А в деревне под Белой Церковью перед самым началом великой отечественной встал табор. Цыганский. Большой, с шатрами, кострами и лошадьми.
Мария с девчатами бегала смотреть на цыган. Они выглядывали из-за кустов, а цыганская босоногая чумазая ребятня дразнила их.
Местные с недоверием поглядывали на табор. Привязывали животных от греха подальше и в ночную лучше сторожили лошадей.
Бабцы постарше под покровом ночи ходили гадать. Старуха лет двести от роду, не меньше гремела браслетами и монистами… Тасовала колоду больших темных карт и вещала.
Отец Марии, местный кузнец детей воспитывал в строгости. Утром хмуро сел за стол, отломил кусок хлеба и стал есть, запивая молоком. Из под густых светлых бровей глянул на Марию. Та решила, что нужно подлить молока в кружку. Покачал головой.
Нет. Не то…
- Держись от цыган подальше.
- Бать, да я…
- Последняя буква в алфавите, дома сегодня работаешь. В поле мать пойдет.
Мария шуганула мелких гулять во двор, сама принялась за хозяйство. Пошла за водой. У колодца никого не было. Набрала два ведра. Услышала тихий хруст. Обернулась.
Он огромный. Копна черных волос, сзади перехвачена в хвост куском бечевки. Глаза две планеты, черные. Смотрят прямо в душу и за душу берут, не отпускают. Только и пискнула: ой.
Молча взялся за край ведра, пил воду. Долго, большими вкусными глотками, с наслаждением. Вытер рот рукавом. Вдох глубокий.
Потом отошел на шаг назад.
-Когда отец дома будет?
-Так в кузне он…
-Мне коня надо подковать. Приведу?
-Так приводи…что ж не подковать то?
А сам смотрит, глаз не отводит и не мигает почти. А у нее руки дрожат и губы. Во рту пересохло. А ведра уже на коромысле. Снимать с плеч, чтобы попить…Неловко. Надо бежать.
Пятится по крошечному полушажочку. А он как магнит за ней на те же сантиметры. Она назад. Он к ней. Потом взял ведра сразу обеими руками и понес. Она только коромысло подхватить успела. И за ним.
-Не надо, прошу, батя увидит.
А он, знай идет, молчит. Ведра несет. Донес. На крыльцо поставил. И ушел.
Вечером коней привел. Двух. О чем- то с отцом говорил…
Она из окошка подглядывала. Он повернул голову косматую в сторону окна. Испугалась, спряталась.
В воскресенье село гуляло. Председатель сына женил. Цыгане пришли. Пели так, что внутри все дрожало. Танцы.
Мария смотрела не мигая. Юбки крутились и не опускались. Они сливались в цветные пятна. Как будто великий художник кидает мазки на поле. Огромные цветы из сказочного мира.Костры.Искры. Небо в звездах и в искрах.
-Нравится?- она вздрогнула. Голос раздался совсем рядом.- Что сама не танцуешь?
-Я так никогда не смогу.
Обернуться страшно, слегка голову наклонила. Искоса поглядывает. Сапоги его разглядывает.
-Меня Иван зовут.
-Иван?
-Иван. Мой отец так захотел. Вон он, посмотри.
-Ничего себе.- Мария замерла от удивления.
Высокий цыган смотрел на танцующих. Он держал на руках малыша. Его голова и борода белоснежны. Виден возраст. Но завораживающая стать и красота.
Иван шепотом стал рассказывать.
- Моему отцу много лет. Это мой брат. Ему два года. Мачеха совсем молодая.
-А твоя мама?
-Ее давно уже нет.
-Прости, так жаль…
-Я не помню ее, в таборе ты не чувствуешь сиротства. Мной занималась бабушка. Вон она.
Он кивнул на старую цыганку в браслетах.
-Так это?
-Да, да. Не бойся, гадает.
Они помолчали. Он тихонько взял двумя пальцами выбившуюся золотую прядь волос.
-Золото. Золотые волосы. Они мне снятся, я думаю о тебе, я из табора готов уйти, всех коней украсть. Ты забрала мое сердце. Цыгану без сердца не прожить. Мы поем сердцем, живем сердцем. Крадем сердцем.
Крепко взял за плечо. Рука сильная, крупная обожгла, жжет через рукав рубашки.
Увел в тень, за амбар и прижался лбом ко лбу. Дрожит и справиться с дыханием не может. А у нее точно в голове кружится так, как когда-то в детстве в омут затягивало. С омутом как справиться? Только расслабиться и позволить утащить себя на дно, потом оттолкнуться ногами и бежать. Бежать. Бежать. Если ноги побегут.
Только и ее сердце теперь в другом месте. Только и ей теперь ни спать ни есть без него. Она сердцем за братьями смотрит и доит Зорьку сердцем…в поле в отцу обед несет сердцем…
Сердце мое…
Когда мне Мария Дмитриевна в возрасте восьмидесяти двух лет все это рассказывала, она светилась и слегка раскачивалась на простом деревянном стуле.
В день, когда началась война отец Ивана в возрасте 92-х лет объезжал молодую кобылицу, когда полетели первые мессершмитты над деревней, лошадь взбрыкнула, испугалась, скинула Антона и попала ему копытом в висок. Смерть отца Иван пережил тяжело. Ушел на войну, табор разошелся по деревням кто- куда. Многие пошли воевать. Многие пропали, не известно что с ними…
Когда уходил, сказал Марии:
-Никому не верь, никого не слушай, карабкайся изо всех сил. Я вернусь за тобой. Только так,- и за плечо взял, как тогда крепко. Не отпускал долго, как с собой хотел взять.
Через некоторое время все поняли, что Маша на сносях…
Я подробно не стану писать, что такое незамужней девице носить цыганское дитя…Ни как отец узнав, швырнул лавку об стену и пил два дня, хотя в рот ни капли никогда и даже по праздникам… Ни как мать исхлестала ее мокрым рушником…Ни как в деревне отреагировали.
Как пришли фашисты в село. Голод. Побег к партизанам. Как родила в землянке. Как война закончилась, а дочке уже пятый год шел. И никто не вернулся за ней. А она продолжала жить , работать.
Назвала Светланой. Глазищи океаны. И сердце возвращается на место, когда глядишь на нее. Не все. Но часть его здесь. Вот смеется и ручонки тянет. И плачет лед, он таять должен. Любое горе растает, когда весна придет. Когда сменятся запахи и высота неба. Все проходит. Только плечо горит. По ночам просыпается Мария, а горит кожа и в груди пусто. Сердце ее не здесь..Где же оно? Где?
Война закончилась. А ни вестей. Ни похоронки…Ничего.
Он вернулся. Молча прошел в дом и прижал к груди. Иссохший, сгорбленный, израненный.Но живой и целый.
Увидел дочь и расцвел. За секунду, за крошечную часть времени, ожил и смеялся. А дочь испугалась и спряталась в мамкиных юбках. Светка, да ты что? Это ж папа твой. Папа, папка.
Не возвращался, лечился,жизнь устраивал. Жилье добился и работу получил. Потом отпуск не давали долго. Увез в Москву. Всю жизнь проработал на заводе Станколит. Родилось еще двое детей.
А Мария Дмитриевна рассказывала мне все это в день, когда Иван Антонович умер. И я пришла проститься. А она любила меня и жалела всегда. Только говорит, я до сих пор чувствую его руку на плече у меня. Все время чувствую, как и не отпускал никогда…
Держит меня Иван. Навсегда держит.
Ну вот и рассказала, почему у моей дочери правнучки Ивана и Марии цыганские глаза…
Иллюстрации несравненной Ольги Меньшиковой