По деревне протекали две речки: Луговка, с севера, и Холодник с двумя небольшими ручьями-притоками - с южной стороны. Если говорить честно, настоящими речками они были только дважды в год: весной, когда происходило обильное таяние снегов в болотах и окрестных лесах в их верховьях, да осенью, после продолжительных моросящих дождей. Иногда при разливе под водой скрывались прибрежные луга до самой шоссейной дороги. Тогда озеро, к которому стремились эти ручьи, приобретало непривычно большие размеры. И на водной поверхности его четко просматривались четыре островка: участки выступающей из-под воды суши. Эти возвышенности издавна именовали «островками». Если разлив случался поздней осенью, в самые первые морозы, то водная гладь за ночь превращалась в огромный каток, раздолье для местной детворы. Летом же речки представляли собой небольшие, но тоже достаточно резвые ручьи, берущие начало из обильно бьющих из-под земли родников. В Луговке водились налимы, плотва и щуки. В среднем течении периодически появлялись небольшие раки и пескари. Луговка по протяженности превосходила Холодник в несколько раз и была извилистой, как змея. Холодник же пробегал по дну узкого, почти прямого продолговатого лога, питаясь родниковыми ручейками, из которых, собственно, и рождалась эта речка. Свойствами родниковой воды объяснялось и его название: летом воды ручья многие столетия являлись для местного населения природным холодильником. Зато зимой, даже в самые крепкие морозы, большая часть русла никогда не покрывалась льдом. Мы в детстве часто пили воду из Холодника, катаясь на лыжах по крутым его берегам. Пили пригоршнями или прямо ртом из речки. Для этого приходилось вставать на колени и опускаться к самой воде. И, если не изменяет память, ангиной, при этом, не болели. Мелких рыбешек - уклеек, изловчившись, ловили руками. Может, оттого, что вода в ручье была ледяной, заплывавшие из озера Каменец серебристые рыбки часто замирали на песчаных отмелях, отогреваясь на них, и мальчишкам не представляло труда захватывать зазевавшийся трофей ладонями обеих рук. А по обоим берегам ручья весной появлялись яркие первоцветы белого, голубого и желтого цвета. Их в деревне называли подснежниками. Разноцветный ковер образовывал длинную пеструю ленту, убегавшую вверх по течению воды и исчезавшую в лесном массиве. В такие дни на оконных подоконниках можно было видеть в импровизированных вазах красочные букеты, собранные деревенскими девчонками.
Будучи детьми, мы часто играли у Холодника, там, где заканчивался овраг, и ровное русло речки искривлялось. Петляя по равнине, она словно не спешила слиться с водами Каменского озера. На этом месте в то время находилась территория дорожной организации. С краю ровной площадки стояла одноэтажная деревянная контора, в которой, с отдельного входа, приютилась небольшая квартирка для семьи дорожного мастера дяди Васи. Василий Александрович вернулся с войны в звании старшего лейтенанта, весь в орденах, но инвалидом и заметно хромал на одну ногу. Это, однако, не мешало ему ездить на мотоцикле, даже без коляски. После войны в дорожных конторах существовала жесткая, похожая на военную, организация труда, и на руководящую работу охотно принимали бывших офицеров-фронтовиков. Тогда всего этого мы, разумеется, не знали. Его многочисленные награды впервые увидели, когда их несли на алых подушечках впереди венков и гроба. В те годы День победы практически не отмечали, и носить ордена на груди, даже по праздникам, тогда не было принято. Василий Александрович скончался внезапно на автовокзале в областном центре, когда возвращался с очередного совещания.
Помимо конторы, на той же площадке располагались различные хозяйственные постройки. Запомнились большая конюшня на несколько стойловых мест, навес для саней и телег и небольшая кузница. Вот она-то больше всего привлекала местных мальчишек. От нее исходил особый запах, манящий и загадочный. Много позже узнал, что это была смесь запаха горячего металла и угля. Похожие запахи были присущи старым железным дорогам. После войны наша железная дорога не функционировала, но полотно ее еще хранило признаки некогда бурной жизни рельсов и колес и смесь из ароматов каменного угля, смолы и металла. Спутники романтиков середины двадцатого века. Мы приходили сюда, как только представлялась такая возможность. Вдыхали запахи раскаленных добела в кузнечном стареньком горне кусочков металла и вслушивались в методический перезвон кузнечных молотов. Что–то было завораживающее в этом нехитром рабочем процессе. Любили заглянуть и в конюшню. Лошадей было три или четыре, они были закреплены за несколькими рабочими-дорожниками, но запрягались в телеги или сани не каждый день, а по необходимости. Вот в такие дни «отдыха» лошадок и разрешалось нам гладить животных, закладывать в их кормушки-ясли пахучее сено и развешивать на вбитые в дощатые стены конюшни гвозди предметы конской сбруи.
Все это постоянно манило, притягивало к этому месту. Играли мы и на берегах Холодника, который разделял территория дорожного участка на две половины. На одной из них, восточной, был большой, сохранившийся с давних времен сад. Яблони были высажены на положенном расстоянии одна от другой и земля вокруг каждой из них ежегодно вскапывалась и рыхлилась. Это делалось дорожными рабочими. С трех сторон сад окаймляли стройные ряды берез, лип и дубов. А с западной стороны, вдоль речки, деревья образовывали слегка загибающуюся параллельно руслу Холодника широкую аллею. Мы все это замечали, но не задумывались о том, когда и кем обустраивалось это место, которое принято было именовать «Холодником». На левом берегу ручья в нескольких местах громоздились кучи камней-валунов, собранных в нескольких местах.
Через ручей с одного берега на другой были переброшены в виде мостика толстые широкие доски. Ограждений не было, и однажды, когда мне было пять лет, я переходил по этому мостику, поскользнулся и упал в воду. В результате оказалась сломанной в кисти левая рука и, как следствие перелома, вынужденный гипс на ней. Помню, что не это огорчило меня тогда, а утерянная при падении пустая пулеметная лента от немецкого МГ. В том возрасте я еще не очень-то разбирался в марках оружия, но про эту ленту знал многое. Ее буквально за несколько дней до происшествия я выменял за «трехлинейку» у Сереги Баранова, который был старше меня лет на пять. Однажды, лазая по задворкам послевоенного дома, увидел торчавший из груды разного хлама конец какого-то ремня. Потянул за него и вытащил … целехонькую винтовку. Помнится, расколот в ней был только приклад. Чья она была: наша, немецкая или какая другая, работали ее механизмы или нет, я не интересовался. Взял в руки, прицелился и…положил на место. Спрятал до поры до времени. Не привлекало оружие меня тогда. Да и тяжеловата была она, не по возрасту моему. А когда увидел у Сергея длинную ленту, такую же, какая была изображена на плакате к седьмому ноября на груди бравого матроса с красным бантом, захотелось и мне иметь такую же! Но Сергей и сам дорожил своим «трофеем» и не хотел с ним расставаться. Пришлось поторговаться и в качестве эквивалента предложить обнаруженную мной винтовку. На обмен Сергей согласился.
Шли годы, мы подрастали, и настало время, когда, как птицы, выпорхнули из гнезд своих и улетели в самостоятельную жизнь. А она закружила, завертела нас массой больших и малых событий, вопросов и проблем, и на время отошло, забылось то, что окружало нас в детские годы. Все тогда казалось в нашей жизни еще впереди и мы мало задумывались над темой истории родного края, самых близких нашему сердцу мест. Жили мыслями о будущем. Едва ли при этом были оригиналами. Позднее и к нам придет понимание, что все поколения людей проходят один и тот же путь взросления, разве что на разных исторических уровнях. Собирая материалы по «биографии» родной деревни, узнал от одного из земляков о том, что было в Холоднике когда-то. Он слышал от людей старшего поколения, что в старину там находилась водяная мельница. Когда она была построена, в какие годы – неизвестно. Внук хозяина мельницы рассказывал моему собеседнику, что в предреволюционные годы, а может быть и в годы НЭПА она успешно функционировала. Но, поскольку это была частная мельница, то со временем властью и ей был вынесен приговор. Пострадал ли при этом сам мельник и как, пока неизвестно, но мельница, как и многие другие подобные ей сооружения в те смутные времена строительства фундамента новой жизни, была разрушена. И камни, на которых мы организовывали свои игры в детстве, были ни чем иным, как фрагментами бывшей каменной плотины на речке Холодник. Дожили до нового века лишь отдельные деревья некогда цветущих липовых и дубовых аллей по берегу ниже мельницы по течению речки. И вдоль дороги на Каменец можно еще видеть три-четыре уцелевших старинные березы из посадки, обрамлявшей некогда большой ухоженный плодовый сад. Сад «постарел» за многие годы своего существования и ушел постепенно «в небытие». Сегодня в Холоднике в разных домах живут две семьи, а две постройки используются наследниками бывших холодниковцев советской поры в качестве дач. Потомки же хозяина водяной мельницы, начиная с его детей, после разрушения мельницы переселились в деревню Каменец, расположенную по соседству. Как выяснилось, внуки и правнуки переселенцев даже не представляют себе, где жили их прадеды и чем они занимались. И что место, которое Бог знает, сколько лет именуется одним словом «Холодник», и есть родина их теперь уже не близких по времени предков. А рядом с разрушенной мельницей, в доме бывших хозяев, обосновались и существовали в разные годы разные организации и предприятия. Согласно сведениям, которыми располагаю, в основном это были дорожные службы. В 1917 году сдали в эксплуатацию новую железную дорогу Псков – Полоцк, параллельно которой проходила грунтовая дорога. Функционировала и канавная дорога из Новгородки. Их надо было содержать в порядке, для чего систематически обслуживать и ремонтировать. Этим и занимались дорожники, базирующиеся на бывшей усадьбе мельника. Во время войны в Холоднике находилось административно-хозяйственное подразделение оккупантов, которое осуществляло мобилизацию населения на расчистку снега в зимнее время и на другие работы. Что было делать: приходилось выполнять трудовую повинность и жителям окрестных деревень. Была ли это только работа на оккупантов? Или все же необходимость выживать и выжить в тех, неожиданно возникших, условиях жизни ни в чем не повинных мирных людей? За невыполнение указаний и требований «новой» власти в суровые годы войны полагался расстрел или конлагерь. Вот и приходилось им выбирать среднее между жизнью и смертью.
Судьба деревни Кокорино неразрывно связана и с другой речкой, Луговкой. В книге «Псковская губерния. Список населенных пунктов Опочецкого уезда. 1985 г», изданной в Пскове в 1905 году по материалам переписи, проводимой в период с 1870 по 1875 годы, значится: «д. Кокорино …. при речке Луговка». Многое менялось в округе при жизни деревни, кочевали с места на место и кокоринцы со своими избами и всем нажитым скарбом, и все же всегда возвращались к своей речке. И вновь на ее берегах вырастали и зацветали по весне сады и приветливо смотрели на деревенские улицы окошки вновь выстроенных домиков и избушек. В девятнадцатом веке и начале двадцатого деревня находилась на правом берегу Луговки. Домики стояли вразброс, без четко обозначенных улиц и линий. В разные годы, по данным переписей и информации с топографических карт, в ней было от 10 до 20 жилых построек. Деревня относилась к приходу Воскресенской церкви, что на верхнем посаде в д. Воронич. При церкви издавна существовал погост, приютивший не одно поколение кокоринцев. Бывая на том кладбище, наблюдаю, как одна за другой со временем исчезают, сравниваясь с землей, старинные могилы односельчан. Это означает, что все меньше и меньше остается в живых жителей деревни и их потомков, помнящих и посещающих могилы предков. Десятки кокоринцев давно разъехались по разным городам и весям, и едва ли их преемники вернутся когда-нибудь на землю своих предков. Печально, но такая вот реальность.
В конце 20-х годов прошлого столетия особняком построились коренной житель Кокорина Иван Иванов с сыновьями Михаилом, Петром, Иваном, Илларионом и дочерью Натальей. Их усадьбы обосновались на пригорке, в каких-нибудь ста - ста пятидесяти метрах от речки Холодник. Два стареньких дома можно увидеть и сейчас среди густой зелени разросшихся садов. В них уже давно никто не живет. На несколько дней в году приезжает в дом деда Михаила, его внук, Юрий Павлович, обкосить траву на усадьбе да подправить кровлю. Все собирался перебраться из Великого Новгорода на родину, да постоянно меняются обстоятельства, а вместе с ними и планы. Он уже несколько лет на пенсии, но продолжает работать. Младший брат его, Владимир, тоже не спешит покидать ставший ему родным Ленинград-Петербург. Но все же навещает дедовское подворье раз-два в году. Другой Ивановых дом состоит из двух половин. После войны в разных половинах жили два других брата, Петр и Иван. Илларион с войны не вернулся. Один за другим уходили из жизни представители старших поколений Ивановых и постепенно дом опустел. Одну половину его продали заезжим скупщикам недвижимости, а те перепродали другим, следы которых и вовсе где-то потерялись. Двор порос бурьяном и крапивой, огород заглох, сад одичал… Но рядом со второй частью дома, на приусадебном участке, заботливый наследник, живущий в Подмосковье, возвел каменный особняк в два с половиной этажа, таким образом вдохнув новую жизнь в дедовскую «печину».
В двадцатые годы деревенские избушки по распоряжению местной власти переехали на хутора, разбросанные широком на пространстве от «озерков» до Воронича и Луговки между шоссейной и железной дорогами. А один хутор расположился на «Большом» островке, ближе к озеру Каменец. (в деревне Каменец его называют «кокоринской горкой»). Больше десяти лет обживались на новых местах, уже цвели веснами вновь посаженные сады, как вдруг вышло постановление, предписывающее ликвидацию хуторов и своз сельских построек обратно в деревни. Но не на старые места, а больше на неудобицы, в промежуток между Холодником и Луговкой. А кому там мест не хватило, построились в трех коротких переулках: по обеим берегам Луговки и вдоль дороги в деревню Каменец. Таким образом, в деревне появились одна центральная, вдоль дороги, улица с двенадцатью домами и три коротких переулка по четыре дома в каждом. Всего двадцать четыре дома. Речка Луговка оказалась внутри деревни. В районе Кокорина на ней были два моста: шоссейный в самой деревне и железнодорожный, выше по течению речки. Шоссейный мост первоначально был деревянный. Перед мостом дорога резко спускалась вниз, а за ним начинался не менее крутой подьем. Ниже моста был брод, которым пользовались, когда мост ставили на ремонт. В 1943 году тишину летней ночи внезапно разорвал звук то ли выстрела, то ли взрыва. Взрыв сопровождала яркая вспышка и последовавший за ней пожар. На утро (в годы оккупации был введен комендантский час) жители увидели, что вместо моста в воде плавают обгоревшие бревна и доски. Понаехали немцы с полицаями и началось расследование ночного происшествия. Выяснилось, что кем-то неизвестным был подготовлен и осуществлен подрыв взрывчатки, разрушившей мост. Полицаи провели обыски и в сарае или в подвале (существуют разные сведения) у жителей Кокорина Столяровых нашли взрывные устройства и разные боепри- пасы. Столяровы жили «на горе», за Луговкой. У Василия Алексеевича с Маришей было четверо детей, три дочери и сын. Младшей Антонине еще не было двадцати лет. Сын Сергей Столяров, 1908 года рождения, ушел на войну на второй день войны и с того дня никаких известий от него не получали. С сорок первого года у них поселился отставший от своей выходившей из окружения воинской части красноармеец Михаил. Таких «окруженцев», «потерявшихся» или сумевших убежать из плена, в сорок первом было немало. Некоторые не просто пережидали оккупацию, но и успели обзавестись на новом месте семьями. Так случилось и с Михаилом. Младшая из Столяровых, Антонина Васильевна, и он связали свои судьбы. Конечно, общепринятой официальной регистрации быть в те годы не могло, но решение молодых было обоюдным и его восприняли и родители и земляки, как само собой разумеющееся. В то время о партизанах еще и не слышали в округе. Деревня находилась в глубоком тылу, вдали от лесных массивов, железная дорога с июля сорок первого не функционировала, стратегических объектов тоже поблизости не наблюдалось, так откуда было взяться партизанам? Непонятной была и цель подрыва кокоринского моста: рядом был брод с твердым гравийным дном реки, позволявший переправляться по нему не только гужевому транспорту, но и автомобилям, не говоря о танках. Но взрыв был и стали искать виновных. В итоге арестовали чету Михаила и Антонину, а заодно и ее родителей. Стариков погнали пешим ходом в районную комендатуру, а семейную пару, связав руки и так же привязав к телеге, еще долго водили по деревне в надежде, что объявятся их подельщики из числа партизан или подпольщиков, которые попробуют отбить арестованных. Но этого не произошло и повозка в сопровождении полицаев и немецких солдат направилась в Пушкинские Горы. На подъеме в Меховскую гору Михаилу удалось незаметно развязать веревки на руках и отвязаться от телеги. Шепнув Тоне: «Вали все на меня, ты ни в чем не виновата» он резко оттолкнулся и стремительно побежал в сторону видневшегося невдалеке леска. Немцы открыли по нему огонь, и после очередного выстрела он упал. Потом, спустя много лет, жители рассказывали, что его убили там же, первыми выстрелами. Другие же источники, со ссылкой на воспоминания Антонины Васильевны Столяровой, указывают, что тяжелораненого Михаила все же доставили в комендатуру, где он и умер. Место его захоронения неизвестно. Родителей Тони подержали несколько дней в подвале средней школы, где располагалась комендатура, затем отпустили. Жители деревни носили им еду, которую передавали через знакомых полицейских. Школа была окружена «колючкой» в несколько рядов и приблизиться к подвальным окошкам гражданским лицам было практически невозможно. Оказавшимся на свободе старикам Столяровым было некуда: избу по приказу оккупантов разобрали по бревнышку и куда-то увезли. Так и жили Тонины родители в сарае да по людям до конца войны. А через год после окончания войны оба они заболели и один за другим умерли. Сохранились свидетельства об их смерти. Антонина Васильевна из Пушкинских Гор была отправлена в немецкую тюрьму, в город Псков, где пробыла до освобождения Пскова войсками Красной Армии. Среди жителей деревни в военные годы находились и мои родные: мама, дед, бабушка и прабабушка. Как и другие кокоринцы, они ничего о подпольщиках и партизанах за время оккупации не слышали и то, что произошло с семьей Столяровых, и сам подрыв моста, было и для них полной неожиданностью. Чем на самом деле занимался Михаил, с кем у него были связи и с какой целью он хранил у себя взрывчатку – так и не удалось выяснить. С точки зрения оккупационных законов, эти его действия носили противоправный характер и из них полагался расстрел. Это факт. А мост был нужен и жителям деревни, поэтому он был ими же и восстановлен, но после того случая охранялся немецкими часовыми. Часовые несли службу и при этом проявляли нешуточный азарт к карточным играм с местной молодежью. В деревне жил молодой парень Михайлов Виктор Дмитриевич, по прозвищу «Витя Туман». Ему было в те годы чуть больше двадцати лет. Он родился « с дефектом»: правая рука не развивалась. Поэтому в армию он не призывался и всю жизнь безвыездно прожил в Кокорине. Вот он-то и рассказывал про карточные игры. Когда его просили рассказать о жизни при оккупантах, он отвечал примерно одно и тоже: да немцы проиграли войну еще под кокоринским мостом! Говорили, что он был мастером мухлевать в карточных играх, да и сама игра «дурак-по русски» была, вероятно, недоступной для понимания цивилизованных европейцев.
А в конце пятидесятых дорога и мост на ней обрели новый облик. Дорогу расширили, сделали насыпной. Поднялась насыпь и над кокоринским мостом, который собрали из железобетона, пустив речную воду по двум длинным трубам из бетонных колец. Таким его можно видеть и сейчас. Мальчишки послевоенного поколения облюбовали эти трубы и специально приходили и приезжали сюда на велосипедах, что бы побегать по ним, ухитрившись не замочить ноги. Было такое развлечение в нашем детстве. Кроме того, с оголовка нового моста в конце марта можно было наблюдать за идущими на нерест вверх по Луговке озерными щуками. И не только наблюдать, но и ловить их с помощью обычных домашних столовых вилок, привязанных к длинным палкам. Мальчишки сидели на бетоном карнизе, свесив с него ноги, и ждали, когда очередная жертва появится на мелководье бетонного ложа на входе в двух очковую трубу, где скорость течения воды была самой большой. Приходили полюбоваться необычным способом рыбалки и взрослые. До самой темноты в такие дни не утихали голоса над речкой.
А сразу за мостом был сверток с дороги на левую сторону. Накатанная дорожка резко спускалась к речке, а потом шла вдоль нее до самого озера. И местные жители, и приезжие из поселка в летнюю жару облюбовали для купания в озере место у импровизированного пляжа сразу за «большим островком». Там было песчаное дно и защищенный от ветров высокий крутой берег. Была и другая дорога к озеру со стороны деревни. Начиналась она от поворота в деревню Каменец и шла наискосок через прибрежные луга. Эта дорога издали выделялась ровной, как струнка, искусственной насыпью, сделанной неизвестными поколениями людей в стародавние времена. Летом на ней не успевала вырастать трава: столько народа проходило и проезжало по ней. Многие пушкиногорцы и приезжие дачники проводили на озере свои выходные и отпуска. Не обходили стороной его и рыболовы. И не только любители этого занятия, но и профессиональные рыбаки периодически в зимнее время заводили свои невода под лед. В такие дни можно было «разжиться» крупным лещом на три и более килограмм или щукой не меньшего веса. Стоила такая «покупка» в пределах рубля или чуть больше. Заливные луга к лету подсыхали и ежегодно давали столько травы, что к августу они буквально все были заставлены скирдами и одоньями сена. Косили траву парными конными и тракторными косилками. Почва под травой просыхала настолько, что даже следов от тракторных колес не оставалось на ней. На полях рядом со взрослыми всегда можно было увидеть подростков, порой подменяющих своих родителей на сенокосе. В те годы в деревне в страду работали все от мала до велика.
Печальная судьба у железнодорожного моста через Луговку. Выдержанный в стиле сформировавшейся еще в девятнадцатом веке железнодорожной архитектуры каменный мост из тесаных гранитных камней представляет собой длинный тоннель под красивой аркой. Ложе тоннеля так же выполнено из камня. Железобетон в строительстве появился позже. На фасаде арки, обращенном к верховьям речки Луговки, четко просматриваются цифры, выбитые в камне: 1934. Очевидно, производился ремонт моста в том году. Над мостом высокая, в несколько метров насыпь. В нее именно в том месте, где построен мост через Луговку, угодили несколько немецких бомб в первых числах июля 1941 года. По этой дороге один за другим следовали воинские эшелоны и немцы охотились за ними. Одна из бомб пробила довольно толстую арку и в толстом каменном перекрытии образовалась дыра размером полтора на два метра. Выпавший из арки каменный фрагмент многие годы так и оставался лежать на дне тоннеля. В девяностые годы он исчез. Спустя много лет после окончания войны, когда уже не осталось в живых никого из местных жителей, появилась легенда о, якобы, каких-то беженцах, во время той бомбежки укрывшихся в тоннеле этого моста. Именно в момент, когда в него угодили бомбы. И что, якобы, все они погибли. Но ни в детстве, ни позднее никогда ни от кого не доводилось слышать об этой трагедии. Теперь же, сопоставляя два эпизода из военной истории Кокорина, прихожу к выводу, что в новой легенде наложились друг на друга действительно имевшая место бомбежка и разрушение железнодорожного моста в 41-м и мощный взрыв склада мин вблизи моста летом 1944 года, вскоре после освобождения деревни от оккупации. Тогда, в 44-м, действительно было много жертв, в том числе и среди жителей Кокорина. Около десяти человек погибли на месте взрыва и не меньшее число получили различные ранения и контузии. Мощность его была столь велика, что звук разрыва сдетонировавших противотанковых мин слышали за десятки километров от деревни. Причиной взрыва явилось срабатывание одной из мин, которая считалась обезвреженной, но имела другой, незамеченный саперами взрыватель. В момент броска мины в общую кучу шестнадцатилетним пареньком Колей Трофимовым, жителем деревни, взрыватель сработал и вызвал взрыв мины и последовавшую за ним мощнейшую детонацию сложенных в большой штабель боеприпасов. Более семидесяти лет уже существует воронка, образовавшаяся на месте взрыва. Замечу, что эти жертвы среди мирного населения деревни были не последние. Спустя некоторое время, точно установить даты пока не удалось, при разминировании других минных полей погибли еще двое подростков: Андреев Толя и Козьяков Коля. Но они подорвались у михайловского леса, в Пушкинском Заповеднике. Ребята привлекались к работам в помощь кадровым саперам наравне со взрослыми. Взрослых на все не хватало. Просто местными властями доводился до населения деревни наряд о выделении людей в таком-то количестве на выполнение вспомогательных работ по разминированию минных полей. Конечно, существовали какие-то меры предосторожности и тогда. По воспоминаниям старожилов проводился и инструктаж по технике безопасности. И все же немало горя и бед принесла известная поговорка, придуманная для того, что бы безапелляционно оправдывать даже преступные промахи людей: «война все спишет». Поговорка в истинно - русском стиле. Учитывая, что Кокорино и его окрестности находились в полосе немецкой линии обороны «Пантера», все места в этой полосе, пригодные для прохода пехоты и особенно танков, при отступлении были немцами заминированы. Что бы вычистить их от мин, работы эти проводились в течение нескольких лет.
Сколько прошло лет и тысячелетий, сколько воды утекло по этим ручьям и речкам в озера и реки, а они все продолжают свою, непостижимую людьми бурно-размеренную жизнь и остаются верны своим руслам, берегам и, ставшей родной, своей деревне - как собственной судьбе. И хотя сейчас в большинстве домов централизованное водоснабжение и у многих под окнами выкопаны собственные колодцы, все равно, как и в старину, можно сказать: деревня Кокорино … у речки Луговка, а, точнее, в «междуречье». Так оно и есть!