Коряга

Сидоров Михаил
Нам портовые власти рвали парус и снасти,
всё сулили напасти и ломали компас.
Но, как в прежние годы, за глотками свободы
мы в запретные воды заходили не раз...

Игорь Михалёв.



   Ночью волны вынесли на берег корягу...

   На побережье гремел шторм. Ветер бил в ставни и в домах висела тонкая водяная пыль. Волны рявкали, забрасывая стены мокрой галькой. На огарках плясали юркие язычки. В бухте что-то грохало, осыпалось, двигалось.
   - Помилуй нас, Господи!
   Дверь выгибалась. Со свечей потоком срывало пламя. Люди, вздрагивая, теснились ближе к кресту. Тянуло по полу. За полночь в разрывах туч показалась луна. Шторм усилился. В мертвенно-желтом свете вглубь побережья неслись рваные клочья. Через щели в дома потянулись лунные лапы.
   - Сатанинская ночь!
   Сквозь вой ветра донесся бой колокола. Тотчас скрылась луна, лапы исчезли, и люди облегченно закрестились.
   - Вроде утихает.
   - Слава, Господу!

   Коряга уже лежала на взморье...

   К полудню от шторма остались только гладкие волны. Ветер ровно дул с запада; прибой, шипя, громоздил кучи водорослей и тяжёлые птицы неподвижно висели над морем. Люди заполнили церковь. Шла служба.
   Te Deum laudamus…
   Двери были распахнуты настежь. В глубине роились мерцающие огоньки. Под сводами гулял ветер, внизу расползались густые, сладкие облака. Пахло йодом и ладаном. Голоса звенели.
   In nomine dominos…
   Святые дары. Причастие. Тепло креста на губах.
   Ite messa est…

   Слухи на побережье разносятся быстро…

   Коряга лежала на гальке — сглаженный морем, причудливо выгнутый ствол. Резьба на коре: краб, птица, какой-то неведомый зверь...
   - Шторм-то был с Запада.
   Люди посмотрели на океан. Оттуда катили грузные валы и, наткнувшись на берег, рассыпались с усталым шелестом. С запада не возвращался никто. Корабль доходил до края Земли и срывался прямиком в преисподнюю. Очевидно, это случалось ночью, иначе оставался бы шанс, хотя… нет: вода с края Земли водопадом, и течение там – не выгрести. Да и ветер всяко покрепче нынешнего. Нет, братья, вернутся немыслимо.
  - Но ведь это резали люди. - Дочерна загорелая девушка провела по узорам пальцем.
  - Может, то люди с Юга?
   - Я на Юг плавал, – говорящий любовался её узкими ступнями и тонкими, крепкими лодыжками. – там таких не растёт – жарко.
   - Может, южнее?
   - Южнее уже море кипит и дерево само загорается.
   - А ты там был?
   - Нет, потому и живой сейчас.
   - А Пако плавал и говорил – ничего.
   - Ну, и где он, твой Пако? Где? В обнимку с дьяволом, понял? Всегда был с придурью и...
   - Кто такой Пако? – девушка оторвала взгляд от океана.
   - Да ты не помнишь, маленькой была. А я с ним рос. Странный был, лез куда не попадя... У него отец в море пропал, а он не верил. Говорил: там земля, отца туда выбросило. Священник ему – это ересь, а он – а откуда тогда ветки приносит? Тогда тоже после шторма дерево выбросило. Монахи-то дерево сожгли, с молитвой, а он ветку срезал, успел. Чуть не забрали – простили на первый раз. А он, после покаяния, церковь забросил, стал в море ходить и дальше всех норовил заплыть. Собирал потом сопляков и байки им скармливал, — про землю за морем, про ветки с деревьями – с собой манил. Тут его во второй раз и припутали, но только опять выкрутился – с юга мавры пришли, еле отбились, а он исчез. Долго его тут не было и вдруг нате, явился. Приплыл. Лодка не наша, паруса чудные, чуть ли не против ветра ходит. Сам без креста, черный... Ждать не стали, сразу солдат выслали. А он сидит в корчме и небылицы плетет про острова в океане. Ничего не боится, над монахами смеется. Солдаты ввалились, и он... словом, не может человек так оружием владеть, чем хочешь клянусь! Продал он душу, точно говорю. Положил всех и бегом к лодке. Парус поднял и в океан ушел, на запад. Говорят, его несколько раз видели на побережье, после штормов вроде нынешнего. И там, где его видели – говорящий понизил голос. – пропадали рыбаки. Молодые, сильные – как на подбор. И даже целые семьи.
   - А мать его?
   - Её мало кто видит. Живет одна, из дома не выходит. Только в церковь, да и то редко... –  он вдруг умолк.
    Жилистая рука сжала запястье. Девушка вскрикнула. Пытаясь освободиться, она оскалилась, но, подняв глаза, испуганно рванулась в сторону. Несколько секунд человек в сутане смотрел ей прямо в лицо, а затем резко выпустил руку. Она упала на гальку и, загребая подбитой птицей, поползла прочь, не сводя с него широких, полных страха зрачков. Отвернувшись, он тяжелым взглядом обвел оробевших людей. Молчаливые монахи уже обкладывали корягу охапками хвороста. Вспыхнуло пламя. Потянуло ладаном. Стоя на коленях, люди повторяли слова молитвы.
    Misererie mei domini, sicut maynam misericordiam tuam…
    За спиной трещало. Она шептала слова покаяния, стоя поодаль и низко опустив голову, чтоб никто не увидел лица…

    Несколько дней её видели на берегу неотрывно глядящей на океан…

    Глубокой ночью она выбралась из-под одеяла и, неслышно ступая, выскользнула из дома. Ночь была ветреная. Она порядком замерзла на пороге одинокого, стоящего на отшибе дома. За дверью напряженно молчали.
  - Послушайте, откройте. Пожалуйста. Это очень важно! – обхватив себя руками, она поочередно тёрла босыми ступнями то одну, то другую голени. Изнутри не доносилось ни звука.
  - Сюда придут солдаты. Предупредите Пако.
    Дверь отворилась. Седая старуха молча смотрела на неё.
  - Его снова видели на побережье. Пожалуйста, скажите ему. Они уже идут.
    Невесть откуда взявшийся бородач, взяв её за плечо, заглянул, как ей показалось, прямо к ней в душу и молча посмотрел на старуху. Та, едва заметно кивнула. Он исчез, появившись через мгновение, с мешком в одной руке и тонким, изогнутым клинком в другой. Секунду помедлив, он поставил мешок и одной рукой обнял женщину. Она потерлась головой о его грудь и, отстранившись, перекрестила его.
  - Возьмите меня с собой!
   Сильные загорелые ноги, плоский живот, высокие скулы. Копна черных, спутанных волос. Он думал одну секунду.
   - Идём!
   Сердце грохотало в висках. Она ничего не видела и шла за ним словно бы по наитию. Внезапно, совсем рядом раздался лязг металла и вскрик, сменившийся хрипом и бульканьем. Тотчас же кто-то крикнул "Сюда!", над головой тонко свистнуло и под ноги ей  рухнуло что-то мягкое. Со всех сторон уже занимались факелы. Кто-то схватил её за руку.
   - Пригнись! Бежим!

   Опомнилась она только на палубе…

   Ветер ласкал щёку и поднимал волосы. Судёнышко, разрезая волны, уходило на запад. На берегу вставало яркое зарево. Горел дом. Бородатый Пако, не оборачиваясь, сидел на корме и держал руль, смотря прямо пред собой. Встретившись с ним взглядом, она поймала блеск его глаз. Он отвернулся. Кораблик качало. Неуверенно ступая, она подошла ближе и села у его ног. Взяла за руку. В её зрачках плясали отблески пламени. Он мягко высвободил кисть и бережно, но настойчиво подтолкнул её к черному провалу люка на палубе…

   Несколько дней он молчал…

   День ото дня становилось всё жарче. Он по-прежнему не разговаривал, но взгляда уже не таил и иногда улыбался. Она была предоставлена самой себе и старалась ему не мешать. Дни стояли солнечные, вокруг них царило бесконечное море.
   Однажды утром она увидела вершины какого-то острова. Вершины вырастали из моря, донося до неё запах тёплых лесов. Она смело смотрела ему в лицо и улыбалась. Он, по своему обыкновению, отмалчивался, но в его глазах – она могла бы в этом поклясться! – плясали лукавые чертики.
   На исходе дня она недоумённо посмотрела на него. Он расхохотался и, бросив руль, привлёк вдруг её к себе. Она затихла, обхватила руками, тихонько коснулась губами его груди. Одной рукой он закрепил руль и опустился на палубу, увлекая её за собой…

   Острова исчезали за горизонтом…

   Зажглись первые звёзды; паруса наполнял тёплый ветер. Кораблик шёл сам. Они лежали обнявшись и разговаривали.
   - Бояться надо только людей, – его пальцы, увязнув в спутанных прядях, осторожно выбирались наружу. – а в море теперь людей нет.
   - Теперь? А раньше?– она приподнялась на локте.
   - А раньше мы ходили в океан так же просто, как ты на исповедь.
   - Кто это – мы?
   - Мореходы. Мой отец слышал от прадеда, а тот от стариков, что в океане есть земля. И мавры говорят, что в старину к ним приходили люди с востока, строили корабли и уходили на запад. Так вот, они точно знали, что по ту сторону океана – земля.
   - И далеко она?
   - Ещё дней тридцать, а то и все сорок.
   Она разочаровано рухнула рядом.
   - А я думала уже всё.
   - Ха, всё! Эти острова – вехи. Начало пути. Ветра здесь хорошие, устойчивые, и течение есть. Прямо к земле и выносит.
   - Могли бы на них воды набрать.
   - Могли. Обычно мы так и делаем, но воды в этот раз у нас вдоволь.
   - То есть?
   - Ну, я думал, нас будет больше.
   - Ты хочешь сказать...
   - Конечно! Сама посуди, ну что им там, дома, делать? Попов на себе возить? Взгляда не сметь поднимать? А чуть что – в пыточную, да?
   - И как только они тебе верят?
   - Ну, ты же поверила, а я ведь тебя и не звал вовсе, сама напросилась.
   - Я сама догадалась, – ей нравился его пыл, нравилось заводить его, нравилось заводиться самой. – безо всяких прадедов, между прочим.
   - А они,  думаешь, не догадываются? – Он снова повлёк её к себе.
   - Подожди. –  Она упёрлась в него ладонями. – Как же ты их находишь?
   - Ну, слухами земля полнится...

   Они спали. Небо чертили плавные линии.  Скрипели мачты, за бортом вспыхивали ночесветки. Временами он поднимался на локте, вглядывался в темноту, вслушивался и, успокоенный, зарывался лицом в поток рассыпанных по доскам волос...

   - Вообще-то, это не совсем земля. – он возился в котелке, звучно высасывая рыбьи кости. – Это цепь островов, самых разных. От них до большой земли  ещё плыть дней десять. Зато уж там — земля! Конца края не видно.
   - И люди там живут?
   - Люди и на островах живут. Не на всех, правда.
   - А какие они?
   - Красивые. Мы с ними видимся, но друг другу не мешаем. Мы и себе-то не докучаем.
   - Как это?
   - Ну, кто хочет – в посёлке селится, со всеми, кто не хочет – поодаль. А кое-кто и вообще на другом острове. Захотели увидеться – приплывают. У нас и служба проходит, в воскресенье.
   - Что и священник есть? — изумлению не было предела.
   - А то! Монах. Одним из первых со мною уплыл. Отличный парень, женился, кстати, недавно.
   - Он же монах.
   - Вот он сам себя и венчал. Народ веселил до упаду и сам чуть от хохота не лопнул. А девушку охмурил – загляденье.
   - Местную?
   - Угу. Они к нам приплывали тогда, на свадьбу. Ничего, ребята, весёлые. Санчес, — ну, монах этот, — раз такая оказия, и окрестил их. Прямо тут же, под выпивку.
   - А я думала, он их обращать плавал.
   - Ну да! Делать ему больше нечего. – он серьёзно добавил. – Мы никого не принуждаем, никому не навязываемся. Хочешь – пожалуйста. Нет – ради Бога! Иначе всё это будет как там, дома.
   - Дома?
   - Для многих их дом за морем остался. Кое-кто даже навестить его собирается.
   - Опасно.
   - Не то слово! В лучшем случае задушат перед тем, как дрова подпалить. В самом лучшем. «По Великому Милосердию Божию казнить без пролития крови...» – проблеял он, явно передразнивая кого-то.
   - А если сказать, что открыли новую землю. Дар короне, несли Слово Божье. Они поверят, приплывут...
   - ...и первым же делом всех нас удавят! Брось! Будет всё то же самое, только хуже. Так что если появятся – он сплюнул и жёстко добавил. – назад не вернутся.
   - Не по-христиански  как-то.
   - А не все у нас христиане. И мавры есть, и евреи. Некоторые вообще ни во что не верят. И никто друг другу глотки за это не режет.
   Некоторое время он, свесившись за борт, полоскал котелок, а затем, заглянув ей в глаза, сказал:
   - Там бояться лишь самых простых вещей. Акул, пауков, хураканов…
   - Хураканов?
   - Это буря, по-местному. Мы уже одну пережили – врагу не пожелаешь.
   - Я ещё буду бояться за тебя. – В ожидании ответа она вся сжалась, затем почувствовала на закрытых веках его губы и тихий шёпот:
   - А я за тебя. - Он снова тихонько засмеялся. – Значит, нам придётся плавать вместе...

   Однажды, она почуяла запах. Замерев, потянула носом, затем встала и, повернувшись к ветру, ещё раз втянула воздух.
   - Чуешь?
   - С утра ещё. - Пако невозмутимо сидел на руле.
   - Значит,  мы, наконец, приплыли?   
   Он протянул руку.
   - Глянь вон туда.
   - Птица!
   - Правильно. А теперь вон туда.
   - Облако.
   - Неподвижное облако. Значит, земля близко и, возможно, та самая, с которой приплыла твоя коряга.
   - Ври больше! - она усомнилась. – Как это она смогла приплыть против течения?
   - Пути Господни неисповедимы – уж это ты должна помнить. Или твой Бог уже остался за кормой?
   Она не ответила. Что-то привлекло её внимание. Вцепившись в борт, она почти целиком вывалилась за борт, вытянув свободную руку. Пако привстал, затем довернул руль и — готово! — она вернулась на палубу, прижимая к себе добычу.
   - Орех?
   - Орех.
   Она не отрывала взгляда от облака на горизонте.
   - Завтра, – он постучал по дереву и скрестил пальцы. – если бог даст.

   Всю ночь над ними кричали морские птицы…

   С берега пахло лесом. Прямо по курсу вставал остров, за ним ещё один. В голубой дали висели неподвижные облака. Уцепившись за снасти, Пако стоял на носу, всматриваясь в берег.
   - Надо ж, как точно вышли. – он вернулся на корму. – Пожалуй, ты будешь мне неплохим талисманом.
   Берег приближался. Вода посветлела, показалось дно. Качка усилилась. Палубу окатывали солёные брызги. Мокрая до нитки, она обнимала мачту и тёплый ветер, налетая с затылка, забрасывал ей на лицо тяжёлые пряди. На берегу их заметили. Поднялся столб дыма. Пако пронзительно свистнул и закричал:
   - Держись!
   Оставалось немного. Кораблик с разгона увяз в песке и лёг на бок. Волна наподдала и тотчас же какие-то загорелые бородачи, схватив канат, потянули его к пальмам. Пако спрыгнул за борт. Вода доходила ему до пояса. Скаля белые зубы, он протянул руку:
   - Ну же!
   Она прыгнула в воду и они, шатаясь, вышли на белый берег. Со всех сторон их окружили люди. Они смеялись, кричали, хлопали их по плечам, лезли обниматься, совали орехи... ошеломлённая, она прижалась к Пако, а тот, прижав её к себе, орал, хохотал, лупил что есть силы по загорелым спинам и только когда поутихло невозмутимо сказал:
   - На сей раз добыча невелика.
   Затем в его глазах сверкнули знакомые искорки, и он добавил:
   - Санчес, ты нам нужен сегодня...

   Они жили счастливо и умерли в один день. Лета Господня тысяча четыреста пятидесятого, на городской площади, не покаявшись, «без пролития крови».