Старый гриб

ТАМАРА АВРАМЕНКО - http://www.proza.ru/avtor/tavriya1949  - ТРЕТЬЕ МЕСТО В 11-М КОНКУРСЕ ПОВЕСТЕЙ И РОМАНОВ МФ ВСМ


            70-летию Победы в Великой Отечественной войне посвящается

Глава 1.

     Протяжно завыла сирена, убивая все другие звуки. Казалось, ей не будет конца. Тут же ударила канонада. Впереди разорвался снаряд, и Борис упал, прижался к земле, закрывая инстинктивно голову руками. Снаряды рвались теперь со всех сторон. Поднять голову было невозможно. Взрывы следовали один за другим в определённо заданном ритме: бах-бах-бах… (короткая пауза) бах-бах-бах.
     Над Борисом склонилось женское лицо. Тёмно-русые волосы на затылке уложены валиком. Открытый высокий лоб. Глаза цвета серой дымки смеялись. Женщина приподняла изогнутую змейкой бровь и прищурилась. В вырезе платья темнел шоколадный загар.
- Борис! – позвала она и, сорвавшись с места, побежала, легко перепрыгивая ямы и рвы, образованные взрывами. Она не обращала внимания на языки пламени, лизавшие её босые ноги и подол платья.
     Борис слегка приподнял голову и посмотрел ей вслед. Новый взрыв потряс землю. Снаряд вошёл в неё, как нож в свежую буханку хлеба. Внутри лейтенанта всё похолодело от страха за женщину. Но взрывная волна только подняла подол платья бегуньи, и Борис увидел крепкие ноги, мелькнули белые трусики, обтягивающие молодое тело. Она звонко рассмеялась, оправила задравшийся подол и снова позвала:
- Борис!
- Бах-бах-бах! – вторили ей разрывы новых снарядов.
     Борис Игнатьевич открыл глаза. Со двора доносилось: бах-бах-бах… Он встал, подошёл к окну, отдёрнул штору. Так и есть. Сосед выбивал ковёр, нещадно колотя по нему палкой.
     С тех пор, как он начал писать книгу, война ворвалась в его сны вместе с женщиной в белом платье. Сначала взрывы и грохот пугали его. Во сне, как наяву, он заново испытывал животный страх. Но этот страх уступил место ожиданию новой встречи с женщиной в белом. Её раскатистый весёлый смех заглушал все звуки войны, и Борис слышал только его, любовался вновь и вновь гибким станом, глазами цвета серой дымки.
     День начался как обычно. Ему, пенсионеру, спешить было некуда, но срабатывала многолетняя привычка к дисциплине. Каждый вечер составлялся план на завтра. Он взял в руки листок и прочёл:
- Отремонтировать в «Пирожковой» электромясорубку, получить на почте пенсию, разобрать вещи в шкафу, дописать главу.
     В конце пункта «дописать главу» стоял жирный восклицательный знак.
- Это уж как пойдёт вдохновение, - вздохнул Борис Игнатьевич.
     Он потёр руки в предвкушении насыщенного делами дня, заварил чай. Робко пискнул звонок в прихожей. Старик, прихрамывая, пошёл открывать. На пороге стояла Ксения, соседка из квартиры напротив. Одной рукой придерживая полу халата, а другой, прикрывая щеку, заговорила, отводя глаза в сторону:
- Доброе утро, Борис Игнатьевич! Извините за беспокойство. Я насчёт денег. Вы обещали одолжить.
- Помню. Вот собираюсь на почту. Как получу – сразу занесу. А что у тебя с лицом?
     Ксения густо покраснела.
- Всё то же.
- Гришка шалит? – догадался старик. – Пора его приструнить.
- Для него авторитетов нету, - грустно сказала женщина. – Никто связываться не хочет.
- Поглядите, какой важный! Найдётся и на него управа! Ты не сомневайся! А денежки занесу.
- Лучше вечером, когда с работы приду, - сказала женщина.

***
     Получив пенсию, старик засеменил к «Пирожковой».
- Игнатьич, мы Вас заждались! – воскликнула обрадовано заведующая, Вера Кузьминична. – На ручной мясорубке девчата сегодня!
- Где «больная»? Подать её сюда!- мастер снял пиджак, повесил на спинку стула, стоявшего у входа. Затем открыл свой походный чемоданчик, извлёк необходимые инструменты и с головой ушёл в работу.
     С девчатами из «Пирожковой» была многолетняя дружба. Однажды предложив свои услуги по мелкому ремонту, причём бескорыстно, Борис Игнатьевич стал бессменным мастером маленького дружного коллектива, своего рода палочкой-выручалочкой. Прибить полочку, врезать замок, сменить водопроводный кран, наточить ножи, да мало ли работы найдётся умелым мужским рукам! Менялись девчата-повара, но у руля оставалась Вера Кузьминична, и новый состав сотрудников получал в наследство Бориса Игнатьевича.
- Девчата, быстренько супчика Игнатьичу сварганьте, - распорядилась заведующая.
     Минут через пятнадцать мясорубка запела свою привычную песню, и довольный мастер вручил её поварихе.
- На, Марийка, владей. Теперь не подведёт.
- Прошу к столу, - пригласила Вера Кузьминична.
     Борис Игнатьевич не стал отказываться. Последнее время он не готовил первые блюда, питался в основном всухомятку. Работа над книгой отнимала много времени, и кухонные дела отошли на задний план. Кроме того, старик придерживался жёсткой экономии, так как приобрёл пишущую машинку. Деньги взял в кассе взаимопомощи при Совете ветеранов и теперь исправно выплачивал ссуду. Вот подзаправится супчиком и отнесёт в кассу очередной взнос.
- Как здоровье, Игнатьич? – спросила Вера Кузьминична.
«Стенокардия замучила. Приступы участились», - хотелось пожаловаться по-стариковски, но он не привык ныть и обсуждать болячки, поэтому сказал:
- Ничего. По возрасту. Годы, годы…
- Какие Ваши годы, Игнатьич! – подмигнула заведующая.
- Да уж 75 стукнуло. Пора и честь знать, - кокетничал он.
- Поживёте ещё. Нам без Вас, как без рук! Плохо только – живёте один. Из родных кто-то есть?
- Жена и дочка в войну погибли. Немцы состав с эвакуированными разбомбили. После войны искал их, люди рассказали, как всё было, вместе ехали. Жену любил сильно. Она мне, можно сказать, жизнь спасла. Когда было невмоготу, её вспоминал: лицо, жесты, голос – это и помогало.
- Что ж после войны не женились?
- Однолюбом оказался. Встречаться – встречался, а чтоб жениться…
- Плохо одному! Неправильно это! – говорила сердобольная женщина. – Живая душа должна быть рядом.
- А они итак со мной всегда, мои родные, Валюшка и Ларочка, - глаза старика подёрнулись туманом, и Вера Кузьминична дипломатично перевела разговор на другие рельсы.
- Мясорубка фирмы «Бош», за ремонт чего возьмёшь?
- Если можно, то, как всегда, похлёбку моим кабанчикам, - попросил Борис Игнатьевич.
     Бидон уже дожидался у двери, а Марийка ещё вынесла пакет с пирожками.
- Угощайтесь на здоровье!
     Посетителей было пока немного, но девчата-повара торопились: через часок-другой рабочий люд поспешит на обеденный перерыв, и начнётся запарка.
     Борис Игнатьевич надел пиджак, полез в карман, куда положил пенсию, чтобы отложить нужную сумму для кассы взаимопомощи, но карман оказался пустым. Бедный старик не знал, что и думать, вмиг подскочило давление. Обшарив все карманы, окончательно убедился: денег нет.
- Светик! – окликнул он работницу кафе. – Ты не заметила, кто-нибудь подходил к моим вещам?
- Не знаю. А что случилось?
- Ничего-ничего, - успокоил он девушку и поковылял к выходу.
***
     То ли от быстрой ходьбы, то ли от волнения сердце старика гулко ухало и подскакивало к горлу, а ещё предстояло пересчитать ступеньки до второго этажа. Весь первый занимали магазины, парикмахерская и «Пирожковая». С полчаса он лежал на диване, ожидая, пока сердце успокоится. Затем в кухонном шкафчике отыскал железную коробку с надписью «Рис», высыпал содержимое в миску. На дне лежал бумажный свёрток, перетянутый резинкой. Это был его маленький тайник. В нём хозяин хранил свои сбережения, как он говорил, «на смерть». Взяв необходимую сумму, остаток вернул на место.
     Перебрав вещи в шкафу, отложил носки с дырками на пятках, пару изношенных рубашек, вынес на балкон для просушки китель и меховую шапку. Сложив в пакет старые вещи, отправился к мусорке. На заднем дворе к металлическим гаражам лепилась его деревянная пристройка. В загончике разлеглись два ленивых кабана. Борис Игнатьевич подлил им воды в корыто и пошёл выбрасывать мусор.
     Панорама площадки с мусорными контейнерами всегда была живописной. В выходные дни, когда контейнеры не менялись, вокруг них росли кучи и кучки всевозможных отходов. Рой мух, сборище бездомных котов и собак, появление уличных бродяг раздражало жильцов, подталкивало к поиску «виновных в безобразиях», как говорила Стелла Эдуардовна, соседка старика по подъезду. Чего тут только не было! Завсегдатаи мусорки отбирали и  сортировали полезные для себя вещи. Один занимался макулатурой, другой – бутылками, третий выуживал остатки пищи, как ему казалось, пригодной к употреблению. Завидев прихрамывающего старика, бродяги деликатно удалились, прихватив свои «трофеи».
     Борис Игнатьевич забросил в ближайший бак пакет и хотел уже отойти, как взгляд задержался на необычном предмете. Это была радиола старого образца. Рядом с ней валялась коробка с надписью от руки «Пластинки».
- Выбрасывать такое добро! Надо же! Как богато живут люди! – ворчал старик, доставая из бака находку.
     Как и предполагалось, радиола не работала. Пришлось повозиться: почистить динамик, протереть иглу, заменить обгорелую вилку на шнуре. Когда загорелась лампочка и плавно по кругу поплыл диск для установки пластинки, старик вытащил из коробки  одну наугад.
- Звать любовь не надо, явится незваной, счастье расплеснёт вокруг… - пел женский голос.
     «Любимая песня Валюшки. Всегда напевала, когда шила», - вспомнил он. Снова защемило сердце. Он накапал валокардина и выпил залпом. Протёр рукавом стекло на фотографии, много лет стоявшей на комоде. На ней Валентина рукой ухватилась за портупею у него на груди, волосы на затылке уложены валиком, белое платье подчёркивает смуглую кожу. Он в форме лейтенанта связи. Снимок сделан был незадолго до войны в фотоателье, размещённом в подвальчике на Прорезной. И снова, как утром в «Пирожковой», когда вспомнил жену и дочку, глаза подёрнулись влажным туманом.
- Соскучился по приступу, старый дурень! – укорил себя Борис Игнатьевич. – А книга? Кто допишет?
     Мысль написать книгу о пережитом на войне пришла к нему два года назад, когда немного пришёл в себя после инфаркта. Он понял: нужно чем-то зацепиться за жизнь, найти смысл дальнейшего существования. Учителю в прошлом, как не хватало ему сейчас умственного труда! Мечта о книге спасала. Долго собирался, а месяц назад написал первые главы. Себя, Бориса Грибова, изобразил в главном герое, назвал его Галин, имена жены и дочки оставил те же. Теперь  спешил, боялся не успеть.
     Старик достал исписанную тетрадь, надел очки и стал просматривать, читая отрывки…

***
     Это была самая короткая ночь года. Усталые бойцы экипажа радиостанции давно лежали на нарах в палатках и мечтали кто о чём…
     Уснуть в эту ночь не мог лишь один лейтенант Галин, начальник этой радиостанции. Вот уже месяц, как он находился с экипажем на Н-ском аэродроме… «Сегодня воскресенье, и я сдержу своё слово: свожу семью в зоопарк. Командир обещал увольнительную». С этой мыслью и уснул…
- Лейтенанта Галина к телефону! – услышал он сквозь сон.
      В трубке голос подполковника Ковалевского сказал: «Свернуть радиостанцию и прибыть по боевой тревоге в штаб дивизии», а затем добавил: «Киев бомбят, на нас напала Германия»…

     Борис Игнатьевич отложил тетрадь, пошёл на кухню, поставил чайник, достал из пакета пирожки. Читая будущую повесть, он переживал всё заново. Сейчас ему нужно было подкрепиться, чтобы с новыми силами окунуться в прошлое.

     … По Брест-Литовскому шоссе мчались две машины кареточного типа, шурша скатами, оставляя аэродром. Приближался Киев. Вот уже видна Печерская Лавра, стоящая на склонах гор, как маяк, указывающий путь. Вот уже показался завод «Большевик». Холодным потом обдало каждого.
- Сволочи! – вырвалось у лейтенанта, больше он ничего не мог сказать.
     Завод был сильно повреждён. Он напоминал исполина, на которого обрушилась  неподъёмная  сила…   
     Улицы безмолвны. Казалось, весь город замер на время. Зловещая тишина угнетала…
     Галин пошёл с докладом к комдиву.
- Товарищ генерал-майор! Экипаж радиостанции «11-АК» прибыл по Вашему приказанию! Все члены экипажа налицо. Материальная часть  в полной боевой готовности. Докладывает начальник радиостанции лейтенант Галин.
- Вот в этой рощице будет ваша первая боевая точка, - генерал указал на восточную окраину Святошина. – Ваша задача – беспрерывная связь с подразделениями нашей дивизии и с командующим армии. Да, вот что! Ты ведь давно не был дома. Займи рубеж, подготовь своего заместителя, а потом отлучишься к семье.

     Старик опять отложил тетрадку, лёг на диван и предался воспоминаниям, которых не было в повести.

     … Летние лагеря под Святошино. Он привёз туда Валю вскоре после того, как они поженились. Привёз, чтоб не сходить с ума от ревности. Оставить одну в киевской квартире дома комсостава на всё лето было выше его сил.
- Ладно, лейтенант, - сказал командир, прочитав его рапорт, - сходи в хозчасть. У них, кажется, требуется официантка в офицерскую столовую. Я распоряжусь.
     Быстрая и расторопная Валентина пришлась ко двору. Главное, её принял повар, дядя Серёжа, которому угодить было непросто. Когда Валентина бегала от раздаточного окошка к столам и обратно, обедающие офицеры, кто украдкой, а кто откровенно, провожали её оценивающими, любопытными взглядами. Поначалу почти никто не знал, что новенькая – жена лейтенанта Грибова. Не обошлось и без стычек.
     Валентина спешила разнести обеды. Повар дядя Серёжа попросил помочь ощипать кур, выписанных к ужину. Как всегда, она шла легко, энергично, высоко подняв голову. От её тела веяло здоровьем, силой, молодостью. Невозможно было оставаться равнодушным, и тот, кто бросал взгляд, менялся на глазах, тоже заражаясь неиссякаемой энергией, желанием стать лучше, красивее.
     Когда она поравнялась со столиком, за которым сидели офицеры-связисты, капитан Шурыгин шлёпнул Валентину ниже талии и смачно сказал:
- Вот это задница!
     Молодая женщина замерла от неожиданности, а затем, поставив поднос на стол, убежала на кухню. Борис побагровел, вскочил с места и, схватив обидчика за грудки, вытащил из-за стола.
- Скотина! Ещё раз хотя бы посмотришь в сторону моей жены, я тебя прибью!
     Шурыгин поспешно стал оправдываться:
- Надо предупреждать. Думал, новая бабёнка, приударю. Извини, Грибов, не знал, что ты женился.
     В тот же вечер они с Валей поговорили, и жена согласилась бросить работу. А через неделю записалась на курсы медсестёр.

Глава 2.

    Подойдя к двери напротив, Борис Игнатьевич услышал раздражённые голоса. Соседи ругались. Он остановился в нерешительности.
     Дверь неожиданно распахнулась, из неё вылетел разгорячённый Славка и побежал вниз, перепрыгивая через две ступеньки. Следом выскочила заплаканная Ксения.
- Славик, сынок, вернись!
     Заметив соседа, она прижала кулачки к груди и стала жаловаться:
- Сил моих больше нету! Жить не хочется! Борис Игнатьич, что делать?
      Женщина в оцепенении уставилась в одну точку. Старик покачал головой, прикрыл дверь соседской квартиры.
- Пойдём ко мне, детка! Надо успокоиться, - по-отцовски ласково сказал он, обнял Ксению за плечи и подтолкнул к своей двери.
     Уже было выпито по две чашки чая, съедены бутерброды, уже Борис Игнатьевич услышал историю знакомства Ксении с Гришей. Женщина немного пришла в себя.
- Знаете, Борис Игнатьич, моя мама говорила: «Мало выйти замуж. Главное – суметь сохранить чувства. И если что-то не заладилось, остаётся выбор: бороться, уйти или терпеть». Я боролась, видит Бог. А терпение кончилось.
- Как думаешь, Ксюша, что посоветовала бы мама, будь жива?
- Сказала бы: «Уходи!» Да только куда? Идти некуда – терплю.
- Точно? Только потому, что некуда идти, терпишь?
- Ну да. А что?
- У вас, женщин, по-разному бывает. Говорите одно, а чувствуете другое. Может, жалко его тебе, да боишься сознаться?
- Чувств перебродило много. Это верно. Сперва любила его сильно, всё готова была простить. И он любил. Потом будто подменили, стал попивать. Я недоумевала: как? это со мной? не может быть! Затем пришло негодование: уж я тебя проучу! отомщу! наставлю рога! Наконец, озлобление и ненависть: видеть не могу!
- А сейчас?
- А сейчас, сама себе удивляюсь, безразличие. Вот всё равно, что с ним будет! За сына боюсь, за Славика. Парню 16 лет, опасный возраст. Мало ли чего может натворить! Гришка, как выпьет, пристаёт к нему, командует, силу свою показывает, власть.
- Беда…  А знаешь…  переходите со Славкой ко мне, - предложил Борис Игнатьевич. – Дай ему время. Пускай поживёт без семьи, почувствует, подумает, что важнее: водка или вы, одиночество и болезни или семья.
- Да как же, Борис Игнатьич! Стесним Вас и вообще…
- Я деньги тебе нёс, держи. Собери вещички и сюда. Славке записку оставь, мол, так и так.
     Дело шло к ночи, а парня не было. Ксения обзвонила  друзей мальчишки, но никто не знал, где он. Хозяин разложил диван, из кладовки достал раскладушку.
- Вы со Славкой располагайтесь в комнате, а мне на кухне места хватит.
     Ближе к полуночи позвонили. Заявился пропавший.
- Мама у Вас?
- Проходи. Задремала она. Умаялась, понервничала. Пойдём покормлю.
     Перед Игнатьичем Славка и не думал хитрить, выложил всё, как есть.
- Всю неделю держится, работа всё-таки. А как пятница – хоть из дому беги. Нажрётся, и пошло-поехало. Мамку бить стал, да и мне досталось. Когда вырасту, прибью его. Ненавижу!
     Борис Игнатьевич слушал и думал: «Самую страшную и невыносимую боль причиняют не враги, не болезни, а близкие и родные. Как противоестественно и как жизненно!»
- Знаешь, что надо сделать? – сказал старик.
- Что?
- Надо вырасти, чтоб ни алкоголя, ни наркотиков.  Стать человеком и уважать себя. Сможешь гордиться, что сделал себя сам.
- А пока терпеть, да?
- Постарайся быть выше обстоятельств. Не поддавайся! Сумей сделать шаг назад, чтобы потом сразу два вперёд.
- Как это? – недоумевал Славик.
- Был в моей жизни момент, решение надо было принять в считанные секунды. Пришлось сделать шаг назад, чтобы выжить, зато потом отомстил фашистам сполна.
- Это во время войны?
- Да. Мы до войны жили в Киеве. Я, жена, дочка. Служил начальником радиостанции. Город защищали всеми силами, но… враг на тот момент был сильнее. Однажды в расположение нашей точки (она находилась в лесу) прибыл комдив. Вручил мне зашифрованную радиограмму. Я передал и получил ответ, но открытым текстом, всего одно слово: «Разрешаю». Комдив повеселел, пожал мне руку и, кивнув на первую шифровку, сказал: «Эту радиограмму расшифруешь через час». Сел в машину и умчался. В шифровке значилось: «Товарищ командующий! Разрешите мне и военкому уйти с остатком авиации». И подпись. Вот так мы остались одни, без командования, без руководства, без приказа. Из окружения выходили с боями. Ночевали в копнах. Боеприпасы были на исходе. Ночью дали последний бой. Немцы стали жечь хлеб. Копны пылали, как факелы. Бойцы выскакивали и срывали горящую одежду. Я тоже обгорел прилично. В общем, сопротивляться бессмысленно, а застрелиться нечем. Взяли нас в плен. А дальше я тебе зачитаю отрывок из рукописи.
     Борис Игнатьевич видел, как загорелись глаза Славки. Он полистал одну из исписанных тетрадей, нашёл нужную страницу…

     Колонна военнопленных растянулась вдоль Крещатика. Окрылённые первыми победами фашисты не опасались, что пленные окажут сопротивление или разбегутся. Конвой был слабый. Галин ступал по родной брусчатке, которую ещё недавно на парадах топтали его сапоги. Теперь всё изменилось. Он шёл в шеренге с краю, жадно вглядывался в знакомые дома, всей грудью вдыхал воздух. Это был другой Киев. Город-красавец словно вымер. Уныло смотрели из-под шапок-крыш дома глазницами окон, заклеенных крест-накрест полосками бумаги. Только гул шагов пленных да картавые обрывки чужеземной речи дрожали в воздухе.
      Через квартал его дом на углу Прорезной и Крещатика. Галин прикинул, на каком расстоянии друг от друга находятся конвоиры. Шагах в двадцати впереди маячила спина немца, позади - фриц приблизительно на таком же. Дерзкая мысль резанула сознание. Вот он, родной подъезд. Несколько шагов в сторону и…  через чёрный ход во двор, а там перемахнуть через забор на соседнюю улицу, дальше дворами, дворами…  Уйти, во что бы то ни стало уйти и бороться. Ведь он ещё и не воевал, как следует!
     Поравнявшись с открытой парадной дверью, Галин быстро шагнул в подъезд. Оглянувшись, убедился, колонна продолжала движение как ни в чём не бывало. Похоже, никто не заметил его исчезновения. Дверь чёрного хода была заперта, и он побежал вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Галин знал, Валюшки и Ларочки  в Киеве нет. Семьи комсостава эвакуировали, как только немец подошёл к городу. Но всё же…
     Он уже был на площадке второго этажа, ещё несколько пролётов, и дверь, обитая дерматином. На лутке табличка с указанием фамилий жильцов коммуналки и количеством звонков. И тут он услышал немецкую речь. С верхнего этажа, где была его квартира, спускались немцы. Они строили планы на вечер. Галину не составило труда перевести их болтовню. Что делать? Деваться некуда! Несколько мгновений оставалось в запасе. Решение было одно. Он метнулся вниз, осторожно выглянул на улицу. Колонна по-прежнему тянулась вдоль Крещатика. Одним рывком Галин впрыгнул в ближайшую шеренгу и пристроился с краю. Боец с перевязанной головой сделал шаг влево, уступая ему место и даже не глянув на новичка. Галин понял: теперь предстоит борьба не только за свободу, но и за жизнь.

     Борис Игнатьевич отложил тетрадь и посмотрел на мальчика. Славка сглотнул слюну и сказал:
- Здорово! Написано так… я будто побывал на Вашем месте. Ведь Галин – это Вы?
- Я. Фамилию герою дал другую. Пишу ведь не биографию.
- А что было дальше? – сгорал от нетерпения мальчишка.
- Всё было: и плен, и побег, и фронт, и победа. Вот допишу – прочитаешь. Знаешь, почему я выжил? Потому что очень, очень этого хотел и в самую трудную минуту думал не о смерти, а о жизни, о своих родных, Валюшке и Ларочке. А теперь спать.

***
    Всё чаще беспокоило сердце, и Борис Игнатьевич наведывался в аптеку, как на работу. Туда он шёл через парк, где молоденькие мамаши прогуливались с колясками или ребятишками лет двух-трёх. Кучковались по интересам. Одна группка травила анекдоты, перемывала косточки соседям, пока младенцы важно сидели в колясках, посмактывая пустышки. Другая – тянула пиво из железных банок, грызла семечки, сплёвывая шелуху на землю. Несколько женщин курили у памятника и покрикивали на детишек, шаливших на площадке.
- Денис! Отойди от Алины, у неё сопли! Отойди, я сказала,  голову оторву! – кричала мамочка с короткой стрижкой.
- Алина! Не сиди на земле! Сколько раз говорить! Ты что, тупая? – крикнула  другая.
     После таких прогулок к вечеру парк преображался: под лавочками валялись окурки, банки, пустые пакеты, семечная шелуха. Старик каждый раз делал женщинам замечания, но его слова не имели успеха. «А ведь это поколение я воспитывал и учил в школе! Кого вырастили? Как так вышло? Чему они научат своих детей?» – задавал он себе вопросы.
- Денис! Иди сюда немедленно! Я тебя убью! – снова угрожала ребёнку мамаша.
     Старик остановился и спросил женщину:
- Вы полагаете, после таких слов мальчик подойдёт к Вам?
- Что?.. Это Вы мне? – удивилась молодая особа.
- Вам.
- Слушай, дед! Ты уже задрал! – переменила тон женщина. – Девчонки, надоело! Каждый раз, как идёт, так читает мораль!
- Вы показываете пример детям. Чему они научатся? В конце аллеи стоит урна. Почему бы…
     Девица не дала ему договорить.
- Слышь, блюститель порядка! Чеши себе, куда шёл!
     Старик смотрел на мамочек, но ни в одной не увидел союзницы. Он махнул рукой и пошёл дальше.
***
     Прошла неделя. Ксения с сыном оставалась у сердобольного соседа. Гриша не раз порывался позвонить в дверь напротив, но каждый раз малодушно отступал. Что им сказать? По крайней мере, в доме тихо, не с кем ругаться. Ксюша успокоилась, и Славка стал приносить хорошие оценки.
     Три раза в день старик ходил в сарайчик кормил кабанчиков, чистил загон, подливал воду в корыто. Сначала это были два маленьких поросёнка. Он даже дал им клички: Фриц и Борман. Спроси его, почему такие странные – не ответил бы. Просто само родилось. Выкормленные на отходах «Пирожковой» да на толчёной картошке с мукой, блюде, которое хозяин готовил сам, поросята быстро набрали вес и превратились в холёных раздобревших кабанчиков. Они встречали его пронзительным визгом, предвкушая лакомство.
- Ну, как, Борман, дела? Нагулял сала? Ешь, ешь, - подбадривал Борис Игнатьевич.
    Фриц оказался наглее и рылом толкал Бормана в сторону, подальше от корыта.
- Фриц и есть фриц. И сущность твоя свинская: урвать себе побольше! – ворчал старик.
     И сейчас он был занят делом, когда дверь неожиданно распахнулась и на пороге выросла фигура Стеллы Эдуардовны, соседки по подъезду, дамы изящного возраста. Хорошо поставленным голосом в прошлом диктора местного радио она сказала:
- Борис Игнатьевич, сколько можно! Весь двор провонял Вашими хрюшками, мух полчища налетели, поросячий визг по утрам! Людям надоело. Вот письмо жильцов в ЖЭК. Жалуются! Видите, сколько подписей? – она тыкала пальцем в исписанный лист. – Читайте!
- Стелла Эдуардовна!  Не Вы ли инициатор этого письма? – спросил старик.
- А если я? Что из того?
- Сарай далеко от дома, и свиньи - людям не помеха. За порядком слежу. Вообще, если хотите, иные люди хуже свиней.
- Вы кого имеете в виду? – насторожилась женщина. – Хотите меня оскорбить?
- Ни в коем случае! Вы наша гордость, красавица, золотой голос города, - Борис Игнатьевич говорил искренне, и она это знала. Он видел, как Стеллу распирало от удовольствия, и продолжил: - Просто излагаю некоторые наблюдения, почерпнул давеча в парке.
     Она тоже сменила тон, голос зазвучал доброжелательно и доверительно:
- Зачем Вам столько мяса? Борис Игнатьевич, дорогой, в Вашем возрасте вредно мясное. А может, на продажу?
- А вот это уже я решу сам.
- В общем, я Вас предупредила, - вернулась к своему первоначальному тону соседка и вышла.
- Надо нам, ребята, продержаться месяц-другой, - подмигнул старик кабанчикам. – Стелла – вздорная бабёнка. Баламутит народ. Надо подумать, как остудить её пыл.
      Он запер сарай и поспешил домой. Ксению застал за сборами: та складывала вещи в сумку.
- Куда собралась на ночь глядя? – спросил, предполагая, что соседка нашла квартиру.
- Возвращаемся домой, - сказала она, продолжая укладывать вещи и избегая его взгляда. – Приходил Гриша. Просил прощения. Обещал не пить.
- Свежо предание, да верится с трудом!
- Спасибо, Борис Игнатьич, Вы нам очень помогли, но не можем мы жить у Вас вечно. Надо налаживать отношения с мужем.
- Ты хорошо подумала? А Славик согласен?
- Он уже дома.
- Ну, дело хозяйское, - Борис Игнатьевич больше не уговаривал.

Глава 3.
-
     Сон никак не шёл. Борис Игнатьевич крутился с боку на бок и, в конце концов, пошёл ставить чайник. Погасив свет, приоткрыл штору и выглянул в окно. Молодой месяц победно взирал с высоты. «Зачем живу? Зачем землю топчу? – в который раз задавался вопросами старик. – Один, как перст. Слягу – некому будет ухаживать. Книгу задумал. А кому она нужна! Сколько о войне сказано-пересказано! Сколько воды утекло с той поры! Эти молодые – другие. Послевоенные. Непуганые. Мамочка из парка, что облаяла меня, станет читать мою писанину? Нет, конечно! После школы, видимо, книги в руках не держала. И подружки её не лучше».
     Чайник давно пыхтел на плите, а старик всё предавался раздумьям. «Но, кроме девиц из парка, есть ещё Славик, много ребят, его сверстников. А мои ученики? Уже десять лет на пенсии. Первые годы прибегали, а потом… растворились в бытовых проблемах. Одна Мариночка Щербак осталась. Надо ей позвонить. А с книгой поторопиться. Это им, моим дорогим Валюшке и Ларочке памятник, как у Пушкина, нерукотворный». Борис Игнатьевич достал платок, высморкался, из-под крана набрал в пригоршню воды и умыл лицо. Снова включил свет. Вытерся махровым полотенцем и глянул в зеркало. Глаза красные, воспалённые. Он ещё раз выглянул в окно. Город спал, спала улица, темнели окна в доме напротив.
     Вдруг глаза старика заметили: кто-то копошится у машины соседа, припаркованной у бровки возле подъезда. Теней было две. Одна – резко выпрямилась, взвалила на плечо что-то тяжёлое. Вторая – возилась у лобового стекла. Старик распахнул окно и крикнул:
- Эй, вы! Что там крутитесь! Не шалите! Сейчас позвоню в милицию!
     Злоумышленники растерялись от неожиданности,  задрали головы на его голос. В свете уличного фонаря мелькнули лица юношей, и Борису Игнатьевичу показалось, одного он узнал. Не может быть! Приличная семья! Парни пустились наутёк. Старик покачал головой и отправился спать.
     К нему опять пришла женщина в белом. Глаза цвета серой дымки притягивали, и он бежал за ними, а они ускользали и вновь манили за собой.
- Борис, - смеялась женщина, - не бойся, расскажи…
     Она побежала дальше, а его окружили незнакомые люди и тоже требовали: - Расскажи…
     Борис Игнатьевич проснулся от шума у подъезда. Выглянув в окно, увидел столпившихся соседей и участкового, которого все по-свойски звали Николашей.
- Ещё раз взываю к вашей гражданской сознательности. Может, кто видел, слышал, расскажите.
     Люди загалдели наперебой.
- Что ж теперь делать? Я ж её ещё не выплатил! Колесо спёрли, дворники тю-тю, - плакался сосед с четвёртого этажа, хозяин машины.
- Попрошу свидетелей дать показания, - ещё раз обратился Николаша к зевакам. – А Вы, Ребров, пишите заявление, - он подбадривающее похлопал потерпевшего по плечу.
     Народ стал расходиться. Старик наспех оделся и спустился вниз.
- Доброе утро! Что случилось, Сергей? – обратился он к пострадавшему.
- Машину мою пощипали, Игнатьич, - сказал сосед. – Может, знаешь чего?
- Видел. Не спалось. Часа в два выглянул в окно. Двое крутились у машины. Крикнул, чтоб не шалили, они и ушли.
- Так-так-так, - воодушевился участковый. – Подробней можно?
- У одного на плече что-то тяжёлое лежало, не разглядел.
- Колесо! Что ж ещё! – подхватил сосед.
- Опознать сможете? – спросил Николаша, записывая показания в блокнот.
- Вроде бы узнал. Они частенько во дворе околачиваются. К нашим лоботрясам приходят. Но как зовут, где живут - не знаю.
- Вы, Борис Игнатьевич, загляните в течение дня в отделение, оформим всё, как полагается. Поднимемся к Вам,- переключился он на потерпевшего, - составим заявление по форме.
     Старик вернулся в комнату. Его ждала заветная тетрадь. Открыв чистую страницу, вывел: Глава 9. Владимир-Волынск. Поразмыслив, стал писать…

***
      За последним рядом людей два молодчика в форме «СС» прикрыли тяжёлые решетчатые ворота. Это был лагерь для военнопленных. Конвоиры во двор не входили. На вышках у пулемётных установок стояли солдаты, готовые в любой момент по команде поливать пулемётными очередями безоружное стадо, если оно вздумает противиться хозяевам. Лагерь был окутан колючей проволокой в шесть рядов. С вышек поблескивали прожектора…
    Вот уже два дня люди без отдыха и пищи. Избитые и покалеченные, в изорванной одежде, многие босые, ждут конца процедуры, регистрации номеров. Здесь человек обезличивается, теряет фамилию и получает взамен номер. Пленный обязан носить его на груди.
    Наконец, голодных, измученных, их привели в казармы и велели занимать нары. В темноте, без света кое-как разместились, ещё не теряя надежды, что покормят. Но, увы…  Утром  погнали на работу.
    Вскоре началась эпидемия сыпного тифа и дизентерии. В каждой казарме ежедневно умирало человек 20-30. От вшей не было жизни. К тому же, невзирая на конец ноября и низкую температуру, ежедневно по утрам босых и голых пленных выгоняли на так называемую зарядку. Начальник лагеря, тучный немец, проходил по рядам и высматривал жертвы. Это были раненые, больные и немощные, то есть не способные в полную силу трудиться на каменоломне. Затем конвоиры гнали их дулами автоматов к стене и расстреливали на глазах всех. Мертвецов сбрасывали тут же за лагерем в балку. И сразу же стая ворон с оглушительным криком слеталась на кровавый пир, устроенный для них убийцами в фашистской форме. Вот почему пленные проживали каждый день как последний. Никто не был уверен, что для него наступит завтра.
     Дерзкий побег трёх советских офицеров взбудоражил лагерь. Они были вывезены за пределы лагеря в ассенизационных обозах. Но далеко уйти не удалось. Их вернули и для устрашения остальных расстреляли.
     Страшную зиму пережили, к весне поползли слухи, что лагерь перебазируют в Германию.
***
     Борис Игнатьевич просмотрел написанное, исправил несколько ошибок. Сегодня больше писать не будет. Они стояли перед его взором, как живые, друзья, сослуживцы и просто товарищи по несчастью. Он слышал крик Гриши Шевчука, бойца расчёта Галина. Его, обгоревшего, выскочившего из копны, немец расстрелял в упор. А это Кузьмин, сибиряк, поделившийся с ним засохшим куском хлеба в первую голодную ночь в лагере. Тифозная вошь подкосила крепкое красивое тело богатыря. Семён Вассерман, у которого припасена была безопасная бритва, этот неунывающий одессит, выполнявший роль парикмахера, скобливший их щёки и подбородки, расстрелян за то, что еврей. Сашка Савин, уступивший ему место в шеренге тогда ещё, на Крещатике, будто приклеился к Галину с тех пор. Потерю Сашки он переносил особенно болезненно. Парень простудился, получил воспаление лёгких. Однажды утром не смог встать и выйти на работу. Его пристрелил тут же в казарме прыщавый немец-конвоир, отвечавший за построение пленных.
     Старик долго ходил по комнате, переживая всё заново. Да, так и было. Закроешь глаза и видишь, будто случилось вчера.
     Он снял трубку, набрал номер и услышал мягкий голос:
- Слушаю.
- Мариночка, добрый вечер!
- Здравствуйте, Борис Игнатьевич! Как поживаете? Как здоровье?
- Спасибо. Хорошо.
- Как книга? Продвигается?
- Поэтому и звоню. Хочу дать на твой суд. Почитай. Может, что подскажешь, - старик хитрил, он соскучился по живой душе, давило одиночество. – Как у тебя сегодня со временем?
- С удовольствием почитаю. Времени всегда не хватает. Но для Вас выкрою. Часа через два будете дома?
- Где мне быть? Сижу, как старый гриб, на месте, - он почувствовал, что Марина улыбнулась. – Смеёшься? Думаешь, не знаю, как за глаза называли?
- Мы любя, - ответила Марина, действительно улыбнувшись воспоминаниям.
- Кабанчиков покормлю и домой, - уточнил старик.
- Вы ещё не оставили своей затеи с детским домом?
- Не оставил. И не затея это, а важное дело. Через месяц свезу ребятишкам. Не больно их балуют мясом. Рос в детдоме, знаю. В общем, жду.
      Он достал папку с фотографиями выпускников. Нашёл 1980 год. Его последние. Десять лет назад на выпускном девчонки рыдали у него на плече, обещали не забывать.
      Вот она, «вечный двигатель» всей классной жизни, Маринка Щербак. Его последователь, учитель истории. Интересно, как сейчас у неё на личном фронте? А вот и он, герой её романа, Владислав Перфилов. Говорят, толковый хирург вышел. Что-то не сладилось у них, разбежались. В последний приход она ушла от ответа. Да,  жизнь с крутыми поворотами.
 
***
      Влад докурил сигарету и ещё раз глянул на будильник. «Поздновато для гулянок. Завтра серьёзная операция, выспаться бы, а тут карауль его», - с раздражением подумал о брате.
     Почти год родители находились в Ливии. Отцу осталось дослужить всего ничего. Подвернулась командировка, и он не раздумывал. Мать поехала с ним. На Влада оставили младшенького, Стасика. С собой не взять, всё-таки десятый класс. До института год в запасе. Вернутся, будут решать: куда определить чадо.
     А пока «чадо» совсем обнаглело. Скоро два часа ночи, а его нет. Уже сквозь сон Влад услыхал щелчок замка и только тогда спокойно уснул.
     Стас пробрался на кухню, не включая свет, открыл холодильник и залпом выпил пакет кефира. Закрывшись в ванной, рассмотрел себя в зеркале. Хорош! Лоб взмок, глаза перепуганные, уголки рта опустились. В пору играть Арлекино. Зачесал волосы назад, и они влажными прядками прилипли к голове. Его бил озноб то ли от холода, то ли от пережитого волнения и страха. Отошёл только под горячим душем. Как в кино, прокручивал события последних дней.
     Баня, Володька Банщиков, одноклассник и приятель по дворовым забавам, был убедителен.
- Машина ночует на улице. Ждём, когда окна в доме погаснут, и снимаем всё, что снимается.
- Послушать тебя – так просто. А куда эти вещи потом?
 - Сова заберёт, я договорился, и толкнёт. У него есть кому. Тем и живёт. Денежки тебе не помешают?
- Кому они мешают! А если попадёмся?
- А если бы бабушка была дедушкой, знаешь, что б у неё выросло?
- Шутишь? Я серьёзно.
- Серьёзно, говоришь. Соврём, что нас заставили. Опишем кого-нибудь. Только брехать одинаково надо. Сговоримся.
     И всё-таки Стаса что-то тревожило, не давало покоя. Залезая под одеяло, Стас ещё раз прокрутил их вылазку. Его вдруг осенило: «Старик. Бывший классный руководитель Влада! Это он нам кричал из окна. Старый пень, что тебе не спится по ночам! А ведь он меня узнал. Чёрт! Нам хана. Надо с Баней всё обмозговать. Старикан обязательно стукнет Мариночке, а классная – Владу. И понеслась»…
     Сразу после уроков они пошли на своё место. За спортплощадкой у котельной стояли списанные парты. Мальчишки забрались на них с ногами. Дружок сам заговорил о старике.
- Сова товар не берёт, - видно было, что Баня расстроен. – Я ему рассказал про деда, думал, посоветует чего. А он: «Наследили! Товар нечистый! Не возьму!» Я и так, и сяк – пустое. Говорит: «Порешайте со свидетелем, пока не стукнул ментам, тогда возьму».
- Думаешь, старик сдаст нас? – испугался Стас.
- Нет. Путёвку в санаторий выпишет!
- А что значит «порешайте»? – снова насторожился Стас.
- Дед должен молчать, - многозначительно посмотрел Баня на несмышлёного сообщника.
- Как это?
- Ты тупой или морозишься?
- Почему сразу тупой! Просто хочу ясности.
- Заложит он нас ментам, понимаешь?
- Убивать не стану! – истерично выкрикнул Стас.

***
     Старик заканчивал хлопоты в сарайчике. Сегодня Марина обещала прийти. Весь день он вынашивал мысль об этой встрече. Есть о чём поговорить. Как обычно, побеседовав с Борманом и Фрицем, по заведенной привычке подтрунивая над одним и пеняя другому, Борис Игнатьевич предвкушал встречу с любимой ученицей. Ему нравились в ней энергичность и душевная теплота.
- Припозднился я сегодня, заболтался с вами, - посетовал старик. – Хорошо, что взял фонарик. До завтра.
   Выйдя из сарайчика, он вдохнул сырой воздух, подсвечивая себе, набросил на петли замок и стал запирать. Сильный удар в голову оглушил его. Острая боль пронеслась сверху вниз и спряталась где-то в пальцах. Остальных ударов старик не почувствовал. Двое в чёрных чулках на головах продолжали бить ногами безвольно лежащее тело.
- Может, хватит, - попросил один.
- Дышит? – спросил другой.
     Первый наклонился и, нащупав артерию на шее, прислушался.
- Вроде нет, - сказал он нерешительно.
     Второй, не доверяя дружку, решил убедиться сам.
- Чёрт! Перемазался! – и, не желая задерживаться, шепнул: - Валим.
     Они ушли задними дворами, никем не замеченные.
***
    Марина Щербак любила приходить к старому учителю. Трудно сказать, когда зародилась дружба. В пятом классе в конце сентября вместо учительницы вошёл учитель, мужчина уже солидного возраста с чемоданчиком в руке. И Марина подумала, как он похож на её дедушку.
- Я ваш новый классный руководитель, - сказал он, обводя взглядом ребят. – Грибов Борис Игнатьевич.
- Старый Гриб, - прошептал Владик Перфилов, сидевший сзади Марины.
- Заткнись, - ответила она, чуть повернув голову.
     Но сосед по парте уже подхватил это прозвище, и оно прочно закрепилось среди учеников.
- Преподавать буду историю. Начать хочу с главной победы нашего народа, победы над фашизмом. Рассказ будет о взятии Берлина.
    На учительском стола вдруг появились деревянные фигурки солдатиков, танки, пушки и прочее. Как волшебник, учитель извлекал из чемоданчика необходимые предметы.
- Вот ты, вихрастый, помоги мне, - позвал он Влада. - Карту читать умеешь? – он развернул перед мальчиком ватман с условными знаками. – Я расставлю фрицев, ты – наших.
     Это был не урок, а настоящий театр. Дети сидели, зачарованные действом. Учитель и Владик двигали фигурки, меняли диспозицию техники. Борис Игнатьевич включил магнитофон, и они услышали голос, комментировавший события. Это был голос Старого Гриба. Когда Владик воткнул в домик, изображавший Рейхстаг, красный флажок, дети зааплодировали, подбежали к столу и стали качать Владика, словно он и в самом деле был героем. Они приняли Бориса Игнатьевича раз и навсегда, хвастали им перед ребятами из параллели.
    Марина улыбнулась, вспомнив первую встречу с Грибом. В старших классах, когда учили войну 1812 года, историк предложил смастерить панораму Бородинского сражения. Фигурки уланов, драгунов, французов мастерили из чего придётся: дерева, пластилина, глины, каштанов.
     Вечерние «трудовые посиделки», как окрестил их Гриб, доставляли ребятам истинное удовольствие. Приходили по желанию. Марине и Владику достался Наполеон.
- Перфилов, тебе поручаю сделать фигурку, а Марина её нарядит, - этим заданием Гриб связал их навсегда.
     Она припомнила: «Да, именно с тех вечеров, с работы над панорамой, всё началось: провожания домой, ни к чему не обязывающие разговоры, взгляды, ожидание чего-то, тягостное томление, тревожные сны, телефонные звонки и слёзы обиды, появление в классе новенькой, Алки Боевой, ревность и, наконец, первый поцелуй».
     Выбор профессии для Марины был очевиден, ни минуты не сомневалась. Конечно же, учитель, как Гриб. Конечно же, историк, как он. Влад выбрал медицину. На первом курсе они ещё встречались часто. Потом реже, и, наконец, отношения сошли на нет. Нет, он звонил в День рождения, поздравлял с Новым годом. Из гордости она не требовала объяснений. Потом от доброжелателей узнала: Влад живёт с Алкой Боевой на съёмной квартире. Было больно и обидно. Марина прибежала к Старому Грибу, вдруг осознав, что больше идти не к кому. Родители не одобряли встречи с Владом, считали его эгоистом. Подруги… Их тоже как-то не оказалось: учёба, замужество.
- Не плачь, дочка, - сказал Гриб. – Всё наладится, всё будет хорошо. Поверь мне.
- Ничего уже не будет! Никогда! – выкрикивала она сквозь слёзы.
      Он гладил её по голове, а потом пустил свою «тяжёлую артиллерию», которая называлась на его языке «сравни с другим». Приём был верным, она знала его. Старик рассказал историю своей любви. Марина слушала, и собственная боль отступала.
- …А потом я узнал: состав, в котором ехали офицерские семьи, разбомбили сразу за Киевом. Искал своих долго, надеялся. Однажды в магазине столкнулся с соседкой по киевской коммуналке. Ехала в вагоне с моими. «Погибли, - говорит, - сгорели. Началась паника. Многие из вагона не выбрались». Сестру её убило осколком. Схоронили всех в братской могиле там же, недалеко от насыпи.  Из армии меня уволили из-за плена. Квартиры тоже лишился, ведомственная была. Давили воспоминания. Уехал из Киева сюда, родом я из этих мест. Работал и учился, после института подался в школу.
- А почему не женились? Столько вдов после войны осталось, - не сумела скрыть интереса Марина.
- Может, покажусь дураком, но я её мёртвой не видел. Всё приходит во снах. Всё кажется - жива. Не смирился с её смертью.
- Да. Вот это любовь! Первый раз встречаю такого мужчину.
- А отец твой не такой?
- У него второй брак. Но с мамой живут хорошо.
- И у тебя всё будет хорошо.
***
     Марина уже трижды позвонила в дверь. В другой раз она бы ушла, но сейчас…  Ведь он сказал, что будет ждать! Что-то не так. Может, стало плохо? Скорее всего, пошёл в сарай.
     Она спустилась во двор и направилась к гаражам, где сбоку лепилась пристройка Гриба. Ещё не доходя до места, Марина поняла: дверь сараюшки закрыта, не было света. Значит, старик либо внутри, либо сарай заперт. Подойдя вплотную и уже протянув руку, чтоб дёрнуть за ручку, она споткнулась о что-то тяжёлое и мягкое у самого порога.
- А-а! – вскрикнула женщина.
     В стороне в траве светилось пятно. Марина подняла фонарик. Лучик выхватил пятачок земли, на которой лежал лицом вниз Борис Игнатьевич, седые волосы намокли от крови. В ужасе она ещё раз закричала. Не помня себя, Марина рванулась к подъезду и нажала на звонок первой  попавшейся двери.
- Что случилось, милочка? - хорошо поставленным голосом спросила Стелла Эдуардовна, подняв брови домиком. – Зачем колотить в дверь, когда…
- Телефон! Быстро телефон! Бориса Игнатьевича убили.

***
- Успокойся! Что так дрожишь! Всё позади. Прооперировал его. Будет жить, - успокаивал  Влад.
- И ничто не угрожает? Говори, как есть. Мне это важно знать, - настаивала Марина.
- Рана достаточно глубокая. Но не опасная. Позвоню в милицию, сообщу, что жив.
     Влад сам нервничал. Сначала испугался за жизнь старика. К тому же потеря сознания – нехороший симптом, скорее всего,  от сотрясения мозга, а может, от боли и страха. А ещё рентген показал два сломанных ребра. Не давала покоя и находка на месте преступления.
     Он примчался по звонку Марины раньше милиции. Осматривая Бориса Игнатьевича, нащупал случайно в траве часы и автоматически положил в карман. Уже в ординаторской рассмотрел их. На обратной стороне циферблата знакомая гравировка. Без сомнения, часы Стаса, подарок родителей на День рождения. Замок браслета сразу был слаб, но Стас ленился отдать в ремонт и уже несколько раз ронял часы. «Неужели нападение на учителя – его работа? – мучился Влад. – За что? Зачем? Следователь сказал, что днём заедет к потерпевшему. Надо успеть переговорить со Стасом, пока не убежал гулять».
     Влад шёл по коридору больницы и думал, как вызвать брата на откровенность. А вот ещё одна проблема – Марина. Примчалась раненько. Не сидится дома. Могла бы в субботу отоспаться. Он издали рассматривал её. До сегодняшней трагической ночи они давно не виделись. Всё также хороша! Нет, ещё лучше! Черты лица по-взрослому более выразительны. Из тощей девчонки превратилась в женщину с соблазнительной фигурой. «Интересно, у неё есть кто-нибудь?» - ревниво резанула мысль.
- Я всё думаю, - сказала Марина, - у кого поднялась рука на пожилого человека? Ради чего? Красть нечего. Нужно было бы мясо – увезли бы кабанчиков.
- Оставим эти вопросы милиции, - буркнул Влад, сжимая в кармане часы. – Я освободился. Поехали ко мне завтракать.
- А что скажет Алка? – съехидничала Марина.
- Мы давно разбежались, - внёс ясность Влад.
- Неужели? Что ж так? Слушать не научилась?
- Алка…  С Алкой и поговорить не о чем. Предпочитаю собеседника поумнее. Слишком предсказуема. Как насчёт завтрака?
- Нет. Борис Игнатьевич без сознания, ранен, а мы… Можно к нему?
- Он спит. Поверь, ему ничего не грозит. Поехали!
- Нет, Влад! Нет, нет и нет! Пока Гриба на ноги не поставишь – нет!
     Перед уходом Влад ещё раз заглянул в палату. Медсестра Валерия Кузьминична ставила Грибу капельницу.
- Каждый раз любуюсь, как у Вас ловко получается, - сказал он.
- Уже к пенсии подбираюсь, Владислав Николаевич, по-другому и не получится.
- Просьба у меня, Валерия Кузьминична. Заглядывайте к нему почаще. Это мой учитель. Точнее, классный руководитель.
- Не беспокойтесь. Не оставлю. Жалко старика. Как рука поднялась у извергов! Хуже фашистов!
- Простите, судя по возрасту, Вы войну застали? – спросил Влад, чтоб поддержать разговор.
- Да. Я довоенная, тридцать восьмого года. Маленькая была. Ничего не помню. Как Вы думаете, бандюг этих поймают?
- Поймают. Не сомневайтесь, - ответил Влад, и снова рука его сжала злополучные часы, лежавшие в кармане халата.

Глава 4.

    Валерия Кузьминична спешила к телефону. Когда сменившая её дежурная медсестра позвала и сказала, что голос мужской, она неожиданно для себя разволновалась.
- Алло! – сказала в трубку, стараясь укротить волнение.
- Лера! Это я, - после небольшой паузы откликнулся мужчина. – Придёшь на тренировку?
- Почему Вас это волнует, Максим Андреевич? – нарочито строгим голосом спросила она.
- Мы не очень хорошо расстались в прошлый раз.
- Вот именно, расстались, и ничего друг другу не должны.
- Прости меня, Лера.
- Не надо было болтать лишнее, - упрекнула она.
- Мы же взрослые люди!
- Вот именно, и обсуждать твою жену я не намерена.
- Понял. Так ты придёшь в бассейн?
- Максим, тренировка не свидание. В бассейн приду, - и, не прощаясь, она положила трубку.
     С появлением болей в спине Лера поняла: надо что-то предпринять. Как медик понимала, что запускать нельзя. Молодой перспективный хирург Влад Перфилов установил начинающийся остеохондроз, посоветовал плавание. Купив абонемент, купальник и резиновую шапочку, Лера пришла на первое занятие.
     Группа оказалась разновозрастной, преобладали зрелые дамы и солидные мужчины. Ещё в раздевалке одна из женщин обратилась к Лере:
- Ничего не перепутали? Это бассейн, а с Вашей фигурой – на подиум. Как приятно смотреть на женщину в теле, сохранившую талию и крепкую попку!
- Фу, Зоя, как вульгарно! – попеняла ей подруга.
- Зато верно. И если ты не поняла, разъясняю: у нас появилась серьёзная конкурентка.
     Лера слушала их безобидную болтовню и думала: «Не хватало склок и пересудов. Никаких контактов. Только «здравствуйте» и «до свидания». Но вышло иначе.
     Началась разминка. После неё тренер, молодой, накаченный парняга, дал команду: «А теперь уходим в свободное плавание! Но, Зоя Кирилловна, без фанатизма!» Все оживились и двинулись в разные стороны.
- Валерия Кузьминична! – позвал её тренер.
     Лера остановилась у бортика и ухватилась за поручень.
- Сколько Вам лет? – заметив её недоумение, он пояснил: - Это необходимо для правильного выбора нагрузки.
- Пятьдесят, - сказала она, сбросив два года, и почувствовала некоторую неловкость, глядя на его крепкое, молодое тело.
     Парень записал в блокнот, дунул в свисток и позвал:
- Полковник! Курс на меня!
     К бортику подплыл седой мужчина, остановился рядом с Лерой, и из воды обнажился торс. Сквозь волосы, покрывавшие грудь, краснел рубец с левой стороны. «Прооперирован, но не на сердце», - машинально, по привычке отметила она.
- Почему без шапочки? – спросил тренер.
- Забыл. Исправлюсь.
- Полковник! Поручаю Вам новобранца. Валерия Кузьминична, - представил её. – Приглядите, пожалуйста. Всё-таки первый раз.
- С удовольствием, - ответил полковник.
- Я умею плавать. В сопровождающих нет необходимости, - Лера взмахнула руками и понесла своё тело к середине бассейна.
- Полковник, не теряйтесь! Шикарная женщина! – подмигнул тренер.
     Через минуту тот уже был рядом.
- Куда Вы так спешите? – обратился он к новенькой.
- Почему Вас называют полковником? – ответила она вопросом на вопрос.
- Простите, не представился. Максим Андреевич. Полковник в отставке.
- Теперь понятно. Позвольте удовлетворить профессиональное любопытство. Рубец на груди – огнестрельное ранение? Года три-четыре назад?
- Как Вы угадали?
- Я медсестра со стажем. Причём, хирургическая. Насмотрелась. У Вас после Афгана?
- Точно. Вы, как рентген. Даже страшно. А можете определить, женат или нет?
- Определю, когда увижу в одежде.
- Тогда встретимся на суше. В соседнем доме – «Пирожковая». Замечательная выпечка.
- Знаю. Заведующая – моя сестра.
- Действительно, мир тесен. Может, Вам неудобно… тогда…
- Нет-нет, удобно. Пирожки там отличные. У Веры особый рецепт.
     Она привязалась к Максиму быстро, как кошка. Не было секретом, что он женат, что зять увёз дочку на Дальний Восток, где служил офицером. Выйдя в отставку, полковник не мыслил жизни без дела и пошёл инструктором в автошколу. Они встречались уже полгода. Если бы ей ещё несколько месяцев назад кто-то сказал, что она, взрослая женщина, будет встречаться с женатым мужчиной тайно, что в учебной машине, уехав за город в лес, будет предаваться любви, Лера плюнула бы в лицо.
     И всё-таки она обрадовалась, что Максим позвонил. Значит, снова увидит его.
***
     Борис Игнатьевич слышал голоса, но не мог понять, что происходит. Кто-то держал его за руку и говорил:
- Левее, Настя, чуть левее.
- Валерия Кузьминична, Вы же видите, вены никакие, - оправдывалась девушка.
- Дай я. Долго мучить нельзя, он слаб. Хорошо, что операцию выдержал.
     Старик почувствовал, как игла вошла в вену, тихо застонал.
- Наконец, - сказал молодой голос. – Как себя чувствуете, Грибов?
- Где я? Почему ничего не видно? – заволновался Борис Игнатьевич и раскрыл глаза шире.
- Настенька, ты останься. Я за Владиславом Николаевичем сбегаю, - и Валерия Кузьминична выскользнула из палаты.
     Влада она увидела в коридоре, он звонил по телефону. Пришлось терпеливо ждать, пока закончится разговор.
- Беда, Владислав Николаевич! Грибов проснулся, но ничего не видит!
- Всё-таки худшее случилось. Капельницу поставили?
- Да.
- Идите в палату. Я вызову офтальмолога.
     Через открытую дверь Валерия слышала, как разорялся старик.
- Почему в комнате темно? Сейчас день или ночь? Где доктор? Я ничего не вижу!
- Ой, Валерия Кузьминична, я боюсь! Он так кричит! – бросилась к ней медсестра.
- Успокойся, Настя! Грибов, Вы меня слышите? – спросила Валерия Кузьминична.
 - Слышу. Не глухой!
- Сколько пальцев я показываю? – Валерия  Кузьминична подняла вверх три пальца.
- Не вижу.
 - А сейчас? – она растопырила обе ладони.
- Вы что, издеваетесь? Включите свет! – требовал старик.
     В палату вошли врачи.
- Здравствуйте, Борис Игнатьевич! Это я, Владик Перфилов, Ваш беспокойный ученик.
- Владик, что происходит? – приподнял голову старик.
- Вас избили. Помните? Скорая доставила к нам в больницу. Я прооперировал. Сейчас Вы на капельнице.
- Почему так темно? Где свет? – допытывался Борис Игнатьевич.
- Сейчас Вас осмотрит офтальмолог. Не волнуйтесь. Всё будет хорошо.
     Влад отозвал в сторону Валерию Кузьминичну.
- Сегодня плановых операций больше нет. Прошу Вас, останьтесь с пациентом. Сейчас он узнает, что ослеп. Я боюсь реакции. У Насти опыта маловато. А Вы знаете, что делать, как утешить. В общем одного оставлять нельзя.
- Поняла. Всё сделаю, - прошептала Валерия Кузьминична и жалостливо взглянула на старика.
     Борис Игнатьевич выслушал «приговор» врача молча. Он и сам уже догадался о своём несчастье. Первая мысль была о книге. Так и не сбудется его мечта. Не успел. Прозрачная горошинка выкатилась из застывшего глаза и скатилась по небритой щеке. Валерия Кузьминична достала носовой платок и вытерла.
- Не горюйте. Зрение вернётся. Надо подождать. Вы, я слышала, ветеран? На фронте, пожалуй, страшнее было?
- На фронте я зрячим был. Смотрел врагу в лицо. А теперь…
- А теперь надо посмотреть в лицо болезни и побороть её. Судьба Вас испытывает.
- Не слишком ли много испытаний на одного? В войну семью потерял, теперь – зрение.
- Сочувствую. Что я могу для Вас сделать?
     Старик задумался.
- У меня в сарае кабанчики некормленые остались. Очень выручите, если сходите и покормите их. Я объясню, как найти. Не представляю, как они там!
- Чем кормить?
- Беру отходы в «Пирожковой» на улице Космической. Я там живу.
- Постойте! Вы мастер. Помогаете Вере?
- Вере Кузьминичне. Помогаю, когда зовут.
- Знаете, Вера Кузьминична – моя сестра. А Вы, значит, Старый Гриб. Ой, простите!
- Не смущайтесь. Я знаю, как называют за глаза.
- О скотинке мы с Верой побеспокоимся. Скоро сменюсь и займусь Вашими делами. Диктуйте адрес.
- Спасибо, сестричка. Ключи в тумбочке.
***
     Если бы Лера знала, чем закончится её поход на квартиру Гриба! Искать дом не пришлось, «Пирожковая» сестры располагалась на первом этаже. Она свернула во двор и чуть не столкнулась с мужчиной, нёсшим на плече ковёр. Сомнений не было – перед ней Максим. В поношенном спортивном костюме и шлёпанцах, он вовсе не был похож на того Максима, которого она привыкла видеть на свиданиях, элегантного, пахнущего дорогим одеколоном. За ним величаво выступала фигуристая женщина в розовом стёганом халате и замысловато завязанной пёстрой косыночке, из-под которой выглядывала кокетливая чёлка. В руках она держала скалку. Супруги шли выполнять ритуал – выбивание ковра. Но Лере на секунду показалось: провинившегося Максима гонят дубинкой на расправу.
- Добрый день, - сквозь смех сказала она.
- Добрый, - ответил он и, не останавливаясь, прошёл мимо.
- Кто это? – донеслось до Леры.
- Ничего особенного. Выписывает справки в военкомате, - был ответ Максима.
     Кровь бросилась ей в лицо. Лера влетела в квартиру старика, опустилась на стул, одиноко стоявший в прихожей, и застыла. Раз за разом она прокручивала неприятную встречу.
     «Что же я хотела, чтобы он сказал супруге: «Это моя любовница. Прошу любить и жаловать»? Всё закономерно: я – одинокая женщина, мне можно, он – женатый мужчина, ему нельзя».
     Вспомнилась расхожая фраза: «Если нельзя, но очень хочется, то можно». Лера открыла шкаф, отобрала бельишко на смену, сложила в пакет.
- Мужчины бывают пьющие, гуляющие и скупые, - сказала самой себе. -  Интересно, Максим скупой? Кроме цветов, ничего не дарил. Да я бы и не взяла, - продолжала самокопание Лера.
     Почти десять лет, как ушёл муж. И к кому? К лучшей подруге. Банальная история.
     Подруга Лиля зачастила в гости. Почти каждый вечер они коротали вместе. Евдокия Романовна, мать Леры, пекла хворост. Антон после работы любил придремнуть на диване, прикрывшись газетой, но к Лилиному приходу принимал душ, как говорилось, для бодрости и брился. Лере нравилась чистоплотность мужа, а Евдокия Романовна удивлялась. Чаепитие прерывалось на игру в лото, потом снова продолжалось. Разговоры велись в основном о сыне  Косте. Сначала о его учёбе в военном училище, затем о неожиданной женитьбе там же, по месту учёбы. Засиживались допоздна. Когда Лиля, спохватившись, вскакивала и говорила: «Пора. Завтра на работу», - Лера отправляла мужа проводить подругу:
- Антон, доставить по адресу целой и невредимой.
     Поначалу Лиля отказывалась, потом привыкла, и, наконец, сама командовала:
- Антон, мне пора.
     Первой спохватилась Евдокия Романовна.
- Лера, не приглашай Лильку. Не нравятся мне эти провожания.
     Но Лера только отмахивалась.
- Моему Антону нужны диван, газета и футбол по телевизору.
     Однажды он пошёл провожать Лилю и не вернулся. Никто в доме не сомкнул глаз. Назавтра после пятиминутки Лиля подошла к Лере и как ни в чём не бывало сказала:
- Собери вещи Антона. Вечером он забежит за ними.
     Лера открыла рот и не нашла, что сказать.
- Спасибо за мужика. Теперь и я побуду замужем, - расставила точки Лиля.
     Больше Лера подруг не заводила. Десять лет расплачивалась бабьим одиночеством за свою глупость. Столкнувшись во дворе с женой Максима, она ощутила неловкость. До сих пор эта особа существовала теоретически, теперь она материализовалась. На душе было тошно.
- Чем я лучше Лильки? Надо поговорить с Максимом и прекратить встречи.
     Приняв решение, она успокоилась и отправилась к сестре в «Пирожковую» за харчами для кабанчиков.
- Что ж это делается? На беззащитных стариков руку поднимают! Было бы понятно, если б украли чего. Красть-то у Игнатьича нечего! – возмущалась Вера Кузьминична, а узнав о его слепоте, не смогла сдержать слёз: - Горе-то какое! Как же он теперь? Ведь совсем один! А ещё эти свиньи! Кто ими будет заниматься?
- Знаешь, я тут подумала, пока шла на квартиру, - сказала Валерия Кузьминична, - переберусь к нему на первое время. Пусть привыкнет. Конечно, если он захочет.
- Захочет-захочет! Это я понимаю. По-человечески. По-людски. Мы с девчатами поможем. Кормление свиней берём на себя.
- Только сейчас быстренько соберите им жрачку, я отнесу, покормлю. Слышно на весь двор, как верещат.
- Голодные. Поедят – успокоятся, - сказала Вера Кузьминична.
- Твоя затея со свиньями? – спросила Лера.
- Не угадала. Зашёл разговор, рассказала, что мать всю жизнь в детдоме работает. Ляпнула: не всегда детям мясо перепадает. Старик и загорелся. Сам тоже детдомовский. «Возьму поросят, выкормлю и подгоню к Новому году ребяткам!» - говорит.
- А ты не отговаривала? Хлопотно всё-таки.
- Наоборот. Думала, ему занятие будет, всё не так одиноко. Обещала с отходами помочь. Знаешь, сколько этот человек для нашей столовки сделал! – Вера Кузьминична развела руками, показывая на небольшой зал «Пирожковой».
- Мать знает?
- Знает. Одобрила. Правда, заочно. Ничего. Повезём кабанчиков в детдом – познакомлю. Зрение к Игнатьичу вернётся? Он книжку пишет про войну.
- Слышала, офтальмолог говорил Перфилову, возможно, потребуется операция. - Я в одной книжке читала, как мужик пережил стресс, и зрение вернулось, - поделилась Вера Кузьминична.
- Стресс - стрессу  рознь. Иной стресс к инфаркту приводит. Борис Игнатьевич итак натерпелся, - сказала Лера. - Ему бы со временем в санаторий съездить. Есть такие, где лечат зрение. Но главное – на ноги поставить и не бросать. Завтра же с ним поговорю и перееду. Побежала кормить скотинку. Пока! – уже с порога попрощалась она.

Глава 5.

     Борис Игнатьевич нервничал, вспоминая разговор со следователем. Не видя собеседника, по голосу и манере общения догадался – молодой, неопытный. Парень был тактичен, не выражал сочувствия. Только раз в беседе затронул тему зрения.
- Вы знаете нападавших? Разглядели, как выглядят?
- Нет. Было темно. И потом, меня ударили сзади.
- Ладно. Запишем. Сколько их было?
- Не знаю. Я же сказал: ударили сзади. Потерял сознание, а в себя пришёл уже здесь, в больнице.
     Следователь помолчал и снова ринулся в атаку.
- Кого-нибудь подозреваете? Есть враги, недоброжелатели?
     Старик молчал. Для себя он решил этот ребус. Нет сомнений: брат Перфилова с дружком обчистили машину, знают, что он видел их, и решили избавиться. Милиции он не скажет, а с Владом поговорит. Не той дорожкой пошёл младший. Ох, не той!
     Следователь ушёл, а Борис Игнатьевич перебирал в памяти свои ответы. Не сболтнул ли лишнего. Если свяжут ограбление машины с нападением на него, придётся отвечать на другие вопросы. Врать он не станет, а молчание скажет само за себя.
     Дверь приоткрылась, и кто-то вошёл.
- Борис Игнатьевич! – услышал он голос Влада. – Вы ничего не хотите мне рассказать?
- Не хочу, - отрезал учитель.
- А есть что рассказать?
- Есть, - коротко ответил Гриб.
- Значит, Стас? – уточнил Влад.
     Старик промолчал.
- Разберусь, - пообещал Влад. – Спасибо, что следователя не просветили.
     Старик понял, что Влад уходит, и крикнул вдогонку:
- Только без перегибов!
***

     Стас обшарил уже все полочки, и ящички. Он был вне себя. Родители вернутся, будут спрашивать, где их подарок, куда подевал. Что он скажет? Всё чёртов браслет! Надо было отдать в ремонт. А Влад? Что ему врать? Вряд ли заметит. Ему не до меня: то операции, то Мариночка. Снова нарисовалась на горизонте. Вдруг он прервал поиски.
- Чёрт! Неужели…
- Не это ли ищешь? – Влад уже несколько минут наблюдал возню брата.
     Стас резко повернулся. В руках Влад держал его часы.
- Где они были? Я всё обыскал!
- Там, где потерял. У сарайчика со свинками.
- Значит, дед живой? Успел накапать?
- Да, живой! И хорошо, что живой! А часы валялись в траве. Я их нашёл. Борис Игнатьевич их не видел. О случившемся никому ни слова. Мировой старик!
- Что же делать? – беспокоился Стас.
- Решай! Я ожидал от тебя всего, только не этого! Как стыдно, что у меня такой брат!
- А что я такого сделал? – развязно спросил мальчишка.
- Человека чуть не убил! Мало? – негодовал Влад.
- Это Баня ударил его по голове. Я только ногами.
- Ты хоть слышишь, что говоришь! «Только ногами». У него мало того, что голова пробита, рёбра сломаны, с почками проблема, теперь ещё и зрение потерял. Продолжить список? Чего тебе не хватает? Жрёшь, спишь, валяешься на диване с плеером, таскаешься по улицам с этим придурком!
- Я учусь, - искал оправдание Стас.
- Учишься? Я ни разу не видел тебя за книгой! Покажи хоть одну тетрадь! Через полтора года в институт. Не поступишь. Отец просить никого не станет! Не надейся!
- Сдался мне ваш институт!
- Тюряга лучше? – спросил Влад.
- За что? Я не бил! Всё Баня! Он подговорил! – оправдывался Стас.
- Это ты в суде расскажешь.
- Имеет человек право на ошибку? Могу я хоть раз ошибиться? - с вызовом сказал перепуганный Стас.
- А я у операционного стола имею право? – в тон ему спросил брат.
- Это другое дело.
- Это не дело, а человеческая жизнь! Ты тоже отвечаешь за свою жизнь! Понятно? – разозлился Влад.
     Его бесила позиция, которую занял Стас: оправдаться любым способом. Наступило тягостное молчание. Влад пошёл переодеваться. Стас бросился ничком на диван. Нет, в тюрьму он не хочет! Определённо!
- Влад! – крикнул он в отчаянии. – Сколько мне дадут, если признаюсь?
     Брат молчал.
- Понимаешь, я, пока не сделаю, не вижу, что плохо. А когда сделаю, вижу. Но поздно, - пустился в объяснения Стас.
         Влад, уже одетый по-домашнему, пошёл на кухню готовить ужин.
- Если Борис Игнатьевич не подаст заявления, может, отделаешься как малолетка условным. Но на учёт поставят.
- А как быть с Банщиковым?  Выходит, я его сдаю. Посадят?
- Он сам себя сдал. Сдал своё будущее бандитскому образу жизни. Сделал свой выбор. Его стихия – грабёж и хулиганство. Он людей гробит, а я – спасаю. Ты выбирай, по чью сторону баррикад будешь. А посадить или нет – суд решит.
- Что мне делать? – в который раз спросил Стас.
- Прежде всего прийти к Борису Игнатьевичу и повиниться. Он тебя, дурака, пожалел. Потом в милицию, всё рассказать честно.
- А меня точно не посадят? – переживал Стас.
- Посадят - не посадят! Ноешь, как баба! Ты мужик или где? А если мужик, умей ответ держать! Вот весь мой сказ.

***
- Кто? – спросил Борис Игнатьевич, услышав, как открылась дверь.
- Стас Перфилов.
- Пришёл всё-таки. Видишь, чего натворил! Зрения я лишился.
- Простите!
- Простите, - передразнил его старик. – Чем думал, когда бил человека? Меня фашисты в войну так били. Ты же не фашист?
- Нет.
- Теперь книгу не смогу дописать. Лишил меня мечты! Хуже, чем жизни. Ты это можешь понять? Лучше бы убил сразу.
- Простите меня!
- Прощу, а ты ещё кому-то голову пробьёшь!
- Нет. Я всё понял, иду в милицию. А если не посадят, можно буду Вам помогать?
- Как?
- Вы диктуете – я пишу. Буду Вашими глазами.
- Вот это дело, - оживился старик.
     Он сел в кровати, впервые после случившегося улыбнулся.
- Давай, парень, шагай в милицию, а я тебя ждать буду.
- А как же заявление?
- Заявления не будет. Только твой дружок пусть всё соседу вернёт, что стащили. А не вернёт – сядет.
***
     Когда замолкли последние звуки гимна, Борис Игнатьевич подумал: «Шесть часов. Пора вставать». Чтобы старик лучше ориентировался во времени, Лера придумала на ночь оставлять на кухне включённым радио.
Вот уже месяц, как она переехала к Грибову. Старик был рад: закончилось его одиночество. Понимал, что не навсегда. Но всё же! Лера хлопотала по хозяйству и делала ему уколы.
- Как жаль, что я не вижу Вашего лица! – сожалел Борис Игнатьевич. – А рука у Вас лёгкая, - приговаривал всякий раз после укола.
     Следствие закончилось. Виновные в краже автодеталей и нанесении телесных повреждений Грибову дали показания и признали вину. Дело передали в суд. Банщиков как организатор сидел в СИЗО, Станислава Перфилова выпустили под подписку о невыезде. Старший брат поручился за него. Парень ходил в школу, а вечерами засиживался у Гриба, вместе работали.
     Как ни странно, потеряв зрение, старик ярче видел картины прошлого. Слова складывались в строки сами собой.
     Хлопнула входная дверь.
- Стас, это ты! - насторожился Борис Игнатьевич.
- Я. Сегодня уроков мало. Вот пришёл. Будем писать?
- Будем-будем, только сначала перекусим. Голодный, небось?
- Домой забежал, поел.
- Тогда начнём.
     Борис Игнатьевич надел очки, потом снял, покачав головой, уселся в кресло.
- На чём закончили прошлый раз?
***
     Товарный состав мчит на запад. Вагоны наглухо заколочены, в них советские военнопленные, остатки замученных из лагеря «Владимир-Волынск». Их везут на работу в Германию. На одной из станций высадили 60 человек, среди них оказался и Галин. Немцы подгоняли:
- Аллес раус! Льос! Льос! Обер пиштра!
     Голодные, слабые люди, подгоняемые ногайками, еле двигались. Это были полутрупы. Обувь на деревянной подошве, нога не гнётся, идти по шпалам с полкилометра. Некоторые цепляются, падают, их избивают, а кто не смог подняться – добивают. Вот уже виден барак, опутанный колючей проволокой.
     Прибывших выстроили в две шеренги. Худой длинный немец, начальник лагеря, гортанно выкрикивал слова, которые тут же переводил другой немец на ломаном русском.
- За попытку к бегству – расстрел, за агитацию – расстрел, за уклонение от работы – расстрел…
- Хлопцы, шо он заладил: расстрел, расстрел. Скотину перед работой и ту кормят, - сказал кто-то из пленных в заднем ряду.
- Кто говориль? Кто не молчаль? – заорал переводчик, которому что-то шепнул немец, проводивший инструктаж.
     Наступила гробовая тишина. Начальник лагеря подошёл вплотную к пленным и ткнул пальцем в первого попавшегося.
- Ду.
- Ты, - повторил за ним переводчик.
     Пленный вышел из строя.
- Эршиссен! – дал команду немец.
- Это не я! Я молчал! Не я это! – быстро заговорил пленный, сообразив и без переводчика, что его ждёт.
- Вэр? – рявкнул немец.
- Кто? – эхом откликнулся переводчик.
     Из строя вышел парень в рваной гимнастёрке. Он сел на землю, снял сапоги и протянул товарищу, стоявшему в первой шеренге.
- Сашка, бери. Не пропадать же добру.
     Подбежавшие с автоматами немцы вырвали из рук сапоги, отбросили в сторону и, подхватив парня под руки, потащили к бараку.
- Не судьба, друг! – успел крикнуть парень.
     Очередь прошила его худенькое тело. Пленные опустили головы, подгоняемые конвоирами, потащились в бараки…
***
     У Ксении, хлопотавшей на кухне, внутри всё сжалось, когда на пороге появился  Гриша. Шатаясь и держась за стенку, он нащупал диван и рухнул всем телом. Через минуту храп огласил, что «тело» уснуло. Оно было неподвижным, но внутри шла своя борьба: сопение, стоны, булькающие звуки и зубовный скрежет время от времени вырывались наружу. К этой привычной какофонии прислушивались двое: Ксения, чистившая на кухне картошку, и Славик, делавший уроки в своей комнате. «Успеть бы приготовить ужин и наладить обед на завтра», - рассуждала Ксения. «Если он уснёт, - даже в мыслях не произнося слово «отец», думал Славик, - пару часов покоя гарантировано». Он подошёл к спавшему, наклонился и прислушался. Из недр отцовского организма как раз изверглась свежая порция мощного храпа. Коварная мысль пришла в голову парню. Славик побежал в свою комнату, притащил магнитофон и включил запись. Минут через пять прослушал, что вышло, и снова поставил на запись. «Пусть проснётся – включу. Будет знать, как превращаться в животное!» - мстительно подумал он. До его ушей через стенку теперь долетала матерная брань вперемешку со стонами.
      Не прошло и часа, как отец подал признаки пробуждения.
- Ксюха! Притащи попить!
      Дописывая задачу, Славик краем уха ловил родительский диалог.
- Что принесла! Это какая-то моча!
- Гриша, вода из крана, - оправдывалась мать.
- Из холодильника тащи, холодную!
     Хлопнула дверца холодильника. Славик знал: мать не будет спорить, молча станет выполнять команды отца. Этот приём он назвал «Не дразни зверя». Но пьяному требовался собеседник. Славка по опыту знал: долго молчание не продлится. Скоро отец начнёт провоцировать. При одной этой мысли в нём всё закипало.
- Чего пялишься? Не нравлюсь? – услышал он.
     Вот он, первый звоночек. Дальше – скандал. Сколько можно! Больше он не выдержит! Славик заскрежетал зубами.
- Есть будешь? - спросила Ксения, чтоб не молчать.
- Ты мне зубы не заговаривай! Отвечай на вопрос.
- Какая разница, нравишься – не нравишься, по-моему, тебе всё равно, - сказала мать и хотела уйти на кухню, но отец рявкнул:
- Куда? Я ещё не всё сказал! Пока зарплату нехилую приносил, нравилось, а теперь…
     С тех пор, как отцу на работе  стружка повредила глаз и зрение резко упало, пришлось менять работу. Токарь высшего разряда, уважаемый начальством специалист, Григорий стал обычным слесарем, каких было много на заводе. Всё чаще он сворачивал по дороге домой в «Закусочную», открывшуюся предприимчивым хозяином рядом с заводом. После смены рабочий класс «отдыхал» именно здесь. Разливщица Петровна для надёжных открыла кредит. Но он продержался недолго. Жёны завсегдатаев забегаловки объединились и устроили Петровне, как она выразилась, «весёлую жизнь». С тех пор кредит был закрыт для всех, ну, почти для всех. Открытым остался только для холостяков.
     Тяга к алкоголю нарастала снежным комом. Скоро пьянки от случая к случаю стали регулярными. Настроение Григория, изрядно «принявшего на грудь», менялось с завидным постоянством. Состояние отца Славик разбил на три фазы. Первую он назвал так: «Мне всё по фиг». Гриша петушился, хвастал былыми заслугами, много обещал. Затем наступала вторая  – «Как мне всё надоело!» Начинались жалобы, обвинения, недовольство, придирки. Эта фаза была равносильна артподготовке. Славик знал: после наступит третья, заключительная и самая агрессивная – « Я вам сейчас дам прикурить!» Потеряв над собой контроль, Гриша принимался трощить всё, что попадалось под руку, изрыгая при этом грязные ругательства и распуская руки.
- Всё, всё в этом доме сделано моими руками! Вы нахлебники! Не цените! Куда? – схватил он жену за руку. – Я тебя не отпускал!
- Славика хочу покормить, - оправдывалась Ксения.
- Здоровый лоб! Сам пожрёт!
     Славик, сдерживая себя из последних сил, заскрипел зубами.
- Повторяю вопрос. Не нравлюсь?
- Не пил бы… тогда…
- А-а… Ты мне будешь ставить условия! Кто ты такая! Женился на тебе из жалости!
- Зачем клевещешь на себя? – сглотнула слёзы Ксения. – Мы любили друг друга. Забыл?
- Любили? А ты забыла, как…  - он приготовился нападать и обличать.
- Гриша, остановись! Славик всё слышит!
- Пусть слышит! Пусть знает, что ты – никто!
- А ты кто? – вырвалось у Ксении. – Что ты собой представляешь?
- Упрекаешь? Я тебе покажу, кто я такой! - Григорий схватил жену за волосы и, намотав на руку, сильно дёрнул.
- А-а-а! – вырвалось у Ксении.
     Славик принёс на кухню магнитофон и включил его.
- Послушай! Узнаешь, кто ты такой! Ты животное!
     Послышался храп. Мальчишка перемотал плёнку и снова нажал пуск.  Григорий слушал свою матерную брань, и ещё большая злость закипала в нём.
- Сволочи! Сговорились! Против меня! Да я вас собственными руками… - он стал бить Ксению. – В ногах будешь валяться, ноги мне целовать!
     Славик схватил кухонный нож и бросился к отцу.
- Отпусти маму! Убью! Отпусти!
     Григорий остановился, посмотрел на сына, будто увидел впервые.
- На отца? С ножом? Бей! На! – он подставил грудь.
     Ксения в ужасе замерла, не зная, что предпринять. Вдруг Славик взмахнул ножом и резанул им по запястью левой руки.
- Вот, вот! Смотри! Знай – из-за тебя! Живи теперь с этим! У-у-у… -  парень застонал  от боли.
     Ксения бросилась к сыну. Из раны выступила кровь. Она быстро промочила рукав рубашки и капала на пол. Славик испугался,  побледнел, голова закружилась, и он упал. В отчаянии женщина стала бить кулаками в стену.
     Услышав вопли и крики у соседей, Борис Игнатьевич насторожился и перестал диктовать. Стас тоже стал прислушиваться. Когда послышался стук в стену, старик понял:  медлить нельзя. Схватив палку, помогавшую ему при ходьбе, забыв о слепоте, он рванулся к двери и налетел на стол. Затем пошёл осторожно, ощупывая рукой и палкой пространство.
- Куда Вы, Борис Игнатьевич? – встревожился Стас.
- Я сейчас. Подожди немного.
     Старик нащупал дверь соседей и вошёл.
- Сынок! Славик! Как же это? – запричитал Гришка. – Ты, ты во всём виновата! Заплатишь за всё! – он двинулся, пошатываясь, к Ксении, перетягивавшей запястье сына полотенцем, но налетел на старика, оказавшегося между ними.
- Не сметь бить женщину! – Гриб замахнулся палкой на разбушевавшегося соседа. – Разве я тебя когда-то этому учил, Гришка!
- Откуда ты взялся, жалкий старикашка! – Григорий хотел оттолкнуть Бориса Игнатьевича, но вбежавший Стас успел ударить пьяного в живот, и тот скорчился и застонал.
- Что случилось? – старик беспомощно крутил головой.
- Ничего особенного, - сказал Стас. – Просто кое-кто хотел отнять у Вас палку, а мне не понравилось.
- Борис Игнатьевич, миленький, у нас тут такое! – запричитала Ксения. – Славик сильно порезался. Не могу остановить кровь.
- Стасик, вызывай брата, - сказал Борис Игнатьевич.
     Мальчишка кинулся в квартиру старого учителя, не сообразив, что и у соседей тоже есть телефон.
- Рану перевязали? – беспокоился старик.
- Да. Но уже всё промокло, - испуганно сказала Ксения.
- Возьми чистое и наложи сверху да потуже затяни, - дал совет Борис Игнатьевич.
     Ксения метнулась к шкафу искать подходящее для перевязки.
- Уже едет, - сообщил вернувшийся Стас.
     Славик сидел на полу с закрытыми глазами, привалившись к стене.
- Славик! Сынок! – тормошила его мать. – Почему он молчит?
- Видимо, шок, - предположил Стас.
- Твари вы, твари, - подал голос Григорий. – Я ещё ничего не сделал, а вы уже панику устроили. Трусливые твари.
     Он махнул рукой и поплёлся в ванную. Напился воды из-под крана и, не сумев расстегнуть брюки, обмочился. Уселся на унитаз, опершись на ванну, задремал.
     Влад обработал рану и стал зашивать. Медлить нельзя было: мальчишка терял кровь. К тому же не хотелось ни с кем объясняться.
- Если повезём в больницу, обязан буду сообщить о попытке суицида. Вы это понимаете, Ксения?
- Не надо сообщать! Прошу Вас!
- Стас, в школе не болтай! Пишу Славке освобождение на три дня. Диагноз, ну, скажем,  растяжение. Да. Вот ещё что. Желательно сегодня здесь не оставаться. Пойду осмотрю Вашего супруга.
- Куда ж нам деваться? Если б днём, поехали б к моей сестре в село, - сокрушалась женщина.
- Куда, куда. Закудахтала, - сказал Борис Игнатьевич. – К нам, куда ж ещё на ночь глядя.
- У Вас теперь  тесно.
- Ночное дежурство у Валерии Кузьминичны. Так что милости просим, - пригласил старик. - Стас, на сегодня достаточно. Иди домой.
     Вернулся Влад.
- Стасик, помоги дядю на диван перенести.
- Я тоже помогу, - спохватилась Ксения.
     Втроём они кое-как дотащили Гришку и уложили. Славик ушёл на кухню, чтобы не видеть этого зрелища.  Ксения на клочке газеты написала: «Мы у Бориса Игнатьевича. Послушай это на трезвую голову». Рядом положила кассету.
Глава 6.

     Марина не могла дождаться вечера. Влад пригласил её на свидание. С той ночи, когда после операции он вышел к ней и сообщил, что жизнь Бориса Игнатьевича вне опасности, они стали встречаться. Казалось, сблизила общая тревога за учителя. На самом деле тлеющие на задворках памяти угольки первой любви разгорелись с новой силой. Суждено ли запылать костру, не знали пока ни он, ни она.
     Глаза молодой женщины теперь сияли, взгляд стал теплее, а голос мягче. Она сама ощущала перемены и ловила на себе любопытные взгляды коллег и учеников. «Почему так? Почему должно было произойти несчастье, чтобы почувствовать себя счастливой?» – не давал покоя вопрос.
     По очереди с Валерией Кузьминичной они дежурили у постели старика. Видя его беспокойство, Марина заверила:
- Книгу Вы допишите. Мы все  поможем. Организуем ребят. Будут приходить по очереди и писать под диктовку.
     Она устроила смотр своему гардеробу. Снимала вешалку за вешалкой, критически рассматривала и бросала на кровать. С досадой подытожила:
- Вот что значит училка! Всё официальное, строгое! – и, глядя в зеркало, спросила  своё отражение: - Чего ты распетушилась? Хочешь его соблазнить?.. - Да, хочу! И сегодня же!
     Наконец, выбрала чёрное трикотажное платье, мягко обнявшее её фигуру. Придирчиво рассмотрев себя со всех сторон, отметила, что бёдра немного раздались, плечи округлились, грудь натянула трикотаж до предела. Платье, купленное три года назад, почти не носилось.
- С этим надо что-то делать, подруга, - продолжила она беседу со своим отражением. – Сесть на диету, что ли?
     «Лучшая диета – зашить рот», - вспомнила шутку Марина. Набросав слегка косметики на лицо, стала надевать сапоги. Она знала, что на одном молния заедает, и очень старалась избежать поломки.
- Ну, милая, поехали потихоньку, поехали, - приговаривала Марина. – Без фокусов!
     На какой-то миг показалось, что зубчики снизу разошлись.
-Только не это, - взмолилась женщина.
        Лёгким движением опустила бегунок вниз и снова потянула вверх.
- Слава Богу, пронесло! Завтра же поменяю молнию! – в который раз пообещала себе.
     Пальто застёгнуто, сумочка в руках. Последний оценивающий взгляд  на своё отражение, и вот, как десять лет назад, быстро вниз по ступенькам.
     Влад уже ждал.
- Привет! – он чмокнул её в щёчку.
- Привет! Давно ждёшь? – спросила Марина
- Минут десять. Погуляем?
     Они пошли по улице, не глядя друг на друга. «Если он возьмёт меня за руку, - думала Марина, - всё будет хорошо». Она так давно об этом мечтала. Как хотелось сейчас положить голову ему на плечо, почувствовать себя слабой рядом с этим сильным и красивым мужчиной!..
… Какая огромная лужа впереди! Обойти её справа со стороны Влада или слева? Тогда она разделит их.  Марина остановилась в нерешительности. И тут Влад подхватил её на руки и в своих до блеска начищенных туфлях пошёл прямо по луже. Почувствовав себя ребёнком, Марина прижалась к его груди и счастливо рассмеялась…
- Чего смеёшься? – спросил Влад.
    Она очнулась и, улыбаясь своим мыслям, сказала:
- Так, ерунда. Задумалась.
       Влад взял её за руку, продолжая смотреть вдаль. Сердечко Марины подпрыгнуло. Она ответила ему пожатием, и это мгновение не шло ни в какое сравнение с пригрезившейся лужей.
       Сбросившие листья каштаны обступили их со всех сторон. Навстречу попадались ученики, здоровавшиеся с Мариной, но она их не замечала. Влад развлекал забавными случаями из будней больницы, она кивала головой, улыбалась, но ничего не слышала. Внутри разлилась какая-то благодать, но передать это состояние у неё не хватило бы слов. Вспомнился отрывок из рассказа Толстого «После бала»: «Я был не только весел и доволен, я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какое-то неземное существо…» Ох! Как она сейчас понимала героя рассказа, Ивана Васильевича!
     Марина не заметила, что Влад остановился.
- Марина! Ты не слушаешь меня!
- Извини.
- У тебя проблемы? – участливо спросил он.
- Да. У меня проблема. Большая проблема. Я люблю тебя, - призналась она и испугалась своих слов.
     Женщина опустила глаза и замерла. Она ждала. Сейчас налетит ураган или разверзнется земля, и она услышит приговор. Влад скажет эти слова. И он сказал, пристально глядя в глаза и обняв за талию:
- Пойдём ко мне.
     Это были не те слова, которых она ждала, но Марина ответила:
- Да, конечно. А Стас?
- Стас у Гриба. Придёт поздно.
     Они лежали, насытившись друг другом. В ушах Марины ещё звучали нежные слова, которые горячо шептал Влад. Она повторяла их про себя, чтобы лучше запомнить. Марина зажмурилась и рукой провела по лицу Влада, ощупывая глаза, нос, линию губ.
- Что ты делаешь? – Влад сел и потянулся к сигаретам.
- Пытаюсь запомнить твоё лицо.
- Зачем?
- Я подумала: вдруг ослепну, как Гриб. Страшно представить, что никогда-никогда не увидишь больше родные лица!
- Бред. Выбрось из головы. Пойду покурю, - он стал одеваться.
     Марина потянулась к платью. Сказка подходила к концу.
- Зачем куришь? Ведь знаешь, что вредно.
- Тянет к запретному. Сказали бы, что курить полезно, тут же бросил бы.
- Со мной тоже так будет? – осмелилась спросить она.
     Влад не ответил. Вышел на балкон. Вернувшись, подошёл и обнял.
- Я такой дурак! Столько лет потеряли из-за меня!
- Почему же не скажешь, что любишь?
- Не знаю. Не готов. Боюсь тебя разочаровать.
- А может быть разочароваться?
- Почему ты пошла в учителя? Физические затраты колоссальные, а зарплата – копейки, - в свою очередь спросил Влад.
- Знаешь, наша директриса любит повторять: «Мы учителя. И у нас нет белых халатов с большими карманами, как у врачей». Учитель – это диагноз, говоря медицинским языком. Видимо, родилась с таким диагнозом. Сколько себя помню – играла в школу.
- А может, Гриб поспособствовал?
- Не без этого. Всегда хотелось быть похожей.
- Насчёт больших карманов. Ты знаешь, я взяток не беру.
- Зато другие не стесняются, - заметила Марина.
- Другим я не судья.
- Проводи меня, - попросила она.
     На улице приморозило, и Марина застегнула верхние пуговицы и подняла воротник.
- У нас в больнице прошёл слух: полк ПВО перебрасывают в Казахстан. Пришёл приказ. Люди волнуются. Отец с матерью вернутся, а где служить? Тоже в Казахстан ехать?
- Представляю, как они расстроятся.
- А я хотел бы  сдвинуться с мёртвой точки. Завербоваться куда-нибудь. Афган закончился. Там не пришлось поучаствовать.
- Что ты говоришь! Не дай Бог второй Афган!
- Надоело резать аппендиксы и зашивать грыжи.
     Влад помолчал и добавил в раздумье:
- Полк убирают не зря. Чует моё сердце.
- Почему так считаешь? – уставилась на него Марина.
- Посуди сама. Лучший полк ПВО. Надёжный щит юга страны. И вдруг ни с того ни с сего убирают.
- Значит, так нужно.
- Нет. Неспроста. Или измена, или… Сам не знаю что! «Подгнило что-то в Датском государстве…», - процитировал Влад.
- Любишь Шекспира? – удивилась Марина.
- Шекспир не причём. Слова точные. Носится в воздухе что-то нехорошее, - постарался объяснить Влад. – Думаю, скоро учебник истории пополнится новым материалом.
- Думаешь, будет война?
- Не война, но что-то назревает. Не люблю историю. Извини, к тебе это не относится, - поспешил добавить он.
 - Наука как наука. Надо же знать своё прошлое.
- История истину извращает. Неточная наука. Зависимая. Можно купить, подтасовать, переписать на свой лад.
- Не говори глупости! – обиделась Марина.
- Скажу больше, все, кто приходит к власти, пишут историю под себя, - пустился в рассуждения Влад. – Возьмём Сталина. Вознесли до небес, рыдали, когда умер, а пришёл Никита Сергеевич, перевернул всё с ног на голову, и историю переписали. Удивились, повозмущались и поверили. А как не поверить? Против фактов не попрёшь! Истину ведь долгие годы скрывали.  Так и дальше будет.
- Ты ничего в этом не понимаешь! А Киевская Русь? А князь Владимир? – искала аргументы Марина.
- Понадобится – и это перепишут! – стоял на своём Влад. – Ну и предмет ты выбрала!
- А помнишь, Борис Игнатьевич рассказывал о взятии Берлина? Сам участвовал.
- Но Егорова и Кантария, водрузивших флаг над Рейхстагом, лично не видел. А вдруг это не они? Много  достойных героев было. Снова загадка.
- Тебе так хочется думать!
- Так оно и есть, не сомневайся! Вот в моём деле всё конкретно, предельно ясно: слева – сердце, справа – печень, две ноги и две руки. Попробуй,  искази! А в твоей науке – полный бардак.
- Хочешь поссориться? – не удержалась она от упрёка.
- Нет. Хочу поцеловать. К дьяволу историю! – сказал Влад и припал к губам любимой.
     Уже дома, готовясь ко сну, Марина не могла отделаться от необъяснимого беспокойства.
***   
     Была суббота. Диктор телевидения щебетала прогноз погоды. Гриша прочитал записку жены, поставил кассету и включил магнитофон. Слушая запись, стянул несвежее бельё и пошёл стирать.
- Неужели это я выписываю?
     Маты, резанувшие слух, заставили бросить стирку.
- Хватит! Наслушался! – остановил он запись и стал бить себя по щекам. – Скотина, скотина!..  А Славка? – вспомнил нож и кровь, выступившую на руке сына…
     Ксения открыла глаза и осторожно повернулась на бок, чтобы не разбудить Валерию Кузьминичну, спавшую рядом. Женщинам приходилось делить диван, занимавший в разложенном виде полкомнаты. Для Славки дома прихватила раскладушку, Борис Игнатьевич свою раздвигал на кухне.
     За окном темно. В пятне ночника, стоявшего рядом с раскладушкой, угадывалось лицо сына. Ночью он застонал, и она, просидев над ним около часа, на всякий случай оставила свет.
     Теперь, проснувшись раньше всех, Ксения рассматривала лицо спящей Валерии. Чёлка женщины сбилась на бок, открыв широкий шрам, тянувшийся от середины лба до уха. Раньше она его не замечала, может в суете или под защитой густо налакированной чёлки. Сейчас открытый высокий лоб и надбровья кого-то ей напоминали.
- Доброе утро! – сказала Валерия, открыв глаза. – Как спалось? Как Славик?
- Спасибо. Хорошо. Будем вставать?
- Займусь завтраком. А Вы можете принять ванну, пока мужчины спят, - предложила Валерия.
     Ксения нежилась в душистой пене и чувствовала, как тело обретает лёгкость, а кожа бархатистость. Глядя в потолок, в очередной раз подумывая о разводе, припоминала грустные эпизоды последнего времени.   
     Август заявил о конце лета короткими, но обильными дождями. Пятница, день семейной тревоги, не сулил ничего доброго. Она смотрела, как за окном крупные капли отскакивали от жести подоконника.  Гриша снова загулял. Каким заявится сегодня? Придёт сам? Приведут? Принесут? Час назад обежала близлежащие пивнушки, но безрезультатно. На неё смотрели по-разному. Одни провожали косыми взглядами, другие подсказывали, где искать. Ловила на себе и сочувственные взгляды. Один раз даже услышала в спину:
- Гришкина, слесаря из пятнадцатого цеха. Повезло мужику. Моя ни за что бы не пришла.
     Ожидание стало невыносимым. Вечер, но за окном по-летнему светло, и только дождь распугал всех прохожих. Прихватив зонтик, Ксения выбежала на улицу. Она шла в гастроном за углом. Не так давно в торговом зале поставили несколько столиков у винно-водочного отдела.
      Его она увидела издалека. Он стоял на высоком крыльце магазина, прислонившись к двери, чтобы не упасть. Воспалённый взгляд упёрся в землю.
- Гриша! – позвала она.
- Ксюха, - обрадовался он. – Забери меня. Я не знаю, куда идти.
     Волосы прилипли ко лбу, капли стекали по лицу, и было непонятно, плачет или просто дождь. Продавщицы вытолкали его за дверь и закрыли магазин. Сердце сжалось от жалости. Это же Гришка, её Гришка! Как всё красиво у них начиналось! Какой развод! Без неё он пропадёт! Значит, это её крест, и надо его нести!
     - Ни очков, ни кошелька. Спёрли пьянчуги! – возмутилась Ксения и, обхватив мужа за талию, стала спускаться по ступенькам, стараясь не споткнуться. – Только бы хватило сил дотащить. Только  хотя бы переставлял ноги!
     Нежась в ванне и вспомнив этот случай, Ксюша дала волю слезам.
     Славик и Борис Игнатьевич проснулись разом, как только Лера застучала посудой на кухне. Парень сложил раскладушки, вынес на балкон. Затем собрал диван, и комната сразу стала больше. Старик, сидя в кресле, чтоб не мешать, застёгивал рубашку. В дверь позвонили, и Лера пошла открывать.  Григорий в костюме и при галстуке стоял на пороге, в руках цветы и торт.
- Доброе утро! Можно войти? – вежливо спросил сосед.
- Проходите, - пригласила Валерия и постучала в ванную: - Ксения! У Вас всё в порядке? У нас гости.
     Ксюша наспех расчесала мокрые волосы, запахнула халат и вышла.
- Гриша…  - растерялась она, но в следующую секунду строгим голосом спросила: - Что ты здесь забыл?
- Пришёл извиниться. Прости. Пить бросаю. Давай мириться. Как представил, что больше вас не увижу…
- Ты уже много раз извинялся, - напомнила Ксения.
- Понимаю. После вчерашнего трудно поверить. Но всё же…
     Женщина молчала. Борис Игнатьевич постучал палкой о пол и сказал:
- Ах ты, Господи!
     Валерия дипломатично удалилась на кухню. Славик отвернулся к окну. В комнате повисла тишина.
- Возвращайтесь. Если хочешь, уйду я, - сказал Гриша. – Славик, сынок, у тебя тоже прошу прощения. Больше стыдиться меня не придётся. Обещаю!
     Славик прошёл мимо отца, не глянув в его сторону, и скрылся на кухне. Григорий потоптался на месте, поставил торт на стол, рядом положил букет и вышел.
- Давно не видела его таким красивым, - сказала Ксения, и в её голосе Борис Игнатьевич отметил новые нотки.
     «Так хочется хоть немного счастья», - улыбнулась своим мыслям женщина. Что-то подсказывало: муж был искренним. Неужели конец страданиям?
     Валерия и Славик вернулись и вопросительно смотрели на Ксению.
- Ну, мои дорогие, - старик встал с кресла, - похоже, раскладушка тебе, Славик, сегодня не понадобится. Ксюшенька, я правильно понял?
- Правильно, Борис Игнатьевич, - смутившись, сказала Ксения и стала собирать вещи.

Глава 7.
     Лера ждала. Ждала, когда Максим снова появится в бассейне, но полковник, похоже, бросил тренировки. Лера догадывалась, что причина тому их неожиданная встреча во дворе Гриба. «Вот всё и решилось само собой, - думала она. – Хотела сказать, что больше не стоит встречаться, а он сам отказался от меня».
     Теперь они были соседями. Она скучала, не хватало столь редких, но бурных встреч, когда обо всём забывалось. Несколько раз  видела его из окна. Он мыл машину или выбивал ковёр, однажды в дверной глазок наблюдала, как он открывал дверь, но не вышла. Лере было обидно: не захотел даже объясниться.
     Вспомнился анекдот о трёх категориях мужчин: пьющие, гуляющие и скупые. Она добавила б ещё одну – трусы.
     Стелла Эдуардовна не считала себя наивной. Она точно знала, когда муж врёт. Рассказ о работнике военкомата, повторенный супругом дома, подтвердил её опасения. Стелла оперативно собрала информацию об интересной брюнетке. Скоро она знала о Лере всё. Ну, почти всё.
     В раздевалке, как обычно, теснились женщины, щедро делясь информацией. Невозможно было не заметить яркий жёлтый купальник, обтягивающий пышный бюст. Лера узнала Стеллу Эдуардовну, и ей стало не по себе. «Зачем она здесь? Неужели Максим потащил её с собой, чтоб избежать разговора?»
     Стелла пальчиками потрогала воду и осторожно погрузилась. Лера, разминавшаяся у бортика, краем глаза видела, что женщина её тоже заметила.
- А, соседка! Добрый вечер! – сказала Стелла хорошо поставленным голосом
- Добрый вечер! – ответила Лера. – Решили заняться спортом?
- Что-то вроде этого, - неопределённо сказала дама, намётанным глазом отметив подтянутую фигуру Валерии Кузьминичны.
- Знаете, а Вы правильно сделали, что поселились у Бориса Игнатьевича, - вкрадчивым голосом доверительно сообщила она. – Пусть маленькая, но отдельная квартирка. Не то, что ютиться со старухой-матерью в старой хрущёвке!
- Что Вы имеете в виду? – от прозрачного намёка Леру бросило в жар.
- А то, что старику немного осталось, главное – прописаться. Как я Вас понимаю! И не осуждаю!
- Какая гадость! – вырвалось у Леры.
     Она поплыла, отчаянно взмахивая руками, лишь бы оказаться подальше от неприятной особы.
- А я голову ломала, что это мой благоверный зачастил по вечерам в Совет ветеранов? А там о нём понятия не имеют, – крикнула вдогонку Стелла.
     Лера оглянулась, и это подзадорило даму.
- Хорошо, соседка надоумила, где поискать. Думала, увижу Ниночку Князеву, его бывшую, а тут… - продолжила она. – Стыдно, милая, стыдно! Макса не получишь! Не надейся!
- Стелла Эдуардовна, давайте заполним карточку, - обратился к ней тренер. – Вы работаете или на пенсии? Сколько Вам лет?
- Что? – рявкнула Стелла.
- Мне нужны Ваши данные, - объяснил тренер.
- У меня одноразовое посещение. Всё, что надо было, я увидела. У вас вода воняет хлоркой. Это мне не подходит, - сказала она, сдёрнула резиновую шапочку и пошла в раздевалку.
***
     Евдокия Романовна ждала старшую дочь. Лера позвонила и сказала, что надо решить важный вопрос. Они давно не виделись: с работы Валерия Кузьминична спешила к слепому. Евдокии тоже не терпелось расспросить о старике. Да, одинокому человеку остаться ещё и слепым – ужасно! Но не только жалость испытывала она к Борису Игнатьевичу. Узнав о его затее с кабанчиками для детского дома, где она проработала всю свою жизнь, ждала встречи с ним, чтобы выразить уважение и восхищение. О людях Евдокия Романовна судила по делам. Этому научила её жизнь, трудные военные годы.
 
     Ей было семнадцать, когда началась война. И была тогда не Евдокией, а Дусей, любимицей отца. До сих пор помнила день их прощания.
- Сима, бери только самое необходимое, тёплые вещи обязательно. Машина будет с минуты на минуту, - торопил отец.
- Думаешь, до холодов не кончится? – насторожилась мама.
- Думаю, надолго.
- Тогда, Роман, возьму швейную машинку. Дуся, тащи простыню, завяжем в узел, - командовала мама.
- Зачем лишняя тяжесть? – удивилась она.
- Кормить нас будет, - уверенно сказала мама.
     Во дворе уже шла погрузка. Сосед-лейтенант, живший на четвёртом этаже, уговаривал жену:
- Всё, всё, родная! Пора!
     Молодая женщина вцепилась в его гимнастёрку и плакала. Девчушка лет  трёх-четырёх жалась к её ногам. Коротенькие волосики после ожога медленно отрастали на голове, на лобике краснел шрам. Девочка узнала Дусю и улыбнулась ей.
     Дуся с мамой забрались в кузов. Отец взмахнул рукой, они в ответ помахали тоже.
- Серафима Николаевна, принимайте! – крикнул лейтенант и подсадил жену, затем подал дочку. – Вы уж приглядите за моими, пожалуйста!
- Пригляжу, - пообещала мама.
     Погрузкой в эшелон командовал старший лейтенант с красной повязкой на рукаве, выделенный в сопровождение  семей командного состава к месту назначения.
- Товарищи, занимаем эти две теплушки! Грузимся организованно, без давки и суеты! – кричал он, стараясь сдержать напор толпы.
     Они уже отъехали от города, когда услышали рокот моторов, и в ту же минуту начался ад. Свист снарядов, грохот взрывов, лижущие языки огня – всё разом обрушилось на беззащитных людей. И среди этого безумия мамины глаза, синие глаза, остановившие взгляд на Дусе.
     Из загоревшихся теплушек повалил народ. Жена лейтенанта с девочкой тоже спрыгнули на землю. Новый снаряд разорвался совсем близко, и страшные вопли раненых повисли в раскалённом воздухе. Дуся схватила маму за руки и потащила к дверному проёму. Ей удалось вытолкать бездыханное тело из пылающей теплушки и следом сбросить узел со швейной машинкой.
     Люди спрыгивали с насыпи и убегали в поле, издали наблюдали за охваченным огнём составом.
     В полдень хоронили мёртвых, всех в общем рву, вырытом наспех. Дуся причесала маму, застегнула верхнюю пуговку на кофточке. Сняла с руки часики и надела на свою руку.
- Давай помогу, - сказал пожилой мужчина.
     Они понесли тело Серафимы Николаевны и положили рядом с другими. Когда стали засыпать, Дуся отвернулась. К насыпи подъехали грузовики, началась погрузка раненых. Обессиленная, она опустилась на землю и заплакала. Пережитое: страх, волнение, усталость – всё дало о себе знать. Она видела перед собой распахнутые неподвижные синие глаза мамы.

       Мысли Евдокии Романовны прервал звонок. Лера с порога протянула пакет.
- Принимай продукты и ставь чайник.
- Что-то вид мне твой не нравится. Что-нибудь от Кости? Совсем забыл бабушку, не пишет. Невестка тоже помалкивает, - сердилась Евдокия Романовна.
- От Лены было недавно письмо. Костя на переучивании в Москве.
     Мать и дочь сидели на диване, забравшись с ногами. На экране мелькали кадры из «Бриллиантовой руки». Лера рассказывала о маленьких достижениях Бориса Игнатьевича.
- Представляешь, он научился на ощупь включать газ, чистить картошку, сам одевается, с помощью палки передвигается по квартире.
- Не загостилась ли ты? Пора и честь знать,- сказала Евдокия Романовна. – Когда думаешь домой возвращаться?
- Наверное, после Нового года. Не оставлять же слепого человека одного в новогоднюю ночь!
- А меня, значит, можно? – улыбнулась Евдокия Романовна.
- Ты будешь с нами. У меня план - познакомить вас. Он приблизительно твоего возраста. Может, немного старше.
 - В нашем возрасте каждый год на счету.
- Очень интересный человек с трудной судьбой. Защищал Киев, потом плен, побег. Семья погибла. Ты войну пережила. Будет о чём поговорить. Будете в гости  друг к другу ходить.
- Размечталась! Ну тебя! – махнула рукой Евдокия Романовна.
- Ладно. Посмотрим. А теперь о главном. Борис Игнатьевич хочет передать кабанчиков детскому дому. Я звонила директрисе. Она сказала, нужно заявление написать, оформить по закону как дарение. Вот я написала, а он подписал. Передашь?
     Евдокия надела очки и прочитала?
- Директору детского дома № 1…  так-так-так… от Грибова Бориса Игнатьевича…  Прошу принять…
     Пробежав глазами весь текст, вернулась к фамилии.
- Грибов, говоришь, Борис? Что ж ты раньше не сказала? – моргала глазами Евдокия.
- Ты не спрашивала. А что?
- Ветеран?
- Я же сказала: воевал, Киев защищал, потом… Он пишет об этом книгу.
- Киев?
- Да, твой родной город.
     Евдокия засуетилась, стала собирать посуду со стола.
- Когда, говоришь, кабанчиков привезёте?
- Дня через два. Сосед Гриша обещал достать машину.
- Грибов Борис, Грибов Борис, - бормотала под нос Евдокия.
     Ночью ей не спалось: вспоминала свои первые трудовые шаги. В эвакуации, в далёком Ташкенте, прибилась к детскому дому и стала работать няней. Начальство отметило её старание и любовь к детям и перевело в воспитатели. После войны детский дом переехал в город, который быстро отстраивался. Евдокии тоже дали жильё и направили учиться заочно в педучилище. Со временем стала директором, а выйдя на пенсию, пришла в районо и сказала:
- Делайте, что хотите, но без работы не смогу.
     Её оставили кастеляншей. Да и как она могла  бросить детдом! Здесь, считай,  прошла её жизнь и Лера  выросла…

     …Дуся взвалила на плечо узел с машинкой и хотела уже идти вслед за людьми, потянувшимися к ближайшей станции, как услышала плач ребёнка. Оглянувшись, увидела девочку, ту самую, дочку лейтенанта, просившего маму присмотреть за семьёй.
- Мама, мама, - звал ребёнок.
     Шедшие навстречу старательно обходили её, торопились за старшим лейтенантом, отвечавшим за доставку к месту назначения. Всем казалось, только он знает, что делать дальше.
- Не отставайте, до станции километра два. Будем ожидать следующий эшелон! – призывал лейтенант.
     Дуся наклонилась над девочкой.
- Как тебя зовут, малышка?
- Ла-ла-ле-ра, - захлёбываясь слезами, неразборчиво сказала девочка.
- Лара? Лера? – спрашивала Дуся, но девчушка только сильнее плакала и звала маму.
- Буду звать тебя Лерой.
     Девочка кивнула головой.
- А где мама? – спросила Дуся.
- Не знаю, - ещё громче заплакал ребёнок.
- Пойдём со мной. Мама найдётся. Наверное, ушла на станцию и тоже ищет тебя, - успокаивала Дуся.
     Найти мать девочки не удалось. На запрос об отце, лейтенанте Борисе Грибове (отчества Дуся не знала), получила ответ: «Пропал без вести». И она записала девочку на свою фамилию, дав своё отчество, Валерия Романовна Покровская.  Смущала разница в возрасте: четырнадцать лет, и Евдокия приписала себе четыре года. Когда после войны  вышла замуж и родилась Верочка, они с супругом решили, что у дочерей должно быть одно отчество. Так Валерия стала Кузьминичной.
     «А вдруг этот учитель Грибов и есть отец Леры?» - изводила себя Евдокия Романовна. Она встала, пошла на кухню и принялась чистить чайник (всё равно уже не уснуть). За делом немного успокоилась. «Чего всполошилась раньше времени! Пусть даже отец, Леру-то не признал! Слепой! Да столько лет прошло! Его тоже, поди, не узнать!»
***
     С формальностями было покончено. Фрица и Бормана поместили в сарай подсобного хозяйства детдома. В уютном кабинете работники кухни накрыли стол для дорогого гостя. Директриса делилась проблемами детского учреждения и, помня, что гость в прошлом учитель, каждый раз приговаривала: «Ну, Вы меня понимаете – дети!» Борис Игнатьевич согласно кивал головой. Лера незаметно выскользнула и побежала искать маму. Евдокия гладила халаты.
- Мама, идём! Там девчата такой стол накрыли!
     Евдокия выключила утюг и подошла к зеркалу.
- Что у меня на голове? – поправляя причёску, спросила она.
- Мама! Он же всё равно не увидит! – заметила Лера.
- Я не для него, для себя, - смутилась Евдокия.
     Ей хватило одного взгляда, чтобы понять: перед ней Борис Грибов, сосед по киевской квартире. Память мгновенно напомнила ещё один случай…

     …Однажды они столкнулись на лестнице.  Дуся открывала входную дверь, а лейтенант спускался вниз.
- Юное создание! Не знаете, полковник дома? Просил заглянуть вечером, - обратился он к ней.
- Заходите, сейчас узнаем.
- А, Борис, - вышел к ним отец.
      Дуся видела: он был рад гостю.
 - Проходи. Просьба у меня. Часики жены закапризничали, не идут. Ты, я слышал, в этом деле мастер. Поколдуй.
     Лейтенант взял часы, стал их рассматривать, а Дуся его. Отметила приятную внешность: красивая форма головы, высокий лоб, прямой нос с узкими крыльями ноздрей, полноватые губы и взгляд тёмных глаз, тёплый взгляд, словно греющий душу…
     Евдокия Романовна поправила ремешок на часиках. Вот они, те самые, мамины, память о ней. И этот человек, так неожиданно вынырнувший из прошлого, всколыхнувший такие дорогие воспоминания!
- Знакомьтесь! Моя мама, Евдокия Романовна, - сказала Лера.
- Евдокия Романовна, - повторила женщина и пожала протянутую ей руку.
- Борис Игнатьевич, - сказал старик.
- И представляете, - вернулась к прерванному разговору директриса, - пришлось идти на уступки. Вы же меня понимаете - дети.

     …Семья Покровских ужинала в гостиной за круглым столом. Дуся хвастала пятёркой по алгебре.
- Вот так, папочка, сложное уравнение, но я его решила. Я молодец?
- Умница! – похвалил отец.
- А всё-таки, куда Дусенька будет поступать? – вернулась к наболевшей теме мама.
     В дверь отчаянно забарабанили. Девушка легко, как птичка с куста, вспорхнула и побежала открывать. На пороге стоял всё тот же лейтенант Грибов с безумно бегающими глазами. Не поздоровавшись, прошагал мимо неё прямо в гостиную.
- Серафима Николаевна, спасите! Валя случайно облила дочку кипятком, - выпалил он. – Коридор длинный тёмный. Несла с кухни кастрюлю с горячим борщом, а ребёнок вышел из комнаты и ей под ноги…
- Я сейчас. Только захвачу необходимое, - сказала мама. – Роман, звони в скорую!
- Мамочка, можно я с тобой? – попросила Дуся и, обернувшись к лейтенанту, сказала: - Борис, Вы разрешите? Я помогу маме.
     Он ничего не ответил и выскочил из комнаты.
     В спальне горел ночник, хотя было не так поздно. Задёрнутые шторы не пропускали с улицы свет. Видимо, он раздражал воспалённые глазки девочки. Она тихонько постанывала.
- Мама, не плачь. Носи меня, я буду стонать, и не будет больно, - шептал ребёнок, и от этих слов внутри всё переворачивалось.
- Дайте, я положу её и осмотрю, - сказала мама, но женщина ещё крепче вцепилась в девочку.
     Макушка головки ребёнка вспухла и поднялась шапкой. Из-за густых волос ожога не было видно, зато на затылке выступила краснота.
- Я сделаю обезболивающий укол, а Вы измерьте температуру. Борис, встретьте скорую, - распоряжалась мама. – Положите девочку. Дуся, накапай мамаше валерьянки.
     В очередной раз Дуся отметила собранность матери, как она всем нашла дело. Со двора донёсся сигнал скорой помощи…

    Чаепитие закончилось. Борис Игнатьевич прощался,
- Спасибо, милые дамы, за угощение. Пора. Лерочка, Вы  со мной?
     Они шли под руку. Евдокия, глядя в окно, провожала взглядом. «Отец и дочь. Родные люди. Война разлучила их на целую жизнь. Только от меня зависит, обретут ли они друг друга. Молчать преступно, а как сказать?» - метались думы Евдокии.

Глава 8.
     И всё-таки не встретиться им было сложно. Лера спешила в парикмахерскую: надо было перед Новым годом привести себя в порядок. Хотелось ещё забежать в булочную. Она поскользнулась и чуть не упала, но чья-то крепкая рука подхватила сзади.
- Благодарю, - сказала Лера и оглянулась. Перед ней стоял Максим Андреевич.
- Что ж ты бегаешь от меня, Лера?
- Не бегаю. Просто не ищу встреч, - холодно сказала она и хотела уйти, но Максим удержал.
- В бассейн перестала ходить, - упрекнул он.
- Не хочу встретить там кого-либо из вашего семейства, - ответила Лера с иронией.
- Значит, Стелла и там побывала! – в голосе Максима слышалось раздражение.
- Скажу прямо: не хочу играть в кошки-мышки. Я – объект расшифрованный. Заведи себе новую любовницу и играй, пока кошка Стелла не вычислит твою мышку. А меня уволь.
- Так-то ты меня любила! – осуждающе сказал Максим Андреевич (ему явно хотелось, чтоб она оправдывалась).
- Мы это слово с тобой понимаем по-разному. Хочется открытых, честных отношений. Не хочу никого обманывать. Когда-то муж ушёл к моей подруге. Я осуждала его, а теперь нет. К чему притворяться! Он хоть и трус, за него решила женщина, но, по крайней мере, отважился уйти и больше не притворяться. Так что, прощай, полковник! – Лера почувствовала, будто гора упала с плеч, и поспешила к парикмахерской.
***   
     Влад возвращался с работы. Трамвай, как гусеница, лениво тащился от остановки к остановке, покачивая бёдрами вагончиков, набитых до отказа людьми. От нечего делать молодой хирург скосил глаза в газету в руках пожилого мужчины, потом на сумку с продуктами, оттягивавшую руку женщины. Было видно, как ей тяжело. Влад оглядел сидящих пассажиров. У окна парень. Дремлет, прижавшись к стеклу.
- Эй, дружище! – Влад дёрнул его за рукав. – Уступи место женщине.
     Парень открыл глаза, оценил ситуацию и молча встал.
- Извини, ничего личного, - добавил Влад.
     Тот метнул сердитый взгляд, но опять смолчал.
- Спасибо, - благодарно улыбнулась женщина. – Неловко как-то.
- Неловко здоровому мужику сидеть, когда старики и женщины вокруг стоят, - сказала кондукторша. – Гавкаешь, как собака, целый день. Никто тебя не слушает.
     Парень, вставший с места, отвернулся к окну. Влад тоже посмотрел в окно. Они уже отъехали от остановки, но почему-то остановились. Народ заволновался.
- Командир! Что за фокусы? Почему стоим? – крикнул кто-то.
- Впереди авария, - объяснил водитель. – Сбили кого-то.
- Откройте двери! – потребовал один из пассажиров, и не желавшие долго ждать стали выходить.
     Влад тоже решил пройтись пешком, оставалась одна остановка. Увидев толпу, окружившую место происшествия, он поддался общему настрою и подошёл ближе.
     Скорая и милиция были на месте. Столкнулись «Жигули» и «Вольво». Из обрывков разговоров Влад понял, что ДТП произошло по вине мальчика лет восьми, выскочившего внезапно на проезжую часть за мячом. Водитель «Жигулей» резко вывернул влево, чтобы не сбить его, и невольно подрезал шедшее в среднем ряду «Вольво», но всё же зацепил мальчишку, и тот упал, ударившись головой об асфальт. Оба водителя были ранены, им оказывали помощь. Пострадавшего уложили на носилки.
- Гошка! Что ж ты натворил! Ты ж у мамки один! Она с ума сойдёт! – запричитала стоявшая в толпе женщина. К ней тут же обратился милиционер:
- Адрес мальчика, фамилию, телефон сообщить можете?
     Влад поспешил отойти. Помощь не потребовалась. Он шёл и думал о том, как хрупка человеческая жизнь. Случись завтра нечто подобное, что после него останется? Ничего! Никого!
- Дурак! Лелею свою холостяцкую жизнь! А в результате пусто-пусто, как в домино.
     Он выругался и повернул назад.
     Марина пролистала конспект завтрашнего урока, развернула газету и стала отбирать материал к политинформации. Это было общественное поручение.
     Один длинный, два коротких звонка и снова длинный. Так звонил только Влад. Она отложила газету и пошла открывать, теряясь в догадках.
     Влад шагнул ей навстречу, крепко сжал в объятиях и выпалил на одном дыхании:
- Выходи за меня замуж! Хватит мучить друг друга! Ты согласна?
     Марина ошарашено смотрела на него.
- Да, я дурак, я сложный, я эгоист! Ещё там какой? – посмотрел он на неё.
- Единственный и любимый, - тихо сказала она и уткнулась ему в плечо.
***

     После ужина Лера сказала:
- Сегодня  можем поработать. Хотите?
- Буду только рад, - ответил Борис Игнатьевич. – Позвоню Стасу, пусть учит уроки.
     Старик засуетился: полез в свои бумаги, достал тетрадку, ручку, всё разложил на столе и осторожно потопал в прихожую звонить. Лера набрала ему номер и  присела к столу. Борис Игнатьевич вернулся, довольно улыбаясь, предвкушая, что дело пойдёт легко. Ему нравилось работать с Лерой. Она зрелый человек, разбирается в жизни. Иногда они делали паузы, пили чай и философствовали. А с мальчишек и девчонок что возьмёшь!
     Лера терпеливо ждала, пока хозяин займёт свой трон. Так в шутку они называли кресло, в котором любил сидеть Гриб.
- Начнём? – осторожно спросила она.
- Пожалуй. Сегодня будет необычная глава. Глава- воспоминание. Мой Галин перед побегом думает о семье, о довоенной жизни. Это важно для него, ведь побег – это риск. Жизнь или смерть? А перед тем, как рискнуть, человек что? Человек просеивает прошлое, вспоминает самое дорогое, наболевшее. Для Галина – это дочка. Ларочка.
- Будем писать о девочке? – заволновалась Лера. – А как сердечко, Борис Игнатьевич? Вспоминать будет непросто. Может, в другой раз?
- Нет. Сейчас. Пиши… - он помолчал, сосредоточился и начал: - Галин любил часы отдыха, когда  семья встречала его со службы. Валя целовала, а Ларочка жалась к ногам и обнимала за колени. Он брал дочку на руки и подбрасывал вверх. Девчушка заливалась смехом.
- У меня сегодня чудесный капустняк, наваристый, - похвасталась Валя. – Свининки прикупила. Попробуешь - оценишь.
     Галин снял портупею, расстегнул ворот гимнастёрки и вышел на балкон покурить. Ларочка в углу на коврике играла с куклами. Валя хозяйничала: расставила тарелки, быстро нарезала хлеб, приготовила подставку для кастрюли и поспешила на кухню за капустняком…

     Борис Игнатьевич замолчал. Лера ждала продолжения, понимая, что старик сейчас переживает что-то особенное.
- Сейчас, сейчас. Минуточку… - подгонял он себя. – Коридор коммуналки был длинный и тёмный. По обе стороны двери, двери… Никто не поменял очередную перегоревшую лампочку. В конце коридора справа общая кухня. Оттуда доносилась оживлённая болтовня женщин. Подхватив полотенцем с плиты кастрюлю, Валя понесла её в комнату. Вдруг она наткнулась на что-то живое и тёплое…

     Последние несколько предложений Лера не писала, она слушала и видела всё, как наяву. «Нет. Так не бывает! Откуда он знает, что было тогда? Как он может знать подробности?»  Она обхватила голову руками и сжала её.
- Брызги капустняка обожгли руки. Отчаянно закричал ребёнок, - продолжал старик. – Валя сделала шаг назад, стараясь удержать кастрюлю. Распахнувшиеся слева и справа двери пустили поток света в коридор. Кто-то из соседок выхватил из её рук кастрюлю. Она наклонилась и увидела дочку, на которую плеснуло горячей жирной юшкой. Девочка продолжала кричать не своим голосом. Ноги  у Вали подкосились и она упала…

- Борис Игнатьевич! Подождите! Я отстала. Я устала. Я не могу… - торопливо заговорила Лера. – Что-то душно. Я открою форточку?
     Лера подошла к окну, распахнула створку и стала вдыхать морозный  чистый воздух. За окном кружились снежинки, наряжая землю к Новому году.
- Борис Игнатьевич! Вы не обидитесь, если сегодня больше писать не будем? Я вспомнила: маме обещала забежать, она ждёт, - Лера старалась говорить спокойно.
- Да, конечно, поезжай. Мама – это святое.
***
     Евдокия, задёргивая шторы, заметила дочку, спешившую по расчищенной  от снега дорожке. Заметно было, что та взволнована. «Что-то случилось», - решила женщина  и поспешила открыть дверь.
- Мама! – начала Лера с порога. – Откуда Борис Игнатьевич знает о моём ожоге? Кто рассказал подробности? Не может быть два абсолютно одинаковых случая! Или ты ему рассказала? Тогда зачем он пишет, что это было с его дочкой?
     Евдокия вдруг поймала себя на мысли, что вопросы дочери не удивляют её. Да, хотела рассказать обо всём сама. Опоздала. Жизнь внесла свои коррективы.
- Лера, выслушай, только спокойно, - обречённо сказала она. – Борис Игнатьевич – твой отец.
- Как отец? Мама, ты бредишь? – Лера неотрывно смотрела  во все глаза.
 
     … Евдокия  укрыла дочку пледом. Разговор обеим дался нелегко.
- Поспи, родная. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо, - убаюкивала её, как в детстве.

***
    Борис Игнатьевич настоял, чтобы Новый год встречали у него. Евдокия и Валерия возились на кухне, готовили праздничные блюда. Гриша и Славик занимались уборкой. Старик, сидя в кресле и слушая протяжную песню пылесоса, то дремал, то резко дёргал головой, просыпаясь.
- Валерия Кузьминична, мы закончили. Принимайте работу, - позвал Гриша.
     В комнату заглянула Ксюша.
- Принесла оливье. Куда поставить?
- На кухне тесно. Ставь сразу на стол, - крикнула Евдокия.
     Ксению нельзя было узнать. Примирение явно пошло на пользу супругам, словно открылась невидимая дверь и впустила свежую струю воздуха людям, задыхавшимся в тяжкой атмосфере собственных отношений. Пришёл Стас, и Гриша забрал мальчишек готовить музыку. День пробежал в хлопотах. Стол был накрыт, ждали только Влада и Марину.
- Звонила Верочка. Всех поздравляет с праздником. Гена и Андрюша передают привет, - сообщила Евдокия.
      После десяти заявилась долгожданная парочка, и все шумно стали рассаживаться.
- По обычаю следует проводить старый год, - сказал Борис Игнатьевич. – Гриша, командуй!
     Разлили шампанское.
- Что ж, год был непростым. Каждый может вспомнить  и плохое, и хорошее. Давайте всё плохое оставим в старом году, будем говорить только о хорошем, - предложил хозяин.
- Можно, я скажу? – поднял бокал Гриша. – Хочу выпить за вас, друзья! За то, что в трудное для моей семьи время не отвернулись, не прошли мимо, а поддержали и помогли. За вас, друзья! – он повернулся к жене и тихо добавил: - За тебя,  Ксюша!
- Молодец, правильно сказал! – похвалил Влад. – Я тоже за то, чтоб человек менялся к лучшему. Никогда не поздно сказать себе: «Стоп! Пора что-то в жизни менять!» И я рад сообщить, что намерен резко изменить свою жизнь, - Влад сделал паузу и сообщил: - Мы с Мариной женимся!
- Ура! – закричал Стас. – Всё, Марина Леонидовна! Теперь Вы моя родственница, а не классный руководитель!
     Присутствующие бросились поздравлять молодую пару. Кто-то крикнул: «Горько!»
- Погодите, - Влад посмотрел на Марину. – Не смущайте невесту.
- Вот и хорошо. Может, придётся и с внуками повозиться. Своих нет, так вашим порадуюсь, - оживился Борис Игнатьевич.
- Есть у тебя внук, дорогой Борис Грибов, товарищ лейтенант! – встала из-за стола Евдокия. – Борис! Боренька! Только не волнуйся, дорогой!
     За столом воцарилась тишина, все взоры обратились к Евдокии.
- Я – Дуся, дочь полковника Покровского. Помнишь Киев, Прорезную?  Мы жили на втором, а вы – на четвёртом этаже. Помнишь, часы ремонтировал маме, Серафиме Николаевне? Вот они. Пощупай, - Евдокия подошла к старику и положила его подрагивающую руку на свою.
- Дуся Покровская? Ну да, Евдокия Романовна. Всё сходится. Ты жива? Как же это? Жаль, не вижу тебя!
     Они стояли, обнявшись, не в силах отпустить друг друга, чтобы снова не потерять.
- Борис! А сейчас скажу самое главное. Дочка твоя жива.
- Дочка? Жива? – эхом повторил старик и, схватившись за сердце, рухнул на стул.
     Все молчали, поражённые известием.
- Э-эх! Поаккуратнее надо бы, - первым спохватился Влад.
      Он нащупал пульс Бориса Игнатьевича.
- Марина, воды! – шепнул подруге. – Тонометр на тумбочке.
- Ларочка… Лариса… - бормотал старик.
- Принимай дочку, Борис. Вот она. Только не Ларочка, а Лерочка. Моя Валерия. Вырастила её, как свою.
     Евдокия заплакала, не в силах больше говорить. Лера обняла старика и мягко спросила:
- Борис Игнатьевич, можно я скажу Вам «папа»?
- Как же так! Этого не может быть! – сквозь слёзы сказал старик.
- Дайте руку, - Лера приложила его ладонь к своему шраму на лбу и провела вдоль рубца. – Помнишь, папа, длинный коридор коммуналки, мама несёт кастрюлю с борщом, и я ей под ноги?
- Вот это да-а-а! – протянула Ксения. – Просто «Санта-Барбара»!
- Мама, расскажи, как всё было, - попросила Лера…

     Евдокия Романовна закончила рассказ. Все смотрели на хозяина. Лицо Бориса Игнатьевича порозовело. Глаза уставились в одну точку, а губы подрагивали.
- Пора и мне подвести итоги за год, - сказал он. – Вы знаете, я пишу книгу, в которой хочу рассказать  о войне. Теперь точно знаю – допишу! А ещё судьба вернула мне моё сокровище, мою Ларочку. Не видел, как она росла. Не был рядом, когда ей приходилось несладко. Добрые люди помогли ей стать хорошим человеком. Спасибо тебе, Дуся, низкий поклон от старика! Предлагаю тост за щедрость души человеческой!
     Зазвенели бокалы. Пошли шумные разговоры.
- Дочка, расскажешь потом, как жила все эти годы, - попросил старик.
- Расскажу, папочка, расскажу обязательно.
- Как же мне тебя звать? Ларой? Лерой?
- Давай так: Ларочка выросла и стала Лерой.
- Правильно. Что прожито – заново не проживёшь, - согласился Борис Игнатьевич.
- Друзья! Моя очередь! -  Марина одёрнула платье и улыбнулась Владу. – Хочу обратить ваше внимание на цифру грядущего года. 1991-й! Слева направо и справа налево читается одинаково. Такое случается очень редко. Я слышала, что в истории - это всегда год больших перемен. Я верю, эти перемены будут к лучшему. За добрые перемены! Ура!
- Ура! – закричали все.
     Бой курантов по телевизору, возвестивший о наступлении 1991 года, потонул во всеобщем ликовании.
     Славик включил магнитофон, и в комнату ворвался голос Виктора Цоя:
- Перемен требуют наши сердца…

Глава 9.
   
     Лера везла отца в Киевский Центр микрохирургии глаза. Влад прожужжал все уши о достижениях профессора Леоненко. Бориса Игнатьевича не пришлось уговаривать: перспектива вновь обрести зрение окрыляла старика. И всё же Валерия  посвятила вечер чтению медицинских журналов за последние два года, чем здорово удивила Евдокию Романовну, наблюдавшую, как дочь вынимает из пакета не продукты, а увесистую пачку макулатуры. В одном из журналов она наткнулась на обстоятельную статью о профессоре и его методике ведения операций. Узнала, что зовут профессора Александр Дмитриевич, ему 55 лет, три года назад овдовел. Дочь и сын пошли по стопам отца и работали с ним в одной клинике. Леру обрадовало, что профессор не молодой выскочка, спешащий сделать карьеру, и не древний старикан, которому пора на покой. Она пыталась представить его. Конечно же, маленький, полненький, с брюшком. Конечно же, лысый и в очках. А ещё усы и бородка. Выходил этакий Айболит, и она решила бросить глупое занятие. Главное – специалист хороший, а внешность не играет роли. Видно было, как волновался Борис Игнатьевич, поэтому Лера взяла себя в руки и всю дорогу старалась шутить.
     Проблемы возникли с первого момента. В очереди на консультацию  женщина в шубе, стоявшая крайней, сказала, что они сорок девятые и надо запомнить номер.
- Имейте в виду: профессор принимает по двадцать человек в день, - сообщила словоохотливая особа.
      Лера пыталась определить её возраст, но дама принадлежала к категории женщин, что называется, «без возраста». Ей свободно можно было дать и сорок, и пятьдесят.
- Надо запомнить двоих впереди  и одного, кто за Вами, - продолжала делиться опытом  шуба. – А ещё советую снять квартиру. За день вряд ли управитесь, -  увидев перепуганные глаза Леры, она поспешно добавила: - Не волнуйтесь! Тут ходят и предлагают жильё.
     Лера взглянула на отца. Он дремал, свесив голову вниз. «Устал. Ему бы полежать», - с теплотой подумала она. Появившаяся молоденькая медсестра объявила:
- Запись будет проводиться в двух окошках. Просьба разделиться: слева – первичные, справа – повторные.
      Народ стремительно перегруппировался, громко взывая к справедливости, горячо доказывая своё право  на место в очереди, призывая друг друга в свидетели. Лера с удовольствием отметила, что теперь они двенадцатые. Она рассудила так: «Профессор просто обязан принимать и повторных, и первичных. Значит, есть надежда попасть на приём уже сегодня».  Регистратор в окошке приветливо улыбнулась и сообщила, что Грибову Б.И. следует пройти в кабинет № 5 и оплатить добровольный благотворительный взнос 50 рублей, после чего ожидать вызова на консультацию у кабинета № 9.  Лера не стала будить отца, а поспешила к пятому кабинету. Здесь тоже образовалась маленькая очередь. Невольно она стала свидетелем разговора ожидавших.
- Очередь очередью, а увидите, будут вызывать по фамилии, - говорила женщина в дублёнке. – Тут главное – вовремя подсуетиться.
- Что Вы имеете в виду? – уставилась на неё собеседница.
- Первый раз? – поинтересовалась дублёнка.
- Да. Мужа привезла. Обнаружили новообразование. Пугают, что глаз придётся удалять, - девушка всхлипнула и поднесла к глазам платочек.
- Да! Ужас! Тянуть нельзя! Ты, деточка, делай, как я. Найди старшую медсестру. Её зовут Лидия Карповна. Поплачься, сунь 50 рублей и попроси, чтоб сегодня профессор посмотрел. Поняла?
- А она не обидится?
- Обидится? – рассмеялась советчица. – Это её заработок. Да и профессора тоже.
     Лера была поражена. Выходит, они с отцом могут просидеть весь день зря! Дудки! Она понаблюдает, и если что не так!..
     В течение часа картина прояснилась. Уже человека четыре вызывали по фамилиям и вне очереди. Люди возмущались, но никто ничего не предпринимал. Когда вызвали ещё одного, Лера вскочила и рванулась к двери. Вдогонку неслось:
- Женщина! Вы куда? – но Лера уже была в кабинете.
- Что это за безобразие, я Вас спрашиваю? – крикнула она с порога, и сама испугалась своего голоса. – Какое неуважение к людям! Не ожидала от Вас, профессор!
     Доктор стоял к ней спиной и, опершись на стол, что-то писал на листочке. Лера, выпустив пар, замолчала и ждала ответа. Профессор выпрямился, повернулся лицом к нахалке и вдруг не менее громко рявкнул: - Выйдите вон!
     Лера опешила. На такой приём она не рассчитывала, да и Айболит оказался совсем иным. Высокого роста, плотного телосложения. В прорези белого кителя на груди мелькнул золотой крестик. Из-под шапочки выбивались пряди седоватых волос. Большие карие глаза, несмотря на сердитый зычный голос, смеялись. Он свёл широкие чёрные, как смоль, брови на переносице и повторил, но уже тише:
- Вон, я сказал!
     Лера не на шутку разозлилась. Поджать хвост и уйти! Не в её характере. Сказала «А» - говори «Б». И она пошла в атаку.
- Хорошо устроились, Александр Дмитриевич! Что Вам до людей! Лишь бы денежки в клювике несли? Да? Кто принёс, того и осчастливим! Так получается? А совесть? Вы же врач, прежде всего! Учёный!
      Лера не заметила, как стала ходить из стороны в сторону, размахивая руками. Профессор остыл и внимательно слушал её пылкий монолог, сложив руки на груди и опершись о стол. Губы растянулись в довольной улыбке. Глянув на него, Лера осеклась и замолчала.
- Продолжайте! – протянул к ней руку профессор. – Только поконкретней.
- Мы сидим уже часа два. Передо мной в очереди с десяток человек, но ни одного из них не вызвали. Вызывают почему-то тех, кто по очереди за нами.  Люди заплатили, чтобы вызвали вне очереди! Что это за порядки! Вы же принимаете только 20 человек, остальные идут на завтра. А у меня отец…
- Так, ясно! Замолчала! – скомандовал профессор, бесцеремонно перейдя на «ты». – Молодой человек, - обратился он к пациенту вошедшему на приём, - подождите, пожалуйста, за дверью. Вас пригласят.
     Доктор подождал, пока парень выйдет.
- Здорово сыграли! – он похлопал в ладоши. – Браво! Что заканчивали? ГИТИС? «Щуку?»
- Причём здесь ГИТИС? Я медсестра, хирургическая медсестра, - возмутилась Лера. – Владислав Николаевич, наш хирург, замечательный специалист, но взяток не берёт и людей уважает!
- Что Вы заладили: деньги, деньги! Ничего я не беру! С чего Вы взяли?
- Этого я не скажу! – твёрдо заявила Лера.
- Тогда выйдете и подождите! Я наведу порядок! – профессор метнул гневный взгляд в сторону медсестры.
     Появившуюся Леру тут же окружили люди.
- Что он сказал?
- Вы молодец! Мы всё слышали.
- Пора прекратить безобразие!
- У них, я вам скажу, чётко всё отлажено, - охотно делилась познаниями дама в дублёнке. – Человек идёт к старшей медсестре, даёт взятку, называет свою фамилию. Лидия Карповна звонит в девятый кабинет и сообщает медсестре эти фамилии. А та вызывает тех, кто дал на лапу. Ясно?
- Куда ясней!
     Народ разошёлся по своим местам.
- Фу, противно! – сказала Лера. – Такой известный человек, а занимается…  даже слова не подберу!
- Крохобор это называется, - сказал Борис Игнатьевич.
     Дверь распахнулась так неожиданно и с таким шумом, что у многих слова замерли на устах. Вид профессора говорил сам за себя: лицо пылало, волосы взъерошены, глаза метали молнии.
- Значит, так! – зычным голосом, чтоб услышали все, начал он. – Приму всех! Взяток не давать! Кто успел сунуть, быстренько к Лидии Карповне за расчётом. Она в курсе.  И на поезд! Чтоб я вас не видел! Теперь Ваш выход, Екатерина Ивановна.
     Профессор вернулся в кабинет, а к посетителям вышла медсестра. Лицо её за последние несколько минут как-то осунулось, постарело. Натужно улыбнувшись, она произнесла:
- Извините меня, пожалуйста, - немного приободрившись, добавила: - Александр Дмитриевич начнёт с первичных. Кто первый по очереди – заходите. После первой тройки пойдут повторные и так далее.
     Народ оживился, стал прикидывать: кто за кем.
- Молодец профессор!
- Вот так привинтил!
- Ишь, бабы! Открыли лавочку, а профессор не в курсах, - потешались люди.
     Лере было приятно, что Леоненко оказался порядочным человеком. Теперь, когда страсти улеглись, она ощутила озноб и вспомнила, как ещё в поезде морозило. «Только заболеть не хватало! Не время! Нужны силы, много придётся помотаться. А вдруг грипп? Отцу это ни к чему. К тому же пора подумать о ночлеге».
- Папа, я отлучусь ненадолго. Ты в порядке? Как самочувствие?
- Всё хорошо. Иди. Я посижу. Профессор, я понял, примет?
- Да-да. Не волнуйся.
     В аптечном киоске, расположенном в вестибюле, Лера купила жаропонижающее и капли от насморка. Отойдя в сторону, проглотила таблетку и закапала нос. Внимание привлекла женщина, сидевшая у входа и время от времени выкрикивавшая: «Комнаты, комнаты! Кому комнаты?» Подходившим она вручала визитку и объясняла, как добраться. Прослушав подробную информацию, Лера поняла, что квартира совсем рядом с клиникой. Она прикинула: на приём попадут только после обеда. К чему сидеть под кабинетом! Надо заселиться, осмотреться, накормить отца и дать ему отдохнуть.
     Когда они подходили к подъезду, мужчина, стоявший на балконе второго этажа, крикнул:
- Вы в сороковую?
- Да, - ответила Лера. – А как Вы догадались?
- Вам ко мне. Увидел из окна, что ищете подъезд.
     Он встретил их на пороге в махровом халате, надетом поверх спортивного костюма, и сразу начал инструктаж.
- Спать будете здесь, - он указал на разложенный широкий диван, на котором предусмотрительно лежало постельное бельё. – Ванной и душем не пользоваться, можно только умываться. Не забывайте гасить свет в туалете. На кухне две сковородки, кастрюль нет. Чай, бутерброды, яичница – это пожалуйста. Оплата за двое суток вперёд. Устраивает?
- Спасибо. Я поняла, - сказала Лера, осознав, что надо принимать всё, как есть.
     Чувствуя, что силы покидают, Лера, наспех перекусив, тоже прилегла. Она опасалась, как бы хозяин не отказал в жилье, заметив её недуг. Проснулась внезапно и сразу ощутила, что всё на ней мокрое. «С одной стороны  - хорошо, значит, температура упала, - подумала она. – С другой  – плохо. Придётся идти на мороз. Полежать бы в тепле». Захватив капли и сухую одежду, она быстренько скрылась в ванной.
     В двери позвонили, и хозяин пошёл открывать. Лера ждала, когда пришедшие уйдут из прихожей. «Интересно. Хозяева, наверное, располагаются в другой комнате, а эту, проходную, сдают, - размышляла она. – Видимо, пришла хозяйка. Надо познакомиться».
     Каково же было удивление, когда она увидела уже знакомую молодую пару из очереди, хозяин так же бойко их инструктировал. Затем повёл в дальнюю комнату. «Боже мой! Они будут спать в одной комнате с хозяевами!» - поразилась Лера, разбудила отца, и они стали собираться. Новый звонок, и хозяин снова встречал кого-то. Лера выглянула в прихожую. Там снимала свою дублёнку уже знакомая ей дама, в углу жался худой высокий подросток.
- Миша, раздевайся! – торопила его мать.
     Лера хотела сложить диван, но хозяин, тащивший в руках две раскладушки, остановил её:
- Нет-нет. Диван не трогайте, - и деловито стал устанавливать рядом новые спальные места.
- По-моему, мы попали в настоящую общагу, - шепнула Лера отцу.
- Что происходит? – спросил он в ответ.
- Объясню по дороге.
     Наконец, медсестра вызвала их:
- Грибовы, заходите, - и, глядя на Леру, уточнила: - Ваша очередь, если не ошибаюсь.
Замечание Лера пропустила мимо ушей.
- А, борец за справедливость! – воскликнул профессор, узнав недавнюю особу, читавшую ему мораль. – Думал, обиделись и не придёте.
- На сердитых воду возят, - в тон ему ответила Лера. – Истерик не люблю. Отцу зрение надо вернуть.
- Как Ваше имя-отчество, уважаемый? – обратился профессор к старику.
- Борис Игнатьевич.
- Александр Дмитриевич. Будем знакомы. Рассказывайте: что, где, когда и как…
     Выслушав печальную историю, профессор постучал ручкой по столу, встал и принялся расхаживать по кабинету.
- Так. Понятно. Екатерина Ивановна, проводите пациента к аппарату.
     После осмотра Александр Дмитриевич написал назначение и сказал:
- Операция, возможно, не понадобится, но необходимо тщательно обследоваться.
- Считаете случай безнадёжным? – упавшим голосом спросила Лера.
- Да погодите Вы! Я беседую с Борисом Игнатьевичем. И если сказал, возможно, подчёркиваю, возможно, операция не понадобится, то это может означать и другое: зрение вернётся само. Но такой прогноз делать рано.
- А куда мне сейчас? - осмелился спросить старик.
- Медсестра отведёт Вас на томографию. Нужно увидеть общую картину. Завтра с утра сдадите анализы. Потом будем решать.
- Папа, ты иди. Я кое-что уточню и приду.
- Я не понял, Вы всё-таки медсестра или фельдфебель? -  съязвил профессор, когда за стариком закрылась дверь.
- Я медсестра и ещё дочь, хочу понять, почему Вы отказываетесь делать операцию?
- Об операции рано говорить. Я уже объяснил: прежде надо обследовать Бориса Игнатьевича. Ваш хвалёный хирург тоже всех сразу под нож?
- Я не выйду из кабинета, пока не скажете всей правды! – стояла на своём Лера.
- Охотно скажу. Правда в том, что Вы упрямы, как осёл, вернее ослица, и не слышите меня! Как с Вами муж уживается! Я бы на его месте ушёл!
- А он ушёл. Давным-давно сбежал. Я уж и забыла о нём! – вырвалось у Леры.
- Вот! Вот где собака зарыта! Нормальный мужик! Не захотел жить с фельдфебелем!
- Хватит меня оскорблять! Если бабник – нормальный мужик, то я – ангел небесный.
- Ну, до ангела, положим, Вам далеко. Персонаж Бабы -Яги больше подходит, - вошёл во вкус профессор.
- Этот комплимент можете приберечь для жены! – выпалила Лера и вдруг осеклась, вспомнив, что профессор – вдовец. – Ой! Извините!
     Он помолчал и сменил гнев на милость.
- Вы тоже простите! Проявил бестактность. Увлёкся.
- Увлеклись? Чем?
- Вами. Вы так ловко вовлекаете в спор!
- Не люблю спорить, но когда речь идёт о здоровье близкого человека…
     В голове вдруг ударила барабанная дробь, кровь прилила к лицу. Разговор отнял у неё много сил. Лера вытерла вспотевший лоб и хотела сказать что-то колкое, но стала съезжать со стула на пол.
- Эй! Куда Вы! – Александр Дмитриевич склонился над женщиной и стал хлопать по щекам. – Да у неё жар!
     Он взял Леру на руки и перенёс на кушетку. «Как же она похожа на Оленьку, - вспомнил профессор жену. – Овал лица, губы, волосы, - отведя прядь со лба, он увидел шрам. – Боевая дамочка».
     Лера открыла глаза и, увидев склонившегося над ней профессора, попыталась сесть.
- Лежите, у Вас температура. Почему не сказали, что плохо себя чувствуете? Я бы принял без очереди. Ах, да! Забыл. Очередь – залог равенства и справедливости.
- Не смешно, - Лера всё-таки села.
- Где вы остановились? У Марии Ивановны?
- Не знаю. Вот адрес, - она показала визитку.
- Да. Тётя Маша, местная знаменитость. Наверное, сегодня очередной заезд.
         Александр Дмитриевич достал пакетик и развёл в стакане с водой.
- Выпейте. Как рукой снимет.
- Спасибо.
     Лера выпила лекарство залпом.
- Утром приводите Бориса Игнатьевича на анализы, а в два сюда ко мне на приём.
     Лера кивнула и вышла. Профессор постоял, глядя на дверь, за которой скрылась женщина.
- Дурак! Не теряй голову! Это не Ольга!

***
     На улице разыгралась метель. За несколько минут они превратились в Деда Мороза и Снегурочку. Лера спрятала лицо в поднятый воротник и крепче стиснула под мышкой руку отца. Стряхнув на площадке снег с себя и со старика, позвонила в дверь.
- Иду-иду! – услышали они женский голос.
     Хозяйкой оказалась женщина, вручившая Лере визитку. Мария Ивановна расположилась за столом и раскрыла тетрадь со своей бухгалтерией.
- Подходите, кто не рассчитался, - скомандовала она.
     Лера прикинула: кроме них с отцом, ещё шесть человек. «Настоящая ночлежка. Вот на что идут люди ради заработка! Постоянно пребывать среди чужих, посторонних! Я бы не смогла».
     Постояльцы готовились ко сну: стелили постели, умывались, кто-то ел запоздалый ужин.  И тут Лера окончательно прозрела, когда хозяева стали одеваться и Мария Ивановна пропела сладким голосом:
- До завтра, дорогие мои, спокойной ночи!
     «Да это у них квартира под сдачу коек! Бизнес. А живут в другом месте».
      Утром ей стало легче, почувствовала прилив сил и мысленно поблагодарила профессора.  Понаблюдав за отцом, отметила, что тот тоже приободрился. Отдых в тепле обоим пошёл на пользу.
     Александр Дмитриевич ехал в клинику и думал о необычной посетительнице. С тех пор, как не стало Ольги, с которой прожил тридцать лет, ни одна женщина не удостоилась его внимания. Первый год после смерти жены он упивался горем и одиночеством. Сыну и дочери, пытавшимся окружить его заботой, дал понять, что это его раздражает. Скоро общение с детьми и внуками свелось к дежурным звонкам, из которых следовало, что он жив и здоров. Профессор с головой ушёл в работу.   
     Прошло время, и Александра Дмитриевича стали осаждать дамы, рассматривавшие кандидатуру профессора в качестве жениха. Чиновнице из горздрава он сказал прямым текстом, что узы Гименея его не прельщают, чем тут же снискал немилость. Главврач клиники, воспользовавшись удобным предлогом, собственным юбилеем, попытался познакомить его с родственницей жены. Затея с треском провалилась, Александр Дмитриевич ушёл по-английски, не дождавшись конца застолья. Попытки сердобольных коллег и соседок тоже оказались безрезультатными.  Профессор раз и навсегда решил для себя: «Такой, как Ольга, нет. А другой мне не надо».
     Но вчерашняя встреча…  Он даже не знает её имени! А лицо, пылающее гневом, стоит перед глазами. Вспомнились отдельные реплики: « Я медсестра, хирургическая медсестра!..  А он ушёл, давным-давно сбежал. Я уже и забыла о нём!..  Если бабник – настоящий мужик, то я – ангел небесный!»
- Забавно! – воскликнул профессор, выруливая на стоянку перед клиникой. – И зачем всё это слушал! Папаша не безнадёжен. Помогу. А сумасшедшую из головы долой! Завтра операции. Надо сосредоточиться.
      День побежал своим ходом. Консультации, консультации… Раза  два он поймал себя на том, что поглядывает на часы. Стрелки лениво ползли к двум.
- Итак, Борис Игнатьевич, - бодро сказал профессор, делая вид, что не замечает Леру, - просмотрел снимки и анализы (их только что принесли). Считаю, операция не нужна. Вы получили травму головы, которая вызвала потерю сознания. Так?
- Да.
- Затем была рвота, сонливость – признаки сотрясения. Зашитая хирургом рана никоим образом не повлияла на потерю зрения. Это ясно?
- Ясно.
- Ваша слепота – последствие сотрясения. Зрение вернётся. Я уверен. Нужно время. Да, ещё потребуется терпение, - он повернулся к Лере. – Повторю: терпение и забота близких. Как Вас там? Забыл…
- Не забыли. Вы не поинтересовались, - уточнила Лера. – Валерия Кузьминична, к Вашему сведению.
- Интересно. Говорили – дочка, а отчество другое, - удивился профессор.
- А это не Ваше дело, - отрезала Лера. – Значит, мы можем уезжать?
- Можете. Только напишу назначение Борису Игнатьевичу. Пропьёте общеукрепляющее, витамины. И ещё. Советую санаторий в Ирпени, это недалеко от Киева.
     «Медведь. Настоящий медведь, и лапа у него медвежья», - подумала Лера, глядя, как пишет профессор.
- Спасибо, доктор! – с чувством сказал старик. – Мне так нужны глаза! Понимаете, пишу книгу о войне…
     И Гриб пустился в рассказ о своём детище.
- Папа, профессор – человек занятой. Люди ждут. И потом, ему, может быть, неинтересно.
- Ошибаетесь, Валерия Кузьминична, очень интересно. Я же киевлянин. Мальчишкой был, а разрушенный Киев помню. Жаль, действительно мало времени.
          Он закрыл карточку и посмотрел на адрес.
     - О! Прекрасный город! В апреле еду туда на научную конференцию, - быстро черкнув что-то на листочке, профессор протянул карточку и пожелал: - Поправляйтесь, Борис Игнатьевич! Доброго пути! И Вам всего хорошего, Валерия Кузьминична!
     Лера опомнилась, только выйдя из клиники. Щёки пылали, как у девчонки. Она уже твёрдо знала, что будет думать о нём, искать предлог приехать снова. Она уже скучала за этим медведем и грубияном. А мозг точила назойливая мысль: «Больше его не увижу!»

Глава 10.

- Владислав Николаевич! Весна набирает обороты. Смотрите, снег почти сошёл, - говорила Валерия Кузьминична, затягивая шторку от бьющего в глаза солнца. – У Вас скоро отпуск?
- В июне. Как раз у Маринки закончатся экзамены в школе. Потом съездим куда-нибудь. Расписались без свадьбы, а свадебное путешествие перенесли на лето.
- У меня по графику август.
- Хороший месяц. Тоже поедете куда-нибудь?
- Пока не знаю. Разве что с отцом.
- Как его глаза?
- Без изменений.
     Лера боялась признаться, что надежда потихоньку тает. Сегодня заночует у матери, надо посоветоваться, что ещё можно сделать.
     Она возвращалась домой пешком. Свернула на набережную полюбоваться ледоходом. Льдины несло по реке. Одни сталкивались и разбегались в разные стороны, другие наползали друг на друга и образовывали заторы. Затем, накопив силы, отрывались целой глыбой, которая неслась наугад, доверяясь течению. «Так и люди, - подумала Лера, - столкнутся по жизни и разбегаются, а иные прилипнут друг к другу и плывут вместе до конца». Ей стало грустно. Вот и они с Антоном, подобно этим льдинам, столкнулись и разбежались. С Максимом то же самое. Она ждала ледохода в душе. Хотелось вывернуть всё наизнанку, хорошенько прополоскать и почувствовать обновление. Где же та надёжная глыба, к которой она прильнула бы да и осталась?
     Последняя встреча с Максимом оставила неприятный осадок. В то утро они с отцом вернулись из Киева, распаковали вещи, и пока Борис Игнатьевич чистил картошку (он давно научился делать это на ощупь), Лера помчалась в гастроном подкупить продуктов.
     Выйдя из магазина, заметила знакомые «Жигули» с буквой «У». В салоне на месте пассажира кто-то сидел. Немного отойдя, она оглянулась и увидела Максима, сбегавшего со ступенек гастронома. В руках бутылка шампанского и коробка конфет. Дверца машины открылась, из неё выпорхнула  женщина в меховом полушубке и песцовой шапке. Максим что-то сказал, и она залилась смехом, запрокинув голову. Шапка упала в снег, Максим подхватил её и нахлобучил на голову приятельнице. Потом рывком притянул молодую особу и поцеловал.  «Быстро утешился. Такие, как он, чувствуют не сердцем, а другим местом. Ну и пусть». Лера отвернулась и поспешила домой.
          Отец терпеливо ждал, пока она домоет посуду. Казалось, он дремлет в любимом кресле, но Лера знала: в уме кипит работа, старик проживает ещё и ещё очередной эпизод из жизни в плену.
- Ну, Ларочка, поработаем? – с надеждой спросил Борис Игнатьевич.
- Да, папа, конечно. Только протру пол. Я быстренько.
     Она сделала вид, что не заметила, как он назвал её Ларочкой. «Как трудно свыкнуться с собственным именем: Лариса Борисовна!»
     Борис Игнатьевич продиктовал первые фразы:
- Хмурое утро. Ночью прошёл дождь. Давно задуманный побег Галин назначил на сегодня. Бежать будут втроём. В свою команду он взял земляков: Михаила Никифорова и Александра Портного. А пока команда пленных, выделенных для работ на железной дороге, сидела запертой в кладовой небольшого вокзала, ожидая проходящего поезда, который должен подбросить их к участку работы. Ребята вспоминали довоенную жизнь, покуривали махорку, кто-то дремал.
Никифоров со всей силой навалился на хлипкую дверь, и она поддалась.
- Пикарнём! – тихо, но внушительно произнёс Галин заготовленное слово.
     Три тени метнулись через поблескивающие в тусклом свете фонарей пути и скрылись за насыпью…
 
     Сейчас Лера чувствовала то же, что и те трое, осмелившиеся вырваться на свободу. Она посмотрела на отца. Лицо его было сосредоточенным, морщины съехались на переносице, опершись на подлокотники кресла, он ерошил волосы, словно подгоняя мысли.

- Галин прикинул: бросок был мощным, не менее десяти километров. Саднило лицо, исцарапанное до крови, - продолжал свой рассказ Борис Игнатьевич. – Изорванная и мокрая одежда затрудняла продвижение. Лес местами  совершенно  девственный. Вековые паутины, крепкие, как шпагат, нависали на пути и ловили их в липкую западню. Это вызывало тошноту до одурения. Беглецы думали об одном: как можно дальше уйти от возможного преследования…

     Лера закрыла тетрадь и с удовольствием потянулась. Главу закончили, и Борис Игнатьевич ушёл к соседям. Гриша со Славиком смотрели футбол, а старик, усевшись на диван, слушал. Изредка мальчишка комментировал происходящее.
    «Немного отдохну и буду править текст», - решила Лера. Каждый раз, закончив очередную главу, этим занимался  Борис Игнатьевич, теперь эстафету подхватила дочь. Но листая женский  журнал, она мыслями возвращалась к написанному, поражаясь тому, через что прошёл отец. Взять хотя бы встречу в лесу со стариком, который подсказал беглецам безопасную дорогу, но стоило им отойти подальше, как бросился с криками «руссиш гефанген» (пленные).  Или страшная картина, когда их всё же догнали с собаками и одну для забавы спустили на несчастных. Не повезло Мишке Никифорову. Животное вцепилось в ногу и отхватило кусок голени. Только представить, какую боль испытал человек! А ведь на его месте мог быть отец! Развязка закономерная для фашистов: корчившегося от боли Михаила пристрелили на глазах товарищей.
     Лера отложила журнал и снова раскрыла тетрадь. Пролистала несколько страниц и нашла то, что искала: описание нового лагеря  «Штайн-Мюле». Всё-таки отцу и его товарищу повезло, что не отправили в прежний лагерь. Там их точно расстреляли бы. Достаточно прочитать о фельдфебеле, руководившем работами на каменоломне, чтобы понять, в чьих руках были судьбы пленных: «При появлении этого ярого фашиста по прозвищу Конская Голова рабочая команда пленных замирала. Он проходил медленно, чеканя каждый шаг. Голова поднята высоко, взгляд устремлён на каждого, руки сзади держат нагайку, в  которую впаян кусок свинца. На огромном брюхе болтается парабеллум. Седловидная фуражка цвета гадюки надвинута на маленькие бегающие глазёнки. На кончике длинного носа всегда висит капля влаги. Массивный подбородок оттягивает нижнюю челюсть, и изо рта наружу торчат жёлтые зубы. Взгляд удава. Огромное туловище сидит на крючковатых тонких ногах. Обойдя строй, фашист начинал инструктаж, состоящий из запретов и угроз. Для большей убедительности информация чередовалась с мордобоем. И невозможно было предугадать, кто будет избит в следующий раз».
     Лера задумалась: «А объём работы  на день в каменном карьере  для обессиленных, истощённых людей! Только подумать, на двоих за 12 часов дать 12 вагонеток камня! А отношение к несчастным! На слабость, боль не жалуйся! Работай, пока не упадёшь. А упадёшь, Конская Голова изобьёт или пристрелит. Но отец сообразил, как избавиться от этой каторги. Заметил: тех, кто получал травму, отправляли в лазарет. Ну-ка, где я писала об этом?»
     Она  читала и правила текст, где встречались ошибки. Звонок оторвал от занятия.  Пришли Влад и Марина.
- Привет! А где хозяин? Мы рыбку с пивом принесли, - объявил Влад, помогая жене снять пальто.
- На улице классно, как говорят мои ученики, - сказала Марина, стягивая сапоги.
- Борис Игнатьевич у соседей. Смотрят футбол, за наших болеют.
- Тогда я к ним, а вы тут поболтайте, - обрадовался Влад, прихватил принесённые дары и исчез.
- Ты похорошела, - похвалила Лера молодую женщину. – Замужество пошло на пользу.
     Марина улыбнулась.
- Знаете, Валерия Кузьминична, есть такое высказывание: «Нас убивают каждый день три вещи: когда едим нелюбимую еду, когда спим с нелюбимым человеком и когда выполняем нелюбимую работу». А я ем любимую еду, не придерживаясь диет, живу с любимым человеком и занимаюсь любимым делом, учу детей. Как говорится, всё лучшее – от любви.
- Как это верно! Умная ты, Мариночка.
- Вы меня всегда хвалите. Боюсь, во лбу звезда прорежется, - пошутила Марина.
- Ну, пока не прорезалась, почитай это. Сегодня написали. Встретишь ошибку – исправляй, а я приготовлю что-нибудь вкусненькое. Кстати, отец подошёл уже к последней главе. Помоги с машинисткой. Надо всё перепечатать и найти издательство.
- С перепечаткой, думаю, проблем не будет. У нас в школе секретарь – молоденькая девчонка, берёт всегда подработку. Издательство тоже найдём. Но потребуются деньги. Издавать придётся за свои.
- Обсудим. Думаю, найдём.
     Лера ушла к плите, а Марина принялась читать с указанного места.

     … Однажды перед обедом Галин решил избавиться, наконец, от этой каторги. Недавно Конская Голова избил его, ночевать бросили  в карцер. Надоела скотская жизнь. Перед самим собой стыдно терпеть и не сметь ответить на унижения. И он пошёл на риск.
     Галин со всей силой долбил и долбил киркой, изображая усердие, которое должны были отметить конвоиры.
- Ты что, друг, сдурел? – шепнул ему напарник (они работали в паре на вагонетке).
     Но Галин продолжал своё дело, краем глаза наблюдая за ползуном, камнем съезжавшим сверху. Надо было только рассчитать, чтобы каменюка не попала по голове. Он видел: ползун медленно, но неотвратимо приближается к выступу скалы. И это случилось!  Глыба проутюжила ногу от колена до стопы, сорвав мясо до кости. Галин подстроил так мастерски, что никто не заподозрил его затеи. Он упал и застонал от боли. Напарник от испуга заорал, и на его крик прибежал часовой. Бросив на землю индивидуальный пакет, показал жестами, что надо перевязать.
     Ковыляя к бараку, Галин думал о том, что в любую минуту немец может его пристрелить. Сердце тревожно колотилось. Но его отправили в лазарет для  военнопленных…

     Марина читала,  и картины пережитого учителем проходили перед ней. Вот немец-врач, видя, как зажила рана, сообщает, что остаётся написать: «К работе годен». Галин прекрасно знал, что его ожидает. Марина перечитала короткий диалог:
- Значит снова в барак? – спросил врач и внимательно посмотрел на Галина.
     Тот молчал, глядя в пол.
- Я наблюдал за Вами. Вы сильный человек. Подозреваю, что с ногой вышло не случайно. Я помогу Вам бежать.
     Галин насторожился: что это, провокация?
- Вижу, не доверяете. И правильно. Во всём нужна осторожность.
- Вы хорошо говорите по-русски, - сказал Галин, чтобы уйти от ответа.
- Я фольксдойч. Меня тоже вывезли сюда. Да, я на половину немец, но не фашист.
     «А, была - не была! – решил Галин. – Погибать – так не в карьере среди камней».
     Дочитав сцену побега, описание скитаний  по лесу и  встречу с чешскими партизанами, Марина сказала:
- Валерия Кузьминична, героический у Вас отец! Столько пережить и остаться человеком! Прочитала, ошибок было немного.
- Тогда давай накрывать на стол. Сейчас мужики подоспеют.
     Мужчины вернулись довольные, прихватили с собой и соседей.
- Три – один, «Спартак» сделал испанцев! – радостно сообщил Влад.
- К столу, к столу, - торопила Лера. – Папа, сюда, - усадила она Бориса Игнатьевича.
- После ужина, Борис Игнатьевич, я Вас побрею. Будете как огурчик, - пообещал Влад.
- Да, Владик, у тебя лучше получится. А то Ларочка мучается со мной.
- Не мучаюсь, а овладеваю ремеслом, - поправила Лера, отметив, что отец снова назвал её Ларочкой.
     Зашелестела застольная беседа обо всём и ни о чём, застучали  усердно вилки. И тут встал Григорий и, как фокусник, извлёк из-под стола шампанское.
- Друзья! Дорогие мои люди! У нас с женой для вас новость. Давай, Ксюха, сообщай!
     Ксения вся вспыхнула, махнула рукой и сказала:
- Чего уж там! Сам сообщай! Твоя работа!
- Нет, мать. Тебе слово! – торжественно объявил Григорий.
     Все ожидали заинтригованные. Ксения встала, смущённо улыбнулась и выпалила:
- Мы ждём ребёнка.
- Вот это новость! – обрадовался Борис Игнатьевич. – Дорогого стоит!
- Валерия Кузьминична, тащите посуду, - осмелел Гриша.
     Шумные поздравления, звон бокалов, радостное оживление – всё сразу оглушило счастливую Ксению. Она посмотрела в угол, где на стене под рушником   светились добрые глаза Иисуса. «Неужели Ты услышал мои молитвы? Неужели пришло моё время? Спасибо Тебе, Господи!»
     Соседи ушли, сытые, весёлые, довольные. Женщины убирали со стола. Влад поставил стул против трюмо, усадил старика, набросил накидку и приступил к делу. Он помнил: Борис Игнатьевич электробритвы не признаёт, поэтому заготовил хорошие лезвия. Взбив в мисочке пену, помазком ловко нанёс на лицо. Чёткими, точными движениями быстро убирал со щёк пробившуюся щетину, оголяя порозовевшую кожу с красными склеротическими ниточками. Смочив в горячей воде салфетку, хотел освежить кожу, но старик, указывая рукой на зеркало, вдруг сказал:
- Что ж ты под носом кустик оставил.
- Где кустик? – удивился Влад. – Я всё снял, - и тоже посмотрел в зеркало.
     Глаза Влада встретились с глазами старика.
- Вы видите? – пробормотал он и, как глухонемому, закричал в ухо: - Борис Игнатьевич, Вы видите?
- Вижу, вижу и слышу. Чего орёшь! Вот волосинки торчат, - старик сунул палец под нос, указывая на действительно пропущенные волоски.
- Марина! Валерия Кузьминична! - позвал Влад, но перепуганные его криком женщины уже стояли на пороге.
     Борис Игнатьевич, не отрываясь, смотрел на дочь. По впалым щекам потянулись влажные дорожки.
- Папа, ты видишь? – Лера разрыдалась и бросилась к нему.
- Стой! – вскрикнул старик. – Я хочу смотреть и смотреть на тебя, Лариса! Ларочка! Глаза, лоб, волосы – мои. Носик и губы – мамкины. Наверное, Валечка была бы такой же красивой.
- Маме сейчас было бы гораздо больше.
- У любви нет возраста, - сказал Гриб и ушёл в ванную, чтоб побыть одному.
- Чудеса! Я потрясена, Влад! – сказала Марина. – Идём домой. Оставим их одних.
     Они быстро собрались.
- До свидания! Мы пошли, - Влад осторожно, словно боясь спугнуть радость, прикрыл за собой дверь.
***   

     Борис Игнатьевич отметил на календаре 5 апреля красным карандашом. Теперь для него это памятная дата. Из издательства позвонили и сказали, что заказ готов. После обеда заехали Перфиловы, и они помчались за книгами. Всю дорогу Гриб волновался, как школьник перед экзаменом.
     С формальностями было покончено. Главный редактор, пожилая дама с пепельными волосами, поздравила его, пожала руку и позвала молодого человека, который стал выносить из подсобки связки книг. Влад подхватывал их и уносил в багажник  такси, которое  припарковалось прямо к  крыльцу.
     Старик не мог дождаться, когда же увидит своё детище. Его радовало, что последнюю главу о взятии Берлина, возвращении на Родину дописал своей рукой без посторонней помощи. Борис Игнатьевич помнил наизусть последнюю фразу книги: «Пройдя  разрушенным Крещатиком, Галин остановился у развалин родного дома, смотрел на пепелище, а губы шептали клятву: «Всё, что смогу, сделаю, чтобы враг никогда не топтал мою Родину!»
     Марина поняла душевное состояние учителя и, разорвав плотную бумагу, вытащила один экземпляр из упаковки. Гриб взял её дрожащей рукой, надел очки и прочитал на обложке:
                Грибов Б.И.
                Один из многих
                документальная повесть
Ниже шла картинка: на заднем плане - колючая проволока, бараки, вышка; на переднем – человек в полосатой робе с номером на груди ухватился за колючую ограду и смотрит на волю, огромные глаза пылают гневом.
     Борис Игнатьевич нежно погладил книгу.
- Знаете, мои дорогие, впервые, как никогда, понимаю женщину, родившую ребёнка!
     Таксист нетерпеливо посигналил, и все поспешили в машину.
     Пачки книг сложили в углу рядом с письменным столом. Весь вечер старик заглядывал туда и любовался, как ребёнок, получивший долгожданный подарок.
     Ночью во сне снова пришла женщина в белом. Она не смеялась, не звала, а просто улыбалась и ласково глядела подёрнутыми серой дымкой глазами.
     Утром Борис Игнатьевич засобирался, унося в пакете несколько книг.
- Куда без завтрака? – остановила его Лера.
- Много дел. Я побежал, - бросил он на ходу.
     Книгу в подарок  Перфиловы получили ещё накануне вечером. Теперь он первым делом заглянул в «Пирожковую», где не появлялся давно, и одарил Веру Кузьминичну и девчат. Евдокия тоже очень обрадовалась  гостю и напоила чаем. Раскрыв книгу, прочитала дарственную надпись на форзаце: «Дорогой Дусеньке Покровской с благодарностью и благоговением  от лейтенанта Советской армии  Грибова Бориса». Не забыл Старый Гриб и родную школу. Коллеги и ученики смогут тоже почитать, он предусмотрительно оставил в школьной библиотеке несколько штук.
     Окрылённый всеобщим одобрением, старик поспешил в книжный магазин. Он давно решил вернуть деньги всем, кто внёс свои сбережения на издание его повести.  Продавец-консультант проводил его к директору. Им оказался молодой человек лет тридцати в очках.
- Понимаете, не всё так просто, - начал он издалека. – Существует определённый порядок. У Вас есть разрешение на индивидуальную трудовую деятельность? Авторские права? Справка из налоговой?
     Старик растерянно молчал.
- И потом, уж извините за прямоту, Вы – начинающий немолодой никому не известный автор. Посмотрите на полки в торговом зале, они ломятся от классики, детективов, дамских романов. Кто станет читать Вашу повесть? Ведь никто ничего не покупает! Интересы у людей другие. Подавай сериалы! Вы согласны со мной? – он доверительно склонился к Борису Игнатьевичу.
- Не согласен! Категорически! – гордо произнёс Гриб и покинул магазин.
     Примерно так же встретили его и в других книжных точках. К обеду, уставший и расстроенный, он вернулся домой. Лера была на работе, и старик свободно предался своим чувствам. Он так старался, а труд оказался напрасным. Лёжа на диване, думая, как быть дальше, незаметно для себя, наконец, уснул.

Глава 11.

     Киевский состав резко дёрнулся и остановился. Александр Дмитриевич легко спрыгнул с подножки, огляделся по сторонам и, подгоняемый  потоком людей, оказался  на привокзальной площади.  В этом городе живёт женщина, о которой он в последнее время много думал. Никто до неё не осмеливался повышать на него голос, стыдить, обзывать взяточником.  Как он допустил такое?  Немного  растерялся от поразительного сходства с Ольгой. Ещё незнакомка напоминала расхрабрившегося взъерошенного воробья, и это забавляло его.
     Александр Дмитриевич остановился, закурил. Конференция начнётся завтра, впереди три дня. Надо узнать, где гостиница «Днепр», указанная в командировочном предписании. Впрочем, такси довезёт.
- Книга о войне, о плене, - услышал профессор и повернулся на голос. – Купите, будет что почитать в дороге. Всего десять рублей. Сделаю надпись: «На память от автора».
     Александр Дмитриевич сразу узнал недавнего пациента: «Старик Грибов, кажется, Борис Игнатьевич. Вот так встреча! Чем он занят? Почему на вокзале? Один?» Понаблюдав несколько минут со стороны, профессор сделал несколько открытий: во-первых, как он и предполагал, к Грибову вернулось зрение; во-вторых, упрямый старик всё-таки издал книгу. Но  как допустила Валерия Кузьминична, чтобы старик торговал на вокзале, один?
     Видимо, Борис Игнатьевич уже давно стоял на своём посту, потому что переступал с ноги на ногу, опираясь на палку. Люди проходили мимо не останавливаясь.
- Купите книгу! Недорого! Правда о войне, - взывал старик.
     Одна женщина остановилась, повертела книгу в руках и вернула. Парень в куртке нараспашку сунул Грибу купюру, взял книгу, вслух прочитал заголовок и вернул.
- На, дед, я уже прочитал. Дарю. Продашь ещё раз.
     У Бориса Игнатьевича задрожал подбородок. Больше нельзя было оставаться наблюдателем, и Александр Дмитриевич решил вмешаться. «Старик меня не видел, а только слышал. Вряд ли запомнил голос. Надо подойти и разобраться».
- Добрый день! – приветливо сказал профессор.
- Здравствуйте! – ответил Гриб, заталкивая книгу в пакет. Он устал и собрался идти домой.
- Что ж Вы прячете? Можно посмотреть?
- Да, конечно. Интересуетесь? – оживился старик.
     Александр Дмитриевич полистал страницы, пробежал глазами несколько абзацев. Вернулся к началу повести и стал читать. Он уже был на пятой странице, когда старик напомнил о себе.
- Ну как?
- Знаете, я увлёкся. Беру книженцию. Любопытно. А Вы - реализатор?
- Я – автор, - гордо сказал старик. – Разрешите представиться. Грибов Борис Игнатьевич, участник Великой Отечественной войны, учитель истории, пенсионер.
- Очень приятно, - пожал ему руку профессор, испытывая неловкость: настала очередь назвать себя. – А я – командировочный, волею судьбы заброшенный в этот чудесный город. Беру Вашу книгу. Сейчас о войне подзабыли. А уроки истории надо помнить.
- Именно, именно! – подхватил Борис Игнатьевич. – Молодое поколение выросло, не зная лишений. И слава Богу! Но знать прошлое своего народа необходимо.
- Борис Игнатьевич! Каков тираж?
- Небольшой. Всего сто экземпляров. Но я надеюсь, это только начало. Близкие мне люди собрали деньги на издание. Вот пытаюсь заработать и вернуть. А как же! Долги надо платить.
- Сколько уже продали?
- Вам первому, - признался старик. – А ещё несколько подарил.
- Как с Вами связаться? Вдруг мои коллеги тоже захотят приобрести книгу? – спросил Александр Дмитриевич.
- Запишите адрес. Приходите, буду рад.

***
- Никита, узнал? Да, Марина. Есть дело. Надо встретиться. Где? Когда? Буду.
    Марина положила трубку, достала зеркальце, подкрасила губы и придирчиво осмотрела лицо. «Ещё ничего. Так держать! – улыбнулась своему отражению. – Интересно, изменился ли Никита?» В старших классах бегал за ней, писал стишки, ревновал к Владу. Однажды даже вызвал на дурацкую дуэль. На чём собирались драться? Выяснилось, на кулаках. Банальная драка двух самцов: очкарик Ник против тяжёлых кулаков Перфилова! Умора!
     Марина вошла в кафе. Из-за дальнего столика вышел элегантный молодой человек в бежевом костюме и синей рубашке. Привычным движением снял очки, подал ей руку, легко пожал ладонь, задержав немного дольше, чем полагалось.
- Приветствую! Очень рад! Удивлён! – поздоровался он.
- Добрый день, Никита Васильевич! – нарочито официально сказала Марина.
- Ну, Мариночка, какой Васильевич? – обиделся он. – Для тебя всегда Никита. Так какое у тебя дело? Разводишься с Владом? Слышал, недавно поженились.
- Глупая шутка, - отвернулась Марина.
- Прости. По привычке. Но если вдруг… то я всегда твой.
- Оценила.
     Начало разговора Марине не понравилось, но не нагрубила, сдержалась.
- Помнишь нашего классного? - спросила она.
- Старого Гриба? – усмехнулся Никита.
- Да, Бориса Игнатьевича.
- Кто ж его забудет! Конечно, помню! Жив курилка! Иногда вижу, в парке на лавочке сидит. Он ослеп, я слышал.
- Было такое, но зрение вернулось. Дело вот в чём. Он написал документальную повесть о войне. Проще говоря, о себе. Там всё: оборона Киева, отступление, плен, побег и так далее.
- Молодец. И что? Я тебе зачем?
- Помоги. Нужна реклама, презентация или что-то в этом роде. Понимаешь, чтобы книгу реализовать, о ней должны узнать.
- Большой тираж?
- Всего сто экземпляров. Не в этом дело. Старику важен читатель.
     Подошёл официант. Выжидающе смотрел на парочку.
- Два кофе и  двести пломбира. Тебе с орехами? – обратился Никита к спутнице.
- С орехами. Помнишь?
- Я всё помню. И наше единственное свидание, которое ты устроила назло Владу, тоже помню.
     Марина улыбнулась. Да, встреча была здесь, в этом же кафе. Взбешённый Влад подскочил к столику и надел вазочку с мороженым Никите на голову. Заметив её улыбку, Никита сказал:
- Как говорится, я не злопамятный, но злой, и память у меня хорошая.
- Значит, не поможешь? – насторожилась Марина.
- Что, большие деньги?
- Деньги – дело десятое. Я уже говорила, Игнатьевича интересует читатель.
- Надо подумать, - набивал себе цену Никита.
- Что тут думать! Ты же киношник. Дай сюжет о ветеране, написавшем книгу. Договорись с магазином, пусть устроят презентацию, пригласят студентов  истфака. Не мне тебя учить! Уверена,  книги разгребут. Тем более не за горами День Победы.
- А вот это уже интересно. В июне 50-летие начала войны и всё такое. Ещё бы  необычный жизненный факт!
     Марина видела, как загорелся глаз киношника: в его голове уже выстраивался сюжет. Она не мешала, терпеливо ждала. «Местный канал – в кармане. Никита в игре – значит, дело выгорит. Свою миссию я выполнила», - радовалась она.

***   
     Старый Гриб медленно плёлся по улице, опираясь на палку. Тяжёлый пакет оттягивал руку. У троллейбусной остановки он поискал глазами лавочку и буквально рухнул на неё. Полчаса назад старик вышел из серого здания с высокими гранитными ступенями. На фасаде слева – вывеска: «Областная библиотека имени В.Г.Короленко», справа – плита с барельефом писателя-гуманиста.
- Не могу  принять Ваши книги, не имею права, - сказал директор на необычное предложение Грибова.
- Почему? Я же не предлагаю купить. Дарю библиотеке, чтобы читали, - убеждал старик.
- По какой статье их прикажете провести? Есть определённая документация. Сначала указывают источник поступления, затем книге присваивается инвентарный номер и ставится печать библиотеки. Что я напишу в регистрационной книге? Что некий товарищ Грибов принёс свои сочинения. А кто такой Грибов? Почему принёс?
      Дальше Борис Игнатьевич уже не слушал. Человек-автомат повторял заученные мёртвые фразы, от которых мёрзло сердце. Старик расстегнул верхнюю пуговицу плаща: почему-то не хватало воздуха. «Опять мотор барахлит», - расстроился он и положил под язык валидол.
     «Дурачина ты, простофиля, - пришла на ум пушкинская сказка. – Никакая Золотая Рыбка тебе не поможет. Решай сам. Магазин твой «шедевр» не берёт, библиотека отказалась, два дня провёл на вокзале, а продал аж одну книгу! Выходит, эти книженции  - макулатура. А я, дурак, думал, мечтал ещё писать! Теперь поступлю иначе!»
     Приняв решение, он почувствовал прилив сил и поспешил домой. Во дворе свернул к гаражам, миновал свою пристройку с пустовавшим загончиком и вышел к тополям, растущим стройными рядами. За ними начитался пустырь, приспособленный мальчишками  под футбольное поле. Вокруг ни души, и старик расценил это как знак судьбы.
     Поставив пакет на землю, он стал складывать книги горкой.  Закурил, а догорающую спичку бросил на книги.
- Кому они нужны! Гори всё огнём!
- Мне нужны! – послышался мальчишеский голос.
     Паренёк топтал ногами алый язычок, успевший лизнуть мягкую обложку.
- Стас? Что ты здесь делаешь? – удивился Гриб.
- Ничего! Как Вы можете! Помните, сравнивали меня с фашистом? А сами, как фашист, палите книги!
- Что ты понимаешь! Я не Шолохов и не Симонов. Эти ребята - настоящие мастера! Как здорово рассказали о выходивших из окружения, о тех, кто был в плену!  Приходилось доказывать, что оставался своим до конца! А я кто? Никому не известный Грибов. Подумаешь, цаца! Мне это хорошо объяснили.
-  Шолохов, Симонов, конечно,  именитые классики. Но они пороха не нюхали, писали о других. А Вы писали о себе, о том, что сами пережили. Вот Ваша сила!
- Ты действительно так думаешь? – изумился Борис Игнатьевич.
- Не только я. Марина, Влад, Валерия Кузьминична, Славкины родители и весь мой класс. Наша Мариночка на классном часе рассказала о Вас и о книге. Ребята загорелись, хотят почитать.
     Стас сложил книги в пакет.
- Я провожу Вас.
- Э-эк! - крякнул Гриб. – Оплошал, брат, прости.

***
       Лера открыла дверь и обомлела.
- Ну, здравствуйте, Валерия! Не ждали? – профессор протянул цветы. – Прекрасные розы очаровательной женщине! Я войду?
- Да, конечно. Проходите, - опомнилась Лера. – Папа будет очень рад.
- Хочу сразу всё расставить на свои места. Я пришёл прежде всего к Вам, это раз. И потом, никакого отчества! Вы – Валерия, я – Александр, можно Саша.
- Так сразу?
- А чего тянуть?
     Большой и шумный, он  заполнил собой всю комнату.
- Как Вы нашли нас?
- Маленький секрет. Приехал на конференцию. Пробуду ещё два дня.
- Всего два? – разочаровано сказала Лера.
- Целых два! – поправил профессор. – Рассказывайте, как живёте. Я хочу знать о Вас всё.
- Могу ли я рассчитывать на то же?
- Безусловно. Буду, как на исповеди.
       Они увлеклись и не заметили, когда пришёл Борис Игнатьевич.
- Вы? Всё-таки пришли, - удивился старик. – Это, Лерочка, мой первый покупатель и читатель.
- Александр, вы уже виделись? Когда? Ах, вот откуда адрес!
- Я потом  всё объясню, - старику не хотелось сейчас вдаваться в подробности. - С Александром Дмитриевичем познакомились случайно.
- Случайно? – Лера не знала, что думать. - Да знаешь ли ты кто это? Профессор Леоненко, к которому ездили на консультацию.
- Профессор? – смутился старик. – Поразительно. А я…  вот так дела!
- Борис Игнатьевич, извините, что сразу не признался. Несказанно рад, что встретил Вас. Иначе пришлось бы перерыть весь город, чтобы разыскать эту необыкновенную женщину, Вашу дочь.
     Он взял Лерину ладонь и поднёс к губам.
- Книгу читаю, очень нравится. Просто вижу картины, как в кино. Если возможно, возьму штук пять в подарок коллегам.
- Рад, весьма рад, что понравилось. Спасибо за высокую оценку.
- Лерочка рассказала, Борис Игнатьевич, как вы  нашли друг друга. Это потрясающая история. Обязательно напишите об этом.
- Хорошая мысль, - подхватил старик. – Дочка, ты накормила гостя?
- Ждали тебя.
- Тогда накрывай, а мы  побеседуем.
- Только сначала я посмотрю Ваши глаза, - сказал профессор.

***
     На перроне многолюдно. Киевский поезд стоял уже под парами. Они говорили, говорили… Звучали пустые слова, а в глазах пряталась горечь расставания.
- Пора, - наконец произнёс Александр.
- Ещё минутку, - попросила Лера.
     Она боялась: укатит поезд, всё лопнет, как мыльный пузырь.
- Я позвоню. Теперь часто буду звонить. Как только сможешь, приезжай.
- Приеду.
- Покажу тебе Киев, улицу, где жила. Хочешь?
- Очень!
- Можно тебя поцеловать?
- Разве об этом спрашивают?
      Приподнявшись на носках, Лера потянулась к нему. Александр обнял её и поцеловал.

Глава 12.

       Никита волновался, как всегда во время прямого эфира. Борис Игнатьевич,  был в приподнятом настроении. Тёмный костюм подчёркивал серебристый ёжик его волос. Грудь украшали медали «За оборону Киева» и «За взятие Берлина». «Хоть и постарел Гриб, но время его щадит», - отметил Никита.
      Чудное превращение произошло после звонка бывшего ученика.
- Борис Игнатьевич, это Никита Ковальчук. Помните такого?
-Узнал-узнал, - услышал киношник в трубке знакомый голос. - Какое дело у тебя к пенсионеру?
- Вы не поверите, я за помощью. Получил задание. Начальство требует осветить культурную жизнь города да ещё связать с предстоящим праздником, Днём Победы. И я подумал, Вы – участник войны, ветеран, как мне известно, с нелёгкой судьбой. Есть что рассказать нашему зрителю. Согласны поучаствовать?
- Я не понял, как моё выступление будет связано с культурной жизнью города?
- Не стану лукавить, наслышан о Вашей книге. В общем, устроим презентацию с продажей.
- Чья работа? Влада или Марины? – прямо спросил Гриб.
- Отпираться бессмысленно. Попали в точку. Я же не знал! Ну, как? Подъехать? Обсудим.
     Отзвучала музыкальная заставка, и ведущая с голливудской улыбкой и глазами Бурёнки из Маслёнкина, хлопая длинными ресницами, произнесла приветственные фразы:
- С вами передача «Наш собеседник» и я, ведущая, Милена Чайка. Мы находимся в художественном салоне «Акварель», любезно предоставившем возможность провести презентацию книги нашего земляка. Знакомьтесь! Грибов Борис Игнатьевич!
     Присутствующие зааплодировали. Виновник торжества привстал и в ответ кивнул головой.
     Лера и Евдокия Романовна прильнули к экрану. Они старались не пропустить ни одного слова.  Сначала ведущая немного рассказала о герое. На экране замелькали фотографии, вехи жизненного пути. Затем слово дали автору. Книгу крупным планом вывели на экран, и Гриб поведал о своём детище. Ведущая предложила зрителям задавать вопросы. Студенты и старшеклассники, участники передачи, не заставили себя ждать.
     Лера переживала, чтобы вопросы не были ироничными и не задели самолюбие старика.
- Вы уверены, что Вашу книгу будут читать? –  задал вопрос молодой человек, сидевший в заднем ряду.
- Несколько дней назад я бы ответил: «Не уверен!» А сегодня смело скажу: «Да!»
- Откуда такая уверенность? –  опять спросил студент.
- Я видел глаза мальчишки, который держал книгу в руках, и  поверил этим глазам. Я слышал отзыв моего первого читателя, профессора Леоненко, и поверил его словам.
- Борис Игнатьевич, правда ли, что Вы ослепли, получив травму, при задержинии преступника? – прозвучало как гром среди ясного неба.
     Старик нахмурился, и Лера успела подумать: «Вот то самое, что выведет отца из равновесия!» Но находчивая ведущая бодро сообщила:
- Как сознательный гражданин, уважающий Закон, Борис Игнатьевич не мог пройти мимо серьёзного преступления и, жертвуя здоровьем, подвергая жизнь опасности, задержал преступника!
     Все зааплодировали, а Гриб, испытывая неловкость, наклонился к ведущей и тихо сказал:
- Дело было не так. Я объясню.
- Какая разница. Молчите. У нас прямой эфир, - улыбаясь, сквозь зубы ответила девушка.
     Две девчушки из первого ряда пошептались, и одна из них спросила:
- Скажите, пожалуйста, как потратите  вырученные деньги?
- Переведу весь гонорар на счёт детского дома № 1. Думаю, мои спонсоры, близкие люди, поддержат.
- Молодец, Борис! Знай наших! – воскликнула Евдокия Романовна.
- Хороший ответ, - одобрила Лера.
- Я лишь добавлю: Борис Игнатьевич не первый раз помогает детишкам. Он вырастил свиней и передал на баланс детскому дому. Такое бескорыстие – пример для подражания, - сказала ведущая и первой зааплодировала, её поддержала публика.
- Хорошо поработали телевизионщики. Раскопали всё до мелочей, - заметила Лера, глядя, как отец вытирает вспотевший лоб.
     Снова пошла музыкальная заставка, и народ потянулся за книгами. Ребята подходили за автографом. Автор, растроганный всеобщим вниманием, писал пожелания. Наконец музыка смолкла, и ведущая сделала серьёзное лицо.
- Сейчас будет бомба! – шепнул оператору Никита. – Возьмёшь лица крупным планом.
- Мне предстоит открыть ещё одну тайну, - ведущая сделала паузу, затем продолжила: - Как вы слышали, друзья, герой нашей передачи  потерял зрение. И всё это время за ним ухаживала медсестра, Валерия Кузьминична. Благодаря её заботе и усилиям, зрение к нашему герою вернулось. Но самое интересное – славная женщина оказалась дочерью Бориса Игнатьевича. Долгие годы он считал её погибшей в годы войны. Поистине судьба преподнесла им подарок – встречу!
     Тишина взорвалась шквалом аплодисментов. На экране замелькали лица зрителей, удивлённые и улыбающиеся, кое у кого блестели слёзы умиления.
- Мы приглашали Валерию Кузьминичну, кстати, настоящее имя её Лариса Борисовна. Но в эти минуты она, хирургическая медсестра, вместе с опытным врачом-хирургом спасает жизнь человека, - не моргнув глазом, сочиняла на ходу ведущая.
- Боже! Сколько вранья! Бедный папа! Как он это выдержит! – возмущалась Лера.
- Мы приготовили сюрприз  Борису Игнатьевичу. Дорогой Вы наш, встречайте гостя! – торжественно произнесла ведущая.
     Из соседней двери появился молодой человек в форме старшего лейтенанта и направился к столу, за которым сидел автор. Борис Игнатьевич тоже встал и вышел навстречу парню. Присутствующие замерли.
- Узнаёте? – обратилась ведущая к Грибу.
- Нет, - признался старик.
- А Вы, старший лейтенант, узнаёте нашего героя? – повернула она голову к офицеру.
- Не имел чести, - ответил тот.
- Дело в том, - поспешила объяснить девушка, что старший лейтенант не слышал нашей беседы. Он находился в тайной комнате. И всё-таки, есть какие-нибудь предположения? – допытывалась она у Гриба, но старик только пожал плечами.
     Оператор снова взял лица зрителей крупным планом. На них был неподдельный интерес и нетерпение.
- Посмотрите, как они похожи, - закручивала интригу ведущая. -  Наверное, в далёком 41-м  лейтенант Борис Грибов выглядел именно так. Наши герои сегодня увиделись впервые. Не буду больше вас томить. Настало время открыть тайну. Это встреча деда и внука!
     Зрители ахнули и выплеснули в аплодисменты все пережитые эмоции. Старик побледнел, приложил руку к сердцу. Молодой человек подхватил его и заключил в объятия.
      Лера сразу узнала сына, как только он появился.
- Мама, это же Костик!  Надо же,  отыскали! Как я соскучилась!
     Обнявшись, женщины плакали от радости.
- Мама, я поехала туда! Не могу больше сидеть, ждать…
- Лерочка, я с тобой!

***
      Когда-то люди верили, что земля стоит на трёх китах. Сегодня мы только улыбнёмся, припомнив древний миф. На чём держится человеческая судьба? Кто управляет ею? И есть ли другие пути, кроме предначертанного? Меняет мода облик людей. Меняют облик города. Зиму сменяет весна. Может ли человек изменить свою судьбу? Может, если в душе его царят три кита: вера, надежда, любовь…
      
      Лера открыла глаза. Её голова покоилась на сильной мужской руке. Она смотрела на лицо, ставшее родным, слезинки скатились на грудь Александра, и он проснулся.
- Доброе утро! Мне всё приснилось или я в райских кущах?
- А сам как считаешь? – прищурилась Лера.
- Блаженствую. Нет, честное слово! Проснуться и ощутить тепло любимой женщины – это блаженство!
- Хитрец! Мне тоже всё кажется сном, - сказала она и прижалась к груди, слушая, как стучит его сердце.
- Если серьёзно, что я могу тебе предложить? Разве что эту холостяцкую берлогу да усталое сердце.
- Так много! Даже не представляешь! – зажмурилась Лера.
       Майский Киев взял её в плен своими красками и запахами, каким-то неповторимым праздничным настроением. Она, как девчонка, радовалась свежей зелени газонов, каштанам, украшенным свечками соцветий, ярким вывескам, напевной украинской речи бабулек на Бессарабском рынке, торговавших сметаной и творогом, чайкам, разрезавшим голубизну неба над Днепром.
- Я читал, что имя Лариса в переводе - чайка. Наверное, мама очень ждала твоего появления, если выбрала такое красивое имя – Лариса.
- Отвези меня туда, - попросила она, и Александр сразу догадался куда.
       Они стояли в уютном дворике на углу Крещатика и Свердлова (так переименовали  Прорезную). Лера понимала, всё вокруг другое: и дом, и люди. Но глазами искала то единственное окно в четвёртом этаже, за которым, ей казалось, вот-вот мелькнёт тень матери.
       Надо было решиться на переезд к Александру. Но как оставить отца, которого только нашла! Вернуть постылое одиночество? Костя приехал, но только погостить. С Ириной у них всё хорошо. Правда, живут далеко.  Вот она, жизнь! Забрала маму – подарила другую, забрала отца – вернула, забрала любовь – наградила новой!  К чему готовить душу? К очередной потере? Нет, не думать о плохом, только о хорошем!

***
       Уже неделю Гриб блаженствовал в санатории под Киевом. Переехать к дочке с зятем он отказался. Зато Славик пропадал у него вечерами, старик увлёк его резьбой по дереву. С родителями было решено, когда родится ребёнок, мальчишка поживёт у Бориса Игнатьевича. Дома, в маленькой двушке развернуться негде: ни тебе послушать музыку, ни поболтать с друзьями да и рано спать - не для него.  А у Гриба Славке полная свобода.
       Сегодня Лера с мужем обещали приехать, и Борис Игнатьевич начал готовиться с утра. Сбегал на местный базарчик и накупил фруктов. Культурную программу тоже продумал. Вечером на летней эстраде концерт самодеятельности, подготовленный силами отдыхающих. Потом можно посидеть в уютном кафе.
        Старик радовался, глядя на Леру. Наконец дочка нашла своё счастье. Александр нравился ему. Мужчины сразу нашли общий язык и увлечение – шахматы.
       Лера и Александр приехали после обеда. Долго бродили по тропинкам лесопарка. Борис Игнатьевич на ужин не пошёл. Профессор на своих «Жигулях» съездил куда-то и привёз ароматные, ещё горячие шашлыки и грузинское вино. Прямо на поляне устроили пикник.
       К эстрадной площадке они подошли, когда концерт был в разгаре. Вёл мероприятие  культмассовик со стажем, Геннадий Ильич, в народе Гена, отвечавший за досуг отдыхающих. Женский дуэт исполнял романс «Я ехала домой». Лера наклонилась к мужу и восхищённо сказала:
- Смотри, как брюнетка похожа на певицу Нину Матвиенко!
- А я с Матвиенко знаком, - шепнул Александр, но на них зашикали и пришлось замолчать.
       А по сцене уже плыла в медленном вальсе супружеская пара. Ей долго аплодировали, и довольные танцоры на «бис» исполнили танго. Репертуар Гриши-баяниста поражал: он играл абсолютно всё. Затем на сцену вывели слепого мужчину и Гена объявил:
- Стихотворение Симонова «Жди меня» читает ветеран  Великой Отечественной войны, отдыхающий из корпуса № 2 Андрей Семёнович Глыбин.
     Зрители щедро авансом наградили артиста, а он, дождавшись тишины, начал:
- Жди меня, и я вернусь. Только очень жди…
      «Вот так и я мог остаться незрячим», - подумал Борис Игнатьевич, и когда выступающий  прочёл последние строки, встал и аплодировал стоя. Его примеру последовали другие.
     И снова перед зрителями появился обаятельный и словоохотливый Гена. Чтобы развлечь публику, рассказал анекдот, потом другой.
- Сбегать за мороженым? – спросил Александр.
- Пойдём вместе, - предложила Лера. – Папа, мы ненадолго.
     Тем временем следующий номер был объявлен, и на сцену вышла ещё одна участница. Гриша растянул меха и взял первые аккорды. Борис Игнатьевич сразу узнал мелодию, он узнал бы её среди тысячи других.
- Звать любовь не надо, явится незваной, счастье расплеснёт вокруг. Он придёт однажды, ласковый, желанный, самый настоящий друг… - звучали знакомые слова.
     Старик слушал, затаив дыхание. Рассмотреть издалека лицо поющей было трудно. Располневшая, видимо, с возрастом дама была в светло-сером костюмчике. Седые волосы на затылке уложены валиком. Именно от этих волос Гриб не отрывал взгляда. «Такая же причёска, как у Вали!» Он ждал строчку, в которой Валя меняла слова местами, просто так заучила. И когда по радио звучала эта песня, Борис подтрунивал над женой:
- Надо петь «ищешь встречи вновь», а ты поёшь «встречи ищешь вновь».
     Борис Игнатьевич ощутил боль под лопаткой, сердце словно взяли в тиски. Старик расстегнул ворот рубашки.
- …Если, расставаясь, встречи ищешь вновь, значит, ты пришла, моя любовь! -
пропела женщина именно так, как пела Валюшка.
     А ещё голос, ему казалось, её голос… Он столько раз слышал его во сне! Гриб покачнулся и закрыл глаза. Силы покидали его, как воздух лопнувший шарик.
- Мужчине плохо! – крикнула в зал сидевшая рядом женщина, но её крик потонул в аплодисментах.
       Зрители не отпускали исполнительницу. Старик отдышался и сказал соседке:
- Не тревожьтесь, мне уже легче. Сейчас пройдёт.
     Певица поклонилась и стала спускаться со сцены в зал. Гена, провожая её взглядом, повторил:
- Для вас пела отдыхающая из третьего корпуса Валентина Васильевна Грибова!
     Зрители откликнулись новой волной аплодисментов.
- Валя… - только и смог вымолвить Гриб.
      Он привалился к спинке сидения, в голове метался сонм мыслей. Хотелось бежать – ноги, словно отнялись, хотелось кричать – голос застрял где-то в груди.  А концерт продолжался.
       Вернулись дети. Лера протянула мороженое и заметила состояние отца.
- Что случилось, папа?
- Выведи меня, - попросил он слабым голосом.
     Они присели на лавочку у клумбы. Августовская ночь не справлялась с духотой, скопившейся за день. Но слабые порывы ветерка, изредка налетавшего с реки, разносили пряный запах душистого табака по всему парку. Старик поднял глаза: чистое ночное небо подмигивало звёздами.
- Мама жива. Валя здесь. Она только что пела на сцене, - сказал он.
- Что? Папа, ты в своём уме? – вырвалось у Леры, она подождала и ещё раз спросила: - Ты в порядке?
- Нет. Чувствую себя колосом, по которому прошлись серпом.
- Борис Игнатьевич, Вам показалось, - искал объяснение Александр.
- Не показалось. Своими ушами слышал, как объявили – Валентина Васильевна Грибова.
- Сидите здесь, - велел Александр. – Пойду, разузнаю.
       Лера обняла отца и положила его голову себе на плечо.
- Только спокойно. Не будем нервничать. Саша во всём разберётся.
       Скоро вернулся Александр.
- Идёмте в зал. Сейчас всё прояснится. Не волнуйтесь, - он что-то шепнул Лере, она открыла рот и крепче сжала руку отца.
       В зале было шумно. Концерт закончился, но люди не расходились. Заметив Александра и его спутников, Геннадий Ильич оживился и произнёс с пафосом:
 - Друзья мои! Я не зря просил вас не расходиться. У нас сенсация! – он выдержал паузу, подогревая интерес публики, и продолжил: - Прошу подняться на сцену исполнительницу песни «Моя любовь» Валентину Васильевну Грибову!
       Женщина в светло-сером костюме, одолев несколько ступенек, поднялась на сцену и подошла к микрофону.
- Валентина Васильевна, догадываетесь ли Вы, зачем я позвал Вас сюда? – спросил Гена, вдруг превратившись в Геннадия Ильича.
- Не знаю. Может, приз хотите вручить за выступление? – предположила женщина.
       Геннадий Ильич натянуто улыбнулся, а про себя подумал: «Не с таким жлобом завхозом, как у нас!»
       Лера смотрела на седую чужую женщину и ждала, откликнется ли сердце. Но там был полный штиль.
       Гриб вытягивал шею, пытаясь через головы людей рассмотреть  незнакомку. Вот Геннадий Ильич снова стал Геной и отпустил шутку. Незнакомка засмеялась, склонив  голову на бок и приложив руку ко лбу. Это был её, Валин жест. Больше он не сомневался. Да, изменилась! Да, поседела! Но глаза цвета серой дымки – он не мог их разглядеть, но уже угадал – были те же, родные, добрые, излучавшие тепло.
- Сейчас Вы встретитесь с человеком, которого не видели очень давно. Как у Вас с сердечком?
- Нормально, - улыбнулась женщина.
- Друзья! Они не виделись полвека! Они считали друг друга погибшими! Они любили друг друга! И вот, наконец, судьба снова соединит их сердца! – надрывался Геннадий Ильич.
     Женщина переменилась в лице, застыла в ожидании.
- Борис Игнатьевич! Идите к нам! Мы ждём Вас! – видимо, Гена посчитал, что этого недостаточно и громко крикнул, словно объявлял номер: - Борис Игнатьевич Грибов!
- Иди, папа, я останусь здесь. Ты должен выйти сам! – сказала Лера.
       И он пошёл. Зал сошёл с ума. Люди повскакали с мест, каждому хотелось рассмотреть идущего к сцене человека. Гриб шёл бодро, ноги сами несли его к любимой. Откуда только взялись силы! Он преобразился: плечи распрямились, даже ростом, казалось, стал выше.
- Боренька! – заплакала Валентина.
     Они прильнули друг к другу и, не стесняясь, рыдали. Они стояли в свете прожектора, наведённого осветителем, под обстрелом сотен глаз, под шквалом рукоплесканий.  Это был их День Победы!

***
   …  Валя повязала Ларочке косынку, опасаясь, чтоб не надуло в ушки - в теплушке дуло со всех щелей – и уложила на большой узел с вещами. Девочка тут же заснула. Просмотрев съестные запасы, отложила на обед несколько картофелин в мундире и пару варёных яиц, остальное спрятала. «Проснётся – покормлю», - решила она и стала рассматривать попутчиков. В основном это были соседи по коммуналке, по подъезду, несколько незнакомых семей.
     Состав отъехал уже прилично от города, люди более-менее обустроились и, чтоб не мешать друг другу, разговаривали тихо. Валя думала о Борисе: каково ему сейчас, что ждёт впереди…
     Кто-то осторожно тронул её за плечо.
- Перебирайтесь к нам, - предложила Дуся. – Мама зовёт. Поместимся.  Мы там, в середине вагона.
       Валя посмотрела, куда указывала Дуся. Серафима Николаевна знаками показывала, что есть место.
- Спасибо. Мы уже тут обосновались, да и дочка заснула. А приедем на место, будем держаться  вместе.
- Ты забыла чайник? Голова твоя дырявая. В чём воду греть! – раздался крик.
     Все, как по команде, повернули головы в сторону шума.
- Говорила тебе! Тысячу раз напоминала! – продолжала истерику молодая беременная женщина.
      Её попутчица, видимо, мать, пыталась что-то сказать, но это вызывало новую порцию нападок. Валя узнала кричавшую, это была жена капитана Шурыгина. Убеждённый холостяк не так давно женился, и всем хвастался  женой-красоткой. Валя вспомнила инцидент в столовой, когда капитан шлёпнул её по заду и ляпнул пошлость.
      «Наверное, у девушки сдали нервы. К тому же в положении», - посочувствовала она.
- Замолчи! Нашла время для скандалов! – одёрнул Шурыгину старичок, сидевший на чемодане.
       Никто не обратил внимания на его замечание: все напряжённо вслушивались в рокот моторов, предвещавший налёт. Снаружи  уже рвались снаряды, ставя землю на дыбы.
- Быстро все из вагона! – скомандовал сопровождающий, открывая двери.      
       Перепуганные  люди, как горох, посыпались на землю. Валя схватила плачущую Лару и спрыгнула вслед за всеми. Она услышала  нарастающий свист и бросила ребёнка в воронку, которая оказалась на пути, но сама туда спрыгнуть не успела. Её накрыла темнота…
       Очнулась от крика, раздиравшего сердце.
- Кто так орёт? Голова раскалывается, - слабым голосом сказала Валя.
- А! Пришла в себя! – над ней склонилось морщинистое лицо.
- Вы кто?
- Санитарка. Тётя Паша, - губы женщины растянулись, и морщинки глубже врезались в худые щёки, руки поправили съехавшую косынку. – А тебя как звать?
- Валя. Валентина Грибова, - ответила раненая. – Чего он так орёт?
- Ногу ампутируют, считай, без наркоза.
- Бедняга. А Лара где? – вдруг вспомнила она и попыталась сесть.
- Лежи! Тебе нельзя вставать! Ещё швы разойдутся! Ранение нешуточное, в живот! Кто такая Лара? Никакой Лары не было!
- Дочка. Три  годика, - застонала Валя и снова куда-то провалилась.

 
- Выписывают? Вот и ладненько. Куда подашься? – беспокоилась тётя Паша.
- Дочку надо найти. Схожу в военкомат. Там видно будет.
       Капитан с красными воспалёнными глазами, выслушав, набрал номер и долго с кем-то разговаривал.
- В общем, дело обстоит так.  Из вашего поезда оставшихся в живых растолкали по разным составам: одних – на Урал, других – в Среднюю Азию. Куда именно – не знают. Дальше ищите сами. Только учтите, многих схоронили прямо в поле. Детей, как понимаете, тоже.  Вы говорили, закончили курсы медсестёр. Вот предписание. Остаётесь при госпитале. Рук не хватает.

     …Валентина Васильевна замолчала. Молчали и остальные.  Каждый переживал услышанное по-своему.
- Осталась работать санитаркой. Немец подходил близко, и нас эвакуировали в Андижан.
- Это же рядом с Ташкентом. Мы как раз с мамой там находились, - сказала Лера и осеклась. – Хотела сказать, с Евдокией Романовной.
- Не надо, Лариса. Я всё понимаю… Всю жизнь Бога просила, чтобы хорошие люди тебя взяли, если жива. Выходит, за Дусю молилась.
- Да, если б не Дуся… - Борис Игнатьевич потёр глаза.
- Так вот, прибыл наш госпиталь в Андижан, а там уже подобрали медперсонал. Наших медсестёр, санитарок кого на фронт направили, кого укреплять кадры швейной фабрики имени Володарского, её только-только эвакуировали из Днепропетровска. Я и пошла туда швеёй.
       Было видно, как тяжело ей вспоминать, и Борис Игнатьевич сказал:
- Валечка, может, потом расскажешь.
- Нет. Хочу сразу. Работали по шестнадцать часов, на день выдавали двести граммов хлеба. Шила гимнастёрки. Шьёшь-шьёшь, складываешь одна на одну, а стопка колышется от вшей. Они просто заедали. Смахнёшь с шеи и дальше строчишь. Мыло – на вес золота.
- Ужас! – поразилась Лера.
- Не только на фронте погибали. Сколько в тылу вымерло! – сказал Александр.
- Да, тиф начал косить. Тоже переболела. Ларочка по ночам снилась. Плачет, зовёт.
- Не сразу поймёшь, кому из вас труднее пришлось: папе в плену или тебе, мама, не зная, где мы, что с нами! – воскликнула Лера.
       В глазах  Валентины заблестели слёзы: дочка впервые после стольких лет разлуки назвала её мамой!
- В том-то и дело, - вернулась она к рассказу. – То казалось, ты жива, то нет. О Борисе знала – пропал без вести. А жив ли? Не выдержала и пошла с женщинами к гадалке…
       Старая усатая узбечка гадала исключительно в обмен на продукты. К ней ходили толпами, и внуки бабки бегали по улице с кусками, невольно дразня едой вечно голодных ребятишек. Жила вещунья на окраине. Ходить к ней в одиночку опасались. С Валентиной отправились ещё две мастерицы с фабрики.
       Первой подошла к гадалке Нюся, эвакуированная из Харькова, и положила на стол пайку хлеба.
- Твой жив, рядом с ним женщина. Вижу ноги в белом и кровать.
- Почему женщина? Он с ней спит? – задрожал голос Нюси.
- Может, ходит за ним. Всё. Зови следующего.
       К коврику из войлока, на котором восседала ворожка, нерешительно приблизилась Рая из Днепропетровска. Молодая, робкая, она только на майские праздники расписалась со своим Петром и очень переживала, что он так и не прислал ни одного письма. Женщина протянула кусок сахара, выменянного на толчке на лакированные туфли.
- С тебя не возьму. Иди себе, - грубо сказала старуха.
- Почему? Нюське сказали, а мне…
- Сказано – не возьму! Уходи!
       Растерянная Рая вышла, пошатываясь, как пьяная, неся про себя горькую думу. Валя стояла на пороге, дожидаясь своей очереди. Старуха поманила её пальцем.
- Что принесла?
- Мыло. Пойдёт?
       Гадалка взяла розовый кусочек, понюхала, широко раздувая ноздри, и  спрятала за пазуху, затем закрыла глаза и стала раскачиваться из стороны в сторону.
- Твоему борьба предстоит. Имя у него такое. Вижу, человек идёт к солнцу с поднятыми руками.
       Валя не осмелилась спросить, что это значит, надо было узнать и о Ларочке.
- Дочку я потеряла, а может, погибла. Не знаю…
- На детей не гадаю. Позови следующего.

***
       Из санатория стариков привезли в киевскую квартиру. Лера недолго думала, где уложить родителей. Не в проходной же гостиной на старом диване! Его она оставила для себя. Саше постелила в кабинете.
       В спальне горел торшер. Лера сдёрнула шёлковое покрывало с кроватей, сдвинутых вместе, перестелила бельё. «Только подумать, сегодня отец и мать лягут рядом! Да, война оторвала их друг от друга, разлучила! И если бы не случай»…  Ей вдруг стало жалко стариков. А они на балконе продолжали беседу.
- О себе не рассказываю, всё узнаешь из книги. Одно скажу, если б не ты, не выдержал бы  кошмара, - признался Борис Игнатьевич.
- Я тоже все годы думала о тебе.
- Боюсь спросить? Ты замужем?
- Чего бояться. Лера поинтересовалась, а ты скромничаешь.
- Мало ли.
- Овдовела два года назад.
- И дети есть?
- Своих не было.
- Значит, похоронила меня, - надулся Гриб.
- Ждала, искала, писала. После сорока оглянулась – одна. А тут сосед новый появился, инвалид-колясочник. Ему сын квартиру купил, невестка настояла. Меня попросили помочь, если что – приглядеть. Приглядела. А потом пригляделась: человек-то хороший. Башковитый, начитанный. Инженер-строитель. На стройке беда с ним приключилась, вот ноги и парализовало.
- Трудно пришлось? Не пожалела? – не удержался от вопроса Гриб.
- Пожалела, да не себя, а его. Главное – человек был рядом. Читали много вслух, в кино его возила. Уважать – уважала, но не любила.
- А ты мне последнее время часто снилась, молодая, красивая.
- Что ж поделаешь! Теперь мы старики, - вздохнула Валентина.
       Он положил голову Вале на грудь, и она его гладила по седым волосам.
- У любви нет возраста, - сказал Борис.

***
      Утром Лера приготовила завтрак и заглянула к старикам. Две седые головы покоились на одной подушке. «Поистине счастливым можно стать в любом возрасте», - сделала она вывод, улыбнулась и прикрыла дверь.
       Борис Игнатьевич включил телевизор. Длинноногие тощенькие балерины исполняли «Танец  маленьких лебедей». Он переключил канал, но и там были лебеди. Пощёлкав пультом и убедившись, что везде одно и то же, выключил.
- Чем будем заниматься? – обратился к зятю.
- Можем погулять по Владимирской горке, можем сходить на пляж, покататься по Днепру.
- Сделаем наоборот. Сначала пляж, а вечером гуляние. Дамы согласны?
       Они устроились под навесом, чтобы не обгореть. Купались, пили холодный лимонад, слушали забавные истории из практики Александра и говорили, говорили…   
       Гриб задремал.
- Замечательный тёплый август в этом году, - разбудила его Валентина.
- А дети где? – отозвался он, приподнявшись на локте.
- У воды. Кого-то встретили, болтают, - Валя встала и набросила халатик. – Солнце подбирается. Надо передвинуться. Боря, а там что-то случилось, - показала она на берег. – Смотри, сколько людей!
       Лера с Александром уже спешили к ним.
- Пока мы здесь прохлаждаемся, в стране переворот! – взволнованно сказал Александр.
- Какой такой переворот? – не поверил старик.
- Государственный.
- Да, папа, мы сейчас у парня на берегу слушали приёмник. Сказали про какое-то ГКЧП.
- Это переворот! Смена власти! Понимаете? – не мог успокоиться Александр. – Болтуна-перестройщика долой! Теперь всё пойдёт по-другому!
- Собираемся домой! – скомандовал Гриб.
      Они с нетерпением  ждали «Новости».
- Какое сегодня число? – спросил старик.
- 19 августа, - ответила Валентина. – Большой церковный праздник, яблочный Спас.
       В 17-00 началась пресс-конференция, и народ увидел ГКЧПистов. Один из журналистов задал ворпос:
- Где сейчас Горбачёв?
- Михаил Горбачёв находится на отдыхе и лечении в Крыму. За последний год он очень устал, и требуется время, чтобы поправить здоровье, - ответил вице-президент Геннадий Янаев.
       Он пытался справиться с собой, но голос выдавал  волнение, а руки дрожали. Оператор перевёл камеру на участников пресс-конференции.
- Что же теперь будет? –  Лера посмотрела мужу в глаза.
- Всё будет здорово! Наконец нарыв лопнул, осталось почистить и продезинфицировать! – радовался Александр.
- Я бы не делал поспешных выводов, - осторожно сказал Борис Игнатьевич. – Поживём – увидим.
- Хоть бы обошлось без крови, - сказала Валентина. – Вдруг начнутся беспорядки!
       Звонок оборвал спор. Лера вернулась, вся сияя.
- Телеграмма от Гриши! Ксюша родила дочку 3 600 кг 52 см. Назвали Любовь.
- Хорошая новость! Принесу шампанское! – Александр исчез на кухне, вернувшись,  наполнил бокалы.
- За новорожденную! Ура! – крикнул он.
- За новую жизнь! – добавила Валентина.
- Пусть девочка растёт здоровой и красивой! – торжественно произнесла Лера. – Как сказал Достоевский, «красота спасёт мир»!
- За Любовь! –  Борис обнял своих дорогих женщин. – Думаю, классик ошибался. Мир спасёт не красота, а любовь!