(Излишне впечатлительных прошу не читать)
Не бойся богатого грозы, бойся убогого слезы.
(Русская пословица)
Не стоит село без праведника. А народ добавляет: нет села без убогого. И впрямь, в каждом селе, деревне, будь она хоть в сто душ, или меньше, есть свой деревенский дурачок. А то и два. Бабки, поглядывая на таких, жалостливо вздыхают:
– Убогоньким родился.
На Руси всегда любили убогих, жалели, привечали, складывали о них пословицы и поговорки. Чувствует русская душа того, кто к Богу ближе. Убогий – у Бога. «Убогого слеза жидка, да едка». «Просит убогий, а подаешь Богу». «Убожество не грех, да людям в посмех».
В раннем детстве, приезжая к бабушке в гости, я впервые увидела убогого Витю. Бабушка нарочито бодрым голосом, немного задиристо, но по-доброму шутила с ним, совала в руки гостинцы. Мне страшно было смотреть в блуждающие глаза Вити, но и не смотреть я не могла – его лицо притягивало мое внимание.
По вечерам, когда мы с сестрой устраивали игры на ледяном полу, шлепая босым пятками по стылым половицам, бабушка, испробовав все средства, грозила:
– Вон, Витька-то в окошко смотрит, сейчас я его позову!
Мы с сестрой пулей влетали в кровать с пуховой периной и, укрывшись с головой одеялом, выглядывали на окна в маленькую щелку. Окна были низкими, закрытыми в нижней части занавесками-задергушками. Верхняя их половина зияла черными провалами. Палисадника перед домом не было, так что в окно мог заглянуть любой желающий. Смеясь и дрожа под одеялом, мы зажмуривались, представляя Витино лицо по ту сторону окон.
Убогим Витя стал после перенесенного в детстве менингита. Повзрослев, он помогал родителям по хозяйству, летом пропадал в поле и лесу, собирая грибы и ягоды. Никогда с пустой корзинкой не возвращался. А однажды, так и умер в чаще леса, во время эпилептического приступа, захватившего его вдали от дома во время сбора груздей.
В соседнем селе жили убогие Андрей и Нюра Мингалёвы. Нюру почему-то прозвали «вОлчихой». Возможно, это была ее девичья фамилия. Андрей был сухоньким, маленьким и тщедушным. Даже летом часто надевал старые валенки и шапку-ушанку с задранным к верху одним ухом. Однажды, директор школы подарил ему новую шапку, которую Андрюша носил долгое время вместе с этикеткой.
Нюра Волчиха, напротив, в противовес мужу, имела рыхлое телосложение. Черный цвет ее кожи, беззубая улыбка, космы волос вокруг головы навевали на меня еще больший страх, чем убогий Витя.
Ходили Андрюша с Нюрой по деревне неизменно парочкой, как нитка за иголкой. Работники они были не ахти какие из-за старости. Но люди нанимали их на копку картошки и скидывания угля в угольник на зиму. Угольная пыль, въевшаяся в кожу, делала их схожими с эфиопами.
Моя бабушка носила им иногда кое-какую еду. И однажды я увязалась за ней. Лачуга Нюры и Андрюши была метра два в ширину и метра три в длину. Фактически, это была землянка, крытая сверху невысоким навесом. Навес этот регулярно обновлялся листами разогнутой от старых ванн жести, обломками шифера, обрывками толи и картона. Внутри был земляной пол, стояла крохотная печь, грубо сколоченный стол, лавка и два топчана, закиданные тряпьем. Никакой изгороди вокруг. Дверь была обита цветными лоскутами, которые не отличались от лохмотьев Нюриных юбок. «Богатый носит, что хочет, а убогий, что может».
Внутрь меня бабушка не пустила. Положила яички, принесенные из дома, на стол хибары, попеняла хозяевам на беззаботное житье, на что они разулыбались, как от самых высоких похвал.
Первым умер Андрюша, хоронили его всей деревней. Нюра пережила мужа ненадолго.
В другом конце деревни жил Коля Викозин. Но почему-то его фамилию коверкали и называли его Бикозиным. О Коле я помню совсем мало. После смерти матери он жил в заброшенном доме, забираясь на крышу от хулиганов-мальчишек. Нанимался к деревенским, зарабатывая временными подработками себе на пропитание. Низенький, худой, с реденькими волосенками и выбитым в детстве, или данным ему от рождения увечным глазом, он всегда улыбался при встрече. Убили Колю нелюди в день, когда он получил пенсию по инвалидности и навеселе возвращался домой через болото. Когда тело обнаружили, пенсии при Коле не оказалось.
Однажды, я увидела Колю во сне. Вернее, сна было три. Один страшнее другого. По словам псалмопевца царя Давида: «Страх и трепет прииде на мя, и покры мя тьма» (Пс. 54, стих 6). В то время я только перешагнула порог церкви и на все взирала восторженным взглядом новоначальной прихожанки, впитывая, как губка, призывающую благодать Божию. Года через три и начались бесовские страхования.
В первом сне я очутилась в небольшой комнате без окон, с одной дверью. В дверь вошла умершая не так давно моя знакомая женщина. При жизни она была замечательным человеком. Ветеринар от Бога, она спасала жизни многим и многим четвероногим нашим питомцам. За ней приезжали издалека, порой за десятки километров, среди ночи, и никому она не отказывала в помощи: ехала, куда бы ее ни позвали, лечила, учила людей, как помочь животным. Еврейка по национальности, она, заболев онкологией, приняла Православие перед самой смертью.
Во сне эта женщина была странно одета. Она приближалась ко мне, устрашающе изгибаясь телом и наводя своим присутствием неописуемый ужас. Но там, во сне, я поняла, что это не моя хорошая знакомая, а некто, от которого волосы становились дыбом, и попыталась защититься молитвой и крестом. Начала читать молитву «Отче наш», но дальше первой строчки вспомнить не могла. Поднесла руку ко лбу для крестного знамения, и рука будто окаменела, лишь сустав запястья остался подвижен. Снова и снова, повторяя первые слова молитвы, я пыталась крестить мелкими крестиками (от запястья) уже вплотную приблизившуюся к моему лицу морду бесовки. В том, что это было явление нечистой силы, я уже не сомневалась. Бесовка попятилась задом и вывалилась из комнаты.
Во втором сне вижу папу, моего любимого и дорогого родителя. Только не немощным пожилым человеком, каким он сейчас является, а молодым мужчиной лет тридцати пяти. Я узнала тонкий папин пуловер и пиджак, который папа в молодости носил на работу. Он улыбался и шел ко мне навстречу. Но что-то в его облике показалось мне странным. Каким-то уже знакомым холодом повеяло от него. Я отступила назад и попыталась перекреститься. Плечевой сустав будто прирос к туловищу, и только локоть был подвижен. Дальше все, как в первом сне, только крестное знамение уже было «от локтя», а молитва «Отче наш» на несколько слов длиннее. «Папа» попятился и …упал с высоты девятиэтажного дома. Я с замирающим сердцем подошла к краю обрыва – внизу, как ни в чем не бывало, встал с земли и помахал мне рукой мой ночной кошмар.
Третий сон был самым страшным. Я дома, подхожу к окну и вижу, как во двор входит мой покойный дед. Его моложавое лицо отдавало уже знакомым мне холодом. Сомнения развеялись, когда в правой руке «деда» я увидела собачью цепь с ошейником, из которого торчала… отрубленная живая голова собаки. У собаки был высунут язык, как от быстрого бега, а из окровавленной шеи капала кровь, оставляя алую дорожку .
Стрелой подлетела я к входной двери и накинула на ушко крючок. Но не успев отнять руку от крючка, почувствовала, как под неимоверной силищей с внешней стороны, толстый крючок добротной ковки стал разгибаться. Я отпрянула на пару метров от двери, не сводя взгляда, полного ужаса, с разгибающейся шейки крючка, боковым зрением заметила, что я не одна – справа и чуть позади меня кто-то стоит. Но этот «кто-то» меня не пугал, не казался страшным. А в следующую долю секунды дверь с треском распахнулась: за порогом стоял «дед», держа в руке цепь с живой собачьей головой.
Мне показалось, что сейчас у меня разорвется сердце. Откуда пришло осознание, что нужно делать? В тот момент я не смогла бы этого объяснить. Набрала полную грудь воздуха, одновременно вскинув правую руку вверх, и начала не просто молиться, а кричать: «Отче наш, иже еси на небесех…». И, о чудо! Молитва пошла легко и свободно, а правая рука работала «от плеча», нанося по противнику удары, рассекающие воздух, словно меч, изображением креста. Меня колотило, как в ознобе, я читала молитву и крестила, читала и крестила… через какое-то время «дед» шагнул назад, а потом попятился и кинулся бежать. Мне послышалось, как загромыхали подошвы сапог, будто топот копыт, по деревянным половицам сеней и крыльца.
Еще не придя в себя, я повернулась к тому, кто все это время стоял чуть позади и правее меня. В состоянии страшной паники стала осенять и его крестом. Он улыбнулся улыбкой, от которой мне стало тепло, и сказал, чуть покачивая головой:
– Нет, я не с ними.
Я выдохнула остатки воздуха, прислушиваясь к сумасшедшему биению своего сердца, опустилась на пол и заплакала.
Проснувшись, я вспомнила, что человек справа, из моего сна, очень сильно похож на убогого Колю… он, как Ангел хранитель, был со мной в самый страшный момент моей жизни.
Все эти истории, происходившие со мной во сне и наяву, мне вспомнились во время разговора с батюшкой, уроженцем наших краев. Батюшка сказал:
– Мне наши деревенские сниться стали. Приснился Коля Викозин и три женщины, одна из которых Нюра Мингалёва (Волчиха). Коля этим женщинам муку приносит и сеет, а женщины просфоры` пекут.
Помня о тех моих давних ночных страхованиях, не забываю и о том, что не моих молитв испугалась нечисть. Лукавый испытывал меня, обольщая прелестью. Вот, мол, смотри, какая ты молитвенница, и как мы тебя боимся. Смотри и гордись собой. Гордись и погибай...
Не моими, не моими молитвами тогда избежала я этого искушения, но молитвами Богородицы, которую очень люблю и почитаю, святых наших, Ангела моего хранителя, который, очень осторожно предположу, явился мне в облике Коли. И людей, которые просят за меня Бога. Среди них – ныне живущих и усопших, хочется верить, есть и убогие.
Ведь убогие – они у Бога. За несколько веков великорусский язык выпестовал, отточил, отсекая лишнее, золотые слова: «Кто малым доволен, тот у Бога не забыт».
Для справки:
`Просфора, устар. просвира - богослужебный литургический хлеб, употребляемый в Православии для таинства Евхаристии и для поминания во время Проскомидии живых и мёртвых.
Википедия