Хромой Вадик

     Стояло настоящее бабье лето, теплое, солнечное, с небом синим, как на детских рисунках.  Богом забытый уголок на окраине деревни Неделино, что в Подмосковье, – реабилитационный центр им. Сеченова с его двумя корпусами, столовой и строящейся церковью, у которой уже были установлены скромные не золотые купола, –  купался в прелести погожего дня.   С небольшого озерца, заросшего по берегу камышом, расположенного у самого  въезда на огороженную бетонной стеной территорию, дул легкий ветерок и слышалось кряканье уток. Ежедневно после завтрака, тайно вынося из столовой несколько кусков хлеба,  а куски были по счету – два на одного больного, уток кормили сердобольные бабушки, что было замечательным развлечением: смотреть, как утки бросаются за кусками хлеба, как ныряют, встав вертикально, хвост над водой, как хлопают крыльями, крякают.  В небольшой беседке чуть поодаль, подперев голову рукой, сидела  в задумчивости субтильная женщина средних лет, одетая в легкий плащ. Солнце падало сбоку на ее светлые волосы  и  задумчивое нежное лицо с печальными глазами и коралловой  помадой на губах. Звали ее Надежда Петровна.

     Сегодня, проходя мимо палаты своего уехавшего поклонника, она неожиданно испытала что-то вроде сожаления – опять ничего не склеилось. Его нет, обидел, уехал. Ну почему ей так не везет? Не кривая, не косая, в меру привлекательная, образованная – но счастья нет. Все новые знакомства начинаются хорошо, заканчиваются же ничем, как с Вадимом. Богатое женское воображение тут же выдало картинку: по аллее идет высокий пожилой мужчина со значительным лицом и дерзким взглядом карих  глаз. Он опирается на изящную трость черного дерева, как было и в реальности. При знакомстве  он сказал, что является потомком русских князей по линии матери, чем гордился, при этом открыто презирал всех пациентов, находящихся в центре, что женщину ужасно злило.

     – Почему вы всех презираете?  Вы ведь тоже здесь, несмотря на то, что «голубых кровей»!  – возмущенно сказала  она ему.
–  Я не презираю, – его хорошо поставленный голос затрагивал какие-то глубинные струны, давно не звучавшие  в сердце женщины. – Просто этот плебс мне совершенно не интересен. Вот вы не плебс, вы очаровательны и желанны. Каким ветром вас сюда занесло, в эту юдоль печали?
– Если вы не прекратите  так уничижительно говорить о людях, я встану и уйду! – вспыхнула Надежда Петровна.

     – Нет-нет, что вы! Больше не буду.  А  вы мне нравитесь, когда злитесь,  –  он взял ее руку и церемонно поднес к бледным губам. –  Хотите,  я расскажу вам, как у меня появилась хромота,  не дающая покоя. Много лет назад, когда я еще летал, был  летчиком, случилась небольшая авария при посадке, в результате которой  я был травмирован.  Мне сделали операцию на позвоночнике, после чего и появилась хромота.  Сейчас я бы подал на хирурга в суд и выиграл бы дело, но тогда я был молод, неопытен в житейских и медицинских делах.
Лицо его с крупным носом и с опущенными уголками рта выражало  то же презрение, на этот раз к врачам. 

     Надежде Петровне по-женски было жаль  нового знакомого, рассказывавшего ей в красочных подробностях, как после школы он уехал из Москвы, учился в Киевском авиационном училище, летал, как сокол, в небе, занимался греблей на Днепре, выигрывал соревнования, нравился девушкам.  И в одночасье все рухнуло – сделался инвалидом, поскольку во время операции был задет нерв.
Женщина опустила глаза. Кисти рук Вадима были усыпаны старческой «гречкой», а закатанные рукава куртки открывали  синяки от уколов на его все еще крепких руках. 

     «Между нами разница лет десять» –  мелькнуло в голове. Они познакомились недавно, когда возвращались из Истры, с рынка.  Надежда Петровна с трудом несла две полные до краев сумки с овощами и фруктами, а идущий рядом высокий видный мужчина  – одну, полупустую, тяжело опираясь другой рукой на трость.

     – Зачем так много купили?  – спросил он, окидывая женщину взглядом знатока. 
– Так я не только себе, но и соседке, которая не выходит, – простосердечно отвечала Надежда Петровна, останавливаясь и ставя сумки на все еще зеленую траву, чтобы руки отдохнули. 
– С вами все ясно, вы младшая сестра матери Терезы,  –  пошутил мужчина, тоже останавливаясь. – Меня зовут Вадим. Мы соседи,  наши палаты рядом.

     С того дня все свободное от процедур время они проводили вместе. Гуляли по парку, отличающемуся от близлежащего леса лишь проложенными асфальтированными дорожками между корпусами да спиленными деревьями в центре – остались только пеньки, на которые Надежда Петровна почему-то любила взобраться и постоять, с высоты взирая на красочный мир осени. Они подолгу сидели у озера после ужина, наблюдая, как пригасшее солнце неторопливо опускается за островерхие высокие ели и по небу разливается ярко-красный  закат.   Вскоре Вадим настоял, чтобы они перешли на «ты», стал называть ее Надей, Надюшей, она его Вадимом, а потом Вадиком.
 
     Новый друг был не прост – коренной москвич, окончивший Киевское летное училище. Распределение получил  в местную военную часть, где и летал года два до травмы и операции. После случившегося его комиссовали, и он вернулся к маме в родной дом. Понимая, что военная карьера закончилась, едва начавшись, Вадим поступил в МГУ на филологический факультет – с младых ногтей он любил книги.   

     Это было время, когда по Москве гремела слава эстрадного студенческого театра при Доме Культуры МГУ «Наш дом», возглавляемого тремя неординарными личностями: Аликом Аксельродом, врачом и основателем КВН, Ильей Рутбергом, актером и мимом и Марком    Розовским, выпускником журфака МГУ.  Вадим захотел к ним примкнуть и стал актером, о чем никогда не пожалел, так как самодеятельный театр (острые миниатюры, скетчи, пантомимы), пользующийся бешеной популярностью, стал смыслом его жизни, вплоть до закрытия в 1969 году.

     Их закрыли решением парткома МГУ «за незрелые идеологически вредные взгляды». В разговоре новый друг  бросал громкие имена: Геннадий Хазанов, игравший у них, Максим Дунаевский, писавший свою первую музыку для них, Юрий Любимов, позволивший однажды выступить самодеятельному театру на его сцене на Таганке. Владимир Высоцкий, проведший с ними генеральный прогон спектакля. А с непотопляемым Марком Розовским, легендарной личностью и генератором идей, возглавляющим теперь «Театр у Никитских ворот», Вадим до сих пор дружен.

     Надя, далекая от театральной среды, слушала  с интересом, широко раскрыв глаза, выспрашивала подробности  – одним словом, «сказки» нового друга ей очень нравились. По крайней мере, о театре говорит, а не о том, сколько и с кем было выпито водки в выходные на даче.  Имена, упоминаемые им,  были на слуху, однако она была человеком другого поколения, приехала в Москву на учебу позже, когда театр был уже закрыт,  и ей не привелось побывать ни на одном из его спектаклей.
 
     Хотя с Марком Розовским, о чем она умолчала,  их однажды свела судьба. 23 октября 2002 года в Москве группа чеченских террористов захватила  заложников: актеров и зрителей мюзикла «Норд-Ост», всего 916 человек. Тогда обезумевшие от горя родители, в их числе режиссер Марк Розовский, борющийся за освобождение своей 14-летней дочери,  и скромная служащая Надежда Петровна, у которой в зале остался ее единственный сын-подросток, вышли на Васильевский спуск, протестуя, согласно требованиям террористов, против войны в Чечне.  В ее памяти остались лишь бледные измученные лица да хриплые голоса ораторов, взывавших к правительству не предпринимать никаких военных действий против террористов, чтобы сохранить жизнь заложникам.
 
     Первым выступал полноватый седой мужчина с измученным   лицом и запавшими глазами. Он говорил экспрессивно, взывал к правительству, чтобы они  проявили человечность и спасли заложников. «Кто это?» - спросила Надежда Петровна тихо у рядом стоящей  женщины в черном берете.  «Режиссер Марк Розовский. У него там дочь…» - ответила та. После Розовского вперед вышел  Михаил Козаков, которого все знали. Он искренне переживал за судьбу заложников, предлагал вступить в переговоры с террористами, чтобы выиграть время, и под конец выразил надежду, что трагедии удастся избежать. Женщины в толпе плакали.

     Надежда Петровна с сухими глазами стояла недвижно, словно потерянная, устремив рассеянный взгляд на  красные кремлевские звезды. Опустив глаза, она вдруг вскрикнула, ей показалось, что ближе к мавзолею в толпе она увидела сына Коленьку… Бросилась туда, но это оказался другой парнишка.

     Митинг родственников, продлившийся около часа, не возымел действия, и согласно совместному решению силовиков и членов правительства в зал был запущен газ паралитического действия, и  дерзкие чеченские террористы, в том числе молодые женщины, нашли свою смерть во время штурма, проведенного бойцами  группы «Альфа». От газа, от трехсуточного ожидания смерти и неготовности медперсонала столицы оказать помощь пострадавшим  также погибли сто двадцать заложников, среди которых был и сын несчастной женщины. Дочь Розовского чудом осталась жива.

     Надежда Петровна  делила свою жизнь на два периода: до «Норд-Оста», когда сынок Коленька, свет в окошке, был жив, и после – когда его не стало, и она оказалась в больнице с нервным истощением, где провела несколько месяцев. Как пережила? Никому не расскажет, это ее тайна. Похудевшая, постаревшая,  вернувшись на работу в министерство образования, где она была рядовым исполнителем, она резко пресекала все попытки сотрудников выразить ей сочувствие.
– Сына больше нет, и не будет,  – говорила  она с каменным лицом. – Не делайте мне больно.
 
     «Трагедию перенесла. Железная женщина»,  – шептались у нее за спиной. А что было в душе «железной женщины»,   знала лишь она  –    бездонная не проходящая боль, пронзившая и парализовавшая все ее женское естество.   Какое-то время, чтоб заглушить боль утраты, она хотела взять мальчика из детдома, воспитать, сделать похожим на погибшего Колю, но позже отказалась от этой мысли – нельзя в одну реку войти дважды. Ее повысили в должности, и она погрузилась в работу…
***
     С каждой встречей Вадим все больше распускал свой «павлиний хвост»: и  со знаменитостями  он имел дело, и был известным гребцом на Днепре, и МГУ окончил, и преподавал,  и с Розовским дружит, и дочь в Англию отправил учиться. Только о своей второй половине не обмолвился ни словом. «Может вдовец, а может, считает неудобным о жене говорить» – решила она.
 
     Сердцем она чувствовала, что Вадим ей не пара,  но его внимание льстило – среди многих женщин, а в центре преобладал женский контингент, он выбрал именно ее, и расписывал свои жизненные подвиги и достижения перед нею, а не перед кем-либо еще. На третий вечер простились нежно, у двери он хотел ее поцеловать, но появившаяся в коридоре медсестра помешала этому. Надя с бьющимся сердцем скользнула в свою небольшую палату, где освещенная лунным светом мирно спала соседка. Тихо села на кровать, помимо воли прислушиваясь к тому, что происходит в соседней палате. Мужские голоса, разговор, шум отодвигаемых стульев. Со временем все стихло…

   На следующее утро Вадим дожидался Надю у входа в столовую.
 – После завтрака нам надо поговорить,  – сказал  он ей, пожимая руку с загадочным видом.   
–Хорошо,  – ее сердце екнуло, – но в десять у меня физкультура.
На том и расстались. Во время завтрака, состоявшего из овсянки без соли и сахара, хлеба с маслом, яйца вкрутую и кусочка сыра, заинтригованная женщина невпопад отвечала на вопросы соседок, время от времени поглядывая на орлиный профиль Вадима, сидевшего чуть поодаль. И даже отказалась идти кормить уток.

    И вот сидят они у озера в старой деревянной беседке, освещенной нежарким сентябрьским солнцем,  друг против друга, глаза в глаза. Вадим напряжен, играет тростью,  щурится, молчит.
– Ну, так что за разговор? – не выдержала, наконец,  Надя, поправляя косынку на шее. –  Заинтриговал и молчишь.

    – Хм, Надюша, – мужчина накрыл  тонкую руку женщины своей, в старческой «гречке» и сказал: – Дело, видишь ли, деликатное. Не знаю, с чего начать.
– А ты начни сначала! – кокетливо улыбнулась Надя.

    – Сначала…– он вздохнул. –  Ты привлекательная женщина, ты мне нравишься. Надеюсь, я тебе тоже?  – Вадим бросил вопросительный взгляд из-под бровей. Надя чуть кивнула в ответ.  – Сосед утром уехал – путь к наслаждениям открыт! Мы с тобой взрослые без комплексов люди. Я предлагаю тебе заняться сексом после обеда. Кхе-кхе, – прочистил он горло после монолога, давшегося ему с трудом.
 
    – Вот так предложение! – воскликнула  женщина, коснувшись губ рукой, кровь бросилась ей в лицо. – Мы знакомы с тобой несколько дней.  И ты уже предлагаешь мне лечь с тобой в постель?
– А чего ждать, дорогая? –  натянуто  улыбнулся Вадим. –  Мой срок подходит к концу. Разве ты не этого ждешь?
 
    – Да, почти этого!  – Надя возмущенно встала, ее светлые глаза с укором смотрели на недавнего друга. –  Но я жду любви, а не убого секса в больничной палате! Как ты не понимаешь, женщина хочет тепла, любви, ухаживаний… 
– У меня все это было,  и не раз, – с невозмутимым видом отвечал Вадим. – А ты такая зовущая, желанная. Хочется схватить тебя в объятья, ласкать тебя, доставить удовольствие.

   – Это пошло! – отвечала Надя уязвленная.   – А еще о театре говорил… 
– Да, говорил, и что же? – кривая улыбка у рта, вызов в карих, все еще красивых глазах. – У тебя есть время подумать до ужина. Буду ждать. 
–  Не жди, не приду! И прощай, хромой на душу Вадик!

    Надя быстро спустилась по ступенькам и, не оглядываясь, пошла в сторону леса, где на опушке ее смиренно дожидался старый, усыпанный желтыми листьями ясень с потрескавшейся корой, прислонившись к которому она иногда поверяла свои тайные мечты. А теперь и обиды… Она не знала, что там, где боль и горе, цветок любви никогда не взрастает  – почва не та.