Горький привкус воды

1. Москва.
3 августа.

Солнечный зайчик, которому наскучило играть настенными часами, стал подкрадываться  к  чернильному прибору на генеральском столе.
Пока золоченый циферблат сверкал, как новогодняя гирлянда, генерал Фролов делал вид, что свет совсем его не раздражает. Но едва только зайчик, добравшись до блестящей зеркальной чернильницы, пустил ему лучик прямо в левый глаз, генерал не выдержал, грузно выбрался из кресла и подошел к окну.  Прежде, чем задвинуть тяжелую штору, он невольно заметил, что голова бронзового Феликса Эдмундовича искрится и переливается на солнце почти, как  чернильница на столе.

Фролов, не закрывая окна,  задернул штору. В огромном кабинете сразу стало сумрачно и тихо. Казалось, автомобили и прохожие, голоса которых только что отголосками звучали в кабинете,  перестали существовать на свете.
Генерал, сел на место и обвел взглядом присутствующих. Слева от  него за длинным столом, похожим на  вытянутую ножку от буквы «Т», сидел полковник госбезопасности Кедров. Напротив него разместились приглашенные гости, представители уголовного розыска генерал Петров и полковник Головин.
- Я пригласил вас, товарищи, по очень важному и срочному делу. Руководство поручило – глаза генерала самопроизвольно устремились  куда-то вверх – работать совместно, тем более что дело касается вашей сферы деятельности. Детали вам объяснит товарищ Кедров.

Полковник Кедров начал развязывать тесемки толстой коричневой папки. Пока длилась пауза, сидевший напротив него генерал милиции Петров достал платок и вытер лысину. Начало ему не понравилось, а опыт подсказывал, что и дальше ничего хорошего  ожидать не стоит.
Тем временем Кедров достал из папки несколько фотографий и протянул гостям. Генерал Петров стал смотреть их одну за другой, почти сразу передавая сидящему рядом полковнику Головину. Тот с любопытством всматривался в изображенного на всех фотографиях человека. Профессиональный взгляд полковника сразу отметил лицо, казалось, вылепленное скульптором, не любившим обращать особое внимание на детали.  Нос,  губы, и лоб казались массивными, но не грубыми. Светлые густые вьющиеся волосы с первого взгляда походили на  шапку. Массивные темные роговые очки еще сильнее подчеркивали особенности лица.

Головин всмотрелся в лицо человека на фотографии, где тот был изображен крупным планом. Глаза не произвели на полковника отрицательного впечатления. Наоборот, казалось, они излучают радушие и доброжелательность. Впрочем, богатый опыт подсказывал полковнику, что это совсем ничего не значит.
 Гости еще не закончили изучать снимки, когда Кедров начал говорить:
- Алексей Ложкин, 42 года, инженер-программист одного из институтов Москвы. Не очень давно нам стало известно от нашего … сотрудника, что Ложкин в своем институте ведет антисоветскую агитацию и пропаганду. В частности, он публично осуждал действия нашей страны во время событий в Чехословакии. Мы взяли этого человека на свой контроль. Факты подтвердились. Более того, мы обнаружили у Ложкина антисоветские книги, как изданные на западе, так и изготовленные самодельным способом. Наш сотрудник доложил, что Ложкин пытался найти «Майн кампф». Правда, мы гитлеровского бреда у него не нашли – может он его прячет хорошо - но сам факт его интереса к  «Майн кампф» показывает,  что это очень опасный человек.

Кедров говорил монотонно, убаюкивающим голосом, который сбивал Головина с толку. Полковник слушал и воспринимал содержимое, но мысли его, помимо воли, улетали прочь, сбиваясь на какие-то пустяки. Тем временем Кедров продолжал:
- Далее. Мы обнаружили, что Ложкин встречается с иностранцами. Содержание разговоров, а таких встреч зафиксировано несколько, мы определить не смогли. Но то, что во время таких встреч объект получает антисоветские материалы, установлено точно. Первое, что приходит в голову, когда узнаешь о связях с иностранцами – измена Родине. Но, к сожалению, обвинить в этом Ложкина мы пока не сумели. Его институт и он сам не имеют никакого доступа к материалам, представляющим хоть какую-нибудь тайну.

Головин поднял голову и посмотрел на докладчика. В лице Кедрова не было и намека на то, что он оговорился.
- А может, он действительно сожалеет, что Ложкин не предатель – подумал Головин.
Эти мысли опять отвлекли его от журчащего голоса докладчика, не давая сосредоточиться.

- И, наконец, то, что касается вашего ведомства – несколько повысил голос Кедров. У объекта обнаружено много материалов по старинным иконам и прочей живописи. Нам также известно, что у Ложкина есть связи в среде художников и искусствоведов.  Кажется очень странным, что человек, работающий в сфере техники, большинство книг имеет не по  своей специальности и даже не художественных, а по искусству. Какое он имеет отношение к старинным иконам? Может, он их коллекционирует? А на какие деньги? Вот тут и возникает вопрос о связях с иностранцами. Может быть,  антисоветская агитация и иконы - это звенья одной цепи. К примеру, он может продавать наши ценности иностранцам.
- И последнее, – сделав паузу, продолжил оратор – сегодня Ложкин уходит в отпуск. А завтра он уезжает поездом в город Котлас.

Кедров встал из-за стола и подошел к карте Советского Союза, висевшей на стене справа от входной двери, и взял лежавшую на шкафу длинную деревянную указку.
- Город Котлас расположен на реке Северная Двина на юге Архангельской области недалеко от границы с Вологодской. Население города – 79 тысяч человек. Это третий по величине город Архангельской области. Котлас представляет собой железнодорожный и речной узел. Оттуда можно уехать поездом в Архангельск, Киров и Воркуту. Впрочем, Архангельск здесь маловероятен – туда проще проехать из Москвы напрямую. Зато наибольший интерес представляет речной путь в Архангельск по Северной Двине. Кроме того, совсем недалеко находится старинный город Великий Устюг, в который проще всего приехать как раз через Котлас.
- Все варианты возможны – продолжал Кедров – но по некоторым еще неточным данным, мы можем предположить, что Ложкин собирается продолжить путь по Северной Двине. Зачем он туда едет, если ни в Котласе, ни вообще в Архангельской области у него нет никаких родственников? Вот это мы и должны выяснить. Напрашивается предположение, что Ложкин должен по пути раздобыть, а может и украсть, иконы и другие предметы старины, а потом сбыть их иностранцам в обмен на литературу.

- Садитесь, товарищ полковник – сказал молчавший в течение всего доклада генерал Фролов.
Когда Кедров сел на место, Фролов сказал негромко, но весомо:
- Ваша задача, товарищи, поймать негодяя с поличным. Дело вторгается в вашу сферу. Теперь будете действовать вы. Похищение ценностей – ваша задача.
Генерал говорил короткими рублеными фразами, словно старался показать, что все сказанное – не его прихоть, а решение руководства, приказы которого оспаривать никто не осмелится.
- Решение абсолютно верное. На Северной Двине нет крупных городов. Там в основном деревни и маленькие села. Любое происшествие сразу становится всем известным. Для нас это крайне нежелательно. А вы с милицейскими документами в контакте с местными сельскими отделениями можете решить все вопросы легко и просто.
- Задача ставится так – подытожил генерал – немедленно отправляться в Котлас и вести объект, пока не будут найдены исчерпывающие доказательства его вины. Другие варианты не рассматриваются. Спасибо.
Генерал встал, давая понять, что встреча закончилась.

Петров и Головин вышли из кабинета генерала госбезопасности, молча спустились по лестнице вниз, так же молча сели в черное генеральское авто и, не проронив ни слова, поехали к себе в Управление, где разошлись по своим кабинетам. Лишь через час генерал пригласил к себе Головина и, нервно хмурясь, спросил:
- Ну, что ты обо всем этом думаешь?
Головин инстинктивно оглянулся вокруг:
- Скверное дело.
- Кто поедет? – сразу перешел к делу Петров.
- Майор Максимов – коротко сказал полковник.
- А может, все-таки послать Каплунова? Дело, действительно скверное, а Каплунов, как ни крути, в скверных делах дока.
- Я все-таки предлагаю Максимова. Он хорошо разбирается в иконах и вообще в искусстве. На его счету несколько дел, связанных с кражей икон, так что лучше его никто не оценит ситуацию. Ну а если этот Ложкин чист, Максимов будет знать это наверняка.
- Этого я и боюсь, - вздохнул генерал и, заметив удивленный взгляд Головина, пояснил, - того, что Ложкин окажется чист. Ты же слышал, что им (он кивнул куда-то вбок) нужны исчерпывающие доказательства вины. Впрочем, я согласен с тобой. Пусть едет Максимов. Только, мне кажется, он  в командировке.
- Утром он будет уже на работе, а поезд уходит поздно вечером. Материалы он возьмет с собой и к Котласу будет во всеоружии.
Когда за Головиным закрылась дверь, генерал подошел к сейфу, открыл его и достал бутылку армянского коньяка.

Примерно в это же время Ложкин вышел из метро на станции «Сокол», завернул за угол церкви Всех святых и, не торопясь, пошел к автобусной остановке. На лице его светилась неподдельная радость. Проблемы на работе, которые могли задержать его отпуск, чудесным образом разрешились. И теперь с деньгами в кармане и предвкушением приятного путешествия в мыслях Ложкин ехал домой. Проехав после поворота на улицу маршала Бирюзова еще две остановки, он вышел из автобуса и перешел на другую сторону дороги. Светило яркое солнце и на душе было хорошо. Пройдя квартал с уютными двухэтажными домиками в классическом стиле, Ложкин завернул на почту, размещавшуюся в закругленной угловой части дома. Внутри никого не было – ни клиентов, ни работников связи.
Ложкин взял телеграфный бланк, выытащил из кармана авторучку с закрытым пером, написал, не торопясь, текст, достал из кошелька сумму, которой по расчетам должно было хватить, и стал ждать, когда связистка появится из–за закрытой двери, видневшейся напротив окошка. Время шло, а почтовая дама не появлялась. Радужное настроение Ложкина стало понемногу портиться. Он уже и постукивал монетами по прилавку, и пытался  даже что-то прокричать. Но голоса ему не хватало,  крик получался жидким и неубедительным. Не умел, увы,  Ложкин громко кричать.

Наконец, с громким скрипом отворилась дверь, но не та, заветная, а входная, и в отделение связи с шумом ввалился крупный высокий мужчина в сиреневой рубашке с короткими рукавами. Он встал за Ложкиным, но, заметив пустоту за стойкой, уже через полминуты стал проявлять нетерпение. Прождав безрезультатно еще несколько секунд, нетерпеливый человек гаркнул что-то нечленораздельное, да так громко, что люстра над головой, показалось Ложкину, покачнулась.
Тут волшебным образом дверь за стойкой распахнулась и полная невысокая  работница почты, на ходу вытирая платком губы, плюхнулась на рабочее место и, наконец-то взяла у Ложкина телеграфный бланк.

Когда Ложкин уже перешел дорогу и подошел дворами к улице маршала Рыбалко, из помещения почты вышел крупный человек в сиреневой рубашке, на ходу засовывая в карман телеграфный бланк.

В тот же вечер в двух организациях Москвы компетентные люди прочитали следующий текст:
Архангельск Чумбарова-Лучинского 17  Торопову
Выезжаю Котлас поездом 4 августа Ложкин


2. Котлас
5 августа

Поезд неторопливо шел на восток, приближаясь к Котласу. Майор Максимов, сидя в мягком одноместном купе, изучал предоставленные ему материалы. Содержание папки с синими завязками он знал почти наизусть, лицо подопечного запомнил так четко, что оно снилось ему каждую ночь, не давая отвлечься даже во сне от этой внезапно свалившейся на голову задачи, которая так не нужна была сейчас майору, только вчера вернувшемуся из сложной командировки в Ленинград.
Выглянув в окно, Максимов невольно запомнил в голове название станции – Ядриха. В этот момент послышался условный стук в дверь купе и уже известный Максимову человек в легком сером костюме, заглянув в проем, положил на стол сложенную вдвое бумажку.
Едва дверь закрылась, майор развернул записку и прочел:
1. Сольвычегодск
2. Красноборск
3. Хаврогоры (пароход).

Максимов достал из сумки карту Архангельской области и попытался разложить ее, насколько позволяли размеры узкого стола. Сольвычегодск он нашел сразу, совсем близко от Котласа в направлении на восток и немного к северу. Поиски Красноборска тоже не заняли много времени. Районный центр на Северной Двине, расположенный недалеко от Котласа, сам бросился в глаза. А вот Хаврогоры Ложкин никак не мог найти. Слово «пароход» в скобках и сама логика событий говорили о том, что искомый населенный пункт должен находиться где-то на Северной Двине между Красноборском и Архангельском. Но, изучив внимательно карту, Максимов не нашел Хаврогор. Он уже думал, что произошла какая-то ошибка, как вдруг вспомнил, что в его папке должно быть расписание движения пароходов. Порывшись, майор нашел листок, на котором на машинке были отпечатано расписание, и стал вести взглядом сверху вниз:
- Архангельск, Усть-Пинега, Орлецы, Копачево, Ракула, Волочек, Емецк-Луг, Хаврогоры, Звоз … Так, значит это между Емецк-Лугом и Звозом. Посмотрим …

Максимов время от времени поглядывал в окно. Бросив в очередной раз беглый взгляд наружу, он увидел, что поезд идет по мосту. Река, достаточно широкая, но не поражающая своим размахом, уходила далеко на север. Островки, заросшие камышом, тут и там возвышались над поверхностью воды.
Максимов вновь наклонился над картой. Емецк-Луг на карте не был обозначен, но зато нашелся Емецк, расположенный на некотором удалении от Северной Двины. Максимов справедливо рассудил, что Емецк-Луг – пристань на Северной Двине, ближайшая к Емецку.  А вот  Звоз на карте отсутствовал вовсе.
- Черт знает что! На карте одно, а в расписании совсем другое. Что там дальше? Почтовое?

Почтовое на карте нашлось. Так лишь приблизительно Максимов сумел определить местоположение Хаврогор. Пока майор изучал карту, поезд шел некоторое время, не меняя направления, и остановился на станции, где железная дорога образовывала множество путей, заставленных товарными вагонами и составами с цистернами. Там состав простоял минут десять, а потом поехал в обратном направлении. Углубленный в изучение Северной Двины, Максимов обнаружил это не сразу, а лишь тогда, когда появились деревянные дома, сначала разрозненные, а потом группирующиеся определенным, не сразу замеченным, порядком, позволяющим предполагать приближение достаточно крупного населенного пункта. Тем временем рельсы стали двоиться и троиться, побежали назад склады и прочие здания неказистого вида, и, наконец, поезд, подкатив к старинному зданию из красного кирпича, плавно остановился.

Максимов осторожно посмотрел в окно, прячась за занавеску. Он знал, что Ложкин едет в соседнем вагоне, и не хотел раньше времени афишировать свое присутствие. Неизвестно еще, как все пойдет дальше.
По перрону размашисто ходил энергичный человек среднего роста с коротким ежиком светлых волос. Максимов сразу же понял, что это Торопов - настолько четкими были приметы, полученные из Архангельска.
Из соседнего вагона вышел Ложкин. Максимов смотрел из-за занавески, как Торопов устремился к Ложкину, как они жали друг другу руки и хлопали по плечу.
- Похоже на встречу давно не видевшихся друзей, - подумал Максимов.
Впрочем, он знал, что так оно и есть. Согласно полученным сведениям, Ложкин и Торопов вместе поступили и одновременно окончили Ленинградский кораблестроительный институт. Сергей Торопов после получения диплома  получил распределение на завод в Северодвинске. Там он занялся журналистикой, став сначала внештатным, а потом и действительным корреспондентом заводской многотиражки. Статьи молодого журналиста понравились всем, так что никто не удивился, что Торопова пригласили сначала в городскую, а потом и областную газету.
 
Ложкин после окончания института остался на кафедре. Как раз в это время появились первые электронно-вычислительные машины. Ложкин увлекся программированием и стал профессионалом в этой области. Потом он женился на москвичке, уехал в столицу и по протекции жены перешел на работу в институт, где и работает до сих пор.  С Тороповым после института он виделся всего несколько раз, когда тот бывал в Москве в командировке. В Архангельской области Ложкин до сих пор не был ни разу, поэтому нынешняя поездка вызывала много вопросов.
- Скорее всего, Ложкин едет на север, чтобы достать иконы. Ему нужен источник информации. Торопов, как журналист, наверняка объездил всю Архангельскую область и знает, где и что можно найти. Поэтому то, что Ложкин обратился за помощью именно к нему, понятно. Непонятно только, в каком качестве едет Торопов. Кто он -  подельник, знающий, на что идет, или друг, который помогает старому товарищу, не зная его истинных целей?
Размышляя, Максимов не переставал следить за перроном. Когда Ложкин и Торопов исчезли за поворотом, майор отметил тень, мелькнувшую за ними следом, быстро бросил вещи в сумку и вышел на перрон. Там уже почти никого не было. Среди немногих присутствующих Максимов заметил высокого человека на скамейке  напротив вагона, который оживился и встал при его появлении. Еще через две минуты они уже были знакомы, называли друг друга по имени и шли, беседуя,  к машине, припаркованной неподалеку за углом.

Нового знакомого Максимова звали Иван Сугробов. Он оказался  человеком разговорчивым и заговорил Максимова так, что тот  не заметил даже здания, в которое они вошли. Лишь в помещении, куда его пропустил майор Сугробов, он посмотрел по сторонам и увидел скромный кабинет провинциального работника милиции среднего уровня.
- Садись, - сказал Сугробов, указывая на кожаное кресло, - я сейчас приду.
Они были ровесники, к тому же в одном звании, что позволило им быстро перейти на ты. Максимов, глядя на быстрые движения Сугробова, за которым захлопнулась белая филенчатая дверь, огляделся. Стол хозяина кабинета, на котором почти не было бумаг. Стулья у стены. Два шкафа вдоль синих стен. Вот и все.
Сугробов вернулся, неся поднос с двумя стаканами чая в подстаканниках и блюдечком с печеньем.
- Объекты поселились в гостинице «Советская» и в данный момент времени находятся в номере 26. Предлагаю поселиться там же, тем более что это единственная приличная гостиница в городе.

В дверь постучали.
- Войдите, - громко крикнул Сугробов.
Дверь распахнулась, и человек втащил в комнату небольшой стол и, заметив красноречивый жест Сугробова, поставил его перед кожаным креслом, в котором удобно разместился Максимов.
- Сегодня это твое рабочее место, - улыбаясь, сказал Сугробов.  Здесь у тебя будет   вся самая свежая информация.
Через две минуты Максимов понял, что Сугробов не шутит. В комнату вошел молоденький младший лейтенант и доложил как-то по-домашнему:
- Иван Петрович, объекты вышли из дома и идут по улице Советской.
- Хорошо, Вася,  докладывай мне о каждом их шаге.

Через полчаса Максимов узнал, что Ложкин и Торопов зашли в краеведческий музей, расположенный в деревянном доме на улице Павлина Виноградова.
- В музее есть иконы или другие ценности? – оживился Максимов.
- Мне кажется, - наморщил лоб Сугробов, - что в нашем музее ничего особо ценного нет. Но я запрошу справку.
Оказалось, что ценностей, за которыми стоило ехать так далеко, в краеведческом музее Котласа нет, да объекты и не спрашивали о них никого из служителей музея. Ложкин с интересом рассматривал почти все экспонаты, задержавшись у стендов, рассказывающих о палеонтологических раскопках Амалицкого и о гражданской войне на Cевере.
- Любопытный субъект, - покачал головой Максимов.

Через полчаса Сугробов сообщил Ложкину, что объекты зашли на речной вокзал и взяли билеты до Красноборска на пароход «Пушкин», отправляющийся из Котласа послезавтра, седьмого августа в семь часов утра.
- Далеко отсюда речной вокзал? - быстро спросил Максимов, чуть не перебив собеседника.
- Да рядом, минут пять ходу, - сделав театральную паузу, произнес, широко улыбаясь, Сугробов и, когда Максимов открыл рот, чтобы заговорить снова, быстрым движением вытащил из кармана маленький картонный коричнево-сиреневый прямоугольник.
- Вот билет до Красноборска третьего класса - сказал Сугробов, помахав маленьким билетом, - Третий класс – это плацкарт. Место сидячее. Объекты едут  через один ряд дальше от входа. У парохода «Пушкин» в отличие от его собратьев плацкарт располагается только в одном помещении на корме. И выход у него тоже один. Так что объекты, входя и выходя, неизбежно будут проходить мимо тебя.

Максимов, готовый минуту назад бежать за билетом, несколько растерялся и не смог сразу найти нужные слова, чтобы поблагодарить Сугробова.
- А завтра они уезжают в Сольвычегодск. Теплоход уходит от речного вокзала в семь утра. Полагаю, светиться еще рано. Поедем отдельно от них.
- Заберете меня у гостиницы?
- Обязательно. Я поеду сам и буду у гостиницы в 6-30. На машине поедем только до реки. В Сольвычегодск отправимся на катере. Иначе туда не добраться. Город находится на другом берегу Вычегды. И ни одного моста.
- Но я сам  видел на карте железнодорожную станцию Сольвычегодск.
Сугробов раскатисто засмеялся.
- Это ловушка для туристов. Многие, найдя станцию Сольвычегодск, приезжают туда смотреть старину и оказываются в поселке Вычегодский, от которого до настоящего Сольвычегодска еще двадцать километров по болоту и бездорожью. А потом еще надо переправляться через Вычегду. Кто только придумывает такие названия?
 
Когда донесения сообщили, что Ложкин с Тороповым, купив в магазине вина и продуктов,  вернулись в гостиницу и, похоже, уже не собирались выходить, Сугробов предложил, наконец, поехать в гостиницу.
- А далеко это?
- Да тут рядом.
- Я, пожалуй, пройду пешком, только скажи, как добраться.
- Я провожу, тем более что мне по пути.
Пока они шли недолгий путь до гостиницы, Максимов удивлялся все больше и больше. Сразу же за поворотом оказалась улица с гордым именем Советская, на которой стояли лишь одноэтажные деревенские избы,  асфальтового покрытия не было и в помине, а по самой середине проезжей части среди луж гуляли козлы. Через квартал, однако, показалось несколько каменных домов, в том числе гостиная «Советская», напротив которой располагалось здание, похожее на райком не только своим строгим видом, но и тем, что над ним сонно колыхался на слабом ветру государственный флаг СССР.
Пожав на прощание Сугробова руку у дверей гостиницы, Максимов занял номер через три двери от двадцать шестого, бросил портфель в угол, разделся, умылся, расправил кровать и быстро уснул, забыв на время о Ложкине и его неблаговидной деятельности.

А «объекты», расположившись за столом в единственной комнате гостиничного номера, начали долгую беседу, в которой то и дело звучали звон стаканов и слова «А помнишь?». Торопов, как обычно, много курил, пил водку, чокаясь со стаканом Ложкина, в котором плескалось красное сухое вино, и удивлялся, что его товарищ за столько лет так и не научился пить крепкие напитки.


3. Сольвычегодск
6 августа

Когда Ложкин и Торопов, чуть не проспав после долгих застольных разговоров, едва умывшись и плохо почистив зубы, сломя голову побежали к речному вокзалу, они уже решили, что опоздали, увидев еще издали, сверху, что теплоход типа МО, который должен был ждать их у второго причала, отсутствовал. Торопов взглянул на часы. До отправления оставалось еще три  минуты.
- Неужели мои часы отстают? – спросил Торопов, задыхаясь, но не останавливаясь.
Ложкин, сбавив темп, посмотрел на свои часы.
- У меня еще без четырех.
- Где же тогда теплоход?
Навстречу поднимались на крутой угор, таща вдвоем большую коробку, высокий мужчина и очень полная женщина. Поравнявшись с нашими героями, они, остановились и, тяжело дыша, бережно опустили коробку на землю.
- Вы случайно не знаете, почему нет теплохода на Сольвычегодск? – спросил Торопов, как раз поравнявшись с отдыхающей парой.
- Да сломался он. Только что объявили. Там наверху ждет автобус до парома, который пойдет через пять минут – сразу же затараторила дама, пока ее спутник еще только пытался открыть рот.

Торопов с Ложкиным развернулись и ринулись наверх. Оглядевшись, они заметили чуть невдалеке старенький ЛАЗ, уже почти заполненный пассажирами. Впрочем, сидячие места еще оставались, хоть и  в разных местах.
Наконец, автобус заревел, как танк, резко рванул и поехал на восток, как понял, ориентируясь по солнцу, Ложкин. Дорога сначала шла по городу, потом вырвалась на простор, но не надолго. Ложкин  не успел полюбоваться сельскими видами, как впереди показались промышленные предприятия и фабричный поселок, после чего водитель повернул на север и покатил по грязной грунтовой дороге.
Ложкин обратил внимание на исчезновение дорожных знаков и удивился, как шофер ориентируется в этом хитросплетении разных проселочных дорог и дорожек. Наконец, сделав последний поворот, автобус выехал на берег Вычегды. Все признаки, включая ржавую табличку и пологий песчаный берег, указывали на то, что паром должен останавливаться здесь. Однако полное отсутствие людей, как и самого парома, подсказывали, что здесь что-то не так. Водитель вышел из автобуса, подошел к берегу и стал ходить в раздумье туда и обратно. Пассажиры тоже высыпали из автобуса. Некоторые, видимо самые искушенные, подошли к шоферу и стали что-то ему взволнованно говорить, указывая рукой  в сторону речной излучины.

Видимо, водитель внял советам, потому что широкими шагами направился автобусу, занял свое место и включил двигатель. Пассажиры, уже несколько разбредшиеся по берегу, суетливо ринулись автобусу, опасаясь видимо, что водитель может уехать без них.
Автобус развернулся и поехал обратно. За время стоянки с открытыми настежь дверями в автобус залетели целые тучи комаров, поэтому Ложкин с Тороповым совсем перестали следить за дорогой, отбиваясь от непрошеных гостей. Лишь резкая остановка вынудила их посмотреть в окно. Друзья сидели на третьем сиденье справа,  и им было отчетливо видно в переднее окно, что дорогу преграждала лужа невероятных размеров, конца которой впереди не было видно.
Шофер снова вышел из автобуса, с тоской в глазах посмотрел на неожиданно возникший по дороге водоем и закурил. Не докурив папиросу до конца, он решительно бросил окурок в сторону, залез в автобус, резко хлопнул дверью и почти сразу же автобус рванулся вперед. Из-под колес в разные стороны полетели брызги. Чем дальше, тем больше автобус погружался в воду. В какой-то момент показалось, что вот-вот он поплывет, настолько близко, казалось,  была поверхность воды. Но этого не случилось, вода пошла на убыль, и автобус все-таки  выехал на уже почти потерянную  дорогу.

Следующий  поворот оказался последним,  впереди показалась река. Автобус, второй уже раз выехав на берег Вычегды, сделал резкий разворот, подъехал к самому трапу ожидающего пассажиров парома, и остановился.
Ложкин сразу же заметил парящий над низкими деревянными избами, над окрестными лесами и над ослепительно яркой от отражающегося в ней солнца речной гладью Благовещенский собор. Непропорционально узкие барабаны совсем немного портили внешний облик храма, который здесь казался чужеродным.
- Барабаны более поздние, восемнадцатого века, - казалось, прочитал его мысли Торопов.

Ложкин уже знал от своего спутника историю построенного в шестнадцатом веке собора, связанного, как и весь Сольвычегодск, с фамилией Строгановых. Он ничего не ответил, а только кивнул.
Паром уже стремился навстречу собору, который медленно, но неуклонно увеличивался в размерах. Небольшой катер, не уступив дорогу парому, стремительно промчался мимо, и паром закачался на волнах. Глядя, как собор качается вместе с паромом на волнах, Ложкин почему-то вспомнил увиденный когда-то давно фильм о Венеции, где он никогда не был, но мечтал побывать. Точно так же в этой старой картине качались собор Сан-Марко, дворец дожей и другие достопримечательности Венеции, которые Ложкин еще не потерял надежды увидеть в своей жизни.

Когда Сугробов узнал по рации, что теплоход сломался и объекты едут к парому на автобусе, катер только вошел в устье Вычегды.
- А мы не опоздаем? – забеспокоился Максимов, сидящий рядом с Сугробовым на заднем сиденье катера.
- Если и опоздаем, то чуть-чуть. Нам это даже выгодно. В этом же автобусе едет наш человек. Еще один ждет на берегу. Да, честно говоря, я и не волнуюсь. Сольвычегодск – городок маленький. Маршрут объектов примерно известен. Благовещенский собор – соленое озеро – Введенский собор. Особо стоит отметить Благовещенский собор. Там находится музей, в котором есть уникальные иконы. Наши люди будут сопровождать их по всему маршруту. Я думаю, тебе тоже интересно будет посмотреть достопримечательности Сольвычегодска. Поэтому мы пойдем по тому же маршруту с некоторой задержкой и увидим все, что увидели они.

Наконец, за поворотом, Максимов увидел недалеко от реки громаду собора, а почти перед ней пристань, к которой как раз подходил паром с его подопечными. Катер сбавил скорость и пошел на малом ходу. Когда он остановился у причала, на пароме и на берегу возле пристани не осталось ни одного человека.
Когда приехавший на пароме агент доложил, что объекты вышли из Благовещенского собора и движутся к озеру, Сугробов предложил посетить собор. Идти до него было всего-навсего метров пятьдесят, и через несколько минут Максимов уже любовался старинными фресками.
Он забыл обо всем на свете, рассматривая росписи, и ничего не слышал. Сугробову пришлось тронуть Максимова за рукав, чтобы отвлечь его внимание от стен собора.
- Фрески они украсть не смогут при всем желании, - сказал он, улыбаясь, - нас больше должны интересовать иконы.

Они вышли в помещение, где располагалась музейная экспозиция икон. Сугробов подошел к сидевшей в углу пожилой служительнице музея, помахал перед ней красной книжечкой и громко спросил:
- Вы все время здесь находитесь?
- Да, - краснея и волнуясь, ответила женщина.
- Вы видели этих людей? - Сугробов достал из портфеля большую фотографию, где Ложкин и Торопов стояли рядом.
- Да, они ушли совсем недавно.
- Они что-нибудь спрашивали?
- Нет, посмотрели и сразу ушли.
- Какие иконы их интересовали больше всего? – вступил в разговор Максимов.
Служительница задумалась.
- Мне кажется, вот у «Прокопия Устюжского» да еще возле «Чуда Георгия о змие» они стояли больше. А вообще фрески они рассматривали гораздо дольше.
- А какие иконы у вас наиболее ценные?
- А что случилось? Почему вы спрашиваете? У нас все иконы на месте. Можете спросить у начальства.
- Да нет, все нормально. Мы просто проверяем, - попробовал успокоить разволновавшуюся женщину Максимов.

Когда они вышли из собора, Сугробов сказал:
- Наши люди говорят в общем-то то же самое. Объекты ни с кем в контакт не входили, и попыток что-либо украсть не делали.
- Ладно, - вздохнул Максимов, - пойдем дальше. Что там у нас следующим пунктом в программе?
- Соленое озеро. Объекты уже побывали на нем и движутся в сторону Введенского собора.

Когда два майора шли к озеру, оказавшегося совсем недалеко, вдали показался и стал постепенно увеличиваться в размерах второй великолепный храм Сольвычегодска – собор бывшего Введенского монастыря. На фоне окружающей приземистой застройки, большей частью одноэтажной,  храм выглядел особенно величественно.
Пройдя небольшое круглое озеро, Сугробов свернул с дороги и подошел к старинному на вид деревянному сооружению, напоминавшему бочку. Пройдя вслед за ним по деревянным мосткам к самому краю «бочки» Максимов увидел источник, пробивавшийся сквозь землю как раз в том месте, где бочка не имела стенки, обнажая землю.

Сугробов открыл портфель, достал два пластмассовых стаканчика, наклонившись, наполнил их и протянул один стакан Максимову. Тот осторожно отпил немного и поморщился. Горько-соленая жидкость чем-то напомнила ему морскую воду.
Сугробов был серьезен, но глаза его смеялись.
- Да, это тебе не боржоми, - промолвил он,  выпив весь стакан, - но целебная сила нашей воды известна давно. Он открыл портфель и, едва успев положить туда пустой стаканчик, услышал знакомый шорох и достал рацию, пошептался с ней немного, косясь на немногочисленных экскурсантов, после чего, подойдя к Максимову вплотную, сказал:
- Объекты еще в соборе. Следующий пункт их программы – музей Сталина.
Максимов оторопел и сам не знал, от чего больше - от известия, что в заштатном городке оказался музей Сталина или от того факта, что его хочет посетить враг мира и социализма. Мысль о возможной диверсии на долю секунды посетила Максимова, но он, мотнув головой, тут же изгнал ее, как бредовую.
- Хотелось бы задать Ложкину несколько вопросов, - сказал Максимов.
Сугробов думал меньше минуты.
- Идем, решительно сказал он. Может быть, мы их обгоним.

Он резко повернулся и зашагал обратно. Увидев, что Максимов оглядывается на оставшийся сзади собор, Сугробов, задыхаясь от быстрой ходьбы, сказал:
- Не беспокойся. У нас еще будет время посетить храм.
Через пару минут Сугробов свернул на косую улочку, где Максимов успел краем глаза заметить неожиданный среди низеньких изб здание дворцового типа с фронтоном и колоннами по фасаду. Но Сугробов, свернув еще дважды, свернул на тихую улочку и пройдя еще немного, остановился у одноэтажного домика с мемориальной доской.
Сугробов не дал Максимову осмотреть дом снаружи и прочитать надпись на табличке.
- Они могут появиться в любую минуту, - торопливо проговорил он, - надо найти внутри укрытие для тебя. И пока их еще нет, сформулируй вопросы, которые я должен задать.

Ложкин и Торопов подошли, не торопясь, к дому-музею Сталина. Ложкин прочитал надпись на мемориальной табличке, потом отошел от него на десять шагов, осмотрел дом снаружи, достал из сумки камеру и сфотографировал.
Торопов обратил его внимание на дом напротив, также украшенный блестящей табличкой. Ложкин пересек неширокую улицу и обнаружил еще один дом, где жил в ссылке будущий генералиссимус.
- Он сначала жил здесь, - объяснил подошедший Торопов, - но потом переехал напротив. Ну что, пойдем внутрь?

Когда Ложкин с Тороповым снова пересекли улицу и почти поднялись на крыльцо дома Сталина, из-за угла неожиданно вышел человек среднего роста с коротким ежиком светлых волос. Он сразу же бросился к ним, театрально жестикулируя и почему-то смотря прямо в глаза Ложкина.
- Граждане! Неужели вы хотите зайти в музей Сталина? Вы что, уважаете этого сатрапа? Для вас двадцатый съезд Партии – что, пустое место? Зачем вы идете в музей Сталина? Неужели вы думаете, что этот музей и ему подобные нужны? Может, вы считаете, что  и памятники Сталину нужно восстановить?
Наступила короткая пауза, после которой Ложкин, не отводя своих глаз от глаз незнакомца, ответил медленно, но весомо:
- Отвечаю на все вопросы, которые запомнил. Да, я хочу зайти в музей Сталина, хотя его не только не уважаю, а, мягко говоря, очень не люблю. Двадцатый съезд для меня не пустое место, а очень важное событие, хотя его решения я считаю половинчатыми. В музей Сталина я иду, как и во всякий другой мемориальный музей, чтобы увидеть обстановку, в которой жил человек. Что касается необходимости того или иного музея, надо смотреть, что остается в душе человека, когда он выходит из музея. Музеи могут быть не только со знаком плюс, но и со знаком минус. Если человек, выходя из музея злодея, выносит отвращение к нему и ему подобным, такой музей нужен. Если посетитель ощущает любовь к злодею, такой музей не нужен. То же касается и памятников. Если памятник Сталину на фоне жертв ГУЛага будет вызывать отвращение к нему, я его приветствую. Что касается старых помпезных памятников, восстанавливать их не стоит.
- Может, вам и музей Гитлера открыть?
- Я бы хотел, - Ложкин говорил очень медленно, - посетить музей Гитлера, чтобы понять, как и в каких условиях из обычного австрийского мальчика вырастает злодей с бредовыми человеконенавистническими идеями. Но я понимаю, что здесь материя очень тонкая. Я бы согласился, чтобы такой музей был, если бы был уверен, что все без исключения посетители выходили бы из него с отвращением к Гитлеру и фашизму, и что такой музей не будут использовать неофашисты в своих грязных целях.
- Пошли, - Торопов тронул его за рукав, - у нас еще много дел.

Максимов, сидя рядом с Сугробовым на лежащем у самой воды бревне,  видел издалека, как Ложкин и Торопов садились на паром, который почти сразу, слегка покачиваясь на волнах, медленно двинулся к противоположному берегу Вычегды.
Что-то не давало Максимову покоя. Впервые, сидя на этом бревне, он подумал, что, может быть, Ложкин вовсе не преступник, и что его, Максимова, миссия совершенно бессмысленна. Но, будучи профессионалом, он постарался отогнать эти не к месту появившиеся мысли и сосредоточиться на плане дальнейших действий.
- На пароме наш человек, так что можно не беспокоиться, - сказал Сугробов, вставая с бревна, - а теперь прогуляемся по Сольвычегодску, не спеша. И в  храм зайдем.

Когда катер мчался обратно в Котлас, Сугробов сказал, обращаясь к сидевшему рядом Максимову:
- Ну что ж, я сделал все, что в моих силах. Красноборск – это уже другой район, там тебе помощь будут оказывать другие.
- Спасибо! – сказал Максимов, крепко пожимая протянутую руку. Ему действительно было жаль прощаться с Сугробовым,  с которым он успел подружиться.


4. «А.С.Пушкин» - Красноборск
7 августа

Пароход «А.С. Пушкин» уходил из Котласа в семь часов утра. Пройдя по трапу на борт,  Торопов сразу свернул налево, зайдя в помещение третьего класса, именуемое еще и плацкартом.
- Как в поезде, - подумал Ложкин.
Действительно, деревянные полки чем-то напоминали поезд, хотя отличия все-таки были. В отличие от поезда здесь на нижней полке располагались три сидячих места, а наверху – одно лежачее. Поэтому, если свободных мест не было, пассажиры внизу могли только сидеть, а наверху – только лежать.
Оглянувшись, Ложкин заметил и другое отличие. В отличие от узкого вагона, здесь было несколько рядов полок.

Торопов, заметив взгляд новичка, сказал:
- На других пароходах – на «Гоголе» и «Ломоносове» мест больше. Там есть еще одно такое же помещение для пассажиров, вот за этой стенкой.
- Осталось пять минут. Давай выйдем на палубу, бросим прощальный взгляд на Котлас, - предложил Ложкин, посмотрев на часы.

Максимов, зашел на борт парохода, быстро обнаружил плацкарт и, положив на сидение портфель, оценил удобство своего места. Ложкин и Торопов сидели в следующем ряду, спиной к нему. Он видел все их действия и слышал каждое слово. Единственный выход из помещения проходил мимо его места.
- Молодцы, ребята, - мысленно похвалил майор Сугробова и его товарищей.
Он огляделся, разглядывая пассажиров. Народу в помещении третьего класса было немного. Рядом с Максимовым, как и напротив его, не было никого. «Объекты» тоже ехали без соседей. На следующем за ними ряду сидела любопытная парочка – два подростка. Один из них был крупный, высокий детина, которому можно было бы по виду дать лет двадцать, если бы не детский, несколько глуповатый вид. Присмотревшись, Максимов решил, что ему лет шестнадцать, как и его спутнику. Второй был полюбопытнее. За время своей работы майор нередко сталкивался с такими. Хищное и жестокое выражение его глаз, которое подросток постоянно пытался спрятать, все равно лезло из него наружу. Уверенные и даже властные жесты, обращенные к спутнику, однозначно показывали, что он в этой паре явный лидер.

В это время Ложкин открыл свой рюкзак и достал оттуда бинокль и фотоаппарат с огромным объективом. Судя по всему, техника у Ложкина была классная.
- Ну да, контакты с иностранцами, - тут же вспомнилось майору.
И тут Максимов заметил, каким дьявольским блеском загорелись глаза подростка с хищным выражением лица. Мельком бросив на пару юнцов взгляд, он увидел, как многозначительно они переглянулись, и решил не терять подростков из виду.
Когда Торопов и Ложкин с аппаратурой прошли мимо Максимова и вышли на палубу, майор вышел вслед за ними и прислонился к бортику планширя в десяти шагах от них. Пассажиры буквально облепили палубу, прощаясь, кто с родственниками, кто с друзьями, а кто и просто глазел на берег.
Матросы стащили трап и отдали швартовы. Мощный гудок и колеса зашлепали по воде. Разворот и пароход неспешно двинулся вниз по реке в сторону Архангельска. Ложкин и Торопов стояли на палубе, пока пристань не скрылась из глаз.

Когда Ложкин стал складывать бинокль в футляр, Максимов двинулся к двери и через минуту уже сидел на месте. Объекты не заставили себя долго ждать. Увидев, что Ложкин кладет бинокль и фотоаппарат в портфель, майор незаметно перевел взгляд на следующий ряд и увидел хищный взгляд подростка, которым тот неотрывно следил за движениями Ложкина.

- Ну что, сходим в ресторан? - предложил Торопов товарищу.
- А где он?
- Один здесь рядом, за углом. Если бы не официанты, его можно принять за столовую. Впрочем, сам увидишь. Второй на верхней палубе. Вот там самый ресторанный ресторан. Официантки в белых передниках, белые скатерти, столовые приборы. Понимаешь, этот пароход построен еще до революции, в первую навигацию по Двине он пошел еще в 1913 году. И потому он несет на себе всю свою классовую сущность. Здесь внизу – пассажиры третьего и четвертого классов, поэтому все здесь скромно и просто. А на верхней палубе – каюты первого класса, начищенная медь и вообще шик.

Максимов сел на сиденье возле прохода, откинулся на деревянную спинку скамьи, вытянув ноги и развалившись в позе уставшего человека, из-под полуприкрытых век внимательно наблюдая за парочкой подростков.
Едва только Ложкин с Тороповым прошли мимо него, юнцы сразу же встали и тоже двинулись к выходу. Но не прошло и минуты, как они вернулись обратно, но сели не на свои места, а на сиденья предыдущего ряда, откуда только что вышли Ложкин и Торопов. Крупный подросток сел на место Ложкина у окна, спиной к Максимову рядом с портфелем, где находилась вожделенная аппаратура, а «главарь», как мысленно окрестил парня с хищным лицом Максимов, сел напротив. Максимов видел его глазки, непрестанно блуждающие по помещению и не спускающие глаз с дверей.

Тем временем сидевший к Максимову спиной юнец достал из кармана холщовую сумку, медленно взял в руки вещмешок Ложкина, открыл его, достал фотоаппарат и положил его в свою сумку. Потом он проделал то же самое с биноклем, закрыл вещмешок и поставил его на место. Никто ничего не заметил. Немногочисленные пассажиры в большинстве своем дремали, остальные были заняты своими делами.
«Главарь» сделал знак рукой и оба подростка двинулись к проходу. Парень с  холщовой сумкой шел первым. Когда он поравнялся с Максимовым, майор сделал ему подножку и одновременно рванул сумку. Потеряв равновесие, подросток выпустил сумку из рук и, двигаясь по инерции и пытаясь удержаться на ногах, все-таки рухнул, не добежав до входа. Второй парень сориентировался моментально. Он сразу же перешел на бег, перепрыгнул лежащего соучастника и исчез за дверью.

Разбуженные шумом пассажиры, повскакивали с мест, пытаясь понять смысл происходящего. Вор, воспользовавшись паузой, быстро поднялся и вслед за напарником исчез в дверном проеме. В проходе остался стоять один Максимов с холщовой сумкой в руке.
- Что такое? Что случилось? – подскочили, наконец,  два мужчины с дальних рядов.
- Да вот два парня пытались украсть вещи. Мужчины с того ряда пошли в  ресторан, а эти подсели на их место и обчистили.
- Мне эти двое сразу не понравились, - сказала подошедшая старушка. Вид у них какой-то разбойничий.
- Они теперь сюда не вернутся, - уверенно сказал высокий мужчина средних лет, - побоятся.

Постепенно все успокоились и вернулись на свои места. Максимов снова сел у прохода, положив рядом холщовую сумку.
Когда Ложкин и Торопов вернулись, Максимов подошел к ним, достал камеру и бинокль из холщовой сумки и спросил:
- Ваше?
- Мое, - удивленно протянул Ложкин.
- Будьте осторожнее. Тут два подростка с соседнего ряда пытались их украсть. Хорошо, что я не успел заснуть и увидел.
- Это те двое с соседнего ряда? – спросил Ложкин, - один из них мне сразу не понравился.
- Спасибо! – сказал Торопов и протянул Максимову руку, - будем знакомы.
- Он назвал себя и представил Ложкина.
- Я сам живу в Архангельске, работаю там в газете. А товарищ мой из Москвы, никогда не путешествовал по Двине. Вот  выступаю в роли экскурсовода.
- Николай Максимов. Тоже из Москвы, - сказал Максимов. И я никогда не был на Двине. У жены моей, понимаете, родственник живет в Красноборске. Да вот письма от него перестали приходить. Ни привета, ни ответа. А у меня отпуск, вот и послала она меня проверить, да проведать, как и что там такое стряслось.
- Я думаю, это дело нужно отметить, - сказал Торопов. Пойдем в ресторан, выпьем по рюмочке.
- Ну что ж, можно.
- А как с аппаратурой, - спросил Ложкин, - неужели с собой таскать?
- Не бойтесь, - сказал парень, сидевший в том же ряду через проход, - я проснулся и теперь долго не усну. За вещами посмотрю.
- Хорошо,  - сказал ему Торопов, - спасибо большое.

- Водочки? – Торопов обратился к Максимову, когда они сели за столом в том же ресторане рядом с третьим классом. Сначала они подумывали подняться наверх, но времени на этот поход уже не было. Красноборск был первой остановкой на пути парохода.
- Не откажусь.
Торопов потер руки:
- Ура, нашелся компаньон. А то Леша, понимаешь ли, кроме сухого ничего не пьет. А курите?
- Да, болгарские.
- И тут мы сходимся. Слушай, - Торопов как-то быстро перешел с Максимовым на ты, а дальше-то из Красноборска ты куда?
- Да собирался обратно в Москву.
- А отпуск-то у тебя большой?
- Да еще дней десять осталось.
- Слушай, а поехали с нами дальше. Леша, - он обратился к сидевшему напротив Ложкину, - берем его с собой?
- Нет вопросов, - ответил с серьезным видом Ложкин.
- Не знаю пока, как в Красноборске все сложится, - медленно проговорил Максимов, а так я согласен.

Тем временем к столику подошла официантка, и Торопов заказал две порции водки,  бокал сухого вина и разной закуски. Ресторан был еще пуст, ждать пришлось не очень долго, поэтому Ложкин и Торопов со своим новым товарищем выпили и закусили не спеша, успев договориться о своих дальнейших действиях в Красноборске.
Максимов узнал, что «объекты» собираются сначала устроиться в гостинице, потом сходить в музей, посмотреть дом неизвестного майору художника Борисова, съездить на курорт Солониха, а завтра на другом пароходе продолжить путешествие до пристани Хаврогоры.

- А Красноборск это, судя по названию, город? – спросил Ложкин, когда, сойдя с парохода,  они втроем дотащились с вещами до центральной улицы, где среди деревянных домов выделялись своим солидным видом несколько старинных особняков из красного кирпича.
-  Нет, сейчас это село, - ответил Торопов, перекладывая сумку в другую руку, - но ты прав, название городское у него не случайно. Как и Холмогоры с Емецком, когда-то Красноборск был городом, но потом жители сами захотели стать сельчанами.
- А почему? – вклинился в разговор Максимов.
- Да, понимаешь ли, когда-то горожане платили налог на содержание скотины. А поскольку уклад жизни здесь всегда был сельским, и почти все держали скот, то быть горожанами им было просто невыгодно.

Путешественники, возглавляемые опытным Тороповым, быстро дошли до гостиницы, зарегистрировались, бросили вещи в номере и пошли в музей, располагавшийся неподалеку, в одном из кирпичных особняков на главной улице Красноборска.
Музей был небольшой – всего два зала. В одном были традиционные для северных музеев прялки, старинная одежда, сундуки и прочая утварь. Подождав, пока Ложкин, дольше других рассматривавший экспонаты, не закончит осмотр первого зала, Торопов жестом показал на соседний зал, полностью посвященный художнику Борисову. Здесь было около пятнадцати картин художника, а также его личные вещи – барометр, гироскоп, бинокль, чайник, бритвенный прибор.
Картины представляли собой в большинстве своем полярные пейзажи и виды Северной Двины. Был, впрочем, вид Соловецких островов, а также картина на библейскую тему, видимо этюд времен ученичества.
Торопов рассказал, что в начале века Борисов был очень популярен, причем не только в России, но и за рубежом. Его выставки производили фурор, а Третьяков купил у него много картин и отвел им в своей галерее отдельный зал.

После музея Максимов откололся от компании.
- Пока я не сделаю того, ради чего приехал в Красноборск, я не могу быть спокойным, - объяснил он, прощаясь,  и вообще говоря, не слукавил.
- Если успею, попробую догнать вас, - крикнул он уже вслед «товарищам».
- Догоняй, - крикнул, обернувшись, Торопов, - мы к даче Борисова, а потом – в Солониху.

Когда Максимов вышел из райотдела, передав все распоряжения и сделав запрос в Москву, было уже три часа дня. У подъезда его ожидал желто-синий газик с фургоном для перевозки задержанных. Водитель, молодой сержант, увидев подошедшего Максимова, начал заводить машину. Сев рядом с водителем и захлопнув дверцу, майор погрузился в размышления, с каждым часом все больше его одолевавшие, и допустил неожиданный промах. Через десять минут езды по тряской сельской дороге, водитель неожиданно затормозил. Максимов, запоздало стряхнувший с себя напряженную работу мысли, посмотрел влево и, к ужасу своему увидел почти рядом, на обочине дороги, Торопова и Ложкина. Инстинктивно он отвернулся от них и нагнулся, как будто ища что-то в своем портфеле.

Торопов, заметивший еще издалека автомобиль, «проголосовал». Когда машина подъехала ближе, он понял, что автомобиль милицейский и опустил руку, но водитель уже затормозил и высунулся из окна.
Торопов едва сдержал смех. Когда водитель сидел прямо, он был в фуражке. Когда же он выглянул из окна, фуражка, как приклеенная, осталась висеть на «потолке» салона автомобиля. Присмотревшись, Торопов увидел, что головной убор держится с помощью едва заметного ремня.
- Вам куда? – спросил шофер.
- К дому Борисова.

Водитель вылез из машины, обошел автомобиль сзади и открыл задние двери, жестом предложив лезть внутрь. Ложкин, заглянув внутрь и увидев казенные скамейки, почувствовал какое-то неприятное чувство. Но Торопов уже залез в кузов, знаками увлекая за собой Ложкина.
Водитель захлопнул дверь. «Объекты» услышали звук поворачиваемого в замке ключа и на миг лишились дара речи.
- Не бойтесь, - весело сказал водитель, - просто иначе она не закрывается.
Торопов и Ложкин опустились на скамейку. Торопов, хоть и понимал, что скоро их выпустят, все равно ощутил неприятное ощущение пленника. Взглянув на Ложкина, он увидел, что тому тоже не по себе.
- А ты не обратил внимания на человека рядом с шофером? – неожиданно спросил Ложкин.
- Нет, а что? – спросил Торопов. Он так увлекся фокусом с фуражкой, что вообще не заметил, что рядом с водителем был  кто-то еще.
- Да нет, ничего, показалось.
Они замолчали, с нетерпением ожидая конца своего «заточения».

Когда машина остановилась и послышался звук открываемой двери, оба друга не смогли сдержать вздоха облегчения.
- Все, вы свободны, - пошутил молодой сержант, - выпуская «пленников».
Обойдя машину, они оба моментально посмотрели на место рядом с водителем. Там никого не было.
В доме Борисова располагался санаторий, поэтому внутрь друзья не пошли, ограничившись осмотром необычного для севера дома с башенкой снаружи, а потом направились в Солониху, курорт с минеральными источниками, созданный тоже стараниями художника.
Максимов, двигавшийся по их следам с интервалом двадцать минут, тоже был заинтересован домом Борисова. Но он никак не мог понять, какое это имеет отношение к его расследованию. Ведь не закопал же художник здесь клад. И еще одна мысль теперь беспокоила майора:
- Заметили они меня или нет?


5. «Иван Каляев»
8 августа

Пароход пришел почти по расписанию, матросы бросили швартовы, на пристани приняли трап, и Максимов вслед за Тороповым и Ложкиным вошли на борт уже второго парохода. На этот раз, поскольку ехать предстояло долго и с ночевкой, все поддержали предложение Торопова взять каюты первого класса. На пристани продавали только палубные билеты четвертого класса, потому что на дебаркадере не было связи с пароходом. Поэтому, взойдя на борт парохода, Торопов тут же, недалеко от входа, встал в небольшую очередь у стеклянной двери.  Через пять минут в дверь зашла женщина-кассир и открыла окошечко рядом с дверью. Еще через несколько минут Ложкин с Тороповым стали обладателями  билетов в двухместную каюту, а Максимов - в располагавшуюся рядом с ней одноместную.
Миновав машинное отделение со стеклянными стенами, где было хорошо видно, как ходят поршни и вращаются кривошипы, путешественники прошли рядом с входом в трюм и остановились у двери, ведущей в помещения первого класса. Взявшись за медную начищенную ручку, Торопов первым вошел внутрь и стал подниматься по устланной коврами лестнице, ведущую на верхнюю палубу.
- Это исторический пароход, - говорил по пути Торопов, - когда-то я жил и работал в городе Северодвинске. Так вот первая партия первостроителей города прибыла туда в 1936 году именно на этом пароходе, который некоторое время был им и домом.
- А когда он построен? – спросил Ложкин.
- Точно не помню, но, как и «Пушкин», еще до революции.

Каюты оказались слева по борту в носовой части судна – первой по порядку шла каюта Максимова, а дальше, совсем близко от дверей, замыкающих со стороны носа коридор, пристанище Торопова и Ложкина.
- Здесь музыкальный салон, только он почему-то всегда закрыт, - сказал Торопов, показывая на дверь в конце коридора, - а вот на корме располагается ресторан.
Зайдя в каюту, Максимов осмотрел кожаную койку, маленький столик у окна, умывальник и отметил, что его каюта была ближе к выходу, чем каюта «объектов», и они не могли выйти наружу, не пройдя мимо него. Сидя на койке, майор, вслушивался в шум за стенкой и был доволен, что пусть он и не мог расслышать их разговор, но зато был в состоянии контролировать каждый их выход наружу.

Максимов еще раз обдумал свое положение. Он знал, что возможности связаться со своими теперь долго не будет. С этого момента приходилось действовать только на свой страх и риск. Последний ответ на его запрос относительно художника Борисова в основном повторял все то, что Максимов уже знал от Торопова. Наиболее важным был тот факт, что в настоящее время картины Борисова среди коллекционеров (тем более, зарубежных) особым спросом не пользуются.
В дверь постучали.
- Не пора ли в ресторан? – спросил голос Торопова из-за двери.

В ресторане все было так, как и обещал Торопов. Кормовое помещение с прекрасным полукружием обзора, круглый столик, покрытый белоснежной длинной скатертью, официантка в накрахмаленном белом переднике, графинчик с коньяком и превосходная жареная корейка.
Августовский день разгорался, ожидая быть теплым. После ресторана три товарища сидели на деревянных скамьях на палубе, подставив солнцу лица, с наслаждением впитывая свежесть речного воздуха и слушая неумолчные крики чаек, без устали сопровождавших пароход. И было неясно, летят ли это одни и те же чайки, или по ходу движения они все время меняют друг друга.
- Скажи, Сергей, а почему я на карте не нашел Хаврогор?  - Максимов обратился к Торопову.
- А дело в том, что на карте обозначены конкретные деревни. А Хаврогоры – это целый конгломерат, большая группа деревень, которая тянется вдоль Двины километров на десять, а то и больше. Раньше, наверное, была Хаврогорская волость, а теперь – сельсовет. Есть Хаврогорский совхоз, почтовое отделение Хаврогоры, пристань Хаврогоры, а деревни Хаврогоры нет. Вот мы едем в деревню Кручинины, так ее на карте нет. Там всего девятнадцать домов. Но это не самая маленькая деревня, особенно по сравнению с соседними.
- А куда мы едем? У тебя там родственники?
- Нет, впрочем, когда-то были. Я в детстве жил в этой деревне летом. А года три назад какая-то ностальгия непонятная меня извела, заставила поехать по местам моего детства. Дом, где я жил в детстве, оказался заколоченным, так я попросился на несколько дней в соседний. Меня там приютили, и сейчас мы туда едем. К хозяевам часто приезжают родственники из Архангельска и Северодвинска, но по моим данным они уже должны уехать, так что несколько дней мы проведем спокойно.  Надо сказать, хозяева у нас будут колоритные, особенно дядя Миша. На самом деле его зовут Багаутдин, все его называют татарином, хоть он на это очень сильно обижается и говорит, что башкир. Откуда он взялся на Севере, я не знаю, но это личность знаменитая на все Хаврогоры.  Как-то я ехал с парнем из Нижних Хаврогор, который вообще не слышал о деревне Кручинины. Он  не знал ни одного человека из Верхних Хаврогор по фамилии и никак не мог понять, о чем я говорю, пока я в сердцах не произнес магического слова «Татарин». Мишу Татарина, понимаешь ли, знают в Хаврогорах все.

Ехать было приятно, и ничто не омрачало путешествия. Торопов, по ходу движения, выводил товарищей то на левый борт, то на правый, показывая редкие, увы, теперь на Двине деревянные церкви и другие достопримечательности. Никаких попыток отколоться от Максимова и войти с кем-нибудь в контакт «объекты» не делали, так что майор мог позволить себе несколько расслабиться.
Тем временем настало время ужина, и еще один поход в ресторан настроил майора на совсем уж благодушный лад. Но он все же сохранял остатки бдительности, и, когда, наконец, все разошлись по каютам, продолжал внимательно вслушиваться в звуки из-за стенки. Он даже спать лег в спортивном костюме, чтобы в случае чего быть готовым к любым неожиданностям.


6. «Иван Каляев»
9 августа

Он едва начал засыпать, как его разбудили непонятные звуки. Он полежал некоторое время в темноте, прислушиваясь, потом зажег спичку и посмотрел на часы. Был второй час ночи.
- Спишь? – раздался за дверью голос Торопова, - там внизу невероятное зрелище. Максимов быстро оделся, вышел и увидел Ложкина, который тоже, зевая,  выходил из каюты. Они спустились вниз и обнаружили, что, несмотря на глубокую ночь, проход, ведущий к выходу и плацкартному помещению, запружен толпой. Вытянув голову, Максимов, попытался понять, что происходит, и в самом деле увидел необычное зрелище. Возле входа в трюм, располагавшегося между отделением третьего класса и рестораном, стояло два человека в форме с автоматами в руках. Из трюма по одному выныривали заключенные и быстрым шагом направлялись к гальюнам. Чтобы попасть в туалет, им надо было свернуть в сторону выхода, где вдоль стенки – от прохода до борта – располагались  три кабинки. Одна из них, ближняя к борту парохода, была распахнута настежь, и возле нее стоял человек с автоматом. Выбегающие по одному из трюма заключенные заходили в одну из двух оставшихся кабинок, которая была свободной, а потом, выходя, погружались обратно в трюм.

Максимов на своем веку повидал немало уголовников. Но от такого обилия бритых голов, наколок, типично уголовных выражений лиц ему стало не по себе, хотя, как он сумел заметить, были здесь и такие заключенные, о которых можно было подумать, что они в такой компании оказались случайно.
- Пооботрутся, - подумал неожиданно Максимов, - и будут такие же, как и остальные.
За время своей работы Максимов совсем перестал верить в действенность тюрьмы, как средства перевоспитания преступников.
- Скорее уж наоборот, - полагал он.
Поражало то, что среди заключенных было немало женщин.
- Как они там, в трюме располагаются. Неужели все вместе?
Максимов попытался представить, как уголовники размещаются там, внизу, где нет ни окон, ни света, ни воздуха – и не смог.

После такого зрелища Максимов долго не мог заснуть. Но спать в эту ночь ему так и не пришлось. Услышав шорох за стенкой, майор опять посмотрел в полутьме на часы, которые решил не снимать с руки. Был пятый час утра. Сердце екнуло – вот оно, начинается. Он бесшумно встал и начал надевать ботинки.
Тихо скрипнула соседняя дверь, и негромкие шаги послышались за дверью. Сделав небольшую паузу, Максимов, осторожно выглянул из каюты, убедился, что «объектов» в коридоре нет, и тихо двинулся к выходу. Подойдя к двери, ведущей на палубу ближнего левого борта, майор осторожно приоткрыл ее и посмотрел наружу. Палуба была абсолютно пуста.

Осторожно перебравшись на другой борт, Максимов проделал ту же операцию. Он сразу же увидел «объектов», стоящих у бортика неподалеку от входа. Впрочем, его они заметить не могли, потому что их взоры были обращены на берег. Восход уже начинал разгораться, и с каждой минутой становилось все светлей. Пароход проходил совсем недалеко от берега, намереваясь обогнуть образованный поворотом реки мыс. А на мысу стояла стройная пятиглавая церковь. Четыре главы стояли на «бочках» (Максимов имел некоторое представление о деревянной архитектуре), а пятая возвышалась на шатре в точке пересечения «бочек». Колокольня стояла несколько дальше от воды, поэтому, пока пароход медленно огибал  мыс, церковь водила вокруг колокольни  хоровод, становясь к ней то одним боком, то другим.

Ложкин, не отрывая взгляда от церкви, непрестанно щелкал камерой, а Торопов стоял у бортика, курил, переводя взгляд то на церковь, то на Ложкина, и радостно улыбался.
Максимов закрыл дверь, тихо добрался до каюты, разделся,  лег в кровать и сразу же уснул.

Проснулся он от странной непривычной тишины. Быстро одевшись, он вышел из каюты, постучал в соседнюю дверь и, не дождавшись отклика, пошел на палубу. В мыслях он грыз себя за утреннюю слабость, заставившую его потерять бдительность.
«Объекты» оказались на вчерашнем месте, на корме. Пароход стоял посреди реки и не двигался с места. Неподвижный воздух был густым и даже каким-то липким. Жара, которая не замечалась во время движения, теперь казалась избыточной и навязчивой.
- Почему стоим? - спросил Максимов, здороваясь и садясь рядом с Тороповым.
- Авария. Налетели колесом на бревно и сломали лопасть. Теперь простоим несколько часов.
Максимов посмотрел вдоль правого борта, увидел толпившийся народ и тоже пошел посмотреть. Перегнувшись через перила, он увидел неподвижное колесо и суетящихся возле него матросов, которые пытались привести механизм «в чувство».
- Ну что, Николай, - сказал Торопов, - когда Максимов вернулся на корму, - пора, наверно, подкрепиться. Не пойти ли нам в ресторан?

Через два часа пароход ожил, машина заработала, колеса закрутились и снова стали шлепать своими лопастями по воде.
Тем временем погода стала меняться. Теплый южный ветерок сменился насквозь пронизывающим восточным, и серая пелена тумана стала медленно окутывать реку. Пароход продолжал свое движение, пока берега и бакены можно было различать в «молочной» пелене. Но когда туман сгустился до такой степени, что не стало видно вообще ничего, даже самого парохода, уже  второй раз за день пришлось остановиться.

По расписанию в 11 часов вечера должны были быть Хаврогоры, а пароход все не трогался с места.
- Можно ложиться спать. Раньше семи утра не приедем, - уверенно сказал Торопов.


7. Хаврогоры
10 августа

Максимов проснулся в пять часов и тут же  по шуму и характерной вибрации ощутил, что  пароход движется.
Неожиданно ему в голову пришла мысль, что «объекты» его раскусили и обманули, что Хаврогоры уже были ночью, что его подопечные сошли с парохода, оставили его с носом и теперь где-то там смеются над ним.
Майор быстро оделся и  прислушался к звукам. В соседней каюте было тихо. Его подозрения усилились. Он оделся  и вышел на палубу. Пароход подходил к пристани. Было еще достаточно далеко, но в неясном утреннем свете Максимов смог прочитать на приближающемся дебаркадере надпись «Почтовое». Майор бросился вниз по крутому трапу, ведущему с верхней палубы вниз, и прошел к стене, где еще вчера он заметил расписание.

От сердца сразу отлегло. Хаврогор еще не было. Почтовое, потом Звоз, а уж за ним Хаврогоры.
- Торопов прав. Раньше семи не приедем. Впрочем, судя по расписанию, и к восьми не успеем.
Уже совсем с другим настроением Максимов поднялся наверх по парадной лестнице, вошел в каюту, умылся, побрился и стал собирать вещи.
За стенкой тоже проснулись, стали разговаривать и готовиться к выходу наружу.
В дверь постучали.
- Николай, ты готов? – раздался голос Торопова, - выходи на палубу. Здесь интересные места.

Максимов вышел на палубу. Пароход приближался к пристани Звоз на левом берегу реки. Берега были белыми с чуть заметным розоватым оттенком. Белые глыбы самой причудливой формы валялись на земле, пока хватал глаз.
Ложкин щелкал фотоаппаратом, как заведенный. Торопов, довольный произведенным эффектом, курил сигарету и довольно ухмылялся.
- Лучший в стране гипс, - сказал он с гордостью.
Пароход стал приставать к пристани. Звуки поспешных шагов, отрывистые команды, стук борта парохода о борт дебаркадера, швартовы, лязг трапа – все стало таким уже привычным. На берег никто не сошел, на борт поднялось всего двое. Короткий разговор матросов с людьми на пристани, поднятие трапа, «отдание» концов, гудок, и пароход зашлепал дальше по реке.

Гипс стал встречаться все реже, но Торопов сказал, что удовольствие можно продлить, перейдя на другой борт. И действительно, правый берег оказался не менее впечатляющ. Отвесные берега круто обрывались прямо в воду, обнажая розовый гипс самых разных оттенков. Ложкин уже устал фотографировать, убрал камеру в футляр, улыбнулся как-то застенчиво и сказал:
- Красиво.
Река впереди раздваивалась на два рукава. Пароход взял влево и вместо обрывистого берега перед глазами предстал низменный край острова.
- Это длинный остров, - сказал Торопов, - он кончится только у  пристани Хаврогоры. Пора собирать чемоданы.

Действительно, как только пароход миновал узкий песчаный мыс, которым заканчивался остров, на правом берегу перед самым поворотом показался двухэтажный синий дебаркадер.  «Иван Каляев»  загудел, прошел мимо пристани, словно забыл остановиться, а потом, будто опомнившись, сделал крутой пируэт и, сбавляя ход, подошел к дебаркадеру.
Наши путешественники с чемоданами уже давно стояли у выхода. Пароход  пристал к дебаркадеру быстро и аккуратно. Матросы отворили засовы на двойных воротах парохода и, высунувшись наружу, бросили концы женщине, видимо, руководившей  дебаркадером. Торопов поздоровался с ней и по длинному трапу повел своих товарищей с пристани на берег.

Ложкин и Максимов с любопытством оглядывали высокие берега.
- Мы не будем карабкаться на гору, - сказал Торопов, - пойдем через Климков рУчей.
- Как это через рУчей? Через ручЕй?
- Вообще-то  рУчей это действительно ручЕй, но Климков рУчей это уже не ручЕй.
- Непонятно, - сказал Максимов.
- Когда-то это был действительно ручЕй, но от него  теперь осталась только промоина в горе, которую все равно называют рУчьем. А название - в честь богатого мужика по имени Клим, которого потом раскулачили. У него двухэтажный дом был – единственный в деревне. Теперь там  конюшня. На первом этаже лошади стоят, а наверху всякая упряжь. Там даже  лепнину на потолке можно рассмотреть.

Торопов повел  к углублению в угоре, путь к которому указывали многочисленные следы грузовиков и тракторов, и первый вошел внутрь. Промоина была чем-то похожа на пещеру в горах, на дне которой вилась глинистая дорога, колеи были залиты грязной водой, а берега заросли кустами и деревьями, смыкавшимися вверху кронами так, что едва оставался просвет вверху. После солнечного света и ясного неба здесь показалось сумрачно. К ароматам растущей зелени отчетливо примешивался запах сырости.  Путешественники шли по краешку дороги, стараясь не ступать в грязь, но, несмотря на все предосторожности, никто не сумел уберечь от  грязи брюки и ботинки.

Наконец, последний поворот, впереди показался свет, и дорога вывела на поверхность. Все остановились, опустили чемоданы на траву  и огляделись. Слева, недалеко близ угора стояло три избы, правее обращало на себя взгляд приземистое здание, похожее на ферму, еще дальше вправо была деревушка побольше, а справа, на самом берегу, тоже недалеко, стоял единственный крытый желтым тесом дом с раскидистым деревом возле крыльца.
- Это деревня Ераши, - сказал Торопов, заметив взгляд Максимова.  Когда-то здесь была большая деревня. Но вода здесь каждую весну подмывает берег, тот осыпается, ну и вот подошел слишком близко к деревне. И большинство жителей переселилось в Кручинины, куда мы сейчас и пойдем.
И Торопов указал на деревню прямо перед собой.
- Кручини-ны? – спросил Ложкин с ударением на последний слог, - Я правильно расслышал? Не Кручинино?

Торопов рассмеялся.
- Я сам всегда думал, что Кручинино, пока не раздобыл карту местности. Оказалось, не только Кручинины, но и Никитины, Ивановы, Бушковы и еще другие деревни, сейчас не помню.
Путешественники двинулись дальше, перелезли изгородь и оказались в загоне с телятами, которые, сгрудившись в кучу, уставились на непрошеных гостей, сопровождая взгляды протяжными «Му-у-у-у». Осторожно ступая, лавируя между многочисленными следами жизнедеятельности телят, «отважная тройка» благополучно перелезла через изгородь с другой стороны и вышла к тропинке вдоль кромки огородов.
Торопов вертел головой то сюда то туда и, наконец, произнес:
- Что-то тут не то. Народ куда-то делся. В это время в огородах должно быть много людей.

Максимов с Ложкиным тоже посмотрели по сторонам. Действительно, во всей деревне не было видно ни души.
- Ну ладно, скоро все узнаем.
Торопов пошел по тропинке дальше. Огороды закончились, тропинка вела к видневшейся невдалеке ферме, но Торопов повернул направо, прошел мимо почерневшей от копоти бани и вскоре вывел путешественников к заднему двору избы.
Ложкин, внимательно смотревший на дом, удивился:
- Смотри-ка, хозяйственный двор в два раза больше, чем жилой.
- Да, это особенность северных изб, поветь здесь большая.
Тем временем Торопов уже подошел к выступающему наружу крытому крыльцу, открыл скрипучую дверь и без стука вошел в полутемные сени. Еще одна, обитая чем-то мягким дверь, и наши путники оказались в кухне, где сразу же увидели беленую деревенскую печь, потом стол, скамью, и почерневшую икону в углу.
Зашевелились занавески, отделявшие вместо двери кухню от горницы, и навстречу путникам вышла женщина лет сорока. Она стеснительно улыбнулась, и Максимов обратил внимание на то, что у нее разные глаза  - один нормальный, а другой – словно постоянно прищурен.

- Здравствуйте, - сказал Торопов, – а где тетя Феня?
- На похоронах Федосья. Витьку сегодня хоронят.
- Это который напротив? Погиб все-таки?
- Да, в Ильин день поехал пьяный на Двинской. А погода была ненастная – дождь, гроза. Ну,  куда он с одной рукой? Искали несколько дней, позавчера выбросило на берег.
- Да, - задумчиво сказал Торопов, - долго Витьке везло. Сначала он пьяный упал с крыльца вниз головой и по всем правилам должен был свернуть шею, но даже ушиба не получил. Потом вместе с трактором летел пьяный с угора и отделался к удивлению  всей деревни одними царапинами. Но потом везение прекратилось. И вот однажды  безнадежно пьяный он решил отдохнуть возле сенокосилки, попал под нож и отрезал себе правую руку. Механизатором работать он больше не мог, перешел, как говорят в деревне,  «на разные», то есть в разнорабочие, но пить  меньше не стал. И вот вполне закономерный финал.

Открылась дверь, и в кухню зашел полный кудрявый мальчик лет двенадцати, босиком, в трусах и в майке. Увидев незнакомых мужчин, он сконфузился и быстро проскочил в горницу.
- Ваш? – спросил Максимов.
- Мой, - почему-то смутилась женщина.
- А Вы кто тете Фене? – спросил Торопов.
- Сестра. Младшая. Мы сегодня уезжаем, так что вы не беспокойтесь. Хотели уехать еще два дня назад, но как-то не получилось. Вы располагайтесь, Федосья скоро придет. Она говорила, что вы приедете.
Торопов предложил товарищам немного отдохнуть, покурить на скамейке возле дома, а потом сходить на озеро за водой.
Когда, взяв по два ведра, они вышли из дома. Торопов сказал:
- Я заранее решил не выезжать в Хаврогоры до Ильина дня, а подождать еще неделю, потому что второго августа в деревне всеобщая пьянка. День это, естественно, не рабочий. Пьют все, от подростков до дряхлых старушек.

Ведомые Тороповым, путешественники пересекли размытую дождями грунтовую дорогу, прошли между двумя домами, поздоровались со стариком, сидевшим на крыльце крытой тесом избы, и вышли на тропинку, ведущую к озеру. Возле угора, где тропинка начинала петлять вниз, Торопов остановился и показал на края котловины, внизу которой синела ровная в тихий безветренный день гладь озера.
- Интересно, - сказал Ложкин, - настоящие террасы.
Края котловины спускались не полого, а ровными уступами, словно перед глазами была какая-то гигантская форма для отливки ступенчатой пирамиды.
- Да, они так и называются террасы. В книгах пишут, что это проделки ледника, но я не могу понять, как такое может быть. Здесь все озера с такими террасами. Тут они еще не такие ровные, а вон там недалеко - Торопов махнул рукой в сторону - у Заполья террасы как будто обтесанные.
Путешественники спустились к озеру и прошли к воде по шатким мосткам.
Вода в озере казалась вблизи уже не голубой, а зеленой из-за сплошной массы каких-то водных растений.

Торопов погрузил ведро в воду, поводил им взад-вперед, пытаясь отогнать  верхний слой зелени, и зачерпнул воды. Сделав то же со вторым ведром, он осторожно вышел на берег, уступив узкие мостки Ложкину.
- Все равно вода будет зеленой, так что не бойтесь, - крикнул он.
- А не вредно пить эту воду? – спросил Максимов, заглядывая в ведра, принесенные Тороповым.
- Да нет, пожалуй. Хотя сырую пить не стоит. Да и кипяченая очень уж отдает зеленью. Но зато какой вкусный чай из нее получается, особенно из самовара.

Ложкин тем временем осторожно вышел с шатких мостков, его место занял Максимов, и уже через пару минут вся компания гуськом двинулась обратно. Тащить тяжелые ведра в гору было нелегко, но Торопов сделал передышку только на самом верху. Пока они отдыхали, поставив свою ношу на траву, мимо прошли одна за другой две женщины с пустыми ведрами. У первой было старинное коромысло в виде длиной кривой палки с зазубринами на концах. Вторая держала на плечах современную деревянную конструкцию с  полукруглым вырезом для головы и металлическими штырьками для подвешивания ведер.
Несмотря на теплый день, головы обеих женщин были покрыты платками. И обе одинаково, нараспев, еще за несколько метров до нашей группы громко поздоровались.
- Здесь все здороваются, - сказал Торопов, глядя, как вторая женщина спускается к озеру, - для горожанина это как-то непривычно.

Когда наши путешественники вернулись в избу, поставили ведра с водой в сенях и зашли друг за другом в кухню, навстречу им поднялась со стула маленькая темноволосая темнолицая женщина, которая, узнав Торопова, заулыбалась и притворно замахала на него рукой.
- Здравствуй, тетя Феня, - сказал Торопов, - мы приехали, только нас трое.
- Комната большая, места на полу много. Наши сегодня уедут, так что не потеснимся.
- Ну что же, мы пока сходим в лес, прогуляемся немного.
- Идите, а мы пока поисть приготовим.

Когда путники обошли озеро слева и вышли на вклинивающееся в лес засеянное горохом поле, шедший последним Максимов почувствовал, что бдительность его слабеет. Он сорвал несколько васильков, голубыми глазами выглядывающих из гороховых зарослей, потом нарвал пригоршню стручков, раскрыл один и слизнул с ладони горошины.
Тем временем шедший впереди Торопов не терял времени, внимательно смотрел под ноги и уже сумел положить в полученную от тети Фени корзинку с десяток маслят, росших вдоль обочины поля по кромке леса.
Поле кончилось, за ним другое, и впереди уже был лес, в который с самого угла поля вела тропинка. Ступив на тропу, Максимов сразу ощутил отличие этого леса от привычных подмосковных рощ. Огромные ели окружили путников со всех сторон, почти заслоняя солнце. Лишь через десять минут пути показалась заросшая черникой прогалина, где вся троица остановилась и стала срывать сочные ягоды и бросать их в рот. Все было бы хорошо, если бы не обилие комаров, лезущих в рот, в глаза и не дающих спокойно рвать ягоды.

- Тихо! – сказал Торопов, вслушиваясь в звуки леса, и повернулся к росшему рядом дереву. Вслед за ним повернулись его спутники и заметили на стволе дерева притаившуюся белку, которая выждала минуту, а потом поспешно скрылась в густых ветвях.
- Здесь трудно заблудиться, если ходить с компасом или ориентироваться по солнцу. Если идти в западном направлении, обязательно выйдешь сначала на дорогу, а потом – к реке.
- А если в восточном? – спросил Ложкин.
- На восток до самой Пинеги сотни километров тайги и никакого жилья.  Только река Кова попадется на вашем пути. Она вытекает из Ковозера, богатого рыбой. Но я там никогда не бывал.

Когда все наелись черники и собрали прихваченную с собой литровую банку, Торопов повел путников в другую сторону. Они прошли краем небольшого болота, неестественная зелень которого была настолько пугающей, что Максимов непроизвольно подумал о каких-то леших и кикиморах. Но уже через несколько минут деревья стали расступаться, а в просвете между ветвями снова мелькнула вода.
Путники вышли к озеру, берега которого были покрыты лесом.
- Это то же самое озеро, где мы брали воду, - сказал Торопов.
- Не похоже, - возразил Ложкин.
- Не похоже, - согласился Торопов, - потому что это другая его половина. Озеро загибается почти под прямым углом и с мостков не видно этой части, а отсюда – той.  Сейчас мы пройдем полянками вдоль озера, где могут быть красноголовики.
И действительно, по пути они насобирали целую корзину больших подосиновиков, называемых на Севере красноголовиками.

Когда они вошли в избу и поставили корзину в кухне на стол, там уже вкусно пахло.
- Сейчас будем обедать, - сказала тетя Феня. А грибы вечером пожарим.
- А есть у нас, тетя Феня, кипяченая водичка? Жарко очень, пить хочется, - сказал Торопов.
- Вода вон на дворе, там она на столе, - сказала тетя Феня, выходя в горницу.
Произнесла тетя Феня эту фразу нараспев, и звучала она скорее так:
- Вода вон на дворИ, там она на столИ.
- Как это во дворе? – Максимов тихо спросил Торопова .
- Двор, - сказал Торопов – это хозяйственная часть дома, включая поветь и помещение для скота. Я думаю, что вода на столе в сенях.
И действительно, литровая банка с водой оказалась на темном столе, стоящем в полумраке сеней за ведущей в кухню дверью. Торопов взял банку, внес в светлую кухню и посмотрел через нее на окно. Последовавший за ним Максимов увидел и зеленоватый цвет воды, и слой прокипяченной зелени на дне банки. Осторожно, чтобы не взболтать осадок, Торопов налил воды себе и Максимову в чашки,  стоящие на столе. Максимов выпил и слегка поморщился. Действительно, вкус зелени очень портил воду.
- Леша, ты будешь? – обратился Торопов к сидевшему на лавке Ложкину. Но тот, казалось, не слушал его и вообще не понимал, что к нему обращаются.
- Леша! Ты что? – громко крикнул Торопов.

Ложкин словно очнулся.
- Вы слышали, как она сказала? – спросил он.
- Это обычный северный говор – на столи, на двори. Ничего удивительного.
- Ну не совсем. Помните, до революции была такая буква «ять»?
- Ну конечно, - живо сказал Торопов, - ее отменили, потому что она дублировала букву «е» и бедные гимназисты не могли понять, когда какую букву писать.
- Действительно, буква «ять» совпала с «е», но так было не всегда. Когда-то звук, выражаемый буквой «ять», был совсем другим. Известно, что в окончаниях предложного падежа как раз и ставилась буква «ять». И вот вам подтверждение:
- На двори, на столи.
Ложкин произнес на конце слов  не «е» и не «и», а что-то среднее между ними.
- Похоже, этот звук был когда-то широко распространен. Вы же знаете во французском языке окончание типа parler, когда «е» на конце имеет оттенок «и».
Торопов подмигнул Максимову:
- Конечно, знаем. Мы только по-французски и говорим.
Тут Максимов уже не в первый раз почувствовал странное ощущение, что в этой поездке он лишний, что зря он пытается что-то выведать, и что выведывать собственно и нечего. Усилием воли он снова отогнал эти ощущения, но неприятный осадок, более ощутимый, чем раньше, остался. Он даже ощущал этот осадок физически, как привкус болотных растений в кипяченой воде из озера.

- Идите исть, - сказала тетя Феня.
 Гости из Северодвинска уже пообедали и собирали в комнате чемоданы.  Трое путешественников разместились за круглым столом, стоявшим у стены между двумя окнами, выходившими на улицу, где по дороге изредка проезжали грузовые машины, тракторы и запряженные лошадьми телеги, а по обочинам, стараясь не попасть в грязь, проходили идущие по своим делам деревенские жители.
- А где дядя Миша? – спросил Торопов, - в конюшне?
- Он же не конюх теперь. Уже два года, как пастушит. А где сейчас, не знаю. Коров уж на ферму привести должен, да нет где-то, на поминках пьет.
- А ты, тетя Феня на дойку пойдешь?
- Да я тоже два года поди, как на пензии. Не хожу я теперь на дойку.
- Ну вот, сколько у вас перемен. Ты на пенсии, дядя Миша пастух, электричество вон провели, - Торопов указал на свисавшую с потолка «лампочку  Ильича», - а то в прошлый раз по вечерам с керосинкой сидел.
- Да у нас и телевизир сейчас есть. В той комнате стоит. Сестра в Городе новый купила, а мне этот отдала.

Торопов пояснил товарищам, что Городом просто, без названия, деревенские жители называют исключительно Архангельск, также как Северную Двину – только Рекой.
Максимов тем временем ел жирный наваристый суп из баранины. Он не любил ее вкуса в общепитовском исполнении. Но это мясо, куски которого он доставал ложкой из супа, было совсем не похоже на ту баранину, которую ему доводилось есть раньше.
Вслед за  супом на столе появилась большая сковорода с картошкой из русской печки, запеченной с маслом и покрытой аппетитной корочкой.
А завершил обед чай из самовара, и Максимов, настороженно относящийся к зеленой воде из озера, согласился с Тороповым, что чай, как ни странно, получается из этой воды просто замечательный.

А Торопов, закончив чаепитие, повернул голову и посмотрел в окно боковой стены на дом своего детства. К большому удивлению, он увидел, что из этого дома выходит низенький толстенький человек и, переваливаясь, спускается с крыльца.
- Тетя Феня! – в сердцах закричал Торопов. Что за жилец там, в нашем доме?
- Да это Пакли идет.
- Какие такие пакли?
- Мужик это откуда-то из Города. Говорят, начальник какой-то. Вот купил дом и теперь весной приезжает, а летом уезжает обратно в Город. А Пакли – это он, когда говорит, везде приплетает эти «пакли».
- Дачник, значит.
Торопов потер ладонью лоб и глубокомысленно добавил:
- Если даже в Кручининах появляются дачники, значит, деревня круто меняется.
- У нас и напротив городские квартиру купили.
- Это у Насти?
- Да, Настя умерла. Грязи у нее оказалось столько, что избу еле отчистили. Худо жила она последние годы. Один сын утонул, другой на чердаке повесился. Уж не позавидуешь.

После обеда Торопов предложил подготовиться к завтрашней рыбалке.
Первым делом необходимо было срезать удилища. Торопов повел товарищей к реке, но не тем путем, которым они шли с пристани, а более коротким, ведущий к ближайшей промоине в угоре, которая называлась Загуменным рУчьем.
- Ну, название понятно, - сказал Торопов, - тут, видимо стояло гумно, отсюда и имя.
Они вошли в рУчей. Внизу было нечто вроде заросшего крапивой, шиповником и другими кустами ущелья, увидев которое, Максимов подумал, что если туда упасть, ощущения будут не из приятных. Тропинка шла по склону этой расщелины. Потом кусты кончились, тропа стала спускаться вниз и вскоре вывела к выходу из рУчья. Не выходя из расщелины, Торопов повернулся к росшему в расширившейся промоине ивняку, достал из заплечной сумки нож, срезал три гибких ивовых прута и снял с них кору. Одно удилище он вручил Ложкину, другое – Максимову, а третье оставил себе.

На обратном пути Торопов не повел их по тропе, а заставил карабкаться по угору, что было не так-то просто с удилищами в руках. Забравшись на угор, Торопов раздвинул рукой кусты и оказался на поляне, закрытой с реки тонким слоем ветвей. Лучшего наблюдательного пункта представить себе было нельзя. Они видели все, что делается на реке, а их самих никто увидеть не мог.
- Это любимое место моего детства, - сказал Торопов, - конечно, берег несколько осыпался, но основное сохранилось. Здесь у меня был чурбак вместо сиденья, я ощущал себя следопытом, индейцем и тому подобное.

Вид был действительно замечательный. Прямо перед глазами расстилалась речная гладь, а за ней далеко-далеко была видна низкая безлесная равнина. Деревни на другой стороне реки стояли очень далеко от берега, так что дома казались какими-то спичечными коробками, а между берегом и рекой сначала тянулась полоса песка, а потом широкая полоса зеленого луга. Чуть правее, в песках, на ярком солнце искрились какие-то водоемы, похожие на рукава причудливой формы.
- Вот эта ближайшая на том берегу деревня, где дома выстроились в ряд - Коскошина, - сказал Торопов, уследив взгляд Ложкина.
- А вот там, - он повернулся вправо и показал на деревню, очертания которой трудно было бы угадать, если бы не возвышающееся над застройкой некоторое подобие башни, - деревянная церковь села Зачачье с весьма необычным завершением. Это уже совсем близко от Емецка. Если будет возможность, мы туда заглянем.

Максимов посмотрел на далекую церковь справа, потом перевел взгляд налево. Там река круто поворачивала так, что ее течения не было видно совсем, словно путь водному потоку преградила крутая, заросшая лесом стена.
- Вон там последняя деревня Хаврогор – Плесо, а потом километров десять леса до поселка Двинской, - сказал Торопов.
Максимов перевел взгляд на ближний план. Прямо под угором была полоса белого песка, который ближе к реке сменялся крупными камнями и глиной. Остров, который заканчивался острым мысом чуть левее их укрытия, делил реку на два рукава. И если дальний судоходный рукав, по которому еще вчера они шли на пароходе, отливал синевой, то ближний зиял сплошными каменными проплешинами так, что казалось, рукав можно перейти пешком, перепрыгивая с одного островка на другой.

Наконец, насладившись произведенным впечатлением, Торопов громко сказал:
- Здесь чуть дальше выходит на угор тропа, которая заканчивается муравейником.
Он раздвинул ветки и действительно оказался на тропе, где возле большой березы примостился огромный муравейник.
- Я называл эту тропинку «Мурашиная тропа». Кстати, во многих книгах пишут, что муравейники всегда располагаются с южной стороны дерева. Здесь, извольте заметить, муравейник с западной стороны. Впрочем, это и не удивительно, потому что с остальных сторон солнца вообще не бывает.
Выйдя из зарослей, они прошли вдоль зарослей малинника, наелись спелых ягод, да еще и насобирали пол-литра в банку, предусмотрительно взятую Тороповым. Когда кусты малины закончились, начались заросли красной смородины, которой было так много, что от красного цвета рябило в глазах.
- А черной смородины здесь нет? - спросил Ложкин.
- Как ни странно, нет вообще. Тетя Феня говорила, что у озера рос один куст, но кто-то его выкопал и посадил у своего дома.

Вернувшись в дом, Торопов достал из рюкзака коробку с рыболовными принадлежностями, вышел в сени, расположился на ступеньках крытого крыльца и принялся священнодействовать. Он отрезал леску от мотка на бобине, достал крючок, поплавок, грузило и вручил все это Максимову.
- Рыбак? – спросил он, - и, дождавшись слабого кивка, сказал, - садись.
Сам он взялся готовить другую удочку, и, когда закончил, вручил ее Ложкину.
- Леша сам плохо сделает, - шепнул он Максимову на ухо.
Потом Торопов сходил на кухню и вернулся с выпрошенной у тети Фени пробкой от вина. У него было всего два фабричных поплавка, поэтому удочку с пробочным поплавком он решил сделать себе.

В это время калитка распахнулась и к дому подошла женщина-почтальон с газетой.
 - Здравствуйте, - сказала она, - вижу, у тети Фени новые гости.
Она протянула сидевшему на ступеньках распахнутого крыльца Торопову.
- Ну что ж, орган Холмогорского райкома и райсовета «За коммунизм». Почему же? Раньше тетя Феня выписывала «Правду Севера». Уровень снижается.
Не успел Торопов просмотреть заголовки, как тетя Феня с платочком на голове, вышла из сеней и Торопову пришлось встать, чтобы дать ей дорогу.
- А почему не «Правда Севера»? – спросил Торопов, махая газетой.
- Да что-то решила сейгод не выписывать касету эту. Получаем  вот колотовку.
- Что за колотовку? – подал из глубины крыльца голос Ложкин, заинтересовавшись незнакомым словом.
- Да эту «Путь к коммунизму» что ли? Нам хватает, я уж газеты не читаю, а Сам только спьяну обычно читает.
- А что Вы, тетя Феня, в платке в такую жару? – подал голос и Максимов.
- Да уж простоволосая никак не пойду.
И тетя Феня вышла из калитки и пошла на противоположную сторону улицы.

Мимо проходил новый сосед, которого Торопов уже видел из окна.
- Здравствуйте, - Торопов подошел к калитке.
- Здрасьте.
- Как Вам в Хаврогорах?
- Да хорошо пАшли. Свежий воздух, природа, река, лес, озеро. Что еще пашли надо?
- А давно вы здесь?
- Да я пашли только летом здесь живу. В прошлом году первый раз провел здесь пашли все лето.
- Очень рад, что вам здесь нравится.
Торопов хотел сказать, что он когда-то жил в доме, где живет дачник, но сдержался.
- Пакли, ха-ха! – засмеялся он, подходя к товарищам. Какие пакли? Пашли, а не пакли. Да эти пашли просто сокращенное «понимаешь ли».

Когда рыболовные снасти были готовы, Торопов показал товарищам хозяйственный двор. Поветь вплотную примыкала к избе, хотя это все-таки были разные строения. Между домом и поветью был некоторый зазор. Да и пол в избе и повети располагался на разных уровнях. За дверью, ведущей из сеней на поветь, была лесенка, ведущая через промежуток между строениями на более высокий пол повети, где слева был сортир, а справа лестница, ведущая вниз, в помещение для скота.
- Уборная внутри дома характерна для северных деревень, - сказал Торопов, - с учетом здешнего климата.

Путешественники спустились по лестнице вниз, и сразу же бараны, решившие, что их собираются кормить, сбежались, сгрудились и стали тыкаться губами в руки. Торопов и тут показал себя знатоком. Он достал из кармана припасенную заранее краюху белого хлеба, стал разрывать ее на куски и протягивать баранам, которые, тут же принимались их жевать, как-то забавно двигая челюстями.
Губы баранов были влажными, «на дворе» пахло животными и продуктами их жизнедеятельности, а свет, проникавший в помещение через некие подобия окошек в стенах, позволял заметить, что пройти здесь можно только в высоких сапогах.

Потом Торопов показал товарищам  поветь. Она состояла из двух частей. В первой, ближней к избе, был хороший ровный пол из обтесанных брусьев. На стенах висели косы, серпы и другие сельскохозяйственные инструменты. В различных кошелках и сундуках находилось множество предметов сельского быта. За дощатой перегородкой оказалась деревянная кровать, крытая бараньей шкурой.
- На этой кровати иногда отдыхает дядя Миша, - заметил Торопов.
Во вторую часть повети Торопов товарищей не повел, показав на провалы между бревнами.
- Здесь легко провалиться и оказаться внизу, в компании с  овцами – сказал он, - но, в общем, тут в основном сено – на полу и на настилах из досок на стропилах. Сено забрасывают туда, - он указал на настежь распахнутые ворота в торцевой стене повети.

- Заходите, садитесь, а то вам и посидеть негде, - сказала сестра тети Фени, увидев сквозь раскрытые двери в горницу наших героев, вернувшихся с повети. Она сидела на табуретке и колдовала над раскрытым чемоданом. Мальчика в доме не было, он ушел погулять по берегу реки.
Торопов сел на оттоманку, Максимов и Ложкин последовали его примеру и невольно стали смотреть стоящий в углу телевизор «Рекорд». Качество изображения было неважное, но различать происходящее можно было без труда. По экрану ходил лысый одноглазый эсэсовец и что-то говорил на чистейшем русском языке.

В комнату зашла вернувшаяся с улицы тетя Феня. Она быстро подошла к окну в боковой стене, выходившей на ту же сторону, что и крыльцо.
Как раз за окном около дома росла раскидистая черемуха, ветви которой мешали рассмотреть что-то интересное.
- Срублю я сейгод этот куст, - в сердцах сказала она, - ничего из-за него не видно.
- Ты, тетя Феня и три года назад собиралась его срубить.
- Жалко, конечно, но уж больно смотреть мешает.
Тем временем объекты ее внимания приблизились и вышли из  тени дерева. Торопов тоже посмотрел в окно и увидел двух пьяных мужчин.
- А кто это справа? – спросил он  тетю Феню, указывая на светловолосого голубоглазого мужчину лет пятидесяти, заметно припадающего на одну ногу.
- Это Васька, сын Пелагеи. Она умерла в прошлом году. Теперь он в ее доме живет. Помнишь Пелагею?
Торопов помнил тетю Полю, ее крупную, рыхлую фигуру,  голос, скрипучий, как  половицы в ее кухне, помнил даже железное кольцо вместо ручки на входной двери ее маленького дома.

Тетя Феня оторвалась от окна, и ее взгляд упал на экран телевизора, где по-прежнему расхаживал одноглазый эсэсовец.
- Смотри-ка, Гитлер, - воскликнула тетя Феня.
- Почему же Гитлер? – удивился Торопов.
- Дак одноглазый.
- Да ведь Гитлер не одноглазый был!
- Как же не одноглазый?
Раздался шум входной двери, открылась дверь в кухню и в просвете появилась голова пожилой женщины. Одна рука ее была прижата к груди и придерживалась другой рукой, но все равно слегка покачивалась.
- Ва, како дак! Сидят, огурчики, - сказала она, рассмотрев всю компанию.
- Здравствуйте, - сказали в голос наши путешественники.
Женщина отняла одну руку от груди, чтобы поправить волосы, и стало заметно, что другая рука ее начала сильно вибрировать. Она быстро схватила ее снова и дрожь поутихла. Взгляд ее упал на экран.
- Смотри-ка, Гитлер! – вскричала она, увидев одноглазого эсэсовца.
Максимов не выдержал, заулыбался и увидел, что его товарищи тоже едва сдерживают смех.

Тетя Феня вышла в горницу, гостья за ней. Они там разместились за столом и начали свои бесконечные «шу-шу-шу», причем тетя Феня больше слушала, чем говорила.
- Ульяна Трясорука, - сказала тихо сестра тети Фени, - первая сплетница на деревне. Это у нее, как рабочий день – обойти все дома деревни и рассказать всем последние новости.

Когда гости из Северодвинска вынесли из комнаты свою поклажу и присели в кухне «на дорожку», Торопов обратил внимание на их тяжелый чемодан и предложил проводить.
Когда уезжающие и провожающие вышли из дома, уже стемнело. Впереди шла тетя Феня с фонариком в руке, потом ее сестра с сыном. Замыкали шествие трое наших героев, по очереди таща увесистый чемодан. Когда вереница отошла на достаточно большое расстояние от деревни, куда свет от окошек уже не доходил, стало совсем темно. Но лишь когда они подошли к ограде, где днем располагались телята, тетя Феня включила фонарик, чтобы ненароком не наступить на «лепешку».

А когда наши путники вошли в мрачное ущелье рУчья, даже с фонариком идти было страшновато, потому что нависающие над головами ветки отбрасывали фантастические причудливые тени, при виде которых екало сердце. Но вот рУчей кончился, стало чуть светлее, и дебаркадер уже был виден, или скорее угадывался в темноте, потому что был темнее, чем все его окружающее.
Ступив на слегка качающийся длинный металлический трап, соединяющий берег с пристанью, держась за перила, все зашли один за другим на дебаркадер, оказавшись в  центральном проеме пристани, откуда распахнутые двери вели в помещение, тускло освещенное керосиновой лампой. Там на деревянных лавках уже сидело пять или шесть человек с баулами и чемоданами. Поставив чемодан на скамейку, сестра тети Фени подошла к окошечку и купила палубные билеты – два маленьких картонных прямоугольника.

На дебаркадере не было ни света, ни телеграфа, ни радио, поэтому никто не знал, где находится пароход, когда он будет и будет ли вообще. По расписанию до отправления оставалось двадцать минут, но все понимали, что пароход придет значительно позже, потому что это расписание выдерживалось, да и то не всегда, лишь в начале лета, когда стояла полная вода, а мелей  не было.
Торопов предложил тете Фене идти домой, пообещав непременно дождаться парохода и посадить гостей на пароход. Тетя Феня сначала отказывалась, но потом сон стал ее одолевать, и после пятой попытки уговорить ее, к которой присоединилась и сестра, она все же согласилась. Сердечно простившись с сестрой и племянником, она ушла, и, перейдя на ближний к берегу борт дебаркадера, наши путешественники отслеживали по свету фонарика, как тетя Феня добиралась до ручья. Когда свет фонарика погас, тьма стала такой плотной, что хотелось ее потрогать. Наши герои перешли на другой борт, где все-таки было чуть светлее, к тому же вдали светились бакены – недалеко от пристани красный, а ближе к противоположному берегу – белый.

Какие-то светлые большие бабочки большой массой закружились над водой. Видимо, они были белые, потому что иначе не были бы так заметны на фоне темной воды.
- Это бабочки или летучие мыши? – спросил Ложкин.
- Бабочки. Хотя иногда я сам сомневаюсь, - сказал Торопов, стряхивая в воду пепел сигареты.
- Там что-то идет, - сказал Ложкин, указывая на показавшиеся из-за острова огни.
- Это не то, - сказал Торопов, - огни слишком низко. Да и движется слишком медленно.

И действительно, вскоре из-за оконечности острова вышел маленький буксир и неторопливо прошлепал мимо пристани. Вода заплескалась в борт дебаркадера, пристань стала медленно покачиваться.
Покачиваясь вместе с пристанью, Максимов все сильнее ощущал, что хочет спать. Одновременно с желанием спать возрастала какая-то сырая зябкость, и сочетание сонливости с холодом было нестерпимым. Довольный тем, что послушался советов тети Фени и оделся потеплее, майор завернулся в куртку, но это не спасло его от ощущения зябкости. Похоже, это же чувство испытывали и его товарищи, так как дрожащий от холода Ложкин предложил всем пойти в помещение.
Однако, заглянув в комнату ожидания, Максимов увидел, что находившиеся там пассажиры заняли все лавки и спят, подложив под головы свои вещи. Сестра тети Фени дремала с чемоданом вместо подушки под головой, а вот мальчика с ней не было. Любопытства ради майор обошел дебаркадер и обнаружил племянника тети Фени на палубе, где тот напряженно вглядывался вдаль, надеясь увидеть желанные огни парохода.

Наши герои устали бороться с сонливостью и холодом, чувства их притупились, поэтому, когда они услышали крик «Идет!» и из помещения один за другим посыпались на палубу пассажиры, они не сразу стряхнули с себя оцепенение. Лишь увидев, что из-за острова показался, сверкая огнями, пароход, который делал такой же точно разворот, как и накануне, а точнее - сегодня утром, когда приехали они сами, все трое бросились в помещение, чтобы помочь притащить тяжелый чемодан.
Все было как в прошлый раз, только наблюдали сцену они не изнутри, а снаружи.
- Повезло вам, - говорила «хозяйка» пристани Шура, - всего-то десять минут второго. Так рано уже давно пароход не приходил.
Брошены швартовы, перекинут трап, Торопов внес чемодан на борт и спешно вышел обратно.

Небольшая пауза и все завертелось в обратном порядке – трап убран, швартовы отданы, пароход загудел и стал отходить от пристани. Наши герои помахали руками, увидели ответные жесты, подождали немного, увидели, что пароход, развернувшись, зашлепал по ночной воде, и только тогда двинулись к трапу, ведущему на берег.
Ведомые Тороповым, наши герои благополучно, несмотря на сгустившуюся темноту, добрались до дома. Не зажигая света, они осторожно пробрались в освободившуюся после отъезда гостей комнату, увидели на полу расстеленные спальные принадлежности, разделись, завернулись в одеяла и тут же уснули глубоким сном.
 

8. Хаврогоры
11 августа

Максимов проснулся от ощущения,  что кто-то трясет его за ногу.
Еще не проснувшись, майор подумал, что не должен был позволять себе расслабиться. Мигом вскочив, он услышал, как Торопов будит Ложкина:
- Вставайте, на рыбалку опоздаем!
Максимов посмотрел на наручные часы. Было двадцать минут восьмого. Через несколько все трое были в состоянии полной готовности, только очень хотелось спать.

В кухне тетя Феня колдовала над большим горшком, в котором было замешано тесто. Печка уже была затоплена, видны были отсветы пламени, гудевшего неровным гулом.
Встав в очередь к рукомойнику, вода из которого текла, когда вверх поднимался металлический стержень, служивший одновременно и краником, наши герои вымыли лица и руки и тут впервые увидели дядю Мишу, вошедшего в сени, чтобы надеть сапоги.
- Здравствуйте, дядя Миша! – сказал Торопов.
– Пойду я. Не спится, не лежится, - сказал дядя Миша и ушел.
- Не спится, не лежится, - передразнила тетя Феня, - жрать надо меньше.
- А что случилось?
- Корову вчера потерял. Не дай бог уплетется в лес, медведь загрызет.
- А что, есть в лесу медведи?
- Да как нет? Сам как-то увидел медведя, дак не понял, как дома оказался. Только пятки сверкали.
- Ну ладно, тетя Феня, мы пошли на рыбалку.
- Ну, подите.

Когда наши путники вышли на берег, они не увидели ни острова, ни противоположного берега. От воды поднимался густой туман, и видна была лишь небольшая кромка воды у берега.
- Поплавок будет видно, и ладно.
- Пройдя по камням и глине,  трое рыбаков подошли к самой воде и размотали удочки. Торопов достал банку с червями. Каждый насадил наживку и встал на свой камень, отойдя  от соседей метров на пять.
Торопов достал из заплечного мешка пустое ведерко, зачерпнул воды и сказал:
- Сюда мы будем бросать пойманную рыбу.
Клевало не так, чтобы уж очень, но за два часа все трое сумели наловить на уху и на целую сковородку жареной рыбы.
- Ерши и окуни пойдут на уху, а сорогу, подъязков и подлещиков тетя Феня поджарит, - сказал Торопов.
- А сорога – это что за рыба?
- Это северное название плотвы.

Внезапно Ложкин вскрикнул.
- Что такое? – забеспокоились Торопов и Максимов.
- Смотрите, - Ложкин указал на реку.
Туман потерял свою плотность, в нем появились просветы, и в одном из них прямо посреди реки появились очертания одноэтажного деревенского дома с покатой крышей.
Наши герои остолбенели. Вчера они видели всю округу с угора и никакого дома не заметили.
- Мираж? – спросил Ложкин.
- Похоже, - прошептал Торопов, - хотя в наших широтах миражей не бывает.
Они, словно зачарованные смотрели, как рассеивается туман, обнажая дом среди воды все явственней и четче.
Но очень скоро стало ясно, что это все же не мираж. Туман рассеялся настолько, что стало видно нижнюю часть непонятного сооружения и канаты, прикрепляющие «плавучий дом» к острову.
- Это брандвахта, - сказал Торопов, - значит, его привели вчера после нашего ухода. Здесь будут жить рабочие, которые будут вести дноуглубительные работы.
- Жаль все же, что это не мираж, - сказал Ложкин, - я никогда ни видел миражей.

В рассеявшемся тумане обнаружился не только «плавучий дом». Левее, в мелководном рукаве, на участке, где мелей было все же поменьше, оказалась  лодка, в которой находился мужчина, выполнявший какие-то странные действия.
Вглядевшись, Торопов сказал:
- Это Васька Домахин пробки ставит.
- Какие пробки?
- Это самолов, устройство для ловли стерляди. Запрещенное, конечно. Поперек реки протягивается бечевка с пробками, к которым приделаны крючки без наживки. Стерлядь играет, что ли, этими пробками, и попадается на крючки.
- То есть этот парень – браконьер?
- Да, конечно, но в деревне на это смотрят проще.
- А иначе стерлядь можно поймать? – спросил Максимов.
- Можно, но это редко бывает. В прошлый мой приезд мы ездили на этот самый остров и на донку поймали хорошую рыбину. Первоклассная получилась уха. Хотя рыбы в реке, конечно, становится все меньше и меньше. Гадит все-таки Коряжма своим целлюлозно-бумажным комбинатом.
- А этот Домахин он что, рыболов-любитель или он рыбой торгует?
- Да, нет, здесь торговля неразвита. У него семья большая, ему детей надо кормить. Кстати, Домахин это не фамилия, а как бы отчество наоборот. Здесь принято называть мужиков по имени матери – Васька Домахин, Витька Еленкин.
- А что за имя такое Домаха, почти как штат Омаха? – спросил Ложкин.
- Нормальное русское имя Домна. А Домаха – его модификация.
Тем временем лодка приблизилась к берегу, и Торопов, пройдя немного по берегу, крикнул:
- Ну что, Василий, не боишься? Сейчас ведь рыбнадзор приедет.
Василий не ответил.
Не прошло и трех минут, как из-за острова вырулил катер с большой надписью «Рыбнадзор». Наши герои бросили удочки и с сочувствием смотрели, как Васька достает из реки самолов,  бросает его в «брюхо» рыбнадзоровского катера, потом швыряет туда же всю пойманную рыбу, а инспектор выписывает и получает штраф.

- Эй, на берегу! – раздался усиленный мегафоном голос со стороны воды.
Торопов посмотрел прямо перед собой и увидел небольшое суденышко, подошедшее на довольно близкое к берегу расстояние. На палубе стоял человек, при виде которого Торопов замахал руками:
- Привет, Леонид! Вы куда?
- В Звоз идем.
- А обратно когда?
- Завтра днем.
- Подбросите до Сии?
- Нет проблем. В час дня ждем на пристани.
- Договорились.
Судно погудело, развернулось и скрылось за островом.
- Я писал очерк о команде этого катера, прошел с ними всю Двину, - сказал Торопов.
Вспомнив о Ваське, он повернул голову влево, но того уже не было видно ни на воде, ни на берегу.
- Хреново вышло, - сказал Торопов, - придется идти объясняться. Не знаю как вы, а я больше не могу рыбачить.
По общему согласию было решено закончить рыбалку и идти домой.

В избе вкусно пахло печеностями. Войдя в кухню и помыв руки, наши герои увидели два доверху наполненных больших блюда. В одном красовались шаньги с ребристыми краями, в другом - крендели из темной муки.
Возле печи на полу стоял и шумел самовар, на который была надета круглого сечения труба в форме буквы «Г», коротким концом засунутая в такое же круглое, но чуть большего диаметра, отверстие в печи.
- Вы в аккурат пришли. Самовар вовремя наставила, скоро поспеет, - сказала тетя Феня, выходя из комнаты.
В комнате на своем месте у окна сидел дядя Миша, и по его благодушному лицу было видно, что корова нашлась, и вообще все кончилось благополучно.
- Привезли бутилка? – спросил дядя Миша, хитро ухмыляясь.
- Привезли, - сказал Торопов.
- Еще красивей вчерашнего! Тебе только «бутилка»  надо, - передразнила тетя Феня, – прямо с утра что ли?
- Нет, - глаза дяди Миша еще сильнее сузились, - после бани. Баня сегодня топить будем.
Он вытащил из лежащей на столе пачки папиросу, примял ее конец и запалил, выпуская дым в открытое окно.
- Самовар готов, - крикнула тетя Феня, - выходя в кухню и снимая трубу.
- Я помогу, - Торопов вскочил, притащил тяжелый самовар и поставил его на стол.

Тетя Феня принесла  маленький чайник с заваркой, поставила на стол и открыла краник. Потекла бурлящая струя кипящей воды. Через минуту чайник уже восседал верхом на самоваре. Пока он заваривался, тетя Феня поставила себе и гостям чашки, а дяде Мише – его любимый граненый стакан. Потом на столе оказались тарелки с шаньгами и кренделями, сахарница с кусковым сахаром и масленка с настоящим сливочным маслом.
- Послушаем, что там болтают, - дядя Миша привстал и повернул рычажок радио, висевшего на стене между окнами как раз над самоваром.
По радио передавали концерт по заявкам. Когда любимая певица Максимова стала исполнять его любимую песню, дядя Миша сказал:
- Ишь,  разоралась.
Он снова встал и выкрутил приемник обратно до отказа.
- И зачем вам только радио? – не мог сдержаться Максимов.
- Время узнавать, - простодушно ответила тетя Феня.

Она приподнялась, сняла с самовара заварочный чайник, налила себе заварки в чашку, подставила чашку под кран самовара и повернула затейливый металлический рычажок крана. В чашку ударила бурлящая струя воды – угли в самоваре все еще глухо гудели. Тетя Феня вылила содержимое чашки в свое большое блюдце, взяла его растопыренными пальцами руки и стала отхлебывать вприкуску с наколотыми заранее кусочками сахара.
Торопов последовал ее примеру и точно также вылил чай в чашку, посоветовав и товарищам сделать то же самое.
Поколебавшись немного, Максимов, а за ним и Ложкин тоже стали пить чай из блюдца.

А дядя Миша, налив больше полстакана заварки, долил кипятка, а потом, подцепив ложкой кусок сливочного масла, швырнул его в стакан.
- Неужели выпьет? – подумал Максимов.
Дядя Миша выпил и не поморщился.
И шаньги, и крендели оказались на удивление вкусными, поэтому одной чашкой не обошлось, а тетя Феня выпила целых три.
Одновременно с процессом чаепития тетя Феня не забывала смотреть в окно.
- КовАниха идет, - произнесла она, когда пожилая старуха, с трудом ковыляя, прошла мимо окон.
- Миша-шорник едет, - объявила Тетя Феня, когда мимо дома, грохоча, проехала телега, на которой полулежал блаженно улыбающийся мужик с глуповатым выражением лица.
- Придурковатый он, - добавила она, обращаясь к гостям.
- А вот Шура Банна, - сказала тетя Феня, показывая на сухопарую женщину с морщинистым лицом, как раз вышагивающую мимо окон.
- Банна-я? – спросил Ложкин, уже привыкший в деревне к отсутствию окончаний, - она что, в бане живет?
- Ну да. Раньше она жила прямо в бане, а теперь в избушке размеров с баню. Пьет она сильно…
- А вот ТарарА идет.
Мимо дома прошел массивного вида подросток, повернул направо и стал переходить дорогу.
- Не иначе к Марьи пошел, - задумчиво сказала тетя Феня. Нет у ней, знать, никого. Украдет поди что-нибудь.
- Он что, вор? – заинтересовался Максимов.
- Ну, мимо пустого дома не пройдет никогда. Как увидит палку у двери, обязательно зайдет и сворует что-нибудь.
-  В деревне двери не запирают, - счел необходимым пояснить Торопов, - если хозяева уходят, и дома никого нет, к двери приставляют палку, чтобы гости зря не заходили в дом.
- Впрочем, он безобидный, - продолжала тетя Феня, - тащит только хлеб и папиросы. Деньги и вещи не трогает.
- Папиросы? – спросил Ложкин, - Да ему от силы лет пятнадцать.
- Это он выглядит так, а  ему всего двенадцать лет.
- И он уже курит?
Торопов опять вмешался:
- Здесь курить рано начинают. Пить, впрочем, тоже.

Дядя Миша встал из-за стола, почесал затылок и глубокомысленно спросил сам себя
- А не поесть ли мне таблеток?
Он достал из-под шкафа коробку и открыл ее. Коробка оказалась доверху забита самыми разными таблетками.
- Съем-ка я эту, эту, эту, эту и, пожалуй, эту.
Дядя Миша положил себе на ладонь пять разных таблеток и, пока остолбеневшие зрители не могли вымолвить ни слова, проглотил их все, запив остатками чая с маслом, А затем вышел из кухни.
- Позатот год, - сказала после паузы тетя Феня, - лежал он в больнице в Емецке. Приехала я раз туда, а докторша стала меня тихо так успокаивать: «Да вы не печальтесь, да не волнуйтесь, да так и так,  в общем, помрет скоро твой муж, жить ему осталось несколько дней». Ну, приехала я домой и стала потихоньку готовиться к похоронам. А этот ирод раздобыл где-то винища, напился, как скотина, буянить начал, ну и выперли его из больницы. Приехал он домой, затопил баню, напарился, выжрал еще бутылку, ну так и живет до сих пор.

После чая Торопов ушел к Ваське Домахину улаживать последствия своей неосторожной фразы. Он понимал, что появление рыбнадзора  никак не связано с его словами, но неприятный осадок в душе все равно оставался.
Тем временем к тете Фене нагрянула целая компания подруг, которых она усадила за стол и стала угощать шаньгами и чаем из неостывшего еще самовара.
Гостьи, видимо, были в хорошем настроении, потому что разговор за столом то и дело перемежался веселым раскатистым смехом.
Максимов, сидя на диване в соседней комнате, посматривал на Ложкина и видел, как тот вслушивается в напевную северную речь, в неожиданные слова и обороты, в непривычные окончания слов, и, казалось, впитывает особенности северного диалекта, временами  бормоча:
- Как они говорят в родительном падеже?  «Пошла к Кати. Скажу Шуры». Здесь то же самое, что вчера. Да и слово «исть», кажется,  из того же ряда.
Ну не вязался в голове майора  облик Ложкина с образом преступника.
А когда одна из женщин, рассказывая про каких-то родственников, произнесла «Мазурики лешеськи богорадны», Ложкин даже подскочил.

Тем временем за столом гостьи стали уговаривать какую-то Феклу рассказать об ее приключениях в емецкой больнице.
Та охотно начала рассказывать. Женщина, похоже, впервые в жизни лежала в больнице, впечатления переполняли ее всю, и говорила она быстро и чуть ли не восторженно.
- А сестра была такая вежливая. «Да вы, пожалуйста, да вы извините», на вы она меня называла. «Позвольте, говорит, вашу ягодницу».
- Чего-чего?
- Ягодницу. Ну, ягодница, ну знаете, ну, жопа это!
Взрыв смеха был таким громким, что никто за столом не заметил, что к ним присоединились Ложкин и Максимов.

А потом пришел Торопов, урегулировав проблемы с Васькой, и предложил им сходить в магазин и купить по заданию тети Фени три буханки белого хлеба и две – черного. По пути к магазину Торопов показал Менчинов ручей, который они перешли по бревенчатому мосту,  деревню Рябиху и другие достопримечательности Хаврогор.
- Здесь три деревни рядом, некий центр Верхних Хаврогор, - сказал он, когда они подходили к магазину, - здесь еще и почта, клуб, контора и все такое прочее.

Ассортимент в магазине показался москвичам убогим до невозможности. Консервы, крупы, мука и тому подобное. Свежим был только хлеб, который выпекали в этой же деревне. Торопов взял у продавщицы огромные буханки хлеба, рассовал их по трем авоськам и вручил каждому по сетке. Он купил лишнюю четвертую буханку белого и, когда они вышли из магазина, отрезал от нее горбушку, разделил пополам и вручил по куску своим товарищам. Хлеб был мягкий, еще теплый и удивительно вкусный, особенно корочка.
Так, жуя хлеб, они шли обратно, и, когда пришли, не заметили, как съели половину буханки.

Вернувшись, они пошли за водой для бани. Внеся полные ведра в баню, Торопов указал на большой закопченный котел, стоявший на каменке, представляющей собой груду крупных камней.
- Нам надо заполнить этот котел и вот эти два бака, - сказал Торопов. Лучше, чтобы остался еще запас холодной воды, а то обычно холодной воды не хватает.
Москвичи ни разу не были в черной бане, и Торопов пояснил ее устройство:
- Трубы, как видите, здесь нет. Вот тут горят дрова, камни раскаляются и очень долго держат жар. И вода в котле остается горячей длительное время. Когда огонь погасят,  - Торопов показал отверстие в стене, - выпускается дым, чтобы не осталось угарного газа, и потом уже можно мыться. Обратите внимание на стены, двигаться здесь надо осторожно, чтобы их не касаться, иначе можно запачкаться копотью. А это – самый главный элемент бани – полок. Сюда надо лечь и хлестать веником. А чтобы было совсем уж хорошо, перед этим нужно плеснуть воды на камни, чтобы горячий пар не давал дышать.
- Ну, это не обязательно, - сказал Ложкин.
- Ну, мы будем осторожно.

Хозяева затопили баню, сделали все, что нужно и первыми пошли в баню, объяснив, что гостям трудно выдержать самый первый жар.
- Ну что, втроем в бане тесно, - сказал Торопов, сидя у дома на лавке и глядя вслед уходящим хозяевам, - ты как, Коля, справишься один?
- Без проблем.
- Ну, тогда сначала мы с Лешей, а ты потом.
- Хорошо.
Максимов очень не хотел обнажаться перед «объектами». Иначе пришлось бы что-то рассказывать о пулевом отверстии в груди.
Когда вымылись сначала хозяева, а потом и «объекты», настала очередь Максимова.
- Голову сильно не намыливай, - давал ему последние указания Торопов, - здесь такая мягкая вода, что замучаешься смывать. Веник на полке. И много не плескай на камни. А когда плещешь, вставай сбоку, а то можно ошпариться. Там два тазика, разведи в обоих теплую воду. Один тазик используй для мытья, а другой – для споласкивания. Прежде, чем залезть на полок, сполосни его холодной водой. Может, все-таки помочь?
- Справлюсь, - сказал Максимов, взял белье и выданное тетей Феней полотенце,  и пошел в баню.

И он действительно справился. Жар был не такой уж сильный, и майор даже немного «поддал жару», но выдержал и даже похлестал себя веником. Правда, когда он слез с полка, пришлось на минуту выскочить в предбанник, чтобы отдышаться. Но зато потом, когда Максимов вымылся, вышел окончательно уже в предбанник, сумев не задеть за черные стены, вытерся и вышел на свежий воздух, вот только тут он понял всю прелесть деревенской бани. Вроде и тепло было на улице, но такой прохладой веяло вокруг, и так пахли американские ромашки без лепестков, растущие на всем пути от бани к избе, что эти новые для него ощущения захлестнули его и наполнили какой-то трудно выражаемой словами радостью.

За обедом, состоявшим из вкусной ухи и не менее вкусной жареной в сметане «светленькой» рыбы, дядя Миша вновь напомнил про «бутилку». Торопов сходил в комнату и поставил на стол бутылку водки с зеленой наклейкой. Тетя Феня после ворчливой просьбы мужа пошла за  гранеными стопками. Торопов принес бутылку сухого, налил Ложкину и предложил тете Фене.
- Попробую, - сказала она.
Дядя Миша сочувственно посмотрел на Ложкина и налил по полной Торопову и Максимову.
- Бригадный идет, - сказала тетя Феня.
Дядя Миша высунулся в окно, поговорил с бригадиром и сказал ему:
- А у нас бутилка есть.
Через минуту в комнату зашел представительный мужчина с крупным носом и выбивающимися из-под кепки кудрявыми волосами. Он поздоровался с гостями за руку, представился: «Николай» и, как был в кепке, так и сел за стол. Тетя Феня подала и ему стопку.
- Вы, наверно, думаете: «Почему он не снимает кепку?» – спросил бригадир и не ошибся. Максимов как раз об этом и подумал.

Гость снял кепку. Через всю голову по диагонали слева направо и спереди назад шла огромная плешь странной формы. Он тут же снова надел кепку. Кудрявая шевелюра бригадира опять стала казаться густой и даже роскошной.
Дверь открылась, и на пороге комнаты появился сын тети Поли Василий. Взгляд его ясных голубых глаз был чист и непорочен. Прихрамывая, он подошел к единственному свободному стулу, придвинул его к столу и сел. Тут же рядом с ним появилась пустая стопка, быстро наполнившаяся прозрачной влагой.
Через полчаса в комнате появились еще два мужика.
- Нюхом они чувствуют, что ли? – подумал Максимов.

Торопов принес вторую бутылку.
Разговор пошел о войне. Василий стал вспоминать свое фронтовое прошлое:
- Высадили нас на станции Мга, - начал он.
- Я воевал! – ударил себя в грудь дядя Миша, уже изрядно выпивший.
- Ты воевал? Ты валенки валял! - воскликнул один из мужиков.
- Я воевал! – снова ударил себя в грудь дядя Миша, поднялся из-за стола и нетвердой походкой пошел в соседнюю комнату. Послышался звук выдвигаемого ящика комода и через минуту дядя Миша притащил медали и военный билет. Максимов с интересом рассмотрел регалии. Здесь была выцветшая медаль «За победу над Германией» и две блестящих юбилейных медали. А запись в военном билете свидетельствовала, что дядя Миша был ранен в бою в ноябре 1941 года, после чего по ранению был уволен в запас.
- Так я же говорю: «Все для фронта, все для победы», - прохрипел, не сдаваясь, мужик.
- Я воевал! – еще раз ударил себя в грудь дядя Миша.
- Нет, я же говорю: «Все для фронта, все для победы», - мужик подлил себе водки, чуть не опрокинув бутылку.
- Белого? – спросил, заглядывая в пустую стопку Ложкина, другой, сидевший с ним рядом мужик, тоже подливший себе до краев водки.
- Да, - сказал Ложкин.
- Нет, красного ему, - сказал Торопов, едва успев отодвинуть стопку и добавил, наклоняясь к самому уху Ложкина, чтобы перекричать многоголосый гам, - белое в деревне – это только водка, а любое вино здесь считается красным.
Дядя Миша встал из-за стола, покачнулся, лег на стоявшую в этой же комнате кровать и затянул:
- Волга, Во-о-о-о-олга.
Впрочем, этим и закончилось. Других слов он, видимо, не знал. Дядя Миша повторил то же самое еще несколько раз, а потом захрапел.
Мужики, не обращая на него внимания, продолжали громко говорить каждый свое. Но когда бутылка опустела, темы для разговоров сами собой закончились и все стали потихоньку расходиться.
 

9. Хаврогоры - Сия
12 августа

Утром Максимов проснулся сам.  Увидев, что Торопова и Ложкина  нет в комнате, он нисколько не забеспокоился, а стал одеваться и, надевая брюки, прислушивался к разговору за стенкой. Дядя Миша спешил на работу и, похоже, соглашался с какой-то просьбой Торопова.
Максимов вышел из комнаты, приветствовал всех сидящих за столом, сходил в кухню, вымыл лицо и руки и вернулся к столу. Чай был еще горячий.
- Мы решили дать тебе отдохнуть, - сказал Торопов, - а то все не давали выспаться.

- А теперь с разрешения дяди Миши показываю его документы, - сказал Торопов, когда чай был выпит, а постели свернуты.
Он вытащил правый ящик комода, извлек оттуда пачку документов и стал открывать один за другим:
- Нурдинов, Нуртдинов, Нординов, Нардинов, Норденов, Нарденов, Нардынов… Теперь имена…
Торопов начал смотреть документы в обратном порядке:
- Багаутдин, Багаудин, Багаун, Богаун, Багау…
Он взял черный паспорт и открыл его на первой странице:
- Нурдинов Багау, отчество отсутствует, место рождения отсутствует, точная дата рождения тоже отсутствует, стоит только год – 1916. Впрочем, дядя Миша утверждает, что он на три года старше. Боюсь, у него будут проблемы с выходом на пенсию.
Торопов вышел с паспортом на кухню, где тетя Феня пыталась захватить что-то в печи ухватом.
- Тетя Феня, как же вы с такими паспортами живете?
- А на кой он нужен, паспорт этот? Мой вон лежит себе в ящике и ни разу еще не понадобился, - простодушно ответила тетя Феня.

Торопов предложил совершить последнюю экскурсию, и товарищи его поддержали.
Они собрались и вышли на крыльцо. На задах соседнего дома ковырялась в огороде пожилая женщина, которая с любопытством стала разглядывать мужчин.
- Здравствуйте, Ульяна Павловна! – поздоровался Торопов.
- Здравствуйте, - ответила соседка.
- Любопытная тут история, - сказал товарищам Торопов, когда они вышли на дорогу и прошли мимо окон приютившего их дома.
- Понимаете, тетя Феня испытывает к своей соседке какую-то глухую неприязнь. Казалось бы, они просто соседи. Но все не так просто. Понимаете, сестра тети Фени, которую мы позавчера проводили, одновременно и сестра Ульяны Павловны. А между собой они вообще не родственники.
- Любопытно, - сказал Ложкин, - как такое может быть?
- Как оказалось, в детстве тетя Феня жила близ Холмогор. А когда началась гражданская война, а здесь, как вы знаете, была еще и англо-американская интервенция, в Холмогорах стало очень неспокойно, и мать тети Фени с пятилетней дочерью перебралась в Хаврогоры к своему брату, который жил в этом самом доме. Но брат, как выяснилось, ушел на Первую мировую и не вернулся. Дом был закрыт на замок, в нем все оказалось в полном порядке, но ценных вещей не обнаружили. Спрятал их, уходя на войну, брат, или куда еще они делись, так и осталось неясным. Ну и стали они тут жить. А в соседнем доме жил вдовец с дочерью. Ну, в общем, в результате, как говорится, стали они жить на два дома. И родились у тети Фени (да и у Ульяны Павловны) еще две сестренки.
- Интересно, что и фамилия у них была одна, - добавил Торопов, - Яковлевы они были. Впрочем, тогда полдеревни было Яковлевых. Их и сейчас достаточно.

Путешественники вошли в деревню, дома которой, как и Кручинины, выстроились по обеим сторонам дороги.
- Это Заручевье. Здесь с обеих сторон озера, а за ними – деревни. Посмотрите на это озеро, какие здесь ровные террасы.
Ложкин тут же достал из мешка фотоаппарат.
Вскоре впереди показался лесок.
- Здесь в лесу кладбище. На севере принято размещать кладбища в лесу, среди деревьев. Здесь и похоронена мать тети Фени, о которой я вам только что рассказывал.
Путешественники увидели могилы, большинство которых было увенчано одинаковыми деревянными крестами.
За леском показалась деревня. В одном из домов Ложкин сразу же признал церковь.
- Да, это церковь, хотя по теперешнему внешнему виду не каждый это поймет. Сейчас, правда, здесь школа. А вообще – это центр Хаврогор. Туда, он показал дальше вдоль дороги, идут Нижние Хаврогоры. А там, откуда мы пришли – Верхние.

Когда они вернулись после прогулки, у калитки стояла тетя Феня и напряженно всматривалась в дальний конец деревни, где происходило какое-то странное действо. Остановившись у ограды, наши герои тоже стали смотреть на происходящее и обнаружили, что всеобщее любопытство вызывает пожилая женщина в очках с заплечным мешком и каким-то непонятным предметом в руке.
- Эта жонка уже не впервой здесь, - сказала тетя Феня, - она ходит здесь по деревням и шьет, кому что надь.  Она из ссыльных, здесь и осталась. Прошлый раз у меня жила.
- Так берите ее, если хотите,  сейчас. Мы через час уходим.
Женщина подошла к калитке тети Фени, и наши путешественники увидели, что странный предмет в ее руке представлял собой швейную машинку в потрепанном футляре.
- Здравствуйте, - сказала женщина, посмотрев на мужчин глазами в очках с очень сильными линзами.
Она стала разговаривать с тетей Феней, и Максимов подумал, что ее голос и тон выдает в ней не просто горожанку, а, пожалуй, столичную жительницу, некогда принадлежавшую не к самым низшим слоям общества. 

Наши путешественники сходили в последний раз за водой и стали готовиться к отъезду. Тем временем домой ненадолго заскочил дядя Миша. Ложкин сфотографировал его с тетей Феней дома, у окна, потом около дома, на скамейке. Дядя Миша попрощался с гостями, вскочил на привязанного к ограде коня, и крикнул:
- Но-о-о, Партизан!
И Ложкин запечатлел прощальный галоп Партизана с дядей Мишей в седле.

А спустя пять минут наши герои сердечно простились с тетей Феней, поблагодарив ее за гостеприимство,  и зашагали по направлению к пристани.
Торопов предложил не лезть в грязный рУчей, а спуститься вниз по крутой тропе. Подойдя к краю угора, они увидели на реке разворачивающийся катер. Не мешкая, они стали спускаться и, где шагом, где ползком, а, иногда цепляясь за кусты, очень быстро оказались на берегу. Отряхнувшись, наши герои бросились к пристани и достигли ее практически одновременно с катером.  С борта бросили трап и все трое без промедления оказались на борту.
После знакомства и рукопожатий Торопов полез внутрь общаться с командой, а Максимов и Ложкин расположились на палубных скамейках, наслаждаясь непривычно теплой для этих мест августовской погодой.
Наконец, слева по борту показался дебаркадер с надписью «Сия». Катер причалил, Торопов пожал на прощанье руку капитану, помахал всей команде, и наши путешественники сошли на берег.
- Вон та деревня называется Большая Гора. Там живет мой знакомый, у которого я надеюсь одолжить палатку, - сказал Торопов.
- То есть, Сия – это что-то вроде Хаврогор.
- Ну, да, только  размером поменьше.

Удача сопутствовала путешественникам, Торопов раздобыл палатку, и вскоре они уже шагали по дороге, таща тяжелую палатку по очереди.
- Здесь от старого Московского тракта отходит Петербургский. Он проходит мимо старинного Сийского монастыря, куда мы сейчас направляемся.
При слове «монастырь» Максимов вспомнил об иконах и «преступниках», но Торопов его как будто подслушал:
- В монастыре сейчас детский санаторий. Внутрь мы, видимо, не попадем. Придется смотреть снаружи. Естественно, ни икон, ни другого монастырского имущества там нет.

Они подошли к монастырю, располагавшемуся на вдающемся в озеро полуострове, который соединялся с основной частью суши узким перешейком. Потом они обошли озеро, или вернее соединенные протоками несколько озер, по пути пройдя несколько окрестных деревень.
Ложкин заменил объектив на длиннофокусный и щелкал камерой, почти не останавливаясь.
- Вот этот собор, - говорил Торопов, - построен еще в шестнадцатом веке, когда здесь на Севере, каменными были только стены, башни, собор и церковь на Соловках, да еще, пожалуй, соборы в Каргополе и Сольвычегодске.
- История монастыря впечатляет, - добавил он, - одно имя архимандрита Филарета, отца первого царя династии Романовых чего стоит.
- Умели же монахи выбирать место, - воскликнул Максимов, пораженный видом, который открывался на монастырь с разных точек.
Каменные постройки монастыря действительно производили впечатление, которое не могли испортить ни обшарпанные стены монастырских зданий, ни отсутствие шатров, барабанов и глав на церквях и колокольнях.

А потом Торопов повел путешественников в лес, показал несколько озер, нанизанных как бусинки на реку Сия, и остановился  у очень красивого маленького озера.
- Здесь мы отдохнем, половим рыбу и переночуем, - сказал он.
Они отдохнули несколько минут, потом поставили палатку, разожгли костер, срезали себе новые удилища, наловили рыбы, сварили уху в предусмотрительно взятом Тороповым напрокат вместе с палаткой котелке, а потом в нем же, тщательно вымыв, заварили чай.

Тем временем стало темнеть. Искры летели ввысь, сучья в огне трещали, магический отблеск костра располагал к откровенности, и Максимов открыто стал задавать Ложкину  вопросы, на которые давно хотел получить ответы. Он уже узнал, почему его собеседника интересуют иконы, понял, что думает Ложкин о событиях в Чехословакии, и подошел к последнему пункту:
- А вот как ты думаешь, вот Гитлер. Откуда такие берутся? Это предусмотрено природой человека или это аномалия?
- Я сам много думал об этом. Я даже хотел раздобыть «Майн кампф», хоть и безуспешно, чтобы понять, откуда, каким образом  в обычном австрийском мальчике из обычной семьи возникают такие человеконенавистнические идеи. Я думаю, что в человеке изначально присутствуют многие негативные, животные черты. Какие склонности будут преобладать, это, главным образом,  вопрос воспитания.

Максимов встал и вышел по нужде в лес.
Торопов и Ложкин сидели на бревне, допивая чай и глядя в догоревший костер.
- Уж не заблудился ли? – спросил Торопов, когда прошло несколько минут, а Максимова все не было.
Зашевелились кусты, тень сбоку легла на поляну, и Торопов уже вздохнул с облегчением, но тут же напрягся, потому что увидел, что прямо перед ними стоят двое неизвестных мужчин. Самое скверное было то, что один из них держал наизготовку ружье, целясь прямо в лоб ему, Торопову.  Второй человек держал в руке огромный нож.
- Ни с места, - хриплым голосом сказал тот, кто целился из ружья. Торопов с Ложкиным, чувствуя себя неуютно под прицелом, и не думали двигаться. Торопов смотрел в черный глазок смотревшего на него дула и думал почему-то о том, что эти двое, наверное, братья, потому что похожи друг на друга, хоть и разница в годах у них большая. Если бы она была еще больше, это могли бы быть отец и сын, а так, пожалуй, вряд ли. Еще, глядя в лицо человеку с ружьем, Торопов понял, что надо стараться не двигаться, потому, что смотревшая на него физиономия не выражала никаких человеческих чувств.
- Убить для него, все равно, что плюнуть, - подумал Торопов.
Тем временем младший из этих двоих схватил валявшийся у костра рюкзак Торопова и стал бросать туда, не глядя, все, что было разложено вокруг костра. Потом он схватил рюкзак Ложкина, услышал, почувствовал ребристую поверхность фотокамеры, раскрыл, подержал в руках и сунул обратно.
И тут раздался выстрел.

Торопов не успел ничего сообразить, но увидел, как человек, только что державший в руках ружье, прыгает, обезумев, и трясет рукой, а над поляной летают обломки расщепленного приклада. Молодой, бросив мешки, резво сделал кувырок и скрылся за деревьями, а старший грабитель, лишь на мгновенье потерявший ориентацию, тут же последовал за ним.

На поляну вышел Максимов.
Он постоянно жалел, что взял в эту поездку пистолет, который доставлял ему столько хлопот. Конечно, все было так хорошо продумано, что проблем его табельное оружие не должно было вызвать никаких. Но все-таки боязнь того, что «объекты» могут обнаружить его пистолет, не давала ему покоя все эти дни. И вот все-таки оружие пригодилось.
- Полагаю, требуется объяснение, - сказал Максимов, ставя пистолет на предохранитель и засовывая его в карман.
- Я – майор милиции, - сказал он после паузы. В Красноборск приехал по делу. О результатах работы я в тот же день послал из райотдела депешу. А теперь у меня действительно небольшой отпуск. Вы же меня не спрашивали, кто я по профессии.
Он посмотрел на «объектов». Лицо Торопова, которое только что казалось очень  напряженным, разгладилось и смягчилось. Похоже, объяснение его удовлетворило. Майор взглянул на Ложкина. Но тот сидел вполоборота к огню, его глаза тонули в полумраке, и Максимов так ничего и не сумел в них разглядеть.
- Думаю, эти гады сюда уже не сунутся, но на всякий случай надо быть настороже и ночью дежурить по очереди.


10. Хоробрица - Емецк
13 августа

Ночное бдение не прошло даром. Хоть каждому и удалось поспать в палатке, но все трое чувствовали некоторую сонливость. К тому же ночью было довольно прохладно, и Ложкин во время дежурства сумел простудить ухо, которое теперь сильно ныло.
Торопов подбросил в костер сухих сучьев, набрал из озера воды в котелок и поставил чай.

Крепкий бодрящий напиток и остатки кренделей, заботливо врученных тетей Феней «на дорожку», благотворно повлияли на путешественников, и уже через полчаса они были готовы отправиться в путь.
Торопов вывел товарищей на уже знакомую дорогу, которая оказалась не очень далеко от их стоянки. Обратный путь до деревни Большая Гора они проделали не спеша, не сделав ни одного привала. Торопов вернул палатку, котелок и прочие принадлежности хозяину, поблагодарив его от всей души.
Потом они зашли в контору и поинтересовались, не собирается ли кто ехать в Емецк. Оказалось, нет, в ближайшее время никому туда не надо, а вот в Хоробрицу, да, сейчас пойдет машина.
- Это по пути, - сказал Торопов, - поедем.
Они вышли из конторы, увидели собирающийся отъезжать грузовик ГАЗ-51, помахали водителю, забрались в кузов и расположились на мешках с чем-то сыпучим.

Лежать на мешках было удобно, трясло не очень сильно и невыспавшиеся путешественники сумели даже задремать и удивились, что очень уж быстро приехали.
Они выбрались из кузова  у входа в контору села Хоробрица и сразу же зашли внутрь.
За столом в конторе сидела женщина и что-то писала.
- Извините, не едет ли кто-нибудь в Емецк? – спросил Торопов.
- Да всего пять минут назад ушел трактор.
- Какая досада! Нам так надо в Емецк
- В одиннадцать пойдет еще один.
Все разом посмотрели на свои часы. Было без пятнадцати десять.
Пока Торопов беседовал с работницей конторы, Максимов рассматривал фотографии передовиков на стене. Ударников было трое – две женщины и один мужчина-механизатор.

Пообещав подойти к одиннадцати, путешественники вышли на улицу. Торопов повел товарищей на берег реки, где стояла миниатюрная каменная церковь.
- Я не знаю точно, когда эта церквушка построена, - сказал он, - и не могу показать ее интерьер, потому что она всегда закрыта, но наличие каменной церкви в Хоробрице – факт, заслуживающий внимания. Вы сами могла заметить, когда плыли по Двине, что каменные постройки здесь нечасто встречаются.
- Что касается названия «Хоробрица», - лекторским голосом продолжил Торопов, когда его товарищи внимательно рассмотрели церковь, есть легенда, связанная с именем Петра I. Вообще, здесь очень много таких легенд, ведь цари нечасто ездят в наши края.  В общем, будто бы здесь карета, в которой ехал Петр, застряла в грязи, и он подбадривал вытаскивавших ее мужиков: «Ну, хоробрецы!». Конечно же, это только легенда.
- А Хоробрица,  - это тоже, как Хаврогоры? – спросил Ложкин.
- В общем, так, но не совсем. Здесь три рядом расположенных деревни с общим именем Хоробрица. Вот эта, где контора, самая большая и центральная, называется Волость. Вон та – Заручей. Название его понятно, видите там, за сараем, наискосок протекает ручей? А в ту сторону – Лысица. Ну, здесь, можно придумать много разных толкований. А вообще, такая структура деревень не уникальна. Например, Большая Кудьма под Северодвинском точно также состоит из трех деревень, и центральная из них – тоже Волость.

Без десяти одиннадцать они уже были у конторы, где стоял готовый к поездке трактор с прицепом, и стали ждать водителя. Но десять минут прошло, за ними еще десять, потом еще и еще, а тракториста все не было. Путешественники уже отчаялись ждать, когда на дороге показались две мужские фигуры.
Одного из них Максимов узнал по фотографии. Это был механизатор-передовик. Он оказался невысоким, очень худым мужичком. Шел он как-то неестественно прямо, словно боялся упасть. Рядом с ним шел другой мужчина, тоже невысокий, но коренастый и плотно сбитый.

Тракторист-передовик подошел к трактору, и наши герои увидели, что он капитально пьян. Механизатор попытался завести трактор, дернул за шнур, но не удержался и упал на спину. Вторая попытка закончилась тем же. Тракторист попытался устоять на ногах, держась за шнур, но выпустил его из рук и снова шлепнулся на спину. После третьей безуспешной попытки второй мужчина аккуратно перетащил лежащего тракториста к крыльцу конторы и усадил его на кучу лежащих там пустых мешков.
Увидев, что женщина из конторы вышла на крыльцо и смотрит, скрестив руки, на разыгравшееся представление, Максимов спросил ее:
- Извините, а это кто?
- Это наш бывший управляющий. Его недавно сняли за пьянку. Теперь он тоже механизатор.

Тем временем бывший управляющий попытался сам завести трактор и сделал это с первой же попытки, после чего залез в кабину и жестом показал зрителям на прицеп.
Наши герои посмотрели друг на друга в некотором замешательстве.
- Ладно, лезем, - решил  Торопов, увидев, что бывший управляющий собирается взяться за ручку.
Они быстро забрались в открытый прицеп и тут же  увидели через заднее  стекло кабины, что бывший управляющий рванул ручку до отказа. Трактор подпрыгнул и помчался по ухабам.
Никогда еще Максимов не испытывал такой тряски. Даже мешки, валявшиеся в прицепе, ничуть не помогали. Когда трактор вырулил на дорогу, трясти стало чуть меньше, но все равно трактор мчался с такой скоростью, что на каждом бугорке трясло неимоверно. Тем временем дорога пошла лесом, а  деревня скрылась из виду. Однако на следующем бугре штифт, соединяющий трактор с прицепом, вылетел из гнезда, тележка остановилась, а трактор, не сбавляя скорости, исчез за поворотом.
- Подождем, сейчас должен вернуться, - сказал Торопов.
Они подождали несколько минут. Трактор не возвращался.
- Пойдем, посмотрим, где он.

Путешественники вылезли из тележки и пошли вперед. За поворотом был прямой участок дороги, уходившей далеко-далеко. Где-то там, около горизонта они с трудом разглядели возвращающийся трактор. Но тут же их внимание привлек другой трактор с прицепом, стоявший в стороне от дороги. Посмотрев внимательнее, они разглядели и тракториста, который сидел под деревом и, кажется, трапезничал.
- Может быть это тот, что ушел перед самым нашим приходом, - решил Торопов и поманил товарищей, - этот тракторист, каков бы он ни был, мне нравится больше, чем наш.
Они  подошли к предмету их любопытства одновременно с вернувшимся трактором. Действительно, это был тот самый трактор, который они упустили. Механизатор, который как раз допивал бутылку молока, согласился взять наших путешественников и показал им на мешки в прицепе.

Простившись с бывшим управляющим, который не стал пенять им на то, что они предпочли ему другого, наши герои запрыгнули в тележку и через пять минут уже двигались в сторону Емецка. Контраст по сравнению с предыдущим участком пути был потрясающий. Этот водитель не спешил, по кочкам не трясся, выбирал ровные участки пути, так что езда представляла сплошное удовольствие. Солнце вышло из-за облаков, и наши герои нежились в его лучах, глядя по сторонам.
Сначала показалось кладбище, расположенное, как ему и полагается, в лесу. Потом дорога пошла высоким берегом  реки, за которым далеко простирался луг, а за ним почти параллельно реке синела другая полоска воды.
- Мы едем по берегу Емцы, а там, вдали, Двина. Емецк находится километрах в десяти от устья Емцы, а по прямой до Двины и три вряд ли наберется. Пишут, что когда-то давно Емецк стоял прямо в устье, но вот река изменила свое русло, поэтому и образовался вот этот луг, по которому мы сегодня еще пойдем.
На пути опять показалось кладбище в небольшом лесу.
- Это уже прилуцкое кладбище. Сейчас будут Прилуки.

Они миновали две деревни, выехали на открытое место, и вдалеке показалось много домов. Не доезжая до села, тракторист повернул в сторону и остановился у длинного сарая. Путешественники спрыгнули с тележки, поблагодарили флегматичного тракториста и бодро двинулись в сторону Емецка.
- Сначала пообедаем, - сказал Торопов.
Он вышел на центральную улицу села и пошел направо. Максимов и Ложкин с любопытством смотрели по сторонам. Несколько кирпичных зданий составляли контраст с большинством обычных северных изб.
Столовая располагалась в одноэтажном деревянном здании, обшитом тесом и покрашенном в синий цвет.
- Кормят здесь неплохо, - сказал Торопов.
И действительно, наваристые мясные щи, гуляш с жареной картошкой и пирожки с мясом были великолепны, особенно для проголодавшихся путешественников.
- А теперь в поликлинику, лечить твое ухо, - сказал после обеда Торопов, глядя, как Ложкин мучается от боли.

Поликлиника оказалась совсем близко от столовой, на той же стороне центральной улицы. Ложкин подошел к окошечку регистратуры, объяснил ситуацию и получил бумажный талончик в кабинет номер три. Он сразу же пошел искать этот кабинет и нашел его в конце коридора у окна в торцевой стене. Очереди не было совсем, только на двери кабинета было написано «Хирург».
Ложкин вернулся в регистратуру:
- Извините, тут какая-то ошибка. В третьем кабинете хирург.
- Это не ошибка, – ответила женщина в регистратуре, - у нас нет ЛОРа.  У нас уши лечит хирург.
Вздохнув, Ложкин снова пошел к третьему кабинету, открыл дверь и спросил:
- Можно?
Получив разрешение, он обреченно зашел.
Через пять минут Ложкин вышел с рецептом на борные капли.
- Они никогда мне не помогали. Разве выпишет хирург нужную мне мазь? А я не помню ее названия, - проворчал Ложкин, но все же купил капли в близлежащей аптеке.

А потом Торопов провел экскурсию по селу. Они осмотрели со всех сторон старый заброшенный собор, зашли в сквер, располагавшийся между храмом и берегом реки. Там среди высокой некошеной травы оказалось несколько памятников, среди которых обращали на себя внимание неказистая скульптура Ленина и надгробный памятник Горончаровскому, убитому, как гласила надпись, в Холмогорах во время белогвардейского мятежа.
- Это в его честь названа центральная улица, - сказал Ложкин, не пропускавший ни одной надписи.
- Да, и в Холмогорах есть набережная Горончаровского.

 Они успели до вечера побывать в двух окрестных деревнях.  Сначала они побывали в Зачачье, где Ложкин извел немало пленки, фотографируя со всех сторон деревянную церковь.
- Помните, мы несколько дней назад разглядывали ее с угора в Хаврогорах? - сросил Торопов, обращая внимание на  необычное завершение церкви.
- Успеем еще и в Ратонаволок, - сказал он, когда они вернулись в Емецк, и потащил товарищей в другую сторону, где продемонстрировал им две прекрасные деревянные церкви на противоположном берегу Емцы.
Когда культурная программа была исчерпана, Торопов изложил свой план, заключавшийся в том, что сначала надо еще раз посетить столовую и поужинать, потом зайти в магазин и купить продуктов, а уже потом, пока не стемнело, двигаться лугом к пристани.
- Там мы можем отдохнуть, может быть, даже порыбачить и ждать парохода.
Так они и сделали. Луг был чудесный, запахи стояли удивительные, дорога, несмотря на усталость, оказалась на удивление короткой. Они не пошли на пристань, свернули в сторону и расположились на травке недалеко от берега.  Лишь когда стемнело и с реки потянуло зябкой свежестью, они перебрались на дебаркадер и стали ждать парохода.


11. «М.В.Ломоносов» - Архангельск
14 августа

Лишь в пять часов утра, когда наши герои, усталые и замерзшие,  уже почти засыпали на ходу, к пристани, сверкая огнями, подошел пароход «М.В.Ломоносов».  Перейдя с зябкого воздуха дебаркадера в тепло парохода, наши путешественники почувствовали, что в сон стало клонить еще сильнее. Они бросились к кассе, но там, на ребристом стекле закрытой двери висел тетрадный лист с надписью «Мест нет».
Торопов повел их к машинному отделению, где вдоль всего прохода были откидные сиденья. Но, увы, на них спали пассажиры,  и не было ни одного свободного места. Завернув за угол, они увидели, что там стоят скамейки, принесенные с верхней палубы. Но и они все были заняты спящими людьми. Вдоль машинного отделения стояли крытые брезентом металлические бочки. Но и там не было даже маленького клочка свободного пространства. Обойдя вокруг машинного отделения и не найдя ни одного места, где можно было даже сесть, Торопов предложил разойтись:
- Ищите место. Как увидите, сразу занимайте.

Максимов места найти никак не мог. Он, борясь со сном, принялся выписывать круги вокруг машинного отделения. Проходя мимо висящего недалеко от входа портрета Ломоносова, представляющего копию известной картины, майор краешком сознания успел подумать:
- Неужели «архангельский мужик» был таким сытым, круглым и лоснящимся барином?
Пройдя пятый круг, Максимов заметил Торопова, спящего на каких-то коробках. На одном из следующих виражей он уже в каком-то полусне увидел, как Ложкин безуспешно пытается устроиться на металлическом устройстве с вращающимися цилиндрами, предназначенном для закатки в трюм тяжелых грузов. Устройство было короткое, Ложкин на нем не помещался. Но хуже всего было то, что цилиндрические валки крутились, и Ложкин, как ни пытался за что-нибудь уцепиться, съезжал с этой неудобной конструкции.
Наконец, пойдя на очередной круг, Максимов увидел, как спящий на ближайших к концу прохода бочках мужчина, встал и пошел по направлению к туалету. Майор тут же в три прыжка достиг вожделенных бочек, запрыгнул на них, намотал лямки рюкзака на руку, сунул его под голову, лег и уснул, не успев даже почувствовать шершавость замасленного брезента и жесткость ребристой крышки.

Проснувшись, Максимов увидел, что человек, место которого он занял, сидит рядом с бочками на своем чемодане и пьет из бутылки молоко. Извинившись, майор предложил ему лечь и отправился на поиски «объектов». Он уже не боялся, что ночью они могли его обмануть и где-нибудь высадиться.
Торопов и Ложкин  бодрствовали, сидя на откидных сиденьях напротив машинного отделения.
Обменяться ночными впечатлениями путешественники решили за столом в ресторане. Как оказалось, Ложкин, которому надоело падать с непослушного агрегата, пошел по стопам Максимова и стал делать круги вокруг машинного отделения. Что было дальше, он не помнит, наверное, уснул на ходу. Торопов нашел Ложкина утром на этих самых скамейках, причем руки его так крепко сжимали во сне рюкзак с драгоценной аппаратурой и фотопленками, что отнять его было никому не под силу.

А потом наши герои сидели на палубной скамейке, и Торопов продолжал свою роль гида:
- Видите этот белый известняковый утес? Здесь река поворачивает почти под прямым углом. Тут когда-то была новгородская крепость Орлец. И сейчас, как видите, пристань называется Орлецы.
- Усть-Пинега. Теперь до самого Архангельска остановок больше не будет.
- Это село Вавчуга. Заметили большой деревянный дом около берега? Здесь жил Осип Баженин, которому Петр I разрешил строить здесь суда. В селе есть кедр, будто бы посаженный Петром и старая наковальня, по которой тоже якобы стучал молодой царь. Но, как я уже говорил, легенд о Петре у нас много, а где правда, где нет, разобраться сейчас трудно.
- А это Чухчерема. Видите, как церковь водит хоровод вокруг колокольни. Здесь раньше была еще одна церковь, девятиглавая. Если бы она сохранилась,  вы в полной мере оценили бы красоту ансамбля.

Максимов подумал, что, наверное, это действительно было бы прекрасно, если и сейчас «клетская» церковь, похожая на обычную избу, только с острой крышей, производит такое сильное впечатление.
- Нравятся мне северные названия. Чухчерема – это что значит? – произнес Ложкин.
- Не знаю, читал только, что «ма» на финских языках значит земля. Здесь в названиях отразились самые разные пласты карело-финских народов – есть  карельские, саамские, вепские корни, причем в разных местах по-разному. Обычно названия пытаются просто «перевести» с финского или карельского, притянуть, так сказать за уши. Но это не совсем верно. Здесь трудно разобраться. Есть очень любопытные факты. Вот здесь Чухчерема, а в другом месте Чухченема. Есть Пукшеньга, а есть Покшеньга. Северная топонимика еще ждет своих исследователей.
По левому борту осталась пристань Ломоносово.
- На самом деле родина Ломоносова там дальше, в глубине острова. А еще дальше – село Холмогоры. Оно расположено на узкой протоке, поэтому большие пароходы туда не ходят.

Так за разговорами путешествие стало близиться к концу. Пошли городские окраины, склады, причалы и, наконец, показался большой металлический мост через реку.
- Его построили лет пять назад, - сказал Торопов, - он одновременно и железнодорожный и автомобильный. Теперь наконец-то можно поездом приехать прямо в Архангельск, а то раньше надо было, выйдя из вагона, переправляться через реку на пароме.
Пароход прошел под мостом и подошел к причалу речного вокзала. Нашим героям не надо было тратить времени на сборы. Все у них было с собой.

Торопов привел товарищей на трамвайную остановку. Когда подошел, звеня,  красный сдвоенный трамвай, путешественники вошли в задний вагон, Торопов бросил в устройство для продажи билетов 9 копеек и оторвал три синих билета.
- Трамвай у нас самый дешевый вид транспорта, - сказал он. Автобус на две копейки дороже.
Поездка была короткой. Проехав несколько остановок, путники вышли из трамвая, Торопов свернул с проспекта, как успел заметить Максимов, имени Павлина Виноградова, на поперечную улочку и вышел на другую улицу, где росли лопухи и крапива, все дома были деревянные и тротуары тоже были из дерева.
Ложкин оглянулся, облизнул губы и полез, было, за фотоаппаратом, но Торопов его остановил:
- Успеешь еще. Пойдем, вещи бросим.
- Как здорово, - восхитился Ложкин, прочитал название улицы на углу дома и восхитился еще больше:
- Проспект! Это проспект! Проспект Чумбарова-Лучинского!
- Пошли, - Торопов остановился у деревянного двухэтажного дома с выступающим эркером на углу.
- Вот тут я живу.

После ужина гости решили позаботиться об обратной дороге в Москву.
Максимов предлагал Ложкину лететь самолетом, но тот сказал, что от самолетов ему плохо, поэтому он поедет на следующий день вечерним поездом.
Майор ехать поездом не хотел. Он сказал, что вылетит, наверное, завтра вечером, но вмешался Торопов и предложил ему лететь послезавтра днем.  Максимов согласился.
- Все равно я приеду раньше Ложкина, - подумал он.
Они вышли из дома, купили билеты и прогулялись по Набережной, любуясь вечерней Двиной. Ширина реки поразила Максимова. Торопов показал им остатки построенных еще в семнадцатом веке Гостиных дворов и, немного дальше по Набережной, памятник Петру I. Ложкин признал в нем известную скульптуру Антокольского и вспомнил, что в Таганроге тоже есть такой же памятник, установленный, кажется, не без участия Чехова.
- Но здесь, на таком просторе,  нужен  другой масштаб, - добавил он.
- Остальное увидим завтра, - сказал Торопов, - спали мы плохо, пойдем отдыхать.


12. Архангельск
15 августа

- Что ж, пора сделать выводы и составить донесение, - думал Максимов, слушая одним ухом Торопова, рассказывавшего о первом скульптурном памятнике Ломоносову работы знаменитого Мартоса. Монумент был, действительно, необычным. Полуобнаженный помор, одетый в римскую тогу, с ангелом, протягивающим ему лиру, был еще более странным, чем на врезавшемся навсегда в память майора портрете.
Они уже съездили на трамвае в Соломбалу, прогулялись по центру, посетили очень интересный краеведческий музей, осмотрели стоящий возле него английский танк времен гражданской войны, добрались до музея изобразительных искусств, где опять увидели картины художника Борисова, и теперь заканчивали культурную программу пребывания в Архангельске.

А через два часа они стояли на перроне железнодорожного вокзала. До отправления поезда оставалось пять минут. Максимов пожал руку Ложкину, хотел сказать ему еще что-нибудь на прощание, но слова никак не шли. Наконец, он почти выкрикнул каким-то шепотом:
- Будь осторожен!
Ложкин пристально посмотрел на майора своими все понимающими глазами, и Максимов не смог выдержать его взгляда.
Торопов обнял друга на прощание, пожал ему руку и почти затолкнул его в вагон, потому что поезд уже начал движение.
Максимов стоял рядом с Тороповым на перроне и махал вслед уходящему поезду, глядя, как в уходящем вдаль окне расплываются лицо и рука Ложкина. На душе у него было скверно.


13. Москва
16 августа

- Что он, чокнулся, что ли? – вскричал генерал Петров, - Как я такое покажу Там?
- А не показывайте, - посоветовал Головин, - скажите мол, так и так, наш агент не смог найти ничего предосудительного в действиях подозреваемого.
- Ну не знаю! – Петров нервничал все сильнее и сильнее.

Через три часа  генерал Петров вышел из машины и стал подниматься в свой кабинет по лестнице. Встречавшиеся ему по пути сотрудники шарахались от него – лицо его было черным и застывшим, как восковая маска.
Войдя в кабинет, генерал сел в кресло,  сразу же нажал кнопку и выдохнул:
- Каплунова ко мне!

Поезд из Архангельска прибыл точно по расписанию. Светловолосый человек в массивных очках с рюкзаком за плечами вышел из вагона и пошел в сторону вокзала. Но не успел он сделать и пяти метров, как к нему подошли двое в штатском. Один из них показал красную книжечку и пригласил пройти в располагавшееся рядом кирпичное здание.
Они вошли в полупустое казенного вида помещение, где за столом в центре комнаты сидела на стульях пожилая пара – невысокий седой мужчина и худенькая женщина. Увидев входящих в помещение людей, понятые встали. Человек, показавший красную книжечку, подвел приехавшего в Москву мужчину к столу и  предложил снять рюкзак и положить его на стол. Когда указание было выполнено, он так резко рванул за ремешок рюкзака, что на стол сразу же вывалился пакет. Понятые увидели, что оттуда торчат две старинные иконы и толстая книга. Книга была видна менее чем на треть, но этого было достаточно, чтобы увидеть черную свастику и сделанную с намеком на готический стиль надпись «Адольф Гитлер».
Увидев содержимое пакета, хозяин рюкзака словно окаменел. Выражением  лица он стал напоминать ребенка, которого несправедливо, ни за что ни про что, обидели. Он не произнес не единого слова  и, казалось, потерял всякий интерес к происходящему. Обида, застывшая в его глазах,  будто сковала все его мысли  и движения.

В кабинете генерала Петрова раздался звонок. Он положил перед собой руки, которыми только что обхватывал голову, и посмотрел на телефон, продолжавший издавать свой пронзительный звон. Генерал подождал еще немного, но, похоже, звонивший был очень настойчив. Наконец, словно нехотя, Петров взял трубку и приложил к уху. Он слушал минут пять в полном молчании, с каждой секундой меняясь в лице. Закончив слушать, генерал медленно положил трубку на аппарат, постарался унять дрожь в руках, налил в стакан воды из графина и залпом выпил. Вода показалась ему горькой и противной.  Петров посидел еще немного, не двигаясь, наконец,  встал, подошел к сейфу и открыл его.

В отблеске вечернего солнца сверкнула вороненая сталь пистолета. Генерал некоторое время созерцал, не отрываясь, игру света на поверхности металла, потом протянул руку и достал бутылку коньяка.
Жизнь продолжалась.