Мила смотрела на себя в зеркало. Отросшие седые корни, вялые тусклые волосы, синеватые мешки под глазами. Рот какой-то тонкий, злой, над верхней губой старушечьи вертикальные морщины. Старая некрасивая женщина. Еще больная. Еще несчастная. Даже глаза какие-то выцветшие, бесцветные.
Ну а что вы хотите – сорок восемь лет, в процессе развода, язва желудка, межпозвонковая грыжа и т.д. и т.п. … Все же надо как-то взять себя в руки. И в ноги. А вот ноги, как раз, остались прежними - довольно стройные, длинные. Болят вечером, но внешне даже варикоз не угадывается, хотя он, конечно, есть.
Значит, все остальное заворачиваем в кокон, на ноги – тонкие чулочки, изящные туфельки и… И? Сорок восемь лет…
И – в дом престарелых в чулочках и изящных туфельках. К дедулькам и бабулькам играть в подкидного дурочка. В лучшем случае. А так – старческое одиночество, пропахшее корвалолом, нафталином и недержанием. Нет, ну оптимизма мне не занимать.
Главное, эта сволочь будет вить новое гнездышко со своей молодой профурсеткой, народит детей, будет нежиться с книжечкой на диване! А я… Я буду сидеть, как вчера, на холодном стуле на кухне, и слезы большими горошинами будут капать в мой остывший чай…
Невыносимей всего эти взгляды знакомых и незнакомых – как бы сочувствующие, но с долей злорадства – от такой облезлой кошки не то что муж, даже тараканы сбегут. А потом, это так естественно: мужчины всегда выбирают молодых женщин. И не только мужчины, а все, кто может выбирать, выбирают молодость и красоту. Но как объяснить это себе, чтобы перестало болеть сердце, чтобы мозг перестал крутить эту безжалостную пластинку обиды. Усталость от отчаяния уже больше самого отчаяния.
Если бы заснуть, и чтоб во сне все стало по-прежнему, чтобы он любил ее, был нежен, заботлив. Вот так хоть ночку поспать, она бы отдохнула! Так нет же, во сне он отворачивался от нее, уходил. Хлопали двери, разделяя их, явь проникала даже в это иллюзорное пространство, отравляя ей жизнь и ночью тоже.
Вадим должен был забрать вещи на этой неделе.
Она ждала.
Ей все еще хотелось его видеть. Ей все еще казалось, что он одумается. Чушь…
Но сердце! Оно такое глупое! Такое наивное! Как долго оно не хотело верить глазам своим, словам подруг и недругов. Прятала голову в песок, как страус. Даже перестала Вадика спрашивать, почему он пришел поздно, не расспрашивала подробностей, когда он, буркнув, что поедет навещать мать, не приходил ночевать. В ее действиях не было хитрой тактики, она просто боялась думать в эту сторону, потому что стоило хоть чуть-чуть подумать и все становилось слишком очевидно.
Они почти не разговаривали последние полгода. Он все время раздражался от ее попыток поговорить хоть о чем-либо. Бывало она задаст вопрос и стоит – а он молчит, только желваки ходят на щеках. Сам вопросов не задавал, все время молчал. Мила тоже замолчала. Сколько это могло длиться? Не известно.
И вот однажды вечером она их встретила в гастрономе. Лоб в лоб. Они шли обнявшись, катили перед собой тележку с «джентльменским набором» - вино, торт, палка сухой колбасы. У Милы был типично семейный набор: курица, молоко, сметана, яйца, хлеб, стиральный порошок, туалетная бумага. Как это символично – столкнулись романтика и быт.
Они стояли все трое в каком-то ступоре, проходя каждый стадии: узнавание-испуг-растерянность-поиск решения-провал.
Первым пришел в себя Вадим (все же мужчина).
Он развернул свою тележку и молча покатил ее к кассам.
Большего оскорбления Мила не испытывала никогда в жизни. Именно его молчание резануло ее по сердцу больше всего. Как мимо стенки!
На ватных ногах она вышла из гастронома, зашла за угол, трясущимися руками еле прикурила сигарету. Накрапывал мелкий осенний дождь, пальцы стыли, а лицо горело.
«Что же теперь?», - думала Мила по пути домой, думала весь вечер, всю бессонную ночь.
Она не могла вспомнить лица этой девки. Длинные темные волосы… А лица – нет, не могла вспомнить. Принималась было плакать, но как-то цепенела, застывала, и слезы тоже застывали на своих мокрых дорожках.
Вадим не пришел ни утром, ни вечером следующего дня.
А в среду Мила после работы пошла к своей давней подруге Туле. Вообще-то звали ее Маргаритой, но это мистическое имя ей совсем не подходило. Ритка была маленькая, бледненькая, с печальными серыми глазами. Типичная старая дева. Еще в молодости ее имя постепенно трансформировалось: Рита-Ритуля-Туля, да так и прилипло к ней. Даже ее начальник – грубый лысый директор СМУ так ее называл.
Туля - единственная, с кем Мила обсуждала свои семейные проблемы. Тулька очень не любила Вадима, хотя в молодости была в него влюблена и даже плакала на их свадьбе. Подруга купила бутылку хорошего красного вина, Мила принесла тортик, они посидели, выпили, поплакали, и Мила осталась ночевать. Они еще долго болтали, пока сон сморил обеих, а утром Мила проснулась от бодрого голоса подруги: «Милка, вставай! Я знаю, что делать!»
Туля заставила подругу съесть яичницу, выпить кофе и только после этого объявила:
- Будем за него бороться! Он у нас, можно сказать, один на двоих, я тоже сторона заинтересованная, он хоть и козел, но кто еще мне шкаф передвинет и люстру повесит? Это наше с тобой совместно нажитое имущество, мы его без боя не отдадим!
- Нет, Тулечка, мне и так плохо, я не буду ей звонить, не буду угрожать, сражаться, это не по мне.
- Не надо тебе ни с кем сражаться. Есть, знаешь, способы старинные, надежные и проверенные.
- В смысле?
- Я ночью вспомнила, знаешь, на подкорке все фиксируется, я даже от этого проснулась! Мне-то ни к чему, я и забыла почти. А тут такое дело – я и вспомнила! Значит, помнишь Веру Иванову, она у нас сметчицей работала, потом в декрет ушла. Ну такая, толстая, кудрявая?
- Нет, почему я должна ее помнить?
- Ну ладно, это не важно. В общем, она рассказывала, что ездила к одной старушке, когда у нее муж загулял. Или это не у нее загулял?
- Это у меня загулял.
- Шутишь значит? Вот и молодец. Вот ты как хочешь, а я в это верю! Короче, есть такая старушка – пошепчет там, какие-то заговоры, привороты. Ну, веками женщины этим пользовались, что же велосипед изобретать! Причем, говорят, она помогает только брошенным женам, никаким там любовницам не помогает. Так что, бабка честная, порядочная, с принципами. Я сегодня же звоню Ивановой, спрашиваю - что да где, и в выходные едем.
- О боже! Тулечка, ну что за анахроизм!
- Сама ты анахренизм! Убудет от тебя, что ли? Так! У тебя другие предложения есть?
- Нет.
- За мужика бороться хочешь?
- Ну… да.
- Вечером позвоню! Все, опаздываю, давай закругляться.
- Тулечка, а если Вадим придет за вещами, что мне ему говорить?
- Хм… Да ничего не говори. Ты его же оружием – молчи и загадочно улыбайся. Он думает, что ты будешь скандалить или реветь в три ручья, или ну там - в ногах у него валяться. Мы же поступим неожиданно! Полное спокойствие! Ни слова! Легкая такая загадочная улыбочка и ускользающие движения.
- Мне, знаешь ли, не до игрищ. Как я с собой совладаю, когда все из рук валится?
- Это пораженческие настроения! Как можно победить врага, если он сильней и преимущества на его стороне? Только хитрыми маневрами, только выдержкой! На войне как на войне! Возьми себя в руки! Ты же боевая всегда была, Милка! Что ты как квашня вся расползлась! Нет, я не дам тебе пропасть! Все, до вечера, чмоки-чмоки!
- А если он молча соберет свои вещи и уйдет навсегда? А я буду там, как дура, загадочно улыбаться перед закрытой дверью и пустыми шкафами?
- Вопрос… Вопрос… Что нам надо? Нам надо, что бы объект находился в достижимой зоне, возможно, понадобится для манипуляций… Так-так-так!
- Не знала я, Туля, что в тебе спит такой полководец!
- Ха! Ты вообще меня всегда недооценивала! Значит так: надо сделать так, чтобы он был вынужден все время приходить домой, ну хотя бы два раза в неделю. Думай, вечером доложишь!
Когда Тулька убежала, Мила вышла на улицу, прислонилась к углу дома и закрыла глаза. Ужас происходящего снова навалился на нее. Война… с кем? Для чего? Ну не любит он ее больше. А может, и не любил никогда… Для Тульки это развлечение, эксперименты над живыми людьми. Никто этого не поймет, пока сам не почувствует…
А может у этой бабки сидит целая очередь таких, как она, брошенок. Сидят они, бедные женщины, и каждая надеется. А повезет не всем… Но кому-то же повезет? Ну, по теории вероятности? И если сесть в эту очередь, то правило распространится и на нее, у нее будет шанс.
Эта простая логическая цепочка почему-то сразу ее успокоила и убедила – надо ехать! Бабка тут ни причем – надо занять место в очереди и этим войти в систему и получить статистический шанс.
Вечером позвонила Туля, сказала, что все в силе – это где-то под Загорском, от станции ходит маленький автобусик раз в час. Но ехать надо рано. Сбор в субботу на Ленинградском вокзале в 6 утра.
Только она положила трубку – во входной двери что-то заскрипело, повернулось, повеяло сквозняком, и на пороге появился Вадим. В руках он держал большую дорожную сумку.
«Вот сучка предусмотрительная, даже тарой обеспечила!» - вяло подумала Мила. Памятуя инструкции подруги, она криво улыбнулась и попятилась в комнату. Вадим нахмурился, покашлял и неожиданно сказал:
- Мила… Ты все знаешь… прости, так вышло…
Повисла тяжелая тишина. Слышно только, как на кухне громко тикал будильник, жужжал холодильник…
Пауза все длилась и длилась, Вадим ждал от нее ответа.
Мила молчала. Во-первых, она совершенно не знала, что говорить. Во-вторых, инструкция – молчать! Удачненько все совпало. Она прислонилась спиной к шкафу, закрыла глаза и подумала: «Так вот почему он молчит – так же гораздо легче, когда не знаешь, что сказать». Чем дольше она молчала, тем все уверенней ощущала себя, тем сильнее чувствовала волнение Вадима.
- Мила, ты слышишь меня?
Мила вышла из-за шкафа, молча прошла на кухню с каменным лицом. Улыбка никак не выходила.
- Ладно. Я понимаю, я виноват, но – так уж вышло. Прости.
Заскрипела дверка шкафа, Вадим стал собирать вещи. Надо было что-то придумать, что-то сказать, чтобы заставить его возвращаться. Мысли беспорядочно метались от одного тупика к другому.
- Мила, я зайду еще денька через два-три. Пока никак не соображу, как все собрать. Можно?
Мила молча остановилась в дверях. С удовольствием отметила, как он взволнован, даже жалок… Постарел… Какой-то маленький стал, сутулый… Дурак! Надолго ли его хватит… Ничтожество!
- Я пойду… - Вадим подошел к двери, они стояли друг против друга, он смотрел в пол, она – на него в упор.
- Дай пройти.
И тут Мила размахнулась и отвесила ему звонкую пощечину.
Она ничего не успела сообразить, только почувствовала теплую мягкую щеку, горячую боль в ладони и странное удовлетворение.
От неожиданности Вадим охнул, присел, смешно закрыл руками голову. «Он думает, я буду бить его дальше? Дурак, трус!» Слезы опять полились из глаз, Мила быстрыми шагами ушла на кухню. Громко хлопнула входная дверь. Все. Ушел.
И все же, когда он ушел, она почувствовала себя победителем. Почему? Беспричинно. Просто почувствовала. Не стоило, конечно, его бить. Хотя… Так всегда делают женщины в кино в подобных ситуациях. Наверное, это инстинкт , специально ведь она не планировала, и в мыслях не было. И заслуженно! И пусть! Вот только придет ли он теперь «денька через два-три»? Да куда он денется! Вещички-то не все собрал. Ничтожество! Как головку-то свою прикрывал… Была бы она мужиком, отдубасила бы его как следует! Мила зло засмеялась и даже постучала ребром ладони по стене.
На кухне выпила кофе, покурила (чего никогда себе не позволяла дома), зачем-то сплюнула в раковину. Хотелось чего-то такого – морду что ли набить, ругаться матом, пить самогонку и плеваться через фиксу. Чтобы как-то разрядиться, рванула пополам кухонное полотенце, грохнула об пол чашку Вадима, вылила в туалет простоквашу (Вадим любил ее пить на ночь). Вроде все. Выпила залпом полчашки воды с 30-ю каплями валокордина и пошла спать.
Утро было мрачным, промозглым и темным. Вчерашняя уверенность улетучилась, и, если б не Туля, Мила никуда бы не поехала.
На Ленинградском вокзале под табло ее встретила согбенная подруга и молча увлекла к электричке. Они сели в 4-й вагон у окошка и тут только Туля просипела:
- Заболела я. Горло – будто битого стекла наелась, только шептать могу. Вот на бумажке адрес, автобус. Давай сама руководи парадом.
- Так куда же ты? Давай-ка перенесем на другой раз, а сейчас я тебя домой отвезу, чаем напою, горчичники поставлю.
- Ишь, обрадовалась… Совесть-то есть у тебя? Я рано встала, притащилась сюда… черт, больно… Сегодня не поедем – никогда не поедем! Совесть, спрашиваю, есть?
- Ну?
- Ведь у меня температура.
- Ну?
- Была бы совесть, сказала бы: «Дорогая моя Тулечка, езжай домой, лечись, а я клянусь тебе самостоятельно доехать, все отыскать и все сделать».
- А что я делать-то должна?
- О, боже… Бабке все рассказать и сделать, что она велит. Ну?
- Хорошо, давай выходи, пять минут осталось.
- На билет.
- Один купила? Понятно…
- Езжай давай, отчитаешься. Не вздумай обмануть меня! Может, это последнее мое желание!
- Тьфу, дурочка! Иди уже! Позвоню.
Тулька вышла, электричка с таким же простуженным сипением закрыла двери, и покатилась Мила в черную неизвестность…
Сквозь тяжелую дрему Мила слышала объявления станций, фальшивые призывы торговцев хозяйственными мелочами, шум поезда… И думала одну-единственную мысль: «Все кончено. Приеду в Загорск, пойду на речку и брошусь в воду. Интересно, есть ли там речка? Обязательно должна быть, не может не быть… Как хорошо – все закончится. Немножко будет неприятно, холодно, может даже больно, но мне не страшно. А потом – ничто, ни холода, ни горя, ни обиды, ни одиночества. Так же, как до рождения, ведь ничего же неприятного я не помню – ни неприятного, ни приятного, ни-че-го… Кажется, индусы-буддисты считают наивысшим достижением после смерти избежать новых воплощений, чтобы больше никогда, нигде, никем не быть».
Мила увидела огромное черное пространство, она летела или падала, или расширялась одновременно во все стороны с безумной скоростью! А-а-а! Потеряв равновесие, чуть не свалилась в проход. Окончательно проснувшись, поправила беретку, потерла с силой лоб. «Вот стыдоба-то, не хватало еще растянуться тут на грязном полу.
«Станция Загорск. Конечная» - прохрипел динамик.
Пассажиры зашумели, затопотали к выходу.
На улице было уже светло, но серо, скучно, грязно. Зачем эти люди притащились ранним субботним утром в этот маленький городок? И тут раздался колокольный звон, такой ясный, торжественный, чистый.
«Как красиво, - думала Мила, - какая особая музыка – древняя, вещая… как ангелы веселятся. Тут же множество церквей, это же главный город епархии, кажется. Лучше бы мне в церковь! Не могу… Молиться не умею и неловко как-то…» По щекам потекли слезы. Мила слизала их языком и решительно двинулась к автобусной остановке. Все же, она обещала Тульке, значит – надо выполнить обещанное.
Маленький желтый автобусик был наполовину заполнен сонными мрачными пассажирами. Он потарахтел на месте еще минут пять и поехал, покачиваясь и оставляя после себя сизый вонючий хвост. Ехать надо было около часа, и Мила опять задремала.
Проснулась от ощущения отсутствия движения. Автобусик был уже плотно набит людьми и стоял с работающим мотором у одноэтажного косого магазинчика с кривой темной табличкой «Продукты».
- Что-то случилось? Почему мы стоим? – спросила Мила у сидящего рядом рябого дядьки с сизым носом.
- Катя Хохлова просила – макарошек надо купить.
«Ничего себе, - подумала Мила, - это весь автобус ждет, пока Катя Хохлова закупится макаронами?»
Мила уже хотела возмутиться, как в салон загрузилась Катя с большими баулами. Краснощекая толстая Хохлова светилась как медный самовар. Заправив волосы под платок, обернулась к водителю:
- Спасибо, Николаич, спасибо, товарищи! Можно ехать! Детям радость и мне облегчение.
Автобус одобрительно загудел и тронулся дальше.
А Миле стало пронзительно стыдно. Как мы очерствели в своей Москве! Правильно нас не любят! Вот всего-то 100 км отъедешь – и совсем другие люди. И как хорошо, как правильно, как это естественно – подождать человека с макаронами! Вот это то самое – русская душа… А я тоже ведь русская, я тоже добрая и открытая, просто я испортилась в этом мегаполисе, в вечной толкучке, спешке, раздраженном ощущении постоянного присутствия чужого локтя рядом.
- Загубки, -объявил водитель и резко остановил машину.
Мила выбралась из автобуса, поддерживаемая сердобольными пассажирами, и глубоко вздохнула:«Приехали! С орехами»…
Перед ней стояли два трехэтажных дома, за ними – частный сектор: черные домики за черными заборами. Дом № 8 – ничем не отличался от соседей, только калитка была не заперта. На крыльце на низкой скамеечке сидела старушка и грызла семечки. Увидев, как Мила нерешительно топчется у калитки, она сплюнула шелуху и просипела:
- До нас, голубка? Заходь, заходь…
Мила поднялась по ободранным ступенькам и вошла вслед за старушкой в сени, что ли, или как там это называется в избах. На лавках вдоль стен сидело пятеро женщин, одна с трехлетним, на вид, мальчиком. Мальчик стоял возле нее, уткнув голову в материнские колени и тихонечко завывал. Все это напоминало очередь к сельскому фельдшеру из чеховских рассказов.
Старушка усадила Милу на древний стул с коричневым коленкоровым сиденьем и что-то записала в большую общую тетрадь на подоконнике.
- Лет тебе сколько? – прошептала старушка.
- Сорок семь, то есть, сорок восемь, - Мила почему-то не ожидала таких вопросов, это же не поликлиника.
Старушка как-то горестно завздыхала, покачала скорбно головой.
«Что не так? Старая я слишком, что ли? Или как-то они чувствуют про мужа и сочувствуют?»
Тут из двери в избу вышла тетка лет 60-ти в дорогой каракулевой шубе, протянула старушке баночку, и они вместе вышли во двор, а в комнаты пошла женщина с мальчиком.
Мила украдкой покосилась на женщин на лавках.
Напротив сидела сухощавая дама лет этак за пятьдесят с маленькими жадными, косо посаженными глазками. Рядом с ней – толстая совсем молоденькая девушка деревенского вида в драповом пальтишке и пуховом платке. На соседней лавке расположились очень похожие друг на друга женщины: одна молодая, черноволосая, другая - неопределенного возраста, из молодящихся сорокопяток, в рыжих кудряшках. Абсолютно одинаковыми были у них губы – типичные силиконовые рыбьи рты с дырочкой посередине. Так и казалось – вот-вот пойдут пузырьки.
Неужели всех их побросали мужья? Неужели ко всем им мужья вернутся после этого посещения? Ну… я ничем не хуже, почему бы случаю не выбрать меня? Как там – по теории вероятности – теперь я участвую, для этого и приехала.
Мила прикрыла глаза и позволила себе немного подумать на запретную тему. Вадим… Каким он был внимательным и заботливым. Никогда никакого другого мужчину она не хотела видеть своим мужем. У нее были увлечения, но так – понарошку, просто для настроения. А по-настоящему она никогда не изменяла мужу. Наверное, зря. Может, научилась бы чему, легче было бы удержать… А теперь что? Нет! Нельзя думать об этом, опять защипало в носу. Надо как-то отстраненно, как о постороннем…
Хлопнула дверь – вышла женщина с мальчиком, тут же вошли две рыбы. Все же они вместе. Может, дочь с матерью, а может… может, они соперницы, вместе пришли мужика делить? Какой-нибудь лысый сом с мошной… Мила улыбнулась. А ведь и правда – надо приходить тройками и тут все решать: и бабке легче колдовать, да и наглядно все – кому кто больше подходит. Можно даже общим голосованием очереди. Я бы сома кудрявой отдала, может, это ее последний шанс…
Время тянулось долго, но пришла и Милина очередь, она вошла в большую комнату, поделенную занавеской на две части. В старом кресле сидела древняя старица в двух платках на голове и укрытая овчинным тулупом. На морщинистом лице выделялись ярко-розовые щечки. На круглом столике дымился стакан крепкого чая с лимоном в старинном подстаканнике, в вазочке – сушки и карамельки. Громко тикали ходики, за стеной бормотал телевизор.
Помощница усадила Милу в кресло напротив старицы, больно надавив на плечо. Раздался тихий мягкий голос:
- Рассказывай, сердешная, что у тебя случилось?
Старица отхлебнула чаю и уставилась на Милу поверх запотевших стекол очков.
В горле пересохло, и Мила мучительно закашлялась. Как это сформулировать? Надо было все обдумать в очереди. Пауза затягивалась.
- Ну что? Что произошло-то, голубка? – у старицы был очень мягкий полушепот с распевным о.
- От меня муж ушел… То есть, в процессе… Любовница у него молодая и… В общем, я не знаю, что делать…
- А ты любишь его? И детки есть?
- Любила, да… Теперь не знаю. Детки? У нас сын, он далеко – служит на Дальнем Востоке, там и семья у него, и внучке 5 лет.
- Хочешь, чтобы муж вернулся?
- Ну да, конечно, столько лет вместе… Очень обидно…
- Только обидно или любишь еще?
- Я же законная жена… Разве я не имею права?
- Имеешь, милая, имеешь – по человеческим законам, а по божественному промыслу – ни на что мы права не имеем, даже на себя, не то, что на другого человека. Венчаны?
- Нет…
- А говоришь, право имеешь… Ну-ну, не томись, все наладится… Там, на стороне деток у него не намечается?
- Не знаю, что он мне скажет разве?
- Ну, будем считать, что нет. Так сделаем: Клавдия даст тебе травки, воды святой – заваривай и пей, и ему наливай до трех стаканов в день. Зла никому не желай, и сопернице тоже, и ему – никому. Чтоб никаких черных мыслей! Будешь в церкву ходить, молитву читай Пресвятой Деве Марии, по семь свечей к образу ставь. На ночь лоб у переносицы и вот эти точки на руках мазать будешь этой вот мазью. Спишь как?
- Плохо сплю, мысли всякие…
- Не о том я. Одетая спишь?
- В ночной рубашке.
- Хорошо, спи в сорочке, на ночь брызгай на нее и на постель святой водой, что Клавдия даст. С мужем будь ласкова, не попрекай, долг свой супружеский исполняй.
- Да я… Мы уже давно не спим вместе… Наверное, год уже… как он там связался, видимо.
- Ясно, милая, ничего, все наладится, делай как я говорю. Дай-ка руку мне.
Старица перевернула Милину ладошку и сухой горячей ручкой стала водить пальцами по ней. Может это и показалось, но было ощущение, что по руке побежали горячие ручейки вверх, к сердцу. Бабуля еле заметно шевелила губами – то ли молилась, то ли заговор какой читала.
Вдруг Мила почувствовала, как Клавдия склонилась к ее уху: «Целуй ручку, и пойдем со мной». Мила приподнялась, перегнулась через стол и поцеловала старице руку. Потом они вышли с Клавдией. В коридоре та отдала целлофановый мешочек с сухой травой, полуторалитровую бутылку воды и баночку с детским кремом. В ответ Мила положила Клавдии в холщовый мешочек 5-тысячную купюру.
На улице Мила вздохнула с облегчением – все позади! Повезло – на остановке трясся желтый ПАЗик, будто специально ее поджидал. И с электричкой повезло, ждала всего 5 минут. Мила устроилась у окошка, прижалась виском к холодной оконной раме и тут же уснула.
Проснулась от того, что ее трясла бабушка: «Приехали, девушка, выходи». Девушка? Давно к ней так не обращались. Не сразу вспомнила откуда едет, сон никак не отпускал.
В метро было много народу, пришлось стоять, продолжить здоровый сон не удалось. И лишь через час Мила завернулась в толстый шерстяной плед и улеглась на диване в большой комнате. По телевизору шел старый фильм «Сердца четырех» с Валентиной Серовой, под милую песенку со словами «только лишь подушке - девичьей подружке» Мила и уснула до самого утра.
Утром разбудил звонок по телефону – Тулька. Она еле сипела в трубку:
- Ну как, все сделала?
- Все сделала, как ты велела. Дали баночку с водой, травку и крем. Обещали супруга вернуть.
- Вот и хорошо. Могла бы и позвонить, я ждала.
- Прости, Тулечка, я заснула еще в электричке, а проснулась только сейчас от твоего звонка. Как ты себя чувствуешь?
- Ладно, прощаю, но жажду подробностей! Когда навещать меня придешь с апельсинами? Лучше лимоны принеси, чай буду пить.
* * * *
Мила с Тулькой лежали на диване, пили горячий глинтвейн, закусывали пирожными и думали, как дальше жить.
- Знаешь, Милка, ты счастливая! Лучше иметь и потерять, чем никогда ничего. Знаешь, как мне обидно – ну почему ни один хмырь не захотел жениться на мне? Я, конечно, не Мэрилин Монро, но… Такие есть рожи, и тех замуж берут, а тут! Даже ребеночка не родила… Ни-ко-го у меня нет! Пустоцвет!
- Я у тебя есть, Тулька! Знаешь, я в судьбу верю. Не потому, что кто-то там очень хороший, или очень плохой у него жизнь не складывается. Просто – судьба такая. Может, ты для другого рождена. Для чего-то все это нужно. Может, каждый должен вырабатывать какую-то тонкую энергию в результате своей жизни, именно свою, свою особую ноту. Это как партия одного конкретного инструмента в оркестре.
- О, я скорее всего барабан, или литавры, нет – бубен! Мелодия моя проста и неказиста. А ты, Милочка, флейта, такая тоненькая, нежная. Соло у тебя было…
- Да сплыло! Может, так и правильно… Родится у них ребеночек, вот и смысл всего, я бы уже не родила. Знаешь, я, наверное, смирилась уже. Смотрела на него в последний раз и чувствовала - не мой, чужой… А зачем нам чужой? Нам чужой не нужен. И одолжений нам не надо!
- Да? Что, вот так вот отдашь мужика даже без борьбы?
- Да разве можно за это бороться? И с чем? С любовью, с молодостью? Провальное мероприятие…
- И что, травку пить не будешь? Выбросишь?
- Травку пить буду! Уплочено! Я сделаю все, как они велели. Для чистоты эксперимента.
- Какого эксперимента?
- Ну – подействует или не подействует! Ой, Тулька, что-то меня развезло. Ух ты, тульский мой самовар! Давай-ка, допивай свою глину, накрывайся одеялком и спать! А я пойду… пока могу идти, - Мила захихикала и свалилась с дивана.
На улице было холодно, даже небольшой морозец, весна явно запаздывала. Мила скоренько добежала по хрусткому снежку домой, открыла непослушным холодным ключом дверь и даже немного протрезвела от неожиданности – в коридоре и дальше , на кухне, горел свет. На шум из-за двери выглянул Вадим.
- Людмила? Проходи, пожалуйста, - сказал он каким-то странным тонким голоском и неловко боком рухнул на стул.
Боже, да он пьян, просто в стельку! Он же практически никогда не пьянеет, сколько же он выпил, чтобы не держаться на ногах?
Сапоги никак не снимались с ног, особенно с левой. Пришлось ею трясти, наступать правой ногой на голенище, кончилось тем, что Мила упала на колено и вскрикнула от резкой боли.
Вадим подбежал, посадил ее на табурет, стал стаскивать сапог и вдруг уткнулся лицом ей в колени, как когда-то делал их маленький сын. Мила зажмурилась, провела рукой по его макушке. Пальцы узнали эти мягкие волосы, этот бугорок слева, горячий затылок. Сколько раз она касалась его головы в самые страстные минуты их любви, и как давно уже этого не было.
Вадим мычал что-то ей в колени, а Мила сидела, запрокинув голову, и гладила, гладила его по голове, а по щекам медленно ползли горячие слезинки.
А потом… Потом… Какое странное слово… Потом был сон, состоящий из шепота, рук, слез, небытия… Потом снились какие-то белые птицы, их огромные крылья, их крики, вот они бегут по воде и взлетают, высоко-высоко, выше домов и деревьев, но там – невидимая преграда, выше которой подняться нельзя и сердце ухает и падает вниз, и крылья машут, сплетаются, теряют белые перья, их подхватывает водоворот, крутит, крутит – ах! Какая горячая волна! Как хорошо, как спокойно, как тепло, тепло, темно…
Разбудил Милу звук открывающейся входной двери. Она увидела сгорбленную спину Вадима, большую дорожную сумку в его руках. Он обернулся, затравленно посмотрел на нее, залился бордовой краской.
- Прости меня, Люда… Я пойду…
- Вадим!
Хлопнула дверь.
Скотина! Мила даже завыла как волчица. Он растоптал ее гордость, он воспользовался ее минутной слабостью, ее хмельной нежностью!
В ярости запустила тапком в дверь, он пролетел по дуге и вяло шлепнулся в коридоре. Обида с новой силой захлестнула, раздавила ее. И главное – опять все молча! И в койку молча, и из койки молча! Сумочку собрал, гад! Сама-то хороша, надралась и как последняя б…. разлеглась тут, никаких принципов! Дрянь! Так тебе и надо!
* * * *
«Вот и все. Все!» - твердила Мила и быстро шагала, не замечая луж, вдоль улицы. Процесс развода занял от силы 20 минут. Имущество они не делили, единственный сын давно уже совершеннолетний. Ему они пока ничего не сказали – он был в плавании, да и не то событие, о котором хочется скорее раструбить. Мила толкнула тяжелую деревянную дверь ЗАГСа, больно ударилась о ее большую ручку и быстро, не оборачиваясь, побежала вниз по ступенькам.
«Все, все, все,»- твердила она как заклинание и шагала, шагала, с силой топая каблуками, но все же через пять минут непослушные слезы прорвали плотину ресниц и заструились по щекам, закапали на плащ. Ну ничего, теперь уже можно, уже никто не видит. Ну что, ну куда теперь нести свою скрюченную от горя и обиды душу? Терпела, терпела, не давала себе расклеиться, и вот – свершилось. Теперь все, теперь можно и плакать, и кричать, и выть!
Мила не решилась сесть на мокрую скамейку, поставила на нее сумочку, повернулась спиной к бульвару, закурила. Сразу закружилась голова, и к горлу подкатил ком. Не хватало еще здесь приступа! Пришлось бросить сигарету, но слезы, вроде, вытекли. Мила достала большой мужской носовой платок, высморкалась, вытерла глаза, щеки, глубоко вздохнула и поплелась к метро.
Стало полегче. Где-то читала, что женщинам легче переносить жизненные коллизии именно потому, что они могут поплакать и тем самым разгрузить психику. Ну, наверное. А с другой стороны – мужикам кто мешает плакать? Так нет! Они норовят нажраться водки, матерятся, затевают ссоры и дерутся, в то время, как женщина тихо плачет в сторонке. И как такие разные существа могут принадлежать к одному виду?!
Тулька велела после развода ехать к ней. Но что-то сейчас не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать, обсуждать, рассказывать, объяснять… Домой тоже не хотелось.
Мила села в трамвай и поехала. Дернулась поначалу узнать какой номер, куда едет, но передумала. Куда уж он ее может завезти? И даже как-то немного страшно и волнительно ехать неведомо куда.
День был пасмурный, но теплый. Воробьишки прыгали по лужам, летели за вагоном. Такая маленькая птичка, ножки тоньше спички, а ведь зиму как-то пережили, весну дождались, теперь вот будут гнезда вить, птенцов выводить. Значит, будут парочки… Интересно, как у воробьев все складывается? Любовь у них есть? А измены, разводы? Мила грустно усмехнулась – кто о чем, а вшивый о бане…
Она смотрела на снующих прохожих, грязных трогательных бездомных собак, веселых птичек и как-то незаметно для себя заснула. Проснулась от того, что ее тряс за плечо вагоновожатый – худой старый дядька с ватными рукавицами подмышкой:
- Конечная, слышь! Конечная!Выходь.
Мила на непослушных ногах вышла из трамвая в темноту. Трамвай загрохотал и укатился за угол. Стало холодно, с неба сыпался мелкий как пыль дождик. Какие-то бетонные заборы, ворота, пустая деревянная будка, откос, рощица внизу. Ни одного жилого дома! Приехали с орехами!
Мила села на сырую лавку на остановке и скорчилась от внезапной острой боли в низу живота. Какое-то время боялась вздохнуть. В ушах зашумело. Что это? Может, месячные? Давно что-то не было, думала – на нервной почве задержка, а может уже климакс. Все не до этого было.
Вроде отпустило…
Мила потихоньку стала выпрямляться, как вдруг дернуло так, что она вскрикнула! Рука соскользнула со скамейки и тело мягко шлепнулось на колени в лужу. Господи, позвать бы на помощь, но изо рта вылетело какое-то хриплое мычание, боль сковала новым приступом.
Мила стояла на коленках в холодной луже не в силах пошевелиться, только зубы стучали. Внезапно она почувствовала себя одновременно в двух местах: одна корчилась от боли в луже, другая смотрела на первую откуда-то сбоку. Эта вторая личность не испытывала ни боли, ни эмоций, с механической пунктуальностью фиксировала происходящее и довольно грубо приказала ей: «Ползи к воротам!»
И Мила поползла. Боль была не в ней, а где-то рядом, руки и ноги послушно перенесли ее к черным тяжелым воротам. Мила подняла глаза и увидела в верхнем левом углу ворот маленький красный огонек. Вот для чего она сюда приползла – это глазок видеонаблюдения охраны – сейчас ее заметят и помогут! Мила прижалась лбом к холодному мокрому металлу, ощутила жаркую волну накрывающей с головой боли и потеряла сознание.
* * * *
Мама молодая, в красивом белом платье, улыбалась и протягивала Милочке руки, что-то кричала ей, но было очень плохо слышно из-за ветра и шума прибоя. Солнце светило где-то за маминой спиной, и где-то совсем рядом грохотали морские волны, кричали чайки. Милочка побежала к маме, но ноги увязли в белом песке и двигались очень медленно. Она хотела закричать, чтобы мама не уходила, подождала ее, но звук не шел из горла, ватный язык не ворочался, и она с огромным трудом замычала.
Картинка сменилась. Милочка стояла на коленках и видела перед собой незнакомого мальчика лет шести. Он сидел на камне к ней спиной, на загорелых плечах проступала морская соль, ветер шевелил тонкие белые волоски на выступающих бусинках позвоночника. Густые светлые волосы на макушке выгорели от солнца и были совсем белыми на концах. Мила внезапно почувствовала такую нежность к этому маленькому мальчику, что перехватило дыхание. Ей очень хотелось, чтобы он оглянулся, хотелось увидеть его лицо, глаза, но мальчик застыл в неподвижности.
- Миша-а-а… Миша-а-а, - звала она, но ветер относил ее слова куда-то в сторону. Тогда Мила дотянулась до его плеча и потянула к себе. Вот голова дрогнула и стала поворачиваться, так медленно, так мучительно медленно… Вдруг все завертелось, поплыло, она открыла глаза и увидела перед собой яркое пятно – окно. Что-то белое сбоку приблизилось, она увидела лицо молодой женщины в белой шапочке.
- Очнулась? Ну значит – все хорошо, а то что-то все никак, может такая реакция на наркоз. Как Вы себя чувствуете? Вы слышите меня?
- Да. Где я?
- Что, не помните совсем?
Решетка, лужа, трамвай… развод… Вадим… О Боже, зачем ты меня вернул в эту черную действительность? Этот светлый мальчик, море, мама… Зачем…
- Ну-ну, что это Вы плачете? Больно?
- Нет… вспомнила…
-Ну-ну, ничего, все обошлось. Хирург Вам достался самый лучший – Зоя Андреевна, зав отделением. Повезло Вам. Ребеночка сохранили, благодарите Зою Андреевну, у нее золотые руки. Вы рожать-то будете? А то ведь не спросишь – без сознания доставили с кровотечением.Ну что Вы так смотрите?
- Какой ребеночек?
- Не знали? Как же? Четвертый месяц, скоро шевелиться будет. Неужто не знали?
- Господи…
- Да уж, редко кто в вашем возрасте… Повезло. Ну что Вы плачете? Все обошлось, все хорошо. Сейчас вам успокоительное введу, еще поспите. А к вечеру и вставать уже можно…
Казалось – все дальнейшее происходило не с ней. Будто со стороны видела, как плакала ночью в туалете под журчание воды в бачке, как кусала губы до крови, когда говорила зав.отделения, что не может оставить ребенка, как кричала на приехавшую ее навестить Тульку, как смотрела на себя в мутное больничное зеркало и видела только застывший взгляд затравленного зверя… Такой взгляд был у лисы из телевизионной передачи, с ее помощью учили такс травить зверя в питомнике. Загнанная в угол, она смотрела на своих преследователей остановившимся взглядом готового к смерти существа. Ни страха, ни мольбы, ни надежды не было в этом взгляде. Господи! Как же осмелился человек ради забавы своей довести животное до такого состояния!
И вот теперь она видела этот взгляд в зеркале… Страшная мысль поразила ее – это же не себя видит она! Это взгляд того мальчика, ее не рожденного сыночка, которого она собирается убить! Заметалась душа, завыла волчицей. А если все-таки… на что жить? И где силы взять? Как она одна? Все о себе, о своих удобствах и трудностях, а на другой-то чаше весов жизнь человеческая! Ведь любая нормальная мать не задумываясь свою жизнь отдаст за ребенка своего, а тут – всего-то трудно будет. Ну трудно, да, так ведь ради такого и не то вынести можно. Да боже мой, и калеки рожают, и нищие. Даже если что со мной, в конце концов у него брат есть! И отец какой-никакой… А вот это нет! Никаких отцов!
Не спала всю ночь, а утром пошла к зав.отделения и сказала, что оставляет ребенка. И сразу стало легко. Даже стала смеяться. Такая гора с нее свалилась. Страшно захотелось есть. Она ела все подряд, соседки по палате с удовольствием скармливали ей свои запасы печенья, конфет, апельсинов. Ее радостное возбуждение притягивало к ней женщин, они улыбались, садились к ней на койку, рассказывали о своих детях, слушали ее рассказы о старшем сыне. Даже суровая зав.отделением ласково погладила ее и написала свой телефон на всякий случай.
На выписку за ней приехала Тулька. Она отвезла ее на такси домой, где уже заранее накрыла стол. Торжественно подняв бокал с морсом, объявила:
- Дорогая моя Милочка! Пожалуйста, дай мне сказать все до конца и не перебивай. Так вот. Ты знаешь, ближе тебя нет у меня никого на свете – ни братьев, ни сестер не было никогда, родителей не стало почти двадцать лет назад, единственную тетку схоронила позапрошлой зимой. Единственный мужчина, которого любила в своей жизни – твой муж – и тот от нас ушел. Сына твоего, Никиту, люблю как своего. В общем, твоя жизнь – моя жизнь. Вот ты кричала на меня в больнице, но я не сержусь, а напротив очень тебе благодарна, потому что пришла я домой и меня осенило – я же тебе никогда ничего этого не говорила, а такие вещи даже полностью родные люди должны проговаривать.
Милочка! Я счастлива, что ты и без меня все решила очень правильно – ребенку быть! Так вот! Я объявляю тебе свое решение. Все, что у меня есть (пусть немного – квартира и сберкнижка с некоей приличной суммой на старость) я отдаю нашему с тобой ребенку. Я клянусь тебе быть ему заместо отца. Не смейся, я же серьезно. Я буду отдавать тебе половину своей зарплаты, я разделю с тобой абсолютно все заботы о нем. Мила, ты знаешь, я всегда выполняю свои обещания! Я делаю тебе официальное предложение – давай растить его вместе со всеми вытекающими отсюда последствиями. Что ты мне ответишь? Разве это смешно?
- Господи, Тулька, ну жутко смешно! Ну прости, прости… Спасибо тебе, моя милая, ну конечно я принимаю тебя в отцы! Даже не надеялась раздобыть для своего… ой! Прости – НАШЕГО ребенка такого замечательного родителя! Только не надо ничего мне платить, что за глупости!
- А вот и нет! Ты пойми, я ведь хочу стать полноценным родителем ему. Ты же пойдешь в декрет – а я буду тебя содержать, потом ребенка надо будет водить в садик – я тут как тут! Я хочу не просто помогать тебе , это само собой, я хочу целиком разделить с тобой и ответственность, и обязанности, и материальную сторону. Мила, не отталкивай меня… Я ведь никогда не имела детей и своих никогда не заимею. Мне так хочется стать матерью! Усыновить кого-то – хорошо бы, но не дадут мне, я одинокая, не очень молодая и не очень здоровая. И ты знаешь, я любить его буду как никого, ведь он частичка тебя и Вадима.
Мила спрыгнула с дивана, обхватила Тульку и стала целовать ее заплаканное лицо…
- Тулечка, я вот только о чем все время думаю… Помнишь, ты говорила мне, что знакомая твоя, которая к бабке в Загорск ездила, родила, так?
- Ну да, родила… Так она и хотела… что ты все смеешься?
- Я вот что поняла: у бабки-то твоей – узкая специализация! Может она умеет только детишек наколдовывать! Это знаешь, как в парикмахерской, если попадешь к мужскому мастеру – что ему ни закажешь, выходит всегда полубокс!
- Ну да? Милка, а ведь и правда – надо порасспросить, такое же вполне может быть! Представляешь, сидит целая очередь, кто с чем – у кого муж ушел, кого обокрали, кого уволили… И вот пошепчет бабка и все беременеют и рожают, тут уж им не до глупостей всяких – какие там мужья-работы-деньги, тут - РЕБЕНОК! Тут про все забудешь!
Мила вспомнила теток из очереди в Загорске и повалилась от смеха на диван.
Они хохотали с Тулькой до слез, словно юные девчонки. Как же они были счастливы тогда! Вадим, измена, развод, неустроенный быт – все казалось ерундой, впереди было настоящее главное женское дело! Да разве такие девчонки не справятся? Здоровья бы хватило, а там! И сынов вырастим, и внуков!
* * * *
Зимой накануне нового года Мила благополучно родила мальчика – 56 см, 3 500 . Светленький такой!
Назвали Мишей.