2009. Москва.
Крухмалев А.Е.: «Здравствуй, друг мой, однокашник! Мы снова в Университете и отмечаем не простой, а золотой наш юбилей. Сегодня праздник молодости нашей. До-жить до столь знаменательного юбилея в наше время (одна демографическая ситуация чего стоит!), - можно почитать счастьем. Сбывается мечта о торжественной и душевно теплой встрече с однокашниками в стенах родной alma mater.
Емельянова Е.А. В августе 1954 года для воспитания из нас историков собирал нас декан нашего факультета Артемий Владимирович Арциховский. Он поставил перед собой задачу – собрать со всех концов нашей огромной страны способную молодежь, и сам возглавил приемную комиссию. 23 абитуриента претендовали в то лето на одно место в общем конкурсе и 9 в конкурсе среди медалистов. Саша Крухмалев вспоминает о том, как они, иногородние абитуриенты, ездили из общежития на Стромынке сдавать вступительные экзамены на улицу Герцена, д. 5.
Я и Люся Пастрюлина прибыли в Москву из Сталинградской области и проходили по конкурсу среди медалистов: после окончания педагогического училища мы имели красные дипломы. Вначале мы попытались сдать документы в приемную комиссию педа-гогического института имени А.И. Герцена. Нас там огорошили, заявив, что мы должны поступать в этот институт на общих основаниях. Мы повезли свои документы в приемную комиссию МГУ. Она размещалась в актовом зале на Моховой – сейчас это территория Института стран Азии и Африки. Нас очень тепло приняли и сообщили, что мы должны пройти собеседование, которое состоится в здании истфака по улице Герцена, дом 5 девятого августа. В назначенный день и час мы с Люсей стояли в толпе медалистов, заполнивших лестничную площадку второго этажа слева у кафедры, как потом мы узнали, истории СССР периода феодализма. Медалисты-москвичи громко обсуждали исторические и культурные достопримечательности Москвы, а мы цепенели от страха своего неведения о том, сколько коней на фронтоне Большого театра, кто основал Третьяковку и т.д. и т.п.
Но в «страшную» аудиторию все-таки пришлось войти. В аудитории стоял длин-ный стол, по одну сторону которого сидели преподаватели, по другую – конкурсанты. Мы с Люсей оказались перед Артемием Владимировичем. Вот тогда по окончании беседы он мне сказал, что грамотный историк должен знать не менее пятисот дат и рассказал, как он записывал известные ему исторические даты на стене комнаты, в которой проживал. Грамотный историк, продолжал Артемий Владимирович, должен уметь назвать имена тех, кто в те или иные годы творил историю. На факультете ходили легенды о его феноменальной памяти. Артемий Владимирович всех студентов истфака знал по именам и отчествам. В 1970 году, случайно встретив меня на Ленинских горах, тогда аспирантку истфака, он обратился ко мне, как и 15 лет назад, по имени и отчеству.
А тогда, 9 августа 1954 года я все-таки отважилась спросить его: «На что мне мож-но надеяться?» – «Приходите в 16 часов – узнаете», - ответил А.В.Арциховский. В указанный час я обратились к секретарю приемной комиссии истфака. Он нашел в списке мою фамилию, против которой стояло: «Рекомендована». «Что это означает?» - вновь осмелилась я. «Считайте, что вы приняты», – был ответ, составивший счастье моей жиз-ни.
У меня единственной с нашего курса сохранился студенческий билет.
Общежитие наше находилось в Сокольниках на улице Стромынка. Оно располага-лось в солдатских казармах петровских времен, и проживали в нем, кроме студентов раз-ных факультетов МГУ, студенты авиационного и энергетического институтов Москвы. Комнаты были довольно вместительными. В нашей, например, комнате обосновалось 14 первокурсниц.
1 сентября 1954 года мы поднимались на второй этаж учебного корпуса истфака. В лекционную аудиторию нас провожали громкими приветствиями старшекурсники, стояв-шие по обе стороны лестницы. Первую лекцию торжественно читал нам Борис Александ-рович Рыбаков. По окончании лекции мы познакомились с составом своей группы и на-шим куратором – аспирантом Юрием Мельниковым. Прихрамывающий, опирающийся на трость, он всем своим обликом, видом, манерой разговаривать напоминал Артура Риваре-са, героя романа Э.Л. Войнич «Овод».
Посвящение в студенты состоялось в ближайшее воскресенье в одинцовских лесах. Руководил всем мероприятием пятикурсник, красавец Володя Дмитренко – предмет тайного обожания многих девушек истфака 1–5 курсов. Мы плотно заполнили два вагона электрички, отправлявшейся с Белорусского вокзала. В первом вагоне настроение создавал бессменный гармонист истфака Иван Щедров, в нашем вагоне – пятикурсник Володя Крылов. Когда в наш набитый до отказа вагон явились контролеры, Володя, сорвав с головы кепку, призвал: «Подайте на пользу мировой революции!» Контролеры рассмеялись и отправились дальше. На станцию мы прибыли ночью и «тропою тайной меж берез», скорее, без всяких троп пробирались к месту, выбранному для проведения торжества. Днем были факультетские песни под сопровождение гармони Ивана Щедрова, был импровизированный концерт, спортивные состязания, сборы опят и вкусное жаркое из грибов и заимствованной на колхозных полях картошки. Запомнились мне все факультетские комсомольские собрания: они всегда начинались и заканчивались хоровым исполнением факультетских песен под сопровождение гармони Ивана Щедрова. Даже в вагонах метро мы пели наши песни. Строгие работники московского метро прощали нам эти вольности.
Общежитие – крепость моя путевая и не только моя. Кроме читального зала, имев-шегося при общежитии, в торцах четырех коридоров общежития стояли столы и стулья, где можно было заниматься. До двух часов ночи в торце нашего коридора со мной часто засиживались только китайцы. Работе над книгой меня сурово учили в педучилище, по-этому мои конспекты были идеальными. Их успешно использовали на семинарах мои то-варищи по группе. Пользовалась и я их помощью. Наш полиглот Миша Герцев помог мне одолеть немецким и латинским языками. На первом и втором курсах спасали меня от го-лода, в прямом смысле, Лиля Королева, Галя Баранова, Галя Игнатович и девочки-второкурсницы, в коммуне которых я состояла. Когда мы с коммунарками возвращались после занятий в общежитие, кто-нибудь из них призывал: «Пошли, купим дуру». Мы за-ходили в филипповскую булочную, что находилась за углом гостиницы «Националь», покупали за 22 копейки большой батон (не нарезной) и до Сокольников успевали его проглотить. Через дорогу от общежития был продуктовый магазин, у одной стены которого от пола до потолка стояли консервные банки с тресковой печенью по 32 копейки за банку. В нашей коммуне из этой печени варились супы. В дни плотного расписания занятий мы обедали по талонам в полуподвальной столовой под аркой административного корпуса университета на Моховой.
Наша дорога на занятия начиналась с посадки в трамвай, шедший до станции метро Сокольники. Проезд стоил три копейки. Плотно стоя друг к другу, мы собирали в несколько горстей двух и трехкопеечные монеты. Передавали собранное кондуктору, зная наперед, что она отдаст их назад – времени нашего проезда до метро ей не хватало, чтобы пересчитать собранные нами медяки. Пятикопеечные отрывные талоны в метро наши студенты ухитрялись использовать дважды. Выход из станции метро Охотный ряд тогда был только у гостиницы «Москва». От этого выхода толпа студентов сплошным потоком бегом устремлялась через перекресток Моховая – улица Горького к гостинице «Националь» – водители всех видов транспорта на это время почтительно уступали дорогу рвущимся к знаниям студентам.
Мы много работали, но свободное время у нас все-таки было, и было оно весьма содержательным. В клубе общежития проводились интересные концерты. Выступали пе-ред нами Н.Д. Мордвинов, В.А. Давыдова, Л.А. Лядова и многие выдающиеся артисты и композиторы того времени. Мы и сами обеспечивали свой культурный досуг. Помню, как мы с Мишей Герцевым последним поездом метро приезжали к Большому театру, занимали очередь за билетами и коротали в этой очереди ночь до открытия кассы театра. Билеты можно было приобрести по выбору, но только на три спектакля в текущем месяце. Таким способом в течение двух лет нам удалось увидеть звезд мирового балета и прослушать весь репертуар звезд российского вокала. Доступными были для нас концерты Э. Гилельса, Д. Ойстраха, С. Ростроповича и многих других выдающихся исполнителей.
Первое дисциплинарное внушение нам сделал на лекции по истории древней Гре-ции и Рима А.Г. Бокщанин. «Молодые люди, – обратился он к не угомонившейся аудито-рии, – в двух случаях воспитанная аудитория прекращает всякие разговоры: когда лектор подходит к кафедре и когда в театре оркестр начинает исполнение увертюры». В сугубо интеллигентной форме проделал этот прием воспитания известный этнограф С.А.Токарев. На одном из семинаров в нашей группе он увлекательно рассказывал о своих путешествиях. По ходу его рассказа Нигмет Казетов повторял: «Правильно, Сергей Александрович, правильно!» – «Благодарю Вас!» – ответил именитый профессор первокурснику. Мы хмыкнули, но Нигмет так и не уловил иронии. Интересно преодолевал в нашем сознании советскую интерпретацию истории православной иконописи Сергей Данилович Сказкин. Во время зачета по истории русской культуры на мою несуразицу о содержании Троицы А. Рублева Сергей Данилович ответил веселым смехом. Он особо подчеркнул имя и отчество сотрудницы нашей факультетской библиотеки и название исследования, которое я должна была у нее попросить, чтобы просветиться. И только потом С.Д. Сказкин поставил мне зачет, не проверяя, прочитала ли я указанное им исследование: мы оба доверяли друг другу.
Первая зимняя сессия запомнилась мне тем, что я пережила тогда первый в своей жизни провал на экзамене. Накануне в комнате нашего общежития мы самозабвенно чи-тали стихи К. Симонова. Слушая мой лепет на экзамене по археологии, Д.А. Авдусин сказал: «Если завтра придете сдавать на пятерку, сегодня я не поставлю Вам неуд». «Мир безбрежный» я не залила слезами, но страдала сильно в коридоре, где располагались вла-дения кафедры археологии. Группа сочувствовала мне, а Галя Игнатович пригласила меня к себе домой, чтобы я смогла подготовиться к испытанию следующего утра. Ее родители и брат были в отъезде. На вторую половину дня и ночь я оставалась одна в комнате, которую они занимали в общем бараке в Филях. По учебнику археологии А.В. Арциховского я узнала расположение всех известных науке курганов, прошлые и продолжающиеся археологические раскопки и находки в них. «Вот сегодня с вами можно беседовать», – заметил наутро Д.А. Авдусин, ставя в мою зачетку первую университетскую пятерку.
«Археология – это история, вооруженная лопатой» – эта фраза А.В. Арциховского была широко известна. По окончании первого курса я поехала поработать в Новго-родской археологической экспедиции, детище Артемия Владимировича.
Мое участие в этой экспедиции было вызвано нуждой. Но необходимость, однако, оказалась чрезвычайно полезной: здесь я узнавала историю по-арциховски – вооружив-шись лопатой. Тонкостям этого «мастерства» очень строго обучала меня Юлия Леонидов-на Щапова. Под ее руководством я усвоила и особенности комплектования находок. На-блюдая за моей работой этого плана, А.В. Арциховский и М.Н. Кислов, замечательнейшие личности, – оба советовали мне специализироваться по кафедре археологии.
Для меня и моей последующей жизни и работы, участие в Новгородской археоло-гической экспедиции имело огромное значение. Впечатляющие примеры являли своим отношением ко всем участникам экспедиции: А.В. Арциховский, его заместитель Борис Николаевич Колчин, наш главный опекун Михаил Никанорович Кислов и воспитанные ими археологи-пятикурсники: Инга Голунова, Наташа Сергиевская, Ира Сорокованова, Геннадий Бочаров и многие другие их питомцы. Они умели самоотверженно работать и интересно отдыхать.
К приезду Арциховского в экспедицию всегда готовились веселые «капустники», после которых Артемий Владимирович просил исполнить факультетские песни. С неиз-менным восторгом он принимал известную песню археологов с таким куплетом: «А Валя Янин лишнее съел, и у него живот болел. А Боря Колчин со взглядом волчьим его пове-сить повелел». Наши выходные дни посвящались экскурсиям по достопримечательностям озера Ильмень, Новгородской земли, плаваниям на шлюпках по реке Волхову. За редким исключением, наши руководители были с нами.
Меня увлекали лекции и семинары А.Г. Бокщанина. Под его руководством я с большим интересом писала курсовую работу о реформах Солона. В семинаре Д.Г. Редера моя курсовая работа была посвящена анализу законов Хаммурапи. В.И. Авдиев и Д.Г. Ре-дер воспринимались мной чуть ли не современниками тех, о ком они увлеченно рассказывали в своих лекциях. Особенно впечатляюще роднил нас с далеким прошлым облик секретаря этой кафедры. Но специализация по истории древнего мира меня не привлекала, в том числе и по истории Древнерусского государства, хотя хорошо запомнились лекции Б.А. Рыбакова и очень содержательные практические занятия, которые вел у нас Л.В. Черепнин. Не увлекла меня и специализация по истории средневековой Европы, несмотря на то, что семинары М.И. Громыко были очень содержательными и интересными. Моя курсовая работа в ее семинаре была посвящена анализу творчества Рабле.
Сейчас я понимаю, как долго мне пришлось идти к избранной мной специализации в исторической науке. Первым, засевшим в моей памяти толчком, оказались споры между взрослыми, собиравшимися по вечерам в нашей комнате. В Чарджоу они и я с ними оказались не по своей воле. Существа их горячих споров, я, конечно, не понимала, но в моем сознании застряло часто звучавшее в этих спорах слово «история». В одну из ночей 1938 года на моих глазах все взрослые были арестованы.
В 1944 году в моем сочинении «Кем я хочу быть», предложенном Людмилой Ти-мофеевной, нашей учительницей во 2-3 классах, стоял ответ: «Я буду учителем истории». За 6 лет после 1938 года моего пребывания в дошкольных и школьных детских домах, я уже знала, каким учителем-воспитателем мне хотелось быть в будущем, а история - отту-да, из моих младенческих лет в Чарджоу. В сентябре 1945 года в моих руках, ученицы четвертого класса, оказался учебник по истории. В нем портреты Тухачевского, Якира, Егорова и других, заштрихованные густой черной сеткой, напомнили мне картину ночного ареста в Чарджоу. Я вспомнила тогда и второе слово, которое часто слышала в спорах тех, кто собирался у нас: «Почему?». В истории мне предстояло продолжить их поиск ответа на этот вопрос.
В 1952-53 учебном году «Краткий курс истории ВКП (б)», который мы изучали в педучилище, окончательно определил направление моих поисков в истории. События 1956 года закрепили этот мой выбор. В феврале этого года состоялся XX съезд КПСС, из-вестный нашему поколению выступлением Н.С. Хрущева с докладом «О культе личности Сталина». Весной 1956 года я решила дойти до самой сути в изучении истории общест-венной мысли и общественного движения в России XIX века. Мой путь лежал на кафед-ру истории СССР периода капитализма. Я записалась в специальный семинар Ивана Антоновича Федосова.
Но перед нашим распределением по специальным кафедрам была в жизни нашего факультета эпопея целины. Кончалась весенняя сессия 1956 года. Энтузиасты со всех 17 факультетов МГУ осаждали комитет ВЛКСМ университета, желая получить путевку для поездки на целину. Я была одной из 83 счастливчиков исторического факультета, полу-чивших такие путевки.
Командиром нашего отряда ехал аспирант Лев Краснопевцев, комиссаром – моло-дой преподаватель Юрий Степанович Кукушкин. В составе нашего отряда ехали аспиран-ты факультета: Саша Чичеров, Володя Крылов, Марат Чешков и пятикурсники Галя Правдина, Инна Астахова, Зара Саралиева. Большая часть отряда состояла из студентов, перешедших на третий курс. Каждый из 83 представителей отряда был по-своему приме-чателен и интересен.
Нас торжественно провожали 4 июля. Митинг состоялся на площадке перед грузо-вой станцией московской кольцевой железной дороги, располагавшейся за клубной зоной университета. Мое волнение было настолько сильным, что я совершенно не запомнила, кто и что говорил, напутствуя нас. Подали товарный состав из 17 вагонов-теплушек – по вагону на факультет. Кто успел, расположился на нарах, но большинству места достались на полу вагона. К раннему утру следующего дня наш состав вышел на основную магист-раль, оставив позади московскую кольцевую железную дорогу и Подмосковье. Пока мы в своей теплушке ломали голову над первой проблемой, машинист нашего состава предло-жил ее решение без наших просьб. Ранним утром 5 июля он остановил поезд в безлюдном месте, у густого леса, близко подступавшего к полотну железной дороги, и по вагонам прозвучала команда: девочки – налево, мальчики – направо. Все девять суток нашего пу-тешествия от Москвы до станции Чамалган, что в 70 километрах от Алма-Аты, между машинистами нашего состава и нами, их пассажирами, было исключительное взаимопо-нимание.
Первая длительная остановка состава была сделана в Ряжске. Здесь мы впервые обедали в солдатской столовой. Любопытно отметить: пока мы ехали до Урала, кормили нас, как и солдат, более чем скромно. Когда же пересекли Урал и оказались на территории Казахстана, создалось впечатление, что нас здесь ждали, как желанных гостей. На каждой станции, где наш состав делал плановую или вынужденную остановку, в любое время суток путевые диспетчеры, как правило, женщины, встречали нас популярной тогда песней: «Едут новоселы по земле целинной. Весна и молодость всегда в пути». Если было возможно – давали нашему составу зеленый свет или максимально сокращали наши стоянки.
Каждый факультет оформлял «фасад» своего вагона. На «фасаде» нашего вагона было начертано два лозунга из «Приключений бравого солдата Швейка» Ярослава Гаше-ка: «Помните, скоты, что вы – люди!» и «Бди!». Сохранилась фотография: на ней «фасад» нашего вагона, а на насыпи у вагона – стоят и сидят историки-путешественники. Сидит в центре Нигмет Казетов, по правую руку от него – я. В пути мы не скучали. Началось с того, что Володя Крылов стал наизусть читать недавно легализованные сказки Корнея Чуковского. Многие из этих сказок помогла мне выучить наизусть Вера Михайловна Батурина – она была воспитательницей нашей группы в детском доме в годы отечественной войны. В июле 1956 года Володя Крылов читал отрывок из какой-нибудь сказки Чуковского и лукаво оглядывал слушателей: кто продолжит? Знающих находилось немало. Это к тому, что тотальный запрет на мысль невозможен.
Веселил публику нашей теплушки Миша Мейер. Сначала он читал «Поднятую це-лину». Дед Щукарь в его интерпретации вставал перед нами как живой. Такого деда Щу-каря я помнила еще по нашему лыжному походу по Подмосковью и тоже по выступлению Миши Мейера. Во время зимних каникул наша агитбригада выступала с концертами в разных местах. В одном из них – в Доме инвалидов, располагавшемся в плохо приспособленном для жизни этих несчастных монастыре, - Миша своим веселым исполнением буквально взбудоражил, казалось, абсолютно апатичных слушателей. После его выступления пенсионеры-инвалиды дружно приглашали нас приезжать к ним чаще… Но не пришлось. В память о нашем пребывании в этом доме инвалидов директор его предложил нам сфотографироваться.
Окончив чтение «Поднятой целины», Миша читал нам «Приключения бравого солдата Швейка». Читал весь световой день. В вагоне стоял несмолкаемый хохот. С боль-ными животами от безудержного смеха мы не расходились – расползались по своим спальным местам с наступлением темноты – теплушки не освещались.
В воинских частях Казахстана нас кормили вкусно и сытно. Но казахстанскую жа-ру мы переносили с трудом. Чем дальше мы продвигались в центральную часть республи-ки, тем жара становилась невыносимей. Поэтому после обедов в солдатских столовых ме-стное начальство организовывало всему составу «душ»: либо открывали огромный кран водонапорной башни, и все путешественники от МГУ выстраивались в длинную очередь, чтобы несколько секунд постоять под прохладной струей. Либо к привокзальной площади подгонялись пожарные машины, которые поливали нашу огромную толпу из брандспойтов. На короткое время остуженные, мы расползались по вагонам. На одном из дневных перегонов, когда состав преодолевал расстояние при жаре в 51 градус, все, как один, лежали на полу вагона, двигая жабрами, извиняюсь, дыша, как рыбы, выброшенные на берег. И вдруг по обе стороны железнодорожного пути показалось озеро. Машинист остановил состав. Задыхающиеся от жары «рыбы» из всех вагонов высыпали в манящую своим красивым бирюзовым цветом воду. Даже невыносимый запах сероводорода, исходивший от воды, не остановил желающих прохладиться. После этого дня наш машинист стал останавливать состав каждый раз, как только на пути появлялась речушка или озеро. Блаженство прерывалось призывными гудками машиниста: «По вагонам!». Если публика не реагировала, - машинист давал медленный ход. Тогда многие срывались и догоняли состав, но не все. Тех, кто все-таки отставал от поезда, подбирали любые, следовавшие за нашим составом поезда. Отставшие добирались до очередной станции, а там начальники вокзалов сажали их в вагоны скорых поездов, в которых они догоняли свой состав.
Машинист нашего состава был очень внимательным. Об этом свидетельствует та-кой факт. В нашем отряде ехал любитель наблюдать необъятные просторы нашей отчизны – Сергей Сергейчик. Усаживаясь на приступки вагона, он часами под палящим солнцем обозревал пространства, мимо которых проходил наш поезд, и дважды солнечный пере-грев свалил его с приступок на железнодорожную насыпь. Каждый раз машинист немед-ленно останавливал состав и ждал, пока ребята не заносили нашего любознательного пу-тешественника в вагон.
Однажды ранним утром стоянка нашего состава оказалась очень продолжительной. Это была предгорная станция – состав должен был преодолеть подъем, и работники станции готовили к этому наш поезд. По воспоминаниям Ларисы Рейснер я знала, что и они, представители первой дипломатической миссии советской России в Афганистане, тоже на этой станции простояли несколько часов.
Продолжавшееся девять суток наше путешествие завершилось на станции Чамал-ган. Здесь нас встретили работники совхоза: директор П. Михалкин и председатель рабоч-кома А. Нестеренко.
С. Сергейчик писал в воспоминаниях:
«На двух грузовиках, оборудованных под перевозку людей, два часа преодолевали мы семьдесят километров по разбитым степным дорогам. Когда машины остановились, первым ступил на землю отделения совхоза «Илийский» его директор П. Михалкин. «Здесь вы будете жить», объявил он. – На всем обозримом пространстве - ни дома, ни де-ревца, ни кустика – голая степь, да в отдалении поле зреющей пшеницы, а вокруг - ковыль и ажурные клубочки перекати-поле. Машина, на которой мы прибыли, стояла около громадной цистерны и небольшой саманной постройки. Других признаков первого отделения совхоза «Илийский» не просматривалось. В руках у ребят появились лопаты, зазвенели топоры. Они поставили две палатки, оборудовали кухню, соорудили туалеты и собственный «илийский» душ. Для питья воду привозили из Алма-Аты, а для душа, если удавалось, воду брали из колодца, который вырыли Эдик Капский, Валя Подугольников и Нигмет Казетов. Удавалось очень редко, так как воды в вырытом колодце набиралось лишь два-три ведра в день. Первым холодную воду из колодца попробовал Сергей Гарин. Попить колодезной водицы нередко заезжали к нам директор и главный агроном совхоза».
В рассказ Сергея вклинивается Емельянова Е. «Вкусно кормили нас наши поварихи – Катя Жачкина и Валя Сизова. Стоило услышать призывной стук об обломок рельса, как вся команда устремлялась в «столовую», чтобы успеть захватить кем-то из нас привезенную из Москвы огромную керамическую кружку, вмещавшую один литр кипятка. Едва ли это чудо доставалось своему хозяину - оно позволяло протянуть блаженство чаепития на довольно продолжительное время. Был у нас в отряде Володя Ерохов. При раздаче, когда наша повариха Валя Сизова наливала в его огромную миску первое, он говорил: «И второе туда же». – «Может, и третье?» - улыбалась Валентина. «Нет, третье не надо», - не улавливая иронии, отвечал Володя. Однажды во время моего дежурства по столовой на завтрак не явились Женя Платов, Марат Чешков и Валя Подугольников. Я решилась пойти в ребячью палатку позвать их к завтраку. «Разве не видно, что господа почивают?» - донеслось возмущенно из-под одеяла. «Ваш выбор, «господа», - вы остаетесь без завтрака», - отвечаю. Одеяла, как ветром, сдуло. Железным было наше студенческое правило: «Лучше переспать, чем не доесть».
Первым делом, которое поручило нам руководство совхоза, была уборка сена. От-важные ходили на это поле пешком, а ленивые добирались в тележке, «запряженной» трактором. Тележка и мы, сидевшие в ней, подвергались чудовищной тряске, и все-таки мы предпочитали езду ходьбе. Закрываю глаза и вижу: снующие по полю фигурки наших ребят с вилами и возвышающуюся над ними долговязую фигуру нашего командира – Льва Краснопевцева, самого сноровистого сельского труженика. Но и он после двухнедельной работы оказался в долгу перед совхозной бухгалтерией: мы гораздо больше проели, чем выработали. Пришлось нам осваивать тонкости уборки скошенного сена. Немного потребовалось для этого времени, очень быстро мы научились выполнять, а потом и перевыполнять норму.
В середине июля началась жатва. Вспоминает Сергей Сергейчик: «Меня назначили старшим копнильщиком, младшим был Гена Оприщенко. На жатве мы работали по 12 часов. Приходилось работать и сутками. Ночная смена мне нравилась особенно. На мостике копнителя, как на боевом посту: ночью над тобой огромная луна и безоблачное небо, по сторонам мелькают огни других степных кораблей. Постепенно огни бледнеют и гаснут – розовеющий горизонт воспламеняется огненным сиянием. Первые лучи восходящего солнца после холодной ночи кажутся ласковыми, желанными. Однако это желанное светило очень скоро превращалось в источник нестерпимого пекла.
Два-три километра комбайн идет в одну сторону и столько же обратно. Пройдет комбайн половину круга – и бункер наполняется золотистой пшеницей. Подъезжает авто-машина, штурвальный выгружает зерно. Я бросаюсь на мостик копнителя, чтобы в эти несколько минут забыться и вздремнуть. Только закроешь глаза – комбайн уже трогается. Надо вставать. Комбайн продолжает движение по кругу, а груженая зерном машина от-правляется на ток, где в три смены по восемь часов работали мои товарищи».
Емельянова Е. «Я была в их составе. Те, кто работал в первую и вторую смену, но-сили на ток бачок с водой. Со смены по очереди несли его в наше становище. Тяжелое это было дело: оцинкованный бачок очень сильно накалялся, и эту ношу можно было срав-нить с ношением горячего утюга в кармане. Испытали мы сложности работы в каждой из трех смен. Ток мы содержали в идеальном порядке. Чтобы зерно не горело, перелопачива-ли его. Подбросишь вверх и смотришь, как падают вниз золотые зерна пшеницы. На фоне синего-синего безоблачного неба, казалось, падают вниз золотые самородки. Машины, увозившие зерно на элеватор, приходилось нагружать в ускоренном темпе – торопили шоферы. Если работали ночью, то после загрузки машин зарывались в зерно, чтобы со-греться: темные ночи на юге Казахстана даже жарким летом очень холодные.
Ребята из первой дневной смены после загрузки машины зерном забирались в кузов и, блаженствуя, отправлялись купаться в пруду. Пруды сооружали целинники-поселенцы на каждом отделении совхоза. Заполнялись они водой из артезианских скважин и были просто очаровательными: от воды светло-салатного цвета невозможно было оторвать глаз, а плавать в ней – было верхом блаженства. Однажды на такое купание поехали я, Володя Крылов и Марат Чешков. Марат продолжал плавать, а мы с Володей отдыхали на берегу. Вдруг Марат начал кричать: «Тону! Помогите!». Когда еще раз над водой показалась его голова, и он успел только сказать - «то…», Володя бросился в воду и успел спасти его. Оказалось, что ему судорогой свело ноги, и он не мог двинуться к берегу.
С таких купаний ехать назад приходилось, когда ночь уже вступила в свои права, и машины возвращались из поездки на элеватор по разбитой дороге. Находиться в порож-нем кузове – «удовольствие» не из приятных: неведомая сила вздымала нас вверх санти-метров на 30 и безжалостно шлепала на щербатые доски кузова. Сущую египетскую казнь приходилось испытывать на обратном пути! Но красота была и в таких поездках. Фары движущейся машины освещали рассекаемые ею высокие «волны». Казалось, что мы дви-жемся не по разбитой дороге, а плывем по сказочному «морю». По прибытии в наше ста-новище, мы, «пловцы» по волнам пыли представляли собой далекое от очарования зрели-ще: покрытые мельчайшей пылью, серые, грязные после «купания», мы бежали в наш душ обмыться – было настоящим счастьем, если в нем оказывалась холодная вода из колодца.
Пришлось нам быть и свидетелями страшного зрелища – пожара на поле еще не сжатой пшеницы. Тушили пожар все, кто находился в это время в лагере, но справились с ним лишь тракторы, пропахавшие широкие борозды вокруг горевшего поля.
В середине августа жатва в совхозе «Илийский» была завершена. Потом стало из-вестно, что из Казахстана в закрома родины поступил в то лето один миллиард пудов пшеницы отличного качества. В этом результате была частица и нашего труда.
Последнее задание, которое мы выполняли, была уборка кукурузы. Здесь мы тру-дились под руководством Ю.С. Кукушкина, и были уже вполне квалифицированными сельскохозяйственными работниками, поэтому справились с заданием быстро. Руково-дство совхоза было удовлетворено результатами нашей работы на всех участках и пода-рило нам экскурсию на высокогорное озеро Иссык, красивейшее место под Алма-Атой».
Вспоминают Емельянова Е. и Сергейчик С. «Более пятидесяти добровольцев на-шего отряда в кузовах двух самосвалов 19 августа двинулись по Талгарскому тракту к вы-сокогорному озеру Иссык. К вечеру прибыли в поселок Алатау. К озеру в гору пришлось подниматься пешком темной-темной ночью по узкой и крутой тропинке. Слева – скала, справа – крутой обрыв, со дна обрыва доносится грохот горной речки, да такой, что не-возможно было услышать голос соседа, шедшего впереди и сзади тебя. К тому же опасно было отвлекаться на разговоры – в кромешной тьме все внимание приходилось сосредота-чивать на том, чтобы благополучно пройти тропу и не свалиться в пропасть. Одна наша машина осталась в поселке, другая кружными путями оказалась у озера. Самые отважные из нас пришли к озеру ночью. Развели костер. Нашли доски и на этих досках улеглись у костра. Восемь человек, и я среди них, решили спать в кузове машины. Я лежала с одного края, с другого края нашу восьмерку замыкал Володя Крылов. Через каждый час он ко-мандовал: «Поворачивайся на правый (или левый) бок!» Те, кто был между мной и Воло-дей, блаженствовали – им было тепло. У нас с Володей стыла то спина, то грудь. Веселые последствия нашей ночевки обнаружились утром. Оказалось, что кузов машины был из-мазан соляркой, и мы его до блеска «почистили» своей одеждой. Огорчаться не стали, не до того было – к себе властно манила бирюзового цвета вода горного озера. Она казалась теплой, и ребята вмиг бросились в воду. В ту же секунду бросились вон из воды – она оказалась ледяной.
И опять С. Сергейчик. «Весь день мы провели в прекрасном уголке Казахстана: бродили по берегам озера, поднимались на скалы, фотографировались. Во второй полови-не дня вернулись в поселок Алатау, расселись по машинам и отправились в обратный путь. Водитель первой машины Ф. Бут, не имевший, как потом выяснилось, даже води-тельских прав, развил скорость на горном серпантине более 80 километров в час. Обо-гнув одну машину, он пытался обогнать вторую и врезался в указательный столб, стояв-ший на краю огромной широкой ямы. В эту яму и угодила его машина, веером раскидав всех, кто ехал в ней».
Емельянова Е. «Я ехала в кузове второй машины. Когда я подошла к месту траге-дии – ужас охватил меня. Окаменевшие ноги мои, казалось, никогда не сдвинутся с места. Но нужно было действовать. В кузов второй машины мы положили погибшую Галю Правдину, рядом уложили умирающую Инну Асташову – она скончалась по дороге в по-селковую больницу. Без сознания, но с признаками жизни, рядом с ними лежала Рута Юн-ге. В этой катастрофе пострадало 23 наших товарища. В очень тяжелом состоянии нахо-дились Сергей Сергейчик, Коля Нагайцев и Саша Крухмалев. Меня и Мишу Мейера оста-вили ухаживать за пострадавшими. В поселке была «гостиница» об одну комнату, муж-скую и женскую половину в ней разделяла легкая ширма.
Руту Юнге врачи больницы попытались спасти – у нее была тяжелая травма чере-па. После многочасовой операции, не приходя в сознание, Рута умерла ночью. Перед моими глазами до сих пор красивое молодое тело крепко спящей девушки.
Единственная комната в «гостинице» вскоре оказалась заполненной до отказа – приезжали и уезжали родители пострадавших, увозя с собой тех, кого уже можно было транспортировать. Организацией перевозки погибших занимался прибывший из Москвы заместитель декана истфака Валерий Иванович Бовыкин. Помощником у него был пятикурсник Игорь Донков. Я ехала с Валерием Ивановичем в одной машине, когда отправляли тела погибших девушек в Алма-Ату. Он возьми и спроси меня: «Катя, а вы состоите на учете в Красном кресте?» - «Зачем?» - спрашиваю. Он объяснил: «Вот Инна Асташова тоже воспитанница детского дома. Она состояла на учете, и ее будут хоронить на средства Красного креста». Я отнесла смысл сказанного В.И. Бовыкиным к неординарности ситуации.
Из 23 ребят, оказавшихся в больнице, самым тяжелым был Сергей Сергейчик. Только работающее сердце свидетельствовало о том, что его распластанное и неподвиж-ное тело еще живо. Даже врачи сомневались в том, что его удастся вернуть к полноценной жизни. Он пришел в сознание через десять дней. Ему предстояло восстанавливать память, вновь учиться говорить, ходить, жить. Помощь пришла, откуда никто не ожидал.
Больница находилась в поселке, в котором с 1941 года жили сосланные чеченцы. Очень часто вечерние веселья на местной танцплощадке они завершали драками с поно-жовщиной. Пострадавших чеченцев свозили в травматологическое отделение той же больницы, где лежали наши студенты. Утром их обидчики повисали на оконных решетках и выражали скорбь и сочувствие тем, кого порезали ночью. Однажды я вышла и высказала им свое удивление. «Ты нычево ны понымаиш. Я порэзал ево – он тэпэр мой кунак, брат. А тэбэ што надо?» - вопрошал самый старший среди них. «Курицу и фрукты», - отвечаю. «Всо будэт». И действительно. Они мне два раза в неделю приносили только что зарезанную курицу, а свежие фрукты – ежедневно до тех пор, пока ребят не перевезли в больницу Совета Министров Казахстана в Алма-Ате. Медсестры в больнице говорили мне: «Ты, Катя, с ними осторожней. Они при случае и голову отрежут». Ничего, обошлось, расстались мы друзьями. Зато своим тяжелым страдальцам мы с Мишей каждый день варили на больничной кухне свежий куриный бульон, из фруктов делали сок, отпаивали и откармливали Сергея, Сашу и Николая. Коля был строптивым пациентом. Когда сестрички подходили к нему, чтобы сделать укол, он, казалось, лежащий без сознания, вытягивал ногу из-под простыни и норовил оттолкнуть их. Сестры стали приглашать меня, когда нужно было сделать очередной укол. Я отвлекала внимание Николая разговорами, будто укол делаю я, а сестричка в это время осуществляла процедуру, которую в таких случаях Николай переносил безропотно.
Когда состояние наших ребят стало стабильно устойчивым, их перевезли из посел-ка в Алма-Ату и поместили в больницу Совета министров Казахстана для полной реаби-литации. Мне и Мише Мейеру предоставили места в гостинице. Мы продолжали снабжать ребят свежими фруктами, обеспечивали их связь с миром, даже дни рождения не забывали справлять.
Ректорат и профсоюзный комитет МГУ оказали материальную помощь пострадав-шим, предоставили им возможность лечения и отдыха в лучших санаториях и домах от-дыха страны. Каждый, поработавший на целине, при желании мог получить путевку в дома отдыха Подмосковья.
В конце октября отправились в Москву и мы с Мишей. Остававшихся в больнице наших товарищей мы не оставили без внимания – договорились со студентами истфака Казахстанского университета, которые потом заботились о них. В подтверждение того, что врачам Казахстана удалось полностью вернуть Сергея к жизни, приведу сохранившееся у меня его письмо из той правительственной больницы. Он писал: «Я жив, почти что здоров, скоро приеду, но ведь у вас холодно, а у нас жара, у вас мороз (это я сегодня слушал последние известия), а у нас тепло. У меня все хорошо. Недавно был профессор-терапевт, откуда-то вызывали. Проверил мою память, сказал, что хорошо все помню. Еще чуть-чуть опоздай помощь - и мог бы лишиться памяти. Он отменил часть уколов (только часть), разрешил садиться. А сегодня К.В. (лечащий врач) разрешил мне вставать раза два в день. Но я, конечно, этим не ограничиваюсь. Да, еще сказал, что для прогулок дает в сопровождение сестру. Хотя мне этого не надо. Нас уже стало мало. Хожу гостить к ним. Девушки из КазГУ не забывают нас, вообще молодцы, хотя им это уже надоело, но не забывают».
Он сам в год пятидесятилетия нашей целинной эпопеи писал: «Своим возвращением к учебе я обязан в первую очередь нашему ректору И.Г. Петровскому. По моей просьбе он принял меня, тепло и участливо поговорил и предоставил академический отпуск с сохранением места в общежитии и выплатой стипендии. Чтобы облегчить мое материальное положение, ректор приказом зачислил меня в штат иностранного отдела университета на должность экскурсовода. Преклоняюсь перед университетом, его преподавателями и сотрудниками. Они окружили меня материнской заботой и отеческим вниманием, помогли мне успешно закончить обучение в университете, защитить в его стенах кандидатскую диссертацию, а затем – и докторскую».
Емельянова Е. «ЦК ВЛКСМ наградило нас медалями «За освоение целины». Ме-даль Михаила Серафимовича Мейера – экспонат Музея истории МГУ. Моя медаль хра-нится у меня. Детали нашей целинной эпопеи хранятся в памяти каждого из нас и воспро-изводятся при наших встречах каждое десятилетие. Последняя наша встреча состоялась в год пятидесятилетия нашего пребывания на целине – в 2006 году.
После зимней сессии 1956–1957 учебного года мы расходились по кафедрам. Ми-ша Мейер, увлеченный историей стран Востока, вообще покинул наш факультет – пере-шел в самостоятельный институт, который вскоре получил наименование Институт стран Азии и Африки при МГУ, директором которого он является уже много лет.
Но после зимней сессии в нашу группу руководителем специального семинара пришел недавно освобожденный из Воркутинских лагерей Михаил Герасимович Седов. На первом же семинаре он спросил, что мы знаем о народниках и народничестве. Кто-то из нас выдал: «Народники мало знали, а то, что знали, не понимали». Наш руководитель рассмеялся, а мы оцепенели: «смеялся» человек, которого отучили смеяться. Успокоив-шись, Михаил Герасимович сказал: «Они знали и понимали больше нас с Вами. Доказы-вать или опровергать это надо только документально». И он сообщил нам, что работники нашей факультетской библиотеки, когда было приказано актировать и уничтожить доре-волюционную литературу, малыми пакетами развезли эту литературу по чердакам и за-куткам на дачи или по тайникам в квартирах, а в 1956 году они вернули эту литературу назад. Михаил Герасимович обратил наше внимание и на то, что в ЦГАОР (сейчас ГАРФ) разбирается по фондам полученный в дар от правительства Чехословакии архив Народно-го дома – дореволюционный архив, сохраненный высланными в 1922 году из России рос-сийскими мыслителями. Он посоветовал нам тщательно изучать эту литературу и эти ар-хивные документы. Михаил Герасимович изучал их, работая над докторской диссертаци-ей, мы – готовясь к защите дипломов. Лекции его были захватывающе интересными. Ми-хаил Герасимович открыл перед нами мир, о котором мы не имели ни малейшего пред-ставления. Мы оставались слушать его еще на несколько часов после окончания занятий по расписанию. Он требовал, чтобы мы знали труды Ивана Дмитриевича Беляева, Юрия Федоровича Самарина, Максима Максимовича Ковалевского, Василия Осиповича Клю-чевского и многих других. За то, что я не знала Николая Яковлевича Данилевского и его книгу «Россия и Европа», в январе 1957 года он поставил мне на экзамене первую тройку. Чтобы мы предметно доказывали, почему Н.Г. Чернышевский был кумиром рос-сийской молодежи 1860-80-х годов, а для Маркса «великим русским ученым», он отсылал нас к воспоминаниям историков Сергея Михайловича и его сына Владимира Сергеевича Соловьевых. Мы были свидетелями того, как старался М.Г. Седов наверстать 13 утрачен-ных для науки лагерных лет! И от нас он требовал не тратить попусту время. Под его влиянием засело в моем сознании из «Доктора Живаго»: «Во всем мне хочется дойти до самой сути: в работе, в поисках пути. В сердечной смуте». Убежденный ленинец, на его сочинениях Михаил Герасимович надеялся доискаться «до сущности прошедших дней, до их причины, до основанья, до корней, до сердцевины».
В этом направлении стимулировали наши поиски преподаватели кафедры, по которой я специализировалась. Они поощряли наше стремление к познанию, особенно в годы моего обучения в аспирантуре (1967–1970). У меня до сих пор хранятся отзывы на мои первые аспирантские работы Сергея Сергеевича Дмитриева, Владимира Александровича Вдовина, М.Г. Седова и характеристика на меня, написанная Ларисой Георгиевной Захаровой. Я храню в памяти заботливое отношение ко мне в течение 1957-1991 годов секретаря нашей кафедры Риммы Мироновны Александровой.
Фонды архива Народного дома я смогла освоить лишь в годы обучения в аспиран-туре (1967–1970). Эти материалы уводили меня от той концепции, которой придерживал-ся мой учитель. Он понимал это, но не останавливал меня. Напротив. Когда я принесла ему свой первый вариант обобщения состояния общественной мысли и общественного движения в России второй половины XIX века, он сказал присутствовавшим при этом своим аспирантам: «Если бы это было сделано в области естествознания, его признали бы открытием. А я собирался было ставить крест на этой аспирантке…». Михаил Герасимо-вич сознавал, что с вовлечением в исследования новых, особенно ранее запрещенных ис-точников, историкам придется пересматривать ранее сложившиеся концепции. Подвижки в этом направлении уже просматривались в дипломных работах его учеников. Не исключал он и неизбежного переосмысления и своей концепции истории российского народничества. Поэтому Михаил Герасимович терпимо относился к результатам самостоятельных поисков своих учеников, если они были убедительными и документально подтвержденными.
У меня сохранилась запись жгучей дискуссии, имевшей место во время защиты на нашей кафедре дипломных проектов. На записке дата: 27 июня 1969 года, Москва, МГУ, истфак, пятница. В этот день один из учеников М.Г. Седова защищал дипломную работу, посвященную Л.А. Тихомирову. Я выступала оппонентом этого дипломанта. «Интерпре-тация темы дипломантом расходится с общепринятой концепцией». Это был единствен-ный «аргумент», на основании которого Иван Антонович Федосов, заведующий кафедрой, отказывал выпускнику в принятии его дипломного проекта. Защищая право выпускника факультета на самостоятельное толкование изученных источников, я заметила: «Отказывая кому бы то ни было в этом праве, мы никогда не объясним, что и почему произошло с нашей страной». – «Вам никто не вменял это в обязанность. У нас есть кому объяснять происшедшее и происходящее», - оборвал меня Иван Антонович и, разойдясь не в меру, стал кричать на научного руководителя дипломанта, профессора и доктора исторических наук, как на мальчишку. Михаил Герасимович убедительно и с достоинством ответил: «Я возражаю против намеков и откровенных обвинений меня в том, что я виноват в политических ошибках моих учеников. Я возражаю против ложной бдительности и всяких подозрений насчет идеологических уклонов меня и моих учеников». В последующие годы он продолжал поощрять самостоятельные поиски и самостоятельные обобщения всех, кто у него учился, будь то выходцы из нашей страны, или японцы, американцы, англичане и французы. Он сознавал необходимость перемен в стране и при каждой смене генсека ЦК КПСС говорил мне при встрече: «Будут перемены». Когда генсеком стал М.С. Горбачев, он убежденно заметил: «Теперь непременно будут перемены». Как до этого и в этот раз я сказала: «Люди, воспитанные на «российском марксизме» не будут делать никаких перемен». – «Что вы каркаете, как черная ворона», - был ответ моего учителя.
Он успел познакомиться с моей работой, посвященной истории «теории» и практики российского «марксизма», и оставил на память свою рецензию. Благословляя меня на ее доработку, он посоветовал мне «быть на высоте требований науки». Последняя рецензия моего учителя хранится у меня до сих пор. В октябре 1991 года его не стало.
Много раз мне приходилось выслушивать одобрительные отзывы по поводу моей принадлежности к историческому факультету МГУ. Я гордилась этой принадлежностью и старалась ее оправдать. Об одном из таких случаев стоит рассказать. В декабре 1981 года по всей нашей огромной стране проводились торжественные собрания, посвященные юбилею Л.И. Брежнева. Я была тогда на курсах повышения квалификации в Киевском университете. Мне предложили выступить на этом собрании, предупредив, что мой отказ будет использован против меня. На таких казенных обязательных торжествах люди, присутствуя, отсутствовали. Никто не утруждал себя слушанием выступлений, все «беседовали» между собой о чем-то своем. Меня не устраивала роль пустой погремушки. И я выбрала такую форму и содержание выступления, которая заставила аудиторию прислушаться. В зале воцарилась тишина, меня со вниманием выслушали до конца и дружно аплодировали. По окончании собрания ко мне подошел старый профессор Киевского университета и спросил: «Где вы учились?» - «На истфаке МГУ». – «Видна школа», - последовал одобрительный ответ. 55 лет моей принадлежности этой школе составили смысл и счастье моей жизни.
Крухмалев А.Е. «Почему я был и остаюсь благодарным своему факультету? Глав-ное – он подготовил меня к активной и содержательной жизни. Он открыл мне путь к на-учному творчеству, привил ориентацию на ценность человеческих отношений, дружбы, товарищества, коллективизма. Особенно хочется отметить фундаментальность научно-профессиональной подготовки, которую обеспечил истфак. Речь идет не только об осно-вательной теоретической подготовке и овладении навыками конкретных исторических исследований. Факультет приобщал студентов к широкому кругу знаний по другим нау-кам, в частности, философии. В моей жизни это оказалось исключительно важным. Моя судьба сложилась так, что историей мне пришлось заниматься фрагментарно: три года в сельской школе, через много лет – в историческом журнале. Большую же часть творче-ской жизни пришлось посвятить изучению проблем социальной философии и социоло-гии. В 1967 году я стал кандидатом, а в 1983 году – доктором философских наук. Но счи-тал и считаю, что «старт» для этих успехов я получил на историческом факультете, где лекции по философии нам читала А.П. Серцова, она же руководила семинарскими занятиями. Анна Петровна преподавала на истфаке около шестидесяти лет.
Нам, студентам набора 1954 года, повезло. Мы слушали лекции ученых, чьи труды и учебники до настоящего времени известны всем, кто причастен к исторической науке. Они были не только талантливыми исследователями, но и блестящими педагогами. Чутко относившиеся к студентам, они видели в нас своих молодых коллег. Вспоминается Сергей Данилович Сказкин. Мне довелось заниматься в его семинаре по истории средних веков. Однажды после занятий он попросил помочь ему довезти домой несколько книг – Сергей Данилович готовился к участию в зарубежной научной конференции. Приехали на квартиру – там нас уже ждали к чаю. За чаем завязалась непринужденная беседа, и моя первоначальная скованность исчезла. Узнав, что я еще не выбрал тему для семинарского доклада, Сергей Данилович посоветовал мне обратить внимание на проблематику средневековых городов Италии, на положение горожан и их борьбу за улучшение жизненных условий. Для подготовки доклада он предложил мне несколько книг из своей библиотеки, одну из них на французском языке. Этот язык я тогда изучал. Я увлекся темой и удачно выступил с докладом на семинаре. Узнав о том, что я буду специализироваться по другой кафедре, Сергей Данилович с легкой горчинкой заметил: «Зачем Вы губите в себе медиевиста?» Я не стал тогда менять своих планов, но на всю жизнь запомнил урок уважительного отношения к студенту и старался следовать ему в собственной педагогической работе.
Все мы единодушны в том, что нет времени прекрасней, чем студенческие годы. Мне кажется, что на нашем курсе в целом преобладала аура доброжелательности и друж-бы. Не помню, чтобы за пять лет я с кем-то крупно поссорился (может быть, плохое сти-рается из памяти?). Зато часто вспоминаются наши веселые многолюдные концерты на Стромынке и в Черемушках. В общежитии мы обычно жили «коммуной». Вместе посеща-ли театры, в том числе и Большой. Поздними вечерами бегали на каток в Сокольнический парк, на пустырях играли в футбол. Подолгу засиживались в библиотечных залах. Особенно тесные дружеские связи сложились у меня с Геной Оприщенко, Сашей Строгановым, Толей Черновым, Петей Поваровым. Все они стали учеными, вузовскими преподавателями. Увы, их уже нет в живых. Мы – дети военного времени. На нашем курсе были ребята, покалеченные войной. П. Поваров лишился ног, С. Чернов – рук, В. Коробко остался слепым. Они не чувствовали себя изолированными. Кроме В. Коробко, на нашем курсе было еще двое слепых. С каждым из них мы занимались – при подготовке к семинарским занятиям читали им необходимую литературу. Это нас сближало.
Вспоминается, что училось мне на истфаке и легко, и успешно: был именным сти-пендиатом, получил «красный диплом». Не чурался и общественной жизни. Самое яркое впечатление оставила в моей памяти целина (лето 1956 года). Тогда я написал «Целинную песню», выделяя припев: «Целина, целина, поняла ты, как юность сильна. Будет помнить Илийский край, как с истфака ребята от зари до заката убирали в степи урожай». В то лето Казахстан собрал миллиард пудов зерна, и мы радовались участию в этом большом деле. Было с кого брать пример: Л. Краснопевцев, М. Мейер, Н. Казетов, С. Сергейчик, Н. Нагайцев, Е. Емельянова, Р. Русаков – и многие-многие другие, ударно трудившиеся на уборке казахстанского урожая летом 1956 года. Всех назвать трудно. Многие получили почетную награду – знак ЦК ВЛКСМ «За освоение целинных земель».
Были в нашей студенческой жизни дела и скромнее по масштабам, но тоже нужные и значимые. Во время субботников мы участвовали в строительстве многих жилых домов в Черемушках. Комсомольцы нашего курса выступили с инициативой провести два воскресника на строительстве станции метро «Ленинские горы». Мне, члену комсомольского бюро курса, было поручено возглавить нашу бригаду.
Обязательство свое мы выполнили. 28 ноября 1958 года о работе бригады сообща-ла газета «Комсомольская правда», поместив снимок участников воскресника. Теперь по-добные «дела давно минувших дней» мы, представители гуманитарной интеллигенции, считаем показателем активной (сейчас говорят, гражданской) жизненной позиции. Хвала факультету за то, что он смог сформировать ее в нас уже в молодые годы.
Historia est magistra vitae. Жизненная дорога по преимуществу терниста. Пестра, как зебра: то белые полосы побед ее пересекают, то черные – бед. Но нет сомнения: с фа-культетом, с МГУ у нас связан мощный позитивный стимул всего доброго и светлого, всегда помогавшего нам жить и творить. Так было, есть и должно быть всегда!»
Пятое десятилетие нашего выпуска мы отмечаем без главного организатора всех наших предыдущих встреч – без Геннадия Оприщенко. Он был старостой нашего курса и оставался им до конца, оповещая своих однокурсников о предстоящих встречах, где бы они в это время ни находились: в разных уголках России или далеко за ее пределами. На наших встречах он помогал нам узнавать много нового о Москве, об университете, о на-ших товарищах. Незабываемыми были эти встречи. В 1989 году, в год тридцатилетия на-шего выпуска Геннадий организовал нашу встречу в Суздале. Тогда нас было еще много. До Владимира мы добирались по железной дороге, от Владимира до Суздаля – на автобу-се. Словно и не прошло 30 лет – мы вновь были «студентами». Всю дорогу в автобусе звучали наши студенческие песни. По прибытии на место мы были поражены великоле-пием музея-заповедника «Суздаль». В 1959 году, когда по направлению сюда на работу прибыла наша однокурсница Тамара Лапшина, исторические сооружения и музейные ра-ритеты находились в удручающем состоянии. Самоотверженный организатор Т. Лапшина собрала реставраторов-энтузиастов и их усилиями была воссоздана эта жемчужина «Золо-того кольца» России. Еще одна жемчужина «Золотого кольца» - исторические памятники города Владимира обязаны своим возрождением усилиям нашей однокурсницы В. Дуда-ровой. Надо было видеть, с какой гордостью они и их коллеги показывали нам великоле-пие результатов своего труда. Благодаря усилиям Геннадия Оприщенко, мы узнали о том, что в другом конце России наша однокурсница В. Малышева восстанавливала работу му-зея-заповедника, посвященного памяти А.В. Суворова, а Л. Марасинова за участие в крае-ведческой работе и в восстановлении исторических памятников Рыбинска была названа почетным гражданином этого города. В год сорокалетия нашего выпуска Г. Оприщенко организовал для съехавшихся на встречу однокурсников интересную экскурсию по Моск-ве, по обновленной Москве с ее старыми и новыми памятниками. Наш староста умел оты-скивать и тех, кто долго не подавал о себе известий. Так обнаружил он Эдуарда Капского, нашего однокурсника, много десятилетий работавшего переводчиком и обеспечивавшего связи нашей страны с руководителями стран центральной Африки. Геннадию помогали: Ира Желенина, Саша Строганов, Лена Строганова, Толя Чернов, Саша Крухмалев, Свет-лана Соловьева. Во время наших встреч мы узнали о результатах научных поисков в изу-чении стран Латинской Америки Саши Строганова. Он много рассказывал нам о своих поездках по странам этого континента. Прекрасным организатором изучения стран Азии и Африки и подготовки специалистов этого профиля предстал перед нами Миша Мейер. Его друг и наш однокурсник Алексей Комеч был специалистом-искусствоведом международного плана. Одним словом, где бы ни работали наши однокурсники, они оставили заметный след в науке, в искусстве, в культуре, в системе просвещения и образования: школа исторического факультета МГУ оказалась весьма плодотворной. Слава нашей alma mater!