбежались… Я ничего не понимаю, Вилл!
Она тоскливо посмотрела на него:
– Вот, единственное сообщение от Майкла, которое он оставил на телефоне, что вынужден выехать на внеочередное заседание учредителей. Он там с утра, а уже конец дня и никаких вестей.
– Уф! Ну это нормально, Хелла, успокойся. Сидят там в какой-нибудь, бане-шмане, кушают шашлык-машлык, говорят туда-сюда…
Секретаршу Хеллен он никак не мог воспринимать всерьез, называл ее Хелла и разговаривал с ней на анекдотичном грузинском. Она всегда смеялась и, казалось, относилась к Виллу немного снисходительней чем к другим, перед которыми разыгрывала из себя неприступную стену и цербера у дверей своего босса. Она была влюблена в своего шефа, тайной и преданной любовью секретарши, готовой отдать себя целиком.
– Нет, что-то сегодня не так… Я чувствую… Мне сон плохой приснился.
Она достала маленький узорчатый платочек и поднесла его к глазам, ее плоская грудь проявляла беспокойство внутри просторной блузы, нос еще больше вытянулся и покраснел, ярко накрашенные ресницы проливали излишки туши на сухие бледные щеки.
– Я уже третий раз крашу глаза! Никогда столько не плакала.
– Вот Майкл придет, и ты ему выставишь счет за потраченную на него тушь. Если будут новости, я у себя.
Хелла вздохнула и судорожно дернулась к звонящему телефону в надежде, что это шеф.
Вилл не стал выслушивать сдержанный суховатый голос Хеллен и пошел к себе. Для начала Вилл просмотрел журнал и выяснил для себя кто и где должен находиться сегодня. По рабочим заданиям отсутствовала половина журналистов, не считая его, по необъяснимым причинам трое – та зыбкая часть персонала, которая не влияла на основную политику журнала, а была на подхвате.
– Значит, нас осталось четверо… Ну это не так уж плохо, – рассуждал вслух Вилл. – Где же вы ребятушки? Где попрятались? Или уже порохом запахло?
Он решительно сел за компьютер, и хотя это было не безопасно, ведь их сеть наверняка была «под приглядом», стал просматривать последние новости других изданий, пытаясь выудить хоть какой-нибудь ветер информации. Все было тихо, просто тишь и благодать. Именно это и было подозрительно.
– Где же ты, Майки?
Вилл не был силен в компьютере, досадуя на себя, пытался найти информацию на официальных сайтах, не хватало хакерских навыков, чтобы проникнуть в запрещенные зоны. Он ругал себя, злился и не заметил, как с шумом ворвался их практикант Сева Капиц, грохнулся в кресло, откинул свой вечно набитый чем-то рюкзак и уставился на Вилла своими круглыми чуть удивленными глазами с таким выражением, что что-то знает, но не решается сказать. Он ерзал и скрипел креслом, пыхтел и сопел:
– Нигде, никого, представляете?! Я тут один ошивался… ну спал я тут… Знаю, что нельзя, но обстоятельства приперли, вот я и ночевал тут иногда…
Вилл испытующе посмотрел на него.
– Вобщем месяц я тут ошиваюсь…– покраснел Сева. – А что? Ничего же плохого…
Вся его мальчишеская фигурка выдавала нетерпение, остренький носик с горбинкой морщился, уши стояли торчком. Он напоминал охотничью собаку в стойке на дичь.
– Ты что-то знаешь? Что-то видел?
Вилл не часто общался с этим юношей, Сева Капиц был замкнут, работу, порученную ему выполнял с должным рвением, оплату получал, как подарок судьбы, смущался и краснел, зато в компах был дока, и к нему все обращались за помощью, когда надо было взломать чью-нибудь базу данных или сокрыть свою информацию, или запрятать туда, где ее сам черт не найдет. Конспиратор он был еще тот, совал свой остренький носик всюду и знал обо всех все, а о нем самом почти ничего не было известно. Майкл и Вилл на первых порах заподозрили его в двойной игре и были с ним осторожны в высказываниях, посылали только на простые задания. Сейчас у Вилла не было другого источника кроме Севы:
– Слушайте, Капиц, если вы что-нибудь видели или знаете наверняка или только догадываетесь, лучше выкладывайте!
Сева, заикаясь и краснея, рассказал следующее.
Последнее время главный засиживался допоздна в редакции и ему, то есть Севе приходилось выжидать, делая вид что работает, чтобы расположиться на ночлег. Спал он в приемной, по соседству с кабинетом Майкла, но у Майкла был еще один вход, независимый от приемной, которым он пользовался в экстренных случаях, когда ему надо было незаметно от секретарши уходить по важным, но тайным делам. Вилл знал эту привычку Майки тайно исчезать и появляться, и этой дверью на черную необитаемую лестницу пользовался так же, но больше никто.
Однажды вечером, почти ночью, когда Капиц расположился на диване в приемной и почти уже уснул, вдруг услышал голоса за дверью кабинета главного. Разобрать было трудно, но голоса спорили, один был голосом Майкла, а другой на низких тонах, почти шепотом в чем-то убеждал и просил главного, умолял, почти плакал. Потом голоса стихли, удаляясь куда-то, хлопнула дверь где-то внизу и от редакции отъехала машина. Почему Капиц запомнил это событие? Потому что сегодня ни свет ни заря в редакцию ворвалась «огненная» женщина. Кроме Капица еще никого не было, женщина не обратила внимание на спящего стажера, подлетела к двери шефа и стала остервенело дергать ручку двери и стучать:
– Майкл, я знаю, ты здесь! – она обращалась к невидимому шефу.
Голос был тот ночной, Капиц его узнал по низкому тембру.
– Открой сейчас же! Все очень плохо, пожалуйста… – яростным шепотом говорила она, – Не ходи туда!
Дверь не поддавалась, Капиц спрятался за диваном и ждал, чем кончится дело. Огненно рыжие волосы женщины метались по плечам, она ломала руки, оглядывалась по сторонам, смотрела ничего не видящими глазами вокруг, снова дергала ручку двери.
– Поздно… Все пропало…
Она сорвалась и так же стремительно выбежала из приемной. Спустя некоторое время дверь тихонько приоткрылась и появилось несколько помятое лицо редактора. Он оглядел приемную, тоже не заметил Капица, который прятался за диваном, оставил голосовое сообщение для секретарши, закрыл кабинет, медленно и спокойно, обойдя все редакторские помещения, спустился к машине. Сева из своего природного любопытства проследовал за главным. Ему мерещилась какая-то любовная интрига, он уже заранее потирал свои маленькие ручки. Он ехал за шефом как заправский следак, остановился за несколько машин до места его стоянки. Проследил в какой дом он зайдет и незамеченный последовал за ним. Здание, перед которым остановился Майкл, было ничем не примечательным сооружением в затрапезном районе города, в нем располагались офисы мелких фирм, оптовых интернет-магазинчиков, этакий скворечник со множеством ячеек, в которых гнездились дешевые кафешки, развлекательные заведения разного толка, мелкие театральные труппы и прочий народ, кого судьба выдавила на окраины города заниматься мелким бизнесом для беднейших слоев населения.
Здесь было легко затеряться, Капиц подозревал, что Майкл воспользовался одной из спрятанных в нишах дверью, и действительно потерялся из вида. Помыкавшись в коридорах и запутанных переходах офисного центра, он спустился к машине и стал выжидать. Он старался поймать глазом необычное, в этой серой атмосфере обыденного существования городской окраины, и заметил такси, из которого вышел мужчина осанкой напоминающий их спонсора. Хотя он был в необычной для него одежде, Капиц узнал его и сделал вывод, что встреча в захолустье носит чрезвычайно тайный характер, если спонсор решился покинуть свой прекрасный дом. Его особняк располагался в пригороде, спрятанный от глаз за высокой решеткой с усиленной охраной в заповедном лесу, откупленном когда-то и охраняемом так же усиленно от браконьеров и пильщиков. Капиц заегозил на месте от предчувствия тайны, выскочил из машины, чуть не сбил с ног какого-то типа в черной хламиде, извинился и, надвинув капюшон куртки, рванул вслед удаляющейся внушительной спине, которую сложно замаскировать одеждой. Но человек в черной хламиде не удовлетворился Севиным извинением, ловко поймал рукав его куртки, начал орать на него и отчитывать, считая себя оскорбленным его поведением. Одной частью своего тела Капиц извинялся, а другой старался оторвать свою одежду из цепких пальцев капуцина, который разразился на него всеми проклятьями ада. Неизвестно чем бы это кончилось, но вдруг его внимание отвлекла заминка у входа в здание. Три странных типа мешали пройти спонсору внутрь, они толкались и перебрасывались обидными фразами, окружив бедного магната, стиснув его своими телами, уже начали потасовку. Вдруг один из них ударил спонсора, тот ответил толчком, двое других тоже не стали дожидаться и пустили в ход свои кулаки. И тут же, как-то сразу образовалась полицейская машина, за ней еще одна, как будто они только и дожидались этого. В считанные секунды всю компанию сгребли и увезли в неизвестном направлении. Черный тип отцепился и Капиц вскочил в свою машину.
Он решил, во что бы то ни стало дождаться главного редактора. Все это было неспроста, поскольку двое типов из второй машины тут же ринулись внутрь здания. Капиц не знал, куда ему подастся, если бы он знал, где шеф, он бы предупредил его, оставалось только ждать и следить за его машиной. Но те типы тоже установили слежку за машиной. Он сидел и молил Бога, чтобы шеф не подходил к машине, не раскрылся случайно. Как дать ему знать, что за ним слежка?
– Что же ты предпринял? – спросил Вилл
Капиц мелко захихикал:
– Я ее заминировал!
– Что? Буквально?
– Я нашел двух проституток, и пока они за пару штук отвлекали этих типов, в открытое окошко машины бросил пакет со своим старинным будильником. Хорошо, что наш шеф по рассеянности окошко в машине не закрыл. После позвонил из соседнего кафе, сообщил о том, что у торгово-развлекательного центра стоит заминированная машина, свалил эту акцию на воинствующую религиозную группировку, закинул в сеть угрозы с их стороны и все!
Вил выразительно посмотрел на него.
– Нет! не найдут мои следы, все чисто… Приехал спецотряд, оцепили район… Ну в общем, все как обычно в таких делах. Жалко, что шеф остался без машины, зато он сам где-то в безопасности, потому что шумиха была невозможная! – он опять захихикал. – Эвакуация, давка, просто конец абзаца! Мне оставалось только наблюдать за бегством из курятника… Если шеф не дурак… простите… то он все понял и исчез.
Капиц, кажется, был доволен своим героизмом:
– Все время думал, зачем я таскаю дедовский будильник? Все порывался выкинуть, а рука не поднималась, думал, память о деде… Вот пригодился старичок! Представляю их рожи, когда они станут раскурочивать будильник в поисках взрывчатого вещества.
– Сиди тут, я сейчас, – Вилл быстро направился в кабинет главного.
Ничего не сказав «мудрой сивилле», прошел за рабочий стол шефа, открыл данные по редакторским счетам. На счете оставались жалкие крохи. Можно было объявлять издательство банкротом, на текущий выпуск денег не хватало. Вспомнил давний разговор с женой, сопоставил все факты и понял, что все заранее было подготовлено. Они поймали их. Ну, спонсор отвертится, драку не он начинал, в крайнем случае откупится, а вот репутацию не купишь, приплетут какую-нибудь крамолу. И зачем они решили тайно встречаться в таком месте? Нет, если бы кто-то не выдал, фиг бы их там нашли!
– Хеллен… – Вилл размышлял, безопасно ли оставаться им в редакции и что сказать Хеллен? Вдруг они решатся явиться сюда и попробовать надавить на Хеллен? Но они могут найти ее и дома и вообще где угодно…
Когда ее называли Хеллен, она понимала что начинается серьезный разговор.
– Все так плохо?
Она не была дурочкой, уже давно поняла, что все висит на волоске.
– Я могу чем-нибудь помочь, – мужественно вымолвила она, собрав всю волю в морщинках у носа.
«Да… компания! – подумал Вилл о своей малочисленной команде. – Птица секретарь и охотничья собака.»
– Ни о каких делах без шефа и речи быть не может. Будем считать, что у вас начинается бессрочный отпуск.
– Я останусь здесь, – твердо произнесла Хеллен
– Хорошо, – Вилл решил не спорить, ведь должен же кто-нибудь сидеть тут и делать вид, что все под контролем. – Спасибо, Хелл. Соберите всех кто остался, пока не объявится Майкл, я позабочусь о выпуске номера. Завтра необходимо иметь представление, что будем печатать.
«Надо делать вид, что ничего не случилось», – с этой мыслью Вилл отправился в свой кабинет, где в нетерпении ерзал Капиц.
«Мальчишка, кажется свой парень, – с удовольствием подумал Вилл, – но не стоит его втягивать в наши проблемы».
– Капиц, на нашем фронте, кажется, не без проблем, вы можете хоть сейчас закрыть свою стажировку. Я дам вам отличную характеристику, – Вилл нечаянно усмехнулся. – Если она вам поможет в дальнейшем трудоустройстве.
Лицо Капица вытянулось, он никак не ожидал такого оборота, после всего того, что произошло сегодня. Ему казалось, он завоевал доверие и ждал чего-то другого, конечно не бросания в объятия и благодарности, но все же… Работа именно в этом журнале для него была принципиально важна, он стремился к ней, он не мыслил себя в другом издании, сам дух, стиль и направление были для него как воздух. Ради этой работы он ушел из общаги, чтобы не полемизировать со своими однокурсниками об утраченном смысле жизни, от их доносов и круговой поруки, подальше от их организованного досуга и массового промывания мозгов, слежки и фискальства.
– Я не уйду… Я могу быть полезен, и не надо мне объяснять что происходит. Мне известно даже больше того, что я вам рассказал. Я могу взломать любую программу, выудить любую запрятанную информацию, если только она существует в сети. Я могу запустить вирус и спрятать следы. Сейчас, когда это все начинает происходить, не уйду тем более…
Капиц стоял как гвоздь перед столом Вилла и барабанил фразы и с каждым произнесенным словом твердел еще больше. Упрямство мальчишки удивила Вилла и обрадовала, но одновременно и испугала.
– Вы меня мало знаете, но вы узнаете… в деле. Я знаю, вам можно доверять.
Это высказывание удивило Вилла еще больше.
– Так же как и Майклу… – Капиц шел ва-банк, будь что будет.
– Хорошо, – сказал Вилл, немного поразмыслив. – У меня есть одно очень важное дело, которое надо раскрутить к выпуску журнала. Это несколько рискованно в данной ситуации. Если на нас пошла открытая охота, то мне терять все равно нечего. Хотя, терять всегда есть что. Ты все равно живешь в редакции, оставайся на месте, будь в сети, поможешь мне своими выкрутасами с техникой. Буду скидывать тебе информацию, записывай все и прячь подальше… Если со мной что-нибудь случится за это время, сам решишь что потом делать с ней.
– Хорошо, Вилл.
Вилл уже понял, где искать следы этой информации с афиши. После встречи со старухой в заброшенном доме, после прочтения таинственного письма, которое ему отдал Майкл, он еще и еще раз просматривал фото афиши, пытаясь осмыслить намеки старухи. И когда Капиц рассказал о происшедшем, он вычислил адрес, местонахождение лица, к которому ему надо обратиться. Все каким-то непостижимым образом втекало в одно русло, все события сосредотачивались в одной точке. Удача? или подстава…
Вилл чувствовал, что с помощью Норы пока обладает иммунитетом на неприкосновенность, она была бомбой замедленного действия и в то же время гарантия на некоторую свободу. Надо было действовать быстро, пока они надеются заполучить его душу через Нору. Не зря он задал Майклу в свое время вопрос о сопротивлении, где-то были люди недовольные режимом, но искать их сейчас Виллу казалось небезопасным. Он решил сначала разобраться с материалами по Андрею.
Он быстро нашел этот дом-муравейник, но решил не торопиться, покружил вокруг по узким улочкам, остановился в соседнем переулке. Вывернул куртку наизнанку, достал бейсболку и надвинул на лоб, прицепил маленькую камеру на воротник. Камера выглядела как обыкновенный значок и не могла привлекать внимание. Сева его слышал и видел.
После ночного шухера здесь все уже успокоилось, шныряли неопрятные клерки, катились тележки, стояли очереди за просроченными продуктами, курились табачным дымом забегаловки, жужжали игровые автоматы, бубнили тяжелым ритмом танцзалы.
Среди множества объявлений и рекламных листков он нашел знакомую афишу. Театр «Жертвы апокалипсиса» приглашал на новую постановку мистерии «Страсти по Андрею». Вот оно! Как же он сразу не догадался внимательно прочитать название мистерии. Он ринулся вверх по лестнице. Под самой крышей вместился театральный зал. Он нависал над всем муравейником, упираясь балками перекрытий в небо, охраняя его тишину и покой. Пространство казалось огромным после сжатых полутемных коридоров и заваленных разнообразным товаром микро-магазинчиков. Темные стены и почти прозрачный свод раздвигали пространство вверх, оно постепенно вырастало от входа к органным трубам в глубине сценической площадки, и там сливалось с белесым цветом городского неба.
Что, или кого искать в театре? Вилл для начала решил ознакомиться с постановкой и труппой, не раскрывая своих намерений. Он не думал о ловушке, в его представлении складывалось все так, что письмо было написано именно ему, а встреча со старухой подтвердила это еще раз. Вот теперь он здесь, и тот, кто искал его, должен сам объявиться. До начала представления оставалось немного времени, и он спустился этажом ниже в маленькое кафе, а в этом здании все было маленькое, тесно сбитое, как будто люди теснились ближе друг к другу. Еда была дешевой, но вкусной. Пока ел, пытался собрать мысли. Что сейчас даст этот материал для журнала, когда и так понятно, что это последний выпуск? И насколько он может уложиться в формат? О деньгах он не думал, готов был работать даром.
У Вилла была болезнь, как это сформулировал Майкл, к древним «штучкам». Узнав о каком-нибудь незамеченном прочими авторами факте древности или артифакте, он проводил свои исследования, которые подавал в свойственной ему интригующей форме, и это привлекало читателей. Чаще он ставил вопросы, чем давал ответы, скорее возбуждал любопытство, чем удовлетворял его, заманивал читателя справками, а не туманными сведениями и слухами, ссылался на  известные имена и, благодаря талантливым дизайнерам подавал свое блюдо красиво приправленным и вкусным. И когда его нюх улавливал такой материал, он слеп, глох и немел для всего остального, он выключался из общего потока жизни. Так было с его любовью к Норе, так было и в работе.
– Босс… босс… – внезапно голос Капица вывел из задумчивости Вилла.
– Черт, я и забыл про тебя дружище!
– У меня уже кишки свело, глядя в вашу тарелку.
– Тут все спокойно, думаю нам можно прерваться на час, другой.
Вилл машинально глянул на парочку, которая прошмыгнула мимо:
– Отключаюсь.
– Босс! Босс! – закричал Капиц, когда увидел рыжеволосую женщину с каким-то типом, промелькнувшим в поле видения камеры. – Это она!
Но Вилл уже отключился и не слышал заключительных воплей Севы.

Мистерия была выстроена в форме диалога двух братьев Андрея и Симона Петра. Их разговор протекал на горе Фавор уже после воскресения Учителя.

Андрей – Я остаюсь…
Петр – Не понимаю тебя… Меня Учитель спросил, что я понял. Я ответил, что должен встать на его путь и пройти до конца, чтобы занять место в Царствии небесном рядом с ним и вечно пребывать у ног Учителя своего. И он ответил – делай по сему и воздастся тебе . Что ты ответил Учителю?
Андрей – Я ответил, что должен встать на путь указанный Учителем и найти свой… И он ответил – делай по сему.
Петр – Не понимаю… Ты сказал другое и он ответил – делай по сему…
Андрей – Учитель сказал – у каждого свой путь и мы сами избрали его в сердце своем, да будет так!
Петр – Ты остаешься? Для чего? Тебя напутствовали в страну языческую…
Андрей – Мне надо подумать… и созреть…
Петр – Учитель дал нам все, чтобы мы были зрелы в своем деле. Мы можем лечить и даже воскрешать из мертвых, мы можем изгонять бесов и творить чудеса, нам дана сила убеждения и власть над людьми. Не это ли настоящая зрелость?
Андрей – Это-то и страшно…
Петр – Чего страшишься ты?
Андрей – Власти над людьми. Чудес, которые так легко убеждают человека. .. Человек тоже должен созреть, чтобы принять это чудо.
Петр – Ты слишком много думаешь! Это от лукавого! Многие думы рождают многие скорби. Нельзя медлить, неизвестно, сколько времени нам отпущено в этой жизни, а столько сделать предстоит, пора сеять семена веры! Ты первый пошел за Учителем и позвал меня, ты помнишь? Ты мой брат и я верил тебе. Ты сказал, – вот тот человек, о котором говорил Иоанн, он знает свет истины, и привел меня к Нему. И после того, как мы узрели этот свет, что говоришь ты?
Андрей – Ты тверд, Петр, как камень! И так же недвижен… Свет уйдет, если не искать его всюду. Ты смотришь внутрь себя… Ты изведал любовь женщины, у тебя есть дети, которых нужно вырастить достойными людьми. Я молод и знал только море и повадки рыб. Я получил от Учителя дары и радовался словно ребенок, поймавший первую рыбу. А теперь я не знаю, что делать со своей добычей и как должным образом распорядиться ей.
Петр – Уж не Иуда ли в тебе спрятался под личиной брата? Или одолели тебя сомнения Фомы?
Андрей – Пойми, Петр! Простой народ сам как Фома – пока не увидит чудо, не поверит нам. Вот и Учителя распяли, потому что не поверили… И вам не поверят пока вы чудо не сотворите… Народ должен созреть в сознании своем. Учитель говорил, – кто сам ищет, тому и знание придет, «ищите и обрящете».
Петр – Заумствуешь, Андрей! Все это отговорки! Рассуждаешь как фарисей и книжник!
Андрей молчит.
Петр – Учитель жизнь за нас положил, а ты…
Андрей – Он сам выбрал путь свой и в жертву свое земное тело принес, потому что знал, что воскреснет! Он сын Божий! Мы люди…
Петр – И мы там будем после смерти, рядом с Божественным престолом!
Андрей – А если не думать про то, что будет с нами после смерти? а просто жить для мира сего и наслаждаться творениями его? Жить, как дети живут, как птицы небесные… каждым утром встречать рассвет радостно и с любовью и научить любить людей мир земной с любовью друг к другу. Не этому ли нас учил Христос? И чтобы говорить об этом людям, мне надо самому дозреть.
Петр – Значит так ты понял учение? Нам уготовано нести Благую весть по миру о воскресении, а ты медлишь?
Андрей – Я еще думаю об этом…
Петр – О Иуда!!! Не этого ждал Учитель от нас… Вот ты все молчал и слушал, молчал и слушал Учителя! Теперь я понял тебя и отрекаюсь от тебя. Ты не брат мне…
И заплакал Петр.
Андрей – Не плачь обо мне… Возрадуйся доле своей, твердой как камень, но понятной для всех. Я уйду в Вифсаид дозревать сердцем и умом и там, в родных местах стану искать свой путь. Иди с Богом, брат. Верю, исполнишь ты свой долг и закончишь жизнь на кресте. А я буду исполнять свой…
Петр – Верую! И счастлив буду закончить свою жизнь, как Учитель, и воздвигну церковь в честь него, и призову страждущих, и получим мы жизнь вечную!
Петр ушел.
Андрей – Господи, сделай так, чтобы, пожелав, я смог постичь мудрость твою!
На сцену вышел хор и пел о том как:
«Вздохнул Андрей, но ничего не сказал Петру, остался сидеть в раздумье на скале, только ветер шевелил его волосы, как невидимая рука Учителя. Куда бы не посмотрел Андрей, всюду он видел образ Создателя. И размышлял Андрей о Спасителе и пути его. Вспоминал, рассказанные Учителем притчи, и дела его».
Далее вспоминал Андрей первую встречу с учителем. Появился актер, исполняющий роль Иоанна Крестителя в звериной шкуре. Этот Иоанн ужасно смахивал на Майкла, он переваливался по сцене как медведь, патетично размахивал клюкой, пытаясь встать в красноречивые позы, выглядел до того комичным, что Вилл не мог удержаться от смеха. Актер явно переигрывал, голос время от времени с баса переходил на фальцет, глаза выпрыгивали из орбит и косили зрителей в первом ряду, – вот, мол я каков! К концу действия Вилл был уже убежден, что Иоанна играет Майки и камень свалился у него с души.
Пьеса заканчивалась на рыночной площади, где Андрей наблюдал ссору между фарисеем и торговцем сластями. Зал смеялся над хитроумным торговцем и скупым фарисеем. Торговец доказывал, что его фиги божественны, и даже пройдя сквозь желудок остаются таковыми, упавши на землю в виде благодатной кучки навоза, дадут еще более божественный урожай фиг. «Из говна ты возрос, говном и станешь!» – неслись со сцены слова незамысловатой песенки. Под звуки барабана базарный люд вторил:
«Что останется после тебя божественная фига?
Сладость вкуса и вечная память о сочном и спелом плоде.
Что останется, когда звук уйдет?
Что останется, когда песня замолкнет?
– Долгое эхо в сердце твоем,
радостью светлой в тебе разольется.»
Финал пьесы как-то не вязался с началом, фарисей и Андрей стояли по разные стороны, а актеры, изображавшие массовку, плясали и пели, жонглировали и кувыркались.
«Пусть рука быстрей срывает
На ветвях созревший плод!
Этот соком набухает,
И уже свалился тот.
Мир омытый не из лужи,
Обновится – не узнать,
И, увы, в одну и ту же
Реку дважды не вступать.»
Когда актеры выходили на поклон, Виллард пробрался к самой сцене, он помахал Майклу, и показал в сторону кулис, давая понять, что направляется туда. Вместо ожидаемой радости на лице Майки выразился мало скрываемый ужас и растерянность, он забегал взглядом по залу, будто опасаясь чего-то. Вилл показал, что он один и погрозил другу кулаком.
– Ну, ты свин, Майки! – налетел Вилл на Майкла за кулисами.
Он обнимал и тискал друга:
– Такой переполох из-за тебя с утра! Уж не думал, что ты актером заделался. Не думал, что твоя скупость до театральных подмостков доведет. Хороший приработок, а? Признавайся, скупердяй несчастный?
Вилл тараторил, не давая Майклу рот раскрыть:
– Хелл вся в слезах и соплях с утра, наш мальчишка стажер наговорил с утра каких-то ужасов про тебя и облаву в этом чертовом здании. Я рад, что с тобой все в порядке. Ну, рассказывай, как ты до жизни такой докатился и куда мы с твоей легкой руки катимся, конспиратор сраный?
Майкл, казалось, слушал Вилла в пол уха, снимал грим, поглядывая на него в зеркало, и щурился. Этот хитроватый прищур Вилл знал, Майкл темнил и думал, как бы выкрутиться.
– Майки, дружище, или выкладывай что стряслось, или мы больше не друзья… Мы все с утра переволновались за тебя… Все нормально или…
Майкл ссутулился в кресле, сцепил свои пухлые пальчики и внимательно их рассматривал. Он постепенно становился тем Майклом, которого знал Вилл, немного рыхловатого и уравновешенного.
– Или… За тобой нет слежки? – спокойно спросил Майки.
– Нет!
– Ты точно уверен?
– Слушай, Майки, я не вчера родился. После того как Капиц описал захват нашего спонсора…
– Кто такой Капиц?
– Да я же говорил, это наш стажер! Хороший, кстати парень. Ведь это он устроил шумиху с взрывчаткой в твоей машине, когда понял, что тебе кранты… Он отвлек их внимание, что надеюсь и позволило тебе слинять отсюда.
– А где сейчас этот Капиц?
– В конторе… У меня с ним связь… Сейчас включу его…
Майкл резко отдернул его руку от микрофона:
– Не надо, не включай. Выйди в туалет и ушли его куда-нибудь из конторы, срочно, – твердо сказал Майкл. – Быстрее!
Вилл не рассуждая ринулся из гримерки.
– И Хеллен чтобы ушла сейчас же! – крикнул вдогонку Майкл.
Вилл понял пока одно, что Майки не случайно затесался в театральную труппу. Здесь легче было затеряться, тем более что гримерка Майки находилась под самой крышей скрытая за органом, куда вела узкая винтовая лесенка с выходом на открытую террасу на крыше здания.
В конторе никто не отвечал, Капиц молчал, Хеллен не брала трубку. Вилл решил что Хеллен скорее всего ушла домой, уже глубокий вечер, не вечно же ей торчать в конторе, но куда запропал Капиц? В раздумье он помедлил у еле заметной двери гримерки. Дверь была чуть приоткрыта, за дверью шептались двое. Женский нервный шепот:
– Почему ты так уверен, что ему можно доверять?
Убеждающий бубнеж Майкла в ответ, а затем опять:
– Не забывай у него жена из ЭТИХ… Может быть и его уже обработали! Сейчас никому верить нельзя…
Женский голос замер. Вилл выждал и с шумом, чтобы заговорщики приготовились, открыл дверь. Рыжеволосая женщина встряхнула головой, отгоняя слезы, и уставилась на него мокрыми зелеными глазами. Невольно подумалось о русалках и дриадах, лицо с чистой персиковой кожей, на котором сияли лесные озера глаз с удивительными черными бровями и ресницами. Несомненно, эта была та огненная женщина, о которой вещал Капиц.
– Лета, – представил Майкл огненную красавицу.
– А я думал осень, – невпопад сострил Вилл и с мрачным видом уселся в стороне от заговорщиков.
Лета встрепенулась уходить, но Майкл взял ее за руку и усадил на место.
– Не дуйся, Вилл. Лета – верный человек и свойский парень. Давайте обсудим сложившуюся ситуацию.
– Давно пора, – вздохнул Вилл с облегчением.
– Кстати, где наш стажер, как бишь его… Капиц?
– Его нет в конторе, – ответил Вилл.
– Если его не зачистили, вместе с Хеллен… – начал рассуждать Майкл. – Если еще зачистки не было, то значит надо ждать с минуты на минуту. Необходимо оповестить всех сотрудников о банкротстве и закрытии издательства.
– Кого это мы так прогневили?
– Это после, а пока…
Майкл не договорил, раздался призывный голос Капица, который вызывал на связь Вилла.
– Босс, вы меня слышите? Включите камеру, босс!
– Говори пока так, что случилось? – отозвался Вилл.
– Босс! Когда вы отключились за едой, я как раз видел нашего шефа с той рыжей фурией! – кричал Капиц. – Они там еще в здании.
– Я знаю, – усмехнулся Вилл, – А что в офисе?
– Полный конец статьи! Ведь когда я увидел «огненную», я все понял и стал убирать концы, услал Хеллен домой и решил рвануть к вам. Едва спустился вниз, тут они и нагрянули… – Капиц захихикал, – Пусть теперь повозятся!
– Что ты там вытворил? Уж не очередную ли мину подложил?
– Почти… Я там очень веселый вирус запустил, собственного сочинения. «Прокрустово ложе» называется, помните такого хитреца древнегреческого?
– Который всех на кроватку укладывал, как же!
– Так что они от нашей информации рожки да ножки получат…
– А не смогут они по этим рожкам все обратно восстановить? – вдруг вмешался Майкл.
– Ой! Шеф, вы там? Я так и знал, шеф! Я так рад вас слышать, – пищал Капиц. – Нет, не восстановят… «Прокруст» шутник, он все переворачивает с ног на голову, все перепутывает и так фигурно вырезает информацию и возвращает в «кроватку», как выразился босс. Я просто угораю над ними!
– Ты что, видишь, как это все происходит? – удивился Майкл.
– Ну конечно! Я с удаленного сервера работаю, у меня свой портативный аппарат, они меня не видят, а я их секу.
– Ну ладно, дружок, – мягко сказал Майкл, – побалуйся чуток, но сиди тихо. Кстати, ты где?
– Я тут в этом же здании зашхерился.
– Мы с тобой свяжемся, – заключил Майкл и махнул Виллу рукой, чтобы он отключился от изобретательного сотрудника. – Кажется, мальчишку пора взять в штат… Ах, да… Издательства больше нет.
Майкл опять ушел в свои мысли. Лета тоже молчала, она беспокойно переводила взгляд с одного мужчины на другого, сидела так, словно стул под ней становится все горячее и горячее. Она чувствовала перед собой пропасть, ужасающую по глубине, у нее засосало под ложечкой, она еле сдерживалась, чтобы не разреветься и сдерживалась из последних сил.
– Как ты меня нашел? – вдруг спросил Майкл.
– Вобщем, я отрабатываю материал по тому письму, помнишь, которое ты мне подсунул? – он замолчал.
Как глупо было сейчас говорить о каких-то там сенсациях.
– Оно привело тебя сюда? – поинтересовался Майкл.
В его голосе прозвучали беспокойные нотки. Лета замерла на своем месте.
– Да… Какая-то странная и очень таинственная история…
Он осекся, вспомнив старуху и ее исчезновение, говорить Майклу или нет? Проблем и так хватает.
– Как мне показалось, было указание на афишу этого театра… Вот я и пришел, – и как бы оправдываясь добавил. – Письмо очень любопытное, как раз по теме вашего спектакля. Если бы нашлись следы этого артифакта, то это просто бомба! Майкл, особенно в свете последних событий! Мы бы им так хвост подогрели!
Вилл сел на своего конька и его понесло:
– Ты понимаешь, ведь их постулаты базируются на твердых канонах четырех Евангелей. Евангелие от Андрея отмели в сторону, а почему? Первый ученик трактовал события не так как все остальные… А теперь следы его скрижалей, возможно, находятся где-то близко. Они утаивались до определенного времени, пока, как вы говорите в своей пьеске народ не созреет.
– Ты решил, что время пришло? – почти с ехидством спросил Майкл.
– Не я решил… Хотя давно уже раздумывал над этим…
Вилл чувствовал недоверие со стороны Майкла и настороженность Леты:
– Майки, дружище, в чем дело наконец? Какая разница, как я попал сюда? С утра мы провели целое расследование с Капицем, мы беспокоились о тебе и судьбе редакции… Я проверил счет и решил, что можно выпустить еще один номер… В конце концов, ты моим другом считаешься и мог бы сообщить по старой дружбе о том что происходит! И какого черта ты затесался в этот театр, и не сообщил мне, где находишься?
Лета внимательно смотрела на Вилла. Ее враждебная настороженность сменилась мягкой теплотой.
– Я не знал о вашей встрече… Значит вы из сопротивления? – Вилл взглянул на Лету и Майкла.
– Мы те, кто гонит встречную волну… Пока у нас был голос, мы говорили людям правду. Теперь мы лишились этого голоса, и надо искать новые пути, – сказал озабоченно Майкл.
– Постой! – Вилла осенило. – Вместе с нашей редакцией закрывается типография, так? Типография печатала так же и другое издание, такую маленькую газетенку… Ты о ней говоришь?
Майкл озабоченно кивнул головой.
– Я помню тот материал, который я готовил для этой газеты… Из-за него от меня ушла Нора. Тогда мне показалось все это только поводом для ссоры… А газета, так, информационный листок для малоимущих… Я даже не воспринимал ее всерьез…
– А ты предпочитаешь говорить о проблемах в обществе прямо и открыто!? – вдруг встрепенулся Майкл. – Нас давно бы уже очистили или отправили в «мясорубку»! Мы только готовим почву для того чтобы свергнуть эту двухголовую гидру. Они очень хорошо обороняются и очень умело. Они упреждают любой удар. Время переворотов и революций их научило действовать осторожно, не теряя нужных им людских ресурсов. Лучше иметь дополнительную рабскую силу, чем здравомыслящих и свободных людей. Этот метод, оснащенный по последнему слову техники, оказался очень результативный.
– Что же делать, Майкл? – растерялся Вилл. – Если так дело пойдет, то скоро вообще не останется свободно мыслящих людей? Надо что-то делать!
– Мы и делали…
– Что? Издавали газетку с комиксами на политические темы?!
– Опять ты туда? А ты что предлагаешь, еще одну революцию замутить? Знаем, проходили! Ты даже не успеешь и шага ступить, даже рот раскрыть, – тебя сцапают и промоют мозги так, что ты забудешь даже это слово – революция!
Майкл помолчал и продолжил уже спокойнее:
– Мы тут не сидели сложа руки, а обзаводились нужными связями. Во-первых, в реабилитационных центрах и центрах фильтрации несколько специалистов на нашей стороне. Они помогают вызволять людей с отклонениями от установленной государством нормы, то есть, с повышенной сопротивляемостью к наркотическим средствам, внушению, склонных к анализу, с повышенным уровнем интеллекта и творческим потенциалом. Поскольку таких людей отправляют сразу в «мясорубку», их следы легко замести, изготовив новые документы и индивидуальный чип. Мы поддерживаем связь с ними. Нас уже не мало. Думаю, что нам тоже придется изменить свои имена и чипы. Стоит нам вылезти из этой норы, как…
Майкл не договорил, но всем троим было и так понятно. Лета поднялась и вышла не прощаясь. Она попала под чистку много лет назад, когда это все еще только начиналось, это были пока пробы пера правящей элиты, чтобы опробовать свои технологии коррекции сознания людей, не согласных с режимом. Она интуитивно распознала опасность и приняла позицию соглашательства пока еще ее враги не перешли на жесткое воздействие. Ее организм не воспринимал легких наркотиков, которыми пичкали всех пациентов, чтобы притупить сознание. Она не испытывала эйфорию, ее рвало до тех пор пока не прояснялась голова. Лета была еще очень молода, наивна, к тому же ждала ребенка, и возможно именно этот факт сыграл ей на пользу. К ней только начали подступаться, как вдруг каким-то чудом ее выпустили. Майкл, верный друг и бывший однокурсник по Университету помог ей тогда получить новые документы и на время уехать к своей дальней родственнице и опекунше. Там она и родила дочку.
– Надо подумать о мальчишке, нашем стажере, – нарушил молчание Майкл. – Дома тебе появляться небезопасно… Я дам тебе адрес, заберешь мальчишку и посидите там пока…
– А как же Хеллен и другие сотрудники? – поинтересовался Вилл.
– Я позабочусь о них сам…
– Лету ты тоже вызволил из центра реабилитации?
– Да… Она была близко знакома сынком одного из двенадцати… Понимаешь? Очень близко, – Майкл внимательно посмотрел на Вилла. – И была несколько неосмотрительна. Девчонке голову снесло от любви. Он таскал ее на некоторые закрытые вечеринки, она возомнила черт знает что. Он вовремя спохватился и упрятал ее… Вернее его заставили упрятать Лету. Теперь ты понимаешь, почему она так боится?
– Тем более надо действовать, – твердо заявил Вилл.
– На сегодня действие одно – уберечь твою кипучую задницу! – рявкнул Майкл.
В это время дверь резко распахнулась и появилась взлохмаченная голова:
– Надо сливаться, сейчас же!
– Где Капиц? – спросил Майкл Вилла и быстро стал собирать сумку.
– Капиц, прием! – заорал Вилл в микрофон.
– Я в «Скворечнике», – сквозь шум в микрофоне прокричал в ответ Сева.
– Я знаю где это, – кивнула голова и потянула за собой Вилла.
Вилл помчался за волосатиком, а Майкл вышел на открытую террасу и скрылся за выступом стены. Они оказались за кулисами, прошли темным коридором, зашли в какую-то каморку, и тут волосатик стал напяливать на Вилла длинноволосый парик, накинул на него старый макинтош и потянул дальше. Вилл понял значение театра, – «Все они тут из сопротивления», – восхищенно подумал он. Театр был хорошей ширмой. Они опять виляли какими-то полутемными коридорами и переходами, навстречу ухала музыка на низких частотах. Наконец, они попали на танцевальную площадку где под потолком висел – не иначе, «Скворечник» – маленький Интернет-бар со множеством навесных лестниц, ведущих к нему. Казалось, что все в этом здании специально устроено так, чтобы в любой момент можно было спрятаться или укрыться. Прямо из «Скворечника», уже вместе с Капицей, они вылезли на крышу. Здесь они поубавили скорость. Вилл присел на бордюр и закурил:
– Послушайте, ребята, – выдохнул он. – Кстати, как тебя звать, приятель?
– Федор, – ответил длинноволосый и блеснул на него черными цыганскими глазами.
– Вот что, Федор, – продолжил Вилл. – Это Сева… Сева Капиц. Отведи его туда куда надо, а мне надо заглянуть домой.
– Домой нельзя, – сказал Федор.
– У меня там друг остался… один совсем, – Вилл взглянул на часы.
Федор уставился на его руку, над часами он заметил тату.
– Что это? – почему-то спросил он.
– А-а так, старик один сделал… А что?
Федор замялся и уже очень внимательно посмотрел на Вилла, потом быстро оглянулся на Капица, кивнул:
– Ладно, только быстро.
Федор взял под свою опеку несколько неуклюжего Капица и быстро заскользил по крыше. Чувствовалось, что он не раз проделывал этот маршрут, он проворно и почти бесшумно двигался впереди, помогая Капицу преодолевать препятствия, на спуске с лестницы взвалил на себя его рюкзак, крякнул под тяжестью, пробурчал недовольно:
– Ты что там кирпичи таскаешь…
– Весь мой нехитрый скарб, – смущенно пробормотал Капиц, – Давай, я сам.
– Ладно, уж!
Вилл без труда следовал за своим проводником и удивлялся. Все казалось ему каким-то странным и нереальным. Утром его жизнь круто свернула с привычных рельсов и сам он теперь мчится по неведомым путям, движимый невидимыми силами. Время было позднее, любое передвижение по улице было опасно даже днем, но днем можно затеряться в толпе, а ночью только темнота и слепые закоулки укроют от случайной или намеренной слежки.
Через час они спустились с крыши неподалеку от дома Вилла и остановились в подъезде.
– Все, – сказал Федор. – Будем тебя ждать здесь.
Вилл шагнул на пустынную ночную улицу. Прошел вдоль дома по противоположной стороне и взглянул на свои окна. Сам себе усмехнулся, – «Как в шпионском романе». Показалось, что в одном окне брезжит свет. Это была бывшая спальня Норы. Он остановился и вжался в стену, не отрывая взгляда от окна. Там мелькнула чья-то тень. Вилл быстро окинул взглядом всю улицу, заметил машину Норы. Что она делает в их квартире в такой час? А может быть она не одна, и они устроили засаду на него.
Вдруг свет пропал, и через несколько минут появилась Нора. Она бережно держала Лорда на руках. Из машины выскочил человек в черной сутане, открыл дверцу и Нора, взглянув последний раз на их окна, села в машину. Вилл почти не дышал, вдавившись в нишу дома, машина проскользила мимо и скрылась за поворотом.
Значит, они поставили на нем крест, и Нора знала это, раз забрала Лорда к себе. Наверняка поставили прослушку.
– Спасибо, дорогая женушка…
Вилл круто развернулся и зашагал прочь.
Сидели в маленькой кухоньке. Капиц сладко спал на раскладушке в дальней комнатке, свернувшись калачиком, как младенец. Он умел быстро засыпать в любых условиях, к этому его приучила кочевая жизнь. Федор и Вилл пили чай.
Федор готовил чай обстоятельно и так же обстоятельно его употреблял в себя, как самое изысканное блюдо. Вилл наблюдал за неспешными действиями Федора и ждал удобного момента начать разговор, не терпелось выяснить его роль в тайной организации.
– Спектакль ваш забавный, – начал он издалека. – Интересно, чья драматургия?
– Сценарий написал я, – ответил Федор. – А постановкой ведает Лета. Правда она тоже иногда исполняет женские роли, но редко. Сам понимаешь… светиться ей нельзя. Вообще мы часто играем под масками. Изображать святых разрешено только под масками, а показывать Спасителя и Бога отца вообще нельзя, дабы избежать кощунства.
– И у вас есть официальное разрешение?
– А как же! Вот только со «Страстями по Андрею»… – он замялся
– Что?
– Много текста пришлось вымарать… – Федор вдруг сменил тему. – Расскажи, где татуировку сделал?
Вилл понял, что Федор клюнул на его тату так же как и старуха из заброшенного дома. Он рассказал про их вылазку на охоту и старого деда с Алтая, как он всю ночь пролежал в беспамятстве, а на утро обнаружил на запястье тату.
– А ты ничего не помнишь? Может быть, тебе дед что-то говорил?
– Я же говорю – ничего… А что, должен был? – спросил он в свою очередь.
– Наверное… Это очень старинное изображение… Ты вообще знаешь его значение? Получить такую татуировку может не каждый… Я бы даже сказал, что только избранный.
– Уж больно таинственно ты закручиваешь, – Вилл решил немного сыграть в дурачка, чтобы выудить из Федора побольше информации. – Просто рыбка в круге какого-то узора…
– Это не узор, – это древние письмена. И не татуировка это вовсе, а печать Апостола Андрея, – Федор вздохнул, как бы сожалея, что печать досталась не ему, а какому-то оболтусу и пустозвону.
– И что это значит? – спросил Вилл. – Как переводится эта надпись?
Федор многозначительно молчал и сверлил Вилла глазами.
Вилл решил говорить  прямо:
– Совсем недавно мне намекнула одна очень странная старуха, похожая на ведьму, что тату особенное и дала наводку на ваш театр… Я, честно говоря, думал, что найду разъяснение у вас. Ко мне попало письмо, в котором говорится…
– О скрижалях Апостола… – продолжил Федор.
– Значит, я попал туда куда надо, – заключил Вилл. – А письмо писал именно ты? Верно?
– Да, Ишу велела…
Федор начал рассказывать.



СТАРАЯ ИШУ

Она была так стара, что уже перестала считать дни и годы, ее жизнь перевернула песочные часы времени по горизонтали, время застыло в положении без пяти минут смерть. Ишу не ждала ее, она знала, что смерти нет, она попросту стала таять в окружающем ее мире и старалась выбрать мир, в котором было бы приятно раствориться. Она понемногу отдавала себя любимым людям и друзьям, просто приятным прохожим, кошкам и собакам, которые нуждались в ней, деревьям и птицам, облакам и ветру, и решила, что однажды, став совсем прозрачной, улетит.
Жизнь одарила ее талантом любви. Когда была совсем маленькой, она восхищалась творениями земли и полюбила деревья и травы, слушала тихие вздохи влюбленной реки, пение птиц, и отвечала им песней.
Ишу была подкидышем и росла в приемной семье как полудикое растение, не требующее ухода, как бы исподволь прислушиваясь к окружающему миру, понемногу впитывала влагу опыта и знаний. Среди лесов и полей отчаянье одиночества ее не посещало, она научилась любить мир растений и животных вместо мира людей. Это была ее первая любовь, которая родила и другие, не менее прекрасные чувства.
Первая любовь к человеку, к мужчине, ее посетила вместе с восторженным чувством превосходства высшего существа. Это высшее существо с ликом Спасителя вызывало в ней трепет и обжигало изнутри. Его речи вдохновенные и пламенные пробудили в ней любовь к самосовершенствованию и познанию высшей истины, которую она стала искать в человеческом мире. Она отдавала всю себя и этому человеку и поиску неизвестной ей истины. Но однажды, она вдруг, как очнулась от сна… Может быть эта любовь и была пока еще сном о ее будущем предназначении, которого она искала. Ишу увидела этого человека без прикрас его слов, в молчании его поступков и дел. А предшествовал этому прозрению сон, который она увидела накануне. Ей снилась огромная гора, по которой они поднимаются рука об руку с ним. Они взбираются все выше и выше, почти под облака, и оказываются у самого обрыва. У Ишу захватывает дух, она смотрит с обрыва вниз в бесконечную темную глубину и видит, что эта гора, поросшая травой, состоит из человеческих костей… Вся, сплошь из умерших или еще умирающих людей. И дна этой пропасти не видно, все теряется в черном тумане…
Он не хотел ее отпускать. Связывал обязательствами их миссионерства, угрозами проклятья и вечными муками ада, подкупал подарками, натравливал церковного старосту. Когда Ишу поняла, что он ее не отпустит, она попросту сбежала, забрав с собой малолетнего сына. Она уехала в далекий Алтайский край, в селение рыбаков и нашла свою вторую земную любовь. Эта любовь пришла не от ума, а нахлынула приливной волной и унесла в море волнующих телесных ощущений. Она впервые почувствовала себя женщиной, любимой и желанной. Она пробудилась ото сна религиозного экстаза и увидела мир снова, каким его видела в детстве. Казалось, они срослись и переплелись двумя деревьями с одним корнем, вместе шумят их кроны, перепутываясь листвой, причудливо сплелись ветви и незримым потоком движется внутри единого ствола кровь их любви. Казалось, что нет времени их сплетению, и если засохнет один – другому не жить. Так оно и было, но… Приходит время и тело успокаивается, привыкая к любимому телу, как к своему собственному, которое перестаешь замечать. Приходит покой мысли и покой чувств, слившись в одно русло, они неспешно несут реку жизни.
Постепенно она научилась любить себя, смотреть на себя его влюбленными глазами. Сумев полюбить себя, лучше научилась видеть других. Дар прозрения пришел незаметно, сам собой. Душевный покой и созерцательность помогали видеть людей незамутненным разумом. Одни могут лечить, другие предсказывать судьбы, а у нее был талант открывать в людях скрытые духовные возможности, их предназначение. Иногда ей бывало трудно убедить кого-то в способностях данных свыше, а кого-то уберечь от растрачивания попусту своих талантов.
Время шло…
Она снова жила как трава, только рядом с любимым мужем. Любовь была мудра и ласкова, как августовское море. Она ничего не ждала от нее и брала то, что она давала. Она приучила себя жить минутой, мгновением, как дерево, которое слушает движение жизни вокруг, рост травы у корней и шевеление ветра в кроне. Она жила в постоянном сегодня, как ребенок, для которого нет вчера и завтра, а есть только я и то, что вокруг.
Ишу была так стара, что видела каждого человека насквозь, она прощала им неведение и плохой характер, жестокость и себялюбие. Она искала истину и истина к ней пришла тогда, когда песочные часы жизни Ишу повернулись горизонтально и замерли в положении без пяти минут смерть. У нее осталось последнее дело, которое она положила себе сделать в этой земной жизни, прежде чем растаять совсем.
– Ишу сказала, что ты сам меня найдешь, – сказал Федор.
Они разговаривали всю ночь. Капиц мирно спал в кладовке, ему было все равно где спать, лишь бы горизонтально.
– Почему я? – спросил Вилл.
– Ишу виднее… Я только посредник, – ответил Федор.
– Ты читал?
– Нет… Только слышал о чем там написано… Текст написан на арамейском, греческом, древнееврейском, армянском наречии. Нужен не столько переводчик, сколько чтец… Переводов несколько, к тому же они отличаются друг от друга. Смысл некоторых слов можно трактовать по-разному, от этого и весь текст будет звучать по-другому.
– Но, ведь я не специалист по переводам… – недоумевал Вилл.
Он никак не мог взять в толк, почему именно он, а ни кто-то другой?
– Не в этом дело… – досадовал Федор на непонятливость Вилла. – Ишу считает, что важен читающий! Именно читающий, как она сама говорит. Один читает и видит просто слова, а другой читает и текст открывается перед ним. Она считает, что ты тот читатель, который сможет открыть тайный смысл писания. А это очень важно! Важно не только прочесть текст, но и правильно донести его до слушателей… До всех людей.
– Это очень субъективно… – раздумывал Вилл. – Представляешь, если я неправильно прочту? Как можно это принять за абсолютную истину?
– Нет абсолютной истины… – Федор покраснел от смущения. – Человеческая правда противоречит божественной истине. Я режиссер и человек конфликта. Я чувствую в чем конфликт, могу его воплотить на сцене… Мне трудно тебе объяснить что я чувствую… Вот приблизительно так, – Федор закрыл глаза, на мгновение задумался. – Все хорошо, выходя из рук Творца, все вырождается в руках человека.
Он замолк, как бы прислушиваясь к собственным словам, проверяя их звучание и смысл внутри себя:
– И тут я снова попадаю в конфликт со своими суждениями. Говорю тебе – прочти! А сам же говорю, что ты тоже можешь извратить смысл. Я сам не знаю почему тебя, а не меня выбрала Ишу… Наверное потому, что я много заумствую и сомневаюсь… А самое главное – я не доверяю сам себе. Кто хочет стать тем, чем он должен быть, тот должен перестать быть тем, что он есть. Я говорю: Христос первый человек. Как так? Первое в мысли есть последнее в деле. Как крыша есть последнее при постройке дома.
Глаза Федора загорелись внутренним светом яростной мысли, хотя лицо внешне оставалось почти спокойным:
– Понимаешь, я слишком много сомневаюсь. Поиск этой Христовой истины так мучает меня и заставляет вновь и вновь обращаться к четырехкнижью и различным апокрифам. Везде я вижу противоречия и несовпадения по датам и именам. Найти самые древние источники практически невозможно, а с переводами совсем плохо. Каждое столетие перевирало тексты настолько, что невозможно сегодня установить первоначальный смысл, да и тот, наверное, донесен Апостолами иносказательно и слишком примитивно, учитывая уровень сознания и их бытия. Нужен, может быть, отстраненный взгляд, чтобы в груде песка выбрать именно те золотые зерна, которые раскроют первоначальную истину.
Вот я думаю, почему именно Христос так волнует человечество? Чем он опасен? И почему именно его именем воспользовались сильные мира сего, чтобы управлять государствами и смирять народ?
Он обхватил голову руками, взъерошил волосы и уперся локтями в стол:
– Скажу тебе еще одну крамольную мысль… Тебе можно… Как-то я додумался до того, читая и перечитывая Его высказывания, где он говорит «Я есмь путь», и вспоминая весь его жизненный путь, что каждый человек, вставший на такой же путь истинного бытия, закончит тем же… То есть распятием, убиением другими людьми. Толпа не любит праведно живущих, на их фоне все люди кажутся себе уродами и за это карают, безбожно унижают. Может быть это предупреждение? Не лучше ли быть одним из прощенных им грешников, чем мучиться всю праведную жизнь во имя обретения царства небесного? Однажды я сидел у постели умирающего друга, и он вдруг посетовал, взмолился, – Господи, я еще не готов умереть! И тут меня пронзила страшная мысль, – они не готовы умереть, а готовы ли они были жить? Жить, понимаешь! Жить со страхом в душе – это не жить вовсе. Это значит пропускать каждый миг, каждую минуту земной жизни, не видеть из-за боязни истину и делать добро только во имя царствия небесного?! Мне стало страшно, как будто земля у меня разверзлась под ногами, весь мир пошатнулся, а вдруг это правда?
Я говорил об этом с Ишу. Она только улыбнулась. И знаешь что она сказала?
– Нет. Ну откуда мне знать, – пожал плечами Виллард, хотя сам вдруг проникся этой мыслью настолько, что у самого пробежали мурашки по спине.
– Не так мрачно все выглядит, как тебе кажется, милый Федя, но почти так. Встать на Его путь не каждый отважится, да и не делается это так походя, вот захотел и встал! – Она даже засмеялась, – И молитва не поможет и активное желание тут не причем. И ни в праведности и схиме дело. Чаще всего человек сам не замечает, как уже идет по нему, и даже не думает об этом, а просто наивно и открыто считает, что это единственно возможный вид существования людей на земле и другого пути нет. И не ищет человек под этим никакой подоплеки, а просто живет. А просто жить так – это трудно…
Он замолчал.
Утро уже просветлило окна сероватым туманом. В воздухе туманом оседал дым от сигарет.
«Туман. Когда же он рассеется?» – думал Вилл.



ПРЕПОДОБНЫЙ ОТЕЦ

Утро выдалось напряженным, одна неприятность валилась на другую. Сначала ему объявили, что его непосредственный секретарь исчез. Один из преданнейших людей, которому он доверял самые важные документы и распоряжения, вдруг исчез. Просто растворился… Еще вчера после вечерней молитвы, он отчитывался о вечерних событиях, и вдруг утром не явился по вызову. Престарелый келейный служка сходил к помощнику в келью и никого не обнаружил. Все вещи были не тронуты, постель осталась прибранной, и никого. Преподобный сам лично явился провести осмотр кельи, и у него сложилось такое впечатление, что секретарь не ночевал в ней. Первая мысль, которая пришла в голову была о похищении. Сопротивление не дремало, все попытки искоренения ереси давали неожиданные сбои, как будто ересь, как раковая опухоль просачивалась и распространялась быстрее, чем действовали рычаги власти.
Преподобный был озадачен. Его подозрительный ум и знание человеческой натуры не могли допустить, что он совершил ошибку в выборе личного секретаря.
– Нет, не может быть…
Этот молодой человек, которого он выбрал среди сотни таких же, напоминал ему самого себя в молодости. Тогда, еще семь лет назад, на встречах с претендентами, в среде молодых семинаристов, он выделил его за кротость, смирение, ясный ум и еще, за трудно скрываемую силу амбиций и воли. Он подумал, что именно такие способны развить и продолжить его идеи.
– Не может быть…
Преподобный еще тогда подумал, что если бы у него был сын, то… Нет, скорее он увидел в нем самого себя.
Он отгонял мысли о предательстве и сосредоточился на гипотезе похищения. Но совсем отбрасывать эту мысль было бы слишком опрометчиво, он не мог допустить и малейшего промаха, когда ставка была так высока. Вся документация, все связи и доступы к секретным данным проходили через секретаря. Преподобный срочно связался с кабинетом Двенадцати, чтобы доложить о похищении.
– Мы примем меры… О подробностях, при встрече! – прогудел недовольный голос. – Предупреждали вас, батюшка, неоднократно, нельзя доверять всю информацию одному лицу. Ваше всегдашнее упрямство теперь всех нас ставит под удар! Если сопротивление получит информацию от вашего секретаря? Что?! Пять лет безукоризненной службы?! К черту!!!
Преподобный впервые слушал подобную отповедь:
– Брат мой… – постарался смягчить он оппонента. – Ту проверку, которую прошел этот молодой человек, вряд ли кто-то еще смог бы выдержать… В моем аппарате все преданные и верные люди, и я никогда бы не допустил, чтобы около меня болтались ваши вышколенные болванчики.
– Наши вышколенные болванчики не пропадают. Мы их сами убираем после использования, – голос помолчал и добавил, – Не будем кипятиться, Святой отец. Мы все проверим по своим каналам и дадим вам знать о результатах. Пока никому не надо знать об этом происшествии. И молитесь Богу, если это ложная тревога и ваш секретарь просто загулял и валяется где-нибудь с парой-тройкой монашек. Мы с вами, дорогой Преподобный отец, такую кашу заварили, с вашей легкой руки! Мы должны быть вместе и не допустить никаких промахов. Мы поддерживаем вас во всем и верим в вашу идею, как в Бога единого. До связи. Аминь.
– Аминь.
Загулять? Эта мысль вовсе не приходила в его старую голову. А вдруг? Но он ведь знает, что стоит кому-нибудь проштрафиться и начнутся проверки и чистки, потом промывка мозгов, репрессии тех с кем он был. Что остается от личности после таких процедур Преподобный знал. Тогда можно положить крест на своем любимом секретаре, он будет уже не способен выполнять ту работу, которую он выполнял для Преподобного. Он привык к комфорту, привык видеть в своем окружении людей, а не обработанных болванчиков, которых ему пытались навязать Двенадцать. Любил не просто слушателей, а оппонентов, любил дискуссии за чашкой хорошего чая после вечерней молитвы. Проговаривая свои мысли, он утверждался в их справедливости, доказывая и споря, формулировал некоторые постулаты, чтобы после продиктовать их для тиражирования в масс-медиа. Секретарь оформлял их в ежедневные проповеди для всех приверженцев, которые звучали с экранов в утренние часы и провозглашались в церквях на общих молитвенных собраниях.
Потеря секретаря спутала все ежедневные планы Преподобного. Его вторые, третьи, четвертые и десятые секретари отнимали слишком много времени и сил, получая распоряжения от него лично. О служении своему основному делу, укреплению и идейному продвижению Единой Церкви Всех Святых, времени в этот день и в последующие ближайшие не предвиделось. Он решил созвать епископальный сбор.
Вечером он спустился в свой закрытый сад, в котором любил проводить уединенные часы в размышлениях и беседах со своим секретарем. Целый день он испытывал неудобства и трудности от отсутствия своего верного незаменимого помощника, и опять вдруг спохватился, что никто не предложил ему теплый плед, а сам он давно забыл, как это самому заботиться о себе даже в таком малом. Вечерний туман уже бродил по дорожкам, вытягиваясь волокнистыми змеистыми волнами с лужаек. Он поежился, но возвращаться не стал. Старческой шаркающей походкой двинулся привычным маршрутом.
Вдруг из тумана выступила фигура, закутанная вся с ног до головы. Преподобный замер на месте. Никто никогда не осмеливался потревожить его в час вечернего уединения. А вдруг это они… Опасения, которые он прятал глубоко в сердце своем, ожили. Боялся ли он мести сопротивления? Опасался ли своих ближних из Двенадцати, его Апостолов возмездия? Его жизнь была на исходе, и им незачем было его ликвидировать так поспешно. Нет, он не боялся умереть, он каждый день готовился к переходу в вечность, свыкся с этой мыслью и втайне ждал финала, как победного вознесения в лики святых, потому что документы о его святости были уже готовы и одобрены конклавом.
Сад охраняется надежно, и только свой человек мог нарушить его уединение. Он медленно двинулся навстречу, готовя гневную отповедь. И когда он раздраженной ускоренной походкой подошел совсем близко:
– Ты?..
Фигура сбросила капюшон, и он узнал ее.
– Ишу…
– Здравствуй, Кирилл.
– Как ты здесь? – он растерялся от неожиданности, и даже давний гнев его на Ишу и ненависть, замешанная на любви, дрогнули в сердце и отошли.
– Ты хорошо охраняешь свою обитель, – насмешливо ответила Ишу. – Но для истинной любви нет преград.
– Ты в своем репертуаре, – перешел совсем на светский тон отец Кирилл, от которого уже давно отвык.
Он не двигался, ноги перестали слушаться, он всматривался в давно забытые черты любимой когда-то женщины. Годы наложили неизгладимый отпечаток на ее внешность, но глаза остались теми же ясными синими звездами, которые его так пленили в молодости, остался тот же прямой стан и чуть насмешливая улыбка.
– Ты постарел… – с мягким сожалением произнесла она.
– Зато ты все та же, – усмехнулся он. – Непоседа и егоза. Не удивлюсь, если ты воспользовалась метлой, чтобы прилететь сюда.
– Не преувеличивай мои скромные возможности!
Ему было странно и любопытно – зачем это она вдруг объявилась после тридцати лет неизвестности. Такие неожиданности настораживали, если учесть утреннее происшествие. Ждать добра от ее появления не приходилось, однако любопытство взяло верх:
– Как ты жила все эти годы?
– Милый, я не на исповедь пришла, – сказала старуха.
Назвать Преподобного милым, это было уж слишком, Кирилл взорвался:
– Как смеешь ты!!! Ты вспомни ту грязь, из которой я вытащил тебя! Как день за днем учил тебя и наставлял? А ты смеешь еще после своего бегства и моего позора являться ко мне… – он поперхнулся, закашлялся и долго откашливался в платок.
Ишу сняла с себя теплую шаль накинула ему на плечи:
– Ну, ну… Не кипятись, милый, ты не здоров, – заботливо произнесла она, укутывая его грудь. – Ты все такой же вспыльчивый, отец Кирилл, и позаботиться о тебе некому.
Постепенно он справился с приступом кашля, Ишу взяла его под руку:
– Нечего стоять на месте, прогуляемся, тебе полезно, – они пошли по дорожке. – Ты лучше помолчи, а я говорить буду. Помнишь наши мечты и помыслы в молодости? Наше стремление постичь божественную истину? Наши искания правды и беседы? Конечно помнишь… Так все ясно было и светло, любовь была чистая… но недолго, – она опять усмехнулась. – Я с тобой много претерпела и горя и обид, и ревности к нашему делу. Но ты знаешь, я тебе благодарна! Да, я благодарна тебе, хотя ты сам и не знаешь, почему именно. Это как в бильярде, один шар разбивает кучку других шаров, они разбегаются в разные стороны, сталкиваются друг с другом, и никогда не знаешь, какая комбинация получится в результате. Ты для меня был первым толчком… А может быть во мне была уже подготовлена почва, чтобы воспринять этот посыл. Но наши шары разлетелись... У тебя свой путь и ты прошел его упрямо, твердо, несгибаемо до конца. Да, мы оба стоим на краю.
С этим было трудно спорить, он чувствовал себя в последнее время не слишком хорошо. Его личный врач пичкал пилюлями и настаивал на обследовании, но он отмахивался от него, все немощи сваливая на старость – Бог поможет.
– Ты следовал неустанно своей идее объединения церквей. Тогда, еще в молодости, это был революционный шаг, опасный своими последствиями, но мы смело шли по этому пути. И даже я поддерживала тебя. Бог един и основные постулаты всех верований одни и те же. Мы базировались на этой идее.
Они вошли в тихую лесную полосу. От елей и сосен исходил пряный осенний аромат упавшей хвои. Отец Кирилл заново переживал начало пути, трудности в обретении приверженцев, сопротивление канонической Церкви, гонения.
– И вот ты на вершине…
Да он на вершине, он это знал и ждал в дальнейшем объединения всех в единую и неделимую семью детей Божьих.
– На вершине чего? – Ишу остановилась, он удивленно посмотрел на нее. – На вершине гордыни и самомнения. Постой, не перебивай. Я все равно все скажу тебе. Можешь закричать и позвать своих служек, это уже ничего не изменит, потому что не только ты стоишь на краю бездны, но и все, все простые смертные, отбросы, как вы их называете, те, которые не вписываются в картину вашего благоденствия! Даже скажу больше. Двенадцать подготовили маленький конец света для некоторой части населения. Они решили твоими руками отделить «зерна» от «плевел». Они возомнили себя судом Божьим. И пока ты сидел тут в своем ските, одаривая проповедями весь мир, они готовили бункеры, фильтровали людей… Впрочем, об этом тебе известно…
– Ты не в своем уме… – Кирилл отшатнулся от Ишу. – Ты в сопротивлении?!
– Как хочешь это называй, это не имеет никакого значения.
– Иззыди, ведьма старая! Я ратую о спасении душ человеческих, о Царствии небесном. Не верю ни единому твоему слову.
Он отшатнулся от Ишу и зашаркал прочь.
– Уйди, сатано…
– «Не мир вам принес, а меч», – остановил его голос Ишу.
Кирилла как будто толкнули в спину, он обернулся. По этим словам Они узнавали друг друга, входящие в круг Двенадцати.
– Откуда тебе известно?
– Это не имеет значения, – устало проговорила Ишу. – Они использовали твои идеи, а теперь предают тебя… Сейчас предают, за твоей спиной! Бедный Кирилл… Когда государство и властители материального мира поддерживают и пестуют одну религию и единственно возможный, по их мнению миропорядок, наступает конец истинной Церкви. Объединившись с ними, ты отдал им ключи власти над народом, позволил светским властям наводить свой человеческий порядок, исключающий порядок Божественный. Вы держите народ в страхе перед концом света, в страхе греха неповиновения вашей идее, и нарушаете самый главный постулат Христа – свобода! Свобода, без которой нет любви…«Мудрость – идея грядущей новой твари в мир, который должен быть осуществлен в свободе твари, какой ее замыслил Бог. Идея мудрости совершается действием Бога при свободном сотрудничестве твари. Все люди призваны быть друзьями Христовыми. Человек призван сочетаться со Христом двоякими узами: в свободе – как друг Божий, в обновленной природе – как новая тварь, как член тела Христова. Являя в себе Христа – я тем самым являю и мое внутреннее содержание и мою свободу».
Ишу бессильно села на скамью:
– Ты тоже однажды лишил меня свободы. Ты поработил разум мой, сковал волю. Ты слушал только то, что хотел слышать, ты понимал только то, что хотел понять. Ты подчинял всех своей воле, и отбрасывал от себя людей, имеющих иное мнение, а в спорах утверждался только в своих идеях.
– Я следовал строго постулатам Закона Божия и свято храню в сердце своем заветы Евангелия, – Кирилл с негодованием потряс головой и простер руку к небу.
– Ты выбирал из Евангелия только то, что укладывается в твою теорию, и даже не удосужился заглянуть глубже, – Ишу махнула рукой и продолжила. – Выбирал и редактировал Евангелие Константин спустя четыреста лет после распятия Христа, и кто знает зачем ему это было нужно. Это очень помогло ему объединить и укрепить государство, подчинить себе соседствующие народы. Историю инквизиции ты тоже знаешь… Сколько бед творилось в мире именем Христа и по сей день твориться… И ты внес свою лепту. Вы опять из женщины сделали рабу, слугу мужчин, орудие услады. А Христос чтил женщин, и именно они своим женским чутьем поняли и приняли его беззаветно, хоть и не были признанными учениками его. «Мужчины охраняют врата общества, которое порождает смерть и множит ненависть. Женщины охраняют врата природы, которая творит жизнь и требует любви», сказал один мудрец. Ты готовишь людей к смерти, но не учишь жить и любить. Государство, которое унижает женщин, не имеет корней и завянет, как ненужный плод. У вас нет будущего.
Ишу встала перед ним, прямая гордая, не сломленная старостью. Она вонзила в него свой искрящийся синим светом взгляд, как будто хотела прожечь насквозь:
– Я ухожу. Подумай. У тебя есть еще время… Не больше недели, думаю. После, уже ничего поправить будет нельзя. Наступит тьма.
Она двинулась прочь, но прежде чем исчезнуть, обернулась и произнесла:
– Сейчас они охотятся за одним очень важным документом. Я решила, что ты должен знать об этом… Мы нашли Евангелие от Андрея. Двенадцать очень хотят получить этот документ, поскольку он ставит под сомнение все ваши постулаты о Христе и христианстве. Если этот документ будет обнародован, то их власть рухнет, как сухое дерево.
– Нет никакого Евангелия от Андрея! – гневно воскликнул он.
– Все так думали, – Ишу не дала его гневу выплеснуться наружу и продолжала. – «Ищите, и обрящете»! Вы возвели вокруг себя стену, утвердившись однажды в одном, вы сами окаменели! Христова истина, как вода, всепроникающая и вездесущая, живая вода любви, ее не удержишь в ладонях, а если ее заморозить, то она разобьется… Хочешь ты или нет это слышать, от тебя уже ничего не зависит, ты мертвый камень… И все же… Во имя нашей прошлой любви, я хочу чтобы ты прочел эту рукопись.
Она решительно двинулась прочь:
– И не ищи своего секретаря, – она опять слегка усмехнулась. – Он не твой!
Кирилл встрепенулся, кинулся вслед:
– Секретаря? Где он? С тобой? С вами?
– Мы еще увидимся… – донеслось до него слабым эхом.
Ему казалось, что шуршание шагов звучит где-то впереди за туманом:
– Ишу! Ишу, постой! Что ты сказала?
Он, почти задохнувшись добежал до стены, окружающей парк, но никого не нашел. Он шарил руками по стене, ища хоть какого-нибудь признака дверцы или лаза:
– Как сквозь землю провалилась! Ведьма…
Для верности он прошел влево и вправо, но в наступившей темноте поиски его были тщетны. Из-за стены только раздавался лай собак и окрики служек, охраняющих парк снаружи.
– Не может быть…
Его трясло от холода, сырости и нервного напряжения. Кирилл еле дошел до своих апартаментов и свалился в кресло у камина. От дрожал всем телом, в животе поселилась ледяная сосущая жаба, а его мозг поджаривался на медленном огне.
Впервые им овладел животный ужас. Слова Ишу еще звучали у него в ушах, как приговор. Теоретически, он мог бы опровергнуть все ее доводы, теоретически он был сильнее ее. Обладая цепкой памятью, он мог заучивать огромное количество текстов, и к каждому случаю у него было наготове множество высказываний из библейских книг. Тут было что-то другое… В словах Ишу была какая-то простая незамысловатая, природная сила. Слишком проста, чтобы ее опровергнуть, и слишком правдива, чтобы принять на веру. Мы верим в чудеса скорее, чем в простое пожатие руки.
Кирилл старался успокоиться, но ощущение потери почвы под ногами, которое он почувствовал утром, только усилилось. Какая-то волна подхватила его, и он провалился в темноту.
Утром его без сознания в кресле у камина нашел служка. Его уложили в постель и призвали врача. Личный доктор сделал укол. Преподобный медленно приходил в себя, бормотал:
– Времени нет… Созвать конклав… Срочно… Клемент, помоги мне…
– Секретаря зовет, – сказал врач служке.
Старый служка вздохнул:
– Любит он его, как сына родного.



«ЛЕДА И ЛЕБЕДЬ»

Лета всегда с боязнью и трепетом входила в эту двухэтажную библиотеку, отделанную дубом, с навесной галереей и старинными красного дерева шкафами, хранящими неисчислимое множество древних книг, манускриптов и рукописей на всех языках мира. Прикасаясь к очередному документу, она уже заранее предвкушала миг чудесных открытий. В Университетской библиотеке она не могла утолить этот неиссякаемый голод, и готовила там только то, что требовала программа. Здесь же она, как истинный гурман, могла погрузиться в самые глубины первоисточников без купюр. Про хозяина этого дома, обладателя библиотеки, говорить было не принято – так он был влиятелен в высших кругах, а о существовании самой библиотеки не знал почти никто.
А попала Лета сюда благодаря сыну влиятельного хозяина дома, Дональта, с которым познакомилась в общей компании студентов. Несмотря на свое положение в обществе, Дональт был популярен на своем курсе и в целом в Университете. Не секрет, что влиятельный папаша, ратуя о хорошем образовании своего сына, спонсировал Университет, добивался финансирования тех проектов, которые ему казались перспективными. Снизошел даже до того, что оплачивал развлекательные студенческие вечера, чем и заслужил всеобщее уважение студентов. Дональт был обожаем женской частью Университета не только потому. что был наследником огромного состояния, но и за свою внешность и легкий общительный характер. На его тайные вечеринки в отсутствии влиятельного родителя стремились пробраться самые завзятые красавицы, но легче было войти в угольное ушко, чем попасть туда. Тем более было удивительно, что однажды Лета получила такое приглашение через одного своего сокурсника.
Так началось их знакомство.

Дональт увидел Лету в Университетской библиотеке, когда они с группой его приятелей обсуждали тонкости проведения очередной вечеринки. Он предпочитал некоторую острую приправу, добавленную к танцам и выпивке, фишку, вокруг которой закрутить веселье. Он был не просто гурман, а изысканный и пресыщенный гурман, ищущий в удовольствиях не просто потребления, а длительного смакования в предвкушении самого процесса поглощения. Поэтому каждая вечеринка отличалась от предыдущей. Друзья и приятели знали это и с удовольствием поддерживали его.
И вдруг появилась она в дверях библиотеки. Дональт взглянул на Лету и не мог отвести глаз. Она двигалась по широкому проходу между столами, огненная пена ее волос колыхалась легким нимбом над головой. Ее милое личико поддерживалось гибкой шеей, как стебельком, на котором держится венчик цветка. Нечто вроде цветастого легкого балахона обвивало ее хрупкую фигуру, не скрывая прекрасную форму груди, бедер и ног. И даже тяжелые ботинки на толстой подошве не тяжелили ее легкой поступи. Она плыла между столами, длинная кофта домашней вязки только подчеркивала ее хрупкость. Лицо, лишенное косметики, было строго и сосредоточенно. Прямыми ясными линиями бровей и носа, выразительными глазами с зеленым отливом оно напоминало лицо греческой богини.
Он не слышал голоса приятелей:
– Кто это?
Все разом смолкли и уставились на проходящую мимо них Лету.
– А-а-а… Это Летка, с филологического. Первокурсница еще… – сказал один из них.
– Да… Ну так что? – начал Дональт прерванный разговор. – Подведем итоги. Сколько времени вам нужно?
– Ну, вобщем… – промямлил кто-то.
– Ну и давайте, додумайте тут без меня… Неделю хватит? – он не дождался ответа, встал и зашагал прочь с таким видом, как будто у него возникли неотложные дела.
Он нашел изюминку своего вечера, для себя самого, а остальное его уже не интересовало. За неделю он узнал о ней все, что можно было узнать из Университетских анкет, а дополнительно и то, что хранилось в секретных архивах своего папаши. Полученные сведения немного удручили его, но, поразмыслив, он решил, что в монашеском воспитании есть даже что-то пикантное. То, что она была сиротой под попечительством женского монашеского ордена, будучи стипендиаткой этого ордена, с наверняка наложенными на нее обязательствами, делали ситуацию еще более острой и неожиданной. А он легких путей не искал.
– Богиня! – восхищенно бормотал он, давя на газ своей спортивной машины. – Богиня!
«Ей нужен такой же божественный прием. Она требует тонкого подхода, – думал он. – Главное не спугнуть, но повозиться стоит». И как опытный охотник, он стал загонять дичь. Сначала он познакомился с несколькими ребятами с ее курса, что не составило для него труда, узнал о тех, с кем Лета дружит. Оказалось, что только один ботаник удостоился ее внимания и то, только по части библиотек. Выудил этого ботаника и свел со своими приятелями. Таким образом Лета была приглашена со своим другом на их закрытую вечеринку.
Весь вечер Дональт исподволь наблюдал за Летой. Ее однокурсник, этот ботаник, ни на шаг не отходил от нее, и оба они своим неприкаянным видом создавали диссонанс в привычной обстановке легкого общения. Они со вниманием выслушали изюминку вечеринки, салонного поэта, который только что входил в моду, а потом уселись в уголке и весь вечер о чем-то разговаривали, не обращая внимания на окружающих, и не напрягая себя попытками сблизиться с кем-нибудь из приглашенных. Он, как хозяин дома, подсел к ним, но разговора не получалось. Лета сдержанно отвечала, отклонила предложение выпить что-нибудь расслабляющее, сделала комплимент устройству и архитектуре его дома, и замолчала.
«Да, – подумал Дональт. – Кажется, с ней будет еще сложнее, чем я думал. Чем ее зацепить? Если я не придумаю что-нибудь, она больше не придет. В качестве хозяина вечеринки, я ей не интересен. Как же с ней завязать беседу? Этот чертов ботаник просто прилип к ней».
– Вы кажется с филологического? – спросил он, и получив ожидаемый ответ, продолжил. – Послушай, дружище, как тебя, прости не запомнил? Хотел узнать твое мнение… Одно историческое событие не однозначно трактуется в различных изданиях… Ты, как филолог и лингвист, наверняка разберешься. Надеюсь, дама не будет скучать?
Ботаник встрепенулся, Дональт положил ему руку на плечо и повлек за собой, по дороге быстро прикидывая чем его можно заинтересовать. По пути подмигнул одному своему приятелю, который незамедлительно последовал за ними. Часто, ради развлечения, они арканили отбившуюся от стада овцу, и поправляли ее на свой манер. Вот и теперь, Дональт решил отделаться наконец от этой паршивой овцы своими проверенными способами.
Через пять минут, он оставил бедного ботаника на попечение своего приятеля, который активно потчевал его «фирменным» напитком, окутывая «искренним» вниманием и интересом к филологии.
Лета сидела все на том же месте, и по-прежнему в одиночестве.
Теперь Дональт наверняка знал, чем можно заинтересовать ее, и подсев, начал чисто научный разговор. Он наблюдал, как меняется лицо Леты, и чувствовал, что выбрал правильное направление. «Одним разговором сыт не будешь, – думал он. – Нужна более веская зацепка». Она вступила с ним в полемику, глаза ее разгорелись.
– Знаешь… Хочу открыть тебе маленькую тайну, – приблизив свое лицо к ее ушку, зашептал он. – Чтобы доказать правильность моих выводов, готов даже на нарушение всех правил….
Он сделал глубокую паузу, посмотрел ей в глаза, чуть не захлебнувшись в их зеленом океане, решил про себя, что игра стоит свеч, и таинственно продолжил:
– Пойдем, – он решительно взял ее руку.
Она насторожилась, но руки не вынула.
– Не бойся! – он ослепительно улыбнулся. – Не хочу выглядеть в твоих глазах профаном. Просто покажу тебе доказательство моих выводов.
Когда дело доходило до научных споров, Лета не могла усидеть. Дональт понимал, что рискует перед своим дорогим предком раскрытием их тайной библиотеки, но не мог найти более действенного пути. Отсутствие родителя давало ему карт-бланш в принятии такого решения. Лета, забыв о своем ботанике, последовала за Дональтом. Так она оказалась в этой роскошной библиотеке.
Дональт не спешил. Расставив сети, он сам увлекся и не хотел уже победы во чтобы то ни стало. Незаметно для себя самого он влюбился. Их библиотечные вечера стали для него такой же необходимостью, какой раньше были светские вечеринки. Ни он, ни она не афишировали своих отношений в Университете, никто не знал об этих тайных встречах в его непреступном особняке. Частое отсутствие родителя позволило влюбленным сблизиться. Лета купалась в счастье, которое неожиданно свалилось на нее. Нежное почтительное, почти благоговейное отношение Дональта развеяло все ее опасения, и она бросилась с головой в это новое состояние со всей природной искренностью.
Однажды Лета появилась более задумчивая, долго бродила мимо шкафов с книгами, вглядываясь в корешки. Дональт был чем-то занят. Так уже сложились их встречи, он позволял Лете насладиться общением с книгами и рукописями в полном одиночестве, а сам под предлогом какого-либо дела удалялся в отцовский кабинет и наблюдал за ней на экране монитора. Весь их обширный особняк был опутан сетью камер слежения, даже некоторые спальни и душевые комнаты были снабжены скрытыми камерами. Дональт часто пользовался этим, чтобы понаблюдать за своими знакомыми в интимной обстановке, и тот, кто не проходил визуальный контроль, тут же лишался его приятельских отношений и спонсорской поддержки. Это было одной из его тайных страстей, наблюдать за людьми. Как они в его отсутствие веселятся, как общаются, как любят друг друга в предоставленных для этой цели апартаментах. Наблюдение за Летой, это было что-то особенное. Все в ней было гармонично и безыскусственно, ее движения завораживали, как движение воды. Все природные стихии жили в ней, и огонь энергии мысли, и земная сила характера, и нежная текучесть воды, и стихия ветра в порыве к знаниям, и упорство камня в достижении цели.
Она вернулась к заветным шкафам со старинными манускриптами и углубилась в чтение каких-то коричневых от древности листов. Листы были тщательно заламинированы и собраны в единый альбом под грифом «Авторство не установлено». В пояснительной записке значилось время экспертизы бумаги и «чернил» и приблизительная дата написания. Именно дата написания и привлекла Лету. Она как раз занималась некоторыми сравнительными переводами Библии и четырех Евангелий. Временные рамки манускриптов с описанием жизни и учения Христа, совпадали со временем жизни и деятельности первых учеников Христа, а значит, могли принадлежать перу одного из его Апостолов. Это было так неожиданно, что она отказывалась верить. Если ее мимолетная догадка имеет основу, то это огромной важности открытие, и как минимум докторская диссертация. Лета замерла с альбомом в руках. Заниматься здесь переводом было трудно, она была ограничена во времени, а посвятить Дональта в свои изыскания она опасалась из скромности и неуверенности в своих пока еще ни на чем не основанных фактах.
Лета в задумчивости прошлась по библиотеке с альбомом под мышкой, уселась с ногами на излюбленный диван и задумалась. Последнее время ее беспокоили странные незнакомые ощущения головокружения и легкой тошноты. К врачам она не ходила, ее здоровьем занималась добрая опекунша Ишу и настоятельница монастыря Агафья. У нее всегда были наготове и травы, и доброе слово, и золотые руки, которые снимали любую боль. Она прошептала:
– Ишу как мне быть?
И неожиданно для себя получила ответ, как будто та была рядом.
«Беременна? Господи! Конечно… – поняла Лета».
В это время на одном из мониторов Дональт увидел подъезжающую машину отца.
– Фу, ты черт!
Он вскочил и поспешил в библиотеку.
Она поднялась ему навстречу и нежно прижалась:
– Дон, любимый… Мне нужно тебе сказать кое-что…
Дональт схватил ее сумку, запихнул в нее конспекты, разложенные на столике у дивана, машинально сунул туда же и альбом с манускриптами.
– Мне тоже, Лета, милая потом все скажешь, отец вернулся. Он не должен тебя здесь застать.
– Постой, Дон! Это важно… очень важно для нас.
– Пойдем, милая… Расскажешь после. Только не здесь, не в библиотеке…
Дональт потащил ее потайными коридорами и темными лестницами на свою половину. Когда они влетели запыхавшиеся в спальню, по громкой связи прозвучал голос хозяина дома:
– Мальчик мой, ты дома? Дома я знаю… Спустись ко мне в кабинет.
– Привет, отец! – стараясь говорить как можно спокойнее, отозвался Дональт. – Да, сейчас, только душ приму, я занимался на тренажерах…
– После… – нетерпеливо перебил отец. – У меня мало времени.
– Хорошо, сейчас буду, – Дон отключил связь и обратился к Лете. – Он торопится, посиди пока здесь, после я тебя выведу незаметно.
– Ты не хочешь, чтобы меня видел твой отец? – растерялась Лета.
– Что ты, милая, конечно нет…Просто, думаю, сегодня не время для знакомств, – Дон замялся, такой неожиданный приезд родителя и его внезапный призыв в кабинет он расценил как тревожный сигнал. «Отец так просто ничего не делает, – подумал он». – Не сегодня… Надо подготовить почву. Посиди здесь, – он притянул Лету к себе и поцеловал. – Я люблю тебя.
– Я тоже.
Дональт не спеша шел к отцу, теряясь в догадках, в чем причина? Лета? Кто-то доложил о ее частых появлениях в особняке? Ну и что? Дон и раньше приводил девочек к себе домой. В доме камеры наблюдения можно было просматривать только из кабинета отца, остается придомовый участок, за которым и следит охрана.
– Как дела в Университете? – спросил отец.
– Нормально, – ответил Дон.
Обычно отец не очень-то интересовался его делами, он знал, что Дональт был прекрасно подготовлен и учиться легко и непринужденно.
– А вот я слышал, что не очень хороши дела в вашем Университете…
Для Дона это было более чем неожиданное заявление.
– Что ты имеешь в виду? – еще более удивился он.
Отец вкратце поведал о том, что в университетской среде появилась группа студентов, а так же преподавателей, которых не устраивает сокращение некоторых программ обучения. На ученом совете рассматривался вопрос об исследовательских работах, которые подрывают общественный порядок в стране и выбранную линию руководства. Вольнодумство стремительно распространяется в среде студентов. Они озвучили уже свои требования на ученом совете.
– А теперь… – отец сделал паузу. – Зреет организованный бунт, если требования не будут выполнены. Самое опасное в этой ситуации то, что это так сказать воззвание, было опубликовано в Интернете для всеобщего пользования. И теперь не только ваш Университет, но и ряд высших учебных заведений подобного профиля начинают организованное обсуждение. Наши реформы в стране и в образовании, воссоединение всех концессий, слияние Церкви с государством вызвало ряд возмущений. Ты как историк, надеюсь можешь спрогнозировать дальнейшее развитие событий… Бунт, революция… У них не хватит средств скинуть нас, но они способны взбаламутить простых обывателей. Студенчество – это будущее нашей страны… и мы должны предотвратить смуту.
Отец, как будто репетировал доклад, озвучивая свои мысли.
– Я ничего не знал… Странно…
– Они очень осторожны… – задумавшись сказал отец.
Дональт ждал, он не хотел прерывать отца. Всегда быть послушным сыном было выгоднее. Он знал, что нельзя перечить и вызывать подозрения отца, иначе ему не видать свободы, которой он пользовался до сих пор.
– Ты перейдешь в Высшую школу государственного управления и финансов. Там тоже есть историко-политический факультет. Это первое. Второе – ты прекратишь все свои теперешние связи. А поскольку Высшая школа имеет закрытый режим, то связи прервутся сами собой… Я чрезвычайно озабочен твоим будущим, поэтому… Мы переедем в другой особняк, чтобы твои друзья забыли сюда дорогу. Это важно. Твоя биография должна быть безукоризненна, и тогда для тебя открыт путь в верховную власть. Ваш Университет будет возможно расформирован…
Дональт чувствовал, что отец все уже продумал и решил за него. Спорить с ним было бесполезно и невыгодно.
– А студенты? – спросил он.
– Студенты… студенты. Не виновным будет предоставлена возможность учиться… – отец постучал пальцами по столу. – Да, учиться в других местах…
– А виновные? Что с ними будет?
– Что скрывать, ты уже большой мальчик, пора думать государственными масштабами, – он вскинул голову, пристально посмотрел Дону в глаза.
Дон с трудом выдерживал его взгляд, но постарался быть стойким.
– Они подвергнуться чистке, – сказал он резко.
Дон испугался в первую очередь за Лету, вдруг она тоже… «Нет, этого не может быть. Я бы знал».
– Я сейчас уезжаю по неотложным делам, а завтра утром жду тебя в нашей загородной резиденции, – отчеканил отец. – Жду тебя, мой мальчик и верю в то, что ты ко всему вышесказанному не причастен.
Для Дональта жесткое решение отца означало резкий поворот его судьбы, потеря его относительной свободы и расставание с Летой. Пожалуй, именно утрата пленительных вечеров в тайной библиотеке была главным ударом.
Он был подавлен, если не сказать раздавлен. Ему не было никакого дела до Университетских волнений, до споров «ботаников» о системе образования, он просто не задумываясь брал от учебы то, что давали, но у него отбирали только начинающуюся любовь, к которой он сначала относился как к очередной игрушке, пока вдруг не осознал всей важности этого чувства для себя. Он всю свою жизнь подвластный воле отца, научившийся обходить острые углы, находить компромиссы, теперь был поставлен в тупик. Дональт знал, что такое любовь и гнев отца. Он был не просто сыном, он фактически был принцем и наследником огромного состояния, равно как и огромной грядущей власти. Властвовать над людьми он учился с самого детства, основы манипуляции сознанием людей ему преподавали наряду с математикой и историей, но обмануть отца ему было не под силу. Все варианты, которые с быстротой молнии пронеслись в голове, были им отброшены.
Дональт застал Лету стоящей у окна, ее спина была напряжена, руками она обхватила себя, как будто пыталась удержать себя на месте. Заслышав шаги, она обернулась, и Дон увидел ее огромные глаза, потемневшие от гнева.
– Не утруждай себя, – почти прошептала она. – Я все слышала… Ты не отключил громкую связь…
Он бросился к ней, стараясь обнять:
– Лета, милая…
– Не надо, Дон, ничего не объясняй… Я все поняла, – она вывернулась из его объятий. – Я уйду…
– Нет, любимая! – он опять бросился к ней. – Тебе просто надо на некоторое время уехать… Понимаешь, на некоторое время. И только! Когда все уляжется, мы опять сможем видеться…
– Не строй иллюзий, милый, они каждого достанут где угодно…– она помолчала. – И дело даже не в этом…
Что ждала Лета от их отношений? Она ничего не ждала, не строила планов, она просто жила, наслаждаясь каждым днем. Для нее не было границ в смысле социального положения и статуса, она открывалась навстречу своему чувству медленно, как цветок, ожидающий тепла и света, и только тогда, когда ее прирожденная интуиция подсказала ей, что это любовь, она раскрылась. Вступая в это чувство, она прекрасно осознавала, что никогда не станет его женой, и не строила иллюзий. И именно сегодня, когда она узнала что беременна, все должно оборваться? Сказать ему об этом, означало, что она должна связать его еще большими обязательствами. На минуту страх перед будущим пробежал холодными мурашками по телу и затаился под ложечкой, сердце забилось часто-часто. Она глубоко вдохнула, как учила ее Ишу, и задержала дыхание, стараясь справиться с собой.
Голос ее обрел уверенность и строгость. Он почувствовал даже некоторую отстраненность.
– Ты не можешь что-либо изменить… – добавила она и направилась к двери.
Он пытался ее успокоить, обнял, она отворачивалась и отстранялась от него. Тогда он ладонями взял ее голову, повернул ее лицо к себе и посмотрел в глаза. Взгляд, как углем ожег его, в огромных зрачках он увидел себя и бездонную черноту, в которой можно потеряться.
Дон часто вспоминал этот взгляд, наполненный темно-зеленой влагой тонущей любви и горьких сожалений. Он был беспомощен перед этим взглядом, перед этой природной силой, но все еще пытался схватиться за соломинку.
– Нет… Лета, прошу тебя, умоляю, уезжай. Потом мы обязательно встретимся, я найду тебя… Найду…
Она мягко высвободилась из его объятий, нежно поцеловала и тихо вышла.
«Он никогда не узнает… Никогда! – Лета бежала через темный парк к потайной калитке. – Куда бежать? Что делать?».
Выбежав на улицу, она остановилась. Первая мысль была уехать в монастырь к тетушке Агафье. «Нет, это потом, – подумала она. – Надо рассказать все Майклу, а уж потом…»
Этой же ночью, Майкл отвез ее на вокзал, но ее схватили на следующий же день по прибытии в монастырь.
И все же ей повезло в отличии от других студентов, которые были причастны к «делу». Ее выпустили неожиданно быстро, наверное не без участия Дональта. Лета вернулась в монастырь, о продолжении обучения она уже не думала, и отпросилась навестить свою опекуншу, жившую на Алтае. Община, в которой она выросла, встретила ее радушно, как и полагалось встретить одну из своих детей. Лета обняла Ишу и зарыдала.
Постепенно, впитывая в себя целительный кедровый воздух, купаясь в холодных водах горного озера, совершая обыденную работу, она пришла в себя и вспомнила о манускриптах, которые Дон случайно запихнул ей в сумку. Вечерами она занималась переводами. Текст был сложен и запутан, Лета никогда еще не имела практики перевода древних рукописей.  Текст был написан на нескольких древних наречиях, а еще присутствовали непонятные символы на полях и в конце строф. Перевод имен дал все же ключ к пониманию того, что повествование шло о Христе от лица ученика Андрея, но расшифровать весь текст ей никак не удавалось, не было нужных словарей. В переводе слова имели несколько значений, и выбрать верное было чрезвычайно трудно, к тому же сам автор, чтобы вернее выразить мысль и объяснить необъяснимое, применял образы и многочисленные метафоры.
Однажды Ишу застала ее за переводом, и тогда Лета рассказала о том, каким образом документ попал к ней.
– Может быть, это очередной апокриф, – смутилась Лета. – Но мне все же интересно расшифровать его…
Ишу взяла в руки переплетенные в альбом рукописи и закрыла глаза.
– Да, это древние письмена, говорят о боли, страдании и очищении… И еще…– она водила руками по ламинированным листам с закрытыми глазами. – Еще они говорят о человеке, у которого больше вопросов, чем ответов. Это не просто повествование, а исповедь и размышления… Нет, скорее опасения, о том что очевидное неоднозначно.
Ишу открыла глаза, улыбнулась:
– Дерзай чадо! Ищи. Божественная всеединая мысль – всеединое абсолютное сознание – есть основание всякой нашей мысли и всякого нашего сознания. Если мы любим истину, если мы верим в истину, мы должны ради нее не отказываться от сомнений и вопросов ищущей мысли, а доводить их до конца. «Ищите, и обрящете: толцыте, и отверзется вам.» Ты чиста сердцем и помыслами… ищи.
Она обняла Лету, погладила по голове и заглянула в ее глаза, которые вдруг наполнились слезами.
– Я так несчастна, тетушка, – Лета упала головой в тетушкины колени. – Что мне делать?
– Да ничего, милая! – улыбалась тетушка. – Природа сама тебя вылечит, успокоит, даст силы. Женщина, ожидающая рождения ребенка, сильнее всех, сам Бог с тобой.
Она поцеловала Лету в голову, и от горячих рук Ишу и от поцелуя в душе стало светло и легко.
– Попей моих травяных настоек все и пройдет. Знай, я всегда с тобой.
– Я знаю…– и Лета вспомнила ее голос, когда она размышляла в библиотеке у Дональта. – Как же ты меня не уберегла от этой любви?
– Нет лекарств от любви… А разве ты послушалась бы меня? – лукаво спросила Ишу. – Молодость дается для совершения ошибок, а кто их не способен совершать, тот не способен жить. Не попадаешь, летать не научишься.
Лета крепко обняла тетушку:
– Какая ты славная! – и стала целовать ее лицо и руки.
– Вот еще! – вырвалась Ишу из объятий Леты. – Ты меня в гневе не видела! – Ишу подбоченилась. – Родишь здесь, а потом мы займемся с тобой настоящим образованием. У нас здесь профессора не хуже, чем у вас в Университетах.
Лета знала, что Ишу принимает в общину не всех и каждого, а только после обстоятельной беседы и испытательного срока, который новички проходят в ближайшей деревне за двести километров от их настоящего обиталища. И только сироты берутся без всяких условий. Ишу сама обстоятельно беседует с каждым, наблюдает за людьми в их свободной, ничем не стесненной деятельности. Каждый вправе выбрать себе жизнь соответственно своим природным склонностям, и еще ни разу она не ошиблась, предлагая кому-либо заняться тем или другим, чувствуя, на что способен человек, и что он должен развить в себе. Она не была настоятельницей общины, как бывают настоятельницы в монастырях, она была равной среди равных. Просто каждый, кто оставался в общине, общаясь с ней, сразу же проникался глубоким уважением и любовью, или настолько же глубокой ненавистью и уходил навсегда. Никто не мог выдержать ее взгляда спокойно и равнодушно. Она могла просто испепелить своим взглядом лгуна, она видела каждого насквозь. Она была насколько проста, настолько и загадочна, многие говорили, что одновременно видели Ишу в разных местах. Только что она была в скотном сарае и принимала роды у овец, и тут же ее уже видели у постели заболевшего, а другие говорили, что она была в деревне и беседовала с вновь прибывшими. Она удерживала в поле своего внимания всех и вся, и можно было удивляться ее силе и выносливости. А когда она успевала собирать травы, готовить лекарства и спать, понять было просто невозможно. Ходили слухи, что Ишу умеет перемещаться в пространстве и времени.
Жизнь общины постепенно сгладила в сознании Леты события последних двух лет, каждодневный труд, который распределялся между всеми разумно и равномерно, не превышая тех сил и способностей, которыми обладал каждый, приносил радость. У каждого было свое жилище по выбору, семьи имели отдельные дома, одиночки, такие как Лета, могли поселиться с кем угодно по взаимному согласию. Были и те, кто любил уединение и уходил надолго жить в пещеры. Лета поселилась в пристройке дома Ишу, в которой раньше жил ее сын Клемент.



«БЕРЕШИТ ДВАРИМ» («В НАЧАЛЕ СЛОВА»)

Незаметно пролетело пять лет. Лета учила детей общины и маленькая дочка, которую она назвала Веточкой, приходила к ней на уроки и сосредоточенно листала книги или рисовала, иногда засыпая прямо за столом. Вета любила незаметно присутствовать, сидя на шерстяном ковре у печки, на вечерних занятиях взрослых обитателей общины, где велись интересные разговоры об искусстве, истории и научных достижениях, пелись песни и читались стихи. Незаметно она выучилась читать, и Лета подкладывала ей книги доступные для ее маленького еще понимания. Слушая разноязычную речь членов общины, Вета научилась говорить сразу на нескольких языках, не делая различая между ними. В дни отдыха от трудов и вечерами в каждом доме, в каждой семье проходили занятия для всех желающих по владению различными ремеслами. Кто чем-либо владел сам, мог научить и других. Каждый мог найти себе полезное для жизни и интересное дело. Все в общине учились друг у друга, детям оставалось только ходить из дома в дом, сначала, помогая старшим, а затем уже самим выбрать для себя то, что им интересно и совершенствоваться в мастерстве. В общине существовали научные, изотерические и философские общества, которые отвечали за жизнеобеспечение общины, за биологический и экологический баланс в регионе проживания, а так же за защиту от внешних вмешательств.
Никакого молельного дома у них не было. Все молитвы – дело самих верующих – совершались в уединении или в семейном кругу, или совместно с другими по обоюдному желанию. Это отличие от традиционных монастырей делало общину открытой для людей любых верований и народных традиций. Схожесть всех верований по своим заветам, объединяла людей, а свобода в совершении обрядов не давала повода для противостояний. Основой всего служила нравственная свобода и любовь к каждому человеку, как к созданию Божьему.
Пришла новая весна в Алтайские озерные края. Лета любила весну, она и сама оживала после долгих холодов, расцветала своей новой женской красотой. Она подолгу ездила верхом на своей любимой монгольской лошадке Кроше, и им обеим нравилось втягивать ноздрями свежий разряженный воздух, пропитанный запахом мокрого кедрача и, оттаявшей на солнце, опавшей хвои.
– Клемент приезжает, – однажды сообщила Ишу.
– Я встречу его сама! – воскликнула Лета. – Прокатимся вместе до общины.
Обычно вертолет летел только до ближайшей туристической базы, а уже оттуда добирались на лошадях по малопроходимым / труднопроходимым тропам к общине.
– Не заплутай! – крикнула ей вслед Ишу. – Да лошадь выбери посмирней, а то он отвык, наверное, за пять лет. – улыбнулась она поспешности Леты.
– Ничего, вспомнит!
Снова вечерами они собирались все вместе, Ишу стала чаще бывать дома, Лета обрела новый статус хозяйки большой семьи, готовила любимые блюда Клемента, хлопотала по хозяйству. Ближе к ночи, когда маленькая Вета и Ишу спали, Лета с Клементом устраивались у камина и вели долгие разговоры.
– Сейчас я счастлива…
– Я тоже.
– Говорю сейчас, потому что три года назад я была еще больна, болезнью «большого мира», как называет это Ишу, – Лета грустно улыбнулась. – Но теперь я выздоровела… Знаешь, как капля воды, разбитая о камень, вновь собирается в сферу, обретая невесомость полета. Все собралось в душе и в уме, я снова чувствую легкость. Но я так боюсь… Я уже почувствовала однажды хрупкость бытия, и теперь, когда ты приехал и напомнил о том большом мире, я… Понимаешь, отсиживаться тут и наслаждаться жизнью… это не для меня.
– Ну, ты же не просто отсиживаешься, – возразил Клемент. – У тебя дочь. Смышленая, насколько я заметил, вся в мать. – Он улыбнулся.
– Тем более, – с жаром продолжила Лета. – Какой мир унаследует она? В какой мир войдут будущие дети? Где человека сажают в клетку и говорят, что это ради его спасения, где законы помогают власть имущим, а те создали свой обособленный от общества и всех человеческих законов клан? Нет, такой мир не может иметь детей… не может иметь продолжения. И надолго ли мы сможем сохранить наш мир здесь?
Клемент дотронулся до ее руки, посмотрел в глаза, но ничего не ответил. Он не мог пока сказать ей, что уехал для того, чтобы сохранить их мир. Выбрав для себя философско-религиозный факультет, он мечтал о том, чтобы постичь тайны бытия и вернуть человеку истинное понимание его места в природе. Жизнь в общине научила его свободно мыслить, не принимать все на веру, а познавать мир через созерцательность, как учили древние учителя. Древние философские учения востока и запада, давно искорененные христианством учения друидов и магических практик их предков, помогли Клементу укрепить волю и осознать себя частью вселенской души. Тем интереснее для него стали изыскания Леты в переводе рукописи Апостола Андрея.
– Скажи, Лета, а как твой перевод, продвигается? – спросил Клемент. – В данный момент, мне кажется, что этот документ очень важен не только для нас, но и для многих людей...
– Да… перевод, – она вышла из задумчивости. – Ты знаешь, трудно.
Лета рассказала о всех неожиданных затруднениях, а иногда просто тупиках.
– Мне не хватает философских знаний… А еще, возможно я не могу свободно ориентироваться в богословских текстах. Нет опыта… Ты же знаешь, я не успела доучиться, хотя здесь наверстываю. Одно открытие мне помогла сделать моя дочка. Она говорит на разных языках, ты заметил?
– Да, это чудно, – улыбнулся Клемент. – Но вполне нормально. Ветка создает новый язык, язык будущих поколений.
– Так вот, рукопись тоже состоит из набора слов на разных языках. Точно так же, как и говорит Ветка! Сразу и не поймешь, а если вдуматься, то это единственно возможный способ для понимания разными языковыми группами. Ведь это послание миру. Греческую основу я уже разобрала, а вот с остальным… только отдельные слова.
– Хорошо. Будем переводить вместе.
Весь отпуск Клемент просидел над свитками, Лета помогала в свободные часы. Лета записывала свой перевод, потом они сравнивали, поправляли каждый свой текст. В результате их совместных усилий получился текст, в котором слова сочетались со столбцами синонимов и переводов этих синонимов.
– Да… – растерянно заявил Клемент. – Слишком много слов и значений этих слов. Можно читать и так и сяк… Что-то мы упустили. Но то, что это Евангелие от Апостола Андрея, несомненно. В своих мыслях он ушел гораздо дальше своих собратьев. А может быть, он предвидел, что дальнейшие поколения станут изменять Библию по своему усмотрению и хотел обезопасить свое писание от редактирования.
– Я возьму это с собой, возможно я найду способ прочесть этот текст… – добавил он. – К тому же и Ишу настаивает на дальнейшей расшифровке. Настало время действия. Ты права в том, что нельзя нам отсиживаться здесь и бездействовать. Мое положение и новая должность позволят мне быть в самом центре событий.
– Клемент, возьми меня с собой! – с жаром воскликнула Лета. – Я тебе буду помогать там. Возможно, у меня еще остались там друзья. – Лета вспомнила Майкла, – Если они еще живы…
– Нет, Лета… Ты у них уже была на крючке.
Но Лета не хотела отступать, мысли о возвращении в большой мир не покидали ее уже долгое время.
– Ты не понимаешь!
Она старалась успокоиться, мысли о большом мире страшили ее, но возможность изменить этот мир вновь и вновь придавал ей силы:
– Я уже не та доверчивая девочка, я многое поняла и окрепла здесь в своей решимости. Ишу меня многому научила. Я могу обмануть детектор лжи, я могу проникнуть в их головы и понять их мысли. Я могу защитить себя от их воздействий и сама смогу повлиять на них. Я могу быть для них невидимой…Теперь я знаю насколько они опасны…
– Вот именно, опасны, – в раздумье произнес Клемент. – Но нам необходимо перевести и обнародовать этот документ… Тогда, возможно, изменить что-то…
– Тебе все равно нужна связь с общиной и с теми людьми, которые станут на нашу сторону, – доводы Леты были основательны. – У меня внутренняя связь с Ишу.
Клемент улыбнулся:
– А у меня это никак не получалось...
– Женщинам это легче, ты же знаешь, – в свою очередь улыбнулась Лета.
– Может быть, и со мной у тебя есть эта внутренняя связь?
– Может быть… – смутилась Лета.
Теперь настала очередь смутиться Клементу, он молчал о своей любви, боясь привязанности, хотя давно осознал, что привязан к Лете не совсем братскими чувствами. Тот путь, который он выбрал для себя, не был путем семьянина и мужа, но с другой стороны, кто сказал что Лета обыкновенная женщина?
– Хорошо, – согласился он. – Только не сейчас… Не вместе со мной… Ты уедешь через некоторое время, когда я укреплюсь в своей должности и получу доступы к секретным файлам. Тогда я сделаю тебе новый личный код.
Клемент согласился с решением Леты даже раньше, чем она сама предложила ему этот опасный для них шаг. Он уже давно, с детства, был не просто привязан к ней, он любил ее. И теперь эта встреча через много лет только укрепила его любовь. Новая Лета нравилась ему еще больше чем в юности. Ее хрупкая почти неземная красота расцвела, обрела вполне земные прелести, а после того, как она стала матерью, природа одарила ее той поистине земной теплотой, которой ему так не хватало когда-то в ее отчужденном детском образе. Он увидел в ней соратницу, друга, любимую женщину, и жизнь для него обрела новый смысл.
– Лета, милая моя сестричка, – Клемент подошел к ней и нежно обнял.
– Ты же знаешь, что я не сестра тебе…
Лета посмотрела ему в глаза, и Клемент все понял.
– Я знаю, тебе нельзя жениться. Такая видно моя судьба… Но мы будем вместе насколько это будет возможно. Я не боюсь.

Вилл проснулся внезапно в холодном поту. От неудобного лежания головой на столе, затекла шея. Он подошел к рукомойнику и стал плескать холодную воду в лицо. Во сне он видел старуху Ишу, как называл ее Федор. Она несколько раз повторила – «Помоги ей!». Вилл вспомнил, что при встрече с ним она тоже сказала чтобы он помог ей. Кому ей? Только одна женщина могла быть той.
– Лета…
Да, похоже Ишу говорила о ней. Появился Федор и стал готовить нехитрый завтрак. Виллу не терпелось прояснить обстановку, но он решил пока не торопить события и без того стремительно развивающиеся.
– Времени нет, – сказал Федор. – Я уже собрал все что нужно.
– Капица берем с собой, – твердо сказал Вилл. – Сева, ты с нами?
– Еще бы! – с энтузиазмом откликнулся Капиц.
Федор хотел возразить, но Вилл был непреклонен:
– Он и так уже в курсе некоторых событий, а нам нужна связь с миром, – Капиц с набитым ртом отчаянно закивал головой, стараясь поглотить как можно больше еды. –  К тому же еще неизвестно, может быть нам пригодятся его навыки хакера.
– Ладно, – согласился Федор. – С собой ничего лишнего, – добавил он, памятуя о битком набитом рюкзаке Капица. – Переодевайтесь.
И он вынес им коричневые балахоны с капюшонами.
– Мы что, типа монахами будем? Круто! – Сева принял игру как должное, без возражений, словно ребенок, пользуясь любой возможностью поиграть с новой игрушкой.
Последние штрихи в образе монашков добавили парики, которые Федор напялил на головы новообращенных. Из зеркала глянули две карикатуры, сутана Капицу была слишком велика и он напоминал хоббита переростка, а Виллу маловата в плечах и коротка, так что в длинноволосом парике он был похож на переодетого бодибилдера транссексуала.
– Слушай, нельзя ли без этого? – расхохотался Вилл. – Как-то слишком комично и неправдоподобно!
– Наоборот, это сейчас последний писк, – восхищенно воскликнул Сева. – Только длинновато! Подкоротить бы…
Федор решительно откромсал лишний кусок подола у Капица.
– Теперь лучше… Так многие ходят, и никто на них не обращает внимания. Эта лучшая конспирация для спасителей мира!
– Скажу больше, – ворчливо заметил Федор. – Эти шмотки я купил во вполне легальном магазинчике, который обслуживает несколько молодежных течений. Я же не знал на кого мне их напяливать придется, спасители!
Хотя для себя он выбрал длиннополый до колен двубортный сюртук с белым воротником и черную широкополую шляпу.
– Ты конечно, режиссер, тебе виднее, но лазать по крышам в таком виде… – развел Вилл руками.
– Лазать не придется, – заявил Федор. – Мы доберемся обыкновенным маршрутом. Но после вчерашней облавы нам надо быть осторожными. Думаю, что театр уже накрыли, а может быть, кто-нибудь из наших у них в руках. К счастью об этой квартире никто не знает, кроме Майкла… Но ведь кто-то навел их на театр…
Не успели они шагнуть в прихожую, раздался звонок в дверь. Все замерли на месте. Федор дал знак молчать. В дверь настойчиво звонили, затем стали барабанить. Федор кинулся к окну.
– Самый обычный маршрут… – ворчал Вилл, помогая Капицу вылезти на крышу. – Хорошо еще, что мансардный этаж…
Рюкзак Севы опять перекочевал на плечи Федора. У Вилла в кармане зазвонил телефон.
– Выкини телефон! Не отвечай на вызов! – зашипел Федор. Сам выхватил из рук Вилла телефон и запустил его на соседнюю крышу. – Я уже давно телефоном не пользуюсь больше одного дня, и тебе не советую…
Они помчались проч. Путь отхода напоминал вчерашний, когда спустились вниз и смешались с толпой, на них действительно никто не обращал внимания.
– Майкл в курсе того, за чем мы идем? – спросил Вилл Федора, пока они шли незнакомыми улицами.
– Нет.
– А я думал…
– Он знает о документе не больше чем все. Я тоже только связной, – с горечью добавил Федя. – Так надо. Я уже смирился с этим… Но мне Ишу доверяет, и Лета тоже, поэтому… Так лучше для всех, каждый должен знать только то, что может знать, не больше.
– Понимаю, конспирация…
– Не в этом дело, – досадливо мотнул головой Федор. – В этом, конечно, тоже, но главное в другом. Не каждый способен вынести истину такой, какой она является, избыток информации некоторым людям вредит. Появляется соблазн…
– Выболтать кому-нибудь?
– Нет… Заглянуть дальше, чем нужно.
– Не понимаю, – теперь уже досадовал Вилл.
– Позже поймешь.
«Какого черта! – недоумевал Вилл. – Водят меня на веревочке, как телка! Навели тень на плетень. Таятся друг от друга… Какова роль Майкла во всей этой ситуации? Лета и Майкл знакомы давно, но Майкл не знает что документ у Леты, а Лета не ставит его в известность о рукописях. Кто у них главный? Ишу? Или существует еще кто-то? Сколько людей объединяет их организация?» Вилл поглядывал на шагающего чуть впереди Федора и поймал себя на мысли, что поверил ему сразу, и последовал за ним сразу, без сомнений и колебаний, как возможно поверил когда-то и последовал за учителем один из Апостолов. Он невольно усмехнулся своей мысли.
Это был маленький книжный магазинчик, который ютился в полуподвальном помещении. Спустившись по ступенькам вниз, они очутились в сводчатом длинном помещении, уставленном допотопными шкафами, битком набитыми книгами, журналами, альбомами с иллюстрациями. Федор кивнул голове, торчавшей из-за стойки, голова кивнула в ответ. Они прошли в дальний конец помещения. Протиснувшись между шкафами, вошли в смежное помещение, которое имело вполне жилой и уютный вид. Во всем чувствовалась женская рука, и действительно навстречу им с дивана поднялась Лета. В первое мгновение она испуганно вздрогнула, видимо сутаны напугали ее, но узнав вошедшего Федора, а с ним и Вилла, она невольно рассмеялась.



ДВЕНАДЦАТЬ

Все распоряжения он получал только от доверенных лиц, каждый раз незнакомых. Никаких письменных распоряжений, никаких иных видов связи, кроме как через неизвестных, клишированных личностей в сутанах или строгих черных костюмах с непроницаемыми лицами. В этот раз его встретил человек совсем другого вида и с более осмысленным лицом. Они проделали замысловатый маршрут прежде, чем попасть в шахту метро. Дальше все было, как в фантастическом фильме, они оказались в подземном здании, которое уходило в глубину. Лифт мягко скользил вниз, отсчитывая этажи. Вышли на двенадцатом. Хотя охраны нигде не наблюдалось, но неотвязные глаза скрытых видеокамер, датчиков движения, и еще множества мелких сигнальных лампочек на пути их движения показывали, что их видят, за ними следят. Но в то же время, ему подумалось, что это признак доверия, раз его решили принять в «святая святых».
«Может быть, это очередная маскировка? – подумалось ему»
Никто никогда не видел ни одного из Двенадцати, хотя слухи о них ходили уже не один год. Люди судачат о многом, а суеверные люди и подавно увидят то, чего на самом деле и не существует. Но по всем раскладам они должны были существовать в тени тех официальных болванчиков, которые ежедневно мелькают на экранах масс-медиа.
Наконец они пришли, служка впустил его в кабинет с непроницаемо черными блестящими стенами, а сам остался снаружи. Он понял, что за ним наблюдают из тайной комнаты.
– Слушаю вас, – раздался приглушенный незнакомый голос.
Он сдержал свое раздражение, хотя этот внезапный вызов сильно разозлил его:
– Хотел бы вначале получить некоторые пояснения по поводу моего внезапного визита к вам. Облава, которую приверженцы Святых Отцов устроили в известном вам заведении, спутала все мои планы. Я столько усилий приложил, чтобы собрать в одном месте заговорщиков… – он нарочито преувеличил степень раздражения. – А теперь они схвачены или разбежались… Или эти действия санкционированы вашими структурами? Тогда почему я не был заранее уведомлен?
Он развел руки в стороны.
– К сожалению и в нашей работе бывают промахи, – с натугой проговорил голос. – Мы уже приняли соответствующие меры…
– Надеюсь, что те меры, которые вы приняли, позволят мне закончить начатую операцию? Я имею в виду тех людей, с которыми я начал работу… Если они подвергнуться чистке, то я за результат не отвечаю. Они должны быть на свободе.
– Да, разумеется, – небрежно бросили из зазеркалья и тоже решили перейти в наступление, – Но и ваша медлительность наводит нас на некоторые сомнения в вашей лояльности…
Он старался не уступать натиску:
– Если для нас важна конечная цель, то нельзя торопить некоторые события, иначе можно упустить саму цель. Я работаю не просто с пассивной массой для обработки. Мой, так сказать, контингент требует особого очень тонкого подхода…
Голос его нетерпеливо прервал:
– Знаем… Мы и так предоставили вам неограниченные полномочия и очень долго ждали результатов. Настал уже момент, когда нам необходимы конкретные факты и сведения. Прежде всего, где сосредоточен их центр, и кто непосредственно руководит всей организацией.
– Как раз это я и собирался выяснить в этот злополучный вечер! Вы сами помешали мне, – настаивал он. – Если бы не…
Но голос нетерпеливо прервал его:
– Они слишком близко подобрались к нам… Скажу больше, к одному из нас. Настолько близко, что это начинает уже раздражать. Пора покончить с этой заразой!
Хозяин голоса сдерживал свои эмоции, но они прорывались даже сквозь голосовой адаптер:
– Вы уверены, что вам все еще доверяют?
– Да, абсолютно!
– Это не праздный вопрос. Вчера мы сами убедились, какую заваруху устроили ваши сообщники с мнимым заминированием автомобиля. Мы не могли предвидеть, что их проницательность настолько остра, – в голосе прозвучала ирония. – Тем не менее, один удручающий факт все же существует.
Голос замолк, давая ему самому поразмыслить над этим маленьким фактом.
– Нет… Все было чисто, – почти уверенно произнес он. – Да я все предусмотрел и все держу под контролем.
– Все ли? – пока спокойно звучал вопрос.
Но от этого спокойного голоса пробежали по спине мурашки. Неужели, что-то упустил?
– До сих пор, вся информация, которую вы нам доставляли, была полезна. Ваша деятельность и исключительная находчивость, и прямо скажем ваше неординарное мышление, давали только положительные результаты. За что впрочем и вознаграждение было соответственно таким же неординарным, а так же некоторые позволенные вам свободы и вольности…
Счет в банке на другое имя, загородная вилла, собственная любовница из послушниц и еще несколько мелких удобств в виде обслуживания в закрытых домах веселья… Да у него многое появилось с того момента когда он стал работать на них.
– Так вот… – продолжил голос более уверенно и жестко. – Мы сами найдем возможность закончить эту… так скажем, операцию с сопротивлением, и окончательно вырвать эту заразу с корнем...
«Значит, пустят в расход… – решил он. – Победа нужна без свидетелей торжества».
– А вам надо переключить свои усилия на один документ, который находится в руках сопротивления. В свое время он был утрачен из наших архивов, и теперь может послужить орудием в руках противников нашей демократии, – продолжил голос. – Документ, который грозит пошатнуть веру многих людей, а в результате и уверенность в нашей политике и общественном строе в целом.
– Но мне нужно знать, что искать, как выглядит этот документ?
– Обо всем вам доложат позже…Это будет последнее задание, после чего вы будете вести счастливую жизнь в удаленном от центра округе с возможностью иметь личный бункер.
«Заманчивая перспектива… – он судорожно сглотнул, всем своим существом почувствовав опасность, хотя привык ходить под страхом все годы службы у них, постоянно боясь опять попасть в мясорубку. – Сукины дети!». Его холодный изворотливый ум, который не раз спасал его в критической ситуации, лихорадочно переваривал информацию, взвешивал и искал выход. «Вопрос… вопрос… Надо задать нужный вопрос, чтобы они выдали себя… Хотя нет… они подготовлены, вышколены, защищены…» Он знал, что весь разговор тут же анализируется, что приборы зорко отслеживают его реакцию, и если он будет врать, они все поймут.
«Расслабиться, срочно расслабиться, – скомандовал сам себе. – Спокойнее!»
– Сколько у меня времени?
– Вы можете рассчитывать на неделю.
– Неделя?!
«Значит, дело совсем плохо…»
– Мало… искать иголку в стоге сена.
– Хорошо… – после внушительной паузы произнес голос. – Две недели. Все инструкции получите на выходе. Прощайте, сын наш. Вы не одиноки, незримое око Всевышнего следит за вами. Благославляю вас.
– Аминь.
Он машинально двигался за служкой и еще не верил до конца в то, что его выпустят отсюда невредимым. С другой стороны, он им еще пока нужен. Что же будет дальше после выполнения его задания? Маленький конец света… Как он будет выглядеть? Останутся только приверженцы новой религии, их прислужники и рабочая сила, прошедшая все круги проверок, обработок и чисток, тупая серая масса, способная выполнять определенную работу по заданной программе действий, не имеющая никаких желаний, и только. Нет, это уже не маленький конец света, это самый настоящий конец света, грозящий всему человечеству непоправимыми последствиями.
Он получил последние инструкции от служки. Несколько минут запоминал явки и связи и беспрепятственно вышел на поверхность, сопровождаемый тем же самым серым типом.
Как-то все странным образом сводилось к писаниям Апостола Андрея. Майкл слышал об этом от Вилла, Федор и Лета занимались сценарием и постановкой спектакля об Андрее, после которого и произошла облава. Его не схватили только потому, что он произнес нужные слова. Лета скрылась незаметно и неизвестно куда, Федора он сам отослал с Виллом. А когда он пришел на квартиру к Федору, ему никто не открыл. Значит, слухи о документе уже ходили в сопротивлении, а он, Майкл не знал? И если Лета знала о писании, то…
Майкл понял, что облаву устроили не его хозяева, а служки Святых Отцов по заявлению Норы. Они искали Вилла и случайно оказались близко к людям, знавшим о писании Андрея, но упустили их. Да и сам Майкл дал маху, не распознал в своем друге новоиспеченного адепта сопротивления, считая его безобидным шалопаем.
Двухнедельная оттяжка мало что решала, хотя в умелых руках… Майкл уже привык ходить по лезвию ножа, и неудача с Федором его не выбила из привычной колеи. Звонок Виллу не дал результатов, телефон не отвечал на вызов. Он решил убедиться что Хеллен, его верная секретарша пока еще на свободе. Майк набрал ее домашний номер телефона, Хеллен ответила.
– Хелл, привет, дорогая! – Майкл старался придать голосу веселый, несколько развязный тон. – Молчи, молчи, милая! – опережая ее вопросы, затараторил он, опасаясь, что телефон мог прослушиваться. – Знаю, что сердишься, пупсик! Жду тебя в нашей любимой забегаловке. Все, милая, конец связи! Жду.
Он сразу отключился и выбросил телефон. По дороге купил телефон у нищего бродяги и отправился в низкосортный кабачок, который любил за простую домашнюю кухню и такую же незатейливую публику. Майкл подозревал, что за Хеллен следят, поэтому набрал номер хозяина и бармена кабачка, чтобы он передал Хеллен как его найти, а сам стал внимательно наблюдать за входом. Как только Хеллен поспешно вынырнула из дверей, следом вышел человек. Но Майкл знал, что он может быть не один, важно было выследить их всех по цепочке.
«Только бы Хелл не спешила, – думал Майкл. – Торопыга наша». Всюду спешащая Хеллен в этот раз как будто была заторможена. События последних двух дней выбили ее из привычной колеи и она шла, растерянно оглядываясь по сторонам, как бы не веря себе. В какой-то момент она остановилась схватила телефон и стала набирать номер. «Стой, милая, стой, – думал Майкл. – Не торопись». Тут и проявился еще один, в общем потоке людей Майкл заметил и перехватил взгляды, обращенные на Хеллен. Теперь Майкл прибег к излюбленному своему маневру ухода от слежки, благо что район изобиловал нищими, желающими получить купюру задарма. В то время как наемные «оводы» отвлекали преследователей, Майкл незаметно подошел к Хелл.
– Майкл! – вскрикнула Хелл и вцепилась ему в руку.
– Потом, Хелл, – шепнул Майкл и потащил ее за собой. – Все потом. – И без лишних разговоров увлек ее в ближайший проходной двор, через который они побежали на соседнюю улицу.
Когда запыхавшиеся они сели в такси, Майкл прижал палец к губам, Хеллен закивала головой, но лицо ее сморщилось, остренький носик покраснел, и слезы закапали из глаз.
– Опять тушь потечет, – улыбалась она. – Майкл!
– Ну, все… все. Я с тобой, – Майкл поглаживал ее руку, она прильнула к его плечу.
– Я так боялась, Майкл, что тебя больше не увижу…
Куда везти Хеллен Майкл пока не знал, первая мысль была о загородной вилле. Иммунитет, который он получил на следующие две недели, был настолько призрачным, что воспользоваться им было бы крайне неосмотрительно. А с другой стороны, ничего лучшего в голову не приходило. Конспиративные квартиры он не мог раскрывать для Хелл, не известно, что они успели у нее выведать.
– Дай-ка твой телефон, Хелл, – Майкл вынул симку и выкинул ее в окошко, а телефон незаметно для таксиста засунул в щель между подушками сидений. – Так лучше.
Хеллен согласно кивнула. Они вышли из такси заранее и шли пешком через маленький лесок, пока не пришли к небольшому особнячку, окруженному некошеными лужайками.
– Как у тебя мило, – удивленно и несколько подавленно произнесла она, обводя взглядом его обширные хоромы. – Не ожидала, что ты так живешь…
Она осмотрела холл, кухню, гостиную.
– Это не совсем мое жилище, – смутился Майкл. – Там кабинет, а на втором этаже две спальни… Ты можешь занять любую, выбирай. Дом мне по наследству перешел от одного моего дальнего родственника. Я еще здесь не обжился, да и некогда мне здесь бывать. Да ты озябла совсем…
Майкл развел огонь в камине, принес выпить, усадил Хеллен в кресло и укрыл пледом. Постепенно выпитое вино и тепло камина согрело Хеллен и она рассказала о том, как нагрянули в их офис, а ее повезли куда-то, как она всю ночь проплакала в каталажке, утром вызвали на беседу, а потом вдруг отпустили без всяких объяснений.
– Майкл, что мы сделали такое? Я ничего не понимаю… Это конкуренция? Рейдерский захват? Зачем мы им? Тебя тоже держали там? А где все остальные? Я ни до кого не могла дозвониться…
– Все позади, Хелл, – успокаивал ее Майкл, – Думаю, ты права, это наши конкуренты используют не слишком красивые методы…
– Мерзавцы!
Майкл не стал переубеждать ее, его дом тоже мог прослушиваться, а он не хотел рисковать. Пусть лучше думают, что у него интрижка с секретаршей и больше ничего.
– Ты тут располагайся, отдыхай. Здесь ты в безопасности, а у меня срочные дела в связи с нашими общими проблемами, – Майкл усмехнулся. – Поеду улаживать.
– Майки, не оставляй меня! – взмолилась Хелл.
– Надо, Хелл. Я еще могу на тебя рассчитывать? – он дотронулся до ее носика и заглянул в глаза.
– Конечно, Майки! Ты же знаешь…
– Так вот, представим что наш офис здесь… – он на минуту задумался. – Если объявится Вилл, пусть едет сюда немедленно. А ты ждешь меня и готовишь ужин.
– Хорошо.
– Тебе лучше некоторое время пожить здесь, пока все не уляжется.
– Какой ты добрый, Майки!
Майкл оставил Хеллен в более приподнятом настроении, перспектива совместного ужина успокоила ее, и она с удовольствием отправилась в роскошную ванную комнату с джакузи.



ЧТЕЦ

– Так кто из вас чтец?! – сквозь смех проговорила Лета, переводя взгляд с мелкорослого Капица на медведеподобного Вилла в коричневом балахоне и всклокоченном парике.
Вид этой странной парочки капуцинов не внушал доверия, но Федор шепнул ей что-то на ухо, и Лета успокоилась.
– Простите, мальчики... Не ожидала такой трансформации… Да снимите вы свои балахоны! – приветливо улыбаясь сказала она. – И располагайтесь, нам надо хорошенько поработать.
Она кивнула Федору.
– Ну, тогда я пошел… – он подошел к Виллу, похлопал его по плечу. – Надеюсь на тебя.
Вилл огляделся, подвальное помещение без окон было хорошо освещено, а множество отражающих поверхностей отделки создавало иллюзию огромного пространства, уходящего анфиладой смежных комнат в полумрак подвала.
– Тебя я видела в театре, а ты…– она обратилась к Капицу и внимательно посмотрела ему в глаза.
Сева открыл рот, но замер и не мог ничего произнести.
– Это Сева Капиц, наш компьютерный гений, – ответил за него Виллард.
Капиц тряхнул головой и потер переносицу:
– Что-то голова закружилась…
Он присел на диван.
– Ничего, скоро пройдет, – сказала Лета и нежно провела рукой по голове Капица. – Мы с Виллом поработаем, а ты поешь чего-нибудь и обязательно отдохни.
Лета еще раз провела рукой над головой сидящего Капица и повела Вилла в смежное помещение.
– Что-то раскис наш стажер, – оправдывался за своего сотрудника Вилл.
– Он очень устал, накопившийся стресс может спровоцировать его заболевание… – пояснила Лета.
– Какое заболевание? – удивился Вилл.
– У него больное сердце…
– Откуда, черт побери, ты знаешь?! Он ничего не говорил нам при устройстве на работу...
– Я не знаю причину его молчания, но умереть он мог в любую минуту.
– Уф-ф-ф…
– Он поспит, потом ему будет лучше. Я немного полечила его.
«Вот значит, ты какая! – в восхищении подумал Вилл, – А в прочем, чему удивляться, если бабушка может проходить сквозь стены, почему ее внучка не может лечить руками?» В последнее время было столько загадок, что Вилл успевал только задавать себе вопросы. Может быть, хоть в этом Капицу повезло. Действительно, парнишка слишком много на себя взвалил и немного надорвался. Виллу было жаль Севу, за три дня он прикипел к нему как к своему двойнику. Он даже был рад, что прожорливый сиротка, после стольких приключений, попал в хорошие руки Леты.
Кабинет, в котором они очутились, напоминал своим видом монастырскую библиотеку в миниатюре. Кроме электрического освещения здесь были старинные керосиновые лампы и подсвечники, расставленные на таких же древних бюро для письма. В центре стоял огромный дубовый стол на толстых ножках сплошь заваленный бумагами и только в одном углу приютился совсем лишний в этом интерьере компактный ноутбук.
– Здесь все, что необходимо для работы…
Чувство растерянности не покидало Лету с момента появления долгожданных гостей, вернее гостя, которого Ишу сама выбрала. Она доверяла Ишу, но Вилл не был похож на человека библиотек, в нем было столько здоровой и неудержимой в рамках его красивого тела мощи, что за ней было трудно представить достойный интеллект.
– А сам документ, как он выглядит? – Вилл вывел ее из раздумий.
– Есть фотографии… Ты понимаешь, его нельзя здесь хранить.
Вилл углубился в изучение фотографий и переведенных текстов, забыв о присутствии Леты. Она присела в отдалении и внимательно стала наблюдать за тем, как Вилл приступает к работе.
– Ты не первый…
– Что? – спросил Вилл не отрываясь от чтения. – Ух ты!!!
Он уже почувствовал след, радостный азарт охоты проснулся в нем. Первый момент волнения, предшествующий удаче, ушел, осталось только неудержимое желание догнать, найти! Неутомимо и терпеливо идти по следу, сдерживать себя, не упустить ни одной мелочи, чтобы в последнем рывке напрячь все силы и схватить!
– Ты не первый призван прочесть эти письмена, – продолжила Лета. – Ни у кого не получилось…
– Тем лучше! – нисколько не смутившись, произнес Вилл. – Значит, вся слава достанется мне одному, – и подмигнул Лете.
Он блаженно улыбнулся, оглядываясь на сидящую Лету, с удовольствием потянулся всем своим сильным телом до хруста в суставах, хлопнул себя по коленям и вдруг подпрыгнул, не скрывая своей радости.
– А вот кофе не помешал бы!
Лета улыбнулась ему в ответ и все же не могла себе представить, как может он заставить такое красивое сильное тело сидеть много часов, а может быть и дней, за столом в тесном кабинете?
Да она не знала Вилла, этого некогда неутомимого преследователя сенсаций, который не мог позволить себе расслабиться пока не найдет то, что искал. Он готов был грызть дерево и бетон, чтобы докопаться до истины, он забывал все и всех вокруг, как истинный охотник из клана охотников, но не мог упустить добычу. Ему не привыкать было сидеть в засаде долгими часами, брать след, по еле уловимому намеку, а после терпеливо разматывать эту цепочку.
«Как знать, может быть именно эта странная парочка и призвана вернуть миру правду Апостола Андрея», – подумала Лета и оставила Вилла.
Магазинчик арендовал подвальные помещения у бывшего заводского здания, на крыше которого еще торчали обрубки огромных труб, поднимающиеся от первого этажа вверх. Эти трубы и запутанный лабиринт подвальных помещений привлекли когда-то сторонников сопротивления, чтобы использовать его для своих встреч. По скрытой в толще трубы винтовой лестнице Лета поднялась на крышу, облокотилась на перила и посмотрела вдаль. Над городом рассеивался туман, поднимаясь к голубеющему осеннему небу, где пряталось белесое городское солнце.

Утром Сева, проснувшись совсем здоровым и бодрым, заглянул в кабинет к Виллу. По всему небольшому пространству пола были разложены листки с вырезками из текста, Вилл перемещался от одного к другому, держа в руках набросок какой-то схемы, бурчал что-то себе под нос. Кофейник был пуст.
– Ни фига! – воскликнул Капиц. – Ты как в лабиринте…
– Да уж… В лабиринте Минотавра, а повсюду ловушки и тупики…
Вилл плюхнулся в кресло и тупо уставился на Севу.
– Вилл, а можно мне почитать варианты переводов? – он замялся, но природное любопытство толкало его под локоть. – Я тоже в какой-то степени лингвист…
– Дерзай, отрок! – вяло махнул рукой Вилл. – Я, пожалуй, приму душ. Надеюсь, в этом доме найдется подобная услуга, чтобы освежить бренное тело?
Капиц взял первый попавшийся листок, составленный Виллом, и углубился в чтение.
Когда Вилл вернулся, Сева радостно вскочил ему навстречу:
– Я нашел! Нашел! – и потащил его к компьютеру. – Смотри.
Они склонились над клавиатурой, Сева пояснял:
– Вот твой текст, видишь, я его забил сюда…
– Да, да…Что дальше, – торопил его Вил.
– Ну, погоди, ты! Теперь надо расшифровать эти символы. На самом деле это не рисунки и не символы вовсе, а зашифрованные слова, которые обозначены звуковыми сигналами. Если развернуть их в определенном порядке в одну строку, то получается… Вот…
– То есть, получаются смыслы, которые он не мог словесно выразить… Похоже, что у меня на запястье такая же штука, – Вилл взглянул на свое тату. – Интересно, что она обозначает? Ну, давай дальше! Что же получается?
– Не спеши… Дай насладиться красотой решения… Вот. Запускаем еще одну очень хитро-мудрую программку… Видишь?
– Ну!
– А теперь – бах! – Сева тронул пальцем клавишу.
– И?
– Терпение, читатель! Дай ей немного времени на обработку.
Экран поморгал цифрами и буквами и через несколько минут выдал текст:

«И будет, как в писании, пожрет зверь в огне блудницу, а кто вступит в противоборство со зверем, сам станет зверем. И станет зверь учреждать законы для человеков и питать их кровью своей. И соблазнятся цари земные образом силы, так было от века и с Иаковым, который обманом добыл первородство у брата своего Исава и стал хозяином земли своей. Сказано «Царство Божие восхищается силою», а я говорю сила – в слабости.
Христово учение – спасение в благодати и любви, а не в законе, данном человекам».

– Ну, как? – радостно спросил Сева.
– Пока еще не знаю… – в раздумье протянул Вилл. – Надо посоветоваться с Летой.
Лета прочла и задумалась.
– Я в богословии не слишком, – продолжил Вилл рассуждения. – Но текст вышел довольно гладким и в соответствующем стиле того времени. Мне кажется, что здесь говорится о том, что любое государство построено изначально на лжи, с помощью которой достигается власть над людьми. Тут используется цитата из Бытия о сыновьях Исаевых…
– Нет, о сынах Авраама. «Брат твой пришел с хитростью и взял благословление твое», – процитировала Лета.
– Еще Аристотель писал – «Из лжи следует все, что угодно, в том числе и истина», – тут же ввернул Капиц.
Лета сравнила два текста, тот который составил Вилл и тот, который вышел из-под пера компьютерной программы. Вилл с Севой замерли в ожидании приговора.
– Кажется, мы на верном пути… – произнесла Лета. – Да, это очень похоже…
Вилл хлопнул Севу по плечу и обнял:
– Молодец, соратник! Я знал…
Вилл чуть не прослезился, но вовремя отвернулся и стал пересматривать листы с текстами.
А Лета опять пожалела, что рядом нет Клемента. «А может быть, уже настал момент объединиться всем? – подумала она, – Как жаль, что он не может слышать меня…» Лета послала мысленное сообщение Ишу.

– Мальчики, – предложила она. – Давайте сделаем еще одну страницу. Для проверки, выбранного вами решения. Сколько времени вам надо?
– Все от Вилла зависит, я же только в программу закладываю текст, – пожал плечами Сева.
Оба выжидающе смотрели на Вилла, пока он соображал и рылся в своих разложенных по полу и столу листках:
– Так, так… Вот этот текст почти закончен… А можно попробовать сыроватый текст? Твоя программа съест?
– Ты не знаешь ее! Сожрет, как миленькая, еще спасибо скажет! Она у меня умница, – и Сева со скоростью хорошей машинистки стал забивать текст.
Через несколько минут получился еще один отрывок:

«И говорил Христос – я лоза, а вы ветви мои. И будет так, что забудут ветви о корнях, питающих их, а захотят быть сами по себе. И засохнет лоза, и не будет в ней жизни, а будет только мертвый символ, напоминающий о Боге, которого нет. И станут люди молиться призраку и возведут культы, как у язычников, поклоняясь мощам сухим, и забудут о Боге живом. И соберут они новых приверженцев и пойдут на поклон к царям и властителям земли, и станут править людьми по законам зверя. И забудут они о Пути Христовом, и о корнях питающих их силою создателя всего сущего. И будет от века править ложь, ибо вера их как мираж в пустыне. И падут народы под власть их, и воздвигнут они новые храмы, но не будет там живого Бога, потому как нет корней у них, а лоза высохла.
Но остались корни в питающей их земле, и дадут они новые побеги. Так придет Христос через новых людей и возродиться как новая лоза в новое время. Тот, кто слышит, да услышит. Тот, кто видит, да узрит. И уйдут от властителей тех земель слышащие и видящие, и не любящие законов данных зверем, ибо они ложь. Отряхнут прах их со своих ступней, ибо сказано – «нет пророков в своем отечестве». Уйдут в пустынные места, чтобы пребывать в живом Боге и идти его путями, и любить и славить всех созданий Божьих.
Не хитростью, а открытостью, обезоружить ложь. Бог не знает незнания, ибо ложь небытие, она вне замысла Бога».

– С ума сойти! – восторженно протянул Сева.
– Ничего подобного у других Апостолов нет… Это сенсация…
Слов у Вилла не было, дар речи временно потеряла и Лета. Она так долго шла к этому результату, что надежда где-то отстала по пути, и теперь она боялась верить в удачу. Но глаза не обманывали, а интуиция говорила, что время пришло и они обрели этот текст. Извлекли его из толщи времени. Слезы затуманили ее глаза, чтобы спрятать их, она заспешила к двери:
– Принесу принтер, выведем текст.
Но вдруг вернулась, обняла Севу, крепко прижала его к себе, и гладя его по голове, прошептала:
– Милый мой, мальчик! Ты не знаешь, что ты сделал… Это чудо. Это так важно!
Уходя, она спросила, когда можно ждать результат.
– К вечеру все будет готово, – за двоих ответил Вилл и подтолкнул Севу к компьютеру. – Давай, малыш, за работу, слава не ждет!

Майкл вызвал Лету на встречу через Федора, которого с трудом разыскал через одного общего знакомого. Начиная с облавы в театре, все в воображении Майкла расстроилось. Стройная схема взаимоотношений и связей Майкла с другими членами сопротивления разладилась. Два основных связных Федор и Лета были заняты какими-то своими ему неизвестными делами. Образовавшийся вакуум беспокоил его и заставлял задуматься. Возможно, ему не доверяют. Он ломал голову о причине этого недоверия и ничего не мог придумать. Его не так вывел из равновесия разгром в редакции, как тот факт, что Лета и Федор не докладывают ему о своих действиях. Теперь его беспокоила безопасность самой Леты, его самого и всех людей их круга.
Они сидели в кафе:
– Лета, тебе надо уезжать…
Она видела, что Майкл очень озадачен. Он помолчал. Лета была как никогда спокойна, и его это немного удивило. События последних трех дней должны были ее, как женщину, хотя бы взволновать. Но она наоборот была даже как будто безмятежна в своем спокойствии. Майкл вспомнил ее волнение при последней встрече в театре и накануне, когда она прибегала в редакцию, но он не впустил ее, поскольку тайно встречался с осведомителем. После их встречи спонсора взяли, Майклу пришлось сдать его. Пришлось, поскольку надо было отвлечь их внимание, переключить на другие объекты, иначе взяли бы и ее и Федора, и подвернувшегося не вовремя Вилла. Как об этом сказать Лете? Он не мог, иначе нужно было признаться в том, что он провокатор. Но провокатор праведный, работающий на их стороне, который сдавал только того, кто не был в рядах сопротивления, каждый раз оправдывая себя, что жертвы неизбежны. Поняла бы она его? Спасаясь сам, он помогал многим другим, но как Лета отнеслась бы к его двойной игре? Быть героем в глазах любимой женщины – как ему иногда этого хотелось! Раскрыться перед ней, все рассказать: как он долго мучился, узнав о ее связи с сынком влиятельного лица, как его незаметно завербовали, как его настигло прозрение, и он решил воспользоваться образовавшимися связями в пользу сопротивления и сам решил возглавить его. Но до сих пор так и не знает, возглавляет он его или нет? И спустя годы вновь обретенная Лета, стала для него еще более загадочной, чем в студенческие годы. И эта долгая, измучившая его безответная любовь, которую она называла дружбой.
Она улыбнулась ему и стала задумчиво смотреть в окно, помешивая ложечкой в чашке чая, как будто времени у них было бесконечно много.
– Нам надо всем уезжать, – повторил Майкл.
– Да, возможно скоро, очень скоро… – задумчиво произнесла она.
– Нет, Лета, прямо сейчас, сегодня, в крайнем случае завтра! – настойчиво с ударением произнес он.
– Что-нибудь случилось? – спокойно спросила она и снова улыбнулась. – Ты стал таким нервным, Майкл. Тебе надо отдохнуть.
– Мне нравится твое спокойствие... Но еще раз настаиваю, надо скрыться. Понимаешь? Совсем. Там наверху что-то происходит. Они замыслили какую-то акцию против сопротивления. Возможно, усилили слежку…
– Возможно, – опять повторила она, но, кажется, не слушала его.
– Я чего-то не знаю? – он сцепил руки, уперся в стол, подался всем корпусом вперед и пристально посмотрел на нее.
– Не пугайся, так Майки, – вновь улыбнулась она. – Я тебе скажу, но после…Это новости хорошие… Очень хорошие. Скоро ты сам все узнаешь… Быть может даже завтра.
Она положила свои руки на его напряженные пальцы:
– Да, завтра ты все узнаешь. И тогда мы решим, что делать дальше. Я думаю, что тогда наша жизнь пойдет совсем иначе. И жизнь многих людей. Я спокойна, Майкл. Теперь как никогда. Ты первый узнаешь…
Лета поднялась со стула:
– Ты первый! Я тебе обещаю, – она чмокнула его в щеку. – До завтра.
– Постой, – он схватил ее ускользающую руку. – Нам надо поговорить.
Он усадил ее на место, все еще держа ее прохладную ладошку, которую невольно поднес к лицу:
– Лета, завтра может не быть для нас. Все так быстро меняется… Еще вчера я думал, что время еще есть, а сегодня…
– Время всегда есть, – не вынимая руки, произнесла она. – Для того чтобы сказать – люблю…
– Да, ты права, – с горечью сказал Майкл. – Я люблю тебя.
– Я знаю.
– Давно?
– Сразу… еще тогда в Университете…Но.
– Не надо продолжать! Не надо – но…Я просто хотел тебе это сказать сам.
Он отпустил ее руку и отвернулся к окну:
– Теперь иди. Береги себя, Лета.
– До завтра, Майкл.

Клемент тихо вошел в кабинет. «Чтецы» безмятежно спали, устроившись на диване. Лета еще не появилась. На столе он нашел листы с текстами и стал читать. Клемент иногда прикрывал глаза, замирал на несколько секунд, и вновь погружался, как ныряльщик, выныривает за новым глотком воздуха, и снова уходит на глубину. В целом Писание выглядело как послание в будущее, как предупреждение или пророчество. Как поступить с этими текстами? Для верующего человека – это полный переворот сознания, и вряд ли церковники допустят распространение этой «ереси», а простому обывателю легче поверить в конец света, чем в простую истину. Послание объявят новым апокрифом и отвергнут, а государство будет с еще большим ожесточением защищать свои права и законы. О глубоком расшатывании определившегося положения в обществе мечтать было глупо. Тесное взаимодействие церкви и государственной власти, эта двухголовая гидра будет стремиться уничтожить все, что мешает им. Апостольское послание в будущее и предупреждение Андрея о том, что со времени Бытия ничего не изменилось и не изменится, что сила власти церкви и государства непобедима в единстве, и любое учение будет ставиться на службу этому крепкому союзу.
Лета застала Клемента в глубокой задумчивости.
– Что? Все не то? – забеспокоилась она.
– Наоборот… Как раз это то, чего мы так давно ждали…
– Тогда почему такая печаль? – обрадовано сказала она. – Нам надо обнародовать это писание, немедленно! И когда это станет достоянием всех людей, тогда…
Лета неожиданно запнулась, зрачки ее расширились, она непроизвольно поднесла ладонь к лицу, как делают это испуганные женщины:
– Клемент… – Лета прочла все его мысли и сомнения. – А как же все остальные люди? Они должны знать! Скрывать эту ложь и дальше просто невозможно! – волновалась она. – Ты знаешь, зачем мы вернулись сюда. И зачем с таким трудом помогали людям вырваться из этой проклятой лжи и неведения. И теперь, когда у нас есть такой документ, все бросить?
Проснулись Вилл и Капиц. Они как будто не удивились появлению нового лица в церковном облачении, уже привыкнув к внезапным маскарадам.  Вилл тут же предложил отпраздновать удачу и сам взялся распорядиться ужином, его здоровый организм требовал материальной пищи незамедлительно.
– Надо запустить информацию во всемирную сеть, – предложил Клемент. – Сделать переводы на все доступные нам языки и отправить вместе с фотографиями самого документа и комментарием, откуда нам попал этот документ и почему его скрывали так много времени. Впрочем, комментарий я напишу сам…
– А что потом? – Сева смутно представлял себе дальнейшее. – Что нам потом делать?
– Потом… – Клемент задумался только на секунду, – Думаю, что вас в этом городе ничего не держит? «…И уйдут от властителей слышащие и видящие, и не любящие законов данных зверем, ибо они ложь. Уйдут в пустынные места…» – процитировал он выдержку из писания Андрея.
«Чтецы» переглянулись. Вилл потерял все, и жену и дом и работу, даже кота… Сева был сиротой, и жил в общежитии Университета, до того как попал на практику в редакцию, в которой временно и поселился. Их ничего не держало в этом городе:
– Да, – согласилась Лета. – Мы уедем в общину на Алтай.
– Одной общины на всех не хватит… Ты представляешь скольким людям необходимо найти новое жилье?
– Значит, кому-то придется остаться здесь и продолжить… Спасти того кого можно еще спасти, кто сам хочет этого, но не знает как… Надо писать, надо говорить… надо что-то делать… – беспомощно развела руками Лета. – Нельзя допустить, чтобы люди снова пошли на баррикады.
– Против их «мясорубок» и тотальных чисток сознания, что мы можем предложить? Я проник в святая святых церковного руководства и понял одно, что надо работу начинать с них. Церковь держит в своих руках сознание большей половины людей… но еще остались монастыри, которые не разделяют позиции главенства. Я установил с ними связь, они готовы поддержать нас на ближайшем конклаве. Наш патриарх Кирилл очень болен и теперь грядут выборы нового главы церкви. У меня есть еще призрачная надежда сдвинуть мнение конклава в сторону отсоединения Церкви от госструктур. Если Писания Андрея примут, как одно из Апостольских посланий, то возможны перемены, а после начать все сначала и постепенно менять сознание людей…
– Церковь будет сопротивляться, – сказала Лета. – Она не отдаст своей власти и своих земель. Она никогда не признает человека свободным. Рабы божьи, а не дети божьи – вот смысл их управления, в этом они заодно с государством.
– Значит, надо реформировать церковь, – заключил Клемент.
Все задумались.
– Тогда будем действовать с двух сторон. Сева запустит все в мировую паутину, а ты Клемент будешь действовать через Святых Отцов, – решила Лета. – И еще… Я узнала что через две недели, а может быть и раньше Двенадцать начнут развернутую акцию по уничтожению всего сопротивления и их сторонников. Майкл каким-то образом причастен к тайным информаторам о нашей деятельности.
– Майки!? – удивился Вилл. – Наш Майкл?
– Да, – ответила Лета. – Именно поэтому я ему ничего не говорила о документе. Но он сам по себе не опасен… Он опасен только тем, что его держат в поле зрения. Мне кажется, он ведет двойную игру, помогая нам…
– Майкл, провокатор? – Вилл не мог поверить в это.
Они с Капицем переглянулись и вспомнили налеты на Культурный центр, заваруху в редакции, облаву в театре:
– Это надо прояснить… – резюмировал Вилл.
Он вспомнил, как странно вел себя Майкл последнее время, стал скрытным, обзавелся новыми знакомыми из среды власть имущих, как перед ним были открыты все двери и как долго они держались на плаву, в то время как многие редакции подобного направления закрывались одна за другой. И вдруг вспомнил, как Майкл смущенно рассказал о внезапно полученном наследстве. А наследство ли это было?
– Все может быть… – протянул он.
Виллу трудно было осознать причастность друга к двойной игре. Но в чью пользу, вот главный вопрос? И это ему предстояло выяснить, но позже. А теперь…
Было бы глупо загадывать на будущее теперь, когда на них идет незримая охота, но еще одна мысль никак не давала Виллу покоя.
– Клем, дружище! – по-свойски обратился он к Клементу. – Понимаю, что на данный момент ты как бы наш босс, тебе конечно виднее… но позволь на последок провернуть одну… безделицу, – Вилл усмехнулся. – Думаю, до типографии они пока не добрались. В общем, и делать им там нечего…
Вилл взглянул хитро на Капица:
– Хочу тиснуть этот материал. Не хочешь прославиться, Капиц? Зададим этим гадам? Всю жизнь мечтал такую заваруху устроить, чтоб у всех крышу снесло.
– А как распространить? – покраснел Сева.
– Федору поручим и его друзьям паркурщикам, у них весь город на сектора разбит, – решил Клемент и поднялся. – Заканчивайте. Ночью нужно все завершить. Здесь в подвале связи нет, связь наверху, – он обратился к Капицу. – Вылезешь в трубу, там у Леты налажен Иннет.
Вилл похлопал Капица по плечу:
– Ничего, мы привычные… В трубу, так в трубу!



ОТЕЦ И СЫН

Отец Кирилл готовился к конклаву, просматривал кандидатуры претендентов. Никто из них не казался достойным столь важного поста, он вычеркивал одного за другим. Он смирился с болезнью и не перечил доктору, который пичкал его лекарствами, старался соблюдать предписанный режим, но встреча с Ишу и исчезновение его личного секретаря Клемента лишили его прежней силы. Он чувствовал, что одряхлел не только телесно, но и душевно. Сила веры, которая давала неистовый огонь, еле тлела в его душе. Молитвы не помогали обрести целостность духа и покой, сомнения поселились в его сознании и ядовитыми стрелами терзали душу. Глаза затуманили невольные слезы бессилия, и он скомкал и отшвырнул весь перечирканный листок. Дверь скрипнула, Кирилл закрыл лицо ладонью, чтобы доктор не заметил его невольных слез:
– Это вы доктор?
– Лучше… – ответила Ишу, подходя к столу, за которым сидел Кирилл.
– Пришла на похороны? – мрачно спросил Кирилл. – Рановато…
– Пришла помочь тебе, – примирительно сказала Ишу и зашла за спинку кресла Кирилла. – Расслабься… И ничего не бойся.
– Я не боюсь тебя. Боюсь умереть без покаяния.
– Ты можешь передо мной покаяться, я приму твою исповедь, – Ишу положила свои руки на его седую голову.
– Ты не имеешь права, – непримиримо отрезал Кирилл, хотя не стал уклоняться от прикосновений.
– «Где двое, там и я среди вас», помнишь еще? Господь все слышит и видит, разве ты не знаешь? Если твоя молитва искренняя, то она дойдет куда надо, я буду свидетелем твоей искренности.
Кирилл блаженно закрыл глаза, боль уходила, тело расслабилось, тепло легким потоком заструилось от головы вниз. Тяжесть ушла, и в голове просветлело.
– Поведай мне о своих печалях, а я тебе о своих… Я не хочу войны, и пришла к тебе с миром…
Кирилл резким движением отбросил ее руки и встал:
– Не верю тебе… Ведьма.
– Ну вот, значит, легче стало, – усмехнулась Ишу.
– Стоит мне позвонить…
– Знаю, знаю! – снова улыбнулась она. – Но ты не будешь этого делать. И потом это бесполезно…
Кирилл вспомнил, как Ишу исчезла в саду:
– Что тебе надо?
– Я обещала что вернусь.
– Где Клемент?
– Подожди, не все сразу… – Ишу уселась в кресло. – Сядь, не стой как истукан, и отпусти свой колокольчик, никто не придет по твоему зову.
– Ведьма… – опять не сдержался Кирилл, но все же сел в кресло напротив нее.
– У тебя свои методы, а у меня свои, – хитро произнесла Ишу и сложила свои морщинистые руки на коленях. – Так вот. Посиди смирно и послушай.
Ишу пристально посмотрела ему в глаза:
– Ты себя лучше чувствуешь. У тебя ничего не болит и ты спокоен и полон сил.
– Да…
– Не волнуйся, то, что сейчас произойдет, останется в твоей памяти, как твое решение…
– Да… – с трудом выговорил Кирилл.
– Это не гипноз, Кирилл, ты в полном сознании, я обращаюсь к твоей душе, которую ты загнал в темницу.
Слезы потекли у Кирилла из глаз, но он не вытирал их, они стекали и капали с его бороды на сутану.
– Ты выйдешь из темницы и увидишь мир таким, каким ты создал его своими руками, и ужаснешься. Но я дам тебе силу, чтобы исправить, то, что ты натворил. И тогда ты спокойно уйдешь из этого мира.
Кирилл плакал, тело его вздрагивало.
– А теперь выпей вот этой настойки, – она протянула ему маленькую бутылочку. – Это тебя подкрепит.
Кирилл выпил тягучую настойку из трав, вздохнул уже более свободно, морщины на лице его расправились и приняли благодушный вид.
– Клемент! – позвала Ишу.
В кабинет вошел Клемент и остановился у кресла Ишу.
– Вот. Я сказала тебе, с горяча, что ты его больше не увидишь, но я передумала…
– Клемент! – Кирилл встал, подошел к своему любимому секретарю и обнял.
– Я знаю, ты полюбил его, – продолжала Ишу. – Скажу даже больше… Это твой сын.
– Сын?!
Кирилл был сбит с толку, ведь их сына звали Константин.
– Да, я сменила ему имя.
Кирилл никак не мог поверить в происходящее, он ощупывал руками плечи своего сына, чтобы убедиться, что это не наваждение:
– Как же так вышло?
Вот почему он так нравился ему, когда он выбирал себе секретаря, это был зов сердца:
– Прости меня, сын…
Клемент помог ему сесть в кресло.
– И ты знал? – Кирилл заглянул сыну в глаза.
– Нет, он не знал, – ответила за Клемента Ишу, – Я сказала ему недавно… Я ему все рассказала о тебе, Кирилл, но, несмотря на это, он согласился работать у тебя. У него большое сердце, и ты даже полюбил его, не зная, кто он. Ты долгое время был всецело в его власти, но он не воспользовался этим, хотя мог бы и убить тебя… Клемент сильнее и мудрее тебя, он во многом превзошел тебя, но он твой сын… – Ишу помолчала и продолжила. – Тебе не составит труда найти убедительную причину отсутствия твоего секретаря. Завтра состоится конклав, на котором ты выберешь себе преемника. Этим преемником станет Клемент.
– Да… Клемент… – в задумчивости повторил Кирилл.
Его сомнения по поводу претендентов вдруг разрешились сами собой, он искал в списке именно такого, как его Клемент, не находил и досадовал. Теперь решение пришло оттуда, откуда он и не мог подумать. Это был рискованный шаг, но Кирилл своим авторитетом мог убедить остальных патриархов в правильности выбора. Клемент был молод и полон сил, за пять лет зарекомендовал себя как ревностный лидер религиозного движения.
– Церковь требует реформ… – мягко убеждала его Ишу. – И только молодой лидер способен вынести эту тяжелую ношу.
Ишу переглянулась с Клементом и они поняли друг друга.
Кирилл тяжело поднялся с кресла:
– Дай я тебя благославлю, сын мой, на этот тяжкий крест.
Клемент опустился на колени и Кирилл возложил руки на его голову:
– Во имя Отца, Сына и Святого духа!
Ишу очень устала, от сильного напряжения ноги ее не слушались, и чтобы встать и уйти ей понадобилась помощь Клемента. То, что она применила к Кириллу, была крайняя мера, которой она хотела избежать, но поняла, что иначе ничего не выйдет. Времени не было, надо было решаться: сегодня или уже никогда. Она глотнула настойки из принесенной бутылочки, которая подкрепила ее.
– Прощай, Кирилл, – Ишу обняла его. – Пора исправлять ошибки, никогда не надо перекладывать на молодых свои промахи.
– Прощай Ишу… Я помогу Клементу…
– Я рада, что ты преодолел свою гордыню.
Ишу чувствовала, что Кирилл хочет сказать ей еще что-то, но у нее не было сил читать его мысли, а Кирилл не решался говорить при сыне. Ишу сделала знак Клементу, чтобы вышел.
– Скажи, Ишу, – он порывисто обернулся к ней, глаза его вспыхнули. – Скажи, откуда у тебя такая сила? Церковь отвергает колдовство и магию, лишь великие молитвенники и постники могли творить чудеса и то после смерти мощами своими. Как ты читаешь в душах людских? И почему тебе, а не мне дано это?
– Ты сам спросил… не обижайся на слова мои, – она помолчала, собираясь с силами. – Ты служишь догмату церкви, а я следую живому слову Христа и служу Богу живому. Я думаю, что пока строишь храм и молишься о воздвижении его, есть Бог, а как только продал хоть одну свечу во имя Его, так и покинул Бог место это. Не может Церковь служить одновременно и власти и человеку. Христос отвергал храмы как место продажи религии и веры, он говорил только об одном храме – теле человека, в котором должен поселиться Бог, а где молиться не имеет значения. Подготовить тело и душу для приятия Бога очень трудно. Об этом труде и говорил все время Христос, а я просто следую этому. Да, проповедники нужны, как проводники учения! Но заметь, что лучшими проводниками были пустынники и странники, люди не от мира сего, а вы батюшка, земными благами обросли, стяжали много, вот и опустела душа… Ритуалом заменили веру, а Бога живого иконой…Постой! Не спорь со мной. Сам спросил… Я не за иконоборчество, но не следует создавать фетиши, если есть Дух Святой и живой, который доступен каждому, по вере его. Слепым только, Фомам неверующим нужно подтверждение материальное, а богоищущий и так найдет дорогу к Духу Святому, душой устремляясь к истине Христова учения.
– А как же Царствие Божье,– воскликнул в изумлении Кирилл. – Которое даровано будет праведникам после смерти?
– Христос говорил о Царствии Божьем на земле… О пребывании человека в гармонии с миром и самим собой. О радости бытия в любви, труде и прощении.
Ишу чувствовала, что Кирилл опять возмущается душой, глаза его беспокойно блестели, движения становились порывистыми и нервными.
– Прости, Кирилл… Не смогу я объяснить тебе откуда у меня этот дар… Таких как я уже много, они рассеяны по миру и помогают другим прозреть… Ты давно знаешь меня и ревнуешь к дару моему. Но что я могу поделать, если я такая? И полюбила тебя совсем другого… А ты любил меня такую когда-то…
Ишу истаивала, силы уходили. Она с трудом шла к двери.
– Прощай… тяжелый ты очень… не снести мне тебя…
Кирилл упал на колени, закрыл лицо и прошептал:
– Прости меня, Ишу! Прости! Грешен я пред тобой, грешен!
– Бог простит, а я давно простила…
– И за сына спасибо!
– Которого на крест обрекла… – послышалось Кириллу из темноты коридора.



ВСТРЕЧА

Лету грубо швырнули в закрытый автомобиль. Она тут же подумала о Майкле к которому шла на встречу, но послать ему свои мысли не могла, и послала сообщение Ишу. Она ругала себя за то что слишком поддалась эмоциям и не сумела во время защититься, забыв об опасности.
Ей завязали глаза, связали руки и заклеили рот скотчем. Лета постаралась расслабиться и успокоиться, копить силы, которые могли понадобиться позже. Очень скоро, а может быть уже и сейчас, информация разошлась по всемирной сети. Она радовалась, что успела сделать главное, а дальше будь что будет.
Когда ей развязали руки и сняли повязку, она оказалась в знакомой библиотеке в особняке Дональта. Рядом уже никого не было. Звучала ее любимая музыка восемнадцатого века, сочинения кантора церкви Святого Фомы в Лейпциге. Зачем она ему понадобилась? Не для того ли, чтобы вспомнить былое, он привез ее в свой особняк? Или информация о документе дошла до него, и он понял, что упустил тогда? Если он появится сам, то она сможет прочесть его мысли. А вдруг, он будет говорить с ней по громкой связи? Тогда она ничего не узнает, к тому же он может изменить голос.
В размышлении она бродила между шкафами с книгами, как тогда в студенческие годы. Дональт следил за ней, как когда-то, но теперь уже из своего кабинета и медлил. Он любовался ее движениями, которые обрели новые оттенки женственности. Воспоминания нахлынули на него. После ее исчезновения он надолго потерял вкус к жизни, рассорился с отцом и год просидел в их горном особняке, охотился, читал, жил затворником. Но прошло время, терпение и такт отца взяли верх и постепенно вернули Дональта к жизни и деятельности, которую ему предписывали его состояние и социальный статус. Щадя чувства сына, отец выбрал для него работу не связанную со структурами надзора и предложил дипломатическую карьеру, чтобы сын смог бывать чаще за границей. Дональт оценил усилия отца, испил все удовольствия мира, но жениться так и не смог, хотя у него никогда не переводились подружки, как и в студенческие годы.
Дональт медлил. После стольких лет безуспешных поисков, когда он уже забыл о своем распоряжении, сыщики вдруг напали на ее след. И вот теперь она здесь… Никаких сведений о ее теперешней личности не было, ее след обрывался тогда, когда они расстались шесть лет назад. Вдруг Лета обернулась и пристально посмотрела в объектив скрытой камеры. Их глаза встретились, и она ему улыбнулась, как будто почувствовав его неуверенность. Губы ее шевельнулись, и Дональт включил громкую связь.
– Ты мог бы назначить мне свидание и в другом месте… Но я тебе благодарна, что именно здесь тебе приятно видеть меня. – Лета прошлась рукой по корешкам книг, выбрала одну из них и пошла к любимому дивану. Как и в былые времена, она уселась на него с ногами и углубилась в чтение.
Дональт не мог дольше усидеть на месте и помчался вниз, где в трех подвальных этажах располагалась библиотека. Перед дверью он отдышался.
Лета встала ему навстречу:
– Раньше ты был более обходителен, не хватал девушек на улицах и не завязывал глаза, чтобы пригласить на свидание, – насмешливо сказала Лета.
Она подошла к нему и протянула руки. Дональт все еще не мог произнести ни слова.
– И к тому же более словоохотлив! – она опять ослепила его своей улыбкой.
Он взял ее руки в свои и поднес к лицу, вдохнул знакомый запах и голова его слегка закружилась. Он смотрел на ее лицо, дотронулся до волос, как бы еще не веря, что видит ее рядом с собой, живую и прекрасную.
– Лета… – выдохнул он, не решаясь ее обнять. – Я всякое передумал за это время. Искал тебя, долго… Уже подумал что ты…
– Умерла? – договорила она. – Нет! – и засмеялась.
– Тогда почему… – он подыскивал слова. – не давала о себе знать, хоть как-нибудь…не знаю… После того как тебя освободили?
– И ты действительно не понимаешь почему? – Лета всматривалась в его лицо, читая всю бурю его мыслей и эмоций. Она вдруг поняла, что его любовь не умерла, он просто спрятал ее далеко-далеко, что все время думал о том, что могло бы быть и не могло свершиться в силу многих причин. Ему не дали бы быть счастливым с ней. И он это знал, но продолжал искать ее и верить в чудо, в самую малость чуда.
Он сел на диван, обхватил голову руками:
– Что нам делать?
Дональт был красивым и физически сильным, привык к лидерству по праву наследования, но не мог плыть против течения, не мог сопротивляться воле отца. Он даже не подумал спросить у Леты, а вдруг она замужем, свободна ли она сейчас.
Встрепенулся и вопросительно посмотрел на нее.
– Нет, я не замужем…
Она погладила его по голове:
– Но…
Он напряженно ждал:
– Что? У тебя есть кто-то? Ты не свободна?
Лета встала, она не могла дать волю своим чувствам, не исключено, что за их встречей наблюдают, и даже сам Дональт мог не знать об этом. Его отец всегда незримо стоял в тени их отношений, и теперь Лета решила быть осмотрительнее. Она читала его и могла довериться, но не здесь.
– Ты помнишь, Дон, нашу последнюю встречу? Тогда отец неожиданно приехал, а я тебе должна была сказать очень важную новость?
– Да, конечно… – вспомнил Дональт. – Но ты не успела сказать… Я потом долго мучился неведением... Я повел себя как последний болван, отпустив тебя. И мне показалось, что ты обиделась на меня... поэтому и не сказала.
Лета подошла к проигрывающему устройству и включила музыку громче:
– Это моя любимая…
Когда музыка заполнила все пространство библиотеки, и знаменитый Домский орган загремел во всю мощь, она сказала:
– Я не хочу, чтобы об этом узнал кто-нибудь еще… – Лета приблизила свое лицо к самому уху Дональта. –  Дон, у тебя есть дочь. Тогда я пришла тебе сказать о том, что беременна…
– Дочь?! И ты не сказала мне… – он невольно отшатнулся от Леты.
– Послушай, Дон, я не могла тогда… Я боялась, что ты не выдержишь этой новости и натворишь глупостей. С тебя было довольно и того, что ты услышал от отца… Да и я тоже, когда ты оставил громкую связь, слышала весь ваш разговор. Я поняла, что твой отец не позволит тебе и мне…
– Отец… Да…
Дональт знал наверняка, что он не позволил бы жениться на Лете ни тогда, ни тем более сейчас, когда ее заподозрили в связи с сопротивлением. Именно поэтому Дональт так спешно привез Лету в свой особняк, который выпросил у отца в вечное пользование, и надеялся, что здесь ее не станут искать.
– Почему ты не сообщила мне раньше? Где ты была?
– Сначала уехала в монастырь, потом к своей дальней родственнице… Я не хотела возлагать на тебя ответственность за себя и ребенка, поэтому уехала так далеко, чтобы меня не нашли.
– Давно ты здесь?
– Нет, недавно… Время и обстоятельства могли изменить тебя, поэтому я не искала с тобой встреч. Для нас это так же опасно, как и раньше…
– Я все изменю, – твердо сказал он. – Теперь, когда я нашел тебя… и дочь, я смогу… Мы уедем все вместе туда, где нас не найдут. Я знаю куда…
Лета положила ладонь на его губы, он взял ее руку и стал целовать.
– Дон, знаю, что ты любишь меня, но нас найдут рано или поздно. Нас найдут, где бы мы ни были, ты знаешь это лучше меня, – Лета старалась его успокоить.
Этот большой и сильный мужчина был растерян, как ребенок, да он и был большим ребенком, способным на большие глупости, но и на великодушные поступки. Она видела в нем эти свойства души еще тогда, поэтому и полюбила, несмотря на его изнеженность и беспечность, даже некоторую инфантильную жестокость к людям, которая ее пугала когда-то. Дональт интуитивно тянулся к ней как к более сильному и мудрому существу, с детства не зная любви матери, нашел в Лете все, и мать, и друга, и любимую женщину.
– И потом, я не хочу, чтобы моя… наша дочь жила в таком мире.
Дональт понял, о чем она говорит:
– Я знаю, что ты с ними. Для меня это не имеет никакого значения.
– Для меня имеет… Уже сейчас, возможно… – она посмотрела на часы. – Публикуется один очень важный документ, который способен пошатнуть всю политическую систему в нашей стране. Он опровергает базис, на котором Двенадцать построили демократический фашизм, объединив Церковь и государство в единую власть над народом.
– Лета! Ты знаешь, что за этим последует?! – невольно вскрикнул Дональт.
– Догадываюсь…
– Нет! – перебил ее Дон. – Ты не знаешь. Начнутся массовые убийства. У них есть сеть осведомителей в сопротивлении, и уже подготовлена акция по уничтожению всех причастных к этой организации… Я столько лет провел за границей, а когда вернулся, то не сразу осознал насколько изменился наш мир. А когда понял, что мой отец причастен ко всему этому, ужаснулся! Публикацией этого документа вы ничего не добьетесь…
– Так что же делать? Он уже обнародован, а листовки этой ночью появятся на улицах города…
Они сидели на диване, взявшись за руки, а музыка Баха, кантора собора Святого Фомы, билась и пульсировала под дубовыми сводами библиотеки.

«Воплощение Бога любви – звук, свет и сознание вселенского содружества. В этом тройном торжестве света, звука и сознания осуществляется замысел вселенского содружества и воплощения Бога – Любви в любящей твари. Совершенная любовь является не только в полноте славы, но и в высочайшей красоте, и потому весь замысел предвечной Софии (мудрости) в Писании изображается как замысел художественный. Это радость начала пути, Цель космического процесса – чудо преображения всего человеческого и земного естества, для совершения чуда свыше требуется личное самоопределение.»

– Мне пора, – Лета поднялась и еще раз обвела взглядом дубовые своды в готическом стиле, задержалась на миниатюрных головках символических изображений двенадцати муз, так же выполненных из дерева более светлых оттенков, и вспомнила почему ей так понравилась обстановка библиотеки. В ее отделке не было традиционных мрачных скульптур средневековья, химер и грифонов, эта готика была светлой, несмотря на тяжесть темного дуба и красного дерева, она была ажурна и легка, устремляясь своими пилонами ввысь, создавая вид храма, а не подвального помещения.
– Я знаю, что мне делать… – Дональт встал и подошел к Лете.
– Будь осторожен… – Лета положила ладони ему на виски и посмотрела в глаза.
Дональт почувствовал горячую волну, которая ворвалась в голову, он невольно закрыл глаза, и волна обрела форму и видимость. Искрящимся спиральным потоком она пронеслась вверх, задержалась где-то над головой и теплым дождем пронизала тело сверху вниз.
– Что это? – удивился Дональт и открыл глаза.
– Это придаст силы твоей решимости…, – сказал она, и присела на диван, чтобы восстановить силы.

Вилл оставил Капица в трубе на крыше, а сам отправился на поиски Майкла. Он знал о загородном поместье и решил, что Майкл рано или поздно приедет туда. Свет в окнах доказал правильность его версии. Он не удивился, увидев Хеллен. Она, с еще мокрыми после душа вьющимися волосами, хозяйничала на кухне.
– Вилл?! – обрадовано воскликнула она и бросилась его обнимать.
– Ай-вай, красавица наша, птица души моей! – привычно с грузинским акцентом приветствовал ее Виллард, облапил ее и чмокнул в щеку.
Хеллен ойкнула от неожиданно крепких объятий Вилла и, смущенно отстранилась от него.
– Как я рад, видеть тебя… – Вилл успел выхватить с противня горячий пирожок и уселся, жуя. – Так понимаю ситуацию, что теперь здесь наша штаб-квартира?
– Ты угадал, джигит! – продолжила Хеллен в духе Вилла. – Но не думала, что вместо Майкла стану обнимать сексуально озабоченную обезьяну. – Она улыбнулась ему, обнажив крупные белые зубы, и продолжила накрывать на стол.
Вилл внимательно наблюдал за Хеллен, которая всегда ему напоминала птицу Секретарь, а теперь преобразилась в домашнюю и уютную маленькую птичку, суетливо хлопочущую в своем гнездышке. Она перепархивала от плиты к буфету, от буфета к столу, неслышно, скользя босыми ногами по гладкому почти зеркальному полу, взмахивая раскрытыми рукавами платья похожими на легкие крылышки.
– Майкл обещал появиться к ужину, – пояснила она. – Он распорядился приготовить ужин и ждать его.
Она взглянула на часы:
– Как поздно…
Хеллен явно не собиралась задерживать Вилла, предпочитая остаться с Майклом наедине, но у Вилла были свои планы на нее. Он решил немного слукавить:
– Майкл возможно не появиться сегодня…
– Почему?
Она старалась скрыть разочарование, но это ей плохо удавалось.
– У него неотложные дела, а мы с тобой должны кое-что сделать. Он рассчитывает на нас.
– На нас? Но почему? Ведь, Майкл мне сказал что…
Вилл перебил ее, не давая Хеллен упасть в глубокое разочарование, которое уже вот-вот было готово поглотить ее.
– Хелл, – Вилл старался врать убедительнее. – Майклу необходима наша помощь. Надо срочно связаться с типографией, и если там никого нет… А я думаю, что там действительно никого на данный момент нет, то именно нам с тобой надо напечатать один материал, который ждет Майкл.
Мысль взять с собой на дело Хелл появилась как-то сама собой, ему действительно было бы не справиться с тиражом за ночь, вывести пленки, сделать формы, отпечатать на станке. Печать на принтере он сразу отмел, ни один принтер не выдюжит такое количество листов текста. Он задумал выпустить тираж в десять тысяч экземпляров, лишь бы хватило бумаги. Хеллен знала все производство печатной продукции с нулевого цикла, с набора.
– Это поможет ему?
– Конечно! Поэтому я сам и явился сюда за тобой. Мне одному не справиться. Ты же знаешь мои жалкие познания в печатном деле. Ну, персик ланит моих! – Вилл встал на колени и картинно стукнулся головой об пол.
– Встань, шут гороховый!
Хеллен беспомощно оглянулась на накрытый стол и мысленно похоронила сегодняшние надежды на романтический ужин с Майклом. Виллу было жаль бедную Хелл, и он решил взбодрить ее:
– Чем хуже романтический завтрак, Хелл?
– Да, ну тебя! – смутилась она. – Чудовище! – Глядя в голодные глаза Вилла, засмеялась, – Да, уж поешь чего-нибудь пока я собираюсь!
– Ты золото! Прынцесса души моей! – и, не дожидаясь повторного предложения, накинулся на еду.

Дональт не часто ездил к отцу, он старался избегать так называемых семейных вечеринок, на которые приглашался тесный круг его соратников. У Дональта не было сестер и братьев, тетушек и бабушек. Во всяком случае, отец никогда не упоминал о каких-либо родственниках. В их семейном альбоме кроме давних фотографий еще молодой матери с отцом и его детских снимков ничего не было. На разговоры о прошлом семьи и смерти матери отец наложил строгое табу. Насколько Дональт понял отца, у него была одна страсть, страсть к власти, которой он приносил в жертву все свое время и силы. Воспитывали Дональта няньки и домашние учителя, потом Университет, отец строго курировал процесс его становления, но с некоторых пор следил за сыном издалека, не вмешиваясь в его жизнь, хотя Дональт не исключал негласного надзора. Чтобы избежать вмешательства отца в свою жизнь он заменил всю охрану в доме и сменил коды компьютерной системы слежения, обследовал дом на предмет жучков, но даже это не давало полной уверенности.
«Если он уже знает о моем свидании с Летой, то не успеет закрепить за ней слежку, – размышлял Дональт. – Сейчас у него массажистка. После массажа он обычно пребывает в хорошем расположении духа.»
Дональт нашел отца в «мягком» кабинете, который прилегал к бассейну и сауне. Он полулежал на одном из удобных диванов, курил свою любимую трубку и читал, на столике стоял бокал с легким коктейлем. Он никогда не был толстым, от природы обладая мощным скелетом, выглядел массивным, но годы придали его телу некоторую расплывчатость. Дональт в смущении опустил глаза, заметив в вырезе распахнутого халата часть волосатой груди. Отец, заметив взгляд сына, запахнул халат. Эта маленькая незначительная деталь пробежала волной отчуждения, и удивленная улыбка от встречи с сыном, сменилась привычным выражением официальной вежливости.
– Чем обязан?
Отец сел и отпил из бокала:
– Хочешь чего-нибудь?
– Нет, спасибо…
Дональту трудно было начать, он никогда первый не шел на разговоры с отцом. В детстве, когда у мальчика была жадная потребность в отцовском одобрении, он делился с ним своими фантазиями, но отец подвергал его жесткой критике, призывал к разумным взвешенным действиям и всячески старался развить в нем рациональное мышление. Дональт закрылся от отца, для вида стараясь соответствовать его требованиям, а когда вырос, уже сам уклонялся от откровенных разговоров.
– Так понимаю, что ты пришел по делу… Настолько срочному, что не мог подождать до утра?
Дональт молчал.
– Ты даже на наши семейные торжества норовишь не явиться… – отец сдерживался, но Дональт видел, что ему не столько неприятен сам визит, сколько выбранное время и внезапность появления сына. От внезапностей можно было ждать только неприятностей.
– Я пришел поговорить с тобой…
– О чем? – отец насторожился.
– Это касается не только тебя и меня… Я хотел поговорить о делах в стране.
– Если это деловой разговор, то перенесем его на утро, – он встал и направился к двери. – Завтра утром жду тебя в своем кабинете. У тебя проблемы на работе?
Дональт не ответил. В голосе отца он уловил нотки разочарования и облегчения одновременно, как будто у него свалилась гора с плеч, но осталась непреодолимая пропасть, которую он хотел обойти.
– Отец!
Дональт решил больше не тянуть.
– Ты любишь меня? – этот вопрос брошенный в спину, заставил отца обернуться и вопросительно посмотреть на сына. Дональт сам от себя не ожидал такого вопроса, это вырвалось непроизвольно.
– То есть? – он как будто не понял смысла вопроса, и всматривался в лицо взрослого уже сына, которому почему-то потребовались подтверждения его заботы, его усилий и нервов.
– Ты любишь меня? – еще раз повторил Дональт. – Любил ли ты меня когда-нибудь? Да… просто так, любил ли, как любят детей, а не воплощение твоего будущего во мне? Не преемника твоих идей, не продолжателя твоего дела, не наследника твоих капиталов, а просто человека? Ты выращивал меня в теплице, обустроенной под чутким твоим руководством, не позволяя мне мыслить иначе, чем ты, делать иначе, чем ты, жить иначе… Ты радовался, если видел свое отражение во мне, и начинал беспокоиться, когда отражение подводило, и тут же вмешивался…
Дональт передохнул. Глубокие детские травмы неожиданно прорвались потоком этих вопросов, которые он избегал всю свою жизнь. Но рано или поздно, они все равно нашли бы выход, уж лучше сейчас, подумал он. Он не смотрел на отца, который стоял в пол-оборота к нему. Он знал, что отец никак не выкажет своих эмоций.
– Ты прав, в последнее время мне противно бывать у тебя и видеть твоих лицемерных друзей, – продолжил Дональт. – Если вообще можно так говорить о самых близких врагах твоих и политических конкурентах! Ты принял для себя единственную формулу счастья, в которой понятия любви и дружбы чисто утилитарного свойства. Насколько я понял, ты привык полагаться на открытых врагов, с которыми можно всегда договориться, а если нет, то убрать их с дороги. Бывший враг лучше сегодняшнего друга, последний может в любой момент тебя предать, и у тебя будет два врага.
Отец оценивающе смотрел на сына, из которого вдруг вылупился оппонент, соперник или может быть даже будущий враг?
– Ты повзрослел, сын, и говоришь, как некогда говорила твоя мать. Но между тобой и ней есть разница. Когда-то меня ранили подобные слова. Но из твоих уст это звучит, как похвала. Значит, ты понял, на чем стоит мир. Мир стоит на лжи, и вся хитрость в том, кто кого переиграет. Мы играем в большую игру, где на карту положены судьбы многих людей. Я не могу позволить себе любить каждого… Даже тебя… Тем более тебя, поскольку ты рожден повелевать. Народ, как низшая каста, любил и любит подчиняться, таков закон мира, издревле данный нам. Даже греки строили свою демократию на рабстве. В ветхом завете дана зашифрованная формула власти над людьми: предай брата, чтобы обрести власть над людьми. Все правления в истории пользовались этой формулой и не прогадали.
– А революции?
– Это исключения из правил, которое скорее говорит о закономерности событий. Рано или поздно, после очистительной силы революций, опять наступал спокойный период авторитарного правления. Заслуга революционеров в том, что они расчищали пространство для дальнейших властителей народов. Темному и несведущему народу нужны такие кровавые праздники. Им нужно верить в справедливость государственного правления после очищения, иначе новое государство не устоит. Но все революционеры, какими бы идеями не питались в своих помыслах, чрезвычайно уязвимы в своей простоте. Нынешнее сопротивление не исключение, но мы не будем из них делать мучеников за справедливость. О них никто не узнает.
– Все тайное рано или поздно становиться явным…
– Чем позже, тем лучше! Кого, например, волнуют события столетней давности? Простого человека интересуют события сегодняшние, что есть, пить, где жить, чем занять себя в свободное от работы время. Народ, по большому счету, волнует только уровень жизни и доступный комфорт.
– Ты говоришь как Моисей – «этот народ, этот неразумный народ», как будто ты сам не принадлежишь к своему народу, а взял на себя смелость вести его в землю обетованную. Вы осмелились разделить людей на касты… Зачем же оперировать высокими идеями, если, как ты говоришь все уже запрограммировано извечно? Зачем приплетать идеи веры и церкви?
– Могу тебя успокоить, ты принадлежишь к высшей касте! – иронично парировал он. – А Церковь, как и любая религия, всегда была на страже правителей и государства, – устало произнес отец, как само собой разумеющееся. – Ты историк, так зачем задаешь такие вопросы?
Эта последняя фраза зацепила Дональта, он почувствовал, что потерял контроль над собой и ушел невольно в своих рассуждениях в область риторики. Он подошел к бару, налил себе воды.
– Допустим Церковь помогает в построении прочного государства... – согласился Дональт. – Тогда зачем, скажи на милость, чистки сознания? Все эти реабилитационные центры? Зачем «мясорубки», как их называют люди, а попросту тривиальные зоны со строгим режимом и рабским трудом. Нет, я не исключаю исправительные колонии для преступников, но каторги для инакомыслящих?! Это фашизм… Вы докатились до уничтожения человеческой личности. Вы корректируете сознание людей, подводя всех под удобное вам клише.
– Какие личности? – вскипел отец. – Это выродки и отбросы цивилизации, которым нельзя давать возможность размножаться и портить вид нации! Теперь Церковь руководит воспроизводством послушного стада, как ей и положено это делать с начала времен. Землепашцы и скотоводы, все сельское хозяйство, которое отдано под власть монастырям прекрасно справляются с задачей обеспечения здоровой экологически чистой продукцией всего населения. К тому же здоровое потомство от полноценных семей в духе домостроя. У нас нет детских домов, поскольку нет сирот. Церковь взяла на себя и эту функцию. И всего этого мы достигли только слиянием Церкви и государства!
Отец сбросил с себя маску холодного спокойствия и заходил кругами по кабинету, лавируя между диванами и креслами:
– Ты видишь лишь одну сторону явлений, происходящих в стране.
Он плеснул себе бренди в бокал и пригубил крепкий напиток:
– Начнем с того, что мы полностью уничтожили наркоманию и преступность в ее самом диком извращенном виде, благодаря работе этих самых центров. Исследование способностей людей в самом раннем возрасте позволяет определить дальнейший путь каждого гражданина, с максимальной пользой для государства и самого человека. Если ты родился рабом, так и будешь рабом всю свою жизнь…
– А как же древнегреческий философ Эпиктет? Рожденный рабом, он стал почитаемым философом. Да и не только он.
– Игра природы… – усмехнулся отец. – Тогда не было генетической экспертизы, чтобы определять заложенные способности. Наши институты тщательно отбирают и отслеживают генофонд. Кто рожден «человеком шатра», должен править, а кто предназначен природой быть «человеком земли», должен ее возделывать. Когда человек не знает своего места, то он сам мучается и создает проблемы для окружающих. Для человека самая сложная проблема – самоопределение… И мы помогаем людям обрести себя, если хочешь…
– Обретение слишком дорогой ценой! Для некоторых оно граничит с полной потерей личности.
– Да, если личность изначально порочна!
– Такого не может быть… Еще Платон говорил о том, что человек рождается чистым. Наследственность наследственностью, но человек личность социальная и только в процессе…
– Именно поэтому мы и вмешиваемся в процесс, отслеживая и корректируя, – отец вплотную подошел к Дональту. – Раз у нас пошел такой разговор…
Он взял Дональта за плечи и усадил его напротив себя:
– У нас нет религиозных распрей и войн, потому что мы объединили все концессии. Мы полностью избавились от проституции. У нас процветает наука и медицина. Просто, с начала реформ прошло еще так мало времени… Семь лет малый срок… И нам мешают. Жесткость необходима на начальном этапе, народ надо держать в страхе, иначе он вырвется. Нет ничего хуже раба, вырвавшегося на свободу. Раб, ставший господином – вот бедствие поистине страшное. Мы преодолели этот период истории с таким трудом и такими потерями… Но потери неизбежны.
– Да… Потери… Принудительная организация социального счастья, счастливого социального муравейника, в котором безграничная свобода заменена на безграничный деспотизм.
– Простой человек не может вынести бремени свободы духа, он страшиться страдальческого пути свободы. Зло дитя свободы…
– А без свободы нет добра, – Дональт не хотел сдаваться. – Однако…Наши предводители не подвергались чистке… Или я ошибаюсь?
Отец молчал.
– Я проходил такое обследование? – напрямик спросил Дональт.
Кто были его предки, из каких земель? Эти вопросы задавал Дональт сам себе, но никогда не нарушал табу, наложенное отцом на их общее прошлое. Может быть, настала пора узнать?
– Кто была моя мать?
– В наше время все народы перемешались…
– Не уходи от ответа.
– Твоя мать прошла генетические тесты… – отец встал и отошел к окну. – Она была из рода левитов. Только левиты соблюдали чистоту крови вплоть до наших дней.
– А ты?
– Я нет… Но в тебе течет древняя кровь избранных… – он оглянулся, оценивая эффект от сказанного. – Когда она узнала, что принадлежит к роду левитов, пошла к раввину. Он сказал ей, что она должна уйти от меня, чтобы иметь детей с левитом по крови. Она не захотела уходить от меня, а я слишком любил ее.. Раввин настаивал, убеждал ее… И однажды они похитили ее…
Отец замолчал не в силах продолжить, но Дональт понял, что он не смог выговорить:
– Так я не твой сын?!
– Нет, ты мой сын, – он обернулся, засунул дрожащие руки в карманы халата. – Ты мой сын… У них ничего не получилось, ничего! Только… Только после этого твоя мать стала увядать. Беременность и роды отняли ее последние силы, и вскоре она ушла…
– Если ты меня не обследовал, то наверняка не знаешь…
– Это не имеет значения, – твердо произнес он. – Ты мой сын и наследник.
– А ты один из Двенадцати?
– Ты сказал…
Наступила ночь, напольные светильники наполнились мягким молочным светом. Дональт ощутил неудобную угловатость пистолета в кармане. Он взял его на всякий случай. Разве он смог бы убить отца?
– Делай, зачем пришел.
Дональт удивленно посмотрел на отца. Он опять почувствовал себя маленьким и беззащитным, с ушибленным коленом, неумело кидающим мяч, а отец заставляет его встать и кидать снова и снова, пока не получится, а он со стиснутыми зубами старается изо всех сил. И так во всем: когда не получалось задание по математике, когда надо было научиться плавать и отец не позволял вылезать из бассейна пока он не проплывет положенное количество метров.
Отец спокойно смотрел сыну в глаза, как бы испытывая его.
– Я не хочу ЭТОГО делать, – Дональт положил пистолет на столик.
– Тебе придется… Власть не любит слабых.
– Я не хочу власти, отец.
Дональт встал и отошел от столика. Теперь между ним и отцом было равное расстояние до столика, на котором лежал пистолет.
– Я пришел сказать тебе, что ты дедушка… У тебя есть внучка, а у меня дочь. Я нашел Лету… Теперь мы уедем.
Дональт сделал несколько шагов к дверям, но вдруг обернулся и увидел, что отец стоит у столика:
– Ты можешь меня тоже убить, как своего отца когда-то… Это не изменит ничего.
Их глаза встретились. Дональт выдержал тяжелый, исподлобья, взгляд отца. Отец тщательно скрывал свое прошлое, и уничтожил все документы из дела о смерти своего отца, но одна бумажка, привлекла внимание Дональта, когда он пытался найти следы своей родословной. Маленькая путанная записка из сумасшедшего дома, в которой упоминается влиятельный человек времен реформ и стабилизации в стране, знаменитый банкир, застреленный в собственном бассейне. Бред сумасшедшего садовника, лечившегося от шизофрении, не приняли к сведению, но Дональт обратил внимание на фамилию сына банкира…
– Всегда будут люди не согласные, инакомыслящие и просто странные, которых считают сумасшедшими, – продолжил Дональт, внимательно наблюдая за реакцией отца. – Можешь считать меня кем угодно, но ваш мир, основанный на лжи, я отвергаю.
– Вся власть построена на крови и лжи…
– Тем более. Я хочу жить в любви и согласии с миром. Ты мой отец и я люблю тебя, но не могу взять твое наследство, – он усмехнулся. – Оно слишком тяжело для меня… Я не оправдал твоих надежд, прости отец…
– Тогда мне придется тебя убить, – отец взял пистолет.
Дональт стоял уже в проеме двери:
– Да, ты можешь это сделать, но у человека всегда есть выбор…
Дональт помедлил:
– Всю жизнь я боялся тебя и старался быть хорошим сыном, но в душе ненавидел тебя. Страх не способен породить любовь, только освободившись от него душа может распознать любовь и сострадание. Я больше не боюсь тебя. Я освободился от этого рабского чувства и увидел в тебе страдающего человека лишенного любви... И я могу теперь сказать, что люблю в тебе того человека, который испытал когда-то настоящую любовь к моей матери. Полюбив, ты не можешь уже вернуть себя прежнего… Я свой выбор уже сделал. Теперь выбор за тобой.
И вышел.

Майкл мчался в типографию. Сообщение, полученное от Хеллен, удивило его уже тем, что она не выполнила его указаний не покидать дом. И к чему ей было быть в типографии? Что за дело у нее с Виллом? О каком сюрпризе говорила Хеллен? Помещение типографии располагалось в полуподвальном помещении бывшего завода химических удобрений, на заброшенном промышленном пустыре. Вход на территорию никем не охранялся, поскольку табличка с угрожающим символом химической опасности была лучшей охраной. Массивный монолит бетонной стены с ржавыми воротами только дополнял антураж.
Старенький «Romayor» выплевывал отпечатанные листы, которые Хеленн пачками относила Виллу к резательному станку. Вилл в одной майке, управлялся с тяжелой допотопной гильотиной, и Хелл тут же раскладывала страницы по порядку.
– Что тут у нас?
Шум работающего станка и резалки заглушили слова, вошедшего. Вилл заметил его, когда Майкл взял отпечатанный лист и углубился в чтение.
– Что это?
Лист дрогнул в руках Майкла и он вопросительно взглянул на Вилла.
– Майкл! – радостно вскрикнула Хеленн и бросилась его обнимать.
– Подожди Хелл…– он отстранил Хелл и обратился к Виллу. – Каким образом это у вас? – прокричал Майкл, пытаясь прорваться сквозь грохот станков.
Вилл остановил гильотину.
– Ну как же, Майкл… Ты же сам… – начала Хелл.
Но Майкл ее не слушал:
– Как это у вас оказалось?
– Ты же знаешь, что это правда, Майкл? – испытующе глядя на друга, спросил Вилл.
Майкл тяжело опустился на табуретку и вытащил платок, чтобы утереть пот со лба:
– Фу ты, черт…
– Мы для тебя сюрприз готовили, Майкл! – воодушевленно выкрикнула ничего непонимающая Хеллен.
– Да, уж… сюрприз так сюрприз…
Майкл тщательно протирал очки, собираясь с мыслями.
– И давно вы уже готовите этот сюрприз? – не скрывая иронии, скривился Майкл.
– Да вот, как только, так сразу, – простодушно улыбнулся Вилл.
– Ты из себя дурака-то не строй! – разозлился Майкл.
– Так, поможешь или будешь сидеть, сложа руки? Видишь, Хелл уже замахалась бегать туда-сюда! Да, Хелл?
Вилл, как и раньше, по дружески хлопнул друга по плечу, улыбаясь кивнул на Хеллен, и снова приступил к работе. Хеллен радостно закивала головой и бросилась за новой порцией нерезаных листов. Майкл сидел и смотрел на мелькавшую мимо него Хеллен, на монотонно опускающуюся тяжелую гильотину, и не мог выйти из ступора. Глаза его невольно были прикованы к свежеотпечатанному листу бумаги:
«Цель мира – не прекращение жизни, а преизбыточествующая и совершенная полнота жизни в общении с Богом.
Совершенная жертва Христа, Его вольная страсть, смерть – подвиг свободной человеческой воли. Чтобы рассматривать Бога в Его твари, надо мысленно подняться над нею. Откровение дается мыслящему созерцанию. Христианское учение составляет откровение не для того, кто его принимает как мертвую букву, а для того, кто им живет. В человеческом сознании откровение Бога беспрерывно, оно растет и раскрывается подобно зерну горчичному; чтобы найти Христа, человек должен принять на себя труд и подвиг Богоискания.
От радости человек может что угодно совершить, от внутренней натуги — ничего.»
По мере чтения он понимал, что видит то таинственное писание, которое ему нужно было добыть и доставить Двенадцати. Он внимательно посмотрел на напряженные мускулы рук Вилла, на чуть согнутую спину с прекрасно развитыми мышцами.
– А где подлинник? – прокричал Майкл, но Вилл его не слышал. – Ты нашел?
Майкл подошел к нему и потряс листом бумаги перед глазами Вилла, другой рукой схватил его за майку на груди и пытался развернуть его к себе лицом. Лицо Майкла покраснело, пот стекал на глаза, он щурился и близоруко смаргивал. Вилл взглянул на друга и легко двинув плечом, сбросил его руку:
– Нашел… Правда чудо?
– Это чудо может обернуться катастрофой… Я тебя предупреждал!
Майкл скомкал листок и отбросил его в сторону:
– Я же тебя предупреждал…
– Ты то чего беспокоишься? Я ведь уволился! Ты помнишь, я оставил тебе заявление? Ты тут не причем.
– А Хеллен?! – закричал Майкл. – Зачем ты ее втянул в это дело?
– А как ты сам втянулся в это дело, Майки?
Вилл приблизил свое лицо к самому уху Майкла:
– Пора уже выбрать с кем ты сегодня… Хеллен верит в тебя, как в чудо. Наша маленькая птичка любит тебя, и только ради тебя она согласилась помочь мне.
– А ты? – Майкл ждал, он весь напрягся, он понял, что Вилл знал о его двойной игре, только не мог понять откуда. Если это провокация, то уж больно хитро задуманная, чтобы докапываться до него через Вилла. – Ты веришь?
– Майки! Ты же наш дружище, Майки! Как я могу не верить тебе? Хеллен!!! – улыбаясь, выкрикнул Вилл. – Он ревнует! Наш хитрец, Майкл, злиться, что я первый нарыл этот материал!
Хеллен оторвалась от станка, снова подбежала к Майклу, повисла на нем:
– Майки, не сердись! Во- первых, никто не узнает, кто печатал, где печатал. Во- вторых, это бомба, просто бомба!!! Нашей Церкви не поздоровиться! Ты только прочти весь материал! – тараторила она.
– И что потом?
Майкл переводил взгляд с одного на другую и ждал:
– Что потом, я вас спрашиваю? – прокричал он.
Но Вилл продолжал свое дело, а Хеллен не могла понять причину недовольства и замерла от неожиданно холодных прищуренных глаз Майкла. Этот взгляд всегда вызывал у Хеллен приступ паники, носик ее уже покраснел, а глаза налились слезами.
– Тебя! – он махнул рукой в сторону Хеллен, – я еле-еле выдернул из лап слежки, спрятал у себя! Почему ты не дождалась меня дома, Хелл?
– Но, Майки…
Хеллен напугало выражение лица Майкла, такое не свойственное ему холодное с гримасой отвращения.
– Почему ты не послушалась меня… Ну, да все равно…
Майкл достал из кармана пальто пистолет и направил его на Вилларда:
– Из этого ничего хорошего не выйдет, Вилл. Уходите. Хеллен, уходите!!!
Хеллен взвизгнула и спряталась за спиной Вилла.
– Поздно, Майкл… – Вилл оторвался от работы. – Капиц уже рассеял информацию по миру через спутник… Я же говорил, что он хороший мальчик, просто гений! Все уже в сети… А это, – Вилл обвел широким жестом цех. – Это просто театр моего триумфа! Маленькая прихоть автора прочтения перевода. Ты же сам подсунул мне этот конверт, помнишь? С него все и началось. Так я вышел на театр и Лету…
– Так вот в чем дело… – Майкл понял, как его провели с этой тайной информацией. – Значит Лета…
Пистолет в его руке дрогнул и опустился.
– Майкл! Майки, – голос Хеллен дрожал. – Милый! Прости меня, Майки… Ну, хочешь, уйдем вместе? Давай уйдем, Майкл…
– Теперь уже все равно…
Майкл положил пистолет обратно в карман пальто. Хеллен робко подошла к Майклу и прижалась лицом к его груди:
– Майки, я хотела… – она всхлипывала и дрожала. – Не пугай меня, Майки! Вилл сказал, что это для тебя. Ты же знаешь, для тебя я все сделаю, все… Я люблю тебя! – Сквозь рыдания быстрой скороговоркой она старалась объяснить, – Когда я прочла, у меня дух захватило, так все ясно стало, так светло и просто! И то что этот материал вы раздобыли и перевели, это просто здорово! Люди должны знать! Мы все будем счастливы…
Майкл смотрел на Вилла поверх головы Хеллен, которая все еще обнимала его и механически поглаживала воротник его пальто, убеждая и втолковывая ему, казалось простые истины, кивая головой. «Ну, впрямь птичка, – невольно подумалось Майклу». Большая разница в возрасте, его положение начальника и такая трогательная преданность и готовность Хеллен к самопожертвованию пугала Майкла, хотя он давно знал, что эта птаха любит его, возможно, любит так же, как он когда-то любил Лету и любит до сих пор. Ему было жаль бедную девочку, как и самого себя в этой глупейшей ситуации ничем не подкрепленной любви. Она ждала от него подвига, она видела в нем всегда героя и борца и свято верила в его непогрешимость.
Он погладил ее по голове и усадил на стул, снял пальто, повесил на спинку стула и обреченно двинулся к печатному станку. Его сутуловатая спина и опущенные руки вдоль пухлой фигуры напомнили Виллу игрушечного медвежонка, он с сожалением смотрел на Майкла, на его неуклюжие движения и сердце его сжалось.
На рассвете Федор с его друзьями забрали отпечатанный материал и разъехались по городу. Хеленн ушла в душ приводить себя в порядок. Майкл и Вилл сидели напротив друг друга, в ушах, после грохота станков, стояла вата.
– Помнишь, Майки, наш выезд на Алтай? – усмехнулся Вилл и показал татуировку на запястье.
– Да, пацанская глупость… – вздохнул Майкл.
– Не такая уж глупость, как оказалось… С нее и началась разгадка этой тайны.
Вилл рассказал Майклу, каким образом он попал в театр и познакомился с Летой.
– Она все знала про тебя, Майки… Знала очень давно, с самого начала. Она не за себя боялась, а за тебя. Когда человек играет на два фронта, всегда есть опасность заиграться…
– У меня никогда не было сомнений с кем быть, – твердо сказал Майкл.
– Я верю в это.
– Но ты не знаешь, как эта система действует изнутри! Страх парализует, лишает свободы мысли… Скользить по краю и не скатиться, это страшно… Не скрою, что это чувство опасности кружило голову, иногда я чувствовал себя чуть ли не героем. Ощущение того, что в твоих руках столько судеб, и ты являешься спасителем этих душ… О! Это может вскружить голову многим! Я так хотел быть героем и обратить ее внимание на себя. Я, как влюбленный мальчишка карабкался на эту высоту! А она? Ты говоришь, она все знала уже тогда? Это жестоко, знать и молчать… Молчать…
Майкл обхватил голову руками, сорвал очки и стал тереть близорукие глаза тыльной стороной ладони:
– Ее красота… Когда мы были студентами, мне льстило что она выбрала именно меня своим поверенным и другом. Я смотрел на нее как на божество, не смея мечтать о большем. Мне было достаточно того чтобы быть рядом, смотреть на ее непостижимую красоту. Я готов был ради нее проститься с жизнью с радостью рыцаря… Когда она пропала, а меня взяли в оборот, мне уже было все равно… Ничего не могло быть сравнимо с этой потерей, я потерял себя... Она была для меня смысл жизни, дыхание и красота жизни… А после пустота… Любая пустота тут же стремиться заполниться, – Майкл презрительно усмехнулся. – И мне показали, что жизнь человека это разменная монета, что свободу можно заменить благополучием и своеволием. Все это незаметно вползает в тебя и постепенно заполняет, отравляя тебя в самом себе. Мне еще казалось, что я все тот же человеколюбивый и милосердный, но постепенно в любовь к людям просачивалась ненависть к человечеству… А жить с этим чувством просто невыносимо.
Вилл слушал исповедь Майкла, не прерывал его, осознав возникшую между ними пропасть страха и отчаянья. Только теперь он понял, сколько Майклу пришлось испытать за последние пять лет, и как мучителен для него был выбор сего дня.
– Любой бунт отрицает человека, а старое зло яснее и проще нового. В нашем мире давно уже нет бога, и не важно, бог ли покинул человека или человек забыл бога. Страх правит миром… – Майкл выпрямился и посмотрел Виллу прямо в глаза. – Я не знаю, к чему приведет обнародование этого материала… Никто пока не знает… Но если все наши усилия сводились именно к этому, то...
Он улыбнулся. Улыбка вышла неуверенная, по детски жалкая на лице взрослого человека.
– Послушай, Вилл, – устало произнес Майкл. – Отвези Хеллен ко мне домой...
– А ты? – спросил Вилл.
– Ты же знаешь, у начальства как всегда дела… – Майкл ухмыльнулся, опустил голову и сцепил свои пухлые пальчики на животе. – У меня еще одно очень важное дело.
Вилл встал и пошел к двери на негнущихся ногах. Несмотря на тренированное тело, бессонные ночи и тяжелая педаль резалки, дали о себе знать, все тело ныло и с трудом включалось в привычные движения.
– Присмотри за нашей птичкой! – кинул Майкл ему вдогонку. – И все же… – он не выдержал и спросил, – Почему ты мне ничего не рассказал, Вилл? Тогда в театре ты уже знал?
– Нет, Майки, в театре я еще не знал…
– Ты знаешь, я всегда боялся ее… Ее красота и притягивала и отталкивала меня… Я робел перед ней… Так наверное лучше.
– Что лучше? – не понял Вилл.
– Что она не любит меня.
Когда они с Хеллен подходили к воротам, раздался хлопок пистолетного выстрела. Хеллен вздрогнула и рванулась обратно, но Вилл схватил ее, сдерживал до тех пор попка она не обмякла в его руках.
– Зачем!? Зачем? – рыдала она. – Зачем я не отобрала у него пистолет? Майк… о Боже!
Что ей Вилл мог объяснить? Да, он мог просто скрыться вместе с ними, но в данном случае это был выбор его совести. Молчание, которое окружило Майкла в последние три дня, скрытность Леты и Вилла, недоверие Федора, все это не могло не сказаться на его решении. Он не смог выдержать даже тени сомнений своих соратников, а в большей степени собственных сомнений в себе самом.
– Это его выбор, Хелл… – только и мог произнести Вилл.



ЭПИЛОГ

Дональт подбирал на клавишах нехитрую мелодию, что-то напевая себе под нос, повторяя мотив снова и снова. Вилл возился с разложенными рыболовными сетями:
– Дон! Прекрати! Ну почему, как сети латать, так я, – возмущался Вилл.
– Потому что, все равно на рыбалку идти нельзя, – откинувшись на спинку стула, произнес Дональт. – Лета запретила, сегодня зимнее солнцестояние! – он поднял указательный палец вверх. – Воду нельзя беспокоить, она меняется. Лета в двенадцать часов пойдет за живой водой.
Вилл недоверчиво ухмыльнулся:
– Ты сам-то в это веришь?
– Я верю Лете, а все остальное… Как тебе сказать… Когда она разговаривает с Ишу мне страшно. Когда мы опахивали нашу деревню кругом за околицей, я не верил, что это поможет отвести от нас беду. Но это или другое, что-то нам помогло…
– Да, эти разговоры с покойницей просто улет, – согласился Вилл. – Жаль Ишу… Хотя я не верю, что она умерла. Ее тело никто не нашел, а Лета говорит, что она просто растворилась. Так и до нового культа недалеко. Многие в общине говорят, что она новое воплощение Бога. Глупости, все это… Бедная старушка ушла куда-нибудь в лес и умерла там, чтобы никто не видел.
– Ты можешь узнать у Клемента про Ишу, – предложил Дональт, продолжая наигрывать мелодию. – Вот, кажется, получилось. Надо, все же, ноты добыть…
– Сева все может добыть… Готово, – Вилл начал складывать сети. – Ну, так на охоту пойдем, раз на рыбалку нельзя! Не могу я без мяса, мой организм требует более существенной пищи, чем постные лепешки, а вяленая рыба надоела. Сегодня праздник, так давай отметим, как следует!
Вилл натягивал на себя тулуп и меховые чуни:
– Идешь?
Не успел Дональт ответить, как ввалился Капиц:
– Привет, медведи!
В отличие от Дональта и Вилла, которые действительно обросли приличными бородами, Сева был выбрит, его лицо сияло от мороза, как зимнее закатное небо. Он похорошел за четыре месяца пребывания на Алтае, кожа стала гладкой без пугающих красных угрей, он даже вырос и пополнел.
– Вы куда собрались? – спросил он, увидев одетого уже Вилла. – На охоту?
Я с вами!
– Не-е-ет, уж! С меня хватило прошлого раза, – запротестовал Дональт. – Если ты думаешь, что Лета тебе выправила зрение для того, чтобы ты подстреливал своих, то ошибаешься, безволосый наш друг.
– Это была случайность… – растерялся Сева. – Никто же не пострадал, просто я думал, что это козел…
– Да, такой козел под два метра ростом и тоже с ружьем! – засмеялся Вилл. – Ты бы лучше слушал указания старших по чину. Чему мы тебя учили?
– Я помню! Я все запомнил! Честное слово. Возьмите меня с собой.
Вилл и Дональт переглянулись:
– Ладно, – согласился Дональт. – Так и быть, пойдешь с нами. Только вперед не забегать, не шуметь… И вообще, вести себя, как мышь.
– А выстрелить дадите? – умоляюще спросил Сева.
– Да уж! – успокоил его Вилл и подмигнул Дональту. – Решающий выстрел твой.
– Ах, да! – вспомнил Сева. – Я же принес весточку от Клемента.
– Так что ж ты… – встрепенулся Вилл. – Давай сюда! А то, охота, охота… – он выхватил распечатанный листок с сообщением. – Вот где мы без тебя обойтись бы не смогли… А на охоте, как-нибудь…
Дональт с Виллом углубились в чтение.
– Лета и Хеллен уже в курсе, – торопился сообщить Сева. – Я им первым доставил сообщение… Ну это же нормально, что им первым? Меня женщины пригласили на святки и за живой водой… Сегодня такой день! А вы знаете, что это за день такой? Наступает пограничное время конца и начала года. Сегодня мы на границе, когда по древним поверьям можно общаться с духами умерших. Открывается дверь на тот свет. Лета будет совершать этот обряд впервые… Я увижу Ишу. Улет!
– Ну, что ты тараторишь! Дай прочесть, – отмахнулся от него Вилл.
– Вам то скептикам, там делать нечего…
Вилл с высоты своего роста посмотрел на Капица и улыбнулся:
– Где уж нам! Нам бы с земным разобраться… А о высоких материях другие позаботятся.
– Вилл! Я же расшифровал тату на твоей руке… Это значит – познающий непознанное. Здорово! И как тот старик догадался об этом? А почему Ишу поняла, что именно ты можешь прочесть писания?
Вилл хмыкнул, но ничего не сказал. Сева на минуту задумался:
– Нет, ты только представь! – он уселся за клавиши и стал извлекать, как ему казалось, гармоничные звуки, тыкая наугад пальцем. – Граница времени и бытия! И именно сегодня ночью время остановиться и пойдет снова. То прошлое бытие как бы уйдет в вечность и начнется новое… Мы сегодня ночью побываем вне времени, в вечном НИЧТО… Вода изменит свою сущность, а значит и мы вместе с ней преобразимся… Я пожалуй, рискну в прорубь… А вы?
Вилл по-отечески положил руку Капицу на плечо:
– Слушай, Севка? Ты же Всеволод? А значит – властелин всего народа. Я, в общем-то, Велимир, что значит повелитель мира. Так вот, я как повелитель мира спрашиваю властелина народа, как ты можешь в такой день идти и убивать тварей земных? Это не противоречит твоим нынешним взглядам?
Сева растерянно заморгал, скорее по привычке, которая развилась от близорукости:
– Я как-то не подумал об этом…
– Так подумай!
– Ну что, друзья, – вступил Дональт. – Я, как второй повелитель мира, что значит Дональт, скажу – Кесарю кесарево, а Богу богово. Мы на охоту, а ты, Сева к нашим дамам, помогать им в духовных исканиях. Только не свихнись на этой почве. Впрочем, Лета тебе мозги вправит на место. Будь на связи! – Он нахлобучил меховую шапку Капицу на голову, – Спасибо за хорошие новости!

19.11.2014