После переезда из Украины в Киргизию в 1947 году, жизнь нашей семьи постепенно наладилась. Значительно улучшилось питание и мой организм мало-мальски окреп.
Но теперь, проявилась другая крайность: я стал очень импульсивным, гиперактивным. Мое беспокойное тело обычно опережало мои мысли. Я всегда куда-то торопился, спешил и из-за этого часто попадал в различные неприятности.
Все это сказалось и на моей учебе в школе. Закончив первый класс почти отличником (с одной четверкой), я с каждым годом, из-за отсутствия усидчивости, скатывался в успеваемости все ниже и ниже.
Лишь в 9-ом классе я сумел взять себя в руки и закончил школу всего с одной тройкой (русский язык) в аттестате.
Значительно снизился к концу обучения в школе и уровень моей гиперактивности, но, тем не менее, я всегда сохранял очень высокую подвижность.
Достаточно сказать, что даже в зрелом возрасте, занимая руководящие должности, я мог пробежаться по улице поселка по пути на работу, испытывая нетерпеливое желание поскорее приступить к делу. И это – в приличном костюме с галстуком!
Но поступал я так, только в том случае, если мало-мальски был уверен, что за мной не наблюдает никто из моих подчиненных.
К этому можно добавить, что с детства и до шестидесятилетнего возраста, проснувшись утром, я ни на миг не оставался в постели: сразу же вскакивал и принимался за дело, которое обдумал с вечера.
В детстве, насколько себя помню, я любил бродяжничать по лугам, оврагам, у прудов. Не умея плавать, мог безрассудно броситься в воду и, поэтому, раза три тонул и был спасен мальчишками постарше.
К тому же я, был большим фантазером и мечтателем: всегда что-то придумывал и изобретал, но, к сожалению, не обладая необходимыми знаниями и усидчивостью, бросал дело, не завершив его.
В качестве примера можно привести историю с пугачом. Так называли игрушечный револьвер, способный производить грохочущие выстрелы с огненной вспышкой и выбросом дыма.
Этот красивый револьвер, изготовленный из какого-то оловянного сплава, купил и подарил отец, когда мне исполнилось восемь лет. Он заряжался специальными пробками.
Стрелял я из него только под наблюдением отца, но, вот беда(!), через какое-то время револьвер вышел из строя – у него отвалился спусковой крючок.
Поломка, в общем-то, была не такой уж серьезной и любой слесарь мог ее устранить. Но я решил отремонтировать этот револьвер сам. Да, как! Расплавить его и снова отлить в специально изготовленной из глины форме.
В результате, я старательно (как сейчас помню!) раздробил любимую игрушку до мелкой крошки, но дальше дело, естественно, не пошло. Эту крошку я сложил в узелок, в котором она долго хранилась молчаливым для меня укором.
Конечно же, отец, случайно наткнувшийся на этот узелок, устроил мне изрядную взбучку.
Нужно сказать, что отец частенько практиковал в отношении меня жестокие наказания. В принципе, он поступал именно так, как его воспитывали родители. За это я очень на него обижался, как и на мать, которая вступалась за меня лишь в редких случаях.
И тогда, и сейчас я считал и считаю, что наказания я заслуживал, но не такого жестокого. Да, скорее всего, отец и сам потом каждый раз сожалел о содеянном.
Конечно, став взрослым и заимев собственных детей, я простил эту жестокость родителям. И прежде всего потому, что и сам, хотя и крайне редко, прибегал к подобным способам наказания, пусть и не таким жестоким.
Сейчас я очень сожалею об этом, так как давно уже усвоил, что такие методы воспитания недопустимы.
Мое поведение в школе тоже оставляло желать лучшего, хотя, я и не был способен на какие-то очень злые проделки. Например, никогда на уроке не «доводил» учителя вместе с учениками всего класса по предварительному сговору. Особенно запомнилось мне, как наш 7-б класс иногда безобразничал на уроках физики: бесились даже девочки-тихони.
Учителя звали Рашид Шакирович, по национальности он был татарин. Среднего возраста, с правильными привлекательными чертами лица, он имел очень добрый, мягкий характер. В такие моменты он просто терялся, не зная, что можно предпринять. Я же в таких случаях сидел неподвижно и молча, сострадая бедняге учителю.
Вскоре он ушел из нашей школы, а через какое-то время прошел слух, что Рашид Шакирович покончил жизнь самоубийством. Причиной этого стали, то ли нелады в семейной жизни, то ли неприятности на работе, а скорее всего, и то и другое вместе.
До сих пор я испытываю сожаление о том недобром, издевательском отношении моих одноклассников к этому учителю и даже ощущаю свою вину в случившемся.
В целом же, в детстве шалости манили меня безудержно. Постоянно хотелось что-то этакое «сотворить». Например, уже в 3-4-ом классах я частенько сбегал с уроков английского языка.
Наш класс располагался на первом этаже школы и, улучив момент, когда молодая пышка-учительница занималась собственной внешностью или опросом одного из учеников, я и еще пара таких же оболтусов, бесшумно вскочив на подоконник, выпрыгивали из окон.
Погуляв минут двадцать, поиграв в чехарду, мы тем же путем возвращались в класс. Перемахивали через подоконник мы по сигналу одного из наших товарищей, остававшегося в классе и наблюдавшего за англичанкой.
И до сих пор мне непонятно, почему учительница никогда не замечала тех, довольно наглых проделок. Может быть, ей так было удобно?
Кстати, ее имя, Любовь Михайловна, мальчишки переиначили в Лав (по-английски – любовь) Михайловна и именно так к ней и обращались.
В этом уже тогда был какой-то интуитивный детский расчет, так как ее заурядная внешность и рыхловатость к особой любви не располагали. Но мы подозревали, что ей такой вариант обращения приятен.
Можно сказать, что между нею и учениками-шалунами существовал в этом смысле как-бы молчаливый сговор.
Совсем другие взаимоотношения были с нашим классным руководителем Надеждой Григорьевной. Она была среднего возраста, худощава, с изрядно потрепанными нервами и представляла собою полный контраст с моей первой учительницей, добрейшей старушкой Марией Ивановной.
Надежда Григорьевна, разгневавшись на ученика, могла ухватить его за уши и поколотить лбом о парту. Но, что интересно, шалун на нее чаще всего не обижался и даже ощущал себя человеком, совершившим нечто вроде подвига.
Были и такие безобразники, которые периодически провоцировали «училку» на такие поступки, а потом сидели с красными ушами и лбом, но с геройским видом, довольно поглядывая по сторонам.
Тогда же, у меня, на многие годы вперед, определилось отношение к алкоголю. Помогла мне в этом моя бабушка – Ксения Алексеевна, не имевшая никакого образования. Ей как-то понадобилось перелить самодельное виноградное вино из одной двадцатилитровой бутыли в другую.
Сделать это она пыталась с помощью короткого медицинского шланга, установив бутыли на одном уровне. После нескольких неудачных попыток, она решила, что с этим сложным делом должен справиться ее внук, заканчивающий, как никак, третий класс.
Не подозревая, что бутыль с вином следует поставить выше пустой емкости, я втянул в себя глоток вина через шланг и опустил его конец в горлышко стоящего рядом сосуда. Но вино из шланга не полилось. Тогда я повторил эту операцию и, снова – безуспешно.
Несмотря на отрицательный результат моих усилий, этот неудавшийся процесс переливания вина мне очень понравился, так как вино было сладким и вкусным. И я, каюсь, увлекся! В общем, задание бабушки я выполнить так и не смог, но вина напился.
После этого, с сильным головокружением, я отправился в школу, поскольку учился в третью смену. Меня сильно мутило, и я все уроки пролежал головой на парте.
В итоге, лет до двадцати я не мог даже слышать запаха вина. Вот и на выпускном школьном вечере, я с недоумением наблюдал, как некоторые из одноклассников блевали в туалете, перебрав по неопытности дешевого вермута.
И, даже сейчас, я отлично помню мои тогдашние мысли по этому поводу:
– Зачем затуманивать свой мозг вином? Ведь жизнь и без того прекрасна! И, разве не лучше ощущать эту жизнь с ясной головой – во всей ее многогранности и цвете?
Иллюстрация: Старшая сестра Людмила и мы с Ольгой, 1945 год